Волчья верность

ГЛАВА 1

Тир танцевал с Блудницей. Это был полет над Эстремадой, и дгирмиш изливался стремительной, чуть вздрагивающей мелодией танго Астора Пьяццолы, а перед глазами в сбоящем ритме сменяли друг друга белая пена и острая бездонная синева.

Блудница вела. Сейчас и здесь музыку можно было слушать. Ее нужно было слушать. И машина, обладающая потрясающим чувством ритма, вытанцовывала совершенно невероятные па, словно проверяя Тира.

Он держался.

Ему нравилось.

Пируэт, арабеска. Каскад «прыжков», с дистанцией от полуметра до двух километров, и казалось, что если очень быстро оглянуться – успеешь заметить силуэт танцующей машины там, откуда они только что исчезли. Блудница не признавала классических танцевальных па. Бешеный смерч фуэте… и не доведя до конца последний разворот – нахлестывающиеся одна на другую мертвые петли.

– Ах так! – возмутился Тир, не ожидавший такой выходки.

Сердце подскочило от восторга, и стало весело, хотя причин для веселья вроде не было.

Уж точно не было. Но в небе легко забыть об этом.

Он позволил Блуднице завершить вираж и повел сам. В классическом танго. Прямом, гордом и неотвратимом. Блудница мигом поняла вызывающе самоуглубленную экспрессию нового танца, покорилась безропотно и чутко… На короткий миг. Чтобы потом, вскинувшись на хвост, четким стаккато вбить в рваную мелодию свой собственный ритм.

Это у нее здорово получалось. Тиру казалось иногда, что есть в Блуднице немножко Саломеи. Совсем немножко – умение танцевать. Способность переосмыслить старый танец, увидеть его по-новому и по-новому подать.

Саломея, помнится, затребовала голову Крестителя.

Блудница в этом смысле пошла куда дальше. Она сама убивала.

«Может быть, – думал иногда Тир, – потому она и видит иначе».

В том, что машина видит мир иначе, чем человек или демон, ничего удивительного не было. А вот иное видение музыки – это казалось странным. И за эту странность Тир любил Блудницу едва ли не больше, чем за бесконечную и бескорыстную ее преданность.

Странность.

Это роднило.

А еще любовь.

Кто начал первым, сейчас уже и не выяснить. Казалось, что оба только ответили на чужое чувство. Блудница потянулась к нему навстречу. А он, наоборот, к ней. Теперь он помнил – вспомнил – о другой машине, о вертолете по имени Мурена, ожившей, чтобы спасти его. Машины тоже умеют совершать чудеса. Они не похожи на людей, но похожи на него, демона, и так же, как он, раздвигают границы возможного, когда пытаются спасти кого-то – не себя.

Мурена была первой. И жаль, что пришлось забыть ее, чтобы забыть того человека. Жаль, что снова придется забыть о ней. Забыть нужно, потому что слишком хочется вернуться. Снова увидеть ее.

Снова увидеть – его.

Человека, обещавшего смотреть в небо.

Человека, стрелявшего в спину.

Это неважно. Он сделал то, что должен был. Он умел летать. А возвращаться на Землю нельзя.

– Домой, – сказал Тир.

«Нет», – попросила Блудница.

– Домой. Гуго ждет.

Блудница провалилась вниз, пронеслась над побережьем и едва не нырнула в беспокойные барашки волн Эстрейского моря. Домой в последние недели означало – в Миатьерру. В Миатьерре ждал Гуго. Там же ждала Хильда. О чем Блудница и напомнила не без ехидства, хотя ровным счетом ничего не смыслила в человеческих взаимоотношениях. Она не умела ревновать, но знала, из-за кого ее хозяин готов спуститься с неба.

Тир лишь улыбнулся.

Трудно не ответить на любовь, если ответить хочется. Трудно не ценить верности, заботы, доверия. Правда, насчет доверия… Блудница была пока единственным существом, доверием которого Тир не позволил бы себе злоупотребить.

Доверием которого он не злоупотребил за прошедшие годы.

Шестнадцать лет на службе человеку. За такой срок, даже если никуда не спешить, успеешь не по разу использовать всех окружающих, оптом и в розницу.

Не везло стране Эстремаде, не везло с тех самых пор, как она прибегла к шантажу, чтобы избавиться от короля-шефанго. После этого Ворон, император Альбин, разорил ее земли войной, и Эрик фон Геллет, император Вальдена, сцепился с Вороном в эстремадском небе.

Вальден победил Альбию. А нового короля Эстремады звали Алекс фон Ольтан.

Неисповедимы пути генеалогии: среди представителей благородного рода Ольтанов, уходившего корнями чуть не на тысячу лет в прошлое, числился первый эстремадский король, Перпенто Длинная Борода. Более законного претендента на престол, чем генерал Вальденских ВВС Алекс фон Ольтан, не сыскалось бы во всей Эстремаде, и поэтому Эрика Вальденского нельзя было даже назвать захватчиком.

Он освободил Эстремаду от Ворона и отдал наследнику древнего рода. Благодетель. Эстремадцы от такого поворота событий в восторг не пришли: они сами, пожалуй, предпочли бы видеть на престоле Ворона. Но выбирать не приходилось, спорить с новой властью – тем более. За время, прошедшее после кертской войны, империя Вальден разрослась и окрепла. А чтоб его величеству Алексу I не скучно было одному так далеко от родного баронства, Эрик захватил еще и Миатьерру – государство, отделенное от Эстремады только узким проливом и в течение своей истории служившее постоянным поводом для конфликтов между Эстремадой и Ниторэй.

Эстремада, захватив Миатьерру, получала контроль над проливом и над входом и выходом из Эстрейского моря. Королевство Ниторэй, захватив Миатьерру, получало точку опоры, для того чтоб занести над Эстремадой дубину шефангской угрозы. Миатьерра же умудрялась сохранять независимость, нервируя обоих соседей, пока однажды какой-то из герцогов Миатьерра не отразил нападение Ям Собаки, грозившее от Миатьерры не оставить камня на камне, а Эстремаду сделать еще одним конунгатом. С тех пор Эстремада считала Миатьерру союзником, Ниторэй считало Миатьерру врагом, Ямы Собаки считали Миатьерру камешком в сапоге.

А Эрик Вальденский счел ее своей собственностью.

С развитием авиации контроль над морем потерял актуальность, но Миатьерра по-прежнему оставалась удобной базой и для войны с Эстремадой, и для оказания всей необходимой помощи новому эстремадскому королю. Хотя там хватало своих сложностей. Удержать в повиновении привыкшее к независимости население Миатьерры было непросто.

От завоеваний гораздо больше вреда, чем пользы. Таково было мнение Тира. И хотя мнение это относилось к любым завоеваниям, охватывая всю человеческую историю от начала и до неведомого пока завершения, в этот раз Эрик соизволил принять его близко к сердцу. Спохватился, наверное, что давно ничем не озадачивал своего демона.

– Ты мог бы установить здесь мир и порядок, – сообщил он.

Как будто Тир и так об этом не знал.

– Если бы вы отдали соответствующие распоряжения, – ответил он нейтрально.

В то, что Эрик решится наконец использовать его возможности в полном объеме, не верилось. И правильно не верилось.

– Станешь наместником? – поинтересовался его величество.

– Нет.

В самом деле. Достаточно того, что в наместники – ладно, ладно, в короли, но в данном случае невелика разница – попал фон Ольтан.

– Фон Ольтаном ты будешь попрекать меня до конца моих дней, – терпеливо вздохнул Эрик. – Неужели самому не хочется расти, а, Суслик?

– Я расту.

Он мог бы установить в Миатьерре мир и порядок, мог сделать это гораздо меньшей кровью, чем люди. Но он хотел услышать от своего хозяина, что тот готов воспользоваться всеми его способностями. Потому что иначе отношение к нему Эрика могло стать… слишком сложным. Тир не хотел бы, чтоб между ним и теми, с кем он летает в одном небе, появились неясности, недоговоренности и двусмысленности. Достаточно того, что Шаграт на земле старается держаться от него подальше. Не любит он демонов, боится перемен, которые происходят с легатом. Только, в отличие от Клендерта, не стремится от легата отделаться. В небе по-прежнему доверяет полностью, по-прежнему только Тира и Эрика признает командирами. А вот на земле обходит стороной.

Это непросто, учитывая, что Шаграта просто-таки завораживает Гуго.

Как бы там ни было, Миатьерру Тир предоставил самой себе и Эрику Вальденскому.

Гораздо легче Вальдену удалось усмирить эстремадцев, ошеломленных прошедшими по их стране грозовыми фронтами. Сначала – Эльрик де Фокс, потом – Ворон Альбийский, теперь – Эрик Вальденский. Три правителя если не самых могущественных в Саэти, то уж точно самых одиозных.

Было от чего прийти в замешательство.

– Алекс – это то, что нужно, – рассудил Падре, когда перестал удивляться поразительной генеалогии фон Ольтана. – Ворон бесится, конечно, зато Лонгвиец никакого худа Эстремаде не учинит. И Ворона, если вдруг что, придержит. Он может.

Роль личности барона де Лонгви в мировой политике никто из старогвардейцев оспаривать не стал. Риттер и Мал верили в могущество Лонгвийца безоговорочно, Шаграт и Тир сомневались – каждый по своим соображениям, – но не хотели развеивать иллюзии Падре. А Эрик, когда его прямо спросили, рассчитывает ли он на поддержку деда, ответил, что не рассчитывал никогда и не собирается рассчитывать впредь.

Эрик не сказал, что ждет того дня, когда Лонгвиец сам попросит его о поддержке. Нет, не сказал. И Тир не знал, не было ли ощущение недосказанности всего лишь шуткой его разыгравшегося воображения.

В этой семье установились странные взаимоотношения. Да и слово «семья» было здесь неприменимо. Семьей Эрика была Хильда. Что считал семьей Лонгвиец – и знал ли он вообще это слово – оставалось загадкой.

А своего сына Эрик назвал Эльриком.

Хильда хотела, чтоб первенца окрестили, и его окрестили.

Это сделал отец Грэй.

Эрик хотел представить сына Тарсе, и его представили Тарсе.

Это сделал Эльрик де Фокс.

Сложно все.

Сейчас Эрик жил в Миатьерре, и Хильда была с ним, и Эльрик-младший. Туда же, во дворец, принадлежавший когда-то герцогам Миатьерры, Хильда позвала погостить Гуго фон Рауба.

Да уж… все очень сложно.

Катрин осталась в Рогере. Старая Гвардия надолго задержалась в Миатьерре. Хильда умудрилась подружиться с Гуго. И, несмотря на то, что была христианкой, ничего не имела против многочисленных духов, следовавших за Гуго всегда и везде. Язычники, которых в свите Эрика было большинство, считали, что эти духи приносят удачу. Неизвестно, как там с удачей, но присутствие болтливых, разносторонне развитых, всегда готовых играть и веселиться созданий уж точно шло на пользу развитию Эльрика-младшего, который, как большинство нормальных детей, мог видеть духов и общаться с ними, хоть и не мог приказывать им, как Гуго.

– Эта, твоя… – сердито сказала Катрин, когда узнала, что Старая Гвардия улетает в Миатьерру, что Гуго уже научился называть госпожу фон Сегель просто «Хильда», что он приглашен пожить во дворце, и что на нее, Катрин фон Рауб, приглашение не распространяется. – Ну что мне прикажешь делать? Посуду бить? Я даже не могу сказать, что она, таким образом, пытается подобраться к тебе, потому что у нее есть император. Но она пытается, Тир, помяни мое слово, рано или поздно она затащит тебя к себе в спальню.

Это было глупо. Катрин и сама знала, что это глупо. Она просто не хотела надолго расставаться с Гуго, но месяц – это не бог весть какой срок.

– Буду от вас отдыхать, – решительно подытожила Катрин, – ремонт в доме сделаю и, вообще, в Рауб уеду. Заведу себе там любовника! Вот!

– Сомневаюсь я, что ты найдешь достаточно рискового парня. – Тир нисколько не возражал против любовников, но факт есть факт, непросто найти человека, достаточно смелого, чтоб завести роман с Катрин фон Рауб.

– В Гаар поеду, – уже другим тоном произнесла Катрин. – Будем с Дарой куковать, глядя в окошко: «Где-то там наши благоверные?» Дара, по крайней мере, никаких планов насчет тебя не строит. Не возражаешь?

Тир не возражал. Если поместье Рауб было для Катрин темой ежегодных практических работ, то поместье Гаар стало темой диплома и монографии. Общение с Дарой, правда, вряд ли шло ей на пользу – слишком много христианства, слишком мало каких-то других тем – но и вреда не причиняло. С тех пор как Катрин приняла предложение Марты Сернервилл и начала превращаться в акуленка лонгвийско-вальденского бизнеса, она стала маловосприимчива к идеям человеколюбия, всепрощения и беззаветной щедрости.

Катрин дружила с Дарой. Казимир видеть не мог Тира. Последнее раздражало, не сильно, но постоянно, как прилипчивая мелодия, которую не сразу удается выбросить из памяти. Казимир не песенка. От него так просто не отделаешься.

Дополнительную пикантность ситуации придавало то, что как бы ни сложились отношения между командирами групп, необходимости тренировок это не отменяло, и пользу совместных занятий признавали оба. «Дрозды» были неплохими пилотами – речь, разумеется, о старом наборе – самое то, чтобы натаскивать на них по-настоящему талантливый молодняк.

– Считаешь меня своим мальчиком для битья? – поинтересовался однажды Казимир.

Это было первым обращением не по делу со времен раиминов. Но, судя по ощущениям Тира, отнюдь не говорило об оттепели в отношениях.

– Если хочешь, – сказал Тир, – можешь думать так.

Блин, Цыпа же не идиот. Он прекрасно знает, что «Дрозды», в свою очередь, тренируются на курсантах Тира фон Рауба и извлекают из этих тренировок всю пользу, которую они, в принципе, способны извлечь. И к чему, в таком случае, задавать дурацкие вопросы? Только для того, чтобы придать взаимоотношениям остроту и болезненность? Вот разве что так. Казимир любит иногда пожалеть себя, несмотря на то, что сам же и делает себе больно.

Казимир… не слишком ли много от него неприятностей?

А если даже и слишком? Есть предложения, легат?

Предложений не было.

Алекс фон Ольтан, Правом Крови король Эстремадский, хотел, чтобы Тир учил для него пилотов. Для начала хотя бы дюжину, но дюжину таких, кто сможет, пусть не летать – настолько новоиспеченный король пока не замахивался, – но толково учить других.

Противостояние двух империй, Вальдена и Альбин, превратилось в небе в противостояние двух взглядов на войну. Искусство против силы, качество против количества. Алекс Эстремадский, верный последователь Эрика Вальденского, считал, что воюют не числом, а умением. Ну а Тир фон Рауб за два года работы со специальной группой курсантов добился очень впечатляющих результатов. Настолько впечатляющих, что успехи его учеников – и его собственные – объясняли порой сверхъестественными возможностями.

Процесс человеческого мышления непостижим. Неужели трудно сравнить условия, в которых он работает, с условиями, в которых вынуждены работать другие инструктора?

– А лонгвийцы? – напомнил Алекс. – У них в академии есть все то же самое, что у тебя, но у тебя все равно получается лучше. А «призрак» Падре?

– Зашибись, сказал. – Тир сочувственно кивнул. – «Призрак» Падре – это сильно. Алекс, ты теперь король, тебе пора научиться говорить.

– Ты понял, что я имел в виду?

– Понял.

– Ну а хрена ли тогда?

Да, новоиспеченному королю еще многому предстояло научиться.

А Падре еще в начале войны удалось создать «призрак», и удалось это повторить и показать остальным. Падре только объяснить не мог, как он это делает. Тир неделю с него не слезал, требуя все новых и новых формулировок, чуть не под пытками вытягивая объяснения. Он даже обратился к Эрику за разрешением покопаться у Падре в воспоминаниях, раз уж тот не в состоянии перевести свои ощущения в слова.

Эрик покривился, но разрешение дал.

Когда остальные старогвардейцы получили от Тира методику создания «призраков», Мал высказал общее мнение:

– И что тут сложного? Падре, ты цену, что ли, набивал?

– Идите вы все в закат! – буркнул Падре. – У нас Суслик есть, чтоб разное объяснять, вот пусть он и объясняет.

– Не в тренажерах дело, – сказал Алекс. – В тебе дело. Наставник, ты же не откажешь мне в помощи?

– Грубо, Алекс. Откажу и не поморщусь. Еще раз советую: учись говорить.

– Да-да, знаю, от меня одни разочарования! А говорить ты меня не учил, себе приберег.

«Какую лазейку ты оставляешь себе?»

– Я не думал, что тебе это понадобится. Кстати, насчет разочарования – это уже лучше.

– Сработало?

– Сработало.

– И?

– О боги, – Тир вздохнул, – ладно, ладно. Я не разочарован, я горжусь тобой, ты – один из лучших моих учеников, и ты действительно многого добился. Но это не значит, что я буду работать с эстремадцами.

– А если они приедут учиться в Вальден?

– А я при чем?

– Пройдут твои тесты?

– Это вряд ли.

– И захотят, чтобы именно ты учил их летать?

– Так не бывает.

– Это не ответ.

– Если захотят и смогут – буду учить. Но даже если смогут, они не захотят. Или это не Эстремада.

И все же это была Эстремада. Алекс еще не успел привыкнуть к тому, что теперь его называют «Алекс Эстремадский», но уже научился понимать свое государство и своих людей. Многие полагают, что сердце Эстремады – христианская вера, но это не так. Сердце Эстремады, сила Эстремады – в гордости и чести. Десять лет назад здешние аристократы – по крайней мере, часть из них – сами отказались от своей силы, когда подлостью и шантажом вынудили Лонгвийца отречься от престола. Эти люди своими руками пронзили сердце страны, сделав ее легкой добычей для любого захватчика. Задачей Алекса – первостепенной задачей, залогом будущего благополучия его страны, было вернуть Эстремаде силу и гордость.

И открыть дорогу в небо.

Первое целиком и полностью зависело от Алекса. Во втором была необходима помощь Тира.

Государство с одной-единственной религией – агрессивным христианством – не лучшее место для демона. Эстремадцы не стали бы учиться у Тира фон Рауба даже ради спасения своей жизни. Никаких сделок с демонами. Никаких контактов с демонами. Даже взгляд демона поставит на душу неизгладимую печать проклятия. Доля истины в этих утверждениях была, однако тот, кто хочет летать, должен быть готов к тому, что это опасное занятие.

Алекс заручился обещанием Тира, взялся решить проблему веры и суеверий.

И у него получилось.

Демон и его ученики насквозь прошивали синее эстремадское небо. Они летали, и в этом не было греха, они творили чудеса, и в этом тоже не было греха, и хотя капелланы эстремадских ВВС вновь и вновь напоминали о соблазнах – не был ни соблазном, ни мороком стремительный и свободный полет вальденской эскадрильи. Не было мороком и соблазном то, что двенадцать молодых пилотов летали лучше эстремадских ветеранов. Лучше вальденских ветеранов. Они учились летать у демона, а демоны рождаются крылатыми.

Грех, конечно.

Но даже на эстремадской земле были люди, которые, глядя в небо, думали не о грехах, а о полете.

Алекс угадал.

Это ему принадлежала идея пригласить в Эстремаду учеников фон Рауба. Двенадцать человек, чье обучение началось за полгода до войны и закончилось только этой зимой. Двенадцать человек, прошедших тесты, разработанные Тиром на основе данных, полученных от Лонгвийца, – не связываться бы с Лонгвийцем, но он делает предложения, от которых невозможно отказаться, – двенадцать, в которых было что-то особенное. Талант?

Тир говорит «они смогут научиться». Он избегает слова «талант», но он уверен, что, по крайней мере, четверо из этих двенадцати станут летать не хуже старогвардейцев. И, видит бог, он прав. Парни уже летают так, что у эстремадских пилотов захватывает дух. Летают так, что молодежь, еще только мечтающая о небе, все меньше задумывается об опасностях сделок с демоном. Ведь демон-то приручен. Закабален. У демона договор с Вальденцем, а Вальденец – язычник, значит, ему и гореть в аду. Наверное, не будет греха в том, что вальденским демоном воспользуются христиане.

Наверняка не будет. Ведь всякий дар от Бога, а что, если не дар – вот эта удивительная способность летать?

К тому же у демона был крещеный сын. Настолько похожий на маленького ангела, что и в демоническом происхождении его отца можно было засомневаться. О Гуго фон Раубе, в данный момент гостившем в Миатьерре, уже вовсю ходили при дворе разнообразные, но преимущественно доброжелательные слухи.

Одна порода.

Алекс знал за Тиром способность производить именно то впечатление, которое нужно, и знал, что Тир способностью беззастенчиво пользуется. Вот и Гуго – тоже. Кровь есть кровь. От Катрин Зельц мальчику не досталось ничего, кроме христианского имени. И если Гуго – ангел, а все, кто видел его, склонялись к такому выводу, то разве его отец может быть демоном?

Люди, люди. Впору повторить следом за наставником: процесс человеческого мышления непостижим.

Но это ведь не означает, что его нельзя обращать в свою пользу.

ГЛАВА 2

– Я не могу иногда отделаться от ощущения, что ты просто играешь с нами. Развлекаешься от скуки.

– Как Казимир, что ли?

– А он тоже?

– А кто еще? Не я ведь.

– С тобой невозможно разговаривать! – Хильда запустила в Тира виноградиной. – Я про Гуго говорю. Если с тобой у меня возникает ощущение, что ты играешь, то в Гуго я просто уверена. Тебе-то не до игр, знаю, а вот твой сын наверняка не может воспринимать всерьез то, что мы все делаем. Все, кроме тебя, конечно же. У него тут спросили, правду ли рассказывают о его отце.

Тир поднял брови. Вопрос был, мягко говоря… некорректным. Не иначе, спрашивал кто-то из миатьеррцев, с которыми Эрик терпеливо пытался наладить взаимоотношения.

– Это, безусловно, не был благожелательный интерес, – Хильда хищно усмехнулась. – А Гуго захотел узнать, что именно вызывает сомнения. То, что его отец – один из лучших пилотов мира? То, что его отец – командир воздушной лейб-гвардии и друг императора Вальденского? Или то, что его отец – сверхъестественное существо, которое не любит, когда о нем шепчутся у него за спиной, зато очень любит убивать?

– Милый ребенок, – буркнул Тир. – Эрик с Алексом надеялись на то, что благодаря Гуго христиане начнут думать обо мне лучше.

– Мы пригласили его в Миатьерру не поэтому…

Хильда проследила взгляд Тира. С балкона, где они расположились, открывался вид на ту часть парка, до которой у садовников во время войны не доходили руки. Запущенный участок превратился в идеальную детскую площадку. Идеальную с точки зрения детей. Ну или тех родителей, которые не боятся, что дитя исцарапается, в клочья изорвет одежку, наполучает синяков и ссадин, наберет на себя репьев и смолы и перемажется травяным и ягодным соком.

Из зарослей выдралась на полянку громкоголосая банда. Пятеро человеческих детенышей в возрасте от трех до шести лет, три крупных щенка собак местной породы и одна юная мартышка. Итого – девятеро малолеток, которые повалились на траву, чтобы отдышаться.

– Обезьяна откуда? – спросил Тир.

– Привезли из Измита сегодня утром. Подарок султана Эльрику. Гуго сказал, обезьянка домашняя, ручная, кусаться не будет. Посмотри на них. Я задаюсь вопросом, а кто же там принц?

Чистенький, аккуратно одетый мальчик, с мило растрепавшимися волосами разительно отличался от четверых своих расхристанных товарищей. У мальчика были эльфийские раскосые глаза и шевелюра цвета тусклого серебра, и звали его Гуго фон Рауб. Принц же на общем фоне выделялся разве что тем, что именно к нему на плечи забралась мартышка, принявшаяся сосредоточенно перебирать его высочеству волосы.

– Чует, кто тут главный, – одобрил Тир. – Так и отличай: принц тот, у кого обезьяна. Аккуратным-то быть не сложно, если духи перед тобой ветки раздвигают, под ноги мягкую траву стелют и следят, чтоб ни одной колючки поблизости не было. А твой парень нас, кажется, уже засек…

И точно. Малыш стряхнул обезьяну, что-то скомандовал, дети и звери – все вскочили на ноги. Дети просто исчезли, как будто растаяли. Собаки, размахивая хвостами, азартно полезли в кусты. Мартышка заверещала и понеслась вслед за собаками поверху.

– Животные их видят. – Тир следил за зарослями. – Гуго умеет прятаться и от зверья тоже, а вот остальных пока не научил. Да им и незачем…

– Ты их видишь?

– Да, конечно. Но Эльрик уведет их туда, где я не увижу и даже не сразу почую. Зачем им взрослые – от нас одни проблемы.

– Это сверхъестественные способности?

– Нет. Всего лишь отвод глаз. Сверхъестественное – это духи.

– А в них-то что особенного?

– И правда.

– Слышу знакомый скепсис, – усмехнулась Хильда, – так вот, я позвала Гуго погостить у нас, потому что хотела, чтоб он был с тобой, а не с госпожой фон Рауб. А Эрик хочет, чтоб Гуго подружился с Эльриком. Хочет, чтоб хотя бы у Эльрика был друг, а не раб. И тем более не вещь.

Тир в ответ на ее пристальный взгляд только пожал плечами. Да, он считал себя вещью, принадлежащей Эрику, и что? Хильда просто не понимает, насколько это проще и удобнее. Для всех.

И Эрик не понимает.

Бедный, бедный демон! Никто тебя не понимает и понять не хочет.

А в компанию Гуго и маленького принца естественным образом влились местные детишки – отпрыски знатных миатьеррцев, скрепя сердце признавших новую власть. Зря они так. Гуго уже никогда не даст им забыть о возникшей приязни. Они вырастут, унаследуют от родителей влияние и положение в обществе, а сами останутся под властью Гуго фон Рауба, который для них навсегда будет связан с Эльриком фон Геллетом.

Жизнь – сложная штука, но иногда она очень предсказуема.

Гуго рос общительным и смелым, он без стеснения и ужимок разговаривал с людьми, отвечал на вопросы, даже на самые каверзные – это подкупало взрослых: и женщин и мужчин. Очень красивый мальчик, проказливый, но ответственный, любознательный, но не навязчивый… волшебный – это могло отпугнуть христиан, но завораживало язычников. Гуго был ребенком – и это привлекало к нему детей. Он прибегал в играх со сверстниками к отводу глаз, власти над животными, сверхчеловеческим силе и ловкости; он стелил Рогер себе под ноги, в считаные минуты пересекая город из конца в конец; компанию детей с Гвардейской улицы чуть не одновременно видели в самых разных районах Рогера, но дети до определенного возраста не знают, что такое «сверхчеловеческое», и как должное принимают любые чудеса. А еще Гуго лечил царапины и синяки; несколькими словами разрешал споры; знал ответы на самые разные вопросы; никогда не врал; и мог выпросить для всей компании целый час полетов на тренажерах.

Для рогерской компании. В Миатьерре дети еще не настолько обнаглели, чтоб проситься в тренажерный зал. Хотя – в отличие от своих родителей – бояться Вальденского демона уже почти перестали.

Тир беспокоился о том, что Гуго неверно поведет себя в отношении Эльрика-младшего. Привыкнет быть лидером и – что хуже – приучит к этому принца. Но обошлось. Что такое правитель, хотя бы и будущий, Гуго понимал и безоговорочно принял установленные людьми правила. Хильда права – он играл, ну так ведь он был ребенком, пусть и странным, а дети играют даже в самые серьезные вещи.

Если только в их жизни не случается ничего, что раз и навсегда лишает способности играть.

В качестве сказок на ночь Гуго предпочитал либо евангельские истории – если его укладывала спать Катрин, либо рассказы о боевых вылетах – если его укладывал спать Тир. От волшебных сказок Гуго скучал, в бытовые не верил, а вот Христос и родной отец вызывали у него и удивление, и доверие, и любопытство – весь набор эмоций, необходимый для восприятия сказок.

Тир не удивился бы, если б Гуго с тем же интересом стал слушать истории об операциях Катрин на вальденском и эстрейском финансовых рынках, но в этих кругах секреты хранились строже, чем в военных. Тир знал больше, чем другие, однако не потому что Катрин делилась с ним информацией, а потому что она время от времени просила его охарактеризовать того или иного человека и подсказать, как к нему лучше подступиться. Тир подсказывал. Катрин пользовалась подсказками. А по ситуации на рынке, постфактум, можно было предположить, что именно она сделала.

Правда, разбираться, что сделала Катрин, а что – ее патронесса, Марта Сернервилл, Тир пока не научился. Но, если честно, ему это было неинтересно.

Сегодня Гуго попросил рассказать о бое в Белом лесу – это была одна из его любимых историй. Старая Гвардия тогда в одиночку уничтожила окруженную кертскую группировку, продемонстрировав ювелирную точность действий. В том проклятом лесу, где иллюзий было больше, чем живых существ, почти невозможно оказалось отличить кертов от деревьев, скал, зверья и вальденцев. Если бы не Шаграт с его шаманскими навыками, старогвардейцы могли и не справиться с задачей.

Историю про Белый лес Гуго знал почти наизусть и, как это водится за детьми, именно ее просил рассказывать снова и снова, внимательно следя за любой неточностью. Но нынче ночью их прервали примерно на середине коротким, резким стуком в дверь детской.

– Беда стряслась, – уверенно сказал Гуго, садясь в кровати. И взял Тира за руку: – Не ходи с ними!

– Отставить панику, курсант! – Тир слегка толкнул сына в плечо, укладывая обратно на подушку. – Спать и не отсвечивать. Ясно?

– Так точно.

Тир погладил его по голове, обернулся к распахнувшейся двери.

Эрик не стал входить. Все проблемы должны оставаться за порогом детской, поэтому император кивнул Тиру, мол, давай, на выход. Там, в коридоре, был еще кто-то… Мечник. Роланд?

За открытым окном шевельнулась встревоженная Блудница. Мягко раздвинув шторы, скользнула в спальню, похожая на диковинную огромную рыбу из наркотических видений.

Гуго натянул одеяло на уши, повернулся на бок и честно сделал вид, будто заснул. У волшебных детей есть множество вредных качеств и несколько полезных. К последним относилось послушание. Тир и за собой помнил такое: когда-то он верил в отца как в Бога. Как верит сейчас Гуго. И раз отец велел не паниковать, значит, поводов для паники нет.

Жаль, послушания этого осталось всего лет на пять. Потом мальчик вырастет.

– Присмотри за ним, – велел Тир Блуднице.

И вышел, плотно прикрыв за спиной дверь детской. Роланд смерил его коротким взглядом, как обычно не удостоил даже кивком. Очень не любил Черных. Эрик сказал:

– Твоя жена и княгиня Мелецкая убиты. Мы телепортируемся в Гаар.

Прямо из дворца в Миатьерре, от дверей детской, за которой остался Гуго под охраной грозной боевой машины. Два часовых пояса и две тысячи километров по меридиану. Четыре арайи… Каменная прохлада дворца сменилась теплом хорошо протопленной комнаты.

И Тир отшатнулся от горящего камина.

– Хонне![6] – Эрик загородил пламя глухой ширмой. – Светлая Госпожа Хелед, я же просил вас погасить огонь.

– Я не собираюсь мерзнуть, – женщина, сидящая на подоконнике, намеренно добавила в голос манерных и капризных ноток, – тем более из-за Черного.

Светлая Госпожа Хелед.

Она сама была как огонь – рыжая вспышка волос, золото смуглой кожи и невидимое взгляду, дохнувшее жаром в лицо яростное пламя духа. Но в голосе был лед, и в глазах стыл синий арктический холод.

Кто говорил, что эта женщина красива? Да она ужасает!

Тир хмыкнул и отвернулся. Если Хелед не убила сразу, значит, пока считает, что убивать не за что. Так, ну и что у нас здесь? Дара – в открытых дверях. Фойерро в двух шагах, не иначе, выбили из руки, не успела Дара выстрелить. Мать семейства, княгиня, блин, как была лонгвийской дикаркой, так и осталась. Женщины в Лонгви не считают зазорным умение драться и стрелять. А зря. Не вмешивалась, глядишь, и не убили бы ее.

Вмешалась. Ладно. Повезло Казимиру. Еще как повезло…

– Себастьян Мелецкий тоже убит, – сказал Тир. – Не знаю, где он. Где-то близко. Хотел догнать убийцу… – Он с трудом удержался от ухмылки. – Догнал.

– Дрянь, – льдинкой упало с губ Хелед.

– Уж какой есть, – Тир слегка поклонился.

На Катрин ему даже смотреть не хотелось. Убили ее из того же оружия, что и Дару – арбалет, заговоренные шарики, дешево и эффективно. У Гуго больше нет матери. Мальчику скоро шесть – самое время лишиться родителей… Столько же было Олегу Зверю, когда самолет, на котором летели его родители, упал в океан.

Хороший возраст.

Тир помнил все, что чувствовал тогда. Яркость воспоминаний не тускнела. И Гуго – тоже запомнит. Ему тоже придется жить с этим. Всегда. До смерти.

Чужие взгляды, чужие лица, чужие негромкие голоса исчезли за прозрачной стеной. Сердце сжалось в раскаленный шипастый ком. Кто посмел?! По какому праву его сына лишили матери?!

Хотелось крикнуть это вслух. Не словами – рыком, рвущимся откуда-то из диафрагмы, на языке, которого никогда не знал. На языке, звуки которого обрушат здешние небеса, потому что владыка небес в черной ярости хочет только одного: убивать. Убивать. Потрошить заживо, вгрызаясь пальцами в податливую плоть. Казнить убийцу!

– Легат фон Рауб! – рявкнул Эрик. – Извольте оставаться человеком!

И добавил, уже совсем другим тоном:

– Не провоцируй Мечников.

Никаких провокаций. Нет-нет. Оставаться человеком. Ждать. Потом искать убийцу. Любой, кто покусится на собственность Тира фон Рауба, должен быть наказан.

– …допрос ни к чему, – услышал он. – В Миатьерре Тир постоянно был на виду, он не успел бы, даже с помощью телепорта.

– Наемный убийца, – произнесла Хелед.

– Нелепо.

Эрик защищал его. Хелед настаивала на ментальном допросе. Эрик был против – так же, как пять лет назад, когда обсуждал условия, на которых Катрин возвращалась в Вальден. Тогда он говорил, что это унизительная процедура. Ментальный допрос не оставляет тайн, не позволяет скрыть ничего, душа и личность становятся беззащитны перед чужим, любопытным взглядом.

Ну и что?

Чего они все так боятся?

Люди… Им всегда есть что скрывать. То, что они делают с собой, со своей жизнью, с другими людьми, может напугать даже демона. Они не желают меняться, не хотят сами позаботиться о себе, они вожделеют боли и смерти – чужой боли, чужой смерти – и стыдятся этого. У них мораль, правила чести, долги и обязанности, множество множеств общественных норм. У них догмы, и так страшно, если кто-нибудь узнает о том, что эти догмы тяготят.

А демоны – они другой породы. Им нечего скрывать.

– Эрик… в смысле ваше величество, – Тир отошел от тела Катрин, – ментальный допрос – это самый рациональный способ…

– Ни слова про рациональность! – Эрик мотнул головой. Выдавил извиняющуюся улыбку: – Суслик, я слышать этого не могу.

– Это самый простой способ доказать мою невиновность. – Тир улыбнулся в ответ.

– Это самый быстрый способ убить тебя. При всем уважении к Светлой Госпоже Хелед, – взгляды императора Вальденского и правительницы Айнодора скрестились, выбив ледяные искры, – я должен учитывать ее порывистый характер. Вряд ли Светлая Госпожа останется равнодушна ко всему, что ты совершил.

И тут, впервые за вечер, подал голос Роланд.

– Об этом не беспокойтесь, – произнес он негромко и ровно. – Зло не нуждается в оправдании, и к нему неприменимо наше правосудие. Сейчас и здесь нас интересует только одно преступление – убийство Катрин фон Рауб.

– И Дары Мелецкой. – Тир все-таки не выдержал и ухмыльнулся. – А еще Себастьян… Его нашли?

– Да.

– Хватит болтать. – Хелед спрыгнула с подоконника. – Роланд, я займусь Черным, ты сходи взгляни на Мелецкого-младшего. Эрик, останься, если хочешь, но я не планирую отрывать твоему демону голову, даже если окажется, что он каждый день съедает эльфийку на завтрак.

С первого раза не получилось. Хелед нахмурилась:

– Сколько же у тебя защитников, Черный! Порядочных людей защищать некому, а к тебе и не подступись. – Она озадаченно щелкнула пальцами: – Что это за чары? Откуда?

– Чары?

Находясь в одной комнате с двумя трупами и стервозной эльфийской правительницей, лучше соображать побыстрее. Но Тир знать не знал ни о каких чарах.

– Защитные чары, – нетерпеливо произнесла Хелед. – Эрик дал согласие на допрос, больше здесь тебя защищать некому, все твои друзья слишком далеко, но кто-то все равно вмешивается…

Взгляд ее на секунду расфокусировался. Неожиданно для Тира грозная эльфийка фыркнула от смеха. Правда, тут же снова нахмурилась и бросила в пространство:

– Сам такой!

Вновь взглянула на Тира.

– Это не Эльрик, – сообщила таким тоном, как будто кто-то пытался уверить ее в обратном.

– Я рад, – искренне сказал Тир.

– Медальон это, – подал голос его величество, наблюдавший за процедурой допроса с покинутого Хелед подоконника. – Заговоренный медальон, подарок госпожи фон Сегель.

– Крутенько для заговора. – В голосе Хелед не было ни капли доверия.

– Я тоже так думаю. Но этот заговор однажды отогнал холлморка.[7] И наверняка срабатывал еще не раз, просто это не бросалось в глаза.

Они ступили на скользкую почву. Что-то такое повисло в воздухе… пока не высказанное вслух. И Тир, не дожидаясь, пока кто-нибудь скажет что-нибудь лишнее, снял подаренный Хильдой медальон. Посмотрел на улыбающегося чертенка.

– Давай, – Эрик протянул руку, – я подержу.

Без медальона стало темновато и холодно. Самовнушение. Привык к тому, что чертенок в летном шлеме охраняет от беды – так и не поверил ведь, но все равно привык – теперь не по себе без него.

– Могу поспорить, – промурлыкала Хелед, бросив косой взгляд на Эрика, – что тебе госпожа фон Сегель не дарила ничего подобного.

– Проспорите, – произнес Эрик невозмутимо.

Наврал.

«Сука эльфийская!» – честно подумал Тир, в тот самый миг, когда Хелед начала допрос.

Это, безусловно, было самое удачное время для нелестных эпитетов.

– Эльрик… Знаешь что? Я заглянула к нему в душу. Теперь я понимаю, почему ты с ним носишься.

– У меня есть ощущение, Хелед, что ты только для этого и настаивала на препарировании. Не слишком красиво удовлетворять свое любопытство за счет чужой гордости.

– Да перестань, у демонов нет гордости. И не учи меня жить!

– Не буду. Но ты все еще называешь его демоном. Значит, допрос не удался?

– Он изменился, увидев труп Катрин. Мне показалось, он – керват, и если бы Эрик не остановил его, мы оказались бы в одной комнате с демоном, впавшим в боевое безумие. Он похож на тебя.

– Вряд ли. Уж ты-то знаешь, что кервата никто не остановит.

– Знаю. Но керват или нет, мальчик не тот, кем кажется. И он убивает не потому, что… он убивает, как убивает зверь. Хищник.

– Волк.

– Я ведь сказала, он похож на тебя. Не волк. Кошка.

– И все же… впрочем, как скажешь. Хелед, ты же следила за этой женщиной, за ее безопасностью. Ты могла спасти ее.

– Это вопрос «почему»?

– Да.

– И ты не знаешь ответа?

– Врать не буду. Знаю. Но хочу услышать. Так почему ты не спасла Катрин фон Рауб?

– Чтоб снять камень с души твоего драгоценного Черного. К тому же эта женщина плохо влияла на его сына. Доволен?

– Вполне.

– Тебе есть чему у него поучиться.

– Не думаю. Убивать я умею гораздо лучше, а больше этот парень ни на что не годен. Он может только летать.

– Он умеет признавать необходимость убийств, и не терзается из-за них, и не винит себя за то, что сделал.

– Хелед. Я не лезу в душу тем, кого люблю, и ожидаю от них ответной деликатности.

– К тем, кого любишь?

– Например, я не лезу в душу к тебе. Хотя у тебя и очень скверный характер.

– И к чему относится это «хотя»?

– К тому, что я… Хм… к тому, что ты в списке тех, к кому я не лезу в душу, Хелед.

– Ты сукин сын!

– Мы давно это выяснили. Что-нибудь еще?

– Иди ты к акулам, Эльрик де Фокс! Цветов и извинений я жду в течение пятнадцати минут, потом можешь даже не стараться. И чтобы в этот раз – никаких кактусов!

Убийца хорошо прятался. Он прекрасно знал, кому перешел дорогу. Князь Мелецкий не простит убийства семьи, император Вальденский не простит убийства подданных, Марта Сернервилл не простит убийства своей протеже, а Вальденский демон мало того, что не простит убийства жены, так еще и сделает это таким способом, что после даже адские муки покажутся небесным блаженством.

Надо думать, за эту работу кто-то очень хорошо заплатил. Достаточно хорошо, чтобы исполнитель мог спрятаться навсегда, причем с помощью магии. Варианты с убийством из каких-то личных побуждений никто даже не рассматривал. Каковы бы ни были эти личные побуждения – серьезность последствий должна была остановить любого. Если только этот любой не сумасшедший.

Но Тир не помнил среди знакомых Катрин ни одного психа.

Убийцу искали вальденские сыщики. Убийцу искали лонгвийские сыщики. Убийцу искали маги, нанятые Казимиром Мелецким.

Тир не искал. Он знал, кто убил Катрин, Дару и Себастьяна, он знал, где этот человек. Ощущал – почти видел – нити, протянувшиеся от мертвых к живому. Серые… то есть Тиру казалось, что нити были бы серыми, если бы их можно было увидеть.

Эта странная способность видеть связь между убитыми и убийцами появилась у него после близкого общения с Сердцем Гор. Доступа к минералу больше не было, контакт ослабел, но не был разорван. И оставалось только радоваться, что ощутить можно лишь связь мертвых с живыми, что это работает лишь в одну сторону. Не так много видел Тир мертвецов, чтоб беспокоиться по поводу новых ощущений. Было бы гораздо хуже, если б он мог наблюдать связь живых с мертвыми: слишком много людей тогда виделись бы ему пауками в центре паутины, слишком многие носили бы на себе гирлянды мертвецов. Убийца, он жил в окружении других убийц, знал об этом, но совсем не хотел постоянных напоминаний.

Некромантов в Саэти нет, а от всех остальных, похоже, не будет никакого толку, и ждать, что убийцу найдут, не приходилось. Но вопреки пониманию этого и вопреки собственной ярости, Тир не предпринимал никаких действий в отношении человека, который убил Катрин. Он был слишком занят Гуго – не хотел оставлять сына наедине ни с какими его мыслями. Он давал всем остальным – и магам и сыщикам – шанс самим сделать свою работу. Он не хотел привлекать к себе внимания. Куда уж больше-то? Катрин даже после смерти умудрялась отравлять ему жизнь.

Черт бы побрал все это! Про Дару и Себастьяна все как будто позабыли, зато имя Катрин фон Рауб до сих пор не сходило с газетных страниц. И часто – слишком часто – сопровождалось рассуждениями о том, что если Вальденский демон и не нанимал убийцу, то наверняка просто заставил кого-то убить. Что ему, демону, трудно, что ли? Человека совратить – раз плюнуть. Такая у них, у демонов, работа в конце концов.

Именно такая. Совращать и убивать. А отнюдь не в небе летать, как некоторые думают.

И только через два месяца после смерти Катрин, застав Гуго за муштрой миатьеррских придворных, Тир понял, что пора уже что-то предпринять. Потому что когда демона ловят на злодействах – это нормально, демону не привыкать, но совсем другое дело, когда на демонических выходках ловят шестилетнего ребенка.

Гуго любого, от кого слышал хотя бы намек на то, что Тир причастен к убийству Катрин, принуждал к самоповреждениям. Серьезность повреждений зависела от прозрачности намеков. Так, в частности, лакей, распространявший слухи открытым текстом и даже не пытавшийся их хоть как-то завуалировать, свалился с крыши Приюта Аистов – самого высокого здания в дворцовом комплексе Миатьерры.

Убился конечно же.

Тир поймал ниточку, ведущую от трупа к Гуго. Понаблюдал за сыном, беззаботно играющим в мяч с принцем. Порадовался тому, что беззаботность искренняя – самые болезненные переживания, хвала богам, остались в прошлом.

И пошел убивать.

Смерть настоящего убийцы будет полезна для Гуго.

Ниторэй. Большое государство к северу от Миатьерры. Столица – Орен. Красивый город, большой, пестрый и шумный. Очень разный, слегка сумасшедший, похожий временами на живой музей под открытым небом. Взгляд постоянно останавливается на чем-нибудь: то на неожиданной посреди людной улицы вычурной чаше фонтана, то на узорах кованых решеток, оплетенных цветущей лианой, то на скульптурах – мраморных, бронзовых, даже серебряных, встречающихся где угодно: под кроной мощного платана, в арке мрачного правительственного здания, на ажурной скамье в сквере или у остановки анлэтха.

Орен. Странно… Катрин и Хильда, обе любят Орен. Обе знают его. Катрин как будто считала Орен своей собственностью, своим открытием, которым хотела поделиться с Гуго и с Тиром. Ей нравилось гулять здесь… и ей никогда не приходило в голову, что ее муж и сын с первого знакомства узнали город гораздо лучше. А они двое не спешили делиться тем, что видели. Не все в городах предназначено для человеческих глаз.

Катрин любила Орен глазами, не интересуясь его прошлым, не заглядывая в будущее, но радуясь всему, что считала красивым. Пожалуй, так она отдыхала, сначала от тяжелой учебы, потом – от работы, требующей постоянного напряжения мыслей.

А вот Хильда, Хильда знала об Орене все и еще немного. Последнее – благодаря возможности общаться с нестареющими, с теми, кто помнил Орен еще с тех времен, когда тот нельзя было даже назвать городом. Другая любовь. Совсем иначе проявляющиеся чувства. Но Хильда тоже любила гулять здесь и тоже брала с собой Гуго. Гуго и маленького Эльрика.

От этих прогулок было немало пользы, потому что знание истории в Саэти не было бесполезным грузом, и именно это знание добавила Хильда в интерфейс, с помощью которого Гуго учился управлять городами.

…Тир вышел на площадь перед королевским дворцом. Традиционно остановился перед великолепной конной статуей работы того же скульптора, что создал памятник Мечникам в Лонгви.

Статуя изображала Эльрика де Фокса. А также его монструозного коня, чудовищного орла и банального ворона. Всю компанию, в общем. Лонгвиец, он и здесь успел отметиться – спасал Ниторэй, причем неоднократно. То от эльфов, то от кертов, то от оскландцев.

И даже правил тут шесть лет. Регентом был при малолетнем короле. Угу. Наверное, именно поэтому на памятнике когда-то было написано: «Эльрику I, королю и спасителю Ниторэй».

Это Хильда рассказывала. Про надпись. И про то, что Лонгвиец был категорически против каких бы то ни было попыток хоть как-то его увековечить. Настолько против, что статуе угрожала реальная опасность навсегда исчезнуть с глаз людских. Статуи жителям столицы было жалко. Они напрягли мозги, и результатом раздумий стала новая надпись:

«Не Эльрику де Фоксу, без всякой признательности, от неблагодарных жителей Ниторэй».

Хороший город Орен. Непредсказуемый.

Нужного человека Тир отыскал в одном из многочисленных кафе. В зале, у зеркальной стены, рядом с высоким окном, из которого по традиции вынули на лето раму со стеклами, оставив лишь деревянную решетку, затянутую плющом.

Хорошее такое окно – отличный путь к отступлению.

Тир вошел в кафе и ненадолго замер на пороге. Как будто привыкая к полумраку.

На самом деле, позволяя тому, кого искал, увидеть себя.

Почувствовал всплеск чужого ужаса. Улыбнулся. Теперь человек, убийца, враг, утратил право на любое из этих определений. Кем бы он ни был полминуты назад, сейчас он стал жертвой. И сам признал это.

Теперь исчезнуть. И появиться уже возле столика. Между жертвой и хрупкой решеткой на окне. Путь к отступлению закрыт, человечек. Что ты сделаешь теперь? Побежишь в другую сторону? Будешь драться? Позовешь на помощь?

Развлечения не вышло: жертва замерла, то ли от страха, то ли от неожиданности. Ну ладно. Пускай. Так тоже неплохо – привлекает меньше внимания.

– Привет, – сказал Тир. Наклонился, заглядывая в светло-карие глаза. – Пойдем со мной.

В Миатьерру он вернулся утром. Как раз перед построением. Прибыл на летное поле одновременно с Эриком – болиды его величества и легата Старой Гвардии синхронно опустились на свои места в ангаре. Старогвардейцы уже ждали снаружи. И Падре, увидев командира, только головой покачал:

– Он опять кого-то зарезал! Суслик, когда ты успеваешь?

– А чем ему еще по ночам заниматься? – вступился Мал. – Бабы-то нет.

– Разговорчики! – рыкнул Тир. – Ваше величество, Старая Гвардия к полетам готова.

– Кто бы сомневался, – неуставно ответил Эрик. – Ладно, по машинам. Суслик, задержись.

Тир собирался доложить о том, что нашел и убил убийцу. Но не прямо с утра – на утро у него были другие планы. Хорошо, конечно, что Эрик снова нашел время полетать с ними, однако слишком уж это сегодня неожиданно.

– Наемник, значит, – подытожил Эрик, выслушав доклад.

– Так точно.

– И наниматели еще живы. Почему?

– Это касалось только Катрин и вашей матушки. Их дела – их проблемы.

Убийцу нанял один из финансовых домов Саронта. Физическое устранение конкурентов для саронтцев – обычное дело. Интриги, удар мечом или выстрел из арбалета: в важных делах хороши все средства. А деньги и положение на рынке – это, безусловно, важное дело. Катрин стала мешать – Катрин убили. Сама виновата. Марте Сернервилл ничего не грозит: ее защищает Лонгвиец. А Катрин не защищал никто.

– Ход твоих мыслей я более-менее представляю, – задумчиво произнес Эрик, – но способ, которым ты нашел убийцу… он ведь тебе и самому неясен, не так ли?

– Так точно.

– Надеюсь, ты понимаешь, что я должен передать эти сведения в Лонгви?

– В Лонгви. А еще – Казимиру. Понимаю.

– Он не поверит тебе.

– Да.

Не поверит. Потому что действительно очень уж странно то, что Тир фон Рауб откуда-то знает, кто был убийцей. Не потому ли он это знает, что сам же убийцу и нанял?

Казимир пока сомневается. Несмотря ни на что – сомневается. Он честен и перед другими и перед собой… по крайней мере, он старается быть честным. Он потерял семью. Он винит в этом Тира. Неприязнь превратилась в ненависть, но до сих пор эта ненависть не находила выхода.

Теперь выход, кажется, нашелся.

– Ты отлично умеешь усложнять свою жизнь. Хорошо хоть, что только свою. – Эрик кивнул на ангар. – Давай в машину. Ума не приложу, что бы такое устроить, чтоб ты никогда не спускался на землю.

ГЛАВА 3

Тир с вечера составлял для своих новичков летные планы. Ущелья Варигбага мальчики изучили лучше, чем собственную ладонь, и уже начали летать по одному из них на настоящих машинах, а не на тренажерах. На официальных картах ущелье называлось Зентукор, а на языке старогвардейцев – Детское. Последнее указывало на уровень сложности: Детское ущелье идеально подходило для полетов новичков и проведения учебных воздушных боев между ними и ветеранами Казимира. Молодым «Дроздам» даже на тренажерах рановато было летать по Варигбагу.

Полеты в ущельях развивали интуицию, шестое чувство, позволяющее ученикам Тира фон Рауба гораздо лучше других пилотов ориентироваться в воздушном бою. Тир считал, что с тем же успехом парней можно заставлять драться в темной комнате, заставленной мебелью, – результат будет не хуже, но, безусловно, летать гораздо увлекательнее, чем бить морды.

Тем более что в мордобитии против «Дроздов» шансы традиционно невелики, а кроме «Дроздов», бить некого.

Группа, набранная два года назад, закончила обучение еще зимой. В армию и в гвардию ушло восемь командиров, незаурядных пилотов, которые могли, в свою очередь, учить других. К началу лета Тир набрал новую группу – в основном из эстремадцев. Также с ним осталось четверо учеников из первого набора. И с этими четырьмя было еще много работы.

Очень много.

Но большую часть этой работы парни должны были сделать сами. Благо старогвардейцы проторили им часть дороги, и уйти по проторенному отрезку можно было довольно далеко. Скорость. Отсутствие инерции. «Прыжок». «Призрак». «Мерцание». Усвоение этих приемов требовало времени и сил. А дальше – дальше будет что-то еще. Если верить Лонгвийцу, эта дорога не заканчивается даже после смерти Мастера.

Этой ночью нужно было пролететь по ущелью, разместить вешки на наиболее сложных участках, чтобы привязать к местности фантомные машины «контрабандистов». Не все же время мальчиков на «Дроздах» натаскивать. Привыкнут, чего доброго, будут рефлекторно на любую черную машину кидаться.

Дел ночью хватало всегда, дела эти секретом не были, и то, что «Дрозды» успели организовать в Детском ущелье засаду, Тира не удивило. То, что успели, – не удивило. То, что организовали, – оказалось неожиданностью. Пролетая по ущелью, он засек и опознал болиды «Дроздов» впереди. Они прятались, используя темноту, складки местности, естественное магическое излучение горного хребта, но прятаться было для «Дроздов» естественным поведением, использовать для тренировки то же самое ущелье, которое Тир выбрал для занятий со своими учениками, – тоже. А вот разлететься в разные стороны перед самым носом Блудницы и поймать ее в натянутую между болидами стальную сеть – это уже выходило за рамки обыденности. В конце войны с кертами «Дрозды» поймали так Орсия. Теперь они поймали Тира фон Рауба.

Орсий вырваться не смог и погиб.

Тир тоже не смог вырваться – сам учил «Дроздов» слаженным маневрам, объяснял, как удержать бьющуюся в сети добычу. Научил на свою голову. Что там Казимир говорил насчет кошачьих уловок? Самое время воспользоваться хоть какой-нибудь.

Уловок, однако, в запасе никаких не было. Так что «Дрозды» почти беспрепятственно загнали Блудницу в вертикальную штольню, как будто специально выдолбленную, чтоб удерживать болид: между фюзеляжем и стенками практически не осталось зазоров. Выход чем-то привалили…

Создали все условия, чтобы поддаться панике.

Ну а хрена ли? Тир фон Рауб, конечно, боится только огня и смерти, но это не значит, что ему не страшно оказаться запертым в замкнутом пространстве. Еще и не имея возможности пошевелиться. То есть сам-то он двигаться мог, но ни выбраться из машины, ни вывести машину из штольни возможности не было. А это все равно что неподвижность.

Будь Тир один, он бы, может, и правда запаниковал. Но их было двое, в первую очередь нужно было беспокоиться о Блуднице, а с Блудницей ничего страшного пока не произошло, и шонээ пусть нестабильно, но работал. То ли толща камня, то ли сеть – что-то создавало помехи, но недостаточные, чтоб помешать связаться и запросить помощи. Вот только… с кем связываться-то? Свои все спят и правильно делают. Ночью надо спать. А чужие, в смысле, кто-нибудь из дежурных диспетчеров на ближайшем вальденском летном поле – не те люди, у которых старогвардеец может просить помощи в подобной ситуации. Потому что ситуация идиотская.

Предрассудки и условности, требующие отстаивать старогвардейскую честь даже вопреки здравому смыслу, – это тоже идиотизм, но…

Черт! И почему так часто приходится выбирать между двумя глупостями?

– Что, – сказал шонээ голосом Казимира, – попался, Суслик? А говорил, что в небе с тобой ничего не может случиться.

– Со мной ничего пока и не случилось.

– Правда?

– Думаю, да. Хотя, конечно, жаль тебя разочаровывать.

– Мне всего-то и надо, чтоб ты почувствовал, каково это – когда тебя бьют с той стороны, откуда не ждешь.

– А как ты узнаешь, что я это почувствовал?

– А никак.

Тиру показалось, что Казимир поудобней устроился в несуществующем кресле и закинул ногу на ногу.

– Никак, – услышал он снова. – Но ты можешь попросить, и я тебя выпущу.

Всего-то?!

Но конечно же делать этого было нельзя. В самом тоне Казимира отчетливо слышалось, что делать этого нельзя. Бывают ситуации, когда просьба – о чем угодно – может иметь множество разнообразных подтекстов. И самые разные последствия. За Казимиром сейчас его «Драконы», а за Тиром – Старая Гвардия, и просьба будет не просто просьбой и повлечет за собой слишком много последствий.

Нет, все-таки глупость в этом мире процветает. Глупость, наверное, процветает во всех мирах, заселенных людьми.

– Не могу, – сказал Тир.

– А говорил, что выше предрассудков, – немедленно отозвался Казимир.

– Ошибался.

– Врал. Как обычно. У тебя аккумуляторы садятся.

– Я заметил.

– Знаешь почему?

– Конечно, знаю. Ты активировал вплетенное в сеть заклинание. Может, я успею с ним разобраться прежде, чем аккумулятор сдохнет.

– Может быть. И что тогда?

– Выберусь отсюда, раздам вам всем звиздюлей.

Казимир улыбнулся. Тир не видел этого, но откуда-то знал, что Казимир улыбнулся. И это была не очень приятная улыбка. Нет, ну надо же, до чего может довести уязвленное самолюбие!

Ладно. Не только самолюбие. И не столько. Еще планомерные издевательства – то, что Казимир считал издевательствами. И убийство жены и сына. И предательство…

Привлекательность обязывает. Дело не в ответственности за тех, кого приручил. Слово «ответственность» незнакомо демону, чья суть – эгоизм, чья жизнь – убийства. Дело в собственных безопасности и комфорте. Прирученные чувствуют свою исключительность, ценят внимание, из кожи вон лезут, чтоб удовлетворять твои желания, но тем болезненней для них любые нарушения установившегося порядка. Они служат тебе, но, черт их возьми, ты тоже служишь им. Играешь по правилам…

Казимир терпеть этого не мог, этой манеры играть по правилам.

В правилах есть важный пункт: тех, кого приручил, нужно убивать.

Когда-нибудь. Рано или поздно.

Этот пункт был внесен туда, потому что прирученные неизбежно становятся обузой. Ты служишь им, а это не всегда удобно. А оказывается, они могут стать еще и опасны. Они так трудно, с такой болью и обидой переживают потерю избранности, что теряют головы и готовы на самые… хм, неожиданные поступки.

Вот он, финальный аккорд Казимировых эмоций: ощущение беспомощности и обиды, сменившееся иллюзией всемогущества. Ну и коктейль.

Ага. И что с этим делать?

Тир пытался понять, как работает заклинание в сети, опутавшей его машину, одновременно он слегка раскачивал Блудницу, толкал ее вверх и вниз настолько, насколько позволяла сеть и размеры штольни. Жалкие несколько сантиметров, но и этого достаточно, чтобы постепенно – не скоро, да – расшатать, разрушить, сдвинуть с места, хоть что-нибудь сделать с камнем, преграждающим выход.

Если только аккумулятор не сядет раньше.

Он помнил – так и не собрался снова забыть, а надо было! – как пытался когда-то, много лет назад, выбраться из темноты, по миллиметру отодвигая, расшатывая заклиненную дверь. Тогда он пытался убежать от смерти. Сейчас смерть ему не грозила.

Но страх все равно мешал дышать.

Иррациональный, неоправданный страх, рывком возвращающий в ту темноту, в тот дикий, беспросветный ужас.

Черт тебя подери, Казимир, не молчи, скотина!

– Я скажу тебе, что будет, – заговорил Казимир, как будто вняв невысказанному призыву, – ты начнешь терять голову от страха, ты сам посадишь аккумуляторы, пытаясь столкнуть вот этот камень, ты рано или поздно перепугаешься настолько, что будешь умолять, чтоб я тебя вытащил. Возможно, впрочем, что ты позовешь на помощь еще кого-нибудь. Этот вариант меня тоже устраивает.

– Или наступит утро, и я свяжусь с кем-нибудь из старогвардейцев, – ухмыльнулся Тир.

– Хорошая попытка. Я бы зачел ее, отдавая должное твоему артистизму, но, видишь ли, до утра далеко, а я знаю, что тебе сейчас страшно. И даже могу представить – насколько. Я же видел тебя в схожей ситуации.

– Припоминаю. – Тир кивнул, хоть Казимир и не мог его видеть. – Но медики хотя бы знали, зачем они меня обездвижили, а вот знаешь ли ты? Было бы обидно выяснить, что ты совершил бессмысленный поступок.

– Это была неплохая тренировка для «Драконов».

– Нет, Казимир, это была паршивая тренировка. Еще варианты?

– В эти игрушки играй со смертными. – Казимир коротко рассмеялся. – Все, демон, разговор окончен. Дальше справляйся сам. А я посмотрю, надолго ли тебя хватит.

Его хватило надолго. На несколько часов в преддверии ада, перед приоткрывшейся дверью в огонь. Но преддверие – это еще не ад. Казимир не учел того, что Тир фон Рауб, какой бы ни был демон, все-таки человек. И реакции у него человеческие. Не на все, конечно, но на многое. Например, у него очень человеческое упрямство.

Еще Казимир считал, что у Тира фон Рауба есть определенного рода проблемы. С психикой. Застарелые комплексы, фобии, еще какая-то гадость. А у Тира фон Рауба не было никаких проблем.

Проблемы, они были у Зверя.

Кто уж там выбрался из штольни на последнем вздохе аккумуляторов, Тир и сам не смог бы сказать. Какая-то часть его существа заботилась о том, чтоб посадить Блудницу на ровное место и выключить антиграв. Какая-то – искала источник пищи.

Он одно мог сказать наверняка: Казимира Мелецкого нашел Зверь.

Оставив Блудницу. Оставив «Перкунас», которого до сих пор боялся, – большая удача для Казимира – Зверь отыскал того, кто запер его…

…бросил умирать в темноте…

…похоронил заживо…

И пытался убить сейчас!

Казимиру в голову не пришло отступить – забраться в машину и улететь. Казимир был уверен, что на земле нет равных ему бойцов. Это была обоснованная уверенность, но ситуации бывают разные. Зверь не помышлял о бое, он просто хотел убить.

Скрученный из колючей проволоки бешеный кот бросился на взметнувшегося над скалами дракона.

Три года назад Тир фон Рауб задавался вопросом о том, почему Казимир не превратился в дракона в ущелье Толу. Неужели потому, что испугался угрозы Мечников? Но сейчас, здесь, глядя глазами разъяренного Зверя, он видел дракона. Он видел врага. И понимал: в бою Казимиру не нужно превращаться, в бою он и есть – дракон, и не имеет значения, как выглядит телесная оболочка.

Зверь увернулся от удара хвостом – силовой плети, выстрелившей из одного брона; он прижался к земле, пропустив над собой молнию из драконьей глотки – энергозаряд второго; отразил удар правого крыла, полоснул когтями по левому – нож вспорол Казимиру предплечье, заставив выронить один из бронов. Зверь не истратил ни одного посмертного дара – посмертные дары нужно было беречь, чтоб накормить Блудницу. Он поверг дракона на землю, впился клыками в глотку…

Сбил Казимира с ног – из-под слетевшего шлема рассыпались черные длинные волосы. Ладонь на подбородок. Лезвие к горлу…

Стоп!

Достаточно.

Тир намотал на ладонь роскошную Казимирову гриву, дернул вверх, сам наклонился к лицу светлого князя:

– Я не убивал их, Казимир. Клянусь, я не виновен в их смерти. И я настоятельно рекомендую тебе принять мои извинения за то, что отдал тебя раиминам.

– Да пошел ты! – выдохнул Казимир. – За двадцать лет ни разу, ни слова о том, что умеешь менять форму… ты думаешь, я поверью тебе хоть в чём-то?

– Я оставил себе лазейку.

«и я понятия не имею, что тут только что было…»

Тир отпустил светлого князя и поднялся на ноги. Пинком отправил поближе один из бронов:

– Если ты не собираешься принять извинения, тогда давай, – он кивнул на оружие, – реши проблему. Ненавижу, когда меня начинает раздражать тот, кого я не могу убить.

К Блуднице он шел, почти всерьез ожидая выстрела. Чтобы избавиться от его чар, их нужно разрушить, победить его или хотя бы поверить в победу. Поверит ли Казимир? Фальшивое доверие, фальшивая грусть, фальшивая готовность склонить голову под удар. Тонкая штука. Требует точности в применении – ошибиться легко, а ошибка может стоить жизни. Но если научишься пользоваться – выручит в самых разнообразных ситуациях.

Если Казимир начнет стрелять, придется что-то делать… нет, не убивать, но учить жизни гораздо более жестоко и вдумчиво.

Казимир так и не выстрелил.

Это не означало, что извинения приняты. Но это означало, что с той стороны можно больше не ожидать неприятностей. Совсем неплохо, с учетом того, что Эрик по-прежнему настаивает на взаимодействии своих особых подразделений.