Вооружение и военное дело кочевников Южного Урала в VI-II вв. до нашей эры

5. ЗАЩИТНОЕ ВООРУЖЕНИЕ

Проблема возникновения тяжеловооруженной конницы у ранних кочевников евразийских степей всегда привлекал, пристальное внимание исследователей, поскольку ее разработка в дальнейшем позволила бы ответить на вопрос о времени и месте формирования катафракты - явления, в военном плане сопоставимого по своей значимости с изобретением македонской фаланги и римского легиона.

Следует отметить, что серия работ, посвященных этому вопросу не затронула степное население Южного Урала вследствие отсутствия источниковой базы. Исключение составили лишь крайне сжатые исследования К.Ф. Смирнова и A.M. Хазанова, причем первый оперировал лишь тремя находками панцирей, а второй лишь шестью [Смирнов. 1961. С.75; Хазанов. 1971. С.52]. Все они происходят с территории Поволжья, находка же доспеха из Оренбургской области рассматривалась как констатация факта.

К сожалению, мы не располагаем материальными данными о существовании защитного вооружения у населения предшествующей эпохи, хотя Авеста свидетельствует, что военный нобилитет широко использовал средства личной зашиты. У индоиранцев оружие вообще, а панцири в частности, являлись принадлежностью воинской касты. Так авестийский «сражающийся на колеснице» среди прочего вооружения имел в своем арсенале катафракту. шлем, пояс и поножи [Акишев. 1981. С.58]. Таким образом, если верить древнейшим письменным источникам, кочевники-иранцы Южного Урала должны были иметь глубокую традицию в использовании панцирей задолго до того, как они начали фиксироваться археологически.

В настоящее время мы имеем в своем распоряжении девять единиц предметов защитного вооружения с территории рассматриваемого региона, датирующихся в пределах IV и рубежа IV-III вв. до н.э. [1] Надо сказать, что восемь из них были найдены только за последние пять лет и по нашему глубокому убеждению их количество будет возрастать прямо пропорционально раскопкам "царских" курганов, в которых они были собственно и найдены.

Защитное вооружение, которым мы располагаем, состоит из четырех видов панцирей и фрагментов шита с металлическим покрытием. Поскольку рассматриваемая проблема получила недостаточное освещение в литературе, следует дать подробную характеристику имеющегося материала. Как правило, все фрагменты доспехов происходят из разграбленных погребений и представлены чешуйками и пластинками различных типов. К счастью, мы имеем целый панцирь, найденный в кургане 10 Филипповского могильника, в котором почти все типы чешуек представлены, что в дальнейшем поможет определить их место в системе бронирования.

Приведем перечень находок.

Железные чешуйчатые доспехи

1. В полуограбленном погребении кургана 10 Филипповского могильника обнаружен панцирь в непотревоженном состоянии. Он представлял собой бронированную куртку размером 90 х 40 см помешенную в могилу, а расстеленном виде (Пшеничнюк, 1989а. С.З],. Доспех, по всей вероятности, - застегивался сбоку или на спине посредством ремешков и имел нагрудник-украшение из бронзовых чешуек. К сожалению, сохранность брони оставляла желать лучшего, и поэтому не удалось проследить отдельные конструктивные моменты. Однако наличие на вертикально расположенных чешуйках косо лежащих пластин позволяет думать о том, что панцирь имел рукава или по крайне мере бронированное покрытие рукавов, которые в момент погребения были уложены на панцирь. Наш вариант графической реконструкции представлен на рис. 18.

Железный чешуйчатый панцирь происходит из кургана 3 Филипповского могильника. Северо-западная часть могилы, где он лежал, не потревожена грабителями и поэтому доспех зафиксирован in situ (Пшеничнюк. 1986. С.12). Так же, как и в предыдущем случае, броня была помещена в могилу в расстеленном виде. Размеры грудной части - 125x50 см. Она была набрана из мелких чешуи. Система бронирования, очевидно, тождественна вышеописанному панцирю из кургана 10.

Судя по вертикальному расположению чешуи на плане, к грудной части примыкала положенная под углом его поясная часть. Этот вывод напрашивается по аналогии с доспехом из кургана 10, у которого также поясная часть была набрана из крупных пластин. Можно предположить, что поясная часть пристегивалась к грудной или играла автономную роль, т.е. являлась боевым поясом. Из-за плохой сохранности железа система бронирования поясной части нам неизвестна. Ее размеры составили около 100x30 см.

Из коллективного погребения кургана 7 Филипповского могильника происходит железный чешуйчатый панцирь [Пшеничнюк, 1987. С.18]. Зафиксировано, что доспех покрывал верхнюю часть костяка VI от горла до паха. Его приблизительные размеры 100x65 см. Судя по сохранившимся фрагментам, броня была набрана из мелких чешуи. Очень плохая сохранность железа ограничивает нашу информацию о доспехе.

Последним из этой серии, является панцирь из центрального погребения кургана 10 могильника Переволочан [Пшеничнюк, 1991]. К сожалению, степень Ограбленность комплекса была настолько велика, что кроме отдельных спекшихся и поломанных фрагментов доспеха нам о нем ничего неизвестно.

Все четыре панциря были набраны из чешуек и пластин шести типов. Все они представлены в той или иной степени в составе каждого панциря. Исключение составляет лишь доспех из Переволочана. Форма и расположение отверстий чешуй, из которых он сделан, больше нигде не зафиксированы. Чешуйки и пластины, из которых были набраны все четыре панциря, подразделяются на типы по форме и системе расположения отверстий.

Тип I. Наиболее многочисленный по количеству чешуй и по размерам. Как правило, это чешуйки с прямоугольным верхним краем и закругленным нижним. Степь закругленности бывает различной, так же как и форма сечения. Для чешуек крупных размеров характерно прямое сечение, для средних и мелких - S-видное.

Вдоль верхнего края рассматриваемых изделий располагалось три отверстия и одно дополнительное сбоку в нижней части. Подобный способ бронирования предполагал жесткое крепление чешуек № кожаной основе, имея при этом свои плюсы и минусы. С одной стороны, он сковывал движение воина и создавал некоторые неудобства при манипулировании оружием, с другой - не позволял клинку или стреле проникнуть в зазоры между чешуйками при ударе сбоку. Можно добавить, что такой способ бронирования образовывал кахлест довольно большой глубины, делая панцирь фактически неуязвимым.

Размеры крупных чешуй составляют 2x4 см. средних - 2x3 см. мелких - 1.8x2.4 см. Нижний закругленный край слегка загнут внутрь (рис.19, 1-4.8.10). В системе набора крупные чешуйки располагались в два ряда и защищали торс воина в районе средней части грудной клетки. Из-за неудовлетворительной сохранности доспеха можно лишь предполагать, что чешуйки средних и мелких размеров обеспечивали защиту также верхней части груди и спины.

К типу I относятся также бронзовые чешуйки от нагрудника размером 1,1x2,2 см. Нагрудник имел жесткую фиксацию по отношению к панцирю посредством сохранившихся кожаных ремешков. Крайний ряд бронзовых чешуек располагался веерообразно. Учитывая толщину и хрупкость изделий, эта часть доспеха имела по всей вероятности декоративное значение.

Следует сказать, что рассматриваемый тип чешуй с характерным количеством и расположением отверстий был очень широко представлен и распространен в военном деле древних народов. Аналогичные изделия имеются среди сарматских древностей Волго-Донского бассейна (Тонкошуровка. Шолоховский. Сладковский) [Смирнов. 1934. С.127; Хазанов. 1971.-С.163]. 3 большом количестве встречены они и в курганах Скифии [Черненко… 196S. С.23-29]. Такие же чешуйки: найдены в "арсенале' Персеполя, что на наш взгляд, весьма симптоматично [Горелик. 1982. С.100]. 3 специальной литературе вопрос о взаимовлиянии сарматской и персидской паноплии не нашел отражения, хотя такое взаимодействие фиксируется достаточно четко.

Чешуйки типа I крупных и средних размеров зафиксированы в составе набора панцирей из курганов 3. 7 и 10 Филипповского могильника. Комбинированный доспех из кургана 9. о котором будет идти речь ниже, набран также из чешуй этого типа.

Тип II. Чешуйки рассматриваемого типа характеризуются наличием двух отверстии в верхней прямоугольной части или в центре верхней половины. Нижний край их всегда закруглен. Все они независимо от размеров имеют слабо выраженное S-видное сечение. Такая форма сечения была весьма эффективной, поскольку позволяла распределить энергию удара по соседним пластинам и

погасить ее.

Система крепления рассматриваемых чешуй предусматривала внахлест довольно большой глубины на 1 см площади панциря, но, вероятно, была не всегда рациональной при ударе снизу. С другой стороны, подобный способ бронирования увеличивал подвижность воина за счет полужесткого крепления чешуй к основе.

Самые крупные изделия типа II имеют размеры 1,5x3,2 см. В панцирном наборе из кургана 10 Филипповского могильника они занимали пять рядов, и крепились на груди и спине (рис.19, 7). Близки описанным чешуйки размером 1x2,3 см. К сожалению, не удалось восстановить, какое место они занимали в системе бронирования. Можно лишь предполагать, что они находились в верхней части панциря. Самые маленькие чешуйки рассматриваемого типа размером 1x1,5 см занимали в доспехе семь верхних рядов (рис.19, 6).

Необходимо отметить, что система панцирного набора была очень хорошо продумана. Благодаря своим размерам и способу крепления чешуйки типа II создавали надежную защиту наиболее подвижных частей тела - плеч, шеи, грудных мышц.

