Волок

Моя тропа капризно пишется:

то петляет, будто от пули бежит,

то вьется, кружит упрямо, водя носом по земле,

то в завитушках плутает

(словно в стародавних временах),

то поблекнет и скроется в трясине,

чтобы спустя мгновение вынырнуть по ту сторону,

то в грязи застынет, прихваченная морозом,

чтобы весной расплыться в распутице,

то в словах отпечатается,

то в следах пальцев,

на бумаге

или на песке.

Моя тропа сторонится людских скопищ

и затасканных фраз,

удирает как от рева преследователей,

так и от грома фанфар,

избегает культовых точек

и массовых развлечений,

фаст-фуда,

шумных курортов,

модных достопримечательностей

и пустых жестов,

не выносит великосветской мишуры

и предпочитает держаться подальше от банд фанатов —

неважно, чьих — Адама Малыша[3] ли, Большого Брата[4] —

заметив их, съеживается и уходит в сторону.

Моя тропа нередко приводит на безлюдье:

то в глубь саамской тундры,

где скорее встретишь самого себя,

чем себе подобного,

то в вымершую карельскую деревню,

где лишь духи о той жизни поведают —

коли соизволишь их выслушать,

то на страницы давно не читанных книг,

чьи авторы описывают мир, уже исчезнувший, —

родом из русских былин,

а то и на ложный путь выведет,

где всякие дива да лесные девы

проказничают,

манят.