2

ДЕВУШКА в администрации заполняла карту гостя, а он осматривался по сторонам. Давно не виданные шикарные интерьеры внезапно вызвали в нем острый приступ радости, какой бывает при возвращении блудного сына в отчий дом. Вся стена за спиной девушки была облеплена разноцветными рекламами: «Marlboro», «Haig», «Panasonic», выше, над ними,— огромная надпись «Welcome!». Все работавшие в отделе девушки — предупредительные, улыбчивые и вежливые — смотрели на него чуть удивленно, именно так, как предписывал им профессиональный savoir-vivre. Но хорошие чаевые полагались им и так, и без этого слегка раскосого взгляда.

В холле, баре и расположенном несколько в глубине ресторане кипела жизнь: пропахшие «Амфорой» иностранцы чувствовали себя здесь как дома, вокруг них толкалась фарца, золотая молодежь и молодежь творческая — те, кто стал творцом в результате телефонных звонков своих высокопоставленных партийных папаш,— к ней относились лица мужского пола в возрасте от шестнадцати лет до девяноста. Парочка профессиональных игроков среднего полета, пара надушенных педерастов и очень много молодых, хорошо одетых и прекрасно державшихся «девушек», чего нельзя было сказать о полупьяных и помятых местных плейбоях из шестидесятых годов с манерами якобы европейских полуаристократов.

Все они, все это общество было продуктом новобогатства, внезапно свалившихся на страну миллиардов, взятых Эдвардом Тереком у западных кредиторов под самые смелые и радужные обещания и перспективы. Мягкий, притушенный свет усиливал ощущение стабильности и непоколебимости этого мира, в котором так хорошо и который именно поэтому должен существовать вечно.

Петр подумал, что он напрасно в душе издевается над ними, поскольку сам он, в общем-то, такой же, как они, и со стороны, во всяком случае, выглядит не менее смешно и глупо. Каким же абсурдным представлялось отсюда, из отеля, его недавнее намерение обрести покой и счастье где-то у черта на куличках. Какое счастье? Что такое счастье? Разве человек в его возрасте может всерьез говорить о такой неуловимой, а может, и вовсе несуществующей вещи, как счастье? Чушь. Иное дело — покой. Он искал его там, где весь этот прекрасный Мир Божий как бы представлен в миниатюре, сведен к границам владений бандита Микуна, где наивные восторги, разочарования и всплески радости Юрека-таксиста не играют никакой роли и где лишь прощальная улыбка дежурного по станции заключала в себе наиочевиднейшую истину: «То Нечто, что ты здесь искал, Великий Шулер, вряд ли вообще существует в природе».

Он вернулся сюда, где провел всю свою жизнь. Как только он вошел в отель, то сразу же почувствовал себя лучше. Он знал язык этих холлов и баров, знал все тайны стен этих гостиничных номеров, знал, что скрывает походка каждой встреченной здесь женщины, знал все страсти, намерения и устремления обитающих здесь мужчин. Да разве смог бы он жить где-то в другом месте? Если бы Тереза приняла его, то сколько бы он выдержал, наблюдая за неторопливым ростом овощей и цветов в теплицах?

Ему суждено жить здесь. Он со всей отчетливостью осознал это только теперь. Но это не означало, что он забыл о своем решении. Выводы, сделанные после долгих тюремных размышлений, в полной мере сохраняли свою актуальность. Успокаивая самого себя, Петр решил, что пока он здесь просто отдохнет — в конце концов он это заслужил. Пять лет у него не было женщины, а в отеле было множество женщин, и он мог воспользоваться любой, какая понравится.

Его поселили в триста тринадцатый номер, и даже это он счел хорошим предзнаменованием. Ему сразу понравилась просторная и светлая комната с длинным, во всю стену столом и необъятных размеров кроватью, спать на которой можно было хоть по диагонали. Всюду свежесть и чистота. Лишь один раз в жизни такой номер в отеле показался ему чужим и неприветливым. Как-то он проснулся среди ночи с тяжелого похмелья. Все бары и буфеты уже были закрыты. Заснуть никак не удавалось, и в течение нескольких часов вся эта белизна мучила его, вызывала тревогу и страх — слишком уж она напоминала белизну больницы. Он всю жизнь боялся больницы, никогда в ней не был и надеялся, что смерть придет к нему без того, чтобы дать потешиться врачу. Но это было давно. С тех пор он так не напивался, и теперь режущая глаза белизна номера в «Новотеле» не пугала, а, наоборот, успокаивала своим открытым оптимизмом. Он принял душ и взглянул на себя в большое зеркало. С удовлетворением похлопал себя по крепко сбитому, мускулистому торсу. Его тело было значительно моложе души, может быть, потому, что он постоянно о нем заботился. Он никогда не работал больше двух-трех вечеров в месяц, питался рационально, изысканно, но без обжорства и лишь с недавних пор стал несколько больше курить, хотя раньше и этому пороку он предавался вполне умеренно.

Он подошел к окну и посмотрел вниз. Отель был построен в форме буквы U, и во внутреннем дворике вокруг пятидесятиметрового бассейна располагались террасы со столиками. У него появилось огромное желание выкупаться, от которого, правда, тут же пришлось отказаться: он вспомнил, что на ночь бассейн покрывают частой сеткой, чтобы в воду не летел всякий мусор. Купание в бассейне переносилось на следующее утро.

Отказался он и от своих планов относительно женщин — в это время в баре наверняка уже оставался только невостребованный второй сорт.

Было бы чрезвычайно глупо впервые после долгого поста удовлетвориться кем придется. Это должно было стать праздником, и он был бы последним идиотом, если бы свел свое многолетнее желание женщины к поспешному судорожному акту. Все равно что перекусить засохшим бутербродом в забегаловке, имея возможность пообедать в самом дорогом и вкусном ресторане. Кроме того, сейчас он чувствовал только страшную усталость. Он сбросил с себя махровое полотенце, голый плюхнулся в постель и мгновенно уснул.

***

Как всегда, он проснулся в пять тридцать, лежал не двигаясь, глядя в потолок в ожидании скрежета замка в двери и крика: «Па-а-а-а-адъ-ем!» Однако ничего этого не произошло. Медленно и с облегчением он осознал, что у потолка другая, не тюремная фактура. Он приподнялся и оглядел свой залитый солнцем номер, ощутил разлившееся по всему телу блаженство, улыбнулся и встал с постели, сделал несколько бодрящих упражнений, затем подошел к окну. Двое мужчин как раз скатывали накрывавшую бассейн сетку. Над восточным крылом отеля сиял золотой шар солнца, мягкое тепло которого уже растворило ночную прохладу.

Он надел брюки, набросил на плечо пляжное полотенце и через холл вышел на террасу. Девушки из администрации и бюро обслуживания заканчивали краситься. Они поприветствовали его легкими поклонами и слегка смущенными взглядами, как будто он застал их за чем-то предосудительным, а потом дружно расплылись в ослепительных улыбках, их взгляды из смущенных стали, как и положено, чуть-чуть удивленными. Даже если это был всего лишь профессиональный навык, он решил, что чаевые следует удвоить.

На террасе он повесил полотенце на спинку стула, разбежался и прыгнул в воду, чудесно холодную и чудесно теплую. Он долго плыл под водой, затем — брассом, кролем и даже баттерфляем. Все у него получалось, как прежде, все было в порядке. Он плескался, как ребенок, интуитивно сознавая, что следующее вот такое же безмятежное утро может выпасть очень не скоро, если вообще... Он вылез из воды и насухо вытерся. Давно он не чувствовал себя так хорошо. Девушки из бюро обслуживания спросили, не желает ли он, чтобы завтрак ему принесли в номер. Петр поблагодарил и сказал, что сам позвонит в room-service. У себя в номере он побрился, спрыснул лицо французским лосьоном, слегка намазался кремом после бритья и только собрался позвонить насчет завтрака, как услышал стук в дверь.

— Пожалуйста, открыто! — прокричал он, натягивая брюки.

Дверь распахнулась, и официант вкатил в комнату столик на колесах. Сначала он подумал, что на этот раз девушки переусердствовали, однако понял, что они бы не осмелились заказать завтрак без его пожелания, тем более что на столике стояло нечто невообразимое: еще шипящая на сковороде яичница с ветчиной и ведерко со льдом, из которого торчала бутылка шампанского. Самому ему такое в голову не могло прийти никогда. Вся сервировка и приборы были на двоих.

— Вы случайно не ошиблись? — вежливо поинтересовался Шу у официанта. Тот нервно дернулся.

— Триста тринадцатый? — уточнил он.

— Да.

— Тогда все в порядке, — он взял серебряную лопаточку и стал выкладывать яичницу на тарелки. — Вам открыть? — Он указал на бутылку.

Шу смотрел на него, не отвечая и пытаясь понять, что все это значит. Из коридора раздался громкий, но какой-то неуверенный смех, и на пороге показался Юрек Гамблерский.

— А что?! Живем-то один раз или нет? — Он широко развел руками.

— Оставьте,— кивнул Петр официанту. Тот поклонился и вышел.

— Можно? — спросил Юрек.

— Прошу,— Петр сделал приглашающий жест. Он с интересом рассматривал парня, внутренне поражаясь его наивности и простоте, той самой, которая, как известно, хуже воровства.

Они сели за стол и принялись за яичницу, запивая ее шампанским. Оба молчали, как бы ожидая, кто начнет первым. Петр еще раз про себя изумился сделанному Юреком заказу и подумал, что за всем этим простодушием и наивностью скрыты и потенциальный талант, и богатая фантазия.

— Ты меня все-таки не послушался,— прервал он наконец молчание.

Юрек откусил свежую булочку и запил шампанским.

— Я жутко устал, а еще, вы не поверите, «лысая» резина, нужно было покрышки менять, иначе бы не доехал. А потом пассажир выгодный попался...

— Расскажи это кому-нибудь другому,— ровным голосом произнес Петр.

— Ладно. Хорошо.— Юрек щелкнул пальцами.— Неужели вы не понимаете, что я был бы идиотом, если бы после такого спокойненько вернулся домой? Вы для меня шанс, который выпадает человеку, может быть, раз в жизни. Помните, вы сказали: «В Лютыне тебе не будет равных». А что такое этот Лютынь? Дыра. Ну, сотру я в конце концов этого Микуна в порошок, тем более что вы показали, как это делается, а что дальше? Стоит ради этого возвращаться? Это я всегда успею.

— У тебя, сынок, самомнение не слишком гипертрофировано?

— Да нет, это не самомнение. Я просто не хочу быть лучшим покеристом в Лютыне. Я хочу большего, а это возможно, если я буду с вами, при вас.

— И ты думаешь, что я тоже этого хочу?

— Нет. Пока нет. Но я постараюсь сделать так, чтобы вы этого захотели. Я же вяжу, что карты вас уже не интересуют. Я не знаю, почему, но не интересуют совершенно. Вас интересует что-то другое, иначе вы не показали бы мне ни одной своей даже самой простенькой штучки.

Парень был совершенно прав. Никогда прежде он не сделал бы ничего подобного. Он попросту откупился бы от парня, то есть заплатил бы за услуги или же отделался бы шуткой, в общем, отвязался бы, даже не подумав посвящать его в тайны своего ремесла.

— Но если вам это богатство уже не нужно, то что же держать его при себе вхолостую? Отдайте его мне! Вам оно не нужно, а мне нужно!

«Весьма нахально,— отметил про себя Петр,— но хорошо, что хоть откровенно».

— Ты думаешь, это так просто? — Петр подошел к окну.— И еще — знаешь ли ты, что на этом свете за все придется платить?

— Я все для вас сделаю! — с жаром воскликнул Юрек.

Петр махнул рукой.

— Я не о том. Ты не понял. Да мне от тебя абсолютно ничего и не нужно.

Юрек встал, тоже подошел к окну и кивнул на внутренний дворик с бассейном.

— Здесь совсем другой мир. Вы думаете, что я для него не подхожу?

— Этого я не знаю.

— Ну пожалуйста, устройте мне хотя бы одну игру. Настоящую.