Аналогии образцам типа II представлены в скифских древностях Никопольщины [Черненко, 1968. С.28; Тереножкин, Ильинская, и др., 1973. С.178]. Тождественные чешуйки обнаружены так же и в Персеполя [Черненко, 1968. С.139; Горелик, 1982. С.100]. Наиболее близки нашим территориально фрагменты панциря из Кащеевки, датирующегося также IV в. до н.э. [Смирнов, 1984. С.151].

Чешуйки типа II зафиксированы в составе панцирей из курганов 3 и 10 Филипповского могильника.

Тип III. Представлен пластинами прямоугольной формы размером 2x11 см. Отверстия для пришивания располагались парами на концах и в центре. Край пластин, которым осуществлялся внахлест, был загнут внутрь. Изделия этого типа встречены только в составе панциря из кургана 10 Филипповского могильника (рис.19, 5).

В системе бронирования пластины типа III занимали самый нижний ряд и прикрывали живот. Следует сказать, что набор панциря не ограничивался пластинами этого ряда. На их нижних концах отчетливо заметны отпечатки еще одного отсутствующего в нашем случае ряда. Способ крепления не позволяет предположить иной тип пластин, чем тип III. В этом случае броня из Филипповки будет поразительно напоминать доспех, защищающий торс катафрактария на граффити из Дура-Эвропоса [Хазанов, 1971. С.164].

Аналогии пластинам типа III имеются в материалах Скифии (Дуровка группа шахты 22) [Черненко, 1968. С.24), и кажется в Шолоховском кургане [Смирнов. 1984. С.127). Причем в последнем случае наблюдается тождество и в самой системе бронирования, где пластины типа III располагались в нижней части панциря.

Тип IV. Пластины подпрямоугольной формы с закругленным нижним краем. Отверстия для пришивания располагались по три с каждого края. Сечение прямое, размеры 3x9 см. Встречены только в составе панциря из кургана 3 Филипповского могильника. Прямые аналогии этому типу нам неизвестны, хотя в материалах Скифии имеются экземпляры из группы Солохи и Дуровки, где в верхней части пластины пробито три отверстия [Черненко, 1968. С.24].

Тип У. Представлен обломком железной чешуйки, у которой закруглен только один угол. Сечение прямое, сохранившиеся размеры 3x4,2 см. В нижней части пробито два отверстия (рис.19. 12).

Чешуйки такой формы имеют аналогии в Старшой могиле [Черненко, 1968. С.24]. Очевидно близки нашей, типологически, чешуйки из Персеполя [Горелик, 1982. С. 100]. Следует сказать, что, несмотря на близость форм, фрагмент панциря из Персеполя имеет существенное различие с вышеперечисленными аналогиями, выражающееся в системе расположения отверстий. Подобный способ бронирования предполагал жесткую фиксацию к основе, поэтому правомерно предположить, что чешуйки типа V защищали части тела, не нуждающиеся в большой подвижности - живот и т.д.

Тип VI. Железные пластины подпрямоугольной формы, нижний край которых закруглен, найдены в центральном погребении кургана 10 могильника Переволочан. Сечение - слабо выпукло- вогнутое, ширина З см, длина сохранившейся части 6 см (рис.19, 11). Очевидно типологически к описанной накладке примыкает обломок, отверстия которого не фиксируются, а также еще один фрагмент (рис.19, 9,13). В целом же, судя по сохранившимся изделиям, для рассматриваемого типа характерно наличие двух отверстий по краю нижней закругленной части. Надо полагать, что отверстия были пробиты и в других частях пластин, очевидно, в верхней или по краям. К сожалению, их количество и систему расположения можно лишь предполагать.

Два последних типа, как уже говорилось, найдены только в составе обломков панциря из Переволочана.

Вопросы происхождения и ранней истории металлического чешуйчатого доспеха достаточно подробно рассматривались в литературе. Точка зрения А.М.Хазанова о том, что сарматы (здесь имеется в виду и кочевники Южного Урала) восприняли защитное вооружение у скифов, безусловно, имеет право на существование [Хазанов, 1971. С.52]. Это впрочем, не исключает и другой вариант - военное влияние персов, мидийцев и др. Очевидно не случайно типы панцирных пластин из сарматского комплекса из Верхне-Погромного. тождественны фрагментам доспеха из Дафнэ (Египет) [Хазанов, 1971. С.163; Горелик, 1982. С.100], которые, по мнению некоторых, являются следами военного присутствия персов в этом регионе. Кстати, аналогии чешуйкам из Верхне-Погромного и Дафнэ в древностях Скифии нам неизвестны.

Благодаря своим конструктивным особенностям, относительной простоте изготовления, чешуйчатые брони были господствующими в течение I тыс. до н.э. на Востоке [Хазанов, 1971. С.57]. Большой популярностью чешуйчатый доспех пользовался не только у египтян, персов, ассирийцев и др., но и у кочевников Великого пояса степей - скифов, сарматов и др.

Относительно боевой эффективности чешуйчатых броней можно судить, как это сделал М.В.Горелик, по косвенным данным. Так, например, Геродот сообщает, что в битве при Эрифрах, греки никак не могли добить Масиста, одного из командиров армии Мардония, защищенного именно чешуйчатым панцирем. Выход нашел, наконец, кто-то из эллинов, который и поразил перса в глаз через шлем [Геродот,IX,22].

Костяные панцири. Пластинчатые доспехи

Наряду с металлическими, у кочевников Южного Урала существовали и панцири с костяным покрытием. Судя по встречаемости фрагментов защитного вооружения в пределах одного могильника, костяные брони были не менее популярны, чем железные. Следует сказать, что в известной работе А.М.Хазанова данные о костяных панцирях отсутствуют, что впрочем, не помешало ему сделать предположение об их существовании у номадов региона, которое полностью подтвердилось. Костяные брони существовали и у скифов, но как будто не получили у них особого распространения.

Почти все фрагменты костяных доспехов происходят из разграбленных погребений Филипповского могильника, поэтому мы, к сожалению, ничего не знаем об их конструктивных особенностях.

Остатки костяного пластинчатого панциря были найдены почти в центральной части погребальной камеры кургана 7 Филипповского могильника [Пшеничнюк, 1987. С.18]. В расположении пластин очень трудно уловить какую-то систему, тем более говорить о форме самого доспеха.

В погребении 1 кургана 10 могильника Переволочан был обнаружен фрагмент панциря, представляющий собой узкую полоску прямоугольных костяных пластин [Пшеничнюк, 1995. С.83]. Судя по расположению отверстий, это был именно фрагмент доспеха, набирающийся при помощи таких вот полос. В целом, можно выделить девять типов пластин. Пять первых зафиксированы в кургане 7, а также кургане 9 Филипповского могильника. Другие четыре типа имеются только в кургане 10 могильника Переволочан.

Тип I. Представлен костяными пластинами прямоугольной формы размером 2.8x9 и 3x13 см. Толщина кости 4 мм, сечение прямое. Система расположения отверстий такова: три дырочки просверлены в центре - одна с одного края и пара с другого. Кроме этого, на концах просверлено еще по паре отверстий (рис.20, 1.2). Аналогии нам неизвестны. Входили в состав доспехов из курганов 7 и 9.

Тип II. Пластины прямоугольной формы, размером от 3x8 до 2.5x7 см. Сечение прямое, толщина кости 3- 4 мм. Отверстия располагались по паре на концах и две пары по сторонам в центре (рис.20, 3). Можно думать, что одной из разновидностью этого типа, является, пластана, имеющая на одном конце три отверстия (рис.20, 4). Входили в состав доспеха из кургана 7.

Аналогии пластинам типа II имеются в погребении кургана на реке Куртамыш в Курганской области [Зданович, 1964. С.87-93] и среди ананьинских древностей нижнебельского варианта этой культуры "(городище Тра-Тау) [Мажитов, 1989].

Тип III. Обнаружено несколько экземпляров. Пластины прямоугольной формы, размером в среднем 2,8x4 мм, сечение прямое. Отверстия располагались парами на концах и в центре (рис.20, 6). Входили в состав доспеха из кургана 7.

Прямые аналогии пластинам типа III на неизвестны, хотя по способу бронирования они тождественны пластинам более длинных размеров из состава эскимосского панциря, хранящегося в МАЭ [Мошинская, 1965. С.34].

Тип IV. Представлен единственной накладкой, вероятно параллелограммовидной формы. Ее предположительные размеры 2,8x10 см, сечение прямое, толщина кости 3 мм (рис.20, 9). Способ бронирования, очевидно, тождественен типу III. Аналогии пластинам такой формы нам неизвестны. Входили в состав доспеха из кургана 7.

Возможно, впрочем, предположить и другой вариант. Рассматриваемая пластина имела только один скошенный конец. В этом случав она будет аналогична пластинам из состава эскимосского панциря, крепившимся сбоку, в районе "подмышек".

Тип V. Представлен экземпляром очень плохой сохранности. Пластина имела подпрямоугольную форму. Ее предположительные размеры 4,5x12 см, сохранившиеся размеры 4,5x7 см. По сохранившемуся нижнему концу было просверлено не менее пяти отверстий, в центре фиксируется еще три (рис.20, 7). Найдена в составе доспеха из кургана 9. аналогии неизвестны.

Тип VI. Представлен пятью экземплярами прямоугольной формы. Их размеры 2.5x6,3 см, максимальная ширина 3 см. сечение прямое, толщина кости о мм. Отверстия располагались парами на концах и сбоку, в одной из половин (рис.20, 12-13). Края пластин тщательно отшлифована. Аналогии имеются в курганах Шмаковского могильника [Гснинг, 1993. С.74-92].

Тип VII. Пластины прямоугольной формы, размером 2.5x6,2 см. сечение прямое, толщина кости 4- 5 мм. Отверстия располагались парами на концах (рис.20. 10). Аналогии представлены в материалах Скифии [Мелюкова. 1964. С.172] и древностях саргатской культуры (Красногорка. Куртамыш) [Зданович, 1964. С.87-93; Матвеева. 1987. С.64-65].

Тип VIII. Имеется единственный экземпляр. Пластина прямоугольной формы, размером 2.8x6,1 см. Сечение прямое, толщина кости 5 мм. Отверстия располагались следующим образом: пара на одном конце, три на другом и одно в центре (рис.20, 11). Аналогии этому типу неизвестны.

Тип IX. Единственный экземпляр имеет прямоугольную форму, размером 2,7x6,3 см. Сечение прямое, толщина кости 5 мм. Отверстия просверлены парами на концах, пара имеется чуть ближе к краю одной половины, и одно почти в центре другой половины. Аналогии пластинам типа IX нам неизвестны (рис.20, 14). Как уже сообщалось выше, пластины типов VI-IX найдены только в составе доспеха из погребения 1 кургана 10 могильника Переволочан.

Этим, собственно говоря, и ограничиваются наши данные о костяном доспехе кочевников Южного Урала IV в. до н.э. Система расположения отверстий на панцирных пластинах только на первый взгляд кажется хаотичной. В сущности, костяные брони, имевшиеся на вооружении номадов региона, ничем не отличались от упомянутого эскимосского панциря. Они также набирались из горизонтальных полос, соединенных между собой посредством именно парных дополнительных отверстий.

В данном случае мы имеем дело с типичным пластинчатонаборным панцирем (по классификации А.М.Хазанова) [Хазанов. 1971. С.53], совершенно не нуждавшимся в кожаной или матерчатой подкладке, где пластины соединялись впритык, не образуя бокового нахлеста. Несмотря на то, что истоки происхождения и массовое распространение пластинчато-наборные брони ведут с Переднего Востока, кочевники Южного Урала восприняли их, на наш взгляд, у лесостепного населения Зауралья и Западной Сибири, где традиция их изготовления существовала издревле. Археологический материал свидетельствует, что племена-носители саргатской культуры широко использовали в своем арсенале костяной доспех [Зданович, 1964. С.87-93; Могильников, 1972 С.120.122: Корякова 19 79. С.195: Матвеева, 1987. С.64.65!. знакомство с костяными бронями состоялось в IV в. до н.э., когда часть зауральского населения влилась в состав мощного Южноуральского союза кочевых племен [Мошкова. 1974. С.29-38].

Относительно боевой эффективности костяного доспеха говорить трудно. На наш взгляд, совершенно очевидно, что такой панцирь едва ли представлял серьезную преграду стреле или копью с близкого расстояния (учитывая находки человеческих костей с застрявшими в них наконечниками), однако мог спасти жизнь от той же стрелы на дальней или средней дистанции, погасить энергию удара мечом или кинжалом.

Комбинированные (железно-костяные) доспехи. Чешуйчато- пластинчатые панцири

Мы располагаем единственным экземпляром такого доспеха, происходящего из кургана 9 Филипповского могильника. В погребении этого кургана, отнесенного к началу IV в. до н.э., на уровне древнего горизонта были обнаружены многочисленные железные чешуйки и лежащие среди них костяные пластины очень плохой сохранности [Пшеничнюк, 1989а]. Этот факт дал основание предположить о существовании единого комбинированного панциря.

Железные чешуйки представлены типом I. Они имеют размеры от 2,2x4 см до 1,8x2,4 см. В целом они тождественны чешуйкам из ранее описанных комплексов.

Сохранившиеся и поддающиеся реконструкции костяные пластины входят в тип V, а также тип I и имеют размеры 2,5x12,5 см.

Конструктивные особенности из-за ограбления и разрушения панциря остались неизвестными. Все же, опираясь на известные уже аналогии, можно предположить, что маленькие (железные) чешуйки защищали грудную часть, а костяные (большие), поясную. Вполне вероятно, что костяная (поясная) часть играла автономную роль и являлась боевым поясом.

Цельнометаллический доспех

Мы располагаем единственным экземпляром. Это известная кираса (торакс) из кургана 1 Прохоровского могильника [Ростовцев, 1918. С.5 и сл.]. К сожалению, панцирь был разбит на куски еще во время раскопок любопытными землекопами, которые надевали его на себя. В настоящее время о нем можно судить лишь по фотографиям и немногочисленным остаткам, выставленным в Оренбургском краеведческом музее. Известно, что нижняя часть торакса была усилена железной полосой, а вырезы для рук и шеи окантованы желобчатой полоской железа". В нагрудной части панцирь был выпуклый, детали мускулатуры и украшения отсутствовали. По мнению М.И.Ростовцева, две его створки (передняя и задняя) соединялись сбоку.

Прохоровская кираса была включена в известную работу Е.В.Черненко, который привел еше два аналогичных доспеха (Елизаветинская и Бубуй) [Черненко, 1968. С.50-54]. Находки кирас - явление чрезвычайно редкое, и в этой связи, очевидно, следует согласиться с Е.В.Черненков том, что, несмотря на простоту изготовления кирасы, были менее эффективными, чем чешуйчатые брони, по ряду причин. Наверное, они поэтому не получили распространения ни в Скифии, ни в Сарматии.

Импортное происхождение доспеха из Прохоровки очевидно, о чем собственно уже говорилось в литературе. Металлический торакс традиционно считается оружием греческого гоплита, поэтому наш панцирь было бы логично связать с оружейными мастерскими Северного Причерноморья или может быть самой Эллады. Впрочем, учитывая характер военных и экономико-культурных связей номадов Южного Урала, не будет чересчур смелым объяснить факт находки прохоровского доспеха военным влиянием Ирана, откуда происходит, кстати, и известная "чаша Атромитра", обнаруженная в том же комплексе.

Кочевники Южного Приуралья могли заимствовать ее путем боевых контактов с греко-македонянами, осуществлявшими к тому времени (рубеж IV-III вв. до н.э.) гегемонию над Ираном и Средней Азией. Хотя справедливости ради надо сказать, что кирасы использовались не только эллинами, но и персами еще до экспансии первых на Восток. Так, Ксенофонт, признанный знаток военного дела и способный стратег, знакомый с персидским воинством не понаслышке, упоминает торакс как обычное вооружение персидских гомотимов [Ксенофонт. Киропедия.1,II,13;II,I,9;II,III,17-19].

Щит со сплошным металлическим покрытием

Представлен несколькими обломками из центрального погребения кургана 10 могильника Переволочан [Пшеничнюк, 1991]. К сожалению, степень разрушения могилы и коррозированность металла были настолько велики, что не удалось зафиксировать длину полос, ширина же последних составила 2.5 см. Полосы были скреплены между собой парной проволочной связью. Железная проволока сплющена на оборотной стороне (рис.19, 14). А.М.Хазанов считает, что аналогичные нашим пластины из ст. Некрасовской остатками боевого пояса [Хазанов, 1971. С.61]. Хотя тождественные материалы из Скифии (курган 12 группы шахты 22) [Тереножкин, Ильинская, и др. 1973. С.174-177] и Азиатской Сарматии (Кащеевка) [Смирнов, 1984. С.151] свидетельствуют, что описываемые материалы являются ни чем иным, как фрагментами щита со сплошным полосчатым покрытием.

Происхождение этой категории защитного вооружения представляется более или менее ясным - из Скифии, через савроматов Волга-Донья в Южное Приуралье. Отсутствие находок подобного рода у соседних с кочевниками исследуемого региона племен на севере, юге и востоке не позволяет сделать иной вывод.

К сожалению, мы не располагаем данными о шлемах, которыми пользовались кочевники региона, хотя, несомненно, они существовали. За всю историю археологических исследований' в степной зоне Южного Урала не было сделано ни одной находки подобного рода. Можно вслед за А.М.Хазановым предположить, что в арсенале ранних кочевников имелись кожаные шлемы, о которых собственно сообщали письменные источники.

Очевидно, правомерно думать, что номадам рассматриваемого региона были знакомы шлемы конической формы, состоящие из костяных, а может быть и железных пластин, нашитых на кожаную или войлочную основу. На эту мысль наводят упомянутые комплексы из Шмаково и кургана на р. Куртамыш, где имеются конические пластины из кости. И все же вопрос о защитных средствах головы у рассматриваемого населения пока остается открытым.

Таким образом, можно с уверенностью констатировать, что определение стратегических интересов заставило кочевую знать в IV в. до н.э. активно искать ранее не нужные формы вооружения и заполнять "белые пятна" в своем арсенале.

Интенсивно поступающий материал очевидно в скором времени позволит еще раз вернуться к проблеме происхождения катафракты, поскольку кочевники Южного Урала имели прямое отношение к событиям, происшедшим в Парфии в середине III в. до н.э., где это явление собственно и было зафиксировано.

В свое время С.П.Толстов предложил локализовать родину катафракты в Хорезме, опираясь на тенденциозное толкование письменных источников и крайне редкие находки предметов защитного вооружения типа доспехов из Чирик-Рабата или "арсенала" Топрак-Калы [Толстов, 1948. С.214 и далее]. Однако эта точка зрения подверглась, на наш взгляд, справедливой и конструктивной критике со стороны Е.В.Черненко [Черненко,"1971. С.38].

Представляется также малоубедительной позиция Г.А.Пугаченковой, считающей, что формирование катафракты проходило на территории земледельческих областей Ирана [Пугаченкова, 1966а. С.43]. Основные элементы боевой тактики парфянских катафрактариев несли в себе четкие кочевнические традиции, а персидско-бактрийское воинство, имея уже с VI в. до тяжелый защитный доспех, вплоть до, “аршакидской туранской инъекции” в Иран, так и не смогло выработать необходимые элементы, характерные для вооружения и тактических приемов катафракты.

После известных работ Е.В.Черненко можно с уверенностью говорить, что именно скифы среди номадов Евразии первыми овладели приемами боя с привлечением тяжеловооруженной конницы [Черненко. 1968; Черненко, 1971. С.35-38]. Правда, как показал ход исторических событий, скифская панцирная конница так и не превратилась в подразделения катафрактариев в том виде, в котором мы знакомы с ней по граффити из Дура-Эвропоса, изображениям на колонне Траяна и сообщениям письменных источников. Более того, скифская тяжелая конница оказалась совершенно бессильной перед натиском фаланги, как Филиппа, так и Диафанта, в то время как процесс реформы кавалерии в Парфии в I в. до н.э. подходил к завершению.

Очевидно, следует согласиться с А.М.Хазановым в том, что основные принципы будущей парфянской катафракты формировались в среднеазиатской кочевнической среде, хотя здесь мы имеем дело с парадоксом - практически полным отсутствием находок защитного сооружения в курганах Средней Азии [Хазанов, 1971. С.76].

Вполне вероятно, что та "среднеазиатская кочевническая среда" явилась результатом миграции кочевников-прохоровцев (дахов-даев), которые привнесли в Арало-Каспийские степи уже сложившийся комплекс защитного вооружения, о котором мы писали выше. О том, что такая миграция имела место, засвидетельствовано как письменными, так и археологическими источниками. В этом случае истоки парфянской катафракты следует искать в степях Южного Урала, на месте могущественного племенного союза, оставившего свои некрополи в Урало-Илекском междуречье, восточной Башкирии и Оренбуржье.

Военные отряды кочевников Южного Урала имели в своем составе уже в IV в. до н.э. тяжелую кавалерию, вооруженную эффективными защитными средствами, мощным наступательным оружием - штурмовыми копьями, длинными мечами, луками. Разумеется, удельный вес таких подразделений на фоне общего войска не был значительным, как например у скифов. Вероятно в этом не было необходимости, так как тяжеловооруженная конница выполняла конкретную тактическую задачу ч наносила в бою решающий удар.

ВОЕННОЕ ДЕЛО КОЧЕВНИКОВ ЮЖНОГО УРАЛА В VI-II ВВ. ДО НАШЕЙ ЭРЫ

1. КОМПЛЕКС ВООРУЖЕНИЯ И СТРУКТУРА ВОЙСКА КОЧЕВНИКОВ ЮЖНОГО УРАЛА В КОНЦЕ VI - РУБЕЖЕ V-IV вв. ДО Н. Э.

(I ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ГРУППА)

В нашем распоряжении имеется 425 погребений VI-II вв. до н.э… содержащих предметы вооружения. В хронологическом плане воинские комплексы распадаются на три группы. Поскольку абсолютная датировка кочевнических древностей региона чрезвычайно затруднена, мы выделили ряд признаков, характеризующих каждую хронологическую группу.

Для группы I выделены признаки, характеризующие "савроматскую" культуру.

Погребальный обряд. Погребения на древнем горизонте, особенно в восточной части ареала, сожженные или обожженные костяки, деревянные конструкции с опорными столбами, могильные ямы простой формы, широтные ориентировки костяков.

Погребальный инвентарь. Мечи и кинжалы "скифского" типа (типы I-III), предметы, выполненные в зверином стиле, массивные бронзовые наконечники стрел соответствующих типов, конское снаряжение, включающее в себя бронзовые псалии, выполненные в зверином стиле, клювовидные распределители ремней, жертвенные столики и бусы с сосцевидными налепами. Незначительная часть комплексов с выделенными признаками встречается и в более позднее время, и в этом случае требуется специальное рассмотрение.

Исходя из вышеперечисленных признаков в первую хронологическую группу (конца VI - рубежа V-IV вв. до н. э) мы включили 141 погребение [Сальников, 1952. С.95-96; Сорокин. 1958. С.81; Мошкова, 1962. С.206.241; Смирнов. 1962. С.83-93; Смирнов. 1964. С.24-74; Мошкова, 1972. С.79-78; Смирнов. Попов, 1972. С.3-24; Смирнов, 1975; Мошкова. Кушаев, 1973. С.262-275; Кадырбаев, Курманкулов,

С.137- 56; Кадырбаев, Курманкулов, 1977. С.103-115; Смирнов,

С.3- 51; Смирнов, 1981. С.76-78,82-84; Пшеничнюк. 1983. С.8-75; Кадырбаев, 1984. С.84-93; Воронова, Порохова, 1992; Васильев. Федоров, 1995. С.154-166; Матвеева. 1972. С.259-261; Мажитов, 1974; Железчиков, 1976; Исмагилов. 1979; Исмагилов, 1980; Железчиков, Кригер, 1979; Мошкова, Железчиков. Кригер, 1980; Заседателева, 1980; Заседателева, 1982; Заседателева, 1984; Заседателева, 1986; Пшеничнюк, 1991; Агеев, 1992].

Как уже отмечалось, наиболее массовой категорией вооружения в первый период являлись лук и стрелы. 91,4 % всех воинских погребений содержат именно этот вид оружия. Выборка колчанных наборов из наиболее представительных комплексов показала, что в среднем "рабочий" колчан содержал около 40 наконечников стрел (приложение 3). Из 73 комплексов только в 14 случаях (19 %) количество их превысило 50 экземпляров, и только в 6 (8 %) - 100 экземпляров.

Как справедливо заметил К.Ф.Смирнов, лук был излюбленным оружием кочевников региона и в случае войны им пользовались все - от стариков до детей. Материал свидетельствует, что луки и стрелы носились в колчанах и налучьях, реже в горитах. Причем, судя по изображениям, налучья носились на спине, а колчаны крепились к поясу. Наконечники стрел первого периода отличаются своей массивностью и весом, что свидетельствует о больших пробивных способностях. Этот факт заставляет думать о наличии хорошо защищенного противника.

На втором месте в паноплии номадов региона этого времени стояли средства ближнего боя - мечи и кинжалы "скифского" типа - 53,9 % от общего количества воинских погребений (76 экз.). Согласно распространенной в оружиеведческой практике традиции, когда экземпляры длиной до 40 см считаются кинжалами, до 70 см - короткими мечами, а свыше 70 см - длинными, наш материал разбивается следующим образом [Мелюкова, 1964. С.47]. Из наиболее информативных 66 комплексов (см. приложение IV) 26 экземпляров (39,3 %) являются кинжалами, 35 экземпляров (53 %) - короткими мечами, и только 5 экземпляров, т.е. (7,5 %) длинными мечами. Средняя арифметическая длина клинка этого периода равна 46 см, что, очевидно, отражает реальность.

Археологический материал свидетельствует, что номады Южного Урала в конце VI-V вв. до н.э. избегали боя на средней дистанции. Этот факт пока трудно объясним. Можно лишь говорить, что на данном этапе развития в копьях не было необходимости, и эта категория оружия начала заполнять лакуну в арсенале кочевников только в конце V в. до н.э. Процесс принятия на вооружение среднедистанционных средств боя проходил под влиянием военных контактов со своими соседями, вероятно на севере.

Панцири в это время в археологическом плане не зафиксированы. Однако это не исключает возможности использования средств личной защиты изготовленных из подручных материалов - кожи и войлока, эффективность которых не раз подчеркивали как древние, так и средневековые источники. Е.В.Черненко доказал наличие таких панцирей у скифов [Черненко. 1964. С.148]. Применительно к кочевникам рассматриваемого региона такую вероятность также можно допустить.

Таким образом, в результате анализа воинских погребений нетрудно заметить, что комплекс вооружения первой хронологической группы был преимущественно ориентирован на бой с дальней дистанции. Средства ближнего боя носили вспомогательный характер. Кинжалы и короткие мечи использовались лишь в самом тесном, ближнем бою, может быть, при вынужденном спешивании, если полагать, что пехоты у них вообще не существовало. Классический пример такой схватки изображен на Солохском гребне.

Мы не располагаем данными греко-римских авторов по структуре войска кочевников Южного Урала, и в этом плане единственным источником информации являются археологические воинские комплексы. Принято считать, что оружие, положенное в могилу, отражает реальный комплекс вооружения и выступает выразителем реальной воинской структуры (Кирпичников. 1971. С.43]. Первые шаги в этом направлении были сделаны К.Ф.Смирновым и продолжены в работе В.А.Иванова относительно военной организации финно-угров Южного Приуралья [Смирнов, 1961. С.68; Иванов, 1984. С.64-33]. Опираясь на достигнутый опыт реконструкции,

Попытаемся разобраться с этим вопросом на имеющемся материале. Представленная таблица достаточно убедительно иллюстрирует воинскую структуру кочевников.

Почти 47 «7С, или почти половина боеспособного и вооруженного населения во время войны являлись лучниками. 40,4 "г в бою оперировали луком, кинжалом или коротким мечом. Только 7,8 г/с воинов имел» в своем распоряжении меч или кинжал. Учитывая специфику "дальнобойной" тактики кочевников Южