Воин-разбойник

Глава 1

Январь 1981 года.

Это был большой первый шаг — девятнадцать тысяч футов (прим. 5700 м.) между подошвами моих ботинок и кустарниковыми зарослями — но у меня не было времени думать об этом. Горел зеленый свет и выпускающий неопределенно показывал в мою сторону, поэтому я послал ему вежливый воздушный поцелуй и вышел прогуляться — прогуляться по дальнему концу грязного трапа С-130 и нырнул в ночное небо. Точно так же, как я делал более тысячи раз до этого.

Ледяной поток ударил по мне, когда затемненный самолет исчез над головой. Я посмотрел вниз. Ничего. Почти четыре мили до земли — слишком далеко, чтобы что-то разглядеть или услышать самолет.

Я огляделся вокруг. Ноль. А чего я ожидал? Увидеть своих людей? Это, конечно, тоже было невозможно. Мы не зажигали никаких огней, не несли ничего отражающего свет, все были одеты в темный камуфляж из «тигровых полос», невидимые в темноте над нашей целью, островом Вьекес в Карибском море, далеко внизу.

Я сжал кулак и с молчаливым торжеством приподнял локоть.

Да! Прямо сейчас! Первые восемь секунд операции прошли абсолютно гладко. До сих пор мы шли с опережением графика.

Я проверил высотометр на запястье и потянул за шнур. Я почувствовал, как купол скользнул из ранца и ушел вверх.

Меня рвануло к небу за лямки, будто на резиновом шнуре, как всегда происходит с парашютом. Потом внезапно и резко развернуло вправо и начал бешено, неудержимо кружить по спирали, приближая к земле.

Вот тебе и идеально. Я поднял голову. Одна из секций небесно-голубого шелкового купола сложилась под боковым ветром. Я потянул за рулевые шнуры, чтобы высвободить ее и наполнить купол воздухом, но не смог этого сделать.

Не помогало и то, что я нес почти сотню фунтов (около 45 кг) снаряжения, пристегнутого к специально спроектированному боевому жилету или закрепленного на моей униформе. Вес был проблемой в разреженном воздухе во время прыжков HAHO – с большой высоты и ранним открытием парашюта.

Большая часть того, что я нес, было смертоносным. В набедренной кобуре лежала сделанная на заказ «Беретта-92 SF» и одиннадцать магазинов — 165 патронов с экспансивными «Гидра Слик», с усиленным зарядом, ручной сборки — они буквально могли снести человеку голову.

На ремне, прикрепленном к моему плечу, был пистолет-пулемет «Хеклер-Кох» MP5 специальной модификации и 600 патронов с экспансивной оболочкой, снаряженных в 30-зарядные магазины.

Кроме этого были и другие вкусности: светошумовые гранаты и шумовые шашки, чтобы дезориентировать плохих парней; стробоскопы и световые палочки для направления вертолетов в зоне высадки, ножницы для резки проволоки и заборов. Кроме того, я прихватил с собой набор миниатюрных средств связи, которые мы разработали — к поясу была прикреплена надежная портативная рация «Моторола» (она использовалась с микрофонной гарнитурой, чтобы мы могли разговаривать во время движения. Никаких шептунов в манжеты рубашки из Секретной Службы).

В правом верхнем кармане моего боевого жилета был спутниковый приемо-передатчик, устройство спутниковой связи размером с сотовый телефон. По нему я мог разговаривать со своим боссом, бригадным генералом Диком Шолтесом, руководителем Объединенного командования специальных операций, который вернулся в свой оперативный центр в Форт-Брегг, Северная Каролина, так же ясно, как если бы был в соседней комнате, а не на удалении почти в две тысячи миль.

Я громко рассмеялся. Может быть, мне стоит позвонить Шолтесу прямо сейчас.

— Эй, генерал, я звоню по поводу небольшой сиюминутной проблемы, которая тут возникла. Дика вот-вот расплющит.

Еще две секции в куполе смялись и парашют сложился пополам. Ладно, значит все испортилось. Нет проблем. Я репетировал этот прием раз восемьдесят — сто во время тренировочных прыжков. Я отцепил стропы, сбросил неисправный купол, а затем перешел в свободное падение. Пятнадцать тысяч футов (прим. 4500 м) и свободный полет.

Через пять секунд я дернул за шнур второго парашюта. Он начал красиво раскрываться. Затем смялся, сложился пополам и скомкался так же, как и номер первый — безумный штопор начался снова.

У меня больше не было запасных парашютов.

Я рвал стропы на всю ширину, выкрикивая ругательства в пространство.

Как это бывает с умирающими, мне стало совершенно ясно, , что я был тринадцатым прыгуном, вышедшим из С-130. Это была плохая шутка над Дикки. Все пошло не так, как должно было случиться. Внизу — там, где я вот-вот разобьюсь в жижу клубничного цвета, находились, как нам сказали, от тридцати до сорока вооруженных террористов, заложник и захваченное ядерное оружие.

Этот тайный воздушно-десантный штурм стал кульминацией пяти месяцев мучительных тренировок по восемнадцать часов в день, семь дней в неделю. Я дико вращался в темноте, потому что ВМФ США, в своей бесконечной мудрости, выбрал меня для планирования, создания, оснащения, обучения и руководства тем, что я теперь считал самым эффективным и секретным отрядом по борьбе с терроризмом в мире — Шестым отрядом SEAL.

Адмирал Томас Хейворд, командующий ВМФ, лично отдал мне приказ о создании этого подразделения, не прошло и девяносто дней после нашей катастрофической попытки спасения американских заложников, удерживаемых в Тегеране.

То, что сказал командующий, было недвусмысленно: «Дик, ты не подведешь».

Я принял его слова близко к сердцу. Шестой отряд SEAL тренировался усерднее, чем любое подразделение, когда-либо обучаемое прежде, ожидая возможность доказать скептически настроенным бюрократам в морской форме и крохоборам-бухгалтерам, распространенным в Вашингтоне, что ВМФ США может эффективно бороться с террористами. Я срезал больше, чем несколько углов и оттоптался по целому обувному магазину мозолей, выполняя приказ адмирала Хейворда.

И я не терпел неудач — до сих пор, кажется. Неужели теперь это случится? Дикки получит гол всухую и пропустит все веселье, в то время как остальные парни будут надирать задницы и сделают себе имя?

Ни за что. Мне было всего сорок — слишком рано, чтобы умереть. Я снова дернул за стропы. Ни за что на свете я не куплюсь на это.

Только не так. Не потому, что мой возмутительно дорогой, лично отобранный, гениально модифицированный, упакованный моими любящими руками, проклятый парашют не работал.

Я рвал стропы изо всех сил, на какие был способен.

Наконец, две правые секции наполнились воздухом и я начал контролируемый спуск, лениво вращаясь по спирали, пока висел в обвязке, потея и пытаясь понять, где, черт возьми, нахожусь.

Я был примерно в трех милях над океаном, скорость С-130 и свободное падение сильно сместили меня с первоначальной траектории полета. Внизу виднелся берег, поэтому я сверился с компасом и альтиметром и изменил курс, планируя к условленной зоне высадки площадью 300 квадратных ярдов (1 ярд — 0,91м), небольшой взлетной полосе, врезанной в неровную местность примерно в полумиле от укрытия террористов.

Мы выбрали ее в качестве сборного пункта по фотографии сверхвысокого разрешения со спутника АНБ , которую нам прислали по факсу во время полета из Норфолка.

Я уже был на высоте одиннадцати тысяч футов (прим. 3300 м) и по моим оптимистичным предположениям до приземления оставалось около десяти миль. Я наблюдал, как волны разбиваются о берег более чем в двух милях под моими ногами, фосфоресцирующие белые полумесяцы двигались волнистыми параллельными линиями. У воды начинались джунгли. Это были, как я знал из разведданных, кустарниковые джунгли, типичные для большей части Карибского бассейна и Латинской Америки. Не тропический лес, слава Богу, с его предательскими высокими кронами деревьев, которые превращали высадку с парашютом в сучье мучение. Если бы это был тропический лес, нам пришлось бы прыгать далеко от берега и приземляться на узкой полоске пляжа, или подойти морем с корабля-матки, невинного на вид гражданского судна, которое прошло далеко от берега, или приземлиться в специально модифицированных полужестких лодках — прорезиненных надувных плоскодонках, которые вместе с нами были бы сброшены с кораблей или низколетящих самолетов.

Я поднял голову. Ни звезд, ни луны. Парашют теперь работал идеально, а по тому, как дул ветер, я знал, что легко доберусь до зоны высадки — у меня впереди было двадцать минут снижения и я решил расслабиться и наслаждаться полетом.

Я решил что могу. Внезапность, конечно, все еще будет на нашей стороне. А разведданные, полученные нами во время полета из Штатов, свидетельствовали, что плохие парни нас не ждут.

Не так скоро. Именно это и делало Шестой отряд SEAL таким особенным.

Мы были уникальны: небольшая высокомобильная группа быстрого реагирования, обученная делать одну работу: убивать террористов и спасать заложников. И делать это лучше, чем кто-либо еще в мире. Никто не мог двигаться так быстро, как мы. Ни одно другое подразделение не смогло бы с такой легкостью явиться из воды или с неба.

Отряд «Дельта», армейское подразделение по освобождению заложников, которым первоначально командовал мой старый коллега, а, иногда, и соперник, полковник Чарли Беквит, был хорош. Но он еще был большим — более двухсот оперативников, и громоздким, как чертов слон, когда выдвигался. Все мое подразделение насчитывало только девяносто человек и мы путешествовали налегке. Мы должны были идти этим путем: нам часто приходилось плыть к нашей цели со всем необходимым на буксире.

Сегодня вечером пятьдесят шесть парашютистов из Шестого отряда выбросились с трапов двух С-130, вылетевших шесть с половиной часов назад из Норфолка, штат Вирджиния.

Если мой парашют был единственным, который сложился, они все к настоящему моменту должны скользить в последнем заходе на зону высадки круговыми группами из семи человек. "Падая" к земле, быстро подтягивая стропы, или «гася» как раз перед тем, как их ноги коснутся земли.

Это страховало от волочения парашютом по земле и от борозд на физиономии.

Обычно я был частью группы, но теперь неотвратимо опаздывал и хотел быстро спуститься на землю, поэтому полетел прямо в посадочную зону. Когда я вошел, то услышал, как тревожно зашелестели купола вокруг меня, и знал, что группа делает S-образный разворот, чтобы снизить посадочную скорость, затем кружит в штопоре и приземляется, как мы учились это делать. Что касается меня, то я вошел быстро и высоко — я не тормозил, как полагалось, не «гасил» и снес небольшое деревце в конце заросшей взлетной полосы. Я даже не заметил, как это произошло. Я был примерно в пятнадцати футах (прим. 4,5 м) или около того а затем — бам-м — получил стволом по лицу.

Это была хорошая рана. Из тех, что заставляют чувствовать себя живым.

Я оставил купол в листве, спустился на палубу и начал собирать группы.

Мы быстро рассчитались. Я был в восторге. Все совершили посадку с неповрежденным снаряжением. Я позвонил в ОКСО — объединенное командование специальных операций по спутниковой связи и доложил, что нас на земле пятьдесят шесть из пятидесяти шести, и мы собираемся выдвигаться.

Я и Пол Хенли, мой старший помощник — заместитель командира Шестого отряда (которого я прозвал ПиВи, из-за его прически принца Вэлианта), сформировали команды из четырех заранее подготовленные штурмовых групп.

Я ударил Пола кулаком в плечо.

— Пойдем, поохотимся.

Используя наши спутниковые карты от АНБ, мы с оружием наготове молча двинулись гуськом на юго-запад в джунгли. Пользовались исключительно жестами, как я делал во Вьетнаме более десяти лет назад. Наше передвижение превратились в смертоносный балет — па-де-морте, над которым мы работали месяцами. Никто не произнес ни слова. Никто не должен был этого делать. Теперь мы с ПиВи думали одинаково. Он был первым человеком, которого я отобрал в Шестой — яркий, энергичный, способный офицер SEAL, который мог прыгать, стрелять и веселиться на вечеринках лучше всех.

Более того, в отличии от меня, он был выпускником Академии, что давало Шестому отряду некоторый вес в глазах крохоборов. Кастовая система флота, как и любая подобная в мире, имеет репутацию жесткой. Первое, что делает большинство офицеров флота, когда они встречают вас — это смотрят на ваши руки, чтобы увидеть, носите ли вы кольцо выпускного класса Военно-морской Академии. Если вы это делаете, то являетесь частью клуба. Если нет — вы неприкасаемый.

Я изначально был неприкасаемым. На костяшках пальцев у меня были только шрамы. Но я любил свою работу и был в ней чрезвычайно хорош, и в некоторых редких случаях — включая мой, военно-морской истеблишмент вознаграждает способности почти так же хорошо, как и украшения.

Я посмотрел на часы. Двадцать один семнадцать. Две минуты отставания от графика, который я держал в голове.

Мы получили приказ на выдвижение за двадцать семь часов до этого момента. Приказ пришел из ОКСО. Первая информация была довольно обрывочной: пуэрториканская террористическая группировка с названием «Мачетерос», или «рубщики с мачете», ворвалась на аэродром Национальной гвардии недалеко от Сан-Хуана и уничтожила самолеты и оборудование стоимостью 40 миллионов долларов. Так что большая часть этой истории попадет в газеты.

Чего в газетах не будет, согласно ОКСО, так это того, что во время нападения «Мачетерос» — мы обычно называли террористов по радиофонетическому коду «Т» или «Танго» — захватили заложника и поддон со снаряжением. В том числе, как считалось, и с ядерным оружием. Никто не был точно уверен. Не спрашивайте, как никто не может быть уверен, пропала или нет атомная бомба.

Это же ВВС США, в конце концов, страна сидений для унитазов за 600 долларов и плоскогубцев за 200.

Как бы то ни было, «Мачетерос», как мне сообщили, ускользнули от сетей полицейской облавы, блокпостов и групп SWAT и сумели исчезнуть. (SWAT — группа специального вооружения и тактики полиции, специализирующаяся на освобождении заложников или захвате особо опасных преступников, аналог отечественных СОБР. Прим. перев.)

За исключением того, что разведка США выследила их на Вьекесе, небольшом острове к востоку от Пуэрто-Рико, где у них был тайный тренировочный лагерь. Там они сейчас и находились.

Я знал остров Вьекес. Я тренировался там в качестве члена 21-й команды подрывников-подводников два десятилетия назад. Казалось чем-то нелепым, что банда «Танго» выбрала для своей тайной базы остров, который обычно кишел американскими военными.

Кроме того, у нас было столько ложных тревог, что я подозревал, что эта схватка была просто еще одним оперативным учением, с криками «Волк, волк!» или еще одним учебным упражнением выполняемым «в реальном времени», известным как задача полного профиля. В самом деле, Дик Шолтес и раньше задействовал нас, но пока мы были в воздухе по пути к «цели», выяснялось, что мы участвуем в какой-нибудь козлячей военной игре ОКСО, основанной на реальном инциденте, чтобы заставить нас думать, что мы играем всерьез.

Игра это была, или нет, я был готов подыграть. Мы никогда не совершали массированной ночной выброски на цель. Кроме того, мы никогда не координировали так много элементов одновременно — скрытное проникновение, уничтожение цели, вызволение заложника и атомной бомбы, а также синхронизация эвакуации из горячей посадочной зоны, было сложнейшей задачей, которую приходилось выполнять Шестому отряду SEAL за всю его краткую историю.

Сбор прошел точно по расписанию. Каждый человек в Шестом постоянно носил пейджер. Когда тот срабатывал, у него было четыре часа, чтобы появиться в условленном месте со своим снаряжением.

В первые час, пока собирались расчеты, мы с ПиВи вызвали моего оперативного босса, Марко и главного старшину Шестого отряда, Биг Мака, и начали разрабатывать нашу основную стратегию. Офицеры, старшины (сержанты флота) и рядовые, все имели право голоса в том, что происходило, хотя я принимал окончательное решение «да» или «нет» по всем вопросам.

Мы с самого начала понимали, что о морской операции не может быть и речи, потому что высадка с корабля-матки заняла бы слишком много времени. Это означало, что мы нанесем удар с воздуха. А учитывая расположение лагеря террористов, было проще войти прямо в него, чем десантироваться на наших лодках в восьми-десяти милях от берега.

Первая информация, которую мы получили, поступила от парня, которого я буду называть Пепперман, бывшего подполковника морской пехоты, работавшего в Агентстве национальной безопасности в Форт-Мид, штат Мэриленд, из комнаты на пятом или шестом уровне под землей. Эта подвальная комната была центром тайных и нелегальных операций по всему миру, и мой старый друг Пепперман сидел там, как лысеющий Будда, наблюдая и слушая, что происходит.

Пепперман — я назвал его так, потому что он выращивал свой собственный невероятно жгучий тайский перец на заднем дворе своего дома, кулинарный отголосок его дней специальных операций в тылу врага в Юго-Восточной Азии — был одним из тех замечательных бывших военных стервятников, которые могли достать вам все что угодно, в любое время. Во Вьетнаме он был, возможно, из тех типов, кто способен добыть бутылку «Чиваса» или ящик пива, даже несмотря на то, что уже шесть дней находится в десятидневном патруле за Зеленой линией в Камбодже. Теперь он занимался зашифрованной секретной информацией и не было ничего такого, что бы он не мог придумать для нуждающихся друзей, если, конечно, у вас были соответствующие разрешения. Этим я и воспользовался.

Он немедленно снабдил нас информацией, которая позволила мне наметить нашу основную стратегию: краткое описание того, кем были плохие парни, их история, образ действий, основные политические и военные цели. Не потребовалось много времени, чтобы добраться до сути: милыми людьми они не были.

«Мачетерос» действовали с 1978 года. Это были небольшие, хорошо финансируемые, хорошо организованные партизанские отряды ультранационалистов — их целью было вести террористическую войну против того, что в широко распространяемых «коммюнике», которые они выпускали десятками после нападений, называли «американским колониальным империализмом». Они прошли обучение в Восточной Европе, благодаря КГБ — и хорошо усвоили смертоносные уроки. «Мачетерос» провели несколько смертоносных и эффективных атак. Полдюжины пуэрториканских полицейских были застрелены, и за четырнадцать месяцев до нынешнего рейда они убили двух американских моряков и ранили трех других американских военных в отдельных засадах.

Примерно через час после начала планирования, появился мой инструктор по прыжковой подготовке, боцманмат (унтер-офицерское звание во флоте, примерно соответствует старшему сержанту — прим. перев.), которого я прозвал Золотопыльный Фрэнк. Я вкратце описал ему, что происходит. Затем он и ПиВи, который был членом сборной по прыжкам с парашютом ВМФ, начали разрабатывать хитросплетения скрытной выброски 56 человек и глиссады на расстояние в десять морских миль, учитывая приблизительную нагрузку, которую каждый человек будет нести, топографию острова Вьекес и вид зоны высадки, куда мы будем приземляться. Появилась еще пара старшин SEAL, Скачки и Пальцы. Они были моими лучшими специалистами по взрывному делу и начали собирать и снаряжать связки взрывчатки, необходимые для подрыва. Но у них был один-два вопроса, на которые я не мог ответить.

Например: «Какой толщины двери, Шкипер? Они деревянные или металлические?»

— Я что, чертов ясновидящий?

Я позвонил в АНБ всезнайке Пепперману в его подвал.

— Пепперман, это Дикки. Можете ли вы дать нам информацию о толщине и материале дверей?

Он громко рассмеялся.

— Это всегда было первым вопросом «Дельты», Марсинко, придурок ты эдакий. В чем дело, разве ты не можешь быть оригинальным?

Я любил, когда он так разговаривал.

— Да пошел ты, тупица.

Я попросил его прислать нам по факсу краткое описание объекта — лагеря террористов — чтобы Скачки мог определить примерный вес заряда, который пробьет дверь, не взорвав заложника внутри. Тем временем Пальцы (его так прозвали, потому что он потерял парочку при взрывных работах) начал собирать другие заряды взрывчатки — те, что мы использовали бы для уничтожения ядерного устройства, если его нельзя будет забрать с собой.

— У меня работает «Блэкбирд», Дик — сказал Пепперман.

Это было хорошо. Это означало, что он уже поднял самолет-разведчик SR-71 и его камеры делали щелк-щелк-щелк с высоты 85000 футов (прим. 26000м). На такой высоте птичка не будет видна обычным глазом — даже в бинокль. Фотографии будут у нас самое большее через пару часов.

— Мы начнем получать полное изображение через семь-восемь часов, — продолжал Пепперман.

«Полное изображение» были получены с одного из спутников KH-11, которые АНБ эксплуатировало вместе с ЦРУ и военными.

— Звучит неплохо. Держи меня в курсе, квохточка.

Я повесил трубку, прежде чем он успел обозвать меня в ответ.

Наш связист — я звал его Амиш, в честь Дона Амиша, сыгравшего Александра Грэхема Белла в фильме тридцатых годов — явился на работу. Он начал поднимать и включать ретрансляторы спутниковой связи. Мы не любили использовать оператора в Шестом отряде SEAL; мы предпочитали работать напрямую. Наши портативные телефоны назывались PSC-1, что с жаргона ВМФ переводилось как портативные терминалы спутниковой связи.

Мы с ПиВи работали на телефонах, договариваясь с ВВС о времени встречи, чтобы Шестой, заложник и атомная бомба могли быть эвакуированы вертолетами HH-53 (тяжелые транспортные вертолеты CH-53 «Си Сталлион» в модифицикации для сил специального назначения — прим. перев.) из 20-й эскадрильи специальных операций ВВС с аэродрома Херлберт, расположенного на западной окраине комплекса военно-воздушной базы Эглин во Флориде. Координация была важна: четыре HH-53 должны быть заправлены в полете парой самолетов M-130E Combat Talon, кроме того, они не могли прибыть слишком рано, потому что выдали бы нашу позицию. Если они заставят нас ждать, то сделают нас уязвимыми на враждебной — потенциально смертельной — территории. Поднявшись в воздух, они перебросят нас с Вьекеса на дружественный аэродром на главном острове, примерно в одиннадцати минутах лета. Там мы встретимся с С-141 Starlifter, из Чарльстона, Южная Каролина, который, в свою очередь доставит нас и наши посылки обратно в CONUS – континентальные Соединенные Штаты.

Отряд начал собираться в середине вечера; парни прибывали со всего района Вирджиния-Бич. Мы выглядели как кучка шпаны. В Военно-морском флоте это называли «модифицированными стандартами внешнего вида». Я называл это «конские хвосты», серьги, бороды, усы Фу-Манчи, байкерские куртки, майки и футболки.

Машины и пикапы ребят были забиты снаряжением, прикрытым брезентом или парусиной. Я купил им все самое лучшее — от альпинистского снаряжения до беспузырьковых подводных дыхательных аппаратов Драегера. И до тех пор, пока мы не смогли построить каждому члену команды его собственную личную клетку для оборудования, они должны были приносить все с собой каждый раз, как поступал вызов. Кто знает, куда мы пойдем.

Мы стартовали в 14.00. Ребята выглядели усталыми, но готовыми, поскольку они устроились настолько удобно, как могли, в брезентовых грузовых сетках, размещенных вверху и внизу по бортам фюзеляжа С-130 или развалившись на грузовых панелях, устилавших замасленный пол. Наш психоаналитик Майк бродил взад и вперед, следя, чтобы никто слишком не переживал. Мы узнали от «Дельты» что ПНБ — психиатр на борту — хорошая идея. Во-первых, вы не хотите, чтобы парень сошел с ума, когда он прыгает с группой.

Майк знал этих людей — если он почувствует, что может возникнуть проблема, я надеялся, он немедленно даст мне знать.

Как только мы поднимемся в воздух, я сформулирую наши окончательные планы, основанные на информации и фотографиях, которые будут поступать на наши защищенные факсы. ПиВи и я были на разных самолетах, но могли разговаривать по защищенным телефонам или консультироваться с Диком Шолтсом из Форт-Брегг, или позвонить Пепперману в его подвал в Мэриленде за советом, если понадобится.

Я поднялся по трапу в кабину пилотов и стал смотреть через фонарь, как темнеет небо. Довольно скоро мы заправились — пара заправщиков KC-135 грохотала над нами на 400 узлах, пока пилоты C-130 подводили наши самолеты к хвостовым топливным конусам, подключались к ним и закачивали топливо. Я рассеяно вытащил магазин из «Беретты» и выщелкнул патрон в ладонь. Магазин — на самом деле, каждый патрон, который нес сегодня вечером Шестой отряд SEAL, был взят из специального отделения складов боеприпасов базы. Они были заранее снаряжены в магазины для наших «Беретт» и пистолетов-пулеметов ХК. Их выдача была санкционирована ОКСО незадолго до нашего отбытия.

Что-то было не так. Вес был неправильным — легче, чем то кастомное снаряжение, которое я помогал разрабатывать. Я провел ногтем по притупленному свинцовому углублению и оставил след. Это была порошковая пуля — чертов учебный патрон. Они посылали нас на очередное учение вхолостую — с задачей полного профиля.

Черт возьми — «Мачетерос» были вполне реальны, так почему бы, черт бы их побрал, не взять их на себя? Мы разработали хорошую миссию, основанную на реальных разведданных — и выполняли ее в соответствии с цифрами. Почему, черт возьми, они не позволили нам сделать то, чему нас учили? Полтора десятилетия назад, во Вьетнаме, я на собственном опыте узнал, что SEAL делают лучше всего: охотятся на людей и убивают их. Но даже во Вьетнаме система не позволяла мне охотиться и убивать столько врагов, сколько мне хотелось. После Вьетнама никто не давал мне шанса снова взяться за эту работу — до тех пор, пока мне не приказали создать команду людей, единственной задачей которых, как мне обещали, будет охота и уничтожение других людей.

Теперь система снова взялась за свое. Мы были готовы. Способны. Смертоносны.

Почему нас, черт возьми, не используют? Я никогда не рассматривал SEAL как стратегическое оружие — дорогие системы, которые вы держите в своем арсенале в качестве сдерживающих средств, но не используете. SEAL – это тактика. Мы хотим, чтобы нас посылали на задания. Мы хотим стрелять и хватать, топать и хлопать — делать все те замечательные смертоносные вещи, которые должны делать SEAL. Я уже начал верить, что у нас, наконец, появился шанс.

Пуля в моей ладони говорила об обратном.

Разъяренный, я направился к защищенной рации, чтобы вызвать Пола и сообщить ему, что это всего лишь очередная игра из серии, в которые наша командная структура играет с нами. На полпути вниз по трапу я притормозил. У Дикки была идея получше. Я разыграю эту маленькую шараду, как будто ничего не знаю и превращу ее в свою собственную военную игру.

Во всяком случае, у меня было больше вопросов без ответов, чем у ОКСО. Например, как мои люди будут выполнять эту сложную серию задач? Все они были хороши — но кто из них станет великим под давлением соблюдения жесткого боевого графика. Поймет ли кто-нибудь из них, что мы делаем это не по настоящему, и если да, то какова будет реакция?

Я хотел выяснить, кому из них я мог был приказать сделать дело — даже если бы это означало для них пойти на смерть. Быть пушечным мясом было частью задания. Каждый, кто добровольно вызвался служить в Шестом отряде SEAL, знал, что он — расходный материал, начиная от меня и кончая самым младшим салагой в команде. Это была возможность проверить эту решимость — посмотреть, кто будет играть до конца, а кто в последний момент даст задний ход.

Во всяком случае, именно в этом и заключался Шестой отряд SEAL – играть до конца. О, конечно, проклятая технология войны была почти за пределами понимания — и это были не только заправки в воздухе или высокотехнологичные спутники, но и микропередатчики, и самолеты-невидимки, и сотни миллиардов долларов вложенных в техноигрушки — портативные управляемые ракеты с лазерным наведением, противотанковые пушки с компьютерными системами наведения, «умные» бомбы и целая коллекция оружия, о котором засранцы в Пентагоне быстро бы сказали, что вы его сами выдумали.

Сегодня вы можете сесть в истребитель, нажать на кнопку запуска ракеты и убить врага в двадцати, тридцати, сорока милях за горизонтом, наблюдая как его самолет взрывается на экране телевизора, точно так же, как в видеоиграх, в которые играли мои дети.

И все же, после всей этой херни, компьютеров и видео, все к чему это сводилось, было главным вопросом, воплощенным в пуле на моей руке. Может ли один из моих людей посмотреть в глаза другому человеку, а затем нажать на спуск и убить этого человека, не колеблясь ни секунды?

Во Вьетнаме я узнал, кто может в бою убивать, а кто — нет. Но это было пятнадцать лет назад и менее половины Шестого отряда SEAL когда-либо сражались. Так что был только один способ выяснить, кто спустит курок, а кто застынет — сыграть в эту штуку и посмотреть, кто сделает свою работу, а кто нет. Война в конце-концов, это не «Нинтендо». Война это не технологии или игрушки. Война — это убийство.

Глава 2

энсин (звание в ВМФ США, равное 2-му лейтенанту армии, прим. перев.) Индейский Еврей, наш пойнтмен, подал сигнал. Он был наполовину Якима, наполовину Бруклин, отсюда и прозвище. Я нередко подшучивал над ним, что, когда он рос, то часто ловил на острогу лосося для копчения в Колумбия-Ривер, но никогда не мог найти ни рогаликов, ни сливочного сыра (Якима — небольшой город на востоке США, неподалеку от индейской резервации. прим. перев.).

Щурясь в темноте, я едва различал его на фоне листвы в «тигровых полосах» и камуфляжной боевой раскраске.

Но увидел, как он поднял руку ладонью вверх. Потом он сжал кулак. Впереди противник. Медленно и легко, с МР5 в руке, я двигался напрямик. Мы прошли около шестисот ярдов (прим. 550 м), производя гораздо больше шума, чем мне хотелось. Если бы у плохих парней были пикеты, или они развернули электронные датчики, они наверняка знали бы о нас. Это было то, над чем у нас не было возможности поработать — передвигаться большими группами. Обычно SEAL действовали отрядами по семь человек или взводами по 14 человек. Честно говоря, из-за шума мне было неуютно двигаться в составе такой многочисленной группы. Но тут уже ничего не поделаешь. Мне повезло, что за нами никто до сих пор не наблюдал.

Я поравнялся с Евреем и опустился на колено рядом с ним. Он был одним из лучших, кто у меня был — бывший срочник, чья способность быстро обучаться была безграничной. Еврей олицетворял собой будущее специальных боевых действий военно-морского флота — Спецвойны на флотском жаргоне. Он был большим, умным, крепким, слишком красивым для своего же блага и удивительно ловким, когда дело доходило до искусства убивать.

Я достал свой ПНВ и взглянул в него. Темнота стала осциллографически зеленой, листва потемнела на фоне яркого света. В двухстах футах (прим. 60 м) впереди виднелась проволочная изгородь высотой около восьми футов (прим. 2,4 м) с ярдом (0,91 м) колючей проволоки по верху. За ней находились два склада и еще три низких здания, похожих на казармы. Света не было — тем лучше. Территория была неухоженной — много укрытий для нас, чтобы пробраться с тыла. Оно выглядело точно так же, как на спутниковой фотографии, лежавшей у меня в кармане.

Я изобразил Еврею человека с винтовкой. Есть ли часовые?

Он покачал головой. Нет.

Я показал ему большой палец и указал пальцем на него. Рассек воздух указательным и средним пальцами, изобразив, что выглядываю наружу.

Он кивнул. Он перережет проволоку, быстро прокрадется и осмотрит. Мы ждем.

Он скользнул вперед, отработанно медленно двигаясь ползком, пока не скрылся в подлеске. Как и многие мои парни, он чувствовал себя в джунглях как дома. Он был слишком молод, чтобы служить во Вьетнаме, но хорошо приспособился на тренировках SEAL в Панаме и Флориде и был одним из лучших разведчиков подразделения.

То, что он был офицером, не имело значения. В Шестом офицеры и солдаты были взаимозаменяемы. У нас нет кастовой системы.

Я отодвинулся и дал знак бойцам отступить. Они исчезли в темноте. Я лег, повернулся и уставился на небо, прислушиваясь ко всему необычному. Я ничего не заметил.

Тишина — это хорошо. Вы могли слышать естественные звуки джунглей — насекомых, птиц, что угодно, возобновляющих свою обычную деятельность. Я прибил что-то маленькое, крылатое и острое, решившее поселиться на мочке моего уха. Прошло несколько мгновений.

Еврей вернулся.

— Ничего, шкипер, — прошептал он. — Вторая линия проволочных заграждений по периметру у казарм.

Он указал на юго-запад.

— И склады к востоку от казарм, как на фотографии. Я слышал какой-то шум — может быть, у них есть что-нибудь холодненькое.

Я стукнул его локтем.

— Отличная работа.

Я достал из кармана фотографию с разведспутника и жестом подозвал ПиВи и офицера, которого звал лейтенант Щекастик, потому что его скуластое лицо напоминало белку, собирающую желуди. Мы втроем склонились над фотографией и я подсветил ее красным фонариком-карандашом. Я показал им, что хочу сделать и обвел фургоны указательным пальцем.

— За работу.

Мы должны были продвигаться четырьмя взводами по 14 человек в каждом. ПиВи с двумя двинется на юг, обойдет периметр и прорвется через забор к ближайшей казарме. Он возглавит один из своих взводов и нападет на склад, где, как мы предполагали, находится заложник. Другой взвод — Щекастика — нейтрализует казармы. Я со своим взводом захвачу склад, где была атомная бомба. Оставшийся взвод, разделенный на два лодочных экипажа по семь человек, будет действовать как фланговый. Они уничтожат всех плохих парней, которые встанут между нами и воротами. Когда мы отступим, они присоединятся к взводу Щекастика как блокирующий отряд, прикрывая наш отход обратно к зоне высадки на север и восток.

Я надел гарнитуру на голову, закрепив ее легкой вязаной шапочкой. Затем плотно вставил наушник в левое ухо, сдвинув микрофон так, чтобы он сидел у меня на подбородке, под нижней губой. Провел провод по затылку, пропустил его в разрез на рубашке и подключил к «Мотороле». На мгновение нажал кнопку передачи и дважды цыкнул в микрофон — подтверждение при радиопередаче. Я слышал, что ПиВи сделал то же самое. Потом я услышал Щекастика и Еврея. Мы все были на связи и готовы выдвигаться. И если у плохих парней были радиосканеры, мы не дали им слишком много информации. По крайней мере, пока.

Я махнул рукой влево, затем вправо. Бойцы SEAL отошли в тень. Я двинулся вперед по тропинке, которую проложил мне Еврей, пока не подошел к проволочному забору. Я нашел прорезь, которую он сделал, взял свои ножницы и немного увеличил ее, а затем проскользнул внутрь.

Оказавшись на другой стороне, я прополз за кусты, достал очки ночного видения и надежно закрепил ремешок на затылке. Я не носил их все время, потому что они имели особенность сужать поле зрения, когда вы двигаетесь. И они сделали меня слегка тяжелым на голову, но сейчас, когда было необходимо заглянуть внутрь темного здания, они давали огромное преимущество.

Я огляделся вокруг. Все чисто. Сжимая МР5 в руках, я двинулся вперед, бесшумно перемещаясь от дерева к дереву, чтобы максимально использовать преимущества от естественных укрытий. Осмотрел периметр. Чисто — ничего. Ни с одной из крыш не показывались дула. Никаких признаков жизни вообще. Мне это понравилось.

В пятидесяти футах (прим. 15 м) от склада, я перевел предохранитель МР5 на автоматический огонь, поднялся в полусогнутое положение и побежал к стене из шлакоблоков.

Здание, примерно сто пятьдесят на шестьдесят футов (прим. 45х18 м), было с гофрированной металлической крышей, которая опиралась на открытые металлические фермы, что позволяло потоку воздуха проникать внутрь при тропической жаре. Задние и передние входы были тяжелыми, раздвижными сегментированными металлическими дверями пятнадцатифутовой ширины (прим. 4,5 м), сдвигавшимся по рельсам. На боковой стене находились двухэтажная крытая галерея и металлическая дверь с окном, ведущая в какой-то кабинет. Внутри было светло. По обе стороны двери были окна. В левом хрипел ржавый кондиционер, и вода медленно, но постоянно, стекала, образуя большую лужу. Это подсказало мне, что он был включен некоторое время.

Я обошел склад с тыла и осторожно осмотрел его. Все было чисто, никаких «Танго» на все 360 градусов. Ничего. Это было похоже на кражу — нет, это было лучше, чем кража. Я медленно прокрался к большой двери на рельсах, двигаясь по сантиметру зараз, чтобы не шуметь. Между сегментами было небольшое пространство и присасываясь к земле, как улитка, я медленно-медленно приближался и смотрел. Насколько я знал, у «Танго» тоже были очки ночного видения и не хотел, чтобы они меня срисовали.

Я дал глазам привыкнуть к окружению. Все выглядело достаточно тихо. Внутри было пусто, за исключением нескольких 50-галлонных бочек, сложенных вдоль стены слева от меня и того, что выглядело как армейский грузовик «три четверти тонны», припаркованный возле ворот передо мной. Вокруг внешней стены, примерно в десяти футах (прим. 3 м) от нее, располагались строительные леса, на шесть-семь футов ниже вентиляционного отверстия, где заканчивались стены и начиналась крыша.

На деревянном поддоне, рядом с дверью, из-под которой пробивался луч света, стоял деревянный ящик, примерно того же размера, что и авиабомба в 2000 фунтов. Это, должно быть, атомная бомба.

Что-то было… не так. Было слишком тихо. Я вжался лицом в твердую землю, чтобы рассмотреть получше. Они не могли оставить такую драгоценность без защиты, если бы только не знали, что за ними придут.

Ни за что. Это была ловушка. Настороженная ловушка. Я ждал. Подготовленный. Размышляющий. Молча ухмыляясь над этими придурками. Это была игра в терпение. Все сводилось к терпению: буду я двигаться первым или они. Я знал, что они там. Я чувствовал их присутствие. Почти чувствовал их запах. Я контролировал свое дыхание, замедляя весь свой организм так же, как я делал, когда узнал во время тренировок команды подрывников-подводников, что могу сидеть на дне гавани Норфолка в течении трех с половиной минут подряд.

Ох уж эти чертовы инструкторы — они любили меня, когда я начинал с ними эту игру.

Во время обучения технике уклонения и побега, они заставляли нас играть в прятки. Они сбрасывали нас в воду, а потом отправляли лодки на поиски. Это было все равно, что стрелять рыбу в бочке — ты не можешь плыть быстро настолько, чтобы уйти от лодки с прожектором и тебе нужно всплывать подышать. Чтобы сделать все это еще более интересным (и придать нам дополнительный стимул) инструктора обычно выбивали из вас дерьмо, когда ловили, и они тоже были крутыми сукиными детьми.

Так что я жульничал. Во всяком случае, это то, чем вы должны заниматься при уклонении от плена и побеге. Я ускользнул от них вплавь, несясь как летучая мышь из ада, пока не оказался совсем рядом с паромом Киптолик-Норфолк — на дальнем берегу, так что паром встал между ними и мной.

Выбор момента был всем. Я подождал, пока паром не подошел совсем близко, а потом устроил в воде сильный шум. Когда они поймали меня в свет прожекторов, я нырнул. Я проплыл до причала под водой около тридцати ярдов (прим. 27 м) и, пока паром причаливал, насосался грязи сидя на дне и вцепившись в грязную скользкую сваю, с большим винтом, отплясывающим чанка-чунга-чанга в восьми футах (прим. 2,4 м) над моей головой. Затем я выбрался из воды и проверил, нет ли поблизости инструкторов. Их там не было. Так что я сбросил маску и ласты, залез через левый борт на паром, стащил из шкафчика комбинезон механика и вышел прямо на причал. Никто не заметил, что я был босиком. Примерно полчаса я наблюдал, как они обшаривали гавань, разыскивая меня. Потом неторопливо сошел с причала, на мелочь, найденную в комбинезоне, купил кварту пива (прим. 0,94 л) и выпил почти всю до дна. А после, когда я был уже хорош и готов, свистнул и помахал им рукой.

Я позволил им посмотреть как допиваю пиво и выбрасываю бутылку в гавань. Ох, как они любили меня за это. Не знаю что взбесило их больше — то, что я сбежал или то, что я купил пива и не поделился им.

Что-то шевельнулось. За бочками. Что-то там сзади. Я ждал. Внимательно посмотрел на грузовик. Там тоже что-то есть. Один или двое сзади, стволы торчат прямо над дальними воротами. Возможно М16. С боевыми прицелами? Может быть. Внутри за дверью я услышал поскрипывание. Что-то маленькое — переступание с ноги на ногу или шаркание приклада по двери.

Я замер, затаив дыхание. Чунка-чунка-чунка. Ждем пока эти сукины дети выйдут.

Только через несколько минут я отступил в ту же сторону, откуда пришел, тихо, дюйм за дюймом, стараясь не оставлять следов. Я обошел склад сбоку и сделал еще один круг на 360 градусов. Все еще было чисто. Я скользнул вдоль стены к окну с кондициониром, прокрался под ним, снял очки и дал глазам привыкнуть к ночи. Потом заглянул внутрь.

Напротив окна за столом сидел смуглый мужчина средних лет в рубашке с короткими рукавами и замасленных брюках цвета хаки. На нем были круглые пластиковые стрелковые очки — свидетельство того, что это был условный противник, а не настоящий. Он сосредоточенно писал в блокноте со спиралью огрызком старого карандаша, толстые губы шевелились, когда он подбирал слова.

У его левого локтя стояла запотевшая бутылка «Бада». Рядом с ней лежал иссиня-черный автоматический .45-го. Мужчина отвел взгляд от страницы, провел рукой по редеющим кудрявым волосам с проседью. Широкое лицо. Нос, который был сломан слишком много раз. Узкие, пожелтевшие глаза. Может быть, пятьдесят пять или около того. Сильные руки рабочего, которым явно было неудобно держать карандаш.

Я снова опустился на корточки и вернулся к подлеску, под прикрытием которого оставил взвод. Я проинформировал командиров отделений о засаде. У всех были приборы ночного видения. Они ударят по дверям одновременно, создавая завесу огня, чтобы не обстреливать друг друга. Одно отделение двинется влево и вверх, работая по грузовику и галерее, другое зеркально — влево и вниз, беря бочки с горючим и противоположную галерею. Я возьму парня в офисе и выйду оттуда к атомной бомбе.

Я нажал кнопку передатчика «Моторолы», закрепленной на моем жилете. Рацию можно было использовать либо в режиме «вкл/откл», либо переключить на непрерывную передачу.

— Набор один. — прошептал я.

Я услышал голос ПиВи

— Набор два.

Группа освобождения заложников была на месте.

Отозвался Щекастик.

— Набор три.

Чистильщики казарм были готовы.

— Набор четыре.

Блокирующий отряд Еврея был готов.

Я взглянул на часы. Мы находились на земле уже сорок семь минут.

Операция должна была продлиться девяносто минут, так что четыре наших вертолета уже были в воздухе, заправлялись и находились в трех четвертях часа от посадки. Это давало нам небольшое, но приемлемое поле для ошибок.

Я снова включил «Моторолу».

— Шесть минут. Время пошло.

Уйма времени, чтобы подготовиться.

Я подал сигналы рукой и наблюдал, как выдвигались отделения. Они знали свое дело. За последние пять месяцев каждый из них стал превосходным стрелком. В Шестом отряде SEAL мы не тренировались со стандартными мишенями. Мы использовали карточки, размером три на пять дюймов, закрепленные на силуэтах. Нужно было уметь попасть в карточку двойкой — то есть, двумя выстрелами подряд — независимо от того, выходишь ли ты из воды с пистолетом «Смит-Вессон» из нержавеющей стали калибра .357 «Магнум» или пробиваешься через люк угнанного самолета с помощью «Беретты». Правой рукой, левой рукой, одной рукой, двумя руками, мы стреляли всеми мыслимыми способами. На самом деле, мне было все равно, как стреляют мои парни, лишь бы они каждый раз собирали плотные, убивающие людей группы. Никакой концентрации на причудливых ракурсах, или выстрелах в голову. Эти техники — то, что вы видите в фильмах, а не в Шестом отряде.

Мы использовали тяжелые пули, которые могли сбить с ног террориста, независимо от того, куда мы им попали. Голова, грудь, нога, рука — все это не имело значения. В снайперской стрельбе — на дистанциях шестьсот и восемьсот ярдов (прим. 550-730 м) — мы еще немного отставали. Но, в целом, мои стрелки были лучше, чем кто-либо еще в мире, включая разрекламированных «пистольерос» из «Дельты».

Я знал, что ПиВи был на позиции. Шестеро его стрелков убьют плохих парней, удерживающих заложника; остальные уничтожат оставшихся террористов. С ним были два санитара, на случай, если заложник будет ранен или травмирован. Два отделения Щекастика будут наводить порядок в казармах, если «Танго» внутри забеспокоятся. Мои ребята выполнят более сложную работу. Они должны будут установить заряды и подорвать двери, а затем ударить по засаде в темноте, пока я буду брать парня в офисе. После этого нам придется придумать, как переместить атомную бомбу обратно в зону высадки — или сделать ее непригодной для использования.

Цифровой таймер на моих часах работал. Он показывал, что прошла одна минута сорок секунд. Теперь я стоял под кондиционером и прохладная вода капала мне на плечо. Перед моим мысленным взором возникла картина «танго» за столом. Я буду стрелять ему в грудь. «Беретта» была у меня в руке, наготове. В наушнике я слышал как на открытой линии дышат Индейский Еврей, Щекастик и ПиВи. Они, наверное, тоже меня слышали.

Минута пятьдесят. Четыре минуты десять секунд до контакта.

Внезапно на юго-западе раздался автоматный огонь. В тоже время я услышал голос ПиВи:

— Дерьмо, ранний контакт, ранний контакт, все пошли.

Не было времени на проигрыш. Я встал, повернулся и пнул дверь чуть ниже ручки.

Она распахнулась внутрь. Смуглый мужчина в рубашке уже стоял с пистолетом в руке, когда я вошел пригнувшись, держа «Беретту» двумя руками. Прежде чем он успел среагировать, я выстрелил ему в грудь с полдюжины раз. Я выстрелил так быстро, что девятимиллитровый прозвучал как автомат.

Пули швырнули его спиной на стену. Его 45-й отлетел. Темное пятно расползлось от центра его груди. Я извлек магазин и вставил запасной в рукоятку «Беретты» с резиновыми накладками из держателя на моем правом запястье.

Я поднял голову, услышал два взрыва за офисом, последовавших один за другим. Два других отделения уже вступили в бой.

Я схватил блокнот на спиральке и бегло поискал документы. В ящике стола лежали три папки из плотной бумаги, их я тоже взял, свернул и засунул в грузовой карман моей униформы. Я выключил свет в офисе, чтобы подготовить мои глаза к очкам ночного видения. Достал спутниковый телефон и сообщил ОКСО что мы начали ранний контакт и что ускорим этап. Четыре минуты могут показаться не таким уж большим временем, но на горячей зоне высадки это вечность.

Я надел свои очки ночного видения и проскользнул в дверь склада, держа «Беретту» в правой руке. В моем наушнике слышался плотный автоматический огонь, сквозь него прозвучал хриплый голос Щекастика:

— Отлично, мать твою, готово!

Передние и задние ворота были нараспашку и дымовые гранаты заполнили склад непрозрачным белым туманом. Я мог слышать, как мои парни работают в комнате и стакатто «б-р-р-р-р-рп» ответного огня М16-х.

Было легко понять, кто есть кто. Бойцы SEAL вели огонь из своих МР5 контролируемыми очередями по три выстрела. Плохие парни выпускали сразу целый магазин.

Я подполз к поддону и левой рукой полез в карман жилета за детектором радиоактивности. У меня за спиной послышалось какое-то движение и это был не один из нас. Я развернулся и выстрелил в тень в дыму, затем откатился назад к поддону.

Индикатор показал мне, что содержимое ящика было радиоактивным.

Я услышал голос ПиВи в своем ухе.

— Заложник освобожден. Жив и здоров.

— Окай. Щекастик?

— Иду к вам.

— Еврей?

— Все в порядке.

Слева от себя я услышал, как командир отделения «Альфа», Пальцы, кричит:

— Сторона «Альфы» чисто!

В дальнем конце склада раздалась еще одна длинная очередь из М16, затем шесть выстрелов из «Беретты», после чего наступила тишина. Золотопыльный Ларри, командир отделения «Браво», крикнул:

— Сторона «Браво» чисто!

Я снял очки ночного видения и убрал их на место.

— Потери?

— Только не у нас, босс.

— ПиВи?

— Нет.

— Щекастик?

— Нет.

— Еврей?

— Я не видел вообще никакого боя, шкипер.

— Вы не будете разочарованы.

Я посмотрел на часы. Семь минут, десять секунд.

Я достал из жилета спутниковый телефон.

— Шестой — вся площадка зачищена. Заложник и груз под контролем. Никаких потерь, кроме плохих парней.

Это было потому, что все мы стреляли холостыми — но даже так, это была чертовски хорошая работа моих ребят. Я встал и, застегнув свою «Беретту», помахал руками в непрозрачном белом дыму, который все еще скрывал большую часть склада.

— Кто-нибудь видел вентилятор, чтобы убрать отсюда этот дым? Давайте займемся этим.

Я хлопнул по деревянному ящику и крикнул Золотопыльному Ларри:

— Кто-нибудь, заведите «трехчетвертной». Давайте загрузим эту чертову штуку и уберемся отсюда.

— Айе-айе, шкипер.

— ПиВи?

— Босс?

— РПВ в ЗВ?

— Заложник довольно хлипкий. Нам придется вынести его отсюда. Когда мы прибыли, «танго» его обрабатывали — ничего серьезного, просто приставали, но он к этому не привык. Я буду готов подняться и выдвинуться через шесть-семь минут.

— Десять-четыре. Щекастик?

— Я тут столкнулся с некоторыми враждебными действиями. Зачищу через четыре-пять минут. У нас до хрена развединформации, шкипер.

— Именно это я люблю слышать.

Я услышал довольное урчание, когда Золотопыльный Ларри завел двигатель грузовика.

— Мне пора. Увидимся в ЗВ.

Дым в складе наконец-то рассеялся.

— Кто-нибудь, найдите пару брусьев два-на-четыре или куски трубы. Давайте двинем эту штуку.

Я снова проверил часы. Прошедшее время: шестьдесят три минуты. До посадки вертолетов оставалось двадцать семь минут.

Боже, как летит время, когда веселишься.

Мы подсунули под ящик три направляющих. По четверо взялись за направляющие, двое подстраховывали. Я показал им детектор радиоактивности. Они наблюдали, как индикатор переместился в красную зону.

— Это дерьмо радиоактивно, так что любой кретин, достаточно тупой, чтобы его уронить, пострадает. На счет три, подъем и вверх.

Это было похоже на кучу грузил, но легче. В среднем, в Шестом жим лежа составлял чуть меньше четырехсот фунтов (прим. 180 кг). Чтобы поднять контейнер весом в 2500 фунтов (прим. 1130 кг), нам не требовалось двенадцать человек, но я хотел, чтобы каждый поучаствовал.

Я поглядывал, как они загружают его, пока проверял фото от разведки из своего кармана. Я наметил карандашом путь отхода. Это было глупостью. Что, если я словлю пулю, а плохие парни вытащат карту из моего кармана? Я тер фотографию об униформу до тех пор, пока не стер красную линию, я знал, черт возьми, куда мы идем.

Золотопыльный Ларри стянул капюшон балаклавы вниз, на шею, засветив кривую грубую ухмылку на своем усатом лице. Он управлял грузовиком, а я свесился с пассажирской подножки и направлял его. Когда мы добрались до ворот, я увидел Скачки, который только что срезал замки. Он махнул нам рукой, но я услышал стрельбу со стороны казарм.

— Просто двигай дальше.

Нам потребовалось чуть больше десяти минут, чтобы добраться до места высадки. Мы оставили грузовик у края старой взлетно-посадочной полосы, установили периметр и стали ждать. Через пять минут прибыл взвод ПиВи. Он и один из старшин поддерживали худого седовласого мужчину далеко за пределами среднего возраста, в грязной белой рубашке и грязных серых брюках. На нем были очки в толстой оправе, которые он носил с резинкой, чтобы удерживать их на голове. Я подошел и пожал ему руку.

— С Вами все в порядке, сэр?

Он кивнул.

— Слегка встряхнули, командир.

Акцент был чистым немецким. Интересно, где они его нашли? Но это не имело значения. Я играл роль, как будто не знал, что мы все следуем сценарию.

— Немец?

— Да. Спасибо, что пришли за мной.

Я отвесил преувеличенный поклон в стиле «Трех мушкетеров».

— Капитан второго ранга Отто фон Пиффл к Вашим услугам, — сказал я со сносным акцентом Отто Премингера.

— Знаешь, мне доставляет удовольствие приходить к тебе на помощь, потому что зей хефф вайс заставлять тебя говорить.

Глаза заложника расширились.

ПиВи затрещал на беглом немецком. Он выучил этот язык во время 26-месячного пребывания в Kampfschwimmerkompanie – отряде боевых пловцов, которые были западногерманским аналогом SEAL.

Заложник рассмеялся.

— Что ты ему сказал?

— Я сказал ему: «Командир хотел сказать, что он рад, что с Вами все в порядке». Потом я добавил, что ты не такой дурак и урод, как может показаться на первый взгляд.

Два отделения ПиВи укрепили периметр. Часы показывали девять минут до прибытия вертолетов. Щекастик и два его отделения появились, двигаясь рысью. Четверо или пятеро бойцов несли на плечах коробки.

— Вкусняшки для разведчиков — сказал Щекастик.

— Всякая всячина — планы, карты, квитанции. И схемы — базы в Пуэрто-Рико и на материке. Бюрократы-жополизы из разведуправления министерства обороны будут целыми днями работать с этим в поле.

Я преувеличенно отсалютовал Щекастику.

— Я так люблю, когда Вы делаете их счастливыми, лейтенант. Это держит их от меня подальше.

Щекастик ответил тем же жестом.

— Всегда пожалуйста, сладенький пирожок.

Сзади раздались выстрелы из автоматического оружия.

— Давайте там поосторожнее — крикнул я.

— Сейчас не время терять людей.

Я уже собирался зажечь подсветку, чтобы наводить вертушки, но не было смысла подсказывать тому, кто стрелял в нас, где именно мы находились.

Я увидел, как из кустов на дальнем конце поляны вышел Еврей. Я помахал ему рукой.

— Еврей, что случилось?

— Должно быть, у них было больше людей, чем мы думали, или некоторые из тех парней, что мы подстрелили, просто встали и пошли. Мы под огнем.

Парень был хорош. Он был прав насчет «танго», которые просто ушли — только он этого не знал. Я бросил на него обеспокоенный взгляд.

— Кто-нибудь пострадал?

Еврей кивнул.

— Двое, ничего серьезного. Один вывихнул лодыжку на тропинке, второй в темноте пробежал через кустарник.

— Просто держи «танго» подальше от наших скальпов, пока не прибудут вертушки.

— Слушаюсь, шкипер.

Еврей растаял в темноте.

Настало время подсветить зону посадки. Мы установили шесть белых маяков и три красных. Чтобы направить вертолеты на последнем заходе, у нас были неоново-зеленые световые палочки.

Стрельба становилась все ближе. Я с тревогой смотрел в небо — чертовы ВВС, вероятно, сделали перерыв на кофе — как они обычно работали — как водители из профсоюза автобусов — большую часть времени.

Шесть или семь часов полета (не превышая, конечно, той или иной высоты), а затем пока-пока, смена белья, сон и чашка какао.

Мы бы могли бегать неделю без сна, затем сделать прыжок с 35000 футов (прим. 10000м) и упражнения «прыгай и топай», взять себя в руки и повторить все снова еще раз. Не то что летающие мальчики. Я проверил время. Теперь они опаздывали.

Я позвонил в ОКСО.

— Где, черт побери, наши вертушки?

— Они в пути. Расслабься.

— Расслабиться?

Кто, во имя ада, были эти идиоты? Я положил немца под грузовик и присел рядом с ПиВи на корточки. Казалось, прошла целая вечность, пока мы не услышали звук винтов. Они заставили нас ждать восемнадцать минут. В горячей зоне высадки вы можете потерять весь отряд за восемнадцать минут.

Четверка вертолетов с длинными заправочными соплами, торчащими из носов вертолетов как рыцарские копья, лениво кружила над зоной, выбирая места для посадки.

Невероятно, они делали административный заход. То есть, они приземлялись так, как будто заходили на посадочную полосу военно-воздушной базы. Для них это были всего лишь учения — так какого черта они должны были напрягаться?

Жопы с ручкой — я прибью этих сукиных детей, как только мы выберемся отсюда.

Я помахал своей световой палочкой, чтобы они побыстрее снижались. Это должна была быть горячая зона — они должны были лететь, как будто велся огонь с земли. Их работа состояла в том, чтобы войти, сбросить трапы, подхватить нас и убраться к чертовой матери. Я замахал руками, как сумасшедший. Пилоты ничего не замечали. Они устроились, как будто приземлились на лужайке перед Белым домом и начали глушить двигатели.

— Нет-нет-нет, держите их на повышенных оборотах. Шевелись — заорал я, размахивая своей световой палочкой.

Я указал на ближайший вертолет, который опускал кормовой трап.

— Доставьте заложника на борт.

Я наблюдал, как ПиВи и его экипаж толкали немца вверх по трапу. Это было четырнадцать плюс один.

Я взмахнул светопалочкой по кругу перед пилотом.

— Уматывай отсюда к чертовой матери.

Он показал мне большой палец. Шестилопастный винт снова заработал, турбины набрали полную тягу и он взлетел. Осталось три. Щекастик загружал бумаги в одну птицу, в то время как мой взвод грузил атомную бомбу во вторую. Как только они ее пристегнули, я отправил отделение «Альфа» на борт и послал вертушку в воздух. Это было два. Двадцать один боец SEAL в воздухе.

Я просунул голову в передний люк третьего вертолета и крикнул пилоту:

— Прибавь газу — я скажу тебе, когда лететь.

Я подбежал к позиции Щекастика на периметре и указал на вертолет.

— Возьми маяки и парашюты, бери мое отделение «Браво» и уматывай отсюда к чертовой матери. Я поеду с Евреем.

— Утвердительно.

Он заставил своих парней работать. Одна группа собрала маяки и забросила их в вертолет, в то время как другая вытащила наши парашюты из кустов, где мы их спрятали и забросила груды шелка вверх по трапу, мимо Щекастика, который стоял наверху, давая отмашку людям и считая. Его «Хеклер-Кох» смотрел в небо.

— Давайте двигаться.

Когда я увидел, что все они загружены, и находятся на борту, я указал на пилота.

— Пошел!

Еще двадцать бойцов SEAL ушли. Оставались четырнадцать Еврея — и я.

Я вызвал Еврея через микрофон «Моторолы». Никто не отвечал.

— Еврей, черт возьми…

Я понял, что выдернул штекер из разъема. Я вставил его и снова выкрикнул его имя.

— Иду, Дикки.

Я подождал, пока взвод Еврея, отходивший «лягушачьими прыжками», останавливаясь для коротких очередей из МР5, вынырнет из темноты. Я схватил пару из них за жилеты и толкнул к вертолету. Мы с Евреем были последними на борту.

Когда рампа поднималась, мы прочесали зону высадки хорошими очередями из пистолетов-пулеметов.

— Двигай! — заорал я борттехнику.

А потом мы поднялись в воздух. Миссия прошла идеально. Репетиция была это, или нет, я был одним из счастливых командиров отряда SEAL. Я посмотрел на часы.

Я хлопнул Еврея ладонью по груди, опрокинув его задницу через бойлер на испуганного мастер-сержанта ВВС. Я внимательно оглядел своих бойцов.

— Вы, ребята, просто замечательные.

Я увидел огромный черный фюзеляж С-141, когда заходили на посадку на авиабазу главного острова. Я надеялся, что у экипажа на борту есть немного холодного пива — оно нам понадобится. Первый вертолет уже был на земле, извергая бойцов и заложника. Второй и третий как раз пристраивались. Я чувствовал себя настолько хорошо, что забыл отправить пилотов вертолетов на больничные койки, за их 18-минутную задержку и административный заход на Вьекес.

Мы сели. Я выскочил первым, коснувшись земли раньше трапа. Я побежал к «Старлифтеру». Да — на борту было пиво. Потрясающе — мы собирались отметить по дороге домой. Я подскочил к ПиВи и Щекастику и похлопал их по спине.

Я собрал свои войска.

— Отличная работа. Потрясающая. Спасибо всем вам ко всем херам, вы все чумовые задорные боевые петухи, надравшие задницы мозгоклюям.

О, я был горд собой. Но вполне оправдано, черт возьми. Оправданно. Учения или нет — то, что мы сделали, никогда раньше не выполнялось боевым подразделением. Мы пролетели три тысячи чертовых миль, выполнили четыремя взводами SEAL скрытный высотный ночной прыжок с ранним открытием, пролетели десять миль до нашей цели, приземлились одной группой в зоне высадки (на площади — прим. ред.) не больше пары футбольных полей, собрались, уничтожили кучу плохишей, спасли заложника, вернули атомную бомбу и не потеряли ни одного из бойцов SEAL в процессе.

Вот к чему мы готовились, вот ради чего рвали свои жопы. Мы практиковались в каждом рискованном элементе — стрельбе, прыжках, полетах на парашютах, скрытном проникновении, освобождении заложников и отходе — по отдельности. Но мы никогда раньше не собирали все вместе; никогда не запускали в реальном времени полномасштабную боевую игру до сегодняшней ночи.

Немец подошел ко мне.

— Вы и ваши люди отлично справились, — сказал он.

— Спасибо. Я горжусь ими.

— Так и должно быть.

Я начал было говорить что-то еще, но тут по летному полю промаршировал армейский полковник из комикса «Битл Бейли», в накрахмаленной униформе и очках толщиной в полдюйма.

— Капитан второго ранга Марсинко?

— Айе-айе, сэр.

— У меня сообщение для Вас, чтобы вы перезвонили в Объединенное командование специальных операций.

— Конечно.

Я достал из жилета спутниковый телефон и набрал номер ОКСО.

— Это Марсинко.

Я ждал. В трубке раздался знакомый голос.

— Дик.

— Сэр.

— Вы прекрасно справились — лучше, чем мы ожидали. Объединенный комитет начальников штабов впечатлен.

Мне это понравилось. В Объединенном комитете начальников штабов существовал некоторый скептицизм, готовы ли мы к выполнению задач. В отличии от «Дельты», которая опиралась на британскую SAS и прошла через схожий с SAS процесс административной аттестации, я не позволял посторонним оценивать моих людей.

Мой аргумент был прост: то, чему мы учились, никогда раньше не делалось. Так как же, черт возьми, какой-то четырехзвездочный, утыканный карандашами пентагоновский бумагомарака, узнает, хороши ли мы в этом или нет? Мое заключение было, он не сможет.

Я недвусмысленно сказал командованию:

— Большое вам спасибо, джентльмены, но я лично аттестую Шестой отряд SEAL.

Но этому не суждено было случиться. Командная структура может — и должна была — навязать нам свою волю, независимо от того, что я чувствовал. Учения на Вьекесе были достаточным доказательством этого.

Голос в моем ухе продолжал:

— Дик, это было первоклассное учение. Я думаю, что вам и вашим войскам надо отдохнуть пару дней, пока мы будем анализировать и оценивать ситуацию.

Анализируйте и оценивайте. Этот бюрократический слог меня бесил. Со времен Вьетнама даже военный лексикон сменился на управленческий. Черт возьми, нам не менеджеры были нужны, нам нужны были лидеры, воины, охотники. Вместо этого мы получили бухгалтеров. Казалось, что каждый раз, как я начинал рыскать и рычать, какой-нибудь трехзведочный жопонос надевал мне на шею поводок-удавку и дергал его, чтобы показать, что он может заставить меня отступить. Что же, пора было рычать в ответ. Набросить малость дерьма. Погрызть ковер. Сыграть сумасшедшего. Я в долгу перед своими людьми. Черт — я в долгу перед самим собой. Я повысил голос, чтобы они услышали:

— Учения? Анализ? Оценка? Что за хрень, генерал? Прием.

Он тоже хорошо сыграл свою роль.

— До сих пор я ничего не мог сказать, Дик. Это было навязано мне Комитетом начальников штабов.

Он помолчал.

— И ты отлично справился. Шестой сертифицирован. Вы в деле — прямо с этого момента.

— Что же, благодарю Вас за эту ценную информацию, сэр. Я уверен, что мои люди оценят Ваше мнение.

Интересно, уловил он иронию в моем голосе? Я незаметно нажал кнопку передачи на спутниковом коммуникаторе и прикрыл ее рукой. Затем я продолжил свой «разговор».

ПиВи, Щекастик и Еврей придвинулись ближе, когда мой голос стал громче и тревожнее.

— Что Вы сделали? Вы подменили наши боеприпасы в оружейной?

Я кричал в мертвый спутниковый телефон:

— Сэр, это был полный отстой. Черт возьми, ты не можешь повесить трубку….

Полковник «Битл Бейли» заглянул в фюзеляж моего С-141. Он повернулся ко мне.

— Кавторанг, у вас там пиво — это же против правил.

Я двинулся к нему.

— Эй, полковник, как тебе понравится новая дырка в жопе?

ПиВи перехватил меня и вцепился в мой боевой жилет обеими руками, замедляя меня как морской якорь. Он на пять дюймов ниже меня, но он был боксером в Академии и он крепкий маленький забияка.

— Легче, Дик.

Он повернулся к полковнику.

— Я думаю, будет лучше, если Вы оставите нас в покое прямо сейчас, сэр. Мы все немного взвинчены после работы, и для Вас может быть опасно оставаться здесь.

Каблуки Пола волочились по асфальту. Полковник увидел хаос в моих глазах, когда я потащил за собой к нему старпома и он поспешно ретировался.

Пол отпустил меня.

— Он того не стоит Дик.

— Да пошел ты.

Щекастик и Еврей хлопнули меня по спине.

— Привет, шкипер — сказал Еврей.

— Насчет Объединенного комитета начальника штабов и всего этого дерьма — остынь. Все нормально. Мы знали.

— Знали что?

— Что это была задача полного профиля, — сказал ПиВи.

— Что это были учения, — сказал Еврей.

— Никаких потерь. Много стрельбы и ни одной царапины. Плюс — «танго» носили стрелковые очки, все до одного.

Я улыбался про себя. Я выбрал этих людей, потому что верил, что они умны.

— Так почему же никто из вас, тупоголовых, ничего не сказал?

— Я вспомнил надпись, которую каждый боец SEAL видит в тот день, когда он начинает тренировки, — сказал ПиВи.

— Ту, что гласит: «Чем больше пота ты прольешь на тренировках, тем меньше крови ты прольешь в бою». Кроме того, мы никогда не собирали все это вместе, босс, мне показалось, что это хорошая идея, проиграть все это и посмотреть, как оно сработает.

Конечно, он был прав. Я повернулся к С-141.

— Давайте выдвигаться.

ПиВи ударил меня по руке, достаточно сильно, чтобы причинить боль.

— Айе-айе, босс.

Он начертил указательным пальцем круги в воздухе.

— Давайте грузиться парни. Пойдем, выпьем.

Он был прав. К черту всех. Пора было выпить и двигаться домой.

Глава 3

Возвращение домой, это не то, в чем я когда-либо был хорош. В детстве я, конечно, не очень-то этим занимался. Я родился в День Благодарения, в 1940 году, в доме моей бабушки Жюстины Павлик в Лэнсфорде, штат Пенсильвания, крошечном шахтерском городке в графстве Карбон — подходяще, нет? — к востоку от Коулдейла и родного города. Для непосвященных, это примерно полчаса езды на северо-запад от Аллентауна и целая жизнь от Филадельфии. Мой отец Джордж и мать Эмили Тереза Павлик Марсинко так и не добрались до родильного отделения больницы. Типично. Я чех с обеих сторон. Моя мать невысокая и на вид славянка. Мой отец был крупным — чуть меньше шести футов (прим. 1,8м) ростом, темноволосым, задумчивым и с отвратительным характером. Все мужчины в семье — и практически все мужчины в Лэнсфорде — были шахтерами. Они рождались, работали в шахтах и умирали. Жизнь была простой и трудной, и я думаю, что некоторые из них были бы не против вытянуть себя из трясины за шнурки ботинок, но большинство были слишком бедны, чтобы купить ботинки.

Мы жили на вершине холма, сразу за углом от дома Кануча, где мы покупали продукты, и старина Кануч облизывал огрызок карандаша, прежде чем записать то, что мы взяли в гроссбух. Он вел счет и получал от нас деньги в день зарплаты. Наверное, дешевле было бы делать покупки в «Эй-энд-Пи» в шести кварталах отсюда, но вряд ли кто-нибудь это делал.

Вы хотите, чтобы вас знали.

Если я злобный, а есть те, кто так думает, то, вероятно, я унаследовал это от своего деда по материнской линии. Джо Павлик был сварливым, бочкообразным, вечно пьющим пиво сукиным сыном с квадратным лицом и бровями Леонида Брежнева, всю жизнь проработал на шахтах и ни разу на это не пожаловался. Я не помню, чтобы он когда-нибудь жаловался на что-нибудь. Он был настоящим бузотером — одним из тех типичных крутых парней, которых можно увидеть в барах для рабочего класса, с большими, натруженными руками, которые выглядят так, будто они созданы, чтобы лежать около старомодных пивных стаканов.

Я всегда был независимым. К пяти годам у меня был уже собственный маршрут по газетам. В семь лет я уходил на целый день, пробегая через километровый железнодорожный тоннель Лихай, чтобы искупаться в водохранилище Хауто. Туда можно было попасть и по старому Лэнсфордскому водному тоннелю, но в водном тоннеле жили огромные крысы, а, кроме того, он находился дальше в горах. Поэтому я выбрал короткий путь — и свои шансы — с поездами. Меня несколько раз прижимали к стенке. В первый раз, когда на меня наехал паровоз, я думал, что умру. Я затаил дыхание и крепко зажмурился, прижимаясь к мокрой каменной стене тоннеля, когда платформа за платформой проносились мимо, выбивая ка-чанг-ка-чанг примерно в футе (прим. 0,3 м) от моего носа. Мой отец, Джордж, избил меня до полусмерти, после того, как я рассказал ему, что сделал. С тех пор каждый раз, когда я пользовался железнодорожным тоннелем, я держал рот на замке.

Ни один из моих родителей не был слишком образован. Мой отец, вероятно, бросил школу около восьмого класса; моя мать, возможно, дошла до девятого или десятого (полный курс американской средней школы — 12 лет, прим. перев.). Никто из них никогда не придавал значения книжному обучению, так что я никогда не воспринимал школу всерьез. Меня гораздо больше интересовали развлечения — или зарабатывание денег.

До того, как я открыл для себя женщин, веселье состояло из купания в Хауто и летних каникул в горах Катскилл — Еврейских Альпах, где у моего дяди Фрэнка и тети Хелен был пансион. Деньги всегда были проблемой. Шахты закрылись, когда я учился в седьмом классе, и после нескольких месяцев простоя мой отец, наконец, нашел работу сварщика в Нью-Брансуике, штат Нью-Джерси. Мы переехали в Нью-Браунсуик в 1952 году. Я пережил настоящий культурный шок. Лэнсфорд был городком с населением около четырех тысяч человек, в основном чехов. В Нью-Брансуике жили поляки, венгры, ирландцы, евреи, негры и латиноамериканцы. К этому нужно было привыкнуть и в результате я получил и отдал больше, чем положено, синяков и ссадин на прогулке между школой и маленькой квартиркой в подвале, которую мы могли себе позволить.

Жизнь дома была не из приятных. К нам переехал мамин брат — трое взрослых и двое детей (к тому времени у меня уже был брат) втиснулись в трехкомнатную квартиру. Когда мои родители ссорились, что случалось довольно часто, брат моей матери становился на ее сторону. В результате отец проводил дома все меньше и меньше времени. Мой младший брат Джоуи, которому в то время было девять или десять лет, был близок с моей матерью, поэтому он оставался с ней в доме. Что касается меня, то я терпеть не мог это место.

Поэтому я уходил один, возвращаясь только для того, чтобы поспать или сделать те редкие домашние задания, которые я вообще делал.

Я сбегал и работал мальчиком в боулинге, выполняя любую случайную работу, которую мог найти, даже служа в семь утра на алтарной мессе в качестве служки. В те дни, когда я решал появиться в школе, я ходил в венгерскую католическую школу Святого Ладислава, где, как и многие поколения учеников до меня, били по костяшкам пальцев монахини, злясь за неподчинение правилам. Но я никогда особенно не любил уроки. Я путешествовал через школу на автопилоте, гораздо сильнее озабоченный зарабатыванием карманных денег, чем хорошими оценками.

Например, на втором курсе (второй год старшей школы, примерно девятый класс — прим. перев.), я работал по шестьдесят часов в неделю в закусочной «Гасси», расположенной неподалеку от Ратгерского кампуса. Во время летних каникул я работал там по сто двадцать часов в неделю — с пяти утра до десяти вечера, семь дней в неделю. Часы были долгие, но деньги большие: доллар в час, черным налом. Это была настоящая сверхприбыль для 15-летнего подростка в 1955.

Кроме того Гасси — его полное имя было Сальваторе Пулейо Аугустино, но я не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь им пользовался — обращался со мной, как со своей семьей. Он отвел меня наверх, где жил его отец, старик Сэл, и наполнил меня пастой с соусом, сосисками, курицей и огромной тарелкой овощей, обжаренных в оливковом масле с чесноком, вместо того, чтобы я съел оставшийся от обеденного стола мясной рулет или солсберийский стейк. Старик Сэл позволял мне смотреть, как он делает вино в подвале и у меня появился настоящий вкус к кьянти. Я даже выучил итальянский достаточно, чтобы сидеть за обеденным столом, который старик Сэм просто обожал. Гасси сделал из меня настоящую чешскую гинею.

Поскольку для подростка у меня было много денег в джинсах, я даже купил машину, хромированный желтый кабриолет «Меркьюри» 1954 года, как только стал достаточно взрослым, чтобы получить водительские права — на следующий день после моего семнадцатилетия.

Все стало еще интереснее, потому что «Гасси» был притоном для многих парней из братства Рутгерса (речь о студенческом братстве колледжа — прим. перев.), некоторые из которых приняли меня как своего рода талисман. Я провел довольно много времени в Греческом доме Рутгерса, что, в конечном итоге, оказалось большим и поучительным опытом. Их влияние помогло сгладить некоторые из моих самых острых краев. Когда большинство ребят из тех же семей, что и я, щеголяли в спортивных штанах и мотоциклетных куртках, укладывая волосы в стиле Элвиса или Диона, я надевал рубашки на пуговицах, брюки-чинос и спортивные твидовые куртки «Харрис». Я научился пить пиво в раннем возрасте — и, что важнее, как с ним обращаться.

Кроме того, мои друзья из братства обучали меня некоторым тонкостям, связанным с постоянным поиском содержательной женской компании.

Внушение сработало. Летом, в промежутке между моим вторым и третьим курсом старшей школы — мне было пятнадцать — я познакомился на одной из студенческих вечеринок с красивой и утонченной молодой студенткой-учительницей по имени Люсетт. Мы сразу же нашли общий язык. Она была француженкой, а я говорил на своем пиджин-итальянском и мы общались.

Я был крупным для своего возраста и всегда носил наличные в бумажнике, говорил и одевался, будто посещал Ратгерс и вел себя так, будто я владелец этого чертового дома братства, так что она никогда не считала, что я был старшеклассником.

Она узнала это тяжким образом. С тем, что непостижимые восточные люди могли бы назвать порцией плохой кармы, она была назначена преподавать французский язык на третьем курсе старшей школы и в сентябре увидела мое сияющее лицо в третьем ряду. Боже мой!

К тому времени, как мне исполнилось семнадцать, я пережил кучу перемен. Мои родители расстались. Мать устроилась на работу в «Сирс» (сеть универмагов — прим. перев.), и мы — она, мой младший брат и я — переехали в государственное жилье. Мой отец снимал меблированную комнату над словацким баром «Юско», всего в нескольких дверях от закусочной, где я работал. Он проводил там много времени, а я заглядывал к Юско в гости. Это место как будто перенесли из Лэнсфорда, с его маринованными свиными ножками в больших банках, сваренными вкрутую яйцами в мисках и тремя или четырьмя парнями, похожими на Джо Павлика, которые сидели на барных стульях с десяти утра до закрытия, непрерывно пили и курили «Кэмел». Мой старик там был счастлив, потому что это напоминало ему о доме. Джордж Марсинко так и не привык к Нью-Брансуику.

К этому времени я проводил все меньше и меньше времени в школе — регулярно сокращая занятия — и все больше и больше времени с молодой итальянкой, вышедшей замуж за парня на двадцать семь лет старше ее и серьезно нуждавшейся в энергичных перепихонах, которые я был весьма готов предоставить. Я уволился из «Гасси» и пошел работать барменом в греческий ресторан в самом сердце Нью-Брансуика. Примерно за половину того времени, что я проводил у Гасси, деньги были неплохие — около 200 долларов в неделю, включая чаевые. Более того, повара были готовы научить меня некоторым элементарным навыкам приготовления пищи и выпечки, поэтому я рассматривал эту работу, как способ научиться ремеслу. Для меня это было впервые. Я никогда по настоящему не задумывался о том, что я буду делать со своей жизнью.

В конце-концов, я окончательно бросил школу. Как я буду называть это несколько лет спустя на официальном языке, я «добровольно отчислился» в феврале 1958 года. Продолжать было просто бессмысленно. Во всяком случае, все классы заканчивались бакалавриатом.

А кому нужен диплом об окончании старшей школы? Можно было заработать денег, снять женщин, можно было съездить на пару дней поваляться на побережье — и для этого мне не нужно было никакого образования. Так что я свалил.

Кроме того, я попытался поступить на военную службу. Когда президент Эйзенхауэр отправил морскую пехоту в Ливан, я вызвался добровольцем. Мне понравились их синяя униформа и шпаги. Поэтому я зашел к вербовщику морской пехоты, и, вероятно, сказал что-то глупое вроде:

— Ну, дружище, я бы хотел отправиться и пристрелить парочку плохих парней. Где моя винтовка, патроны и когда я смогу отправиться?

А сержант-вербовщик, вероятно сдержавшись, чтобы не превратить меня в груду обломков, сказал:

— Послушай, сынок, ты должен отправиться в учебный лагерь, прежде чем мы позволим тебе надрать кому-нибудь задницу и кроме того, ты несовершеннолетний и еще не закончил школу. Почему бы тебе не получить диплом, а потом мы поговорим.

Ну, я был уверен, что к тому времени, как я все это сделаю, морпехи решат ливанскую проблему без моей помощи. Поэтому я ушел и провел прекрасное лето на пляже, работая над серьезным серферским загаром и много трахаясь. Я также потратил некоторое время, пытаясь сбросить симпатичную соседскую девушку по имени Кэтрин Энн Блэк с трехметровой доски плавательного бассейна на Ливмгстон-авеню (с доски и в мешок). Мы встречались почти все лето, когда я не болтался с другими женщинами и обнаружили, что нравимся друг другу. Мы должны были: несмотря на мою склонность к побочным связям, я продолжал возвращаться. Там было что-то необычное.

Потом, в сентябре, после того как я повеселился, а Кэти вернулась в школу, я пришел в офис рекрутеров военно-морского флота и вызвался добровольцем, и, пройдя ряд тестов, был зачислен на службу . О, если бы они только знали!

15 октября 1958 года я прибыл в учебный лагерь в Грейт-Лейкс, штат Иллинойс. По какой-то необъяснимой причине я чувствовал себя лучше, проходя через ворота этого лагеря, чем когда-либо в своей жизни.

Я был идеальным «Марк-Один», «Модификация — ноль» на военно-морском жаргоне, для самой основной модели. (Имеется ввиду классификация оружия, снаряжения и оборудования в военно-морском флоте США, отличающейся от армейской. Mk.1 Mod 0 – модель образца №1, без модификаций. Т.е. идеальным новобранцем. Прим. перев.) Кстати, о «ганг-хо» — я даже надраил подошвы своих сапог. Я был единственным мудаком из сотни, который действительно поверил начальству, когда они заявили нам: «Кто сияет наполовину — только наполовину человек».

В Нью-Брансуике у меня был знакомый таксист — Джо, или что-то в этом роде. Он был моряком и дал мне свое старое руководство для Синих Курток, которое я прочел, когда мне было лет шестнадцать или около того. Он научил меня сворачивать и завязывать флотский шейный платок, а также куче других флотских вещей, так что к тому времени, как я добрался до учебного лагеря, я уже был впереди графика. Я вызвался добровольцем на все — от футбольной команды до строевой команды — и даже был назначен исполняющим обязанности старшины по спортивной подготовке на пару недель. Там было невероятное количество выпускников старшей школы, я был вовлечен в подготовку, но, в целом, это казалось хорошей сделкой: я работал на флот полный рабочий день, это давало мне полную дневную зарплату — и даже немного повеселился в процессе. Мне очень нравилось плавать, стрелять и маршировать. Книги они могли оставить себе.

После Рождества я получил квалификацию радиста. Но в школе радистов не было вакансий — вместо этого я получил временное назначение в Куонсет-Пойнт, штат Род-Айленд, где помогал обучать плаванию морских летчиков во время их тренировок по выживанию.

Однажды вечером на Рок-Айленде, я пошел в кино и увидел потрясающий фильм «Фрогмен» с Ричардом Уидмарком и Даной Эндрюс. Это была история боевых пловцов команд подводников-подрывников военно-морского флота, действовавших на Тихом океане во время Второй мировой войны. Много героизма. Много песен. Как «Гимн морской пехоты» с новыми словами:

— От чертогов Монтесумы, и до Триполи, мы будем сражаться в битвах за нашу страну — прямо за КПП!

Потом я вышел на улицу и подумал: «Эй, а я ведь мог бы это сделать». Я имею в виду, что я был достаточно агрессивным человеком; я хотел поступить в морскую пехоту. Так что перспектива «Подрывника Дика, крутого парня — акулы военно-морского флота» была гораздо более приятной, чем «Пальчика Марсинко, канцеляриста-оператора телетайпа».

Кризис идентичности Подрывник Дик/Пальчик Марсинко достиг апогея несколько недель спустя, когда меня наконец перевели в радиошколу в Норфолке, штат Вирджиния. Оказалось, что Норфолк находится рядом с базой амфибий в Литтл-Крик, где на другом берегу гавани базировались команды подрывников-подводников. Я видел вблизи радистов. Я видел вблизи боевых пловцов.

Никакого сравнения.

Ответ был прост: давай сгребем в сумку все это радиодерьмо и пойдем прямо в боевые пловцы. Поэтому я посетил командование КПП и сказал им, что хочу сделать. Новости, которые они мне сообщили, были похожи на таковые от морской пехоты. Я не мог стать боевым пловцом, пока не получил постоянного назначения. Они не брали кандидатов из временных команд — а радиошкола была временной.

Прощай Подрывник Дик, здравствуй Пальчик Марсинко.

Мне понадобилось почти два года, чтобы вернуться в Литтл-Крик. Моя одиссея проходила через Дальгрен, штат Вирджиния, где ВМФ управлял центром космического наблюдения для отслеживания спутников и Неаполь, Италия, где я работал на базе ВМФ клерком на телетайпе.

После пяти месяцев в Дальгрене я подал заявление на 1-й курс тренировок КПП, пройдя первый этап, который в те дни состоял из отправки на военно-морскую верфь в Вашингтоне, где меня одели в один из этих старомодных парусиновых водолазных костюмов с шлемом и толстыми воздушными шлангами и бросили в реку Анакостия, чтобы посмотреть, не страдаю ли я клаустрофобией.

Я прошел тест на клаустрофобию и уже собирался отправиться на тренировочный курс КПП, когда сломал руку, ударившись ей обо что-то очень твердое — голову очень глупого моряка. Это была не моя вина. Ему следовало пригнуться. До свидания КПП. Здравствуй Неаполь.

Неаполь оказался куда веселее, чем я ожидал, хотя работа была отстойной. Я понял, что не создан быть оператором телетайпа. Работа была тупой: не требовала ни воображения, ни изобретательности. Хуже того, мой напарник сводил меня с ума. Он был настоящим подлизой — курносый, прыщавый маменькин сынок по имени Гарольд, который целыми днями ковырял в ушах и жаловался на все подряд. Я назвал его Нытик. Гарольдский флотский папик был главным старшиной и рулил коммуникационным центром. Самоуверенный черный парень, лет сорока пяти, по имени Уайт, который вел себя так, будто был членом королевской фамилии. Оказавшись между ними двумя, я замышлял убийство. Ни один суд присяжных меня бы не осудил.

С другой стороны, Неаполь был великолепен. Я работал и жил в многоквартирном доме в центре города, а не на военно-морской базе. Так что, в отличии от многих моряков в Италии, мне действительно удалось увидеть местных жителей. Итальянский, которому я научился у старика Гасси, помог мне выжить. И пока моя рука заживала, я бегал трусцой по неаполитанским холмам, поднимал тяжести, занимался гимнастикой и плавал.

Но я все еще был в береговом составе, канцелярским оператором телетайпа. И внутри меня все еще звучал тихий голос, повторявший все громче и громче: «КПП, КПП». Вопрос был в том, как туда попасть.

Мне предстояло преодолеть одну огромную проблему: моего командира. Насколько огромную? В двести фунтов (прим. 90 кг). И самая страшная женщина, которую я видел когда-либо в своей жизни. Я звал ее Большой Жуткой Уродливой Командиршей, или Биг ЖУК, для краткости. А еще Биг ЖУК была существом из инструкций, и у нее не хватало рабочих рук. Комбинация, которая делала невозможным мой перевод (я совершил ошибку, подписав контракт на годичное продление моего назначения в Неаполе — надеясь как можно скорее перейти в КПП). Для Биг ЖУК год означал 365 дней. В ее лексиконе не было ни слова о переводе.

В конце-концов, я заставил ее это сделать. В следующий раз, когда Нытик меня разозлил, я выкинул в окно его пишущую машинку. Я бы на этом остановился, но этот маленький сукин сын не унимался:

— Я собираюсь подать на тебя рапорт и скажу шефу Уайту, какой ты скверный человек.

Что-то во мне щелкнуло, и я раскрыл окно его физиономией.

Он пролежал в лазарете целый месяц. Что вывело шефа из себя. Он был очень крупным — шесть футов два дюйма (выше 1,8м) или около того и весил двести фунтов (прим. 90 кг) — примерно того же размера, что и мой отец. Он взял меня за жопу и потащил в душевую за шкирку, а потом прижал к кафелю.

— Я должен выбить из тебя все дерьмо.

Я был в подходящем настроении для чего-то подобного.

— Эй, шеф, если хотите порезвиться, давайте приступим.

Он сгреб меня своими огромными, как окорок, ручищами. Я выпрямился между ними и врезал ему коленом по яйцам. Он рухнул как мешок с цементом. Когда он с трудом поднялся на ноги, то снова бросился на меня и я ударил его в живот — я выучил урок, что не стоит сильно бить моряков по голове — прижал его как можно ближе, чтобы он не мог ничего особо сделать и врезал ему коленом в пах, как будто растягивал ковер от стены до стены на обрешетке, подкидывая его на пять-шесть дюймов с каждым ударом. Когда его глаза закатились, я бросил его на палубу.

Некоторое время он лежал, втягивая в себя воздух. Потом он перекатился на колени, подполз на четвереньках к унитазу и его вырвало.

— Я тебя достану — прохрипел он. — Ты сейчас уйдешь отсюда.

О, пожалуйста, пожалуйста, Братец Медведь, брось этого кролика в терновый куст.

Так что на следующий день, приведя себя в порядок, он потащил меня к Биг ЖУК. Представьте себе нечто среднее между Джаббой Хаттом и Розанной Бан — небрежно затянутое в обтягивающую белую униформу. Биг ЖУК прочла мне «Закон о мятеже». Там было полно «Шеф хочет, чтобы ты убрался отсюда» и «я должна бросить тебя в карцер», но все это были пустые угрозы. Она не могла предъявить мне обвинение, потому что именно шеф первым наложил на меня лапу — это стоило бы ему работы. Может быть, я получу понижение в должности или пару взысканий, но что с того?

Во всяком случае, я собирался увидеть эту суку. У меня на руках было два рапорта о переводе. Я дал ей первый.

— Вот, что я Вам скажу, коммандер — это рапорт о переводе на любой проклятый корабль, который зайдет в порт. Мне все равно, даже если это USS «Леденец».

Потом я протянул ей второй.

— Это рапорт о переводе в отряд подрывников-подводников. Мне плевать, какой именно.

Она вызвала меня через два дня.

— Служба в море была бы для тебя слишком легкой, Марсинко. Я отправлю тебя туда, где они вышибут из тебя все это агрессивное дерьмо.

Биг ЖУК приблизила свои толстые щеки и все шесть подбородков к моему лицу и усмехнулась.

— Ты отправляешься в Штаты для прохождения курса подготовки в команде подрывников-подводников — немедленно!

Глава 4

Литтл-Крик, штат Вирджиния — мечта мазохиста. Это место, где флот обычно собирал большие группы злых, агрессивных, самоуверенных, надирающих задницу экстравертных добровольцев-моряков и в течении шестнадцати славных недель пыток, безумия и хаоса превращал их в маленькие группы злых, агрессивных, самоуверенных, надирающих задницу экстравертных животных из UDT. Я вошел в главные ворота Литтл-Крик 21 июня 1961 года вместе с тощим маленьким сукиным сыном по имени Кен Макдональд. Это был жилистый 135-фунтовый (61 кг) старшина второго класса, с остатками британского акцента, чьи прямые волосы были такими длинными, что он удерживал их на месте заколкой для волос. Он бросил на меня один взгляд, угрюмо покачал головой и сказал:

— Дружище, у тебя ничего не получится.

Я никогда не тормозил на пол-дороги. Я просто мило улыбнулся ему и сказал:

— Пошел ты, педрилка.

Конечно, с того момента, как мы зарегистрировались, они сделали Макдональда и меня напарниками по плаванию. Мы были практически неразлучны на протяжении всего тренировочного цикла UDT и с тех пор остаемся близкими друзьями.

И какой это был забавный, увлекательный цикл — сто двадцать один человек начали его вместе, как члены класса 26 команды подрывников-подводников. Двадцать четыре выжили — 20 процентов. Многие из тех, кто смылся, были так называемыми экспертами по специальным боевым действиям: зеленые береты и армейские рейнджеры, желавшие получить морскую подготовку. Мы, также, потеряли большую часть офицеров — они просто не могли этого вынести.

Я? Я нашел это извращенно приятным — большую часть этого. Сегодня курс SEAL (UDT были расформированы в 1983) занимает шесть месяцев. Он называется BUD/S (Basic Underwater Demolition /SEAL – базовый курс подрывника-подводника/бойца SEAL) и включает в себя парашютную подготовку, подрывное дело и дайвинг, которым мы никогда не учились во время наших 16-ти недельных занятий UDT тридцать лет назад.

Первые четыре недели я прожил спокойно. Я регулярно тренировался в Неаполе, поэтому физическая подготовка (гимнастика и бег) и плавание дались мне легко, хотя моряки, прибывшие с флота, к концу первой недели были измотаны, потому что были очень не в форме. Нас гоняли, как в аду. Каждый день мы покрывали пять-шесть миль, включая несколько старых десантных кораблей на берегу.

Ты перепрыгиваешь через планшир — восьмифутовый прыжок (прим. 2,4м), падаешь на шесть футов вниз, карабкаешься через него, с трудом поднимаешься, переворачиваешься, спускаешься и так далее.

За стрельбищем была большая песчаная дюна, которую инструктора звали горой Сурибачи. Они гоняли нас вверх и вниз, раз десять или около того. Когда шел дождь, они гоняли нас по грязи. Когда было сухо, они гоняли нас через прибой. Помните, как выглядели олимпийские бегуны на первых кадрах «Огненных колесниц», все чистые, белые и светящиеся, бегущие по пляжу? Ну, мы выглядели совсем не так. Мы носили зеленую форму, тяжелые ботинки-«бундокеры», окрашенные в красный цвет и капковые спасательные жилеты, которые весили восемь фунтов (прим. 3,6кг) сухими и двадцать восемь фунтов (прим. 12,7кг) мокрыми — и инструкторы всегда умудрялись сделать их мокрыми.

Инструкторы, надо отдать им должное, бежали вместе с нами. Большинство из них были настоящими Мафусаилами — стариками лет тридцати пяти. Я помню одного летчика, по имени Джон Пэриш. Он курил трубку, бегая по пляжам или вверх и вниз по горе Сурибачи. Когда у него кончался табак, он переворачивал ее вверх дном и жевал мундштук, не сбиваясь с шага. Ты учишься ненавидеть таких людей.

Поначалу не было никаких погружений, за исключением некоторых базовых вещей с маской и ластами на мелководье. В основном, мы привыкали работать в водной среде, осваивали спасательные техники и обучались элементарным процедурам разведки и зачистки берега при амфибийных операциях. Но мы много плавали. Это еще мягко сказано. Вы плыли, и вы плыли бесконечно.

Мы плавали днем, плавали ночью — теплая погода, холодная погода — без разницы.

Вы не проверяете воду пальчиком ноги, если хотите стать боевым пловцом.

Однажды ночью мы с Маком отправились на ночную разведку. Нас выкатили с десантного катера в Чесапикском заливе в тысяче метров от Литтл-Крик. Это интересная техника заброски. С борта, противоположного берегу, к катеру привязана малая надувная лодка (так что она невидима для наблюдателей с берега). Вы переваливаетесь через планшир катера в лодку, падаете в нее, отскакиваете/скатываетесь в воду и уходите под воду. Противник на берегу видит только то, что кажется десантным катером почти в двух-трех милях от берега. Боевые пловцы, которые понимают принцип драматической иронии, знают лучше.

Нашей задачей в ту ночь было определить правильный пляж, проникнуть на него, отметить пляж, а, затем, проплыть обратно тысячу метров в залив, где нас снова подберет десантный катер.

(Еще один интересный прием. Ты уплываешь за пределы того места, где катер пройдет мимо тебя и ждешь. Теперь, когда мимо тебя проносится катер со скоростью около десяти узлов, в надувной лодке есть боевые пловцы. Они снабжены похожими на конские хомуты приспособлениями, с помощью которых быстро идущая лодка может подхватить пловца из воды. Ты протягиваешь руку — и хлоп — тебя хлещет о борт. Если боевой пловец, использующий этот хомут, тебя не любит, он может поймать вместо руки твою шею, которая будет болеть, когда тебя хлестнет о борт. Это еще мягко сказано.)

Я знал, что Мак злющий, но насколько именно злющий, я не знал до этой ночи. Вода была густо усеяна медузами и Макдональд поймал несколько из них своей маской.

Жала заставили его вынырнуть на поверхность, задыхаясь, и не один раз. К тому времени, когда мы добрались до пляжа, он определенно чувствовал себя неуютно — я видел десятки укусов на его лице и шее.

Как раз перед тем, как покидать пляж, я крикнул «Тайм-аут» одному из инструкторов — Маку было больно, и я подумал, что ему нужно внимание.

— Иди к черту, проклятый поляк.

— Да ладно, чувак, у тебя все лицо в рубцах. Тебя сильно ужалили.

— Отвали, Марсинко.

Макдональд пошатываясь вошел обратно в воду и мы снова проплыли тысячу ярдов (914,4 метра) сквозь медуз. К тому времени, как нас поймали с надувной лодки, он был в состоянии легкого шока. Но он не сдавался. Он никогда не переставал плыть. Это было именно то упорство, которого ждали инструкторы. Их цель состояла в том, чтобы развить выносливость, силу и навыки работы в паре пловцов — самой основной «командной» части UDT. И подводные работы — «U», и подрывное дело — «D» будут позже, если мы продержимся первые несколько недель.

Для группы моряков, прикидывал я, мы использовали много дерева на тренировках. «Дерево?» спросите вы. Бревна. Большие бревна. Длинные бревна. Тяжелые бревна — мы бежали по пляжу, подняв их над головой. Мы перепрыгивали через завалы из них. И они были использованы для особенно неприятной полосы препятствий на базе амфибийных сил в Литтл-Крик, которую мы любовно звали «Грязное Имя».

«Грязное Имя» представляло собой ряд бревен разной высоты и диаметра, вкопанных в землю. Цель состояла в том, чтобы перейти от одного бревна к другому, не падая и не касаясь земли. Бревна были искусно расставлены так, что если вы могли прыгнуть достаточно высоко к следующему бревну, вы обнаруживали, что не можете прыгнуть достаточно далеко; когда вы могли прыгнуть достаточно далеко, чтобы достичь следующего бревна, казалось невозможным подняться так высоко, как это было необходимо.

Для инструкторов это был способ выяснить, кто из нас был достаточно мотивирован, чтобы вызвать дополнительную энергию или адреналин, которые позволили бы нам завершить курс. Для нас мотивация состояла в том, чтобы попытаться перебраться с одного бревна на другое, не сломав себе шею или ноги, либо прыгнуть ближе и распластаться на занозистых краях бревен.

Кроме того, инструктора поощряли соревнования между экипажами лодок. Мы соревновались друг с другом в эстафетах по плаванию, лодочных гонках и бегу по суше. В отличии от взводов SEAL, насчитывающих четырнадцать человек, команды подрывников-подводников состояли из 20 человек. Причина заключалась в том, что двадцать человек были необходимым количеством людей для проведения 1000-ярдовой линейной разведки берега для десанта батальона морской пехоты США.

Взводы из 20 человек были созданы, когда первые команды UDT были собраны в Форт-Пирсе, штат Флорида, летом 1943 года; они продержались до 1983 года, когда боевые пловцы были расформированы и все стали бойцами SEAL.

SEAL более тощие: взвод SEAL состоит из двух лодочных экипажей, в каждом шесть рядовых и офицер.

Обоснование такой численности заключается в том, что одно из основных видов транспорта SEAL, малая надувная лодка, вмещает семь человек и их боевое снаряжение. Эти лодки могут сбрасываться с самолетов, как резиновые утята, или запускаться под водой с подводных лодок, поэтому удобны для скрытных или тайных операций.

Другие основные виды транспорта SEAL включают в себя штурмовые катера SEAL, которые представляют собой 28-футовую (прим. 8,5м) лодку из стекловолокна, приводимую в движение двумя 110-сильными двигателями «Меркурий» и вооруженную крупнокалиберными пулеметами и другими вкусняшками; бостонские вельботы, 16-футовые (прим. 4,9м) суда, которые мы использовали в Шестом отряде или 45-футовые (прим. 13,7м) средние десантные катера — катера «Майк», которые могли быть вооружены минометами и были полезны во Вьетнаме.

Тем не менее, самый нижний общий знаменатель транспорта, малая надувная лодка, и основное подразделение SEAL – лодочный экипаж из семи человек, являются элементами, которые никогда не менялись с создания SEAL в 1961 году; они используются и в Шестом отряде SEAL. Запомните эти числа. Вы встретитесь с ними снова.

Воскресенье, с которого началась наша пятая неделя, принесло в казарму заметную перемену настроения. Мы с Макдональдом обычно проводили воскресенья лежа на пляже и попивая пиво. Но в этот день все было по другому. Мы остались (в расположении — прим. ред), наблюдая, как двое парней, которые уже проходили курс, но по той или иной причине бросили его, побрили головы, а затем намазали красную краску.

— Интересно, что они знают такого, чего не знаем мы — сказал я Кену.

Мы узнали об этом вскоре после полуночи. Инструктора вышвыривали нас из мешков, свистели в свисток и колотили веслами и в следующие шесть дней мы спали не больше двух часов в сутки. Добро пожаловать на адскую неделю. У меня была проблема с адской неделей: я приспособился делать дела на бегу. В сегодняшнем флоте, возможно, этого было достаточно, чтобы меня оправдали. Только не в 1961 году. Они ни для чего не останавливались. Решение было быстрым: пока они гоняли меня вверх и вниз по пляжу, я обнаружил, что если я бегу достаточно быстро, запах того, что стекает по моей ноге и попадает в ботинки, остается за спиной — для следующего лодочного экипажа.

Инструктора преподнесли на Адскую неделю каждому из нас подарок. Каждому экипажу подарили БНЛ — большую надувную лодку — на время. Мы использовали ее в наших ежедневных «кругосветных круизах». О, они были веселые. Мы начинали с БНЛ на головах — коротышки подкладывали на шлемы десятилитровые канистры, чтобы нести свою долю веса, а инструктора уселись в них и били нас веслом для мотивации. Мы бежали, сбрасывали лодки в ряд дренажных канав, проходивших через огромную базу, гребли через них, подбирали лодки и снова бежали от ворот №5 к главным воротам на болотистые равнины в двух милях от них, спускали лодки в гавань и гребли через паромный канал курсом, идущим параллельно пляжам Чесапикского залива. Мы гребли какое-то время, затем плыли против течения к берегу, высаживались на берег, забирали наши любимые БНЛ и инструкторов, бежали мимо глазеющих туристов, возвращаясь по пляжу около двадцати одной мили, так как боевой пловец плывет, бежит, хромает и ползет. А еще за победу в этой гонке награждали. Первый экипаж, который закончил работу, получал отдых перед следующим забегом.

Последним ребятам доставалось поучаствовать в уникальных забавах и играх, под названием «Цирк». «Цирк» работал до тех пор, пока кто-то не уходил. Ты можешь уйти, повернув свой красный шлем, упав или умерев. Умереть было проще всего — это был единственный способ больше не подвергаться издевательствам со стороны инструкторов.

Издевательства были постоянными. Если вы засыпали, они обливали водой. В тех редких случаях, когда мы жрали в столовой, нам приходилось оставлять караульных у БНЛ, иначе инструктора их сдували (и нам приходилось накачивать их вручную). Так что мы врывались в столовую, жуткая толпа мерзких грязных вонючих матросов, ели без помощи посуды — вероятно, именно там было изобретено выражение вашего лица — и сменяли караул у БНЛ, чтобы они могли пожрать и отдохнуть несколько минут, прежде чем весь этот болезненный цикл начнется снова.

Инструктора следили за тем, чтобы мы всегда были мокрыми, замерзшими, усталыми или больными. К третьему дню мои ноги превратились в бардак: потрескавшиеся ногти, волдыри, которые гноились из-за песка и морской воды и руки в занозах от бревен. Даже голова болела (мы должны были все время носить стальные красные шлемы — примерно на второй день я понял, зачем эти покрасили свои головы в красный цвет). Мы ползли по грязи, окруженные боевыми зарядами, которые взрывались в нескольких ярдах от нас. Мы прошли через настоящий огонь, когда бежали по полосе препятствий.

И каждый раз, когда мы думали, что пробежим последний отрезок пяти-, восьми- , или десятимильного забега, нам говорили, чтобы мы взяли БНЛ и сделали тоже самое еще раз. Никто не умер и не попал в госпиталь, хотя было много растяжений и ушибов коленей, локтей, шей и плеч.

Худшим днем был последний, пятница. «День прости-прощай» или «Итак, прощай, морячок». Больше «кругосветных круизов», бега, полоса препятствий, оживляемая самыми мощными боевыми зарядами, жесткий заплыв, а затем последний тур вокруг пляжа в полной форме, стальном шлеме и мокром капковом жилете. У меня есть фотография, сделанная в «День прости-прощай» — я, должно быть, хорошо усвоил урок, потому что я прямо перед группой, бегу рядом с инструктором.

В субботу Джон С. Маккейн, командующий амфибийными силами, пришел, чтобы подбодрить примерно три дюжины из нас, переживших Адскую неделю. Мы приняли его слова близко к сердцу. (Должно быть, он дома тоже был вдохновляющим. Его сын, Джон, теперь сенатор от Аризоны, был военнопленным в Ханое, с 1967 по 1973 год, где он доказал свою твердость и мужество в условиях более жестких, чем те, которые мы когда-либо испытывали).

Мы были интересной группой — те, кто прошел через это, были закалены трудностями; мы были уверены, что не было никакой физической преграды, которую мы бы не преодолели. Горячая боль наших ран превратилась в теплое сияние гордости, потому что мы не сдались. Мы видели, как семь из десяти бросили, а мы — нет. Как будто меня внезапно приняли в клуб избранных, с его тайным рукопожатием и особым кольцом.

Потому что теперь, пройдя через издевательства и обряд посвящения, я отправлялся в Пуэрто-Рико и Сент-Томас, где мне предстояло узнать секреты храма: навыки глубоководного погружения и методы взрывных работ, которые сделают меня настоящим боевым пловцом.

Когда я оглядел тех из нас, кто выжил, я понял кое-что, что буду носить с собой всю жизнь. Это была простая, но хорошая истина: никогда не создавайте стереотипов. Никогда не предполагайте, просто глядя, что кто-то подходит для чего-то. Например, нет никакого физического прототипа для боевого пловца — или бойца SEAL, если на то пошло, хотя стереотипом наверное будет большой мускулистый парень, вроде Арнольда Шварценеггера.

Я был сложен как футболист. Но мой напарник, Кен Макдональд, выглядел как зубочистка. То, что было справедливо для UDT, было справедливо два десятилетия спустя и для самого элитного подразделения флота. Золотопыльные Близнецы из Шестого отряда SEAL, Фрэнк и Ларри, были ростом всего пять футов семь дюймов (1м 68см), Змей около пяти футов десяти дюймов (1м 75см), Индейский Еврей — около шести футов (прим. 1,8м), а австралийцы Мик и Скачки были размером с большой шкаф. Если у них и было что-то общее, так это огромная грудь и большие руки, развитые после долгих занятий на тренажерах, чтобы достичь большой силы верхней части тела, необходимой, чтобы лазить по канатам в скрытных морских штурмах. Но, в целом, не входящие в Шестой отряд бойцы SEAL бывают самых различных конфигураций. Однако в боевых условиях все они одинаково смертоносны.

В тренировочном классе 26 UDT мы тоже были всех форм и размеров. И наши личности были столь же различны, как и наши физические типы, некоторые из нас, вроде меня, были шумными — некоторые даже могли бы сказать неприятными — время от времени. Если бы там был открыт бар, вы бы могли найти меня там в нерабочее время, веселящегося до последнего звонка.

Другие были тихими, погруженными в свои думы мыслителями, проводившими свободное время за книгами.

Если бы мне пришлось классифицировать тех из нас, кто прошел отбор в UDT, я бы сказал, что всех нас связывает одна вещь — вместе мы были аутсайдерами, в отличии от билетных кассиров. Некоторые могли бы назвать нас социальными неудачниками, но это было бы преувеличением. Конечно, мы были бузотерами. Мы были агрессивны, и мы любили это показывать. Помоги Господь морпеху или матросу, который решил продемонстрировать, какой он крутой парень, взявшись за боевого пловца, потому что нас убьют раньше, чем мы позволим себя избить.

Но помимо агрессивности, выпендрежа и мачо-трепа, мы все были движимы чем-то, что толкало нас дальше, чем другие осмеливались пройти. Мы были ориентированы на миссию и делали то, что должны были сделать для ее достижения. Инструкторы сумели убедить нас или, может быть, мы сделали это сами, что нет ничего, что мы не могли бы сделать. Принципы, которыми я руководствовался в течении адской недели, я буду использовать снова и снова в течении следующих двух с половиной десятилетий, чтобы показать людям, которых я вел, что нет ничего, чего бы они не сделали. Моим людям не обязательно нравилось то, что они делали, но должны были делать все.

Мы были настоящей дикой бандой, эти три дюжины, которые пережили «Адскую неделю». Худощавые, злые и самоуверенные как пятисотдолларовые проститутки; именно на таких игривых молодых головастиков американские налогоплательщики должны тратить сотни тысяч долларов, чтобы научить их взрывать все подряд.

Именно это потом и произошло.

Представьте себе место, где есть неограниченное количество женщин, бесконечный запас выдержанной выпивки и свежих лобстеров, и все смертоносные игрушки, с которыми вы когда-нибудь хотели поиграть. Небеса, верно? Нет. Это место существует: оно называется Сент-Томас и именно туда нас, выживших на «Адской неделе», отправили на десять славных недель тренировок. Мы действительно тренировались. Нас учили ориентироваться под водой, используя только компас, отвес и глубиномер. Это требует концентрации, потому что под поверхностью легко дезориентироваться. Однажды мы с Маком здорово заблудились, нам повезло, что мы не утонули. Мы получили невероятное количество огорчений от офицеров-инструкторов за нашу маленькую эскападу, но мы также получили ценный урок: если вы будете дурачиться, то вы можете умереть. Это мысль раньше действительно не приходила мне в голову.

Нас отправили проплыть с Рузвельт-Роудс, Пуэрто-Рико, на остров Вьекес, в семи милях к востоку. (Мы назвали Рузвельт-Роудс «Руси Роудс». Роудс — ROADS, означало «Retired On Active-Duty Service», то есть, уволившихся в запас, в честь тех, кому посчастливилось нести там постоянную службу.)

Фраза «Двигалась ли земля для вас?» во время нашего пребывания в Сент-Томасе и Пуэрто-Рико приобрела совершенно новый смысл. Мы изучали тонкое искусство размещения «бангалорских торпед» (специальные удлиненные заряды для проделывания прохода в заграждениях — прим. перев.) так, чтобы они пробивали зияющие дыры в защитном периметре из колючей проволоки. Мы тренировались уничтожать бетонные доты ранцевыми зарядами. Мы научились взрывать канал для десантного катера через риф. Я открыл для себя радости динамита, нитровзрывчатки и пластита и умудрился при этом сохранить все десять пальцев на руках. Нас обучили основам подводного плавания с аквалангом и мы впервые воспользовались безпузырьковым автономным аппаратом немецкого производства «Драегер».

И мы плавали. О, как мы плавали. Один из наших веселых наставников, остроумный лейтенант из Новой Англии по имени Алиотти, давал нам дополнительные заплывы по субботам, чтобы держать нас подальше от дурного влияния демонов рома и распутных женщин. Хуже того, он заставлял нас тащить на буксире похожий на пузырь морской якорь, в то время как он и его спутница отдыхали на плоту и наблюдали за нашей борьбой.

«Чтобы сделать вас сильными и мужественными боевыми пловцами» — говорил он нам, когда мы жаловались.

Нам не потребовалось много времени, чтобы полностью освоиться в воде; мы научились справляться с неожиданностями (этот бардак, например, когда у вас идет кровь носом, на глубине в пятнадцать саженей от лопнувших пазух. Внутренняя часть маски заполняется и вы задаетесь вопросом, нужно ли избавляться от крови, потому что рядом в воде есть барракуды, мурены и акулы. Вы все равно чистите маску. И вы выживаете). Так что мы взрывали все подряд, плавали, стреляли из «масленок» 45-го калибра (Grease gun — жаргонное название пистолета-пулемета М3А1 за характерные очертания ствольной коробки и ствола, напоминающие смазочный пистолет. Прим. перев.) и пистолетов .38-го калибра — оружия, которое в те дни предпочитали UDT – и загорали на солнце.

Но, в основном, мы веселились. Мы демонстрировали наши тела в спортивных сандалиях из буйволиной кожи, шортах и облегающих рубашках-поло всякий раз, когда забредали в Шарлотта-Амалию, столицу Сент-Томаса — что случалось практически каждую ночь. Мак познакомился с леди из Нью-Йорка, занимавшейся дизайном ювелирных украшений; я познакомился с учительницей из Нью-Джерси. Примерно в девять мы вчетвером отправлялись в клубы, танцевали, пили ром и кока-колу до часу ночи, а затем отправлялись на пляж или домой к девочкам, для уникальной формы гетеросексуальной физической подготовки, которую, я думаю, можно было бы назвать «концентрированными горизонтальными упражнениями для таза», выполняемыми в быстрой последовательности. Примерно в пять мы просыпались и трусцой возвращались на базу на окраине Шарлотта-Амалии, делали несколько быстрых вдохов чистого кислорода для получения энергии, а затем отправлялись прямиком на гимнастику. Мы должны были: если мы пропустим утреннюю зарядку, мы не получим свободу ночью. И Боже упаси, чтобы мы пропустили хоть одну ночную вылазку.

После того, как мы впервые испытали тропическое блаженство, мы вернулись в реальный мир — Литтл-Крик, где участвовали в так называемых учениях Зулу 5 Оскар. Это было изучение методов УиП — уклонения и побега, где мы научились подплывать к кораблям, прикреплять к корпусам магнитные мины и уходить незамеченными. Я, также, получил опыт плавания под паромами во время УиП. Роль моряков в учениях Зулу 5 Оскар заключалась в том, чтобы поймать нас на грязном деле. Им это никогда не удавалось.

В октябре 1961 года я был назначен в UDT-21, базирующийся в Литтл-Крик; наконец я стал полноценным боевым пловцом. Честно говоря, я был всего лишь младшим боевым пловцом, без какой-либо настоящей специальности боевого пловца.

Я еще не получил квалификацию водолаза и не прошел обучение прыжкам.

Но все это не имело для меня никакого значения. Это было похоже на жизнь во сне.

Флот меня кормил, одевал, дарил замечательные игрушки, а когда я не плавал и не взрывал все подряд, то мог пойти выпить с приятелями и выбить дерьмо из людей в барах. Не то, что бы мы что-то начинали, но, так или иначе, самые большие морские пехотинцы и матросы всегда затевали с нами драки. Может быть, это была наша зауженная униформа с неуставными деталями, подшитыми на манжеты блузы. Может быть, наше отношение. У нас был очень агрессивный настрой. Это еще мягко сказано. Как бы то ни было, мы, похоже, постоянно ввязывались в драки. Более того, казалось, что мы всегда ввязываемся в драки — и побеждаем. Это великолепный способ установления доверия.

Квалификация водолаза была на первом месте. Я вернулся в Сент-Томас на шесть недель, чтобы насладиться лангостино, теплой водой, горячими женщинами и ромом. В конце курса я был загорелым, подтянутым, хорошо отдохнувшим и щеголял «большими часами для маленьких дятлов» из нержавеющей стали «Тюдор дайвинг уотч», которые вам вручали после получения квалификации.

Следующим стали прыжки с парашютом. Я был отправлен в Форт-Беннинг, штат Джорджия, для воздушно-десантной подготовки. Я прибыл туда в качестве члена Зоопаркового Взвода. Зоопаркового, потому что он включал в себя Кролика (как у Джона Френсиса), Пташку и Лиса, все мы устраивали животные вечеринки, в постоянной охоте на пиво и кисок.

Как только я получил квалификацию, я обнаружил, что мне настолько нравится прыгать, что я начал прыгать с парашютом по выходным, экспериментируя с новыми «плоскими» парашютами. В UDT мы прыгали только статические прыжки — используя старомодные уставные 35-футовые параболические парашюты. По традиции, это называется прыжками с вытяжным фалом. Я всегда думал об этом как о технике обезьяны-на-поводке.

Я был очарован новыми 28-футовыми плоскими парашютами. В то время они использовались в основном как спасательные парашюты для пилотов, но я считал, что они имеют реальные возможности в боевых ситуациях.

Конструкция делала их более управляемыми, чем 35-футовые с вытяжным фалом. Они стали еще более маневренными, после того как мы сделали отверстия новой конструкции в куполе и добавили дополнительные управляющие тяги, чтобы действительно могли управлять собой в воздухе. Мне также нравилась идея иметь собственный вытяжной шнур, вместо того, чтобы прыгать с закрепленным вытяжным фалом, который делал всю работу. Это означало, что я могу выполнять свободное падение. Мысль о свободном падении была восхитительна.

А делать это было еще лучше. Свобода беззвучно лететь по небу, когда ветер свистит мимо твоего тела, не была похожа ни на что, что я когда-либо ощущал раньше. Это было то же самое чувство свободы, которое я ощущал под водой, но плыть на высоте пяти или десяти тысяч футов было еще лучше: здесь я мог дышать и видеть все на многие мили вокруг. Я поднимался столько раз, сколько мог, прыгая со все больших и больших высот, позволяя себе падать все ближе и ближе к земле, прежде чем потянуть и открыть парашют. Я терпел неудовольствие инструкторов, но понимал, что в бою ты в меньшей степени мишень, находясь в свободном падении, чем в ленивом дрейфе. Так зачем открываться на высоте пяти тысяч футов (прим. 1500м) и позволять какому-то вражескому взводу превратить тебя в мишень, когда ты можешь раскрыться на высоте в пятьсот футов (прим. 150м) и остаться в живых?

Я научился укладывать и настраивать парашюты. Я купил себе спортивное «крыло», которое модифицировал, чтобы сделать более маневренным. Я покупал все книги по прыжкам с парашютом, какие только мог найти и изучал хитросплетения построения прыжка, так чтобы вы приземлялись именно там, где хотите, несмотря на термические воздействия, нисходящие потоки, снос ветром и тысячи других мелких переменных, которые могут привести к сломанным костям или разбитому черепу.

Несмотря на то, что вы должны были стать квалифицированным парашютистом, ни в одной из команд UDT в пятидесятые или шестидесятые годы не было интенсивной парашютной программы: всей прыжковой подготовкой занималась Армия. На самом деле, путешествие туда и обратно для одного паршивого тренировочного прыжка могло занять целый день. Вблизи Литтл-Крик не было никаких сооружений, поэтому нам приходилось убеждать одного из пилотов с базы ВВС Лэнгли — через залив Норфолк, доставить нас в Форт Ли, сто миль к западу от Питерсберга, штат Вирджиния или примерно на то же расстояние к северо-востоку от Форт-Эй-Пи-Хилл, где были подготовленные зоны выброски. Найти пилота было несложно, так как все «водители автобусов» ВВС США — пилоты транспортной авиации, должны были регулярно проходить квалификацию в КВДИП — компьютеризированном воздушно-десантном имитаторе полета. Если пилот все делает правильно, то сбрасывает 82-ю воздушно-десантную дивизию прямо на заданную цель. Если пилоты делают это неправильно, вы получаете Гренаду, где зоны выброски были пропущены, временной график пошел наперекосяк и десантники были поставлены под угрозу. В большинстве случаев пилоты делают это неправильно.

В любом случае, вылетали ли мы с Форт-Ли или из Форта Эй-Пи-Хилл, мы делали один прыжок, а потом звонили в домой, в Литтл-Крик, и ждали автобус, который отвезет нас обратно. Большую часть времени мы проводили в ожидании в том или ином заведении, где подавали прохладительные напитки. Иногда к нам приходили гости, джентльмены в армейском хаки, которых — после обмена подобающими любезностями — мы превращали в пасту.

В течении первого года или около того, как я стал боевым пловцом, у меня было два уникальных опыта. Во-первых, я женился. Счастливицей оказалась Кэти Блэк, которую я так старательно пытался столкнуть в бассейн на Увингстон-Авеню в Нью-Брансуике, летом 1958 года. С тех пор мы встречались. Я видел ее каждый раз, как приезжал домой на побывку и в то время это казалось хорошей идеей.

В начале шестидесятых вы не сожительствовали, если были из хорошей католической семьи (или даже как я, из плохой католической семьи). Таким образом, мы узаконили наши отношения.

Она сказала, что готова мириться с долгими периодами моего отсутствия дома; мне она очень нравилась и мы были симпатичной парой. У нас не было пышной церемонии, но она была милой. Потом у нас был короткий медовый месяц, Кэти забеременела, а я отправился в шестимесячный круиз по Средиземному морю.

Типичный военно-морской брак.

Второе, что со мной случилось, я стал лабораторным животным. Это была поэтическая справедливость. Кого вы найдете в наших лабораториях? Крыс, обезьян и лягушек, верно? Так что нет более совершенного животного для испытания новой системы воздушной эвакуации, чем человек-лягушка — боевой пловец.

Она называлась «Система воздушной эвакуации Фултона» или «Небесный крюк» и я вызвался в качестве подопытного лягушонка на ВДО или временные дополнительные обязанности, что в итоге привело меня из Сент-Томаса в Панама-Сити, Флорида. «Небесный крюк» был разработан для эвакуации оперативников сил специального назначения или агентов ЦРУ в тылу врага, скрытное и эффективное извлечение особо важных персон или эвакуации (в бессознательном состоянии) вражеских пленных, захваченных нашими войсками. (Речь идет о системе Surface-to-air recovery system, STARS – прим. перев.)

Принцип был прост. Извлекаемый забирается в костюм кролика, который представляет собой усиленный цельный комбинезон с капюшоном, который снабжен тяжелым нейлоновым тросом, радиокабелем и гарнитурой в капюшоне. Трос привязывается к эластичному концу для тарзанки, длиной около восьмисот футов (примерно 244 метра — прим. перев.) которая, в свою очередь, прикрепляется к гелиевому воздушному шару, удерживаемым тросом.

Затем низколетящий самолет, оснащенный выносными опорами и зацепляющими штангами, проходит на скорости около 130 узлов или около того и цепляет линь под воздушным шаром. Линь автоматически фиксируется на лебедке с помощью пиропатронов. Затем, в зависимости от типа самолета, который выполняет подхват — извлекаемый втягивается внутрь, либо через люк в брюхе, либо вверх по хвостовой рампе и алоха, бон вояж и сайонара.

Систему тестировали, в основном, с помощью мешков с песком, хотя в испытаниях участвовали также двадцать два человека — лабораторные крысы — представители компании и оперативники армейских сил специального назначения. Я был первым добровольцем флота и первым подобранным, который подхвачен без какой-либо аварийной резервной парашютной системы.

Я прибыл на аэродром возле Панама-Сити, переоделся в костюм кролика, пристегнулся, присел на корточки, обхватив колени руками, и стал смотреть, как военно-морской самолет Грумман С-2 «Трекер» накренился и пошел прямо на меня на высоте около пятисот футов (прим. 150м). Он пролетел над головой и зацепил линь, прикрепленный в воздушному шару. Я почувствовал что линь пошел, сделал шаг или полтора, а потом шу-у-у-ух, начался разговор о твоем положении! Я чувствовал себя так, будто летел на конце огромной резиновой ленты со скоростью 130 узлов. Я хапнул, наверное, около шести g – взмыл в воздух как мультяшный персонаж, чьи стометровые руки не могут удержаться на подоконнике или ветке дерева.

Земля сказала «прощай». Линь тянул меня выше самолета — я летел значительно выше горизонтали — а потом началось снижение.

В этот момент мне пришло в голову, что, возможно, мне следовало надеть парашют. Я имею ввиду то, что проходит через мозг обезьянки, вроде: «Хорошо, меня подкинули. Итак, я лежу на спине и двигаюсь со скоростью 120 узлов или около того. Но двигаюсь ли я потому, что меня тянут, или веревка оборвалась и я двигаюсь сам по себе — и вот-вот шлепнусь?»

Единственным способом выяснить это — посмотреть самому. Поэтому я сделал «ножницы» и перевернулся на живот.

Потрясающе. Теперь, вытянув шею по ветру, я мог видеть самолет — и линь — и знал, что я в порядке. Я попытался вызвать экипаж, но рывок оборвал радиокабель и гарнитура стала бесполезна. Так что я решил немного поразвлечься.

Я сделал «горб» — перекатывая плечи вперед и волоча руки, как вы делаете в свободном падении с парашютом, чтобы переместиться в сторону, и поднял свое тело на уровень верхней части фюзеляжа. Затем, выставив руки по бокам, я обнаружил, что могу ворочать направо и налево.

Я начал кататься как на водных лыжах позади «Трекера», обрезая винт по левому и правому борту. Я попытался помахать пилотам, но обнаружил, как позднее написал в своем отчете, что слишком резкая активация любой из моих конечностей приводит к последствиям от турбулентности. Проще говоря, если я буду двигаться слишком сильно, я начну вращаться в штопоре. Не слишком приятное ощущение.

Так что следующие пятнадцать минут я лениво раскачивался вправо-влево, пока экипаж втаскивал меня внутрь, гадая, что же, черт возьми, там происходит. Когда я был уже рядом, я снова перевернулся на спину, наклонился, схватил себя за лодыжки и свернулся клубком. Это действие опустило меня, так что я качнулся, как маятник, и позволил им легче втянуть меня в трюм «Трекера».

Моя голова оказалась на уровне палубы. Я протянул руку и залез в люк, ухмыляясь явно встревоженному борттехнику, который управлял лебедкой.

— Доброе утро, шеф.

— Что там у тебя, черт побери, творилось? Чертов трос качался во все стороны. Мы думали что ты без сознания, ранен или переломан.

— Я просто малость покатался, как на водных лыжах, шеф.

— Не выпендривайся тут, ты, дерьмомозговый тупоголовый мудила.

— Ладно, шеф, вы меня поймали. Я не катался на водных лыжах.

Он торжествующе улыбнулся.

— Я занимался бодисерфингом! (Бодисерфинг — катание на волнах без приспособлений. Прим. перев.)

Когда мы приземлились, я проинформировал кучку офицеров и представителей компании о том, что произошло и что думаю о системе. Я не стал им рассказывать о воздушном катании в стиле водных лыж, хотя и предположил, что если извлекаемый не будет обладать достаточной прыжковой квалификацией, то лучше бы его руки были связаны, чтобы он не мог пострадать от последствий турбулентности.

Один из офицеров, капитан 1-го ранга, отвел меня в сторону и сказал, что, по его мнению, я сделал профессиональный доклад. Он похвалил меня за умение говорить и добавил, что у меня явно есть инициативность.

— Почему бы тебе, Марсинко, не поступить в школу кандидатов в офицеры? — спросил он.

Он объяснил, что военно-морской флот ежегодно принимает пятьдесят кандидатов из рядовых для участия в так называемой «Программе интеграции офицеров» и оказался именно тем, кого они искали.

— Я с удовольствием напишу тебе рекомендательное письмо.

— Ну, сэр — сказал я ему — Дело в том, что я не уверен, что ШКО для меня. Прямо сейчас я бы предпочел стать старшим в команде, чем главнокомандующим всем чертовым ВМФ.

— Как так?

— Вы знаете старшин, сэр, они умеют все делать по-своему. Они обладают реальной властью в военно-морском флоте. Ничто не двигается, пока старшина не скажет об этом — включая адмиралов.

— Как офицер, ты мог бы кое-что сделать.

— Я в этом не уверен, сэр.

— Почему, Марсинко?

— Черт возьми, сэр, во-первых — я бросил учебу в старших классах и мне придется иметь дело со всеми этими офицерами-выпускниками Академии, так что я с самого начала окажусь в невыгодном положении. Так чего же мне ждать в перспективе? Вероятно, младший офицер на каком-нибудь корабле. И, честно говоря, быть младшим офицером флота — прошу прощения сэр, надзирающим за какими-нибудь расхристанными матросами, ну, я лучше побуду в команде. Мы плаваем. Мы ныряем. Мы прыгаем — мы постоянно в деле.

Он пожевал свою трубку и кивнул, как кивают офицеры, только что выключившие все системы.

— Ну, если когда-нибудь передумаешь, дай мне знать.

Боевой пловец Ричард Марсинко в расцвете сил

Глава 5

В конце-концов, я передумал насчет моего поступления в Школу кандидатов в офицеры. Но это было связано не столько с тем, что какой-то капитан 1-го ранга написал мне рекомендацию, сколько с просоленным старшиной по имени Эверетт Э. Барретт. Барретт был специалистом по обезвреживанию взрывчатых веществ и боеприпасов и специалистом по вооружению, ставший шефом, когда я был назначен во второй взвод UDT-21. Второй, только по счету, взвод, как мы его называли.

Если у меня и был морской папа, то это был Эв Баррет. Поговорим об этом типе. Барретт был идеальной киноверсией главного старшины — его бы сыграл кто-нибудь вроде Уорда Бонда, если бы Уильям Холден не ухватил эту роль первым.

Я думал о нем, как о старике, хотя ему, вероятно, было только около тридцати, когда я его встретил: жилистый, сероглазый с резкими чертами лица человек ростом около пяти футов и десяти дюймов (прим. 178см), с белыми — очень коротко постриженными — волосами и отсутствующим безымянным пальцем на левой руке из-за слишком большого увлечения взрывными устройствами. У него было хриплый голос лягушки-быка, которые опережал его примерно на пятнадцать секунд (вы всегда слышали Эва Баррета прежде, чем его видели) и он рычал неразборчивые ругательства в бесконечном потоке и хитроумных комбинациях — все с плоским акцентом на гласных жителя Новой Англии. Термин «морская ругань» был, вероятно, придуман Эвереттом Э. Барреттом. Он не был образованным человеком — по крайней мере формально. Он читал вдумчиво и писал фонетически. Это как Ф-О-Н-Е-Т-И-Ц-К-И. И я не раз его ловил, читающего нам новый регламент с бумагой вверх ногами. Но вверх ногами или нет, он просматривал его, а затем столкнувшись с каким-нибудь беднягой-лейтенантом декламировал кучу официальных параграфов. Столкнувшись с представлением Барретта, большинство офицеров слегка сгибались в коленях, отвечая:

— Да, конечно, шеф, как скажете.

И они были готовы. Барретт знал, как напугать офицеров до смерти.

Но он был хорош. Он до смерти пугал не только офицеров, но и всех нас, включая меня. Во время моего первого круиза в составе UDT-21 по Карибскому морю, рация на одной из наших лодок вышла из строя как раз перед началом десантных учений. Может я и был радистом, но не специалистом по электронике. Для Барретта это не имело значения.

— Марсинко, ты, бипикающий мамососунок, тащи сюда свою тощую вихляющую жопу — прорычал он мне.

Я подхватил свою тощую вихляющую жопу и предстал пред ним во всей красе.

— Ты, мть твою, берешь эту растудыть-перетудыть рацию, бдь, которая пшла по растудыть ее в клюз и чинишь ее до завтрашнего утра, бдь, или я тебе буду растудыть-втудыть дрть задницу всю следующую, бдь, неделю растудыть-затудыть.

-Айе, бдь, айе, шеф.

Так вот, я не отличал транзистор от резистора, а фильтр от радиолампы. Но я разобрал схемы и работал всю ночь, а на следующее утро каким-то образом — я до сих пор не знаю, как и что я сделал — я собрал эту чертову рацию, и она заработала.

Не то, чтобы я беспокоился о том, что Барретт будет надирать мне задницу всю следующую неделю — хотя шеф был вполне способен заставить меня лететь ей вперед следующие сорок восемь часов. Просто у него была сверхъестественная способность успешно бросать вызов людям, заставляя сделать их больше, чем они считали возможным.

Всякий раз, когда кто-то говорил Эву Барретту «Но шеф, это невозможно», Барретт смотрел на него снизу вверх и говорил: «Просто растудыть, сделай это и заткнись, затудыть.»

Барретт вцепился в меня как дрессированный сторожевой пес в пах грабителю, схватив за яйца — и не отпускал.

Это было всегда, «Марсинко, сделай это, растудыть-втудыть», и «Марсинко, ты никчемный растудыть-взатудыть балабол, тащи сюда свою растудыть-затудыть жопу с затудыть снарягой».

Когда мы отправлялись на остров Вьекес для маневров и ночевали в палатках на пляже, он заставлял нас патрулировать местность и разгребать песок дважды в день.

Вьекес всегда считался временем каникул для взводов UDT. Вы ныряли за устрицами и лангустами, пили пиво и ром, бездельничали на пляже и работали над своим загаром.

Но только не под командой Эва Барретта. Он заставил меня собрать пустые банки всего взвода из-под пива, наполнить их песком и построить стены маленьких патио перед палатками. Он проектировал (а мы строили) крыши патио из пальмовых листьев и колокольчики из пивных бутылок. В какой-то момент он усадил взвод и научил нас делать шляпы из пальмовых листьев, считая, что мы недостаточно заняты.

Боевые пловцы делающие шляпы из пальмовых листьев? А? Но для Барретта изготовление шляп из растудыть их пальмовых листьев означало, что мы должны взбираться на самые высокие, растудыть-втудыть их пальмы, чтобы добыть самые нежные, зеленые, самые пышные втудыть их пальмовые листья на всем, затудыть его, острове. Никаких одеревенелых листьев для Эва Барретта. И если вы никогда этого не делали, то забраться на 45-футовую (прим. 13м) пальму — это работа.

Дело в том, что я никогда не возражал против измывательств, криков и постоянного внимания. Я рано понял, что чем больше Барретт драл тебя, тем больше он о тебе думал — поэтому он пинал меня по заднице, пока я не сдал экзамен, эквивалентный средней школе. И он позаботился о том, чтобы я прошел углубленную подготовку по прыжкам. И он оттачивал мои административные навыки, заставляя меня печатать все его отчеты по взводу. И в конце-концов, он убеждал и умасливал, и запугивал, и тиранил, и выкручивал мне руки до тех пор, пока я не подал на вступительные экзамены в Школу кандидатов в офицеры — и не сдал их.

Когда мы возвращались в Литтл-Крик, он приводил меня домой на ужин и я весь вечер просиживал с Барреттом и его женой Делией, попивая пиво и слушая его рассказы о старом военно-морском флоте. Почему он усыновил меня — ведь именно это он и сделал — я до сих пор не знаю. Я был не первым моряком, которого он взял под свое крыло, и не последним. Но я рад, что он это сделал, потому что, вероятно, он провел со мной больше времени между 1961 и 1965 годами, как в UDT-21, так и в UDT-22 (новом подразделении, сформированном в 1963-м году, куда был переведен второй взвод Барретта), чем мой отец за всю жизнь. И, честно говоря, если бы вы были буйным юнцом в свои двадцать с небольшим лет (а я был) и вы искали позитивную мужскую ролевую модель (а я, вероятно, искал), вы могли бы сделать чертовски много худший выбор, чем Эверетт Э. Барретт, боец UDT, командир взвода, специалист по разминированию и вооружению.

Я был хулиган. Например, когда второй взвод отправлялся в поход, мне и моему другу приходилось зачищать камбуз от матросов.

Здесь уместно небольшое пояснение. На борту корабля существует жесткая кастовая система. Офицеры живут в Офицерской Стране, где рядовая блевота не отсвечивает без уважительной причины.

У старшин обычно есть свой козлиный загон — собственный камбуз и кают-компания, а остальной экипаж питается на общем камбузе. Таким образом, мы и морские пехотинцы оказывались на самом дне пирамиды. Мы были классифицированы как десант, не как члены экипажа, и поэтому нам все доставалось в последнюю очередь. Мы ели последними. Мы принимали душ последними. Мы срали последними. И в случае крайней необходимости, мы умрем первыми, но взводы UDT – это маленькие сплоченные группы. Мы спали вместе, делили обязанности, плавали в парах и нам хотелось принимать пищу своей группой, а не идти на камбуз и втискиваться поодиночке среди незнакомых матросов или (что еще хуже) морпехов.

А я тогда был известен как Чудик. Чудик, потому что я был достаточно чудиком, чтобы наводить лоск на подошвы своих ботинок, а не только на их верх. Мой кореш, Дэн Змуда, настоящее имя Змудаделински, псевдоним Грязь, и я разработали метод, с помощью которого можно было убрать достаточное количество матросов с камбуза, чтобы второй взвод мог есть вместе за одним столом.

Разработанная нами методика была проста и эффективна. Сначала мы заходили в столовую и наполняли наши подносы до отказа едой — всем, от супа до орешков, на одном подносе. Потом я садился среди группы чистых, опрятных, хорошо одетых матросов и здоровался с ними.

— Добрый день, джентльмены, — вежливо кивал я.

Потом Грязь с глухим стуком падал на соседний стул.

— Здорово, соседи по обжорке — добавлял он вежливо, как йомен.

Сердечные приветствия, должно быть, были связаны с внешним видом Грязи. Он был сложен как пожарный кран и так же прочен, и он как бы постоянно наклонялся, словно навстречу ветру. Его круглая бульдожья челюсть вызывающе выпячивалась, большой славянский нос (сломанный во множестве драк) был слегка перекошен. Остальная часть его польского лица выглядела как обработанная пескоструйкой. Даже когда он улыбался, в его глазах появлялось это удивительное дикое выражение — что-то вроде «смотрите внимательно, вот оно», улыбка, любимая Халком Хоганом как раз перед тем, как он разобьет Андре Гиганта (Халк Хоган и Андре Гигант — звезды профессионального реслинга 80-х годов прошлого века, прим. перев.).

Талисманом команд подрывников-подводников является злобный лягушонок по имени Фредди. Он носит матросскую фуражку «Дикси», надетую под щегольским углом. В уголке его рта надежно зажат окурок сигары. В правой руке у него зажженая динамитная шашка, а в глазах — безумный блеск. Грязь приобретал такой же вид и большинство матросов находили это тревожащим.

Он идеально подходил на роль Хантца Холла для моего Лео Горси. (Пара игравших в дуэте актеров 30-х годов, примерно как сейчас Стивен Фрай и Хью Лори. Прим. перев.)

Затем Грязь, который обычно ел десерт перед тем, как съесть первое блюдо, брал нож с чужого подноса, намазывал толстый слой мороженого — вкус не имел значения — поверх стейка Солсбери, добавлял полбутылки соуса и начинал есть. Грязь ел очень быстро — и без помощи столовых приборов, это было повторением Адской недели, за исключением того, что мы с Грязью были единственными за столом, кто прошел через Адскую неделю.

Я всегда начинал свою трапезу с гороха. Я его ел, засасывая через нос. После первых двух вшвыркиваний, я оглядывался и причмокивал губами.

— М-м-м-м. Отлично!

Если в этот день не было гороха, то обычно были спагетти.

Я втягивал спагетти так же через нос, хотя обнаружил, что если соус маринара был слишком острым, у меня слезились глаза.

Если тонкие методы не срабатывали, мы переходили к грубым.

— Кофе, мистер Грязь? — спрашивал я.

— Конечно, мистер Чудик.

— Сливки?

— Нет, спасибо мистер Чудик.

— Сахар?

— Полагаю, что тоже нет.

— Сопли? — я прочищал нос в его чашку.

— Восхитительно.

И он выпивал его залпом.

Мы обнаружили, что примерно через три дня таких выступлений слух о них распространился. К концу первой недели пребывания в море нам с Грязью было достаточно зайти на камбуз, загрузить подносы и направиться к столу. Он освобождался еще до того, как мы усаживались.

Когда Барретт услышал, что мы проделываем с Грязью, он просто взбесился.

— Дачерттепобери, Марсинко — прорычал он — Я не могу тебя на растудым-тудыть пять минут оставить, чтобы ты на свою растудыть-едремть-тудыть жопу приключений растудыть-затудыть не заполучил.

В дополнение к заболевшим ушам Грязь и я получили дополнительные наряды. Это был уникальный способ Барретта сказать «спасибо» за представления, которые позволили взводу есть вместе. Мы с Грязью страдали молча. Мы знали, почему он это сделал: если бы он этого не сделал, он бы огреб неприятностей в старшинском загоне для козлов и поэтому, чтобы сохранить мир, он нас вздрючил.

Я получил уведомление, что меня приняли в школу кандидатов в офицеры сразу после того, как я отправился на шесть месяцев в Средиземное море, на борту «Рашмора», старинного десантного корабля-дока времен Второй мировой. Это был настоящий прощальный тур. У меня была вся обычная работа в взводе: разведка пляжей перед десантными учениями, отработка подрывов при разминировании, участие в учениях Зулу-пять-Оскар, с уклонением и побегом, которые были частью продолжающейся подготовки UDT-22. А потом была черная работа: печатание для Барретта отчетов и служебных записок, обслуживание оборудования и поддержание своей квалификации в области водолазного дела и прыжков с парашютом.

Вдобавок ко всему, я стал все больше и больше времени проводить в Стране Офицеров, наблюдая за тем, как они действуют, как они выполняют свои обязанности, как они живут в своей кают-компании. Время от времени я поднимался на мостик, где командир нашего десантного корабля-дока, капитан 1-го ранга Б. Б. Уитэм, даже давал мне пару раз порулить, после того как Баррет сообщил ему о том, что меня приняли в Швалку Курячьих Отбросов, как ее ласково называют на флоте. Будучи закоренелым новоангличанином, шкипер Уитэм позаботился о том, чтобы я получил начатки офицерского мастерства. Он даже знал обо мне достаточно, чтобы правильно ко мне обращаться — как к старшему матросу Чудику.

Конечно, теперь, когда я собирался стать офицером и джентльменом, мы с мистером Грязью полностью отказались от наших представлений на камбузе. Это был великий поступок, но даже великие деяния должны когда-нибудь заканчиваться. Кроме того, кто захочет, чтобы его звали энсин Чудик?

Не то, чтобы я надел на себя мантию респектабельности. Например, когда мы встали в Неаполе за припасами, я садился за руль грузовика, который нам выделяли. Моя логика была проста: я собирался управлять кораблем; управление есть управление; почему бы мне не получить всю возможную практику? Неаполь — холмистый город и там есть длинные тоннели с пешеходными тротуарами, расположенными рядом с дорожными полосами (только дураки ходили по этим узким тротуарам в тоннелях, потому что неаполитанцев сравнивают с дикарями из Бейрута, когда речь заходит о вождении).

Теперь, поскольку у нас были колеса, мы могли найти время, чтобы сделать одну-две остановки для общественных напитков по пути к складу снабжения, что приводило к отставанию от графика. Я часто брал на себя задачу наверстать упущенное время, забираясь двумя колесами на тротуар и задевая стены тоннеля, чтобы обогнать медленно идущий транспорт. Этот прием не слишком радовал ни старшину, ни восьмерых боевых пловцов, ехавших сзади, ни весь автопарк.

Барретт попытался исправить мой стиль вождения в своей характерной дружелюбной манере, педантично объяснив мне, что растудыть их маменьку грузовики не предназначены для езды по затудыть их, тротуарам и обочинам.

Я кивнул и поехал дальше.

— Понял, шеф, виноват.

Виноват, конечно.

Я «достал» Барретта за неделю до того, как отбыл в ШКО. У нас были запланированы прыжки с парашютом. Я уже привлек недовольное внимание кэптена Уитэма, низким раскрытием — ожидая, пока я не окажусь ниже тысячи футов (прим. 300м), чтобы дернуть за кольцо. Уитэм чувствовал себя в большей безопасности, когда мог наблюдать в бинокль, как мы открываем парашюты. Мысль о прыжке HALO (с большой высоты с низким раскрытием) заставляла его потеть. Я был полон решимости заставить его сбросить фунтов восемь, за счет потери жидкости.

Последним моим прыжком был прыжок в воду по правому борту десантного корабля. Верхушка мачты корабля находилась на высоте 138 футов (прим. 42м) над палубой. Я сказал взводу, что я буду опускаться так низко, что окажусь вровень с верхушкой мачты, когда раскроется парашют. На самом деле, я сказал всем, кого смог найти, что собираюсь раскрываться на 138 футах, за двумя примечательными исключениями: Шкипера Уитэма и Эва Барретта. У меня даже был парень по имени Темный Боб, расположившийся на палубе с 16-мм звуковой кинокамерой.

Мы поднялись, набрали высоту, вошли в зону и прыгнули. Когда я позже смотрел фильм, это было замечательно. Все парашюты раскрылись очень высоко. А потом я падаю. Падаю. Падаю. Пока камера следила за мной все ближе к воде, вы отчетливо слышали голос Барретта на звуковой дорожке:

— Вот мудак. Вот гребанный мудак. Вот же гребанный тупой мудак. Дергай это чертово кольцо, Марсинко, ты гребанный херосос, пилотколизный дерьмопроглот, выродок мудозвонный, дергай это чертово кольцо.

Я знал, когда нужно понимать намеки, поэтому дернул кольцо. Я настроил парашют для низкого раскрытия. Он развернулся мгновенно. У меня было время на один рывок при открытии, когда я поравнялся с мачтой, а затем — всплеск — я вошел в воду.

Я нырнул, скинул обвязку и вынырнул смеясь.

Барретт и Б. Б. Уитэм не нашли забавным этот трюк.

Шкипер даже не стал дожидаться, пока я поднимусь на борт.

— Марсинко, читай по губам. Ты, мать твою, под домашним арестом — рявкнул он в мегафон.

Баррет решил, что мне понадобится новая дырка в заднице, и тут же набросился на меня.

Примерно через неделю я отбывал в Штаты.

За день до моего убытия шеф Барретт вызвал меня в козлиный загон и велел сесть. Он достал пару банок пива, открыл их и одну протянул мне.

— Дик, — сказал он, — Я думаю, у тебя все получится. Из тебя выйдет хороший офицер — если ты не слишком будешь валять дурака и будешь относиться к делу серьезно.

— Спасибо шеф. Я буду.

Он кивнул.

— Я знаю. Ты хороший мальчик. Работяга. Жесткий. Это тоже хорошо. Тебе все это понадобится, когда ты окажешься против этих гребаных тошнотиков из Академии.

Он глотнул пива.

— Конечно, тошнотики из Академии не слишком-то разбираются в том, как раскрыться вровень с чертовой мачтой, не так ли?

Мы оба рассмеялись.

— Но есть еще кое-что.

— Как скажете, шеф.

— Слушай — сказал он, — ты уже многому научился. И ты научишься еще многому.

Я кивнул.

— Да?

— Так что я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал. Мне нужно твое слово, что то, что ты получишь, ты передашь дальше.

— Конечно.

Я не был уверен, к чему он клонит.

— Тебе интересно, что за чушь я несу, да?

— Угу.

— Дик, не имеет значения, работаешь ты с парнем один раз или служишь с ним много лет — ты должен относиться к нему одинаково. Ты должен ему помочь сделать его работу. Как я помог тебе — теперь твоя очередь передать это дальше.

Он допил свое пиво.

— Мне нужно твое слово.

Я посмотрел на него. Мужик был абсолютно серьезен.

— Ты его получил, шеф.

Он кивнул и пошел трещиной полуулыбки.

— Думай об этом, как о первом морском законе Барретта, потому что это закон военно-морского флота, Дик.

В те дни я был наивен и верил ему. Нет, не совсем так. Тогда закон Эва Барретта действительно был законом военно-морского флота.

Глава 6

В декабре 1965 года я закончил Школу кандидатов в офицеры в Ньюпорте, Род-Айленд, получив звание энсин (на всякий случай напомню — флотский аналог армейского младшего (второго) лейтенанта. Прим. перев.). Я преуспел не потому, что был умнее других, а потому, что служил в ВМС более семи лет, из них три — непосредственно во флоте, и я знал как работает система. Когда инструктора — старшины в основном — говорили во время своих лекций: «Вы с этим еще столкнетесь», я записывал то, что они говорили, потому что знал, это снова встретится на экзаменах. Я знал, что нужно это делать, потому что так работают старшины. Когда мы готовились к смотру, я заправлял свою койку настолько туго, что четвертак отскакивал от верхней простыни, а каюта была отполирована как подошвы моих ботинок (я не напрасно был Чудиком). Когда мы рубили строевую, я маршировал так, будто был членом показательного расчета. Когда мы стреляли, я выбивал бесконечную серию десяток.

Я очень рано понял, что ни один из офицеров или старшин, которые учили нас, тренировали нас, преследовали нас и проверяли нас, не мог и приблизиться к тому, чтобы запугать меня так же, как во время Адской недели в UDT. Так что я делал свою работу, брал все, что мне давали, выполнял ее без жалоб и двигался курсом через ШКО, как будто это был летний лагерь — ребята из флота были правы: ШКО действительно означало Швалку Курячьих Отбросов.

Дело в том, что если бы персонаж Ричарда Гира в фильме «Офицер и джентльмен» был боевым пловцом, он бы закончил чистить часы Лу Госсета еще до конца первого дня. Боевые пловцы едят строевых сержантов на закуску. А еще они знают, как выдерживать издевательства и по прежнему выполнять свою работу не жалуясь.

Когда командир батальона моего учебного класса ШКО назначил меня командиром отделения, я принял закон Эва Барретта близко к сердцу. Я помогал классным задохликам в физических упражнениях; я показывал книжным червям, как работает оружие; и я учил тех, чьи оценки были низкими, слышать ключевые слова, которые вы снова увидите в этом материале, прежде чем они что-нибудь запишут. Сто процентов моего отделения были среди выпускников ШКО. Другие пострадали от значительного числа отсевов — один даже покончил с собой. По окончании курса бывший старший матрос Чудик вместе со шпалой энсина получил награду за лидерство в классе. Моя жена, Кэти, беременная вторым ребенком, с гордостью смотрела на меня после того, как я был приписан к эскортному эсминцу «Джозеф К. Тауссиг» в качестве «чинарика», или офицера-механика, чьими владениями было топочное отделение, где располагались корабельные котлы. Я, безусловно, был первым офицером в кочегарке на борту «Тауссига», который проводил собственные осмотры корпуса — я сам нырял — и который носил зеленую униформу, обшаривая под, внутри и снаружи весь котел и двигательную установку, прежде чем я подписывал бумаги, что какие-то конкретные работы были сделаны.

Шесть месяцев на борту «Тауссига» были для меня важным переходным периодом. Так вот, я жил в Офицерской Стране и ел в кают-компании, но единственное, что действительно отличало меня от остальных — это нашивки с одной шпалой на воротнике, моя бежевая униформа и тот факт, что многие из рядовых называли меня мистером Риком, что я считал предпочтительнее, чем когда меня звали мистером Диком. (Игра слов — Dick как сокращенная форма имени Ричард и dick – как мужской половой орган в разговорной речи, «хер». Прим. перев.)

энсин я был или нет, но я все еще думал как рядовой. И это помогло, когда дело дошло до выполнения моей работы. Я уже слышал все оправдания рядовых, потому что я их сам использовал. Я знал, как отличить хороших старшин от плохих. С того самого дня, как я получил назначение, я знал, что не смогу принять стиль руководства выпускника Академии, который часто бывает отстраненным, холодным и отчужденным по отношению к своим людям, потому что я не отстраненный, холодный или отчужденный парень. С другой стороны, я больше не был рядовым и у меня была команда, которую я должен был возглавить — даже если лидерство означало сделать трудный выбор.

Так что «Тауссиг» стал моей лабораторией. Я пытался понять, как бы я мог использовать систему флота в своих интересах и где мог адаптировать ее. К своему удивлению, я обнаружил, что руководить нелегко. Для того, чтобы приказать человеку сделать то, что может оказаться для него фатальным, нужна такая же уверенность, как и для того, чтобы он выполнил приказ мгновенно и без вопросов.

На более приземленном уровне лидерство заключается в том, чтобы научиться принимать решение, а затем придерживаться его, несмотря на то, что вас упрекают, уговаривают и упрашивают изменить свое мнение. В первый раз, когда я отменил отпуск своей команды на берег, потому что еще предстояла работа над котлами, это стало одним из самых трудных решений, которые я принимал в своей жизни.

Почему? Потому что я был моряком и знал, как много означает для них ночь на берегу.

Мое прошлое давало мне несколько преимуществ. Я взялся за работу с физической уверенностью боевого пловца — например, я знал, что могу драться, плавать или прыгать с парашютом лучше, чем любой человек на борту «Тауссига». Не говоря уже о том, что я могу превратить любого, кто попытается меня достать в кучу рубленого фарша. Это сделало мою жизнь с командой намного проще.

Тот факт, что я пришел из UDT, также помог мне установить хорошие рабочие отношения с моими коллегами-офицерами. Большинство из них знало, на что способны боевые пловцы и уважало меня за это, даже если у них не было никакого желания идти по моим стопам. Я также хорошо ладил с Эрлом Номерсом, шкипером «Тауссига», и мои оценки были намного выше среднего.

Но у меня не было настоящего будущего в качестве корабельного офицера и я это знал. В очереди передо мной стояло слишком много выпускников Академии. Во флоте шестидесятых годов академическое братство было очень сильным. Перстень выпускника был талисманом успеха — а я был голый. На моем горизонте не было ни авианосца, ни фрегата УРО — ни даже «Тауссига».

Тем не менее, когда я получил свои шпалы энсина, я принял обязательство служить во флоте. Я решил, что это станет моей карьерой.

Но что я буду делать — это уже другой вопрос. Вообще-то это не совсем точно. Я знал чего я хочу — вопрос был в том, как этого добиться.

Чего я хотел — так это стать бойцом SEAL. Я знал о SEAL с тех пор, как первые команды были сформированы в 1962 году. Я увидел первых бойцов SEAL в Литтл-Крик, как только вернулся из одного из своих первых карибских туров, потому что штаб квартира Второго отряда находилась прямо через футбольное поле от UDT-21. К ним было определенно другое отношение. Во-первых, они хорошо одевались. Они носили черные блестящие прыжковые ботинки Corcoran, а их брюки были заправлены в голенища, в то время как боевые пловцы носили обычные «бундокеры» со штанинами навыпуск. Некоторое снаряжение, которым пользовались боевые пловцы, было выпущено во время Второй мировой. У SEAL все было новое: новое, смертоносное оружие; новое, экспериментальное снаряжение; даже новые, специальные методы ведения боевых действий и стратегия.

А самое главное, они всегда куда-нибудь уезжали тренироваться. Может быть, это будет месяц прыжков с парашютом, или шесть недель ведения боевых действий в джунглях, или занятия в арктической школе выживания — они всегда были в движении. Оружейные школы, языковые школы — они все это делали. И хотя мне нравилось быть боевым пловцом, я заглядывал через сетчатый забор, как ребенок, впервые попавший на Бродвей, наблюдая, как приходят и уходят бойцы SEAL и клялся, что когда нибудь и я стану одним из них. Такая возможность появилась из-за Вьетнама, когда обе команды SEAL увеличили численность, примерно удвоившись в размерах.

Первые американские боевые части прибыли во Вьетнам 8 марта 1965 года. В тот день подразделения третьего полка морской пехоты третьей дивизии морской пехоты высадились на берег вблизи Дананга. «Кожаных загривков» встретила табличка с надписью: «Добро пожаловать морской пехоте США. 12-я команда подрывников-подводников». Боевые пловцы были одними из первых американских военных, отправившихся во Вьетнам.

SEAL появились позже. Я находился на «Тауссиге», когда в феврале 1966 года узнал, что первая команда из Первого отряда SEAL в Сан-Диего отправилась во Вьетнам. Я твердо чувствовал, что с западным побережьем в игре, Второй отряд SEAL не будет далеко отставать. Поэтому я дергал за каждую ниточку, чтобы меня туда перевели.

В мою пользу говорило то, что я был молод — в то время мне было двадцать пять — и был опытным боевым пловцом.

В то время было не так уж много офицеров, которые соответствовали таким требованиям. Это заняло три месяца долгих ухищрений, умасливаний, уговоров и угроз, но в мае я вернулся в Литтл-Крик и был назначен командиром отделения во Втором отряде SEAL.

Проезжая через ворота номер пять в июне 1966 года, я отдал честь в ответ на приветствие караула и подумал о том, как впервые прибыл в Литтл-Крик, пройдя с Кеном Макдональдом через ворота.

— Дружище, у тебя ничего не получится — вот что он сказал пять лет назад. Что ж, мы оба справились. Он еще был где-то в Средиземном море в туре с UDT-22.

Проехав мимо штаб-квартиры UDT, я припарковался на стоянке для посетителей, поправил парадную блузу и отглаженные брюки цвета хаки, запер машину и вошел на квартердек Второго отряда SEAL.

Билл и Джейк, два боевых пловца, которых я знал по командам, читали доску объявлений. Они обернулись, когда я вошел и отдали честь, не глядя мне в лицо. Я был просто еще одним мудилкой со шпалами. И только потом они увидели, кто это был.

— Черт побери — Чудик!

Я протянул руки и сгреб их.

— Эй, сукины вы дети!

Билл оглядел меня с ног до головы.

— Значит, ты перебежал в Офицерскую Страну?

— Жратва лучше. И женщины более отзывчивы.

Мы все рассмеялись.

— А что тут происходит? — спросил я.

— Мы только что вернулись с языковых курсов — сказал Джейк. — Две недели испанского на тот случай, если вьетконговцы захватят Гондурас. Эй, Дик, ты перевелся сюда или возвращаешься в 22-й?

— Сюда. Я сказал им, что хочу надирать задницы и захватывать людей, а они разгромили мне стол и отправили меня туда, где мне самое место.

Я указал на дверь с надписью «Старпом».

— Джон Ди у себя?

— Ага.

— Я лучше пойду доложусь. Увидимся позже, где-нибудь за пивом или еще чем-нибудь.

Билл резко отсалютовал мне.

— Айе-айе, энсин Рик.

Он выдавил улыбку, а затем расплылся в широкой ухмылке.

— Я ни хрена в это не верю. Ты — офицер. Наконец у нас есть кто-то, кто нас понимает.

Я повернулся и направился в кабинет старпома. В каком-то смысле, они были правы: я действительно понимал их, и они знали, что я буду рядом некоторое время; я не был одним из обычных офицеров SEAL, которые имели резервное назначение, делали один тур, а затем увольнялись. С другой стороны, я понимал, какие ловушки таит в себе возвращение в Литтл-Крик всего через десять месяцев после моего убытия.

В сознании многих, с кем мне предстояло работать, я все еще оставался Чудиком, парнем, который ел горох и спагетти через нос. Я все еще был неуправляемым боевым пловцом в чине Е-5 по платежной ведомости, который имел репутацию животного. Я был «давай поедем на грузовике по тротуару через тоннель в Неаполе» Марсинко.

Я знал, что мне придется изменить их мнение. Я глубоко вздохнул и вошел в дверь старпома. Джо Ди Мартино поднялся, чтобы приветствовать меня.

— Дик — добро пожаловать на борт.

— Спасибо, Джо. Хорошо быть здесь.

Он крепко пожал мне руку и похлопал по спине. Он был на десять лет старше и имел звание лейтенанта. Джо повидал бои в Корее и был в Заливе Свиней, когда ЦРУ использовало боевых пловцов для подготовки кубинского десанта перед неудавшимся вторжением. Он был одним из «планконосцев» Второго отряда SEAL – тех шестидесяти офицеров и рядовых, которые были отобраны для формирования первого подразделения еще в январе 1962 года.

Ди Мартино был похож на свое имя. Итальянский сапог просматривался на его морщинистом лице, от оливковой кожи и темных глаз, до орлиного носа и белых неровных зубов, заметных, когда он улыбался.

Его униформа была какой угодно, но не официальной: шорты цвета хаки и сине-золотая футболка, в каких бойцы SEAL выходили на утренние зарядки.

— Это форма одежды на сегодняшний день?

Джон Ди утвердительно кивнул.

— Принял, понял. Ты слишком тщательно одеваешься, Марсинко.

— Я это завтра припомню.

— Кофе?

— Конечно.

— Обслужи себя сам.

Я взял бумажный стаканчик и наполнил его из электрокофеварки, стоявшей на двухстворчатом оливково-зеленом картотечном шкафу и поднял его в дымящемся молчаливом тосте в сторону Джо.

— Что случилось?

— Обычная чушь собачья. Мы на полпути в тренировочном цикле и тебе придется немного поиграть в догонялки. Я планирую отправить тебя в отделение «Браво» во втором взводе, как только ты закончишь свою квалификацию.

— Принял, понял. Как командир?

— ТНТ? Он в порядке, но перерабатывает. Он хотел бы прыгать и стрелять, но этот сукин сын погребен под тонной бумаг. Что делает его колючим, но не принимай это близко к сердцу. На самом деле, нам надо выдвигаться прямо сейчас — увидеться с ним, пока он не стал слишком занят. Он хочет кое-что тебе сказать.

— Пошли.

Мы вышли в коридор. Окрашенные в шаровый цвет боевых кораблей стены давно нуждались в покраске, а полы были обшарпанными и грязными. Но было хорошее, живое чувство по отношению к этому месту. Более того, оно было одновременно неформальным и сдержанным, когда дело касалось номеров формы одежды, лоска и лака, что очень ему подходило.

Джон Ди постучал в дверь командира отряда. Изнутри донеслось отчетливое рычание.

— Входите!

Мы вошли внутрь и отдали честь. Капитан третьего ранга (Lieutenant Commander в оригинале — прим. перев.) Том Н. Тарбокс поднял из-за стола свое невысокое грузное тело и ответил на приветствие. Его прозвали ТНТ (тринитролуол, тротил — прим. перев.), потому что он часто взрывался, не в силах держать себя в руках. Он не терпел никакой пустой болтовни.

ТНТ разрешил мне сесть и прочел евангельскую проповедь. Он спросил, как поживает моя жена. Я сказал, что она должна родить второго ребенка в течение месяца. Он кивнул и велел мне обустроить Кэти как можно скорее, потому что семьи были напрасной тратой времени офицера, если они не обустроены и не пребывают в комфорте. Меня поставят работать на подводных действиях — нырять — пока я не сдам удовлетворительно по всем требованиям, предъявляемым к бойцам SEAL.

Мне придется пройти через курс школы огневой поддержки, где я научусь вызывать артиллерийский огонь с боевых кораблей. Мне надо будет пройти языковую подготовку — испанский и заново сдать квалификацию прыжков HALO – по прыжкам с большой высоты с низким раскрытием, все это понятно, энсин Марсинко?

Я должен был быстро освоиться с вооружением и тактикой SEAL, и если я буду не в форме, то помоги мне Господь, потому что Тарбокс требует, чтобы его офицеры вели людей впереди, а не болтались сзади, и я ведь слышал каждое его слово, мистер?

— Айе-айе, сэр.

Он пожал мне руку, сказал, что рад видеть меня на борту и вышвырнул нас вон.

— У меня слишком много проклятой бумажной работы, чтобы играть в няньку. Увидимся позже за пивом в офицерском клубе, энсин. А теперь унеси отсюда свою задницу.

Существует огромная разница между UDT и SEAL.

Как боевой пловец, я был обычным воином, чьей оперативной границей была отметка высокого уровня воды на любом пляже, куда меня отправляли на разведку. Как боец SEAL я только начинал работать на отметке прилива — а затем продвигался вглубь суши, до тех пор, пока чувствовал себя комфортно. Я был уже не просто боевым пловцом, а амфибийным коммандос, который мог преследовать врага, устраивать хитроумные засады, сбивавшие с толку и наводившие ужас на противника, уничтожать пути снабжения, захватывать пленных для допроса и помогать обучать партизан.

Говоря языком войны специальными методами, когда я стал бойцом SEAL, я стал мультипликатором войск. Принцип прост: отправьте меня с 6 бойцами SEAL и мы обучим 12 партизан, которые обучат 72 партизана, которые обучат 432, которые в свою очередь обучат 2592 — и скоро у вас будет полномасштабное движение сопротивления.

Можно посмотреть и по другому — оперативники специальных методов ведения войны, вроде меня, могут помочь правительству, или же они могут помочь свергнуть правительство. Все зависит от того, какую национальную политику вы хотите проводить. SEAL не занимаются политикой. Это дело политиков. Но если есть политика, позволяющая нам действовать, тогда мы можем броситься в нашу смертоносную работу с удивительной изобретательностью, страстным энтузиазмом и изрядным усердием.

Именно это и произошло в сентябре 1966 года, когда незадолго до Рождества военно-морской флот приказал Второму отряду SEAL готовиться к отправке во Вьетнам.

Я возвращался с тренировочного цикла в Пуэрто-Рико со своим отделением — отделение «Браво» второго взвода — и мы только что прилетели на военно-морскую базу Норфолка, когда я увидел на летном поле нового командира отряда, капитана третьего ранга Билла Эрли.

Когда мы спускались по трапу, он помахал нам рукой. Эрли, из отряда SEAL Западного побережья, которого уже прозвали Скрутелли, из-за его привычки постоянно ерзать своим шестифутовым телом, когда он садился, собрал нас, шестерых офицеров, в тесный круг вокруг себя и сообщил хорошие новости.

— Нас направляют во Вьетнам. Два уменьшенных взвода — всего двадцать пять человек — прокричал он, перекрикивая 100-децибельный рев турбореактивных двигателей.

— Двадцать солдат — и пятеро вас, ребята.

Я никогда не был застенчивым типом. Я не стал дожидаться, пока Скрутелли закончит очередную фразу. Я схватил его за локоть и повел вниз по трапу, чтобы изложить свое дело. Он был выше меня, но я был сильнее, держал его за руку и не собирался отпускать, пока он не даст мне тот ответ, что я хочу услышать.

К его чести, Эрли не смеялся надо мной, пока не услышал, как я хнычу. Потом он вырвался из моего захвата, сказал, что я несносный сукин сын, что я не должен давить на жалость и что афера не сработала.

Когда он закончил сотрясать воздух по поводу моего отбытия, он добавил:

— Марсинко, причина, по которой я собираюсь отправить тебя во Вьетнам, не имеет ничего общего ни с логикой, ни с теми жалкими объяснениями, что ты тут начал мне излагать. Я хочу отправить тебя к этим несчастным вьетнамским ублюдкам по двум причинам. Во-первых, это оставит тебя без твоей киски. Это сделает тебя особо злым, что приведет к большому количеству жертв среди вьетконговцев и я в результате буду хорошо выглядеть. Во-вторых, ты самый младший парень из здесь присутствующих — так что, если ты наступишь на мину, или попадешься на снайперский выстрел, мы не потеряем много опыта и я все равно буду хорошо выглядеть. Так что пакуй свою сумку.

До этого момента, я никогда всерьез не думал о том, чтобы расцеловать мужчину.

Недели между сентябрем и Рождеством пролетели как в тумане. Командиром взвода, который также командовал отделением «Альфа», был лейтенант Фред Кочи. У нас с ним было около восьми недель, чтобы отобрать двенадцать отдельных бойцов SEAL и превратить нас всех в жесткую эффективную смертоносную боевую единицу.

Мое отделение, «Браво», имело настоящий потенциал. Рон Роджер, наполовину индеец, был сильным молодым парнем с адским ударом — когда он попадал куда-либо, это ломалось. Он таскал пулемет. Когда он попадал в тебя из него, ты тоже ломался. Второй номер, Джим Финли, был из тех, кто может пойти куда угодно, войти в любую чужую страну и поговорить с людьми, даже если он не говорил ни слова на этом языке. Мы называли его Мэром, потому что куда бы мы не пошли, он через несколько минут будет жать руки, как будто он чертов политик.

Радистом был Джо Кэмп, настоящий шулер, удваивающий свое жалование за счет игры в покер. Боб Галлахер, смуглый ирландец, которого мы прозвали Орел (потому что он был лысый, с глазами бусинками и закончивший среднюю школу) любил устраивать драки в баре, стрелять и вообще шуметь. Мой тип парня. Я назначил его помощником командира отделения и поручил прикрывать наш тыл. Джим Ватсон — Патч, потому он любил нашивать на свою форму так много нашивок законченных курсов, что походил на ходячее объявление о наборе в армию — был нашим пойнтменом, Джим был один из «планконосцев» Второго отряда — настоящим бойцом SEAL. Это было справедливо, что он был наконечником копья отделения «Браво».

В отделении «Браво» не было медика. Я сказал парням, что это потому, что салаги не умирают — только стариков, таких как антикварный Кочи в «Альфе», понадобится залатать.

За черным юмором скрывалась реальность. В самом деле, моя задача — вернуть отделение «Браво» в целости и сохранности. Ключом к выживанию станет целостность отделения. Мы постоянно тренировались, сначала в Кэмп-Пикетт, в Блэкстоуне, штат Вирджиния, потом в Кэмп-Лежен, Северная Каролина. Проблемы казались бесконечными. Все мирские технические штучки, о которых я раньше даже не задумывался, теперь превратились в огромные тактические проблемы. Какие следы оставляют пять-и-один или десять-и-два при ходьбе? Как искать мины-ловушки? Как использовать пойнтмена — и что насчет тылового прикрытия? Где в отделении должен идти радист? Или пулеметчик? Если попадем в засаду, кто прорывается налево, а кто направо?

Мы постоянно упражнялись в стрельбе, потому что нет правил безопасности, когда вы идете с заряженным и взведенным оружием по тропе в джунглях. Мудила, который спотыкается и стреляет своему корешу в спину, может причинить много вреда — решение состоит в том, чтобы каждый знал, как все остальные носят свое оружие и за какой сектор отвечает его оружие. Пойнтмен, например, может иметь дело с большим сектором огня, чем четвертый номер, который может стрелять только от двух до четырех часов справа и от восьми до десяти часов слева. (Речь идет о несколько устаревшей, но еще использующейся системе обозначения направления ведения огня по часовому циферблату, где 12 часов — это прямо по курсу бойца. Прим. перев.)

Было так много вопросов — и так мало времени, чтобы найти ответы. А как насчет проблемы стрелков-правшей? Все в моем отделении были правшами. Это означало, что мы все несли оружие, перекинув через правое плечо, направленное влево, так что с одной стороны, мы были беззащитны. Я решил, что половина из нас будет носить оружие как левши.

Положительной стороной был дух отделения. Мои ребята были абсолютными отщепенцами — все, что они хотели, это достать плохишей.

Я мог бы посадить их на хребте и снабжать патронами, они бы расплавили свои стволы, прежде чем уступили хотя бы дюйм. На самом деле, одной из самых сложных проблем, с которой мне довелось столкнуться вначале, было удержать их от преследования противника и попадания в засаду. Потому что если эти сукины дети из отделения «Браво» попадали под обстрел, им хотелось ответить.

(Их агрессивность сохранилась и во Вьетнаме, где все пятеро моих людей — Роджерс, Финли, Уотсон, Кэмп и Галлахер — получат Бронзовую звезду или медаль «За отличие» от Военно-морского флота. Боб Галлахер сделал четыре тура во Вьетнам. В третьем, хотя он был настолько серьезно ранен, что едва мог идти, он спас свое отделение — вывел всех, включая командира отделения, которого Галлахер вынес, в безопасное место под сильным огнем противника. За эту эскападу Орел получил Военно-морской Крест, вторую по значимости военную награду в стране.)

Но дух никого не поддерживает в живых. Мы должны были быть в состоянии убить противника, раньше, чем он убьет нас. Это гораздо сложнее, чем кажется. Впервые я осознал, насколько будет тяжело, в Кэмп-Пикетт — в глухую осеннюю ночь. Я устроил ночную засаду, упражнение с боевыми патронами. Я разбил нас на пары вдоль гряды дюн, в сорока ярдах (прим. 36м) над искусственным каналом. Предполагалось, что ситуация будет напоминать дельту Меконга, куда нас направят. Но вместо сампана, набитого вьетконговцами и припасами, мы должны были стрелять в кусок фанеры, размером шесть на восемь футов (прим 1,8х2,4м), который тащили за джипом.

Мы обустроились тихо и аккуратно — к этому времени мы уже научились передвигаться, не задевая ветви и листья, мы тихо выдвинулись на свои места и вырыли огневые позиции. Наше оружие было заряжено и взведено. Мы лежали в парах, ожидая, когда появится «сампан». Лес пришел в норму: единственными звуками, которые мы слышали, были птицы и жуки.

Мы были в полном боевом снаряжении. Зеленая униформа, разгрузочные жилеты, набитые 30-зарядными магазинами к М-16, которыми мы были вооружены, по две фляги — все. Все что я видел, создавало проблемы.

Зеленую униформу нужно было менять. Она не давала никакой маскировки; мы всегда были видны на фоне листвы. Жилеты надо было переделать, потому что они производили слишком много шума — джингл-джингл не слишком приятный звук в джунглях-джунглях (Игра слов в оригинале — «jingle jingle», то есть, звякание колокольчика и « jungle-jungle». Прим. перев.). Наши ботинки оставляли след размера гринго на тропах. Легко было идти по нему, если бы вы были вьетконговцем, желающим заставить страдать янки. Мы не хотели, чтобы вьетконговцы прошли милю в наших ботинках. (Отсылка к английской пословице — «Чтобы узнать человека, пройди милю в его ботинках», т. е. поставь себя на его место. Прим. перев.)

Я подал знак рукой. «Враг на подходе. Приготовиться». Отделение залегло в своих ячейках.

Теперь джип начал двигаться. «Товсь».

Я ждал.

«Сейчас!»

Верхушка гребня вспыхнула, когда шесть 30-зарядных магазинов были выпущены одновременно. Я был ослеплен дульными вспышками и потерял цель из виду, но все равно продолжал стрелять. Я выбросил пустой, вставил еще один 30-зарядный магазин в свою М-16 и снова открыл огонь.

Как и все остальные.

— Черт тебя побери, сукин ты сын!

Голос Галлахера раздался в гарнитуре, за ним последовал Галлахер, который вылетел из своей норы на шесть футов прямо в воздух. Он приземлился на своего напарника, Уотсона, и начал молотить его руками.

— Ты, засранец, подонок…

Я подбежал к ним и растащил в разные стороны.

— Что за…

— Это он виноват, мистер Рик.

Галлахер сорвал с себя форменную рубашку. Его спина была покрыта красными волдырями.

— Это чертовы гильзы Патча. Этот сукин сын высыпал мне их прямо за шиворот.

— Я же не нарочно.

— Ты, придурок…

Я встряхнул их за шиворот.

— Ну просто замечательно. Мы, предположительно, в центре засады, а вы, дерьмоголовые мудаки, спорите о том, куда падают ваши горячие гильзы, в то время как гребаные враги режут ваши глотки.

Я потопал к колее джипа, чтобы проверить цель.

— Нет, так грязную войну не ведут.

То, что я обнаружил, сделало меня еще более несчастным. Нас было шестеро. Каждый из нас выпустил по два магазина, на тридцать патронов каждый, в мишень размером шесть на восемь футов, которая двигалась со скоростью пять миль в час на расстоянии 120 футов (прим. 36м). Мы сделали 360 выстрелов. В мишени было ровно два пулевых отверстия.

Отделение было построено. Я просунул шариковую ручку в каждое отверстие.

— Так вот что может сделать хорошо обученный, чертовски мотивированный отряд убийц, когда постарается, верно? — прорычал я в сносной пародии на Эва Барретта.

Я позволил чувству вины проникнуть внутрь. Я посмотрел на удрученные лица.

— Ты разве не обучался в школе снайперов?

Я направил указательный палец в грудь Патча Уотсона.

— Разве ты не вешаешь чертов значок эксперта в меткой стрельбе на этот ходячий рекламный щит, который ты зовешь комбинезоном?

Он опустил голову от стыда.

— Да, сэр, энсин Рик.

Барретт во мне взял верх.

— Ну это не слишком хорошо, трах-тебядох, носить промундовывернутую клюзом медаль и прострелить в этом гребаном куске фанеры две чертовы несчастные дырки. Или я ошибаюсь, джентльмены?

Ответа не было.

— Парни — сказал я тихо, — это проблемы и статистика меня ни хрена не волнует.

Тишина.

— А теперь я скажу вам кое-что — мы все провалились. Я имею в виду, сколько раз я попал в цель? Итак, нам нужно решить одну проблему. Давайте разберемся — не слишком ли мы опережаем цель? Может быть, мы ее недостаточно ведем? Я хочу сказать, что это дает?

Мы сделали то, что было необходимо: мы тренировались снова и снова, и снова, пока не смогли изрешетить фанерную мишень, независимо от того, шла она со скоростью пять миль в час или пятнадцать. Мы практиковались в стрельбе группами по двое — помните о своем напарнике, и я говорил что вы увидите этот материал снова? — из замкнутого пространства, вроде замаскированной стрелковой ячейки или из-за деревьев. Каждый из нас научился стрелять в ограниченном пространстве, не засыпая своего соседа горячими гильзами.

Наши тренировки продолжались с осени до глубокой зимы. На Хеллоуин мы посетили деревню вьетконговцев в Кэмп-Лежене, где морпехи в черных пижамах с мультяшным азиатским акцентом, вооруженные АК-47, пытались играть с нами в «шалость или сладость». Морские пехотинцы никогда не должны играть в войну с SEAL. Мы выдали поддельным вьетконговцам наш собственный бренд «Прости-прощай, морпех», ловя их в мины-ловушки у их мин-ловушек, играя в прятки во время их учений с засадами и устраивая наши собственные тайные атаки на «защищенную» деревушку вьетконговцев. Все это было забавой, играми и карнавалом. Мы прошли пешком. Мы разбили лагерь. Мы постреляли по чертовым мишеням.

Когда у нас было время, мы вальсировали в Вирджинии-Бич, для полноконтактной драки в баре.

Пару слов здесь на этот счет. Я всегда считал, что быть бойцом SEAL, так же как и быть полузащитником НХЛ, требует определенного количества плотных агрессивных физических контактов с другими людьми. Некоторые со мной могут не согласиться. Но я нахожу, что есть что-то действительно полезное в том, чтобы встать спиной к спине с тем, кому ты доверяешь свою жизнь и вызвать всех желающих. Конечно, вы получите определенное количество придирок из-за этих неуправляемых действий. Но, в конечном итоге, я считаю, что польза перевешивает материальную ответственность. И, как офицера, моя самая важная работа состоит в том, чтобы добиться сплоченности подразделения, и нет лучших способов выстроить ее, чем поздно вечером, в баре, когда вы и пятеро ваших парней против всего остального мира.

Проповедь закончена.

В начале декабря мы всей толпой отправились в лазарет и обновили наши прививки. Мы еще нянчились с ноющими руками и задницами, когда офицер базы по правовым вопросам усадил нас и составил завещания и посмертные распоряжения для тех из нас, кто отправлялся за границу.

Потом пришли йомены из отдела кадров и рассказали нам о дополнительном страховании и пособиях на случай смерти, на которые мы могли бы подписаться и мы договорились, что наши чеки будут переводиться непосредственно на наши текущие счета.

Это не было ерундой. Это было серьезными вещами. Мои дети, Ричи, которому было три года и маленькая Кэти — я называл ее Кэт — которая родилась 5 июля, меньше чем полгода до того, были слишком малы, чтобы понять, что происходит, но моя жена, Кэти Энн, знала, и она — как и другие жены бойцов SEAL – была встревожена. Она не нервничала каждый раз, как я выпрыгивал из самолета или нырял. Ей было наплевать, что я, как боец SEAL, пять из шести предыдущих месяцев отсутствовал на тренировках. А теперь мысль о том, что я проведу шесть месяцев во Вьетнаме с сердитыми маленькими желтыми людьми, стреляющими в меня, ее совсем не радовала. Хотя я и понимал ее опасения, но не мог принять их. Война была тем, чему я учился с тех пор, как присоединился к отряду, и ничто не могло удержать меня от боя.

Были слезы и сопли, много поцелуев и объятий, а потом, как раз перед Рождеством, мы, бойцы SEAL, нагруженные снаряжением по самые жабры, забрались в С-130 «Геркулес». Вместо сидений по бокам фюзеляжа были натянуты длинные, грязные полосы брезента. В широком проходе стояли поддоны, завернутые в грузовые сети, доверху набитые смертоносными вкусняшками, необходимыми бойцам SEAL для шести месяцев игр и забав. Это был настоящий полет без удобств. Нет сидений. Нет привязных ремней. Нет столиков с подносами. Нет еды. Нет стюардесс, взбивающих подушки для подголовников. Фактически, там и подголовников не было, только труба у хвостового трапа, где мы могли отлить.

В течении следующих дней мы странствовали на запад, чтобы добраться до востока, пытаясь найти место, чтобы растянуться и немного поспать. Это сложнее, чем кажется. С-130 это шумный самолет — помогает, если вы носите беруши — и это неудобный самолет, потому что нет ничего мягкого, на что можно было бы лечь. Помню, мы тогда думали, что высаживаемся на каждую чертову скалу в Тихом океане, чтобы заправиться.

Мидуэй, Уэйк, Сайпан, Гуам, Филиппины — мы побывали везде.

Затем полет над Южно-Китайским морем, к югу от Сайгона и долгое, ленивое приближение, которое в конце-концов привело нас в сам Вьетнам.

Я поднялся по трапу в кабину и посмотрел через блистер. Я ожидал увидеть бесконечные пышные тропические джунгли. Вместо этого пейзаж был тускло-зеленым и пятнисто-коричневым, с квадратными милями лунных кратеров, изрывших землю цвета засохшей крови.

— А где же, черт возьми, джунгли?

— Пропали, — объяснил пилот.

— Удары Б-52. Дефолианты. Напалм.

Я задумался над этим.

— А где мы приземлимся?

— Бинь Туй.

— Большой аэродром?

— Не очень большой. Мы всегда оказываемся под обстрелом, так что будем действовать быстро. Как только мы оказываемся на земле, мы любим двигаться быстро — так что, если бы вы могли быстро убраться сами и убрать свое барахло, это было бы очень кстати.

— Принял, понял — я сбежал вниз и нашел Кочи.

— Пилот говорит, что мы садимся в горячую зону. Что насчет того, чтобы зарядиться и снарядиться прямо сейчас?

Кочи вздернул подбородок и задумался.

— Правила говорят нам, что мы не должны этого делать. Это тревожит Военно-воздушные силы.

— А вот интересно, Чарли читали эти правила?

Кочей задумался над этим на полсекунды. Потом он хлопнул меня по руке.

— Ты прав. Скажим им, что все, кто захочет, может заряжаться и снаряжаться.

Я собрал свое отделение, и мы вытащили М-16 и магазины из наших брезентовых багажных сумок. Мы вставили 30-зарядные магазины. Затем, пока экипаж ВВС не смотрел, мы потянули за рукояти заряжения — ра-а-а-а-чет-клик! и дослали патроны в патронники. Затем мы перевели предохранители М-16 в горизонтальное положение.

Теперь «Геркулес» кружил, опустив левое крыло и опускаясь все ниже и ниже. Мы услышали скрежет выдвигавшихся гидравликой закрылков, а, затем, ба-бам-бам, мы оказались на летном поле и выруливали, и кормовой трап заскулил, медленно опускаясь к земле. Все мысли о доме исчезли. Мое сердце стучало ровно, бум-бум с частотой 120 ударов в минуту. О, это будет весело.

Глава 7

Было тепло и влажно, свежо и по деревенски пасторально, как свиной навоз. Вы знаете, что когда выходите из самолета, ощущается первое дуновение странного, нового воздуха, которое сразу говорит вам о том, где вы находитесь? Первое дуновение, донесшееся от опущенного трапа, напомнило мне Пуэрто-Рико, и я сразу понял, что Вьетнам мне понравится.

Я огляделся. Вокруг были мешки с песком и укрытия для самолетов. Прямо над покрытием взлетной полосы вумп-вумп-вумпали «Хьюи». Но там были и пальмы, и рисовые поля, а за колючей проволокой и минными полями виднелись крестьянские хижины с цыплятами, снующими по дворам и свиньями, валяющимися в грязи за грубыми деревянными заборами.

Я потянулся, подняв М-16 словно гантель, и набрал полные легкие прекрасного, влажного, тропического, пропитанного горючим воздуха. О да. Пуэрто-Рико. Панама. Аромат был определенно из третьего мира. Странно, но для того, кто никогда не проводил много времени в третьем мире, это было жутко похоже на возвращение домой.

Через пару часов мы обосновались в Тре Нок, примерно в миле от авиабазы Бинь Туй. Тре Нок находилась на реке Бассак, одной из пяти основных водных артерий, проходящих через дельту Меконга. (С юга на север это были реки Меконг, Бассак, Котьен, Хамлуонг и Метоу. Каждая из них следует в основном течении с запада на восток, из Камбоджи в Южно-Китайское море). В Тре Нок у военно-морского флота была штаб квартира патрульных речных катеров; 116-я оперативная группа.

Мы были назначены в 116-ю для поддержки в регионе операций на реках, которые получили соответствующе звучащее кодовое название «Гейм Уорден», наша задача заключалась в помощи ПРК в перехвате поставок Вьетконга, которые осуществлялись на курсирующих сампанах или носильщиками — перетаскиванием через отмели. Мы также должны были перехватывать курьеров ВК, убивать или захватывать их и передавать разведке флота всю информацию, которую они несли.

Мы проехали пару километров от Бинь Туй до Тре Нок и, когда прибыли, уже наполовину ожидали увидеть палатки и уборные с дырами в полу. Судя по слухам, которые до нас дошли перед отбытием, условия жизни в штабе «речников» были примитивными.

Ничего подобного. Когда мы подъехали, я увидел бетонные здания, кондиционеры, торчащие из нескольких окон, приличных размеров камбуз, большой док и механические мастерские, а, так же, штаб-квартиру, которая хоть и не была Литтл-Крик, была намного лучше, чем кто-либо ожидал.

Как только мы подъехали, четверо лейтенантов — Джек Райнболт, Ларри Бейли, Боб Гормли, Фред Кочи и я, оставили два взвода снаружи и побрели в душный штаб 116-й оперативной группы, которой командовал старший офицер, носивший звание коммодора (звание в ВМФ США, эквивалентное бригадному генералу в армии или морской пехоте; выше капитана 1-го ранга, но ниже контр-адмирала. В данном случае, однако, это не воинское звание, а должность командира соединения. прим. перев.). Мы предъявили наши документы, прошли по коридору и постучали в дверь кабинета коммодора.

— Входите.

Мы вошли в комнату, затуманенную сигаретным дымом. Коммодор, капитан 1-го ранга, в грязной бежевой рубашке с закатанными до бицепсов рукавами, не глядя помахал нам рукой. Мы небрежно отдали ему честь.

Коммодор поднял голову. Он посмотрел в нашем направлении, затем сфокусировался на мне.

— Срань Господня. Марсинко, ты все еще раскрываешься низко, чудик?

Уитэм, бывший капитан ДКД-114, «Рашмора», на котором я совершил свой последний поход в качестве рядового боевого пловца, раздавил свою неизменную сигарету в обрезе гильзы, служившим ему пепельницей, подскочил, хлопнул меня по плечу и потряс правую руку.

— Сукин ты сын!

Уитэм внимательно осмотрел «шпалы» на моем воротнике. Он протянул руки и дотронулся до них, чтобы убедиться, что они настоящие. «Гусиные лапки» вокруг его глаз сморщились в то, что я запомнил как обветренную улыбку новоангличанина.

— Я бы никогда не поверил, что ты прошел через ШКО.

Наконец, он обратил внимание на остальных четырех парней в комнате, велев им стоять «вольно», а затем добродушно толкнул меня в грудь.

— Этот сукин сын чуть не довел меня до сердечного приступа, когда он был рядовым, а я командовал десантным кораблем-доком, — объяснил он, радостно хлопнув меня по руке.

— Черт возьми, сэр, — серьезно сказал Райнболт, который был старшим из SEAL, — он все еще так делает. На тренировке он…

— Молодец, Марсинко — перебил его коммодор.

— Читайте по губам. Если мне что-то и нравится в офицере, то это последовательность.

Он посмотрел на меня, как на блудного сына.

— Верно, чудик ты эдакий?

Что я мог сказать? Этот человек был князем.

Затем Уитэм усадил нас и рассказал о нашей жизни в обозримом будущем. Мы разместимся в одном из полудюжины одноэтажных бетонных зданий с плоской крышей, разделенных на четырехместные спальные комнаты. У нас будет столовая, душ — все удобства, даже горничная, которая проследит за чистотой нашей одежды. И ей не придется отлынивать, потому что Уитэм хотел, чтобы мы были заняты.

— Вам придется провести много времени в грязи, так что, надеюсь, вы не против испачкаться.

В конце-концов он выгнал нас, сказав, чтобы мы разобрались через несколько часов, а потом он увидит нас позже за пивом.

Б. Б. Уитэм был склонен к преуменьшению. Потребовалась почти неделя, чтобы привести все в порядок. Боеприпасы должны были быть помещены на склад, оборудование рассортировано и разложено, а наше оружие вычищено. Я быстро стал фанатом чистки оружия, потому что понял, что климат начнет уничтожать его в течении нескольких часов. Влага, грязь, пыль, ржавчина — мы постоянно с ними боролись.

К концу третьего дня я начал беспокоиться. Четверка лейтенантов — Райнболт, Кочи, Бейли и Гормли — отправилась на север, в специальную зону Ранг Сат, убийственное мангровое болото площадью 600 квадратных километров, простиравшееся от Сайгона до Южно-Китайского моря, с визитом к Первому отряду SEAL — увидеть своими глазами, какими методами ведется война.

Их целью было скопировать технику Первого отряда SEAL – устроить статическую засаду и ждать появления противника.

Тем временем мальчик-энсин и его веселая шайка салаг-идиотов остались не у дел. Мы были слишком молоды, чтобы тащиться за ними, сказали взрослые.

— Отдохни немного — сказал мне Джей Райнболт. — Иди, поиграй со своими игрушками.

Так что я сидел, дулся и ловил немного солнца примерно половину дня.

Это был проигрыш. Я пришел не загорать — так что я посетил лавочку разведки, где спросил гадателей по голубиным потрохам, как работают вьетконговцы в этом районе, и где их, скорее всего, можно будет найти. В тот вечер шестерка щенков из SEAL разделила ящик пива и составила заговор. Когда взрослые уходят и оставляют детишек без присмотра, могут произойти всевозможные непредвиденные приключения.

На следующее утро Орел и я неторопливо спустились к причалу и мило поболтали на борту ПРК насчет утреннего патрулирования. Патрульный речной катер — это замечательный катер. Он тридцать один фут (9,45м) в длину и в качестве двигателя имеет водометы, что означает небольшую осадку, и он быстр — примерно двадцать восемь или двадцать девять узлов — и очень маневренный. Они были вооружены спаркой пулеметов калибра .50 в носовой части, нарезными 81-мм минометами в корме и 40-мм гранатометами «Ханивел» Мк 18 с ручным приводом (перезарядки — прим. ред.) над люком двигателя. Экипажи также брали с собой в ассортименте М-16, пулеметы М60, автоматические .45 и иногда .38-е. Так что — в дополнение к скорости — ПРК были смертельно опасны.

Команда отчалила и мы вошли в непрозрачные зелено-коричневые воды. Еще не было восьми, а температура уже перевалила за 90 градусов по Фаренгейту (32 градуса по Цельсию — прим. перев.). Влажность была ужасной — можно было почти разглядеть движение воздуха, если рубануть его ребром ладони. Перекрывая рычание мотора, я спросил одного из членов экипажа, можно ли постоять на мостике, и, получив утвердительный кивок, забрался в кабину и бочком подобрался к шефу, который сидел за штурвалом.

Он был архетипичен — на вид ему было хорошо за тридцать, с редеющими светло-каштановыми волосами, подстриженными в плоскость на макушке и с «белыми стенами» по бокам. Его уши торчали, как ручки кувшина. Татуировки бежали по его мускулистым предплечьям и исчезали под изящно закатанными рукавами выгоревшей рабочей рубашки из темно-синей ткани «шамбре». Большинство матросов, управлявших ПРК, были одеты в зеленое или бежевое. Только не этот парень. Он был старомодной мамочкой и хотел, чтобы вы это знали.

— Утро, шеф.

Он крутанул штурвал и катер пошел по течению.

Теперь чуть прибавил газу, двигая катер против течения. Он хранил молчание до тех пор, пока мы не оказались на расстоянии двух пальцев от причала. Затем он приказал стрелкам почистить их оружие. Наконец он повернулся ко мне.

— Утро… сэр.

Между первым и вторым словами была тысяча одна, тысяча две, тысяча три паузы.

Я посмотрел на зеленый кустарник, который покрывал берег реки, теперь в пятидесяти метрах от меня.

— Хороший денек для прогулки. Шеф.

— Если Вы так говорите… сэр.

Он отвернулся и выкрикнул свою растудыть-затудыть команду одному из матросов на артиллерийской палубе.

Я знал, о чем он думает. Здесь был еще один ганг-хо, придурок, тошнотный энсин, который хотел пробить свой билет, сыграть в военную игру или две и вернуться домой.

Я подождал, пока он снова повернется к консоли, и игнорировал меня еще примерно девяносто секунд.

— Эй, пошел на хер. Шеф.

Это привлекло его внимание.

— Что-то сказали?

— Я сказал, «Пошел на хер, шеф».

Я здесь для того, чтобы поболтать, так что вломи мне. Врежь. Покажи мне настоящего ни-от-кого-дерьма-нетерпилу.

— Что тут, черт возьми, происходит?

Он снова крутанул штурвал, выводя нас на середину канала. Он убавил газ, так что мы двигались ровно, но очень медленно, сунул руку под бронежилет, вытащил из кармана рубашки «Лаки Страйк», постучал ей по крышке часов, закурил и глубоко выдохнул через нос.

— Ты гнойный гребанный жопоумник — сэр.

— Именно это мне говорили в команде.

Насмешливая складка бровей.

— Ты из команды?

— UDT-21 и 22. Пять лет.

— А где вы совершали свои круизы?

Я ткнул большим пальцем назад в Тре Нок.

— Последние два с стариной Би Би Уитэмом в Средиземке на борту «Рашмора».

— На 114? Ни хрена себе.

— Ни хрена себе.

Он переключил свое внимание на реку, которая струилась за бортом. Катер едва двигался против течения. Подобно зависанию вертолета, это пилотажное движение, требующее подготовки и опыта. Он указал на правый борт.

— Там есть песчаная отмель. Тебе захочется посмотреть на нее, когда будете выводить свои лодки.

— Принял, шеф.

— Сигарету?

Я отрицательно покачал головой.

— Ты когда-нибудь бывал в Неаполе?

— Черт, шеф, да каждый проклятый круиз. А до этого я там год проработал радистом, с 1960 по 1961.

— И какой у тебя был ранг?

— В Неаполе? Е3, шеф — «назначенный нападающий».

Он затянулся и выдохнул идеальное кольцо дыма, которое висело во влажном воздухе, казалось, целую вечность.

— Мне всегда нравился чертов Неаполь. Я отсидел пять лет в Неаполе, с пятьдесят пятого по шестидесятый. Я растолстел, питаясь пастой и много трахался — я жил с чертовой bella ragazza – и я цапался с чертовыми офицерами. Это был отличный гребаный тур.

— Самая чертовски уродливая женщина-офицер, которую я когда-либо знал, рулила долбанным центром связи в растудыть его Неаполе, в 1960 и 61-м годах.

— Я о ней слышал. Две сотни чертовых фунтов.

— Я звал ее Биг ЖУК — Большой Жутко Уродливой Командиршей.

Он едва сдержал улыбку, но удержался, чтобы не пойти дальше.

— Вот ни хрена же себе.

Он оглядел меня с ног до головы, совсем как Эв Барретт. Еще раз затянулся сигаретой, выдохнул и щелчком отправил ее по совершенной параболической дуге в Бассак. Он посмотрел, как она зашипела и исчезла в коричневой воде.

— Как ты сказал, тебя зовут, сынок?

Я улыбнулся улыбкой свежеиспеченного благословленного.

— Марсинко, шеф. Марсинко. Но зови меня Рик.

Офицеры редко слушают рядовых достаточно внимательно. Я это делал. У меня это вошло в привычку. И я многому научился. Например, от своего свежеобретенного морского папочки-шефа на ПРК, я узнал, что Чарли имеют привычку увязывать свои операции с нашими патрулями ПРК. Офицеры в 116-м отформатировали войну. Операции проводились по учебнику: постоянно и последовательно. В результате, сказал шеф, Чарли точно знали, как мы действуем.

Все, что надо было сделать Чарли, это подождать, пока пройдет ПРК. Потом он пошлет приманку — может быть гражданского, может быть, добровольца — через реку на сампане или плоту. Если бедолагу подстрелят или захватят, ну что же, очень печально. Но Чарли также предполагали, что согласно нашим официальным методикам действий ВМС США, как только действие было начато, выполнено и прекращено, на этом было все — и ПРК двинется дальше. После того как он, пыхтя, исчезнет из виду, ВК отправят свои основные конвои снабжения или войска и двинутся через реку.

Лучше всего ложные цели работают, если вы способны установить свои часы по действиям противника, а ВК смогли установить их с помощью ВМС США. Я был полон решимости это изменить.

Во-первых, я должен был посмотреть, какую я могу собрать огневую мощь.

Примерно в тринадцати километрах к западу от Тре Нок находилось место под названием переправа Джульетта, которое было очагом активности ВК. Чуть ниже по течению от Джульетты был небольшой остров — примерно триста на сто метров. Это была зона свободного огня: в ней нигде не было своих.

В ту же ночь, после того как я совершил круиз на ПРК, я взял отделение «Браво» и загрузил пару штурмовых тактических лодок SEAL.

ШТЛ сделаны из стекловолокна, с двумя 110-сильным подвесными моторами «Меркурий». Они быстрые. В средней части судна установлена тренога для крупнокалиберного пулемета. Передние планшири имеют штыревые установки для пулеметов М60 по правому и левому борту. У нас были также 57-мм и 90-мм безоткатные пушки (безоткатные орудия М18 и М67 — прим. перев.), позволявшие стрелять с плеча, которые вели огонь как фугасными, так и картечными выстрелами, которые были наполнены круглыми пулями и причиняли много травм, если в кого-то попадали.

Мы уложили достаточно боеприпасов, чтобы понизить осадку ШТЛ на полфута, а затем в 18.30 отправились в небольшой прогулочный круиз к переправе Джульетты. Патч Уотсон уселся за штурвал ШТЛ номер один, Боб Галлахер вел ШТЛ номер два, в ста ярдах на моем левом фланге.

Мы почти добрались до Джульетты, когда Галлахер вызвал меня по рации.

— Мистер Рик?

— Принял, Орел.

— Посмотри, какая рыба прыгает позади вас.

Я обернулся — действительно, будто стайка маленьких фосфоресцирующих рыбок рассекла спокойную темную гладь реки. Я посмотрел еще раз.

— Черт, Орел, это не рыба — это гребаный автоматический огонь.

Я похлопал Патча по плечу.

— Разворачивай.

Я смотрел как пули следуют за нами, плинк-плинк-плинк. Мы ничего не слышали из-за шума, производимого нашими «Меркуриями». Но Чарли чертовски точно стреляли по нам и огонь велся, должно быть, с острова свободного огня.

Мы заворожено смотрели, как пули падают в воду. Рядом стоял боец SEAL по имени Гарри Мэттингли, который отправился вместе со мной. Внезапно он закричал:

— Черт, в меня попали!

Я повалил его на палубу и осмотрел. Пуля отрикошетировала от воды и попала ему прямо между глаз. Он истекал кровью, как в аду. Но он был в порядке — рана была только поверхностной. Его лицо было меньше чем в футе от моего — это дерьмо было реальным.

— Ты везучий сукин сын, — сказал я.

— Вставай и стреляй в них в ответ.

Патч крутанул руль, Галлахер последовал за ним и обе ШТЛ направились к дальнему берегу реки. Я схватил радиомикрофон.

— Я следую за тобой. Когда он начнет стрелять в вас, я замечу вспышки и врежу из безоткатки.

В течении двух часов мы обстреливали остров всем, что у нас было, чередуя лодки Орла и мою, когда надо было перезарядиться, расходовали боеприпасы и уходили. Судя по жалкому количеству ответного огня, я предположил, что там было не больше одного-двух ВК. Но цифры не имели значения. Важно было то, что они стреляли в нас, а мы им отвечали огнем.

Примерно в 20.00 я решил вызвать воздушную поддержку.

Я взял рацию и запросил «Призрака», позывной для «Пфаффа, дракона волшебного» — С-47 с четыремя пушками Гатлинга «Вулкан», каждая из которых давала 6300 выстрелов в минуту.

— Никто не может задействовать нас без согласования с ПРОКОМ — вьетнамским командующим провинцией, "Серебряная пуля", — сказал по радио голос ВВС.

"Серебряной пулей" был я — это был самый грандиозный радиопозывной, который я мог придумать на тот момент. Разрешение? Нет проблем. Я просто вытащил ПРОКОМ из постели и запросил огневую поддержку.

— Я должен запросить вас согласно уставу, сэр.

— Вы еще кто такой?

Я рассказал ему.

Он громко застонал.

— Вы, американское мудачье, вечно создаете проблемы.

Но все же разрешил мне задействовать «Призрака».

Мы наблюдали, как самолет плыл в ста метрах над островом со скоростью около девяносто узлов. Даже в темноте мы могли видеть деревья, кусты и землю, взлетающие, когда «Вулканы» обрабатывали сушу. «Призрак» сделал пять медленных, смертельных заходов, а затем взмахнул крыльями, накренился и полетел на север. Я связался с ними по рации.

— Спасибо ребята. "Серебряная пуля" передачу закончил.

Я связался с Галлахером.

— Неплохо, да?

— Точно, энсин Серебряная пуля.

Я слышал через динамик, как хохотал Орел.

— Почему ты просто не назвал себя Горячим Членом?

— Я бы так и сделал, если бы додумался.

Я развернул свою ШТЛ на левый борт.

— Идем домой.

У нас было четыре часа веселья и сейчас было 22.30, самое время для нескольких прохладных часов.

— Время для «Миллера» — сообщил я по рации Галлахеру. (В данном случае, видимо, речь идет о пиве «Миллер». прим. перев.)

Мы развернули лодки и потащили наши задницы вниз по реке, как чертова армада двадцатого века. Я не мог перестать улыбаться. Мы расстреляли все чертовы патроны, которые взяли с собой, и от нас несло кордитом и потом. Мы превращались в воинов, которыми всегда хотели быть. Война была великолепна!

Естественный подъем продолжался до тех пор, пока мы не добрались до дока. Я видел с реки, что какой-то мужлан-придурок прыгал вверх и вниз, как обезьянка на поводке, а его рот работал в такте четыре четверти.

Когда мы подошли ближе, я его разглядел. Это был начальник оперативного отдела, капитан третьего ранга по имени Хэнк Мастин. Так вот, Мастина я знал только понаслышке. Он был выпускником Академии, чьи дедушка и папа были адмиралами и все это просто впечатлило меня до чертиков, верно?

Когда мы были уже в двадцати ярдах, я услышал, как он вопит, перекрывая хриплый рокот наших двух «Меркуриев».

— Какого хера ты вызываешь воздушную поддержку без моего разрешения? Кто дал тебе чертовы полномочия вытащить чертова ПРОКОМа из его чертовой постели? Кто дал тебе разрешение использовать позывные этого чертового подразделения?

Честно говоря, я никогда не задавался ни одним из этих вопросов вообще. Вы вели войну и все тут. Вы не снимали шляпу и не спрашивали:

— А можно?

Поэтому я ответил ему тем же.

— Эй ты, скотомудило, я пришел надрать жопу кое-кому из ВК, и достать несколько гребаных имен ВК — и именно это я сегодня и сделал. И если тебе это не нравится, то пошел ты и весь твой гребанный вид мозгоклюйных членоносов-карандашеточцев мудилозастойных .

Он побледнел, завопив:

— У тебя неприятности, мистер, — и ушел прочь.

Я вообще не вспоминал об этом инциденте до следующего дня. Каждый день, сразу после полудня, капитан 1-го ранга Би Би Уитэм обычно лежал в гамаке, который повесил рядом со своим коммодорским домиком, читал, курил, пил кофе и работал над своим загаром. На следующий день после нашей эскапады он окликнул меня, когда я проходил мимо, направляясь пожрать.

Он сдернул синюю бейсболку, скрывавшую его густые, коротко подстриженные светлые волосы, сдвинул очки на лоб и прищурившись посмотрел на меня.

— Дик, ты скверно начинаешь.

Он потянулся за сигаретой, закурил и выпустил дым в мою сторону.

— Ты и так в беде.

— Moi? (Я? — французский. прим. перев.)

— Out, toi, mon petit phoc. (Да, ты, мой маленький тюлень — французский. прим. перев.)

Какого черта он там бормочет?

— Да что я сделал-то?

Я действительно не знал.

Уитэм сменил сигарету на чашку с кофе, сделал глоток, поставил чашку на стол из патронных ящиков и взял снова свою «Мальборо».

— Слова «Хэнк» и «Мастин» что-нибудь для тебя значат?

— Ах, этот….

Уитем раздраженно покусывал свои жесткие светлые усы.

— Не надо мне тут «Ах, этот». Он вполне может отправить тебя под трибунал. Он старший офицер. У него есть связи в Вашингтоне, он выпускник Академии. И он неплохой парень — на самом деле, энсин Чудик, если вы познакомитесь с ним поближе и он не захочет отрезать твои яйца и подвесить их на гребаном флагштоке, он может стать тебе настоящим помощником.

— Айе-айе, сэр.

— И не надо мне тут «айе-айе» с лошадиным дерьмом, Дик. Я серьезно говорю, что он может помочь тебе. Хэнк составляет оперативные планы.

— Ну и что? Важное дело.

— Ты самый высокомерный энсин, которого я когда-либо встречал.

Уитэм затянулся «Мальборо».

— Читай по губам, Дик. Он тот, кто разработал здесь развертывание отряда SEAL.

— Но он же не SEAL, сэр. Это какой-то черт из Академии, который говорит мне: «Когда ты столкнешься с противником, ты должен спросить меня, прежде чем выпустить хотя бы одну чертову пулю».

— Это не то, что он тебе сказал.

— Это то, как я его понял.

— Вы идете и устраиваете стрельбу в зоне свободного огня, никому об этом не сказав. Вы поднимаете с постели командующего провинцией, чтобы он разрешил использование огневой поддержки и чтобы ее санкционировать, вы используете 116-ю оперативную группу — коммодором которой я являюсь — и ее позывной. И ты говоришь мне, что это Хэнк Мастин мудак, потому что он расстроен? Черт с ним, Дик — я расстроен.

— Хорошо, наверное я слегка погорячился вчера вечером.

— Читай по губам. Сдержанность, сдержанность, сдержанность. Если ты будешь слишком часто говорить капитанам третьего ранга идти на хер, как ты это сделал прошлой ночью, они вышвырнут тебя отсюда в наручниках.

— Окай, я понял, принял к исполнению.

Уитэм покачал головой.

— Хорошо.

Он сделал паузу и отхлебнул кофе.

— Дело в том, что здесь должен быть какой-то порядок, Дик.

— Я согласен. Но как мне кажется, шкипер, здесь все думают очень традиционно. Вы ходите на лодках, вы слушаете старшин. Из того, что я слышал, Чарли знает, что мы собираемся делать, потому что мы все делаем по учебнику.

— И что?

— И то, что пришло время для новых учебников, которые он еще не выучил.

Уитэм покачал головой.

— У нас есть новые учебники. И Хэнк Мастин написал их — SEAL будут поддерживать операции на реках и…

— Шкипер, это мы должны составить наш собственный план. Он рассматривает SEAL как вспомогательное подразделение. К черту все это. Шкипер, Хэнк Мастин, может быть, и потрясающий парень, но то, что он придумал — это обычное застойное мышление Академии ВМФ. Ради Бога, шкипер, SEAL должны быть нетрадиционными. Это значит, действовать не по учебникам.

Я подождал, пока он допьет свой кофе.

— Я прибыл сюда не для того, чтобы сидеть и ждать, пока Чарли найдут меня, шкипер. Я хочу надрать задницу Чарли на его собственной территории. Это нетрадиционно.

— Как вчера вечером?

— Эй, вчера вечером это была всего лишь репетиция. Я хотел дать своим парням немного практики, прежде чем мы начнем действовать по-настоящему.

Уитэм вздохнул.

— Вот что я скажу тебе, Дик. Здесь нет никакой практики — никаких репетиций. Каждый чертов день, это все по-настоящему. Если вы хотите четыре часа тратить мои боеприпасы, доставьте мне захваченного вьетконговца или какую-то информацию, или еще что-то, что я мог бы использовать.

Он был прав. Черт возьми, он был прав.

Его тон смягчился.

— Вы там хоть что-то добыли?

— Если на том острове вообще было что-нибудь. Шкипер, там ничего не двигалось после того, как мы закончили. Мы вернулись домой совершенно пустые. Ни одного патрона не осталось — даже в М-16.

— Парень, тебе нравится жить опасно — он покачал головой.

— Слушай, держись пару недель подальше от Хэнка Мастина. Я все улажу и вы станете друзьями. Но Иисусе — что за способ начать.

Он опустил темные очки, надел кепку с длинным козырьком и взял книгу в мягкой обложке.

— Свободен, энсин Чудик.

Глава 8

Отделение «Браво» не увидело никаких боевых действий в течении недели после моей маленькой эскапады. Я был младшим офицером, и лейтенанты решили, что боевые патрули будут назначаться в порядке старшинства. «Браво» пришлось ждать до последнего. После того, что нами ощущалось бесконечным затишьем, мы, наконец, отправились.

Я получил кое-какие сведения о деятельности ВК на перекрестке Джульетты, недалеко от острова свободного огня, где мы проверяли нашу огневую мощь.

Теперь «Браво» снова попытает там счастья, и на этот раз, как я надеялся, лицом к лицу с мистером Чарли.

Мы планировали хрестоматийную операцию на реке.

— Считайте это задачей БПД — Будь Проще, Дурачок, — сказал я своим ребятам.

И действительно, план был настолько элементарен, что даже Хэнк Мастин его бы разработал. Мы высаживались на самую западную оконечность острова свободного огня, откуда открывался вид на переправу Джульета, главную точку пересечения ВК реки Бассак.

Там мы дожидаемся, когда появится курьер ВК. Мы устроим засаду, убьем его, соберем все разведданные, какие сможем, принесем их шкиперу Уитэму, нас погладят по головке и скажут «молодцы», а потом мы пойдем искать холодное пиво и веселиться.

Убийство было важным элементом по нескольким причинам. Во-первых, для этого мы и находились во Вьетнаме. Во-вторых, вы никогда не знаете, сможете ли убить кого-то, пока это не сделаете. Я хотел убедиться, что каждый член «Браво» справится с этой задачей. Это может оказаться смертельно опасным для команды, если хотя бы один человек будет колебаться.

Мы покинули Тре Нок сразу после захода солнца, все на одной ШТЛ. Мы закрасили лица и руки черным гримом, надели камуфляжную зелень, тропические ботинки, мягкие шапочки и разгрузки, и мы несли по одной фляге, боевому ножу и много-много пуль и гранат.

Мы были частью небольшой флотилии. Один из лейтенантов Второго отряда SEAL, Ларри Бейли, взял на себя командование одним из катеров «Майк» — то есть, бронированного среднего десантного катера, или СДКА, оснащенного 81-мм минометом, плюс парой М60 и крупнокалиберных пулеметов. Вторым катером «Майк» командовал офицер из Первого отряда SEAL, временно прикомандированный из зоны Ранг Сат. Он был симпатичным белобрысым калифорнийским серфером, которого я назову Адамом Генри. Он мне не нравился. Кроме того, к нам присоединился один из ПРК 116-го соединения с его пулеметами и 40-мм гранатометом. Если мы попадем в беду, Адам сыграет в Джона Уэйна — он будет стрелять как черт по Чарли, пока ШТЛ не прорвется к береговой линии и быстро нас вытащит. Задача Ларри состояла в том, чтобы искать и вынюхивать любого ВК, пересекающего реку выше по течению.

Как я думаю теперь, Ларри был бы лучшим выбором для роли Джона Уэйна. Смуглый, долговязый техасец с глазами кобры, он был самым агрессивным из лейтенантов во время нашей подготовки перед отправкой. Было предрешено, что Ларри станет «тигром» Второго отряда SEAL во Вьетнаме.

Лодки поравнялись с нашей целью. ШТЛ двигалась к острову на шести узлах, в то время как ПРК и оба «Майка» продолжали идти вверх по реке. Адаму не нужно было идти с нами. Рычание их мощных двигателей и «Меркурии» ШТЛ заглушат любой шум, который создаст наша высадка, в то время как более крупные суда не позволят ни одному ВК на переправе Джульетты увидеть с берега реки, как мы высаживаемся из штурмовой лодки. Мы находились в шестидесяти ярдах (прим. 55м) к югу от острова и чуть восточнее его оконечности. Я похлопал Патча Уотсона.

Он перекатился через дальний планширь и упал в теплую воду. Теперь пошел Рон Роджер. Потом я, Джо Кэмп, Джим Финли и последним — Орел Галлахер. ШТЛ продолжала идти вверх по реке, медленно исчезая в темноте. Наполовину приподнявшись из воды, мы медленно гребли к острову, стараясь двигаться как можно тише. В восьми ярдах (прим. 7,3м) от южного берега я опустил ноги вниз и меня тут же засосало в ил, скрывший мои ботинки. Я высвободился и снова принялся грести по собачьи, пока мои колени не коснулись грязного дна.

Я осторожно выбрался на заросший травой берег, поднял М-16 над головой и снял с предохранителя.

Я ждал. К плеску воды добавился шум от остальных бойцов SEAL, которые подходили один за другим. Я всмотрелся. Мы все были в присутствующих и учтенных. Я подал сигналы рукой: двигаться вверх по берегу; рассредоточиться по заранее назначенным позициям; установить периметр.

Гул от катеров слышался теперь довольно далеко. Я поежился в прохладном вечернем воздухе. Никогда бы не подумал, что буду дрожать во Вьетнаме, но мне было зябко.

Мы ползли вверх по берегу, продвигаясь дюйм за дюймом, вдоль пятидесятиярдовой (прим. 45м) оконечности острова, пока не устроили засаду за обломком поваленного дерева. Четверо из нас — Патч Уотсон, радист Кэмп, Рон Роджер с пулеметом «Стонер» и я — разделились на две пары в восьми ярдах друг от друга и внимательно осмотрели южный берег реки, песчаную косу и грязевую отмель в ста пятидесяти ярдах (прим. 137м) от нас. Джим Финли и Орел Галлахер заняли позицию в арьергарде, в пятнадцати ярдах (прим. 13,7м) от берега и прикрыли наши задницы.

К этому времени я уже совсем не слышал катеров поддержки и меня вдруг охватило невероятное чувство одиночества.

Одновременно меня накрыла паранойя в степени, которой я раньше никогда не знал. Черт — мы действительно были в джунглях, с боевым оружием и людьми, которые хотят нас убить. Если это ловушка, если Чарли поджидают нас… Господи. Я встряхнулся и вышел из этого состояния. Я моргнул, крепко зажмурив глаза, а затем открыл их, чтобы взять под контроль гиперстадию, через которую я летел. Попробовал упражнения на контроль дыхания. Они сработали. Я расслабился.

На моих часах было 21.40. Нам потребовалось около двадцати минут, чтобы пробраться через двадцать пять ярдов (прим. 23м) зарослей кустарника и речной травы к месту засады. К этому моменту мы находились на позиции около получаса. Остров принял наше появление, и снова ожили звуки неведомых тварей, которые щебетали, свистели и жужжали вокруг нас. Я обнаружил, что внешний шум был громким и решил, что он был усилен моим тревожным состоянием.

Мы не произнесли ни слова с тех пор, как покинули штурмовую лодку. Нам и не нужно было этого делать.

Я поднял голову. Небо было таким ясным, каким я его никогда не видел. Звезды — миллионы звезд сияли так ярко, словно это была свежая осенняя ночь в Новой Англии. Воздух стал довольно прохладным, и мои зубы начали стучать. Я заставил себя сжать челюсти, чтобы остановиться. Как чертовски нелепо. Замерзнуть в тропических джунглях. Я думал об Эве Барретте, о Грязи, о том, как низко я раскрылся в своем последнем средиземноморском круизе. Я думал о Сент-Томасе — ром и кока-кола и трахе с этой замечательной учительницей из Нью-Джерси с большими сиськами. Я подумал, что может быть, завтра, напишу открытку каждому из моих детей. Сувениры для них, когда они научатся читать. Я вспомнил, как мне было семь лет и я испугался в первый раз, когда грузовой поезд прижал меня к стене в тоннеле.

Тут я его услышал. Скрип-скрип.

Волосы на затылке у меня встали дыбом. Мурашки побежали по коже.

Скрип-скрип. Дерево по дереву. Весло в уключине. Скрип-скрип.

С песчаной отмели, напротив того места, где мы лежали, в медленно текущую реку сунулся нос маленького сампана.

Я медленно поднял палец. Ждем. Он в 150 метрах отсюда. Он подойдет ближе. Не спугните его слишком рано. Я затаил дыхание. Ни один волосок ни на одном из моих парней не шевельнулся, хотя четыре ствола следовали за сампаном.

Он приближался медленно, мучительно медленно. Один вьетнамец, в черной пижаме, без шляпы, оружия не видно. Как азиатский гондольер, он описывал своим единственным веслом скрипучую постоянную букву «J», выгребая против медленного течения Бассака. Он шел прямо на нас.

Я выстрелил первым, когда он был в менее чем двадцати футах ( 6м) от меня. Остальные выстрелили так быстро после меня, что бедняга, должно быть, подумал, что смотрит на один большой 16-дюймовый ствол. О чем бы он не подумал, это была его последняя мысль. Мы одновременно выпустили по нему по полному 30-зарядному магазину. Но действительно разрушительным был «Стонер» Рона Роджера — сто пятьдесят патронов калибра .223, каждый двадцатый из которых был трассирующим.

— Пошли!

Я вскочил на ноги, выкарабкиваясь на берег и бросился вниз, чтобы перехватить тело вьетконговца и вытряхнуть все, что можно, из изрешеченного сампана, прежде чем он утонет.

Патч был у меня хвосте, Рон Роджер тоже не отставал.

Я расплескивал воду, мои ноги скользили по илу.

Сампан начал погружаться в воду. Это превращалось в гонку. Теперь я плыл.

— Подходим.

Мы с Патчем добрались до сампана первыми. Я перегнулся через планширь. Внутри лодка была покрыта кровью, осколками костей и обрывками черной пижамы. Но она была пуста, если не считать небольшого матерчатого мешочка, который я схватил.

— Найди его — крикнул я.

Патч нырнул. Я последовал за ним. Мы вынырнули с пустыми руками. Вероятно, его отбросило назад в воду «Стонером». Вот дерьмо.

Мы волокли сампан, когда вода вокруг нас начала плескаться. На берегу Джо Кэмп подал сигнал рукой.

— Автоматический огонь — одиннадцать часов.

Он бросился на землю и выпустил весь магазин, ведя прикрывающий огонь.

— Тащите ваши жопы обратно на берег.

Мы с Патчем поплыли изо всех сил, волоча за собой сампан, и добрались до берега. Мы вскарабкались на свои огневые позиции и я бросился к рации. У М-16 и «Стонера» не было нужной нам дальности. Пора было вызывать кавалерию — ПРК и катера «Майк», на которых были крупнокалиберные пулеметы, .57 безоткатки и минометы.

Я схватил гарнитуру у Джо Кэмпа и дал наши позывные и координаты. Никакого ответа. Только статика. Я пытался снова и снова, но безуспешно.

Настойчивый голос Орла Галлахера прорвался через перестрелку.

— Они идут с обратной стороны, мистер Рик.

Были ли на острове ВК? Я не собирался рисковать своими людьми.

— Используй гранаты. Осколочные и ВиПи.

ВиПи были зажигательными, с белым фосфором, который ярко горел. И да поможет Господь любому, кто под него попадет.

Мы вели огонь минут восемь-десять, целую вечность, пока я вызывал и вызывал, пытаясь добыть патрульный катер или «Майка». Наконец, показалась одна из штурмовых лодок. Мы двинулись вниз по берегу, ведя прикрывающий огонь в то время как скользили, ныряли и катились через подлесок джунглей. Пули вьетконговцев рвали листья над нашими головами или закапывались неуютно близко, пока мы пробирались к лодке. Я запрыгнул в лодку и обнаружил, что в ней уже находятся трое матросов с ПКР и два человека экипажа. Штурмовая лодка рассчитана поднять девятерых. Сейчас в ней будет одиннадцать, и она будет перегружена.

Я махнул своим людям подниматься на борт. ШТЛ дала задний ход своим сдвоенными «Меркуриями» и попятилась от острова — на песчаную отмель. Пока матросы стреляли над нашими головами, Патч, Финли и я перескочили через борт, столкнули лодку на воду, снова забрались в лодку и прижали задницы.

Я был в ярости. Это еще мягко сказано. Мне хотелось кого-нибудь убить.

— Где «Майк» Генри? Где ПКР? И что тут делают эти матросы?

— Лейтенант Генри увидел сампан и бросился в погоню. Он не думал, что у вас будут какие-либо проблемы, так что взял два остальных катера и послал нас за вами.

Господи, он должен был прикрыть нашу задачу, а не гоняться за сампанами вьетконговцев. Если бы Чарли двинули значительный контингент, отделение «Браво», благодаря Адаму Генри, пошло бы на гамбургеры прямо сейчас. Черт бы его побрал. Я проверил своих парней, чтобы убедиться, что у нас все пальцы на руках и ногах, затем поднял глаза и заметил, что мы удаляемся от Тре Нок, двигаясь дальше вверх по реке.

Я схватил матроса за его бронежилет.

— Что за чертовщина творится?

— Лейтенант Генри вызывает вас.

— Эй, мои парни замерзли и промокли. Давай развернемся.

— Никак нет, сэр.

Я обдумал возможные варианты. Может быть, Адам попал в беду и мы ему нужны, чтобы спасти его задницу. Это было маловероятно, но не исключено. Мы сидели на корточках на палубе и я исходил паром минут пятнадцать, пока мы не добрались до катера «Майка» Генри, пыхтя двигавшегося вверх по реке, и не пришвартовались со стороны берега. Я вскарабкался наверх и нашел Генри.

— Что за чертовщина, Адам? У тебя проблемы?

Он покачал головой.

— Не-а — примерно в двух кликах отсюда атакуют аванпост. Я хочу пойти и поддержать его.

— К черту это. Я беру своих парней и мы идем домой.

Он удерживающе положил руку на лямки моей разгрузки.

— Нет, Дик, ты мне можешь понадобиться. Будет лучше, если ты останешься на «Майке». ШТЛ слишком мала и, к тому же, не имеет брони.

Я осторожно убрал его руку.

— Слушай, чмырь, сейчас уже почти двадцать три часа. Мои парни сегодня сделали свой бросок костей, мы перехватили курьера ВК и перехватили его удачно. Почему бы нам не взять наши игрушки и не пойти домой? Мы не хотим играть с тобой прямо сейчас.

— Играть?

Детская голубизна в его глазах, казалось, потемнела.

— Так ты, черт возьми, Марсинко, думаешь, что все это — игры?

— Эй, придурок, единственные игры в которые ты сейчас играешь, это те что ты пытаешься играть со мной.

— Ты что, черт возьми, имеешь ввиду?

— Я имею ввиду, что ты, твою мать, оставил меня там на суше. Предполагалось, что ты будешь меня поддерживать, а не искать своих собственных ВК, чтобы в них пострелять.

— Если бы все было достаточно плохо, я бы там был.

— Неужели?

— Это точно, Дик, и ты это знаешь.

— Я не знаю, что бы ты сделал или не сделал.

Я сгреб его за рубашку обеими руками и подтащил к своему носу.

— Слушай ты, придурок застояломудильный карандаши тебе в гузно, мы попали под огонь автоматического оружия с обеих сторон — тебе этого недостаточно? Штурмовая лодка, которую вы в конце-концов отправили, чтобы подобрать нас, была набита гребаными зеваками-матросами, и мы застряли на проклятой песчаной отмели, пока Чарли делали бац-бац по острову, это достаточно плохо для тебя? Я умолял прикрыть нас огнем, а ты ушел так чертовски далеко вверх по реке, что оказался вне досягаемости рации. Это достаточно плохо для тебя, котик?

Я толкнул его спиной к переборке рубки, снова и снова слышался звук от ударов по серому металлу.

— Я вот что имею ввиду, мой старый друг, как, черт возьми, ты определяешь «достаточно плохо»?

Он опустился в сидячее положение и просто застыл в этой позе, его глаза были расфокусированны. Я чувствовал себя так, будто сломал этому сукину сыну шею. Затем я вернулся на ту часть палубы, где теперь находилось мое отделение.

Промокшие, замерзшие и несчастные мы наблюдали, как Адам приказал «Майку» занять позицию для открытия огня. Невероятный кайф, который мы испытали всего несколько минут назад, полностью испарился. Этот равнодушный непроверенный засранец превратил нас из воинов в зрителей. Он пытался убить себя, но делал это за счет моих людей, а мне это совсем не понравилось.

Он открыл огонь, и к оскорблению добавилась обида — я увидел, что раскаленные гильзы крупнокалиберного пулемета дождем посыпались в мою штурмовую лодку, с ее открытой рубкой и бензобаками. Хуже того, поскольку она была пришвартована к «Майку» со стороны берега, в нее стреляли плохиши. Катера «Майк» были бронированы. ШТЛ это стекловолокно.

После примерно пяти минут ошибок Генри, с меня было довольно.

— Пошли, парни, мы идем домой.

Мы перекатились через борт, не обращая внимания на ведущийся огонь, горячие крупнокалиберные гильзы с «Майка» и водяные столбы от мин вьетконговцев. Мы запрыгнули в ШТЛ.

Галлахер нажал на стартер, Джим Финли и Патч Уотсон резали швартовы, пока Джо Кэмп и Рон Роджер вели прикрывающий огонь.

Я схватился за руль, рванул с места и вдавил педаль в пол. Двойняшки «Меркурии» легко несли нас сквозь водяные смерчи от вражеского огня. Я резко повернул, обрезая гладким корпусом ШТЛ корму «Майка» и на максимальной скорости направился вниз по реке. Я видел лицо Адама Генри, когда мы умчались прочь.

Он что-то кричал мне, но из-за рева двигателей ничего нельзя было расслышать. Я отсалютовал ему средним пальцем.

Следующая неделя. Отделение «Браво» и я не слишком-то нежно попрощались с Тре Нок. Шкипер Уитэм не был дураком, он понял, что я собираюсь убить Генри, или Хэнк Мастин собирается отправить меня в кандалах в Ливенворт. (Форт-Ливенворт, штат Канзас, где располагается тюрьма строгого режима Министерства Обороны США. прим. перев.)

Так что было решено, что «Веселая банда убийц-мародеров Марсинко» отправится на сорок километров в северо-восточном направлении, к Му Тхо.

Там флот держал на реке флотилию патрульных речных катеров. И там, решил коммодор Уитэм, в безопасности от Хэнка Мастина, я смогу расширить горизонты операций развернутых SEAL во Вьетнаме в районе Дельты, не испытывая в этом процессе искушения убить кого-нибудь из моих американских коллег-офицеров голыми руками.

Старшим в Му Тхо оказался потрясающий офицер по имени Тул, капитан 2-го ранга, который раньше не работал с SEAL, но обладал достаточным здравым смыслом оставить меня в покое, пока я даю ему результаты. Тул был необычным военно-морским боссом — худым, злым, язвительным, ироничным ворчуном, чья агрессивность была большим подспорьем для боевого духа «Браво» в Му Тхо. Он носил оливково-серую камуфляжную форму вместо бежевой офицерской блузы и слаксов. Он доверял своим старшинам. Он выходил на ПКР и вставал за крупнокалиберный пулемет. Он действительно шел увидеть лично, на что похож бой.

Лучше всего было то, что он не усомнился во мне и не устанавливал параметры, ограничивающие нас. Он инстинктивно понял, что SEAL – необычные воины, и призвал меня быть настолько нетрадиционным, насколько я считал разумным и эффективным. «Браво» отвечало за прикрытие 60-мильного участка реки, вместе с ее бесчисленными каналами, притоками, протоками, ручьями, ручейками, заливчиками и канавами.

Му Тхо был попроще, чем Тре Нок. Причал для ПРК был построен из деревянных досок на плавающих 50-галлонных бочках из-под топлива, прикрепленных к паре хлипких свай. Офисы, склады и мастерские были расположены прямо на берегу реки в сборных помещениях из бетонных плит и алюминиевого сайдинга — или в полукруглых металлических ангарах. Однако, мы жили хорошо. В паре кварталов от реки стояла старая гостиница в европейском стиле — возможно, ее перенесли из Парижа Хемингуэя — где спали американцы. Там были скрипучие вентиляторы, подвешенные к высоким потолкам, жалюзи на окнах и французская мебель.

К этому времени мы уже привыкли к вьетнамской кухне и, хотя в отеле и на базе ВМФ подавали блюда в западном стиле, каждый день навещали бесчисленных продавцов по пути к реке и обратно, пробуя и экспериментируя. На самом деле, Джим Финли — Мэр — каким-то образом умудрился в течение нескольких часов после нашего прибытия улизнуть и найти лучшую дюжину закусочных. К тому времени, как остальные из нас нашли время, чтобы выйти с базы, он вел нас от стойки к стойке, и нас приветствовали, словно давно потерянных членов семьи.

Мы без суеты начали свое патрулирование, катаясь по реке с ПРК, разговаривая со старшинами, узнавая, какими маршрутами двигались Чарли, когда они пересекали реку, где они устраивали свои переправы и почему они двигались. Затем последовали короткие патрули — ночные вылазки, вроде той, что мы делали из Тре Нок и статические засады. Я называл эти патрули «Мастинами», потому что именно так Хэнк представлял себе действия SEAL – в качестве поддержки всего спектра речных операций. Но я хотел выйти за пределы «Мастинов», в «Марсинкос».

«Марсинкос» предполагало более длительное патрулирование — двенадцать, восемнадцать, даже двадцать часов в дельте — и другую тактику. Агрессивную тактику. Мне казалось вполне логичным, что чем ближе Чарли подходили к дельте, тем более настороженными они становились. И почему? Потому что именно там находились катера, «майки» и бойцы SEAL.

Но когда Чарли еще оставались в своих конвоях, в трехстах, пятистах, семистах метрах от реки, они были расслаблены — потому что они были на своей территории.

Инстинктивно я понимал, что чем раньше смогу ударить по Чарли, тем больше я причиню вреда. Но я знал, что мы еще не можем идти с мячом к сетке. Мы еще были зелеными, все еще изучали законы джунглей. Поэтому, как и в первые дни обучения в UDT, я не делал ничего вопиющего. Вместо этого, не подвергая опасности «Браво», я укрепил уверенность отделения аккуратными ударами, патрулями, которые гарантированно включали убийства вьетконговцев. Но каждый раз, когда мы патрулировали, я уводил нас все дальше и дальше вверх по каналам. Когда «Браво» освоились с каналами, мы вышли на дамбы.

Мы начинали ярд за ярдом, пока нам не стало комфортно продвигаться на километр или два. Мы схватили нашего первого пленного — Патч Уотсон и Орел Галлахер вынырнули на него из зарослей тростника и чуть не довели беднягу до сердечного приступа — и допросили его, прежде чем передать АРВН, Армии республики Вьетнам, которую я обычно называл «Марвин-Арвин».

Примерно через месяц я повел ребят еще дальше. Мы выходили ночью, скатывались с ШТЛ, переплывали канал, взбирались на дамбу или тропу и устраивали засаду на триста-четыреста ярдов (прим. 270-365м) дальше от берега, чем ожидали Чарли. По мере того, как мы становились все более уверенными в себе, мы продвигались все дальше и дальше от реки, проходя по дамбам, по которым курьеры ВК доставляли разведданные, устраивали засады на конвои сампанов, когда они грузили барахло, которое везли через Камбоджу из Ханоя по тропе Хо Ши Мина.

Мы учились вести разведку и то, что нужно искать. Сначала мы оставляли кое-что из личных вещей ВК. Потом я понял, что это был важный источник сведений, и мы собирали все, что могли достать. Забудьте все эти телевизионные сцены с «ворчуном», который находит фотографию жены и детей мертвого ВК и переход к сентиментальным вставкам, когда он понимает, что только что убил другого человека. Такие сцены, вероятно, написаны людьми, в которых никогда ожесточенно не стреляли.

Дело в том, что товарищ Виктор Чарли хотел, чтобы мы были мертвы, еще мертвее, мертвее всех. И если находка на трупе ВК милого снимка или письма каким-то образом помогало нам в попытке достать его первым, ну очень плохо все для мистера Чарли, миссис Чарли и всех крошек Чарли.

Еще я использовал мины-ловушки для убитых нами ВК. Враг часто устанавливал мины-ловушки на своих мертвецах, так что и мы с ними это проделывали. Мне было приятно услышать взрыв, после того как мы покинули район. Одним Чарли стало меньше, чтобы стрелять в нас, а, может даже, и побольше.

Это, вероятно, выглядит так, будто я был хладнокровным, бесчувственным чуваком, расслабляющимся во Вьетнаме. Дело в том, что на поле боя очень мало времени для самоанализа. Мы ежедневно видели врага вблизи, и нам иногда приходилось смотреть ему в глаза, когда мы его убивали. Это дает вам другую точку зрения.

Очень быстро вы узнаете, что ваши люди — ваше подразделение — это все. Как мафиози, ты даешь клятву на крови своим людям. Ты бережешь их, лелеешь, защищаешь. Ты воспринимаешь их слабости как свои. Вы должны быть полностью преданы своим людям — и они будут такими же по отношению к вам.

Я рассматриваю свой первый тур во Вьетнаме как своего рода Бытие Специальных Методов Ведения Войны, в котором я был воссоздан из первобытной грязи дельты и очищающего жара огня нашего оружия.

Вначале был я зеленым энсином, который всю свою жизнь только и делал, что говорил о том, как надрать задницы и захватить пленных, но никогда этого не делал.

Затем наступил вечер и утро моего Первого Дня — остров свободного огня, куда отправился я, чтобы поднять шум и поиграть со своими игрушками.

Вечером и утром моего Второго Дня была засада на курьера, где узнал я, как использовать воду и землю в интересах своих и как убить врага моего.

Вечером и утром Третьего Дня научился я ценить плоды разведки, и начал я собирать каждый клочок бумаги, дабы узнать, где находится голова Чарли.

Вечером и утром Четвертого Дня научился я не действовать по установленному распорядку, и поэтому начал работать как днем, так и ночью, выбирая цели по возможности, вместо того, чтобы возвращаться в одни и те же места снова и снова.

Вечером и утром Пятого Дня начал я взывать к нашим системам поддержки — «Плодитесь и разможайтесь». И воистину, там были вертолеты и «Призраки», катера «Майк» и ПРК, и были они хороши и смертельно опасны, и помогли они мне убить врагов моих.

Вечером и утром Шестого Дня начал я создавать операции по своему образу и подобию — расширяя их дальность, свирепость и мощь, сплетая вместе десятки разрозненных нитей. Я начал прислушиваться к разведданным от «Марвин-Арвин», а также к нашим собственным; начал я брать чухои — перебежчиков — в патрули, наблюдая, как они передвигаются по тропам и обращая пристальное внимание на то, как разговаривают они с местными жителями, или ищут мины ловушки и скрытые бункеры, чтобы мог я научить своих бойцов копировать их методы.

Фактически, вьетконговцы изменили мой взгляд на ведение войны.

Чарли воевали весьма неплохо — я должен был быть лучше. Поэтому я забрал то, что работало и выбросил то, что не работало, я переделал такие основы, как методы нашего патрулирования: от Чарли, к примеру, я научился путешествовать налегке. К началу весны 1967 года мы уже носили одну флягу вместо двух положенных, заменив вес воды пулями и гранатами. Мы не брали с собой еды — не было никакой причины оставлять мусор и, в любом случае, мы никогда не были в поле достаточно долго, чтобы потребовались пайки. Мы изменили наше полевое снаряжение, поменяв рюкзаки на разгрузочные жилеты, в карманах которых мы проделали отверстия, чтобы из них немедленно сливались грязь и вода, мы не брали запасную одежду или пончо. Мы спали под открытым небом, маскируясь тем, что нас окружало. Как и ВК, мы стали партизанами, живущими за счет земли, вместо того, чтобы действовать как захватчики.

Зачастую бойцы самых подготовленных спецподразделений в своей «естественной среде обитания» могут показаться сбродом, однако чаще всего такое впечатление обманчиво. Так выглядели бойцы подразделений SEAL во Вьетнаме.

Техника сработала. «Браво» не несло потерь, за исключением нескольких царапин, синяков и мелких ран. Не было ни серьезных ранений, ни убитых в бою. По мере того, как мы все больше знакомились с этим регионом, наша смертоносная эффективность возрастала. Это делало меня счастливым. Это приводило шкипера Тула в восторг.

И после того, как я объединил все эти вещи и овладел искусством выслеживания и убийства, наступил вечер и утро Седьмого Дня. Согласно Библии, на Седьмой день Господь отдыхал.

Но для SEAL вечер и утро Седьмого Дня — это время пойти и уничтожить своего противника. В конце-концов, Господь SEAL – это Яхве, Господь Ветхого Завета, суровый, мстящий око за око Господь пустыни, Господь, который сказал: «Теперь иди и порази Амалика, и истреби все, что у него; и не давай пощады ему».

Позвольте мне сказать иначе: у каждого из нас есть свое видение Высшего Существа. В моем понимании Господь — это главстаршина UDT. И говорит он совсем как Эв Барретт. И он не дает отпусков за хорошее поведение.

Вечер и утро моего Седьмого Дня выпали на 18-е мая 1967 года на густо заросшем участке земли под названием остров Ило-ило, в дельте Меконга.

Глава 9

В середине апреля Фред Кочи и его отделение «Альфа» покинули Тре Нок и присоединились ко мне в Ми Тхо. Здесь было достаточно задач для двух отделений, и Фред, как и я, предпочитал агрессивный стиль патрулирования. К маю нам оставалось всего две недели до окончания нашего тура, а это означало, что патрулей больше не будет. Вместо этого наше время было потрачено на упаковку снаряжения, часть которого отправят вместе с нами в Литтл-Крик, а остальное будет храниться в контейнерах, для следующего контингента Второго отряда SEAL. У меня были смешанные чувства по поводу отъезда. Я считал наш тур успешным. «Браво» провело около пятидесяти патрулей. Мы научились использовать джунгли в своих интересах. Мы усовершенствовали наши методы — целостность подразделения, которую я проповедовал во время наших тренировок, действительно сформировалась. Теперь мы могли двигаться, думать и воевать, как один человек.

Но у нас не было ни одной операции, которая бы проверила все, чему мы научились. Мы изводили Чарли, брали пленных, расстреливали сампаны, сжигали припасы. Иногда мы их убивали — у отделения «Браво» было восемнадцать подтвержденных убитых ВК и пять вероятных, к тому времени, как мы должны были уходить — и я считал, что число «вероятных» находится на самом низком уровне шкалы.

И все же, мы не провели то, что я считал крупной операцией — то, что действительно сильно заставило страдать мистера Чарли. Вот тут и нарисовался остров Ило-ило.

Я слышал об Ило-ило уже несколько месяцев. При этом ничего от офицера связи разведки военно-морского флота в Ми Тхо. Но разведке военно-морского флота, которую некоторые люди считают оксюмороном, обычно требовалось девяносто дней, прежде чем они наконец сообщали что-то на уровне отделений. (В оригинале игра слов: IIo-ilo, название острова и NILO – Naval Inteligence Liason Officer. Прим. перев.) Мне всегда казалось странным, что военно-морской флот никогда не считал, что разведданные могут быть также полезны подразделениям в поле, как и адмиралам.

Так что, хотя разведывательные белки были великолепны в сборе своих фактоидных орешков, анализе того, что у них было, в написании пачек докладов и записок, они почти никогда не отправляли ничего обратно в нашу сторону. Это кое-что говорит о том, как военно-морской флот вел войны, даже тогда.

Проблема сбора разведывательной информации в те дни (и, в значительной степени, сегодня) заключается в том, что практически любой сбор военной разведывательной информации направлен на поддержку — и, следовательно, доводится до сведения — больших подразделений. И все же, для SEAL, даже рота из 100 человек — это многовато, если вы столкнетесь с ней на узкой тропе в джунглях.

Несмотря на то, что ВМФ никогда не знал об Ило-ило, это название постоянно всплывало то тут, то там. Деревенские старейшины по всей реке упоминали о нем. Захваченные ВК говорили о нем. Чухой сплетничали на его счет. Суслики-разведчики «Марвин-Арвин» болтали об этом месте. «Марвины» верили, что это большой узел для отдыха и пополнения ВК, куда Чарли отправляет своих парней, после того, как они нас преследовали. Чухой полагали, что это плацдарм для ударов ВК на север, по зоне Ранг Сат, или в северо-восточную часть дельты Меконга. Что бы это ни было, я чувствовал, что стоит прогуляться и выяснить.

Ило-ило находился в устье дельты, где река Митхо впадала в Южно-Китайское море. Остров в форме мускатного ореха лежал в трех восьмых мили от обоих берегов. Он был не так уж велик — около полумили в длину и тысячу футов (прим. 300м) в ширину.

На его западной оконечности был большой канал, который тянулся на восток делая множество S-образных изгибов, прорезая какой-то невероятно густой подлесок, пока наконец не заканчивался. На противоположной — самой восточной стороне — в океан впадала еще одна сеть небольших каналов. С воздуха они походили на паутину, извивающуюся на север и юг в беспорядочных геометрических узорах.

Мне показалось, что Ило-ило был идеальной недвижимостью для крупного лагеря ВК. Он имел те же три предпосылки, что и хорошая инвестиционная недвижимость в любой точки мира: местоположение, местоположение и местоположение. И, самое главное, это была девственная территория: там никогда не проводились американские операции. Я поделился идеей с капитаном 2-го ранга Тулом. Он одобрил дневную операцию. Я рассказал об этом и Фреду Кочи.

— Звучит забавно, Рик. Не возражаешь, если я отправлюсь с тобой?

Меня это вполне устраивало. Мне нравился Кочи. Как и я, он был парнем из Пенсильвании. В отличии от меня, он был одним из тех вечно спокойных, невозмутимых типов — если бы мы вдвоем пробежали три мили, я бы вспотел к финишу; Кочи, легко сложенный парень шести футов (1,83м) ростом, выглядел бы так же круто, как и на старте.

Он был методичным основательным планировщиком. Лучше всего было то, что он был надежен в бою — фактически, бой был единственным моментом, когда Фред действительно волновался.

— Конечно, будет здорово, если ты поиграешь с нами, раз уж захочешь. Но ты должен принести свои собственные игрушки.

Ило-ило находился в сорока милях вниз по реке от Ми Тхо, слишком далеко для ШТЛ. Итак, ранним утром 18-го мая мы принайтовали ШТЛ по обе стороны от СДКА типа «Майк», навалили столько боеприпасов, сколько могли утащить не потонув, и поплыли вниз по реке со скоростью восемь узлов.

Денек был типично вьетнамский. Весенняя погода в дельте Меконга: тридцать с лишним градусов Цельсия, влажность 100 процентов. В своем камуфляже «тигровые полосы» и с зачерненными лицами, мы изнемогали от жары. Путешествие вниз по реке заняло четыре часа, показавшихся бесконечными. Незадолго до полудня мы прибыли к неприятному сюрпризу — огромному скоплению ила дельты. Когда мы приблизились к Ило-ило, катер едва не сел на мель на нескольких песчаных отмелях, перекрывающих русло — проблема была в иле, который, вероятно, проделал весь этот путь из Камбоджи. Но, откуда бы он не взялся, это был явный облом. Было невозможно зайти в лоб, что, судя по карте, было наиболее эффективным способом высадиться на остров.

Когда сомневаешься, импровизируй. Так что «Браво», Кочи и я загрузились в ШТЛ и оставив катер чунка-чункать у берега, двинулись обходить остров сзади, чтобы посмотреть, нет ли со стороны океана другого подхода.

Мы обогнули юго-западную оконечность острова, пару раз сделали финты, чтобы сбить с толку любого, кто мог за нами наблюдать, затем скатились из лодок с противоположной от берега стороны и заплыли в самый широкий из каналов. Грязь была серьезным фактором даже для пловца, потому что вода была заполнена илом. По мере того, как мы продвигались вперед, погружаясь в канал по грудь, становилось все хуже. Дно было липким, как горячая смола, что замедляло наше продвижение, и, что еще хуже, делало его шумным.

Грязь была везде: в карманах, ботинках, оружии, магазинах. Пройдя по каналу одну восьмую мили, мы выбрались на берег, установили оборонительный периметр и полчаса чистили оружие. Ил был настолько густым, что нам пришлось разобрать магазины к М-16 и промыть пружины и подаватели. На дне каждого был почти дюйм ила — более чем достаточно, чтобы сделать их совершенно непригодными.

Температура поднялась примерно до сорока градусов по Цельсию. Мужики уже начали стонать. Я слышал, как Орел Галлахер бормотал Фреду Кочи о сумасшедшем мистере Рике, его извращенных представлениях о патрулировании и качестве грязи в канале. Патч Уотсон поднял глаза к небу и спросил Господа, чем он заслужил такую жалкую участь. Рон Роджер сыграл роль Господа:

— Потому что ты выводишь меня из себя, сын мой, — сказал он гулким басом.

Я всегда верил, что стонущий моряк — счастливый моряк, поэтому решил привести людей в восторг, покинув узкие каналы. Вместо этого мы прокладывали тропу через густой кустарник и под кустарником к центру острова. Там я надеялся найти основной канал и следовать по его извилистым изгибам на запад. Если бы на Ило-ило были ВК, а я был убежден, что так и есть — они бы держались возле этого основного канала.

Мы двигались под звуки грохочущих облаков и ворчание ШТЛ. Патч Уотсон шел головным дозорным. За ним Рон Роджерс с пулеметом «Стонер». Затем я, за мной Кэмп, Финли, Кочи и Орел Галлахер. Мы нашли несколько тропинок, хотя они явно не использовались уже какое-то время. Тем не менее, мы держались в стороне — нет смысла натыкаться на враждебно настроенных незнакомцев — и прорубили новую тропу, держась на расстоянии пяти ярдов друг от друга, внимательно высматривая любые признаки присутствия Чарли.

Это была тяжелая работа и мы измеряли продвижение в футах, а не ярдах (1фут=0,33 ярда). В основном рубил Патч Уотсон, который был головным дозорным. Именно он больше всего рубил и резал своим мачете, одновременно оставаясь начеку в поисках растяжек, мин-ловушек и ям с кольями пунги.

Ило-ило отличался от любого места, которое я видел во Вьетнаме. Растительность больше походила на прибрежные острова Вирджинии или Северной Каролины, чем на джунгли Юго-Восточной Азии. На берегу не было пальм; вместо них мы нашли плотные, крепкие молодые побеги, колючий кустарник и густую лозу, резать которые приходилось мачете. По мере того, как мы продвигались вглубь острова, он становился все более тропическим, с пальмами, широколистными растениями джунглей и высокими болотными травами, к которым мы привыкли в дельте. Незадолго до двух часов дня пошел дождь. Прохлада была желанной — от нас шел пар, вода лилась потоком минут пятнадцать, а потом перешла в морось. Наконец, он прекратился.

А мы нет.

Патч Уотсон поднял руку. Я подал сигнал к привалу.

Он сунул мачете обратно в ножны и вернулся к тому месту, где я сидел на корточках, и тоже присел, тяжело опираясь на свой CAR-15. Его униформа, пропитанная водой дельты, дождем и потом, утроила в весе.

— Мистер Рик?

— Ага.

— К черту это дерьмо. С меня хватит.

— Ты устал?

— Устал? Я уже рыдаю в лохмотья. Здесь ничего нет.

— Это ты говоришь?

— Это говорят чертовы джунгли, мистер Рико — громко и четко. Давайте свалим эту операцию на козлину Адама Генри — и мы выйдет сухими из воды. Я ничего не вижу в шести футах (1,83м) перед собой. Давайте возвращаться к лодке.

Я отрицательно покачал головой.

— Я люблю тебя Патч, но тебя надо менять. Если ты думаешь, что мы тут ничего не найдем, ты не будешь держать ухо востро. Нам нужен свежий человек в головном дозоре, потому что где-то тут есть ВК. Я чую их запах.

Я помахал рукой Кэмпу.

— Джо — подожди еще минуту, потом смени Патча.

Кэмп кивнул. Мы только поднялись на ноги, и Кэмп не прошел и трех метров, как поднял руку, подавая мне знак пройти вперед.

Я остановил колонну и двинулся вперед, к Кэмпу.

Кэмп указал пальцем. Я посмотрел. Это был канал, футов десять (прим. 3м) шириной. На дальней стороне находилась большая бамбуковая хижина, построенная на сваях в пяти или шести футах от земли, чтобы защитить ее от приливных волн. Эврика. Мы заполучили приз. Я махнул Патчу Уотсону пройти вперед и показал пальцем.

— Срань Господня. Ну, я облажался, мистер Рик.

— Заметь, это ты сказал, не я.

Я подал знак рукой. Двое расположились справа, трое в центре и двое слева. Двигаясь бесшумно, мы проскользнули сквозь невысокую растительность, с кромки берега спустились в канал, погрузились по шею в воду и переправились на другую сторону. Мы лежали на спине, на дальней стороне, защищенные естественным выступом четырехфутовой (прим. 1,2м) насыпи. Наше оружие было уравновешено на груди. Я подал знак Галлахеру и Патчу. Они поднялись на берег и поползли к хижине. Через несколько секунд они перекатились через край и, возбужденные, спустились к воде.

Галлахер был в полном восторге:

— Там пусто, мистер Рик, но Чарли там были. Они там были. И, похоже, пару часов назад. Там есть очаг для приготовления пищи, он все еще теплый.

— Отлично.

Я описал в воздухе круг указательным пальцем.

Мы подтянулись к берегу, выставили охрану периметра и обыскали хижину. Там были большие банки с медицинским оборудованием, какие-то бумаги и кое-что еще. Мы взяли все, что смогли унести и подожгли остальное. Я связался по рации с катером.

— Браво вызывает Доксайдера.

— Доксайдер на связи.

— Мы тут заполучили приз, так что кончайте загорать, ребята.

— Приняли, Браво. Ваше место?

— Идем вверх по большому каналу, к главному выходу.

— Принял-понял, Браво. Мы будем ждать.

Мы поделили добытое у ВК, рассовав все по карманам нашей униформы. Затем мы двинулись по каналу на запад, двигаясь медленно и осторожно. Передвигаться по воде, было, конечно, легче, чем прорубаться через растительность, но нигде не было написано, что Чарли не будут устраивать ловушек в каналах, так же как они это делали на тропинках в джунглях, поэтому мы держали глаза открытыми. Чтобы скрыть наши передвижения и не быть замеченными, мы двигались в воде пригнувшись, используя насыпь, которая возвышалась на три-четыре фута (прим. 0,9-1,2м).

Не успели мы пройти и трехсот ярдов, как резко свернули влево. В ноздри ударил сильный запах дыма.

Удивительно, как часто это случалось в дельте: мы ничего не слышали, не видели и не чуяли, пока не оказывались прямо над ними. Как будто джунгли были невидимыми стенами разделены на комнаты.

Патч подал сигнал.

— Враг впереди.

Мы продвигались дюйм за дюймом, пока не услышали голоса, а затем поползли еще медленнее, оставляя берег канала между нами и звуками вьетнамцев.

Я высунул нос выше края насыпи. Не далее чем в двадцати ярдах (прим. 18м) находилась большая поляна — примерно двадцать на двадцать пять метров — с тремя хижинами на сваях и большим кухонным навесом.

Перед хижинами, наблюдая за кипящим котелком и болтая как бойскауты, сидели на корточках пятеро вьетконговцев в шортах и свободных пижамных рубахах. Их АК-47 были прислонены к козлам напротив хижин, сандалии сняты. Трое из них курили.

Вдалеке я слышал рычание дизелей «Майка». Чарли тоже их слышали, но это их не касалось.

Наверное сотни катеров с пыхтением проплывали мимо Ило-ило и ни одного непрошеного гостя. Так что Чарли не волновались. Никакого наблюдения они не вели. В этом не было необходимости: Чарли знали, что они могут читать американцев как книгу.

Я сполз вниз, с трудом удерживаясь от улыбки. Мы собирались написать им новую главу и, насколько я мог судить, с неожиданным финалом,.

Жестом руки я отправил отделение в путь, и мы рассредоточились по огневым позициям. Канал подковой изгибался вокруг хижин, что означало в тактическом отношении для нас две замечательные вещи. Во-первых, он держал нас вне поля зрения, пока мы не спеша обходили ничего не подозревающих ВК. Во-вторых, это давало нам естественную зону поражения, потому что наш расширенный сектор огня охватывал область хижин с трех сторон, а не напрямую.

По моему сигналу мы перевалили наши М-16 и «Стонер» через край насыпи и открыли по ним огонь очередями. Все шло прекрасно, пока кто-то — никто так никогда и не признался в этом позже — не решил помочь делу, бросив осколочную гранату.

Граната отскочила от ствола дерева и — почти как в замедленной съемке — покатилась обратно к нам, подпрыгивая и неумолимо приближаясь к нашим огневым позициям.

— Вот чё-о-о-о-орт — голос Фреда Кочи громко и отчетливо перекрыл ружейный огонь.

— Грана-а-а-ата — все вниз!

Семь человек скатились назад и нырнули под воду, преследуемые грохотом и смертоносными металлическими осколками.

Я вынырнул, извергая солоноватую воду канала, как фонтанная статуя.

— Все в порядке?

Никто не был в отключке. Мы прекратили свою стрельбу. Джим Финли выглянул из-за края канала.

— Они уже в прошлом.

Патч и Орел бросились вверх по берегу, за ними последовали Кочи, я и остальные. Патч перекатил тела, чтобы посмотреть, как мы справились и убедиться, что никто из них не играет в опоссума.

Мы хорошо в них попали, с большим количеством попаданий в голову и ранений в верхнюю часть туловища. Мы схватили оружие. Я быстро его осмотрел. Это были шикарные АК-47. Я забрал один из них, перекинул ремень через плечо и передал остальные Патчу, Галлахеру и Кочи. АК были редкостью. Затем мы тщательно осмотрели местность, подбирая все, что смогли найти. Я был в эйфории.

То, на что мы наткнулись, было именно тем, что я надеялся найти: крупная перевалочная база ВК, пит-стоп для курьеров, когда они двигались на север и юг, идя в Сайгон или из Сайгона, или на запад, к камбоджийской границе. Это был самый большой лагерь ВК, который я когда-либо видел.

За хижинами виднелась пара замаскированных бункеров. Мы взорвали их гранатами. Мы взяли матерчатые сумки, которые ВК носили вместо планшетов, и все бумаги, которые смогли захватить. Мы нашли канистру с керосином, облили все медикаменты и продукты, а потом подожгли.

Мы уложили ВК в аккуратный ряд, чтобы их приятели могли легко их найти. Потом мы заминировали трупы. Апрельский розыгрыш, мистер Чарли.

Мы также сделали открытие. Снаружи хижин стояли три пары чего-то, напоминавшего резиновые снегоступы, сделанные из старых шин и брезента. Рон Роджер нашел и принес одну из них мне.

— Что это за чертовщина?

Я почесал в затылке.

— Ты мне скажи.

Кочи пощупал найденное.

— Похожи на снегоступы.

Орел Галлахер кивнул.

— Грязеступы, — сказал он.

Он указал на трупы ВК.

— Как правило, они весят не больше семидесяти пяти фунтов (прим. 35 кг), даже промокнув насквозь. Они носят их и ходят по воде — не проваливаясь в грязь. Мы, большие гринго, в наших чертовых ботинках, тонем, как камни. Чарли скользит — он изобразил, как кто-то катается на коньках — и не оставляет следов.

Кочей кивнул.

— Звучит похоже на правду, по-моему.

Он огляделся.

— Дик?

— Подлые маленькие ублюдки, не так ли?

Я посмотрел на часы: 16.55 Почти пять часов на земле.

— Я считаю, нам стоит уходить. Не думаю, что мы сможем унести еще какие-нибудь сувениры.

Мы построились и вернулись в канал, нагруженные добычей. Впереди шли два стрелка, затем носильщики трофеев. Пора было стать особенно осторожными, потому что Чарли не могли не знать, что у них гости.

Я посмотрел назад, на пять трупов. Несчастные матери никогда не узнают, что за чертовщина на них обрушилась. Хорошо — так и должно быть.

Здесь следует обратить внимание на то, как американцы обычно относятся к убийству. Как и большинство представителей моего поколения, я вырос на вестернах, где герой — Хопалонг, или Рой, или Джим — по-рыцарски отбрасывает пистолет, когда у злодея в черной шляпе кончаются патроны и побеждает плохого парня голыми руками.

Это может сработать на целлулоиде, но не в реальной жизни. В реальной жизни вы стреляете в ублюдка и убиваете его насмерть, независимо от того, вооружен он или нет; тянется ли он за своим оружием; выглядит ли он опасным или кажется безвредным. Таким образом, вы останетесь живы и ваши люди останутся живы. Многие наши старшие офицеры в это не верят. Они бы предпочли, чтобы убили нас, а не наших врагов. Такое отношение глупо и неправильно.

Во Вьетнаме я был свидетелем большого количества примеров, когда старшие офицеры, сидевшие большую часть времени за столами, давали друг другу медали — и речь сейчас идет о Бронзовых Звездах или Серебряных Звездах — потому что они катались на «пибере» или «Майке» один-два раза. Это были те же самые люди, которые прыгали на меня за то, что мои методы допроса могли быть немного грубыми — я не заходил дальше рукоприкладства с ВК или шлепков по ним, чтобы получить информацию. Или злились на меня, потому что я позволял своим мародерам сделать фарш из двух-трех молодых, невинно выглядящих, ничего не подозревающих ВК. Ну, я не собирался беспокоиться о том, правильно ли я убиваю ВК (интересно, что такое неподобающее убийство), потому что, по крайней мере, я и мои ребята были в пустошах, убивая их, а не сидели за письменным столом, в уютном бункере, поглаживая своих мулов.

Во время американского вторжения в Панаму сержант армии США завалил несколько панамских гражданских лиц — «гражданских лиц», напавших с ручными гранатами на американских солдат на блокпосту . Офицеры наградили его за то, что он, вероятно, спас жизни своим товарищам, отдав его под суд. Они не только разрушили боевой дух, но и причинили по отношению к сержанту огромную несправедливость. К счастью, его признали невиновным. Но нельзя недооценивать тот леденящий душу эффект, который оказывают такие действия на боевые части.

И наоборот, летом 1990 года лейтенант израильского военно-морского флота, командовавший патрульным кораблем, убил четырех палестинских террористов, расстреляв их в воде из пулемета, после того, как потопил резиновую лодку, на которой они пытались проникнуть на израильское побережье. Он оправдывал свой поступок тем, что не знал, прячут ли они ручные гранаты, которые могли быть использованы против его корабля и людей. Командующий израильским флотом произвел лейтенанта в капитаны прямо на месте. Послание, громко и четко отправленное молодым израильским офицерам было правильным: вы будете вознаграждены за то, что ставите жизни ваших солдат выше жизни ваших врагов.

По мне, «Пурпурное сердце» это не знак чести. Честно говоря, я всегда считал их медалями врагу за меткую стрельбу и счастлив, что никогда не «награждался» им.

Итак, моя философия в бою всегда заключалась в том, чтобы убить моего врага до того, как у него появится шанс убить меня, и использовал все, что для этого потребуется. Я никогда не давал Чарли передышки. Я стрелял из засады. Я использовал превосходящую огневую мощь. Я никогда не вступал в рукопашный бой, если не было абсолютно никакой альтернативы — для меня боевой нож был инструментом, а не оружием. Все эти окрики, бои на ножах, карате-дзюдо-кунфу которые вы видите в фильмах про Рэмбо-Джембо, это просто чушь собачья.

Реальные правила войны просты и эффективны: держитесь на расстоянии вытянутой руки, когда это возможно, и стреляйте без колебаний во врага, прежде чем он вас увидит. Так что тот факт, что семеро из нас только что сделали кровавый фарш из пяти недоедающих, ничего не подозревающих, невооруженных вьетнамцев, не показался мне безжалостным, аморальным или несправедливым. Все мои бойцы были еще живы, а противника стало на пять человек меньше.

Мы двинулись на запад, используя канал как прикрытие. Примерно в пятистах ярдах от хижин ВК, мы выбили еще очки: сампаны. Их было, наверное, с полдюжины, принайтовленных вместе и пришвартованных к берегу. Не было никаких признаков жизни, но мы продвигались осторожно, три бойца приблизились под водой, чтобы обойти лодки ВК, затем подошли и скользнули через планширь только после того, как мы тщательно проверили на мины-ловушки.

Сампаны были пусты. Мы потопили их и двинулись так быстро, как только могли. Не пройдя и пятидесяти ярдов по каналу, Уотсон высоко поднял руку. Он махнул мне рукой вперед.

— Мистер Рик…

Я видел это.

-Иисусе.

Поперек канала в пять ярдов шириной была натянута растяжка, почти такая же невидимая, как одиночная нить паутины. Мы отступили.

— Давай отследим ее.

Мы с Патчем направились к противоположным берегам. Я проследил за нитью, которая вела вверх по насыпи, через изгородь из колючего кустарника, к толстому стволу дерева, где была прикреплена к кумулятивному заряду.

Эти ублюдки — они были хороши. Я свистнул Орлу Галлахеру, эксперту «Браво» по разминированию. Орел осторожно снял заряд и мы снова двинулись вперед. В десяти ярдах вверх по каналу, мы обнаружили еще одну серию мин-ловушек. На этот раз Чарли заложили заряды в самом канале и протянули растяжки и ручные детонаторы через густые заросли, которые спускались прямо к воде. Черт возьми, если бы мы вошли через парадную дверь, нас бы порубили на куски. Неудивительно, что ВК на перевалочной базе не волновались.

Я сильно вспотел, поэтому снова спустился в канал, чтобы остыть, и ухватился за свисающую ветку, чтобы не упасть. Еще один урок усвоен. По умолчанию, мы воспользовались черным ходом. Может быть, в будущем нам стоит тратить больше времени на поиски задних дверей, когда мы будем навещать мистера Чарли.

Я рассеяно взглянул на ветку, за которую ухватился, чтобы перехватиться поудобнее и подтянуться вперед. В трех дюймах от моего сустава покоилась голова гадюки, ее характерный узор в виде лилий был виден на фоне темной коры дерева.

Вот дерьмо. У Дикки был тяжелый день в джунглях. Там было много грязи. Граната в меня полетела рикошетом. Я чуть не подорвался на мине ловушке. А вот еще змея, способная убить меня за десять секунд.

Прикрытые веками глаза гадюки и мои встретились. Мои говорили:

— Ах ты сукин сын, если ты меня не тронешь и я тебя не трону.

Медленно, медленно, медленно я скользил все глубже и глубже в воду. Просто… дай… моим … пальцам…. соскользнуть… прочь. В двух футах ниже по течению, вне пределов досягаемости, я указал на ветку.

— Там гадюка.

Удар мачете Джима Финли разрубил змею длиной в фут пополам. Он с улыбкой протянул мне еще шевелящуюся филейную часть.

— Проголодались, мистер Рик?

Нам потребовалось еще два часа, чтобы добраться до устья канала. Мы могли бы двигаться быстрее, но я нервничал из-за мин-ловушек, не говоря уже о гадюках. Кроме того, мы были медлительны из-за веса трофеев — АК, медикаментов, документов, записных книжек, дневников и других бумажек.

Был уже почти вечер, когда я связался по рации с ШТЛ, чтобы вытащить нас. Мы встретились с катером, поднялись на борт и направились вверх по реке, измученные и возбужденные.

У нас были веские причины быть и теми, и другими. Мы потратили весь день на эту операцию и отправились туда, куда еще не ступала нога американца.

Экскурсию «Браво» на остров Ило-ило ВМС США назвали «самой успешной операцией SEAL в дельте». За то, что я ее возглавлял, я получил первую из своих четырех Бронзовых звезд, а также вьетнамский Крест Доблести с Серебряной звездой от АРВН.

Это был долгий вечер и утро моего Седьмого Дня. Мы задремали на обратном пути к Ми Тхо. Гневное божество SEAL, наконец, позволил своим смертным детям отдохнуть. Мне снились горячие женщины и холодное пиво.

Глава 10

Я вернулся в Штаты из своего первого вьетнамского тура со смешанными чувствами. Я положительно оценивал действия своего отделения. Мы стали цельным подразделением — мыслили и действовали как единое целое — защищая друг друга, как от вьетнамских врагов, так и от американской бюрократии. Я был счастлив, что привез их домой хотя помятых и поцарапанных, но никто не был серьезно ранен.

Я был в восторге от того, что каждый боец отделения «Браво» был награжден, за то, что он сделал во Вьетнаме. Я также был доволен собственным прогрессом. Я проявил себя в бою — и вскоре после возвращения в Штаты был произведен в лейтенанты.

Медали и благодарности в приказе были внешним свидетельством чего-то более важного. Теперь я верил в себя, как в лидера. Мои инстинкты насчет боя оказались верными и, в значительной степени, надежными. Более того, я сумел найти способ победить систему, который мы были обременены, или, по крайней мере, заставить ее работать в нашу пользу.

С другой стороны, я был обескуражен высоким уровнем беспорядка и безмозглости, которые, казалось, пронизывали все наши действия во Вьетнаме. Слишком часто нас, SEAL, отправляли на войну малосмыслящие морские офицеры, не имевшие ни малейшего представления о наших возможностях, или о том, как их использовать. Поэтому они использовали нас так же, как свои регулярные части. Это бы сработало, если у вас был батальон немотивированных «ворчунов». Но не в том случае, если вы отправили в поле небольшие смертоносные отряды хорошо обученных людей, которые могут думать сами и гордятся тем, что проявляют инициативу.

Я видел и лучшее, и худшее от своих товарищей-офицеров во Вьетнаме. С одной стороны, были такие парни как Фред Кочи, который повел бы своих людей в ад и обратно, если бы у нас был шанс перехватить конвой ВК или потопить группу сампанов, но были и другие — трусы, которые посылали своих людей делать то, что не хотели, или не могли сделать сами. А бюрократы, которые занимались бумажной работой вместо того, чтобы вести своих людей на поле боя, потом представляли себя к Серебряным звездам только за то, что услышали звуки стрельбы. И воры — офицеры, которые попросту воровали свои награды.

Я помню одного скотомудилу в звании капитана (он звал себя Орлом, но он был настоящим индюком), который украл Серебряную звезду у рядового — он фактически присвоил себе эту проклятую медаль — потому что Линдон Джонсон приезжал в Камрань и он хотел, чтобы президент повесил ее ему.

Был ли этот капитан в бою? Скажем так — он катался на ПРК каждые шесть-семь дней. Все остальное время он перебирал бумаги. Неужели в него стреляли? Может быть, раз или два. Не так, как в рядовых, старшину, который командовал катером, и которые были в самом замесе в течение нескольких месяцев. Но этого старшину бортанули. Конечно, он в конце-концов получил свою медаль, но президент должен был повесить ее на грудь ему, а не приколоть на мундир какого-то самодовольного говнюка.

Такое поведение, когда речь шла о медалях, было типичным для Хэнка Мастина, который едва не отдал нас под трибунал из-за первой ночи отделения «Браво» на реке — в ту ночь, когда я вызвал «Призрака», мы расстреляли остров свободного огня и вернулись обратно без единого патрона, оставшегося в нашем оружии. Так вот, по дороге на гауптвахту произошла забавная вещь: оказалось, что по счастливой случайности «Браво» прервало то, что военно-морская разведка позже описала как форсирование реки основными силами северовьетнамцев.

Мы вляпались в самую гущу событий и по чистой случайности устроили противнику королевский облом.

Угадайте, кто получил Бронзовую звезду за то, что теперь называлось первой успешной операцией SEAL в дельте? Это был капитан третьего ранга Хэнк Мастин. Не важно, что его вклад в вечернее представление был меньше нуля. Так что, вернувшись в Штаты в начале июня, я отправился в наградной отдел главного Военно-морского корпуса в Вашингтоне, штат Колумбия и подал на это жалобу.

Я не знаю, отобрали ли они когда-нибудь Бронзовую звезду у Мастина — все, что я хотел, это чтобы было записано мое личное возражение. Но в одном я был уверен: судя по тому, как на меня смотрели, ни один энсин никогда раньше не подавал возражений против медали капитану третьего ранга.

Во Вьетнаме я приобрел репутацию негодяя, отщепенца, одиночки. Отчасти это было заслуженно — мне всегда было трудно подчиняться приказам людей, которых я не уважаю, и я давал им это понять. Мои характеристики с 1967 года отражают мое бунтарское отношение. Я был признан «Выдающимся — один из 100» в таких областях как воображение, трудолюбие, инициатива, отношение к делу («позитивная и восторженная манера, в которой он выполняет свои обязанности») и профессиональные знания.

Но меня оценивали только как «исключительного» в таких областях как надежность, личное поведение и сотрудничество.

Теперь «исключительный» может звучать хорошо, но — как мне сказали в то время — это не слишком помогает загладить прежние карьерные грехи. И области, где я был оценен ниже всего, были теми областями, которые выше всего ценило мое начальство. Мое личное поведение было агрессивным и резким. Я ругался как матрос. Я был не против рукоприкладства по отношению к людям, если они меня бесили.

Я был готов к сотрудничеству, когда верил, что это пойдет на пользу моим парням, но я не стеснялся сказать людям, чтобы они отвалили, вне зависимости от количества полос на их рукавах. И я был надежен в следующем порядке: к моему отделению, моему взводу и Второму отряду SEAL. Это были мои приоритеты.

Остальные были сами по себе, насколько я мог судить.

Так что эти характеристики были честным отражением того, кем я был в эти дни. Будучи рядовым, я ненавидел бюрократию, но ничего не мог с ней поделать. Вот почему я хотел стать старшиной. Насколько я мог судить, флотом управляли старшины, а не офицеры. Вот почему я сказал капитану 1-го ранга, который хотел направить меня в ШКО, что предпочел бы быть старшиной в команде, чем адмиралом. И все же, будучи энсином, я надеялся, что смогу изменить систему — сдвинуть ее, хоть на йоту. Я обнаружил другое.

На самом деле, как энсин, я был даже более бухгалтером и бумагомаракой чем в те времена, когда был рядовым. Как матрос в UDT, я был защищен шефом Барреттом от глупости офицеров. Как офицеру, мне приходилось ежедневно — даже ежечасно — сталкиваться с хроническим сволочизмом своих коллег.

В полевых условиях, например, мы проводили в патруле по два, а то и по три дня, и никто в «Браво» не жаловался.

Но мне казалось, что всякий раз, когда нам нужно было для чего-то съездить в местный отдел кадров, четверо вкрадчивых аппаратчиков, сидевших за столами, шарахались от меня и моих людей в сторону, пока они делали запланированный перерыв на кофе, и да поможет вам Господь, если вы попросите у них лишние десять секунд времени.

Так вот, «Браво» был боевой единицей — и мы выглядели соответствующе.

Я начал возмущаться ухмылками и насмешками, которые встречали нас, когда мы входили в чей-нибудь офис без отглаженной формы или безупречно закатанных рукавов рубашки. Я не раз попадал в неприятности за то, что тащил за лацканы через стойку какого-нибудь назойливого сукина сына и приказывал ему ответить на мой чертов матросский вопрос или помочь нам заполнить эти чертовы бланки — прямо сейчас, сию же минуту — или пострадать от переломанных костей или еще чего похуже.

Потом была кастовая система. В какой-то момент мы с Патчем Уотсоном были в Сайгоне, гоняясь за каким-то снаряжением и решили, что неплохо было бы перехватить себе настоящий американский стейк и пару прохладительных напитков. Так что мы направились к ближайшей жральне — это оказался офицерский клуб — и вошли в дверь.

Там дежурил военный полицейский. Он посмотрел на мои «шпалы» энсина и кивнул. Но он положил руку на грудь Патча. Это был опасный поступок.

— Извините, сэр — сказал он мне — Только для офицеров.

Я сграбастал Патча прежде, чем он успел нанести телесные повреждения. Потом мы вышли за дверь и завернули за угол. Мы были одеты в зеленую униформу и фуражки морской пехоты, поэтому я взял свои «шпалы» энсина, закрепил одну в центре моей фуражки, а одну в центре фуражки Патча, как у лейтенантов морской пехоты. Потом мы вернулись обратно, отсалютовали военной полиции и заполучили наши стейки.

К черту правила: я всегда чувствовал, что если человек достаточно хорош, чтобы умереть со мной, он достаточно хорош, чтобы со мной есть. Однако многие из моих коллег-офицеров думают иначе.

Это их прерогатива. Только не просите меня с ними служить.

Может быть, я и не мог иметь дело с бюрократией, но она определенно могла иметь дело со мной. В конце июня 1967 года, всего через две недели после моего возвращения домой, мне было поручено отправиться в тур по линии связи с общественностью. SEAL всегда были сверхсекретным подразделением. Во Вьетнаме мы даже не носили именных нашивок. Вместо этого нам дали номера — мой был 635. Теперь же, как ни в чем не бывало, ВМФ решил, что хочет предать гласности наличие собственных подразделений специального назначения.

У нас никогда не было никаких причин для такого резкого поворота, хотя, по слухам, главком уже устал читать об армейских «зеленых беретах». Какова бы ни была причина, меня отправили в пиар-тур объяснять, что такое SEAL, и что мы делали во Вьетнаме. Кульминацией стала поездка в Нью-Йорк, где я давал интервью газетам и демонстрировал оружие SEAL на борту корабля в гавани Нью-Йорка, а на следующее утро обнаружил свое имя и фотографию в «Нью-Йорк дейли ньюс». Автор, обозреватель Сидни Филдс сказал, что у меня «голливудская внешность». (Я всегда считал, что Филдс должен был получить «Пулитцера» за эту колонку).

Одним из последствий моих пятнадцати минут славы было то, что пять месяцев спустя я обнаружил свое имя на обложке мужского журнала. Я не мог поверить в то, что я прочел, открыв его. Это была чудовищно написанная выдумка, где меня заставили выпрыгнуть из самолета на высоте двадцати пяти тысяч футов (прим. 7600м) над дельтой Меконга с 57-мм безоткаткой! Заголовок гласил: «Лейтенант «Подрывник» Дик Марсинко — самый смертоносный флотский человек-акула во Вьетнаме». Автор статьи никогда не брал у меня интервью. Он стащил часть материала из «Нью-Йорк дейли ньюс», а остальное, должно быть, выдумал.

Кстати — шумиха от моего рекламного тура длилась дольше, чем я ожидал. Во-первых, после выхода номера c моим фото на обложке, никто больше не называл меня мистером Риком. Я был либо «Подрывник», либо Дик, либо «Подрывник Дик». Второе последствие вскрылось позже. Оказалось, вьетконговцы и северовьетнамцы тоже читают мужские журналы.

Вернувшись в Литтл-Крик, я убедил командира Второго отряда SEAL Скрутелли Эрли назначить меня на второй тур во Вьетнам. Будучи лейтенантом, я имел право командовать своим взводом. В первый раз я был салагой — салагой-энсином, и, хотя Фред Кочи давал мне полную свободу действий, я не мог быть настолько низким и грязным, как мне хотелось. Более того, если бы мне дали полный взвод, я мог бы использовать более крупное подразделение из 14 человек, чтобы расширить параметры флотской войны специальными методами дальше, чем они были ранее когда-либо продвинуты — хотя, конечно, я никому не говорил этого в командной структуре.

Это заняло у меня около двух недель постоянного лоббирования, но после некоторых необходимых телодвижений, шкипер Эрли, наконец, дал мне восьмой взвод. Я думал об этом как о раннем рождественском подарке — что-то вроде электрической железной дороге для взрослых.

Мое желание получить второй боевой тур не слишком хорошо сказалось на моем домашнем фронте. С обучением SEAL, шестимесячным пребыванием во Вьетнаме и трехнедельным пребыванием в Бинь Тху, чтобы помочь подготовить новых бойцов SEAL, моим пиар-туром, я отсутствовал почти целый год. И теперь я собирался снова уйти и кто знает, когда я вернусь. Я был чужим для своих детей и своей жены. Но дело в том, что я хотел поехать, я привык получать то, что хотел и к счастью или к несчастью, Кэти подписалась быть женой военного моряка.

Я уверен, что это было для нее тяжело, но она ничем не отличалась от тысяч других флотских жен, живших в пределах ста квадратных миль или около того, которые составляли Вирджиния-Бич и Норфолк. Каждая семья, отправляющая кого-то в заморскую службу, была вынуждена мириться с разлукой и неудобствами.

Кроме того, наши мужские и женские роли в конце шестидесятых были гораздо более четко определены, чем сейчас. В те времена Кэти заботилась о детях, а я о парнях. Я обнаружил, что когда ты в поле, ползешь по рисовой чеке, окруженный людьми, которые хотят тебя убить, ты не тратишь много времени на мысли о доме и очаге. На самом деле, ты вообще не тратишь время на размышления об этих вещах — потому что, если ты не сосредоточишься на убийстве врага, он убьет тебя первым. В то время для меня домашняя жизнь была менее важна, чем работа. Я понимаю, что говорить такие вещи сегодня может показаться бесчувственным, бессердечным и непросвещенным. Хорошо, может быть я был бесчувственным, бессердечным и непросвещенным. Но большинство из нас, SEAL, вели себя именно так. И, по правде говоря, я чувствовал себя ближе к людям, с которыми служил, чем к жене и детям. Мы пережили вместе больше, чем большинство мужей и жен за всю жизнь.

Я попытался взять реванш с тренировками восьмого взвода. Я был полон решимости начать действовать, как только мы попадем во Вьетнам, и я хотел подготовить людей к тому, что их ждет.

Я довел их до предела. Я отвез их в Панаму, чтобы они привыкли работать в тропическом климате, позволив латиноамериканским инструкторам специальных подразделений Армии показать свой номер «Джунгли твой друг». Затем я вызвался со своим взводом добровольцем в качестве «агрессора» во время тренировок «зеленых беретов». Я был рад видеть, как мы выбили дерьмо из Армии. Мы играли с ними в разные головоломные игры: подкрадывались по ночам и привязывали их к гамакам. Украли у них еду и оружие. Вытаскивали из карманов бумажники и писали мерзкие письма их женам и подругам. Несколько офицеров специальных подразделений обвинили нас в нечестной игре.

— Скажите это ВК, когда будете сидеть по ту сторону камбоджийской границы — ответил я. — Просто идите в джунгли со скрещенными пальцами и кричите — «друзья». Они обратят внимание. Они просто обожают играть честно. Каждый ВК, которого я когда-либо убил, носил переплетенный в кожу экземпляр правил маркиза Куинсберри рядом с портретом Хо Ши Мина.

Правила? Я их кучу поломал во время тренировок. Но я больше беспокоился о том, чтобы сделать ситуацию реалистичной для солдат, чем о том, как бы не задеть самолюбие какого-нибудь офицера. Например, несмотря на правила, я делал упор на занятия с боевой стрельбой, которые имитировали ситуации во Вьетнаме, а не безопасные легкие упражнения, которые не готовят вас к тому, что в вас будут стрелять. Когда мы ходили по тропам в Кэмп-Пикетт или Форт-Эй-Пи-Хилл, мы делали это со взведенным и заряженным оружием — так же, как ходили по тропам. во Вьетнаме. Я помнил, как плохо второй взвод стрелял по буксируемым мишеням, поэтому мы неделями тренировались, пока не смогли поразить то, во что целились — днем или ночью. Мы снова и снова отрабатывали технику проникновения и эвакуации, пока не смогли быстро и бесшумно организовать засаду, потому что под огнем я обнаружил, что именно в это время подразделение наиболее уязвимо.

Я учил бойцов восьмого взвода оттачивать свои инстинкты и немедленно реагировать.

— Никогда ничего не предполагай — твердил я. — Даже когда ты чувствуешь себя в полной безопасности.

Я бесконечно проповедовал целостность подразделения. И мы практиковали то, что я проповедовал. Мы ели, пили и веселились всей компанией. Мы разоряли бары в Вирджиния-Бич, а когда заканчивались все желающие, мы начинали крушить друг друга. Это был нетрадиционный способ инициации всех этих четырнадцати человек, которые обучались как воины, но — за несколькими исключениями — еще не побывали в битве. И то, как я их готовил, останется со мной: я будут использовать эти методы снова, когда буду командовать Вторым отрядом SEAL и я буду снова использовать их, чтобы сколотить Шестой отряд SEAL.

То, что я делал тогда, в 1967 году, я делал от балды. Но мои инстинкты были верными. Бесконечные контакты заставили взвод думать, как единое целое. Каждый из них чувствовал себя с другими комфортно, в то время как шероховатости и раздражающие привычки стирались изо дня в день, трением тел и личностей. Мы начали мыслить, как семья, ставить потребности группы выше наших личных желаний.

Пьянка была важным элементом процессом слияния. Это было больше, чем просто бесцельные вечеринки с мачо-дерьмом или состязание «выпей-одним-глотком» в доме студенческого братства. Я всегда верил во фразу «истина в вине». Пять или шесть часов буйной вечеринки после 12-часового дня жестких тренировок позволили мне увидеть, как мои ребята будут действовать, когда они будут разбиты, почти неуправляемы и чудачить — и как хороши они будут на следующее утро, когда будут поддерживать пульсирующие головы с налитыми кровью глазами — но все еще должны будут проплыть шесть или семь миль, бежать десять, или сдавать квалификацию по стрельбе.

Дело в том, что вы можете многое рассказать о человеке по тому, как он обращается со своим алкоголем.

Время в баре было еще и социальным ускорителем. Чем больше они вместе пили, тем сильнее притирались друг к другу и бросали вызов миру, тем теснее становились их отношения. Я никогда не верил, что человек должен пить алкоголь, чтобы проявить себя, но я верю, что такое маленькое и сплоченное подразделение как взвод SEAL должно регулярно — каждую ночь — веселиться вместе, чтобы достичь такого слияния, которое может развиться только в нерабочее время. Эта уникальная форма развития целостности подразделения работала. К концу ноября у меня было четырнадцать крутых ублюдков; люди которые будут — и делали это — пить мочу друг у друга, которые, я был в этом уверен, будут лучшими в охоте и убийствах.

Это была первоклассная группа, которая отправилась в начале декабря 1967 года в двухнедельную одиссею, заканчивающуюся в Бинь Тху, республика Вьетнам. Мы остановились на несколько дней в Калифорнии для отдыха и пополнения, и я знал, что обучение взвода было завершено. Когда мы отправились в Тихуану, на два дня непрерывной вечеринки, большинство парней предпочло вернуться обратно в Штаты нелегально, вместо того, чтобы пройти через обычные пограничные переходы.

Моим вторым номером был лейтенант Фрэнк Дж. Бойс, он же Горди, парень, напоминавший маленький пожарный гидрант. Горди был настоящей карманной ракетой: надменный, напористый, придирчивый, напыщенный — все, что я люблю в мужиках. Он был из офицеров запаса, моложе меня, родом из «старых денег» Новой Англии — его отец был приятелем Эллсворта Банкера, посла США во Вьетнаме. Но Горди никогда не позволял богатству или происхождению его напрягать. На самом деле, Горди был настолько сумасшедшим, что казался ненормальным. Например, он не пил. Но даже употребляя водопроводную воду или кока-колу, он мог отмочить что-нибудь не хуже, чем иной после ящика пива. Он был неутомимым ходоком, вечеринкой студенческого братства из одного человека.

Потом был Гарри Хамфрис. Гарри был парнем из Джерси, крупным, крепким, темноволосым парнем шести футов (1,83 м ) и весом в двести фунтов (прим. 91 кг). А главное, он был настоящим отщепенцем. Он происходил из богатой ирландской семьи в Джерси-Сити и учился в Ратгерсе. Но жизнь в колледже не давала ему достаточно впечатлений, поэтому он завербовался во флот и прошел отбор в UDT. Когда я познакомился с ним, он служил в четвертом взводе 22-го отряда UDT. К тому времени, как я закончил свой первый тур во Вьетнаме и вернулся домой, заминка Гарри уже закончилась. Он вернулся в Джерси-Сити, и мать припрягла его к семейному делу по переработке жиров. Для меня очистка сала казалась пустой тратой его настоящих талантов.

И все же, условия, в которых он разлагался, были шикарными. Он променял казарму для рядовых на фамильное поместье Хамфрисов, квадратный квартал в Джерси-Сити, окруженный десятифутовой (прим. 3м) стеной. Внутри, за коваными железными воротами — вроде поместья Крестного отца — стояли семь почти одинаковых домов из красного кирпича. Гарри дали один, где он жил со своей женой Пэт, бывшей моделью, с которой он познакомился в Сент-Томасе и одним маленьким ребенком. Непыльно так. Джерси-Сити был не так уж далеко от Нью-Бумсвика, поэтому во время поездки к своей родне я заглянул в усадьбу Хамфрисов. Мы с Гарри пропустили пару стаканчиков холодненького и решили догнаться.

После нескольких кружек пива Гарри дал понять, что ему скучно перерабатывать топленое сало и жир.

— Я жалею, что не остался в команде, Дик. Сейчас бы меня уже, поди, отправили во Вьетнам, как и тебя.

Я сыграл хладнокровно. Я рассказал Гарри, как мне было весело в моем первом туре. Я рассказал ему, что сделал в «Браво» и в какие игры мы могли играть.

— Я, кстати, собираюсь вернуться. Мне дают собственный взвод.

— Ни хрена себе. Это здорово, Дик.

— Здорово? Черт, Гарри, это настоящие каникулы. Восторг и веселье. Жизнь в грязи. В тебя стреляют. Стреляешь в япошек. Сплошная веселуха.

Хамфрис поднес стакан к кончику носа и посмотрел сквозь пиво на зеркало в баре. Я знал, о чем он думает. Я забросил наживку.

— Ты прав — жаль, что ты ушел. Мы могли бы по-настоящему повеселиться вместе.

Он кивнул.

— Это точно.

Он отхлебнул пива.

— Знаешь, я ведь не так уж долго отсутствовал — я мог бы легко наверстать пропущенное, если бы ты взял меня в SEAL.

— Какого черта ты хочешь променять то, что у тебя есть, на солдатское жалование?

— Потому что я занимаюсь этим чертовым бизнесом по переработке жира, Дик, и не хочу им заниматься.

Я поставил пиво на стойку.

— Вот что я скажу — если ты хочешь снова записаться, я, наверное, смогу тебя пристроить в SEAL. Ты квалифицированный парашютист и ныряльщик. Остальное мы сможем добрать за пару месяцев.

Он задумался на несколько минут. На его лице появилась самодовольная ухмылка.

— Ты знаешь, Пэт меня убьет — сказал он.

— Не-а.

— Хочешь поспорить? Ей нравится, что я занимаюсь делом. Она любит это место, особенно теперь, когда беременна вторым нашим ребенком. У нас есть все, что мы хотим — и что она получит в Вирджинии-Бич? Передвижной дом?

— Она к этому привыкнет.

— Неверно. Она может это сделать, но она никогда к этому не привыкнет.

От отхлебнул свое пиво.

— И моя семья на дерьмо изойдет, когда узнает, что я захочу выйти.

Я ударил его по плечу. Крепко.

— Выйти?

— Из дела.

Я хлопнул его еще раз.

— К черту бизнес. Когда тебе будет сорок, ты сможешь заниматься бизнесом. Тебе сколько? Двадцать шесть, двадцать семь лет? Это время веселиться. Хлопать и топать. Стрелять и хватать. А потом… Потом ты можешь вернуться, носить серые фланелевые костюмы всю оставшуюся жизнь и никто не будет с тобой спорить.

Я допил пиво, заказал еще по одной и чокнулся с ним бокалами.

— Ну же, Гарри, вот тебе причина, по которой ты в первую очередь присоединился к команде: быть охотником.

Мне не пришлось долго его убеждать, потому что Гарри принял решение задолго до того, как мы пошли за пивом.

Но вы не смогли бы убедить его жену или мать, что его возвращение не было полностью и целиком моей виной. Больше всего расстроилась старшая миссис Хамфрис. К тому времени, как Гарри и Пэт переехали на юг, в Вирджиния-Бич, у Пэт родился еще один ребенок. Мама Гарри приехала с ними, чтобы позаботиться о ребенке, пока они не найдут себе жилье (и да, в конце концов, они нашли себе отдельный дом).

В последний раз, когда я ее видел, она трясла у меня перед носом грязным подгузником и вопила как сморщенная ирландская баньши.

— Черт бы тебя побрал, Ричард Марсинко. Ты заставил моего мальчика снова записаться на службу, а теперь везешь его во Вьетнам, где его могут убить и оставляешь нас с этим!

Я посмотрел на Гарри, и насмешливое облегчение в его взгляде сказало мне:

— Лучше мы, чем она.

Моим взводным медиком был Док Никсон. Он был из «планконосцев» Второго отряда SEAL – одним из первых бойцов SEAL на восточном побережье. Его первым именем было Гай, вторым Ричард, но не помню, чтобы его кто-нибудь звал иначе, чем Док. Это был задумчивый голубоглазый воин. Настоящий раб своего члена — опасный мужчина для женщин.

«Стонер» номер один был Рон Роджер, который знал, чего от меня ждать, потому что он был частью отделения «Браво» в моем предыдущем туре. Орел Галлахер и Патч Уотсон тоже собирались вернуться во Вьетнам, но, на этот раз, их назначили в седьмой взвод. Роджер, однако, пошел со мной. Это меня обрадовало — сукин сын был хорошим бойцом. Его удары все еще крушили все, во что попадали — и не было ничего, что бы он не сделал, если бы его попросили.

Затем был Луис Кучински — еще один «планконосец» Второго отряда. Я называл его Хосс или Ски. Он был архетипичным большим, ушастым поляком — боцманматом; сильным и молчаливым. Его лицо было таким грубым и рябым, словно его только что обработали пескоструйкой. И умным — ему не надо было ничего повторять дважды. На самом деле, Хоссу и один раз редко приходилось что-либо говорить.

Кучински был женат на красивой, длинноволосой, крошечной, как москит, женщине, по имени Тигр, которая любила его настолько сильно и всецело, что пыталась регулярно выбить из него дерьмо, когда они выпивали вместе несколько кружек пива. Она отбивалась, а он только смеялся и смеялся, поднимал ее и целовал до чертиков.

Фрэнк Скализ был коротышкой, астматически худым курильщиком из Блэксбурга, штат Вирджиния, захудалого городка в предгорьях Аппалачей, примерно в двадцати пяти милях от Роанока. Он был нашим горцем — охотником, который следил за тем, чтобы ели бельчатину или оленину каждый раз, как мы отправлялись на маневры в Кэмп-Пикетт или Форт-Эй-Пи-Хилл, и варил нам утренний кофе с яичной скорлупой и грязными носками в котелке. Он был крошечным парнем — не более 140 фунтов (прим. 64 кг), если промок насквозь, с густой бородой, которую нужно было брить дважды или трижды в день. На самом деле, он был похож на шахтера, потому что сколько бы воды мы не потратили на него в душе или другом водоеме, где оказывались, у него на коже был бы серый угольный налет. Вы могли оставить его на солнце на несколько недель, и он все равно выглядел бы болезненно.

Я звал его Тормоз Фрэнк, потому что двигался он именно так — вяло. Никогда настолько быстро, чтобы вызвать хоть какой-то ветерок в своем кильватере. Он был старомодным моряком. Обычно он держал во фляжке бурбон, а в уголке рта у него всегда торчала неизменная сигарета. Сколлиз постоянно страдал от резкого кашля курильщика, который ему каким-то образом удавалось заглушить каждый раз, как мы выходили на патрулирование. Он ненавидел плавать, но я не мог пожелать лучшего человека с паяльной лампой — или винтовкой.

Фредди Тутман был панамец, темнокожий, спокойный, испаноговорящий гигант, который оказался подарком для работы с вьетнамцами. Может быть, это было сходство темпераментов или, может быть, это было удовольствие от совпадений антивьетконговского настроя. Как бы то ни было, он находил истинное удовольствие, руководя в рамках программы «Феникс» рейдами организованными ППР, провинциальными подразделениями разведки, состоящими из перебежчиков-вьетконговцев.

«Стонер» номер два, Кларенс Ришер, был из взвода Джеймса Дина. Долговязый кудрявый молодой бунтарь с очаровательными черными глазами, он рос на нескольких военных базах, где служил его отец, подполковник морской пехоты. Ришер был салагой во взводе — не хронологически, но потому, как он себя вел. Он был тихим и капризным, когда не получал того, чего хотел. Он был озорным, но не таким грубым, как большинство «стариков» из команд UDT. Фрэнк Скализ или Рон Роджер, например, просто швыряли вас в стену и выбивали из вас дерьмо, если хотели немного повеселиться. Ришер больше увлекался словесной чепухой — вроде дразнилок на школьном дворе, которые казалось, всегда вырождались в «сам дурак» и «сам дважды дурак».

Я всегда считал, что бойцам SEAL не следует играть в такие детские игры, и это меня беспокоило. Что еще больше беспокоило меня в Ришере, так это то, как он пил. Он был счастливым пьяницей. Но после нескольких кружек пива, он, казалось, всегда погружался в монолог о папе-полковнике. Через некоторое время это стало похоже на мыльную оперу. Он поступил на флот потому, что папа был морпехом. Он стал рядовым, потому что папа каким-то образом внушил ему, что он недостаточно хорош, чтобы стать офицером. Он стал бойцом SEAL, потому что это лучший способ доказать папе, что он тоже мужик.

Ришер женился незадолго до нашего отбытия во Вьетнам.

Не потому, что он был отчаянно влюблен, и не потому, что он боялся потерять девушку. Он сделал это, потому что каким-то образом он почувствовал, что так и должно быть. Но салага или нет, Ришер был также талантлив с пулеметом «Стонер». Он был большим — выше шести футов и сильным — 190 фунтов или около того — и мог нести почти половину собственного веса в боеприпасах. Парень, возможно, был незрелой занозой в заднице, но он всегда тянул свою долю.

Деннис Дрейди был еще одним старомодным подонком. Он был взводным доставалой — с синдромом матушки-наседки — который постоянно приставал к нам, пока мы не выбивали из него все дерьмо.

— Ты взял достаточно патронов? — спрашивал он у Хосса.

— Ты не забыл почистить пулемет этим утром? — спрашивал он у Рона Роджера или Кларенса Ришера.

— Ты взял свежие данные у разведки? — спрашивал он у меня.

Дрейди был невысоким парнем, с длинным носом, маленькими черными глазками, вытянутым лицом и большими, как у крысы, передними зубами, придававшими ему вид хорька или злобного грызуна. Сходство усиливалось прямыми волосами мышиного цвета и быстрыми, почти нервными, движениями.

Я постоянно подавлял желание придушить его, потому что он действительно был нудным. С другой стороны, без Денниса мы, наверное, забыли бы свои головы. У него была отличная память на детали.

Он был талантливым и одаренным пойнтменом. А что касается домогательств, то когда мы оказывались в тридцати-сорока кликах от дружественных сил и обнаруживали, что забыли дополнительный боекомплект для АК-47 или потеряли моток растяжки, то чаще всего именно Дрейди с самодовольной ухмылкой совал руку в карман, находил недостающее и говорил мне:

— Вы хотите сказать, что не захватили это с собой, сэр?

Он может быть и произносил «сэр», но он произносил его по буквам, как «сур». Мне нравилось, когда он так делал.

Всего нас было четырнадцать человек, один лучше другого, и взводная статистика показывала это. Мы прибыли в Бинь Тху 17 декабря 1967 года и отбыли 20 июня 1968 года. За шесть месяцев мы провели 107 боевых патрулей. Мы убили 165 вьетконговцев, которых могли подтвердить, плюс еще 60 или около того вероятно. Мы захватили чуть меньше 100 вьетконговцев, уничтожили пять тонн их риса, одиннадцать тонн медикаментов, захватили кучу оружия, взрывчатки и других смертоносных вещей, потопили десятки сампанов и взорвали больше хижин, бункеров и заблокировали каналов больше, чем мне хотелось бы помнить.

Мы делали это не просиживая на задницах в статических засадах. Это была пассивная тактика, которую Хэнк Мастин изобрел во время моего первого тура. А серферы-простаки с западного побережья из Первого отряда SEAL все еще покорно выходили и прятались каждую ночь в джунглях, ожидая появления ВК — и регулярно давали себя убивать в большом количестве, когда это делали.

В этом и заключалась суть проблемы: роль SEAL во Вьетнаме была сформулирована, разработана и осуществлялась под руководством не SEAL. Это было неправильно. Вьетнам был первой войной, в который SEAL участвовали. Все то, чему нас учили, нам не позволяли делать. Почему? Простой ответ заключался в том, что нами командовали офицеры, прошедшие подготовку капитанов кораблей, авиаторов или подводников с атомоходов, а не подлые испорченные безбашенные бойцы джунглей. То, в чем мы нуждались, так это в воинах с медными яйцами. То, что мы получили, были застойномудные бюрократы.

Они думали о войне обычными методами, как о статичном событии, в котором есть линии фронта. Они думали о Вьетнаме так, как если бы это были Корея или Европа во Второй мировой войне — войне, где одна сторона нападает на другую, территория захвачена, война выиграна. Они понятия не имели о партизанских операциях, о войнах, выигранных или проигранных на уровне отделения. Хуже всего было то, что они хотели от SEAL пассивности.

Не я. Я хотел пойти на охоту, черт возьми.