«Он еще и упрям. Хорошая черта»,— подумал Петр и вспомнил, что вчера на лестнице встретил двух профессионалов. Здесь, во Вроцлаве, их называли «ястребами», хотя по смыслу это было неправильно — ястребы, эти прекрасные хищные птицы, не кидаются на любую добычу, как они, и не подбирают падаль. Ни в какие деловые отношения с Юреком Петр Грынич, разумеется, вступать не собирался, но из чистого духа противоречия самому себе решил дать ему этот мизерный шанс, хотя, честно говоря, прекрасно понимал, что это всего лишь удобный способ избавиться от совершенно не нужного ему восторженного поклонника покера.

— Возможно, ты и прав. Иногда бывает полезно после мечтаний столкнуться с реальностью. Здесь, в отеле, есть двое таких, которые устроят тебе холодный душ. Чтобы иллюзий больше не было.

Говоря все это, Петр с удивлением наблюдал, как лицо Юрека расплывается в счастливой улыбке. Ему стало жаль этого парня.

***

Он еще не знал причины, которая заставила его сделать это. Он поступал вопреки своим принципам, опыту и всей жизненной философии. Но, как ни странно, это приносило ему облегчение. Он делился некоторыми своими секретами и чувствовал, как возбуждение парня передается и ему. Во всем этом был какой-то мазохизм, поскольку он совершенно точно знал, что у Юрека в игре с «ястребами» шансов нет.

Он еще раз показал ему крапленую колоду, и еще раз Юрек безуспешно пытался найти пометки на «рубашке».

— Смотри, в чем тут дело.— Шу взял у него карты.— Как и во многом другом, главное — психология. Наш глаз всегда стремится увидеть то, что хочет увидеть. Поэтому даже интеллигентный и живой человек бывает слеп. В своем сознании он уже представил себе будущий образ и ищет именно его. На этой «рубашке» ты ищешь какой-то отчетливый знак и не находишь. Твой глаз теряется во множестве линий, поперечных полосок и быстро устает. Не увидев того, что искал, ты перестаешь замечать что бы то ни было. Забудь теперь о своих представлениях и посмотри еще раз. Какого цвета «рубашка» у карт? Красная? Вообще-то правильно, но знаешь, какое количество оттенков красного различает, например, художник? Так и здесь: вот линия ярко-красная, как будто проведенная киноварью, рядом — блеклая, как будто сделанная сангиной, вот алая, вот почти оранжевая, эта — уже не красная, а, скорее, коричневая, а вот — просто белая, но в нашем глазу вся гамма складывается воедино, и мы утверждаем: «рубашка» красного цвета. Посмотри,— он взял ручку и провел по бежевой линии, пересекающей всю карту,— откуда здесь взялась вот эта интенсивно-пурпурная полоска? Во всем орнаменте аналогичных полосок нет, значит, она не фабричного производства. Видишь?

— Ох, зараза! — выдохнул Юрек.

Шу рассыпал карты по столу:

— Итак, подряд: семерка, восьмерка, девятка... до туза. Понял?

Юрек пододвинул карты к себе и стал угадывать. С первого же раза получалось неплохо.

— Черт меня дери! — закричал он.— Это же так отчетливо видно!

— Потому что ты знаешь, что ищешь. Если у тебя хорошее зрение, то можно угадывать карты метров с трех, а то и с четырех.

— Отлично! — продолжал ликовать Юрек.— А они этого не знают?

— Не думаю,— пожал плечами Петр.

— Ясно. Теперь, как они выглядят?

— Двое профессиональных шулеров. Живут, вероятно, здесь, в отеле. Но найти их ты должен сам.

У Юрека глаза полезли на лоб:

— Как же я их найду? Как мне их узнать-то?

Петр покачал головой:

— Это твое дело. Я здесь ни при чем. Когда ты их отловишь, то будешь знать, как они выглядят. Играют на пару, сигнализация между собой, разумеется, отработана — если тебе эта информация хоть в чем-то поможет. Впрочем, все это и так тебе должно быть понятно.

Юрек на секунду задумался и серьезно спросил:

— Вы считаете, что у меня есть шанс?

— Думаю, что нет. Пожалуй, у тебя нет ни одного шанса: это давно сыгранная пара, и так или иначе ты уйдешь от них пустой.

— Ясненько, — принял к сведению Юрек и стал тасовать колоду. Делал он это легко, изящно, карты охотно слушались его рук. Грынич все с тем же равнодушием наблюдал за этим выступлением и спросил:

— А зачем это все?

Юрек непонимающе посмотрел на него и отложил колоду.

— Я всю жизнь приучал свои руки как раз к обратному,— пояснил Петр.— Не к ловкости, а к корявости и неумелости при контакте с картами. Конечно, можно и так,— он взял колоду, расставил ладони в полуметре друг от друга, и вдруг карты ожили: в идеальном порядке, как солдаты в строю, они стали одна за другой перемещаться по воздуху из правой руки в левую, сохраняя дистанцию в полсантиметра. Такие змейки из карт показывают фокусники в цирке.— А можно еще и так,— карты в руках Шу выделывали что-то немыслимое.— Только зачем? Кто после этого сядет с тобой играть?

— Да, понятно,— согласился Юрек, как бы давая обещание больше таких вещей не делать.

— Меня называют Великий Шу, но Шу — это прежде всего мысль, а не умение показывать фокусы. Нужно использовать представление противника о технике игры, о картах вообще и понять, насколько он азартен. Шу — это опережающая соперника мысль. На шажок, на жест, на долю секунды. Шу может выиграть всегда. Он быстрее и точнее предвидит, что произойдет.— Петр понимал, что он уже подошел к самым границам дозволенного, но вселившийся в него бес подталкивал перейти и их.

— Конечно, вы знаете в картах столько тайн,— с печальным упреком вставил Юрек.

— Я тебе скажу одну смешную вещь,— продолжал Шу.— В покере нет тайн. Есть только лучше или хуже исполняемые «номера». Тайна же всего одна. Только одна. Парадокс в том, что ее знает каждый, но мало кто это осознает.

— Я ее знаю?

— Знаешь.

— Любопытно. Знаю и не понимаю.

— Когда ты ее поймешь, вероятно, будет уже поздно,— с пророческой убежденностью закончил Шу.

Юрек раздраженно засопел. Он больше не желал выслушивать подобные сентенции.

— Сейчас, одну минуту, я постараюсь все обмозговать и разложить по полочкам, чтобы понять, что мне светит при встрече с вашими знакомыми.

Грынич достал из ящика стола две запечатанные колоды.

— На.

— Сделанные?

— Да.

— Крап?!

— Крап.

— Точно такой же?

— Да.

— Как же получше им это подсунуть? — Юрек сиял от возбуждения.— Они наверняка купят новые карты — не своей же колодой они мне предложат играть, правильно?

Шу расхохотался.

— Этот финт у тебя уже отработан. Обольстишь киоскершу. Я ее, кстати, видел. Очень симпатичная девушка.— Кроме явной иронии, в голосе Шу была еще и ирония скрытая, почти незаметная,— И еще запомни,— сказал он, отсмеявшись,— если ты сделаешь хоть одно фальшивое движение, то не только проиграешь все, но и кто знает... Это народ тертый, серьезный. И с этого момента наше знакомство закончится.

Шу зашел в ванную и оттуда добавил:

— До начала игры, если тебе ее вообще удастся организовать, мы тоже друг друга не знаем.

Юрек в задумчивости остановился на пороге и вслух повторил задание:

— Найти двух картежников, заставить их сесть со мной играть, воткнуть в игру свои колоды и выиграть. Так в чем дело? Нет ничего проще! Ерунда!

Он вышел в коридор, но по его фигуре было видно, что ему не до смеха.

***

Весь полдень Шу провел на террасе. Разгар лета, на небе ни облачка, солнце печет немилосердно, но рядом — бассейн, где воду регулярно меняют. Вокруг — молодые, красивые тела загорелых юношей и девушек, из которых так и бьет радость жизни. Они подкрепляют ее выпивкой из бара и апельсиновым соком со льдом. Людей в возрасте около бассейна практически нет.

Петр удобно расположился в тени навеса за белым столиком и, попивая холодный сок, играл сам с собой в шахматы. Возня и шум вокруг бассейна ему почти не мешали. Он давно приучил себя относиться к внешним раздражителям с полнейшим равнодушием, как и к людям, пострадавшим от его дьявольского ремесла. Некоторые Из них были наказаны вполне заслуженно, но кому-то он просто так, походя, сломал жизнь. Упоение своим могуществом прошло, осталось лишь скромное желание покоя. И тут неожиданно его вывел из транса этот парень — Шу вновь оказался способным хоть что-то воспринимать эмоционально, только на этот раз эмоции были особого рода: эмоции зрителя, болельщика и одновременно учителя, наставника. Он дал пареньку из захолустья невыполнимое задание. По его мнению, не существовало раскладов, при которых Юрек мог бы выиграть у этого жулья. Он был в полном смысле слова любитель, а они — какие-никакие, но профессионалы, так как покер был единственным источником их существования и доходов. Это для него, Великого Шу, они были топорными ремесленниками, для Юрека же — непреодолимой стеной. Выиграть у них он не мог, и именно это возбуждало уставшего от жизни мастера. А если парень все-таки выиграет? Дал бы он ему следующее задание? Наверняка нет. Нет, так что сослагательное наклонение здесь неуместно — никаких «бы», Юрек обречен на поражение. У Шу не было решительно никакого желания помогать пареньку и в дальнейшем. Если у того действительно были талант и фантазия, если он будет проявлять упорство и упрямство в деле, то никакая помощь ему не нужна — прекрасно разовьет свои способности сам. И все же Великий Шу был заинтригован.

***

Сидевшая через столик от него девушка, с которой он несколько раз встречался взглядом, сбросила с себя пляжный халатик и по лестнице спустилась в бассейн. Довольно высокая, прекрасно сложена. Он не любил ни худых, ни полных женщин, предпочитая нечто среднее. У девушки было именно такое, идеально пропорциональное тело, но не только оно его привлекло. Девушек такого класса тут было немало.

Эта все время сидела одна, но при этом чувствовала себя совершенно свободно, и по ней было видно, что она бывает здесь часто. Ей могло быть около тридцати, не больше, но на ее интересном лице лежала какая-то печать зрелости и безграничной усталости, дополняемая вселенской грустью в глазах. Ее взгляд как бы подвергал сомнению не только смысл забав вокруг бассейна, но и смысл всей этой роскошной жизни отеля. В какой-то момент она показалась ему совершенно недоступной — в ее поведении явно не было никакой позы, и он понял, что очень хотел бы именно ее.

Он не отрываясь смотрел на ее голубую шапочку. Девушка перевернулась в воде и поплыла обратно, в его сторону. Петр вновь увидел ее глаза — теперь они были жалобно-заискивающими, умоляющими и отнюдь не недоступными. Весь этот букет во взгляде предназначался ему. Это была всего лишь одна из «этих девушек». Петр разочарованно присвистнул — он стал обманываться непозволительно часто. Перед ним стояли шахматы, и больше его от них ничего не отвлекало.

***

Парню предстояло разгрызть крепкий орешек. Вдобавок он никак не мог отвязаться от мысли, что его старший товарищ или просто пошутил, или, может быть, даже издевается над ним. Он стал подумывать, не вернуться ли в триста тринадцатый и не высказать ли старому обманщику все, что он о нем думает. Его сдерживало то, что Шу мог обидеться и послать его навсегда ко всем чертям. Если же Шу дал ему задание вполне серьезно, то надо было срочно соображать, как за него взяться.

Допустим, вечером ему повезет и он найдет этих типов где-нибудь в баре, но это далеко не самое трудное. Нужно еще у них выиграть. Для этого надо каким-то образом подкинуть им карты, которые ему дал Шу,— без них никаких шансов нет вообще. У себя, в Лютыне, он провернул флирт с Агнешкой, но там он был дома и чувствовал себя поувереннее. Здесь же он стушевался уже при девушке из администрации, одним взглядом давшей ему понять, какая между ними дистанция, и поставившей провинциального простачка на место. Она смотрела на него так, как будто у него на лице было написано, что он из провинции, и как будто никаких пяти сотен она от него не брала. Да, за деньги здесь можно было добиться многого, но одно дело взять традиционную взятку за номер в гостинице и совсем другое — продать крапленые карты. Тут уже попахивает уголовщиной.

Юрек спустился вниз и осторожно подошел к киоску в вестибюле. Продавщицу загораживал стеллаж с открытками. На пластмассовой полочке возвышалась горка запечатанных колод точно с такой же «рубашкой», что и в его кармане. Вот оно, преимущество государственного серийного производства. Юрек выглянул из-за колонны. За стойкой сидела совершенно беззубая старуха и перочинным ножичком очищала яблоко от кожуры. Пораженный ее уродством, вследствие которого все заготовленные им маневры теряли всякий смысл, Юрек застыл на месте. Вероятно, его поза была уж слишком неестественной, потому что, увидев его, старуха сделала удивленное лицо. Юрек тут же нагнулся и стал завязывать шнурки у ботинка. Затем выпрямился и медленно прошелся по холлу. Ну и юмор у этого обладателя золотых рук!

Юрек беспомощно опустился в кресло рядом с какими-то иностранцами. Один листал «Нью-Йорк тайме», второй — «Юманите». Американец и француз. Вот у кого настоящие бабки, вот с кем бы сыграть! Он продолжал наблюдать за киоском. Если бы ему как-нибудь удалось пристроить свои две колоды на самом верху горки, возвышавшейся за спиной старухи... За это он бы дал и десять тысяч, и двадцать. Юрек вздохнул. Задача представлялась ему невыполнимой.

К киоску подошел покупатель. Уставившись на открытки, он взял две из них в руки .и стал рассматривать, какая лучше. Юрек тупо смотрел на мужчину, вероятно, туриста. Тот наконец решился: вернул старухе одну открытку и полез в карман за деньгами. И тут на парня из провинциального городка Лютынь снизошло озарение. Наверное, именно так делает гениальное открытие какой-нибудь физик-теоретик: смотрит-смотрит в потолок, и вдруг прямо перед ним, на его глазах рождается великая формула, переворачивающая все основы и представления, существовавшие до сих пор. Такие моменты и определяют дальнейшую судьбу человека. Юрек встал с кресла, поднялся по лестнице, обернулся и посмотрел на холл с высоты. Весь этот «Новотель» внезапно померк в его глазах, перестал быть некоей материализованной формой высшей жизни, в которой таксисту из Лютыни нет места. Он вернулся в свой номер и, не раздеваясь, бросился на кровать. Ни малейшего изъяна в его открытии не было. «Всех штучек и фокусов не знает никто, потому что каждый день рождаются все новые и новые». Так сказал ему в машине Великий Шу незадолго до расставания. И вот он сам убедился, что мастер был прав.

В баре он сразу приметил двух по-европейски одетых мужчин. Они попивали коньяк и с чрезмерным любопытством зыркали по сторонам. Клиента ищут, решил Юрек. Он подошел к стойке и сел рядом с ними. Те перестали разговаривать. Оба бессмысленно, как коровы, смотрели на свои отражения в зеркале. Он почувствовал на себе их осторожные взгляды. На Юреке была потертая кожаная шоферская куртка и ковбойка в крупную клетку отечественного производства. Сообразив, что они могут посчитать его недостойным внимания из-за весьма непрезентабельного вида — что с такого можно взять? — Юрек стал лихорадочно думать, что же предпринять, но ничего путного в голову не приходило.

Тем временем интересующая его парочка покинула бар и направилась к ресторану. Юрек заплатил за водку и ринулся за ними. Над «европейцами» уже склонился официант. Юрек сел через два столика от них, у стеклянной стены, сквозь которую была видна терраса, бассейн и склонившийся над шахматами Великий Шу. Он раскрыл меню и наткнулся на незнакомые названия блюд.

— Вырезка есть? — спросил он мигом подскочившего официанта.

— Есть,— склонил тот голову.

— Тогда вырезку, салат и пиво.

Он с аппетитом уплетал обед, а в голове в это время зрел умопомрачительный план. Мужчины, заметив его настойчивый взгляд, пошептались между собой и отвернулись. Только бы они не приняли его за переодетого легавого.

Допив пиво, Юрек подозвал официанта и, расплачиваясь, громко, чтобы слышали те, спросил:

— А где у вас в городе биржа?

— Какая биржа? — удивился официант.

— Ну, автомобильная толкучка.

— А-а. Это на площади Кромера.

— Где это? Отсюда далеко?

— Давайте я вам нарисую,— он взял бумажную салфетку и склонился над столом. Юрек достал бумажник и распахнул. В нем лежало восемьдесят банкнот по тысяче злотых. Официант, поворачиваясь, задел его выставленный локоть, и в ту же секунду пол вокруг столика покрылся синими бумажками. Тут как раз кто-то распахнул дверь на террасу, и порыв ветра разметал купюры по всему проходу.

— Бога ради извините,— прошептал изумленный официант, и они оба, встав на колени, бросились подбирать деньги. Краем глаза Юрек заметил, что один из этих типов тоже нагнулся. Юрек отвернулся в другую сторону, чтобы не встретиться с ним взглядом, и в этот момент услышал за собой:

— My boy. Your money.

Над ним стоял один из интересовавших его мужчин и, глуповато и добродушно улыбаясь, как могут улыбаться только настоящие иностранцы, протягивал ему тысячу злотых.

Юрек поблагодарил и в ярости мотнул головой. Такой «номер» испортить! Второй раз его уже здесь не провернешь.

Внезапно он почувствовал на себе чей-то взгляд. За стойкой небольшого бара при входе в зал ресторана сидели те двое, кого он в холле принял за американца и француза. Они улыбались, кивали ему, подмигивали, а один даже сделал жест рукой, бесспорно означавший: «Присаживайся, выпей с нами». Юрек не верил собственному счастью. Он улыбнулся и подмигнул им в ответ.

Вот теперь он мог реализовать свой гениальный замысел. Он быстрым шагом вышел в холл. Перед киоском никого не было.

— Четыре колоды карт, пожалуйста,— бросил он.

Старуха, тяжело сопя, повернулась и достала с полочки карты. Юрек рассовал их по карманам куртки, где лежали и крапленые колоды. Старая женщина долго умножала на клочке бумаги цифры и наконец прошамкала:

— Девяносто злотых.

Юрек беспокойно похлопал себя по карманам:

— Ну надо же! Кошелек в номере забыл.

— Так поднимитесь к себе и принесите,— посоветовала старуха.

Юрек вытащил из кармана какую-то мелочь.

— Вот, злотых пятьдесят будет. А, собственно говоря, зачем мне четыре колоды? И двух достаточно.

Он высыпал на прилавок деньги и, как бы возвращая, положил перед бабкой подарок Великого Шу. Та взяла запечатанные колоды и... И тут Юрек похолодел: такое предвидеть было невозможно. Склероз, маразм, старческий идиотизм — старуха забыла, где у нее лежат карты, и стала шарить рукой под прилавком. Если она положит их не туда, то все старания Юрека были напрасны. Но нет. Проблеск мысли мелькнул в ее глазах, она повернулась и положила некупленные колоды поверх стопки. Юрек рукавом вытер пот. Вот теперь можно принять приглашение и выпить с теми двумя.

В дверях, ведущих на террасу, стоял Великий Шу. В его глазах Юрек прочел, что разыгранная только что сценка была оценена мастером по достоинству. Окрыленный таксист поспешил в бар.

***

Это неправда, что у парня не было шансов. Возможно, все выглядело весьма печально для Юрека, когда Шу давал ему задание. Но когда он вслед за «ястребами» входил в их номер, ситуация была совершенно иной. Теперь у него было явное преимущество, о необходимости которого разглагольствовал Шу. «Ястребы», согласившись, что играть надо, безусловно, новыми колодами, только что купили в киоске карты с крапом, разглядеть который им было явно не под силу. Вдобавок пригодился и актерский талант Юрека: «ястребы» очень точно оценили его как «набитого деньгами наивного таксиста из провинциальной дыры». Чтобы подзадорить паренька, ему для начала позволили выиграть что-то около пяти тысяч. Возбужденный Юрек махнул на радостях несколько рюмок водки, щеки у него разгорелись, глаза засверкали. Сообщники обменялись взглядами и решили, что пора действовать.

Прошло уже много лет с тех пор, как Шу раздел их, даже не приложив к этому особых стараний, а они все исполняли один и тот же «номер», который, впрочем, был необходимым и достаточным условием, чтобы обобрать заезжего провинциала. В случае с Юреком «номер» не проходил. У «ястребов» была отработана система, когда Толстый сдавал, а Худой ему подснимал, то есть подтасованными карты были лишь один раз из трех при игре втроем. В этом случае Юрек вступал в игру, если ставки были небольшими, и всегда проигрывал. Судьбу двух сдач решал Его Величество Случай, все прихоти которого Юрек узнавал прежде, чем противники смотрели свои карты. Лишь иногда пальцы одного из «ястребов» закрывали крап на «рубашке» — тогда Юрек не вступал в игру и даже не менял карты. «Ястребам» никак не удавалось втянуть Юрека в игру по-крупной — тот «читал» все карты и втайне забавлялся, видя бессилие хищников. Сложилась, если воспользоваться шахматной терминологией, ситуация классического пата. Профессиональные мошенники полагали, что парню просто-напросто невероятно везет, и спокойно продолжали игру, по своему долгому опыту зная, что такая «пруха» до бесконечности продолжаться не может. Они были уверены, что время работает на них и что в конце концов они все равно должны выиграть.

Юрек же ждал, когда судьба сама ему улыбнется. Это должно было произойти во время сдачи Толстого, который регулярно подтасовывал своему компаньону тройки: то трех валетов, то трех тузов. Юрек не без основания ждал, когда ему случайно придет комбинация постарше «тройки» и тогда можно будет сразу же резко повысить ставки, сыграв втемную. Так что на самом-то деле время работало на него.

***

После обеда солнце заволокло облаками, и терраса вокруг бассейна опустела. Шу неторопливо пообедал и поднялся в свой номер. Парень все не выходил у него из головы. Сегодня он убедился, что не ошибся насчет богатства фантазии у своего подопечного. Он начинал все больше симпатизировать Юреку. Теперь ему стало казаться, что он поступил по отношению к парню очень нехорошо: показал ему несколько самых расхожих штучек и отдал на растерзание двум шакалам. Но если парнишке каким-то образом удастся у них выиграть, то это будет еще хуже. Он мог бы уверовать в свои способности, что неизбежно привело бы к трагедии.

Он выглянул в окно. Пустой бассейн так и манил к себе. Петр разделся, взял полотенце и спустился вниз. Он все никак не мог наплаваться в воде, ставшей после обеда теплее воздуха.

Девушка сидела в ресторане и наблюдала за плескавшимся в бассейне мужчиной, который все утро до обеда играл сам с собой в шахматы. Ей что-то никак не удавалось его расшифровать. Девочки из администрации тоже ничего конкретного сказать о нем не могли. Его лицо казалось ей знакомым, она была уверена, что когда-то, довольно давно, встречала его. Но где, когда, при каких обстоятельствах? Нет, память не срабатывала. У нее возникло желание соблазнить его. Вот просто так, взять и соблазнить. Ничего подобного с ней в последнее время не случалось. То есть шла такая полоса, когда жутко хотелось мужика, мужика вообще, а не какого-то мужчину конкретно. Она попыталась понять источник своего интереса к привлекательному даже на первый взгляд незнакомцу, но потом решила перейти от анализа к делу. Вышла на террасу и села за его столик. Когда он выйдет из воды, то, наверное, все-таки догадается, что она пришла сюда из-за него. Она заложила ногу за ногу и одернула платье.

Со стороны автостоянки шел Липо. Это был тридцатилетний мужчина, работавший на паркинге. У него было не все в порядке с головой, но придурь была неопасной для окружающих. Липо был кроток, как барашек, Когда-то он работал здесь официантом, даже дослужился до метрдотеля, но потом у него что-то случилось с головой, и свою карьеру он закончил в психбольнице. Директор отеля, чувствуя моральную ответственность перед своим служащим, на которого свалилось такое несчастье, предложил ему работать сторожем на стоянке, и Липо согласился. После больницы никаких жизненных запросов у него не было. Он жил в кемпинговом автоприцепе и записывал в тетрадку регистрационные номера машин, которые ему довелось обслужить. В его коллекции были даже номера из Австралии, не говоря уж об остальных континентах. Он жил мечтой о том, что если в Арктике и Антарктиде есть какие-нибудь автомобили, то рано или поздно они к нему приедут и он запишет их номера в свою тетрадку.

Сейчас он взялся помогать официантам убрать столики после обеда, поэтому держал перед собой поднос с грязной посудой. Липо остановился в нескольких шагах от девушки.

— Привет, Липо,— улыбнулась она.

Но Липо не ответил. Он не отрывал глаз от мужчины, который, оттолкнувшись от стенки бассейна, исчез под водой. Лицо его сделалось белым. Поднос выпал из рук. При звуке бьющихся тарелок девушка вздрогнула и посмотрела на Липо с изумлением.

— Великий Шу,— с ненавистью прошептал тот.

События стали разворачиваться со скоростью кинобоевика. Липо подбежал к самому краю бассейна и, наклонившись, ждал, когда пловец, сделавший в воде очередной разворот, покажется на поверхности. Вот мужчина вынырнул, и Липо прыгнул в воду, оседлав его. Коленями он обхватил его пояс, а руки сжал на горле. Оба исчезли под водой, но тут же показались опять, барахтаясь и держа друг друга за горло. Липо был довольно худеньким, однако его преимущество заключалось в том, что он набрал полные легкие воздуха. Брызги летели на несколько метров во все стороны. Липо навалился на мужчину всей тяжестью своего тела и держал его голову под водой. Не было никаких сомнений в том, что он всерьез хотел утопить незнакомца. При этом Липо издавал крики ярости, как индеец в бою, устрашающий своего противника. Мужчине, который был явно сильнее, все же удалось высвободиться из рук Липо и в свою очередь окунуть головой в воду уже его. Он подержал безумца под водой несколько секунд и отпустил, а когда Липо, широко раскрыв рот, стал судорожно глотать воздух, точным, коротким движением ударил его в подбородок. Затем оттолкнулся в воде от его груди и в несколько взмахов доплыл до лестницы. На террасу он поднялся с достоинством, без всякой спешки.

— Шу! Великий Шу! Я тебя сразу узнал! — неистовствовал в бассейне Липо.

Шу обернулся, посмотрел в полные ненависти глаза сумасшедшего и спокойно сказал:

— Вы, вероятно, ошиблись. Я вас вижу первый раз в жизни.

Произнеся это, он понял, сколько фальши в его поведении. За столиком сидела девушка, на которую он обратил внимание еще утром, и смотрела на него испуганно и изумленно. Он подошел к стулу, снял со спинки полотенце, набросил его на себя и зашагал к холлу.

Липо, с трудом держась на воде, продолжал вопить:

— Наконец-то я тебя достал! Теперь ты не отвертишься! Мы сыграем еще разик, Шу! Только в другую игру. Знаешь, на что мы сыграем? На жизнь! На твою или на мою. Ты слышишь, Шу, на жизнь! И в этой игре ты уже не сжулишь и не передернешь! Тебе понятно? Если я тебя кончу, меня будут лечить, а если ты меня, то получишь пожизненную тюрягу! Как тебе, нравится? Шу, тебе понятно, что это будет за игра? Преимущество все равно у меня! Шу, мы сыгра...— Он нахлебался воды и стал тонуть, но в последний момент ему удалось одной рукой зацепиться за никелированные поручни в стенке бассейна. Он хотел еще что-то крикнуть, но изо рта вырвался только хрип и бульканье.

Девушка посмотрела вслед удалявшемуся незнакомцу. Она узнала о нем даже больше, чем хотела.

Высунувший голову на террасу портье спросил у Грынича:

— Что там случилось?

— Какой-то ненормальный прыгнул в бассейн прямо в одежде.

— О, Боже,— портье вытянул руки, как мусульманин, готовящийся к молитве.— Это наверняка Липо, сторож со стоянки. У него вот здесь плохо работает,— он повертел пальцем у виска.— Значит, опять началось обострение.

Шу тяжело поднимался по лестнице. Положение было невеселым, нужно было уезжать из отеля как можно скорее.

***

Судьба улыбнулась Юреку только на четвертом часу игры. Пулька после нескольких кругов выросла до двадцати тысяч. Толстый, тасуя карты, отработанными движениями разложил для Худого трех королей. Тот вопросительно посмотрел на сдающего и сыграл втемную. Этот маневр у них был отработан. Толстый регулярно сдавал партнеру тройки, Худой, чтобы удорожить игру, проходился втемную, а Юрек, видя все это, бросал карты не меняя. Весь этот цирк стоил ему семи тысяч — столько он к этому времени проигрывал. Он устало вздохнул и посмотрел на ложащиеся перед ним карты. Перед ним лежали три туза — впервые за всю игру ему пришла приличная карта. Улыбка же судьбы была в том, что верхней, предназначавшейся ему картой, если он вступит в игру и захочет менять карты, был туз. Четвертый. Всей силой воли он погасил бушевавшее внутри чувство триумфа, протяжно зевнул и взял лежавшую перед ним пачку денег.

— Что-то становится скучно,— бросил он и отсчитал сорок купюр по тысяче злотых.— Под вас идет втемную,— сообщил он Худому.

Тот чуть не поперхнулся и весело взглянул на Толстого.

— Налей-ка по одной,— сказал он.— Наш гость наконец разыгрался.

Выпили.

— Ты пройдешься? — спросил Толстый.

— Нет, меняем карты,— мотнул головой Худой.

Этот разговор прояснил Юреку финансовые возможности своих противников: у них обоих было менее восьмидесяти тысяч, иначе Худой тоже прошелся бы втемную.

Юрек сменил две карты, Худой тоже. Ученика Великого Шу вовсе не удивило, а, напротив, очень обрадовало, когда он увидел, что Толстый подмешал своему партнеру и четвертого короля. Именно за этим был устроен перерыв под названием «по рюмочке». Во время выпивки сообщники обменялись информацией, Худой заказал себе еще одного короля, а Толстый реализовал задание.

Худой дал под Юрека двадцать тысяч. Юрек доставил двадцать, подумал и дал под него сорок. Худой облегченно улыбнулся — судя по всему, деньги у них были уже на пределе. Ему и в голову не пришло засомневаться в своем королевском каре и вспомнить, что в покере бывают комбинации и постарше. Он отсчитал деньги, а когда сколько-то не хватило, не стесняясь протянул руку и взял несколько бумажек, лежавших перед Толстым.

— Вскрою нашего юного друга за сорок,— объявил он.

Увидев выложенных перед ним четырех королей, Юрек хотел виртуозно присвистнуть, как это делал наставник, но у него вышло только слюнявое шипение. Он бросил на стол своих тузов и стал обеими руками распихивать деньги за пазуху. У Худого нервно задергался глаз, а Толстый пару раз икнул и бросился в ванную. По пути он нажал выключатель и громко захлопнул за собой дверь.

В наступившей темноте была слышна какая-то возня, затем звук падающей мебели и бьющегося стекла. Выскочив из ванной, Толстый вновь зажег в номере свет. Он стоял на пороге ванной с раскрытой бритвой в руке и вытянутым от недоумения лицом.

Таксист, обхватив спинку стула, на котором сидел Худой, держал его сзади за волосы. К шее худого «ястреба» была приставлена разбитая бутылка, которую карточный везунчик держал за горлышко. Вновь патовая ситуация.

Юрек сильно дернул Худого за волосы, тот завыл от страха.

— Брось бритву,— приказал Юрек Толстому, стоявшему в полной растерянности, не зная, что предпринять.

— Брось! — прохрипел Худой.

Юрек слегка нажал на бутылку, и острый конец впился в горло его жертвы. Толстый нерешительно бросил бритву себе под ноги.

— К стене! — продолжал командовать Юрек.

Толстый послушно отошел к стене. Юрек с силой пнул ногой стул, и Худой полетел на пол, а он в два прыжка оказался у двери.

Выиграл.

***

За окном стемнело. Великий Шу голый сидел на кровати за шахматной доской, на которой стояла знаменитая композиция Роберта Фишера. Шу искал решение и не находил, может быть, потому, что никак не мог сосредоточиться и каждые пять минут поглядывал то на часы, то на молчавший телефон. Время не шло, стояло на месте. Он попытался опять углубиться в шахматы, но тут его стали раздражать доносившиеся из-за двери звуки веселья какой-то подвыпившей компании.

Наконец около десяти кто-то осторожно постучал в дверь. Шу вскочил и тут же опустился на кровать. Юрек делал это совершенно иначе: он всегда колотил в дверь громко, всей рукой. Шу накинул на себя халат. Деликатный стук повторился. Даже если бы Юрек проигрался в пух и прах, он бы так не стучал. Шу уже точно знал, что это не он. Повернув ключ в замке, Шу одновременно распахнул дверь в ванную, чтобы в случае неожиданного нападения отскочить туда. После этого резко раскрыл дверь в коридор.

Перед ним стояла девушка из бассейна. Теперь на ней было длинное развевающееся вечернее платье из полупрозрачного фиолетового материала, сшитое с большим вкусом. Бретельки крепились к схватывавшему тело под левым и правым плечом широкому пояску из темно-золотистого атласа, который был искусно завязан под шеей. Ему сразу подумалось, что стоит только потянуть за узелок, и все платье упадет на пол.

Девушка сделала нечто вроде книксена.

— Добрый вечер. Я пришла пригласить вас на банкет.

Шу завязал тесемки халата.

— Для начала банкета время довольно позднее,— сурово произнес он.

Однако ни ответ, ни тон, которым это было сказано, девушку не смутили.

— Тогда я могу быть для вас подарком. Меня зовут Иоланта,— она еще раз сделала книксен, как маленькая девочка, воспитанная строгой гувернанткой.

И в эту же секунду откуда-то сбоку, из коридора, раздался долго сдерживаемый мужской смех и женское прысканье. В двери возник Юрек, обнимавший блондинку с хорошей фигурой, но с одним существенным недостатком — она была выше его на голову. Пьяная парочка ввалилась в комнату, хихикая и потрясая бутылками шампанского. Блондинка тут же с хохотом упала на диван. Юрек расставил бутылки на столе, потом засунул руки в карманы и вытащил полные горсти смятых бумажек.

— Великий мастер! — торжественно начал он.— Задание выполнено. Ваш ученик вас не посрамил.

Он положил деньги на стол и взглянул на Шу, как бы ожидая похвал.

Шу хмуро посмотрел на него, взял со стола несколько банкнот и протянул стоящей у стола Йоле.

— Я благодарю прекрасных дам,— зло и сухо сказал он.

От возмущения девушка непроизвольно передернула плечами. Растянувшаяся на диване блондинка села.

— Мастер! Что происходит?! Здесь что, монастырь, пансион для благородных девиц?! Я в-в-выполнил ваше задание вот этими руками, оставил это жулье голыми, как вы и велели, денег у нас, как дерьма в слоновнике, и девушки с удовольствием отметят с нами победу,— орал в пьяном возбуждении Юрек.

Разговор с ним не имел смысла.

— Забери это все. И деньги. Это твои деньги. А теперь, пожалуйста, уйдите отсюда,— Шу сделал шаг в ванную и полуприкрыл за собой дверь.

Пьяный Юрек горестно завращал глазами. Потом взял со стола деньги и потянул блондинку за руку.

— Пошли, Баська, нас здесь не поняли.

Он попытался поклониться на прощанье Йоле, чуть не упал и, обхватив блондинку за талию, вывалился в коридор.

***

Потирая лицо руками, Шу вышел из ванной, захлопнул входную дверь и вернулся в комнату. Пораженный тем, что девушка не ушла, он остановился как вкопанный:

— Чего ждете вы? Здесь никакого банкета не будет. А подарков я не принимаю.

— Ни от кого? — спросила она, привставая на цыпочки и заглядывая ему прямо в глаза.

Шу отвернулся, взял сигарету и закурил. Совершенно очевидно, что девушка во что-то играла.

— Вас сюда прислал Липо? — спросил он.

Она рассмеялась.

— Этот ненормальный? Угостите меня, пожалуйста, сигаретой.

Шу пустил пачку по столу, но тут же, устыдившись своего жеста, поймал ее, взял в руку, открыл и поднес девушке. Она молча приняла это извинение. Затем подошла к стоявшему рядом с кроватью креслу, села, глядя на расставленные на доске фигуры, и тихо сказала:

— Ты мне нужен, Шу.

Его подозрения переходили в уверенность.

— Это еще что такое?

Девушка подняла голову, спокойно выдержала его взгляд и покосилась на доску:

— Композиция Фишера.

— Что?! Откуда ты знаешь? — он сглотнул и разразился хохотом. Ожидать можно было чего угодно, но такого...

— Я иногда играю с Липо,— пояснила она и, увидев, что холодность и враждебность в его глазах исчезли и смеется он совершенно искренне, продолжала: — У моего отца был бзик на шахматах, а поскольку сына у него не было, то он заставлял меня играть с ним, когда я была еще маленькой. Да и потом тоже.

— Ты хорошо начинала.

— Да. Я тогда бегала в университет в плаще «болонья» и у меня был жених. Он работал сантехником, и у него была «сиренка», сто третья модель.

— И что же дальше?

— Ничего. Просто мне очень не к лицу был плащ «болонья». Не шел.

— Понятно. И что же отец на это?

— Я же сказала, у него был пунктик на шахматах, и вот эта композиция была одной из самых любимых. Он всегда был уверен, что белые здесь могут выиграть. Решению этой задачки он и посвятил последние двенадцать лет своей жизни. Так что было не до семьи.

Шу сочувственно покивал головой.

— Бедная девушка. Только я несколько раз в жизни слышал и более слезовышибательные истории.

Йоля состроила грустную рожицу, а Шу перенес взгляд на шахматы.

— И что? — спросил он.

— Ничего. Он был талантливый человек и решил задачку.

Шу подошел к ней совсем близко.

— Ты шутишь! Не может быть! Это невозможно. Покажи!

Йоля загадочно усмехнулась, налила в рюмку чуть-чуть коньяка и поднесла к губам. Затем с игривым упреком, растягивая слова, пропела:

— А знаешь что... может быть... когда-нибудь... я тебе и покажу.

Шу посмотрел на нее с удовольствием, почти восхищенно. Он попался, как мальчик.

Шу протянул руку за оставленной Юреком бутылкой шампанского.

— Выпьем?

Девушка просияла:

— Я искала тебя, Шу.

— Ну-у-у... Вместе с Липо?

— Ты повторяешься. При чем здесь Липо? С Липо я играю в шахматы.

— Так что же ты от меня хочешь?

— Ты ведь настоящий Великий Шу? Несколько лет назад о тебе ходили легенды. Что у тебя нельзя выиграть.

— Ты случайно узнала, кто я такой и...

— Ты мне очень нужен. У меня есть для тебя работа.

Петр огорченно посмотрел на девушку.

— Меня не интересует никакая работа.

— Но это деньги. Огромные.

— Меня не интересуют деньги. И вообще, ты получила обо мне несколько отрывочные сведения. Поэтому устаревшие. Я этим давно не занимаюсь. В жизни есть вещи поважнее. Так что...

— Знаешь, меня тоже с некоторых пор деньги не интересуют. И все-таки я добьюсь, чтобы ты это сделал.

Своего девушка уже добилась — она его заинтересовала.

— И что же это такое? Какие-нибудь личные счеты?

— Я тебе не скажу.

Если это была ловушка, то уж слишком примитивная.

— Где это?

— Под Варшавой.

— А все-таки о чем речь?

— У меня на одного человека узелок завязан. На память. Чтобы не забыть.

Шу захотелось пить, и он налил себе полный бокал шампанского. Предложение девушки, как ни странно, тронуло его. Она, видимо, уже немало лет провела «в профессии», знала жизнь, но когда дело коснулось чего-то интимного, сугубо личного, она растерялась, не зная, что предпринять, и вновь стала несмелой и наивной девушкой, бегавшей в университет в плащике «болонья».

Какие-то из его мыслей она прочла и понуро опустила голову.

— Ты прав. Во всем этом может быть ловушка. Если подходить с твоей стороны.

Шу был уже уверен, что никакой ловушки здесь нет, но продолжал изучать свою собеседницу.

— Западни, ловушки, измены — это удел сильных или трусов...

Она парировала легко и непринужденно:

— А вот кем бы был ты, если бы принял подарок?

— Дураком, хотя это может прозвучать и невежливо. Полное бескорыстие в твоей или моей профессии встречается... сама знаешь.

Йоля закусила губу.

— С моей стороны никакого бескорыстия нет. Я хочу, чтобы ты превратил этого... — она не подобрала нужного слова и мотнула головой, — в мусор, в окурок, в плевок. Чтобы он в бешенстве грыз ногти, чтобы у него ум зашел за разум и он всю оставшуюся жизнь только и пытался понять, как же такое могло случиться.

Она посмотрела на Шу с ласковой и мягкой страстью, как жена Юрека, которую тот провожал на вокзале.

— Подробности я тебе рассказывать не буду.

У тебя такая ситуация, что ты боишься ошибиться. Тебе сейчас нельзя ошибаться. Но посмотри на меня, Шу,— она закинула руки за голову и затеребила пальчиками держащий платье узелок под шеей.— Скажи, разве ради такой девушки, как я, не стоит рисковать или даже совершать ошибки?

Шу смотрел на нее во все глаза — она действительно была очаровательна. Он укоризненно покачал головой, но жест этот мог означать только одно — согласие.

***

Примерно в это же самое время Юрек Гамблерский, исполняя с Баськой в постели прямо-таки акробатический сексуальный этюд, потерял равновесие и упал на пол. Охота продолжать занятия эквилибристикой сразу пропала, и он, потирая ушибленный копчик, нащупал кресло и достал из кармана пачку сигарет. Закурил, подошел к окну, выглянул и тут же протрезвел.

На освещенной площади перед «Новотелем» стоял «фольксваген-гольф». За рулем сидела Йолька, а Великий Шу забрасывал свои чемоданы на заднее сиденье. Юрек обжегся непогашенной спичкой, ругнулся и почувствовал неодолимое желание немедленно что-то предпринять. Он торопливо одевался, с изумлением наблюдая в окно, как «фольксваген» тронулся с места и через несколько секунд исчез в темноте. Баська смотрела на него, ничего не понимая:

— Ты что, с ума сошел?

Он бросил на столик несколько бумажек.

— Мы с тобой эту позу еще освоим. Только как-нибудь потом,— пробормотал он и выбежал из номера.

Баська пожала плечами, придавила лежащие на столике деньги пепельницей и удобно свернулась клубочком.

— А хорошо иногда одной поспать. Никто не мешает, не пристает,— зевнула она и тут же заснула.

***

На рассвете «фольксваген-гольф» цвета «багама-йеллоу» стоял на лесной дороге. Над зарослями кустарника еще висела густая мгла, но пробудившиеся птицы своим гамом уже стали разгонять сон и тишину леса. На пне срубленного дерева рядом с распахнутой дверцей машины сидел элегантный мужчина и в глубокой задумчивости курил.

Девушки поблизости не было, но вот на тропинке появилась и она. В руках у нее были туфли на высоком каблуке, и она шла по песчаной, усыпанной хвоей дорожке босиком, осторожно ступая по острым сосновым иголкам. Девушка была все в том же фиолетовом платье, сшитом, надо сказать, с большим чувством юмора, учитывая профессию его владелицы. Она зябко куталась в наброшенную на плечи пышную чернобурку. Мужчина смотрел на нее с нежностью. Несколько часов, проведенных в дороге, сблизили их еще больше. Может быть, сказалось то, что и он, и она переживали сходный, несмотря на разницу в возрасте, период апатии, разочарования и усталости. Девушка была еще все-таки молода и хороша собой, так что от радостей на ее дальнейшем жизненном пути зарекаться не стоило. Мужчина же ни в какие заманчивые изгибы судьбы уже не верил. Он просто смотрел на девушку, и она ему нравилась.

— Не самый подходящий наряд для прогулки по лесу,— заметил он улыбаясь.— И обувь не та.

Девушка отряхнула с босых стоп иголки и, надевая туфельки, вздохнула:

— Да, это проблема всех девушек, которые хотят выглядеть дамами. Для тех, кто с утра влезает в джинсы и кеды, таких проблем не существует.

— Почему ты не влезешь в джинсы? — По мужчине было видно, что ему доставляет удовольствие любой разговор со своей спутницей, на любую тему.

— Потому что я — дама,— сказала она спокойно и просто, но тут же стала пристально вглядываться в глаза мужчины, ища в них насмешку. Ни иронии, ни насмешки в них не было, и даже приятельский тон вдруг сменился на серьезный.

— А почему ты, умная, интеллигентная девушка, стала...— Он замолк, не решаясь произнести нужное слово.

— Блядью, ты хотел, сказать,— непринужденно докончила девушка.— Давай оставим эту тему. Я же не спрашиваю тебя, почему ты, такой умный, интеллигентный мужчина, стал...— Она не закончила, явно подражая ему.

— Мошенником?! — произнес он с каким-то удовольствием.— Все правильно, глупый вопрос. «Пусть зовутся ворами, только бы не крали».

— Как, как ты сказал? — переспросила она с интересом.

— Это не я, это Достоевский.— Он бросил окурок на землю, затоптал и указал ей на машину. По одному тому, как девушка села за руль, было видно, что она действительно настоящая дама. Он плюхнулся на переднее сиденье рядом с ней.

— «Только бы не крали»,— улыбнулась она ему и включила зажигание.

Колеса немного побуксовали в хвое, и машина рванулась в сторону шоссе.

Из-за дерева, метрах в сорока от полянки, ей вслед сосредоточенно смотрел Юрек Гамблерский.

***

Дом стоял на краю старого леса, в глубине которого виднелось еще несколько огромных участков с причудливо торчащими из-за деревьев виллами. Подъехать можно было только по узкой асфальтовой дороге, на которой два автомобиля разминулись бы с превеликим трудом. Видимо, проектировщик такой встречи не предполагал и не планировал. Дорога была проложена только для владельцев этих пяти-шести загородных вилл.

Сам же дом был столь расчетливо встроен в свободное пространство между несколькими могучими старыми деревьями, что создавалось впечатление, что деревья выросли уже после того, как возникла эта ультрасовременной архитектуры вилла.

Вся прилегающая к ней территория была огорожена металлической сеткой, скрытой за высокой живой изгородью. Трава в ухоженном саду была ровно подстрижена на английский манер. Повсюду торчали высаженные экзотические кусты. Перед террасой был небольшой десятиметровый бассейн, выложенный голубым кафелем. Над ним под тенью широкого дуба полулежала в шезлонге Йоля, одетая в купальный костюм, если так можно было назвать две узенькие полоски мини-бикини. Рядом с ней расположилась еще .молодая, но уже расплывшаяся блондинка с повадками росомахи, оборудовавшей берлогу для своего семейства и не интересующейся абсолютно ничем за ее пределами.

Перед ними на маленьком столике стояли бутылки с кока-колой, банки с соками, стаканчики, за деревом — небольшой японский холодильник на батарейках, в котором не таял колотый лед.

В глубине участка, за домом, на площадке перед гаражом бок о бок, как будто в чем-то соревнуясь, стояли «фольксваген-гольф» и последняя модель «порше»

Разморенные на солнце женщины выглядели давними приятельницами, которые знают друг о друге все и разговаривают лишь из чисто бабской потребности в надежде, что представится случай побольнее укусить подругу.

— Мы тоже строиться начали под Вроцлавом, но тут эта поездка подвернулась, и муж решил пока все законсервировать. Вернемся, тогда и отгрохаем что-нибудь вроде вашего, — как бы нехотя роняла Йоля.

Хозяйка дома, Дорота, стрельнула глазами:

— В капстрану?

— Ну конечно. Япония или Гонконг. На днях решится. Я-то лично предпочла бы Японию.

— Почему? — с недружелюбной миной поинтересовалась Дорота.

— Единственная стоящая страна, в которой я еще не была. А потом эти гейши... Я слышала, они умеют вытворять с мужиком такое...

Дорота язвительно улыбнулась и хотела что-то вставить, но на террасе появился ее муж, Ярослав. Ярек. Ему было около тридцати, он выглядел человеком, не привыкшим отказывать себе ни в чем, живущим лишь для собственного удовольствия и не знающим в этом никакой меры. Его молодое, но уже очень потрепанное лицо резко контрастировало с жирным брюшком и широкими, как у женщины, бедрами. Рыхлая, мясистая грудь ярче всего свидетельствовала об образе жизни этого человека: обжорство, пьянство, лень.

Он подошел к шезлонгам:

— Дорота, приготовь нам кофе и коньяк.

Это было произнесено тоном властелина.

Жена вскочила, как солдат при виде генерала:

— Подать наверх?

— Да. Мы там в картишки перекинемся.

Дорота направилась к дому, а он сел на ее место. Йоля приоткрыла один глаз. Ярек смотрел на нее с вежливой улыбкой хозяина дома и ждал, когда жена совсем исчезнет из виду.

Дорота остановилась на ступеньках дома и обернулась. На ее лице мелькнула безотчетная тревога. Столь же неосязаемо тревога была разлита во всем воздухе над участком и домом, и Дорота ее улавливала.

— Знаешь, у меня дух перехватило и глаза на лоб полезли, когда я тебя увидел,— конспиративным шепотом начал Ярек.

— Жены испугался? — кокетливо взглянула на него Йоля и встала с шезлонга. Они медленно пошли вдоль бассейна.

— Шутишь все. А я в самом деле не переношу домашних скандалов. Дорота прямо помешана на том, что я ей изменяю.

— А ты ей изменяешь? — Йоля продолжала кокетничать. Они подошли к дому с теневой стороны, и Йоля прислонилась к холодной стене.

— Ясное дело,— жмурясь, как кот, Ярек оперся о стену рукой прямо над плечом девушки.— А ты все цветешь, выглядишь, как кинозвезда с картинки,— добавил он опять шепотом, который, вероятно, должен был создать еще более интимную обстановку, и фиглярски улыбнулся. Йоля ответила точно такой же улыбкой.

— Ты... ты так улыбаешься... ты что, думаешь, я бесчувственный, что ли? Я к тебе всегда питал...

— Я знаю.

— Я так рад, что ты ко мне приехала. Да еще как снег на голову.

— Я тоже рада.

Ярек сделал движение, как будто хотел ее поцеловать, но она вскинула руку, приложила палец к его губам и легонько отпихнула его. Затем, как цыганка, взвесила в одной руке висевший у него на шее тяжелый золотой медальон и кивнула на стоявший поблизости «порше-каррера»:

— Это тебе отец все покупает или тесть тоже заботится?

Укол был легкий, чисто женский, поэтому Ярек не обиделся, а беззлобно отмахнулся:

— Да брось ты, Йолька. Лучше расскажи, что с тобой происходит. Ты как-то пропала...

Йоля остановилась у розового куста и склонила голову.

Ярек скороговоркой продолжал:

— Ну да, конечно, нас считали чуть ли не супружеской парой, но сама знаешь, как все в жизни бывает, тем более такие вещи...

— Я знаю, как в жизни бывает,— спокойно согласилась Йоля, как будто речь шла не о ней.— Ну что тебе сказать, я во Вроцлаве закончила университет, потом вышла замуж.

— Муж у тебя отличный. Сразу видно. Только вот по этому делу... Ну ты понимаешь, ведь не мальчик уже...

Йоля слегка покраснела, что можно было расценить по меньшей мере двояко.

— У-у. На этот счет будь спокоен. Старая школа.

Откуда-то с террасы до них долетел крик Дороты:

— Ярек!

— Позвонишь? — он торопливо провел рукой по Йолиному бедру.

— Может быть,— усмехнулась она обещающе.

Перед ними возникла запыхавшаяся Дорота.

— Ярек, а может, вы вниз спуститесь, к нам? Здесь и поиграете? — В ее голосе слышалась робкая надежда.

— Спокойно, малышка. Там предстоит битва титанов, дело сугубо мужское, женщины не допускаются, — он захохотал и поцеловал жену в щеку, которую та беспрекословно подставила.— Чао, девочки!

Хозяйка и гостья вернулись к бассейну. Йоля налила себе полстаканчика кока-колы, обернулась, подцепила ложечкой два кусочка льда и как-то не очень понятно спросила:

— Ярек все еще увлекается покером?

— Вы были знакомы раньше? — вопросом на вопрос ответила Дорота, изобразив на лице полнейшее равнодушие, что было верным признаком того, что внутри у нее все начинает закипать.

— Да, мы учились вместе. Я помню, он тогда среди наших мальчишек считался хорошим игроком.

— Вы учились в политехническом?

— Да, полтора года. А потом перевелась в университет.— Йоля сладко потянулась, что почему-то еще больше испортило Дороте настроение. Она беспомощно обернулась на дом, но мужчины уже уединились на втором этаже, и ничего другого, как быть гостеприимной хозяйкой и развлекать свою милую гостью, ей не оставалось.

— Уф-ф, какая жара,— сменила она тему.

— Может, искупаемся? — предложила Йоля.

— Лень что-то. Попозже.

***

После обеда хозяйка и гостья сидели в большой гостиной на первом этаже и тупо смотрели телевизор. Все, что они хотели друг другу сказать, они уже сказали. Подкалывать и подковыривать друг друга охоты больше не было. Духота сделалась одуряющей. Дорота и Йоля молча пили чай, потом кофе, потом опять чай, изредка поглядывая на потолок, отделявший их от мужчин. Покер несколько затянулся.

Мебели в гостиной было немного, но вся она производила впечатление очень дорогой и была явно или привезена с Запада, или куплена на валюту. Пол был устлан огромным желтым ковром с длинным ворсом. Посередине стоял стеклянный стол, вокруг — четыре кресла. Одну стену занимала квадрофоническая система «Грюндиг», по всем четырем углам стояли усилительные колонки. У окна цветной телевизор «Сони» с большим экраном. На стене над телевизором висела картина Выспяньского, на другой стене — рисунок обнаженной девушки какого-то знаменитого современного польского художника, который «свои рисунки не подписывает, а фамилию вспомнить уже невозможно, но она, кажется, где-то записана», как следовало из объяснений Дороты. Две остальные стены были из толстого стекла. Одна выходила на террасу и в сад, сквозь вторую была видна огромная оранжерея с диковинными растениями и цветами. Дорота монотонно перечисляла, что там у них растет и цветет, но на полуслове прервала сама себя и спросила вслух:

— Может быть, им поесть что-нибудь отнести? Сколько же можно?!

Йоля опять повернулась к телевизору и, не отрывая глаз от экрана, пожала плечами:

— Да все мужики, как дети. Не надо им мешать. Пусть забавляются, сколько хотят. Это так облегчает жизнь...

Дорота взглянула на нее с неприязнью:

— Не знаю, как ваш муж, но Ярек у меня совершенно неуправляемый. И если...

В этот момент наверху громко хлопнула дверь, и на лестнице показался хозяин дома:

— Дорота!

Та вскочила и с облегчением посмотрела на мужа:

— Закончили?

Лицо, шея и грудь Ярека под распахнутой рубашкой были покрыты капельками пота. Он мотнул головой.

— Слушай! Где у тебя эти... ну «баксы»[3], сама знаешь, какие?

Дорота обернулась на Йолю, но та с интересом смотрела телевизор: в рекламном клипе красивый молодой человек надевал на руку сияющей невесте венчальное кольцо с бриллиантом.

— Ярек...— умоляюще прошептала она.

— Где?! — грозно рявкнул муж.

— Они в шкатулке на зеркале. В спальне. Но ты же не хочешь...

— Заткнись, корова! — прорычал напоследок Ярек и исчез.

Дорота выбежала на кухню и бессильно опустилась на стул. Она долго сидела в каком-то оцепенении, потом выплакалась, в ванной привела себя в порядок и вернулась в гостиную.

Иоля увлеченно смотрела теленовости: Эдвард Терек что-то с жаром объяснял шахтерам, а те хмуро слушали.

— Мы так засиделись,— она повернулась к Дороте.— Даже неловко как-то. Они там заканчивать не собираются?

Дорота молча проглотила все эти слова заботы, но все же вспомнила о своих обязанностях хозяйки:

— Если вы хотите лечь, то пойдемте, я вам покажу, где у нас комната для гостей, а то неизвестно, когда все это кончится.

Йоля встала и с благодарностью улыбнулась:

— Давай на «ты». Мы целый день провели вместе, ты обо мне так заботилась, пока эти ненормальные...

Дорота не знала уж, что и подумать. Наконец она утешила себя мыслью, что девушке скорее всего тоже не сладко с этим своим муженьком. Может быть, он ей дома еще и не такие сцены устраивает. Это так сильно поправило ей самочувствие, что она даже чмокнула Йольку в щеку.

— Пойдем, я тебя провожу.

Но та ее остановила:

— Не надо. Я сама найду. Я знаю где,— и безошибочно направилась к гостевой спальне.

Это добило Дороту окончательно. Она остановилась посреди комнаты и смотрела ей вслед. Телевизионная программа закончилась, и оркестр исполнял государственный гимн. Она выключила телевизор, упала в кресло и вновь зарыдала.

***

В раскрытом «дипломате» лежало несколько пачек по сто тысяч злотых каждая, три тысячи долларов, массивная золотая цепь с медальоном, мужской перстень с печаткой и обручальное кольцо. «Тянуло» все это миллиона на полтора, но в этой игре речь шла уже не о деньгах.

Ярек начинал это понимать только теперь. Левой рукой он постоянно отирал со лба струящийся пот и ничего не соображающим взглядом уперся в лежащий перед ним бланк с грифом «Купля-продажа». Правой рукой он нервно сжимал авторучку. Он колебался.

Девять часов понадобилось Великому Шу, чтобы создалась именно эта ситуация, и теперь ни в коем случае нельзя было дать противнику опомниться. Он нагнулся к молодому домовладельцу и тоном, способным вывести из полуобморочного состояния любого, сказал:

— Ярек, послушайте меня внимательно. У нас неожиданно получилась слишком серьезная игра. Говорят: карта — не лошадь, к утру повезет. А если нет? Если и дальше не повезет? Подумайте хорошенько.

Тот посмотрел на него, перевел взгляд на лежащие деньги и золото, тряхнул мокрой головой, как будто отгонял назойливую муху, и, выставив вперед нижнюю челюсть, с усилием выговорил:

— Я знаю, что делаю.

Шу только грустно присвистнул:

— Ну что ж. Вам виднее. Да — значит, да.

Он следил за тем, как на предварительно

заверенном нотариусом бланке дрожащая рука заполняет необходимые пункты договора о купле-продаже автомобиля марки «порше-каррера» за сумму пятьсот тысяч злотых.

Вопреки сомнениям все пошло не так легко, как можно было ожидать. Чтобы усадить мальчика за карты, не потребовалось никаких усилий. Чтобы что-то выиграть у него — тоже. Загвоздка была в том, что проигрыш даже нескольких сотен тысяч был бы для Ярека лишь неприятностью, мелким огорчением, как для обычного человека, например, потеря полупустого кошелька за два дня до получки. Такой исход дела Великого Шу никак не устраивал. Его задачей было уничтожить Ярека, превратить его, по выражению Йоли, в мусор, в окурок, в плевок, а не выиграть у него какие-то деньги, поэтому играть приходилось вопреки своим же правилам. В Лютыне он объяснял Юреку Гамблерскому: «Играть нужно затем, чтобы выиграть в карты. Тогда можно выиграть и деньги». Сейчас же не стоял вопрос о выигрыше вообще. Чтобы пронять молокососа, вывести его из душевного равновесия, надо было выиграть много, как можно больше — деньги, доллары, золото, машину. Такая игра таила в себе большую опасность. Шу изменял своему главному принципу. Чуть ли не впервые в жизни он придавал решающее значение тому, сколько проиграет его противник. Ему нужно было выиграть все, что можно выиграть. Конечно, его «творчество» и раньше нередко делало людей нищими, ставило их на грань жизненной катастрофы. Но это всегда было лишь следствием самой игры, которое Великого Шу мало интересовало. Ему в голову не приходило задумываться перед игрой, сколько еще денег появится в его кармане и останутся ли у соперника средства к существованию. Он поэтому и стал Великим Шу, что для него существовала только игра, игра как искусство.

В данной же ситуации у Ярека в руках был козырь невероятной силы, о котором он, правда, не знал. Если бы он в какой-то момент прекратил игру, на что, разумеется, имел право, и позволил Шу выиграть даже несколько сотен тысяч, то незваные гости сразу же переходили в разряд жалких обманщиков, воришек, обокравших честное семейство, не причинив ему, впрочем, большого вреда. Если бы Ярек, презрительно рассмеявшись, заявил, что все, хватит, — он моментально одержал бы победу. Этого Шу боялся больше всего, но он, знаток человеческих душ, видел, что его клиент на это не способен. Во-первых, потому что не сознавал, зачем и во что они играют, а во-вторых, потому что был чрезвычайно самолюбив.

Ярек был циничным, испорченным родительским сынком. Вращавшиеся в высшем столичном свете его папаша и мамаша мечтали сотворить из своего чада современного принца, он же с раннего возраста познакомился со всеми слоями городского общества. Еще ребенком ему приходилось бывать в «салонах», где ставки были столь высоки, что даже назвать их было бы неприлично. Чуть подросши, ребеночек сделался наглым и жестоким хулиганом. Суммы, выплачивавшиеся его жертвам за молчание, приближались к неназванным выше. Садистские наклонности Ярека поугасли лишь тогда, когда возглавляемая им шайка его дружков оказалась за решеткой — не у всех родители были в состоянии ублажать взятками милицию и судей. От полууголовных связей и знакомств Ярек отошел — этот мир нищих и озлобленных людей был не для него. Он уж? начинал интересоваться девушками, потом — картами и вообще всякого рода азартом и наконец закончил автомобилями. К двадцати семи годам он был уже стариком, прошедшим и испытавшим в жизни все, если возможность купить все означала знание жизни...

Шу внимательно прочитал текст договора и поставил внизу свою подпись рядом с подписью Ярека. Отсчитал пятьсот тысяч, пододвинул их истекавшему потом сопернику. Положил в карман ключи и документы на машину.

— Вы не прячьте, не прячьте. Они ко мне сейчас вернутся,— жалким голосом произнес Ярек, стараясь быть при этом еще и равнодушно-остроумным. Но не получалось.

— Я вам искренне этого желаю, — с подлинным, в отличие от Ярека, любезным равнодушием произнес Грынич и стал тасовать карты. Сдал, еще раз взглянул на постаревшее за эти несколько часов лицо хозяина дома и добавил:

— Кто бы мог подумать, что все зайдет так далеко.

***

Странная месть. Месть или не месть? Месть, родившаяся на давно угасшем, умершем чувстве. Она совершалась здесь, за несколькими стенами от Йоли в возбуждающей тишине этого отвратительно богатого дома. Она вслушивалась в эту тишину с напряжением, невольно потирала руки, поправляла волосы, гладила щеки и терла виски, сжимала колени, как будто вот-вот должен был войти долгожданный любовник. Но нет, она ждала не любовника, она только хотела отомстить этому грязному типу за то, что он ожил в ее памяти и торчал там как фатум — фатум первого раза. Ярек был первым мужчиной в ее жизни. Вскоре он бросил ее, но и девичьи страдания продолжались недолго. Жизнь понеслась галопом совсем в другую сторону, и Йоля, казалось, навсегда забыла о его существовании.

В своей «профессиональной» жизни Йоля была убеждена, что она сама, и только сама, избрала свою судьбу, причем выбор был сделан абсолютно правильно: в ней внезапно обнаружились незаурядные таланты. То, чем она занималась, доставляло ей удовольствие, даже наслаждение. Оказывается, она была создана для того, чтобы возбуждать в мужчинах страсть и желание, вертеть ими, как захочется, и лишь иногда каприза ради награждать наиболее привлекательных и послушных. Она сумела себя поставить сразу же. Валютные приятельницы звали ее Йолька-Хорс-Рейс. Horse-race — это скачки. В этом она была реномированной специалисткой. Вокруг нее в ночном баре всегда увивалось с десяток мужиков, она говорила им: «Один из вас сегодня может меня получить». Нет, нет, разумеется, это не говорилось, не произносилось вслух. Это игралось.

Распалив окружающих ее мужчин, потом она лишь подстегивала их в этой безумной гонке за женщиной, где наиболее пострадавшей стороной всегда оказывался победитель: как только он, израсходовав для достижения цели множество сил и денег, оказывался с божественной Йолей в постели, то обнаруживал, что является тут второй наряду с кроватью принадлежностью для спанья. Он не одаривался ни чувствами, ни воплями восторга, ни даже их имитацией, а был лишь живым инструментом для удовлетворения каприза этой восхитительной и непонятной девушки.

Йолька бессознательно работала по принципу перевернутой психологической схемы, первооткрывательницей которой, конечно же, была не она: профессионалки каждый вечер стремились заарканить клиента, она же могла себе позволить игнорировать это, что только увеличивало ее власть над мужчинами и делало их надолго ее слугами. Самые дорогие и красивые «валютницы» относились к ней с уважением, признавая ее превосходство и первенство.

Было ли поведение Йольки нормальным? Психиатры изучили и описали множество отклонений от нормы, но что такое собственно норма, не знает никто из них. В случае Йоли это, несомненно, было некоторое отклонение, так как ее поступки не были продуманным ходом, приемом, не рождались в голове, а шли от естества. Утрата привычных психологических пропорций вела к чрезмерной жажде или повышенному, но извращенному аппетиту — так вместо поданной официантом спаржи с орехами хочется острой селедки из бочки. Но Йоля никогда не была у психиатра и даже не подозревала, что кто-то такой может быть ей полезен.

За время десятилетней эффективной полупроституции — именно так можно было точнее всего определить род ее занятий — Йолька ни разу не трактовала мужчину иначе, чем как некий одушевленный прибор, служащий исключительно для ее выгоды, удобства и удовольствия. Правильно было бы сказать, что ее отношения с мужчинами были .весьма поверхностными, так же поверхностно воспринимала она все радости жизни да и саму жизнь.

Когда ей совершенно неожиданно стукнуло тридцать, она сказала себе: «Мне тридцать лет! Боже мой! Мне уже никогда нe будет двадцать!» Она ощутила, как что-то в ее жизни закончилось, что-то оборвалось, потому что даже когда тебе двадцать девять, то это все равно двадцать. В день рождения она сама ставила выпивку знакомым и незнакомым мужчинам, сильно надралась, и тогда случилось самое страшное. Она пошла с каким-то парнем и, к своему ужасу, открыла для себя, что до сих пор понятия не имела, что такое по-настоящему быть с мужчиной в постели и получать удовлетворение в любви. В ней наконец-то проснулась женщина. Это было тем более удивительно — на тридцатом году жизни,— что таких возможностей у нее до сих пор было по самым скромным подсчетам много.

Роли поменялись, вернее, все встало на свои места. Йолька обезумела и совершенно как-то потерялась. Она льнула теперь к любому случайно встреченному мужчине в ожидании и предвкушении тех блаженных минут, когда сделала бы для него все, что он пожелает. Такая чувственная одержимость считалась в профессии страшным грехом. Йолька сознавала это, но в то же время выла от сожаления по десяти лучшим годам жизни, выброшенным на какую-то пустую игру. Теперь она любила всех мужчин, каждого, кто ее брал, и ненавидела их всех за то, что была в их власти. Она оказалась в дьявольской западне, из которой не могла найти выхода. Ее положение в «обществе» пошатнулось, и подружки шептались о ней, что «Йолька-Хорс-Рейс скурвилась».

Йолька стала пытаться осознать, что с ней происходит и кто в этом виноват. Во всем последнем десятилетии ответа не находилось, но женская интуиция подсказывала ей, что виноваты, конечно же, мужчины. И тогда она вспомнила этого сопляка Ярека, который соблазнил ее, когда она, впрочем, весьма этого хотела. Труп в ее сознании внезапно ожил. Это он, поматросив и бросив ее, надолго оставил в ней примитивный и отвратительный стереотип сексуального поведения: мужчина-самец, а не равноправный партнер, он обладает женщиной, а не заботится о том, чтобы и она получила сатисфакцию. Йолька встретила Великого Шу и приехала с ним сюда. Она все-таки вряд ли смогла бы четко сформулировать, за что следует отомстить этому животному. Йоля прекрасно понимала, что и после этого не перестанет быть рабыней мужчин, во всяком случае, одного — Великого Шу.

После многочасовой игры в картах создаются положения, повторяющиеся вопреки теории чисел вне всякой системы и правил. Кто много играл, тот знает. А кто знает, тот способен предугадывать.

Ярек был опытным игроком с многолетней практикой. Обменяв автомобиль на деньги, он несколько раз сыграл дерзко и удачно, и с картой, и ни на чем. В результате триста тысяч были отыграны. После этого он успокоился и пришел в себя. Своего виртуозного противника он уже раскусил, во всяком случае, понял, что игра идет не на то, что лежит на столе. Этот старый хмырь, Йолькин муж, приехал сюда затем, чтобы его унизить, а не обыграть. Йолька наверняка напела ему какие-нибудь бредни о нем, и вот муж свершал за столом акт возмездия. Зная намерения своего визави, Ярек окончательно почувствовал себя уверенно. Теперь он искал стратегический маневр, способный оставить противника с носом, искал и нашел. Он видел, что ухоженный, следящий за собой — а что ему еще остается делать?! — муженек этой профурсетки играет сильнее его. Опыт. Просто так его не возьмешь. Тут надо было идти внаглую, напролом, тем более что наглость всегда была самым сильным оружием Ярека. Пользу от нее он стал извлекать еще четырехлетним ребенком.

Пулька была уже солидной. Ярек решил паролировать втемную, Петр — тоже. Ярек прошелся еще раз, Петр не уступил. Ярек сдал карты. У него не было ничего, даже пары. Пять разных, и старшей картой был король. Закон симметрии, известный не только в покере, гласил, что в игре чрезвычайно часто сходятся примерно равные комбинации. Иными словами, Ничто должно было встретиться с Ничем. Здесь для Ярека замаячил шанс, и он решился на самый большой блеф в своей жизни. Он объявил, что не меняет карты, давая таким образом понять, что у него на руках как минимум «стрит», а возможно, даже «фул» или «флешь-рояль». После этого он поставил под Шу все свои деньги. Если бы он выиграл эту пульку, то практически вернул бы свое, не считая мелочи. И тогда... он твердо решил закончить игру и сообщить гостю, что двести или триста тысяч — сколько он там выиграл,— это ему с женой на чай. По бедности.

Молодящийся пижон долго молчал и думал. А потом выдал нечто совершенно невероятное, не укладывающееся ни в какие рамки.

— В конце концов я приехал сюда не за тем, чтобы вас обыгрывать, — он пожал плечами и тут же добавил; — Я вас вскрою. Проверю. У меня нет ничего.

Все калькуляции Ярека полетели к черту. Ну кто, какой кретин вскрывает соперника при миллионной пульке, когда на руках нет даже пары?! Арабский шейх этого не сделает. С такой картой можно темнить, можно блефовать, можно даже ставить под противника до бесконечности, пока есть деньги, но вскрывать самому?! Ярек выложил карты на стол: разномастные король, дама, десятка, девятка и семерка.

Муж Йольки выложил свои: король, дама, десятка, девятка и восьмерка. При равенстве остальных карт его восьмерка была старше.

— Ну надо же,— прошептал он, с минуту смотрел на карты, а потом в задумчивости стал упаковывать деньги в портфель. На лице — растерянное недоумение.

Ярек окаменел. Он ничего не ощущал, ни о чем не думал. Но вот вместе с потом по щекам потекли слезы. Ярек уже не мог сдерживать рыдания и нервно дергался в такт импульсивно вырывавшимся из горла хрипам и всхлипам. Затем он стал легонько скулить и постанывать, и в следующую секунду все это вместе слилось в громкий, как у овчарки, вой.

Шу закрыл портфель и примирительно сказал:

— Засиделись мы...

Но видя, что Ярек в таком состоянии, когда не воспринимаются никакие слова, громко вздохнул и не спеша направился к двери. Он уже надеялся, что им удастся покинуть этот дом прежде, чем хозяин опомнится, но на лестнице, ведущей со второго этажа в холл, Ярек догнал его, бросился на колени, обхватил, пытаясь поймать руку и поцеловать.

— Все, что угодно, только не это! Машина! Отец меня убьет!

Шу брезгливо вырвал свою руку, к которой чуть было не припали губы Ярека.

— Успокойтесь! Ведите себя, как подобает мужчине. Вы ведь мужчина?

Плечи Ярека содрогнулись от рыданий. Он заголосил совсем уж по-бабьи. Затем, видимо, осознав, что это не поможет, вскочил и с яростью, судя по всему поразившей даже его самого, потому что он отступил на пару шагов назад, зарычал:

— Ты, гнида! Я тебя уничтожу! Я тебя раздавлю, как червяка! В этой стране ты уже не найдешь себе места! Я тебя достану везде! Тебя и твою Йольку!

Шу, не обращая никакого внимания на вопли, спускался по лестнице. Ярек, перегнувшись через перила, продолжал орать:

— Я трахал ее, как хотел! Драл, дрючил! Она бегала за мной, как сучка. А я ее выбросил поджопником, потому что она мне надоела!

Тут из комнаты для гостей появилась Йоля, уже собранная и одетая в дорогу. Она приподнялась на одну ступеньку и долгим взглядом посмотрела молодому человеку в глаза. Наверное, так она делала много лет назад. Тот сразу затих.

— Меня не интересует прошлое моей жены,— с достоинством обронил Петр.— Кланяйтесь вашей очаровательной супруге.— И полным заботы голосом сказал своей девушке: — Пойдем, Йоленька. По-моему, хозяева больше не хотят нас видеть в своем доме.

Он подал ей руку, и они чинно направились к входной двери.

Ярек беспомощно завопил опять:

— Вон отсюда, из моего дома! Вон! Я вас уничтожу обоих! Вы у меня до Варшавы не доедете, вас первый же патруль остановит! Хорошенькая парочка: жулик и шлюха! Вы мне еще руки целовать будете!

Выкрикивая все это, он шаг за шагом спускался по ступенькам лестницы, сохраняя, однако, дистанцию в несколько метров.

Входная дверь за гостями захлопнулась, а в прихожую выбежала вырванная из сна Дорота. Она взглянула на перекошенное лицо мужа.

— Будете мне руки целовать...— дрожащими губами еще раз пролепетал тот..

Дорота развернулась и со всей силы ударила его по лицу.

Ярек закрылся обеими руками и сполз по стене на пол.

— И за такую вошь я вышла замуж,— Дорота посмотрела вниз на рыдающего Ярека.

Красный «порше» стоял у дома перед гаражом. Шу открыл переднюю дверцу и, садясь за руль, нежно сказал Йоле:

— Попробую поехать за тобой, так что не спеши.

***

В салуне Грязный Тип обидел Девушку. Сидевшему в углу за стаканчиком виски Усталому Ковбою совсем не хотелось стрелять. Он сделал большой глоток «бурбона»[4] и посоветовал Типу извиниться перед Девушкой. Тот взбрыкнул, они встали напротив друг друга, из шестизарядного кольта грянул выстрел, и Грязный Тип свалился на пыльный пол, а Усталый Ковбой усадил юную и прекрасную леди перед собой на седло и ускакал с ней в бескрайние прерии.

Впервые в жизни Йолька сознательно желала ночи с каким-то конкретным, вот с этим, и только этим, мужчиной. Ее тело и душа в едином порыве были устремлены к Великому Шу, который без видимых усилий и с едва скрываемым презрением превратил ее обидчика в половую тряпку.

С этой «обидой», правда, было некоторое преувеличение. Строго говоря, никаким обидчиком Ярек не был и никакого, в общем-то, зла ей не причинил. У его бока она узрела недоступный ей прежде мир, и он ее ошеломил. Только поэтому она и стала гостиничной девкой, хотя, возможно, и не совсем такой, как все. Но Шу отплатил негодяю вне зависимости от того, насколько справедливы были Йолины соображения насчет своего первого любовника. Как в настоящем вестерне, Шу был для нее именно таким ковбоем. Усталым Ковбоем из Настоящего Вестерна. Она бы не задумываясь отдала все, чтобы уехать с ним }суда угодно, только бы навсегда, как та юная леди из «лошадиной оперы». Она верила, что могла бы стать ему и верной женой, и любовницей, и прислугой, и рабыней одновременно. Она поняла, чего ей не хватало и не хватает в жизни после десятилетнего «стажа»: обычной настоящей любви. Это желание при абсолютно некритическом взгляде на себя, столь типичное для женщин ее профессии, охватило Йольку-Хорс-Рейс с такой неодолимой силой, противостоять которой она уже не могла, если бы даже захотела. Проще говоря, она, как и все люди на свете, была влюблена.

Петр в эту ночь спал как убитый. Она котенком свернулась рядом, стараясь ни одним своим движением не помешать ему спать или — не дай Бог — разбудить. Несколько раз за ночь она просыпалась, как ребенка, накрывала его одеялом, когда он раскрывался, и вглядывалась в это лучшее в мире лицо.

На рассвете она спала. Петр проснулся первым — тюремные навыки деть было некуда. На этот раз он моментально вспомнил и понял, где находится, и покосился на разметавшиеся по подушке темно-каштановые волосы девушки. И все же отделаться от воспоминаний не удалось. Как раз перед рассветом камера наполнялась громкими шепотами, горячими вздохами, жарким, бессвязным бормотанием чувствующих скорое пробуждение бедняг. В этом было что-то от зверинца — и тревожные сонные мечтания, и способ, которым они прерывались. В замке противно скрежетал ключ, и надзиратель по кличке Придурок весело орал: «Граждане воры, подъем! Мыть морковки!» Звеня ключами, Придурок шел дальше по коридору.

Девушка легонько вздрогнула. Петр замер. Он не хотел будить ее так рано, но она, не открывая глаз, лишь протянула руку и заплела пальцы в роскошные густые волосы. Она спала безмятежно, как будто была маленькой девочкой. Лицо было доверчивым и спокойным — так могут спать только те, кто подсознательно чувствует свою полнейшую безопасность. Шу было хорошо знакомо утреннее выражение лиц гостиничных шлюх. Как бы молодо и привлекательно ни выглядели они вечером, при электрическом освещении, утро обнажало всю их грязь, хищную расчетливость, мелкую и подлую предприимчивость. Чаще всего эта палитра выступала на фоне следов ночного пьянства. Единственное, с чем он в аналогичной ситуации не встречался ни разу, никогда, — это с невинностью.

Ему вспомнилась жена Юрека-таксиста, лишь мельком виденная им на перроне, потом девушка, в обществе которой он несколько часов провел в купе. Если бы здесь, рядом с ним, лежала она? Сейчас, вот в эти секунды он переживал один из самых трудных и ответственных моментов своей жизни. В последнее время он все чаще давал волю чувствам, иногда они захлестывали его. Но если, например, Микуну за ненависть к нему он был даже благодарен: провинциальный жучок избавил его от иллюзий, что в пятьдесят с лишним лет можно куда-то поехать и исчезнуть, начать где-то новую, счастливую жизнь, то с Йолей было совсем плохо — сложно и малопонятно.

Он должен был сразу же послать ее ко всем чертям, но он, сентиментальный баран, этого не сделал! Поехал с ней из-за какой-то бессмысленной мести, как будто этот мерзкий малый был хоть в чем-то перед ней виноват: очень вовремя, на первом курсе института лишил ее невинности. Судя по всему, вся его вина только в этом и заключалась. Но самым ужасным было не это, а то, что проклятые чувства, делавшие Шу беззащитным, вновь давали о себе знать.

Девушка повернулась во сне. Ее колено выскользнуло из-под одеяла и улеглось на его бедре. Рука заскользила по его груди. Йолька была великолепной девушкой, в ней не было ничего от профессиональной шлюхи. Он хотел ее. Желал. Страстно. Давно. Больше всего на свете. Казалось, к этому нет абсолютно никаких препятствий. Но препятствие было. Он знал, что может произойти с ним и с ней после ночи, вернее, утра любви. Петр не мог себе позволить влюбить в себя эту девушку. Она была слишком хороша, и ему стало ее жалко. Петр всегда владел собой. И не только своим разумом, но и телом. Он знал, как надо поступить, что следует делать и чего не следует. Он так долго ждал этого мига, что... что мог подождать еще.

Она медленно просыпалась, и в ней постепенно просыпалось желание. Она придвинулась к Петру ближе, прижалась и обняла. Он почувствовал ее губы на своей груди и стиснул зубы. Этот ее марш по его телу дорогого ему стоил. Его тело было неподвижно.

Какое-то время спустя голова девушки все еще покоилась на его бедре. Огромные, расширенные глаза смотрели на него с грустью.

— Больше я для тебя ничего не могу сделать, старичок, — шепнула она.

Он не выдержал и подмигнул ей:

— Все, маленькая, все.

Она пропутешествовала по нему в обратную сторону, доползла до лица, поцеловала в губы. Потом упала на подушки.

Он встал и пошел в ванную, а когда вернулся оттуда, то уже владел собой полностью.

— Когда ты возвращаешься во Вроцлав? — спросил он, одеваясь.

Йоля молча, как истукан, сидела на постели, закутавшись в одеяло. Он присел рядом, достал из «дипломата» договор о купле-продаже автомобиля, техпаспорт и ключи. Все это он положил на столик рядом с ней, затем обеими руками взял ее руку и поцеловал.

— Это тебе, — сказал он.

Йоля безуспешно пыталась поймать его взгляд, встретиться с ним глазами.

— Но мне не нужна эта машина! Мне нужно... — торопливо начала она, ко Петр не дал ей докончить.

— Она твоя. Возьми. А свой «народный вагон» продай. Прямо тут же, у отеля.

Она еще пробовала бороться.

— Шу! Ты не о том говоришь. На свете столько жеребцов, у которых весь разум в ширинке! Я останусь с тобой, я буду с тобой, сколько ты захочешь! Мне нужен только ты, Шу! И ничего другого мне не нужно. У нас все будет в порядке, все хорошо, вот увидишь!

— Перестань, — сказал он мягко. — «Слабость — это единственный недостаток, который нельзя исправить». Я пойду побреюсь.

Она смяла в руках листок договора и с силой швырнула об пол.

Все было бесполезно.

— Почему этот проклятый мир так устроен? — закричала она обреченно.

***

Несколько часов спустя Йоля и Петр вышли из лифта и через холл варшавского отеля «Форум» направились к выходу. Они составляли элегантную, обращающую на себя внимание пару. Седоватый, коротко стриженный мужчина в сером костюме и яркая молодая девушка в развевающемся фиолетовом платье, с пышной лисой, накинутой на обнаженные плечи. Оккупировавшие кресла холла арабские гости столицы при виде ее зацокали языками, но она не обращала внимания уже ни на что. Она смирилась.

— Мне кажется, я тебя раскусила, поняла твой секрет,— вдруг сказала она, когда они вышли из дверей отеля.

— М-м-мда? — он попытался изобразить удивление.

— Когда я сдавала на права, мой инструктор мне говорил: «Вы должны ездить так, как будто все кругом хотят вас убить».

— Какой хороший у тебя был инструктор, — улыбнулся Шу и широко распахнул переднюю дверцу красного «порше».— Езжай осторожно, маленькая. Скользко.

Она посмотрела на него с мольбой, хотела что-то сказать, не решилась, потом наконец произнесла:

— Когда люди узнают тайны друг друга, это их сближает. А нас?

Грынич наклонился к ней, и в неоновом свете голубых, желтых, красных и зеленых реклам по его прекрасному лицу проскользнула едва заметная тень безумия.

— Езжай так, как будто все вокруг хотят тебя убить,— сказал он твердо.

— Ты тоже?

— Ну, может быть, меньше, чем другие. Поэтому уезжай скорее.

— Шу, если когда-нибудь...— начала она.

— Нет! — решительно оборвал он и отвернулся.

Она поняла, что пора. Больше этот разговор продолжаться не мог. Она включила зажигание.

— Пока, Шу, великий отшельник,— прошептала она чуть слышно.

Он захлопнул дверцу. Она ехала медленно, потому что глаза застилали слезы. Красивый автомобиль марки «порше» — это все, чем наградила ее жизнь. Больше не заслужила.

Загрузка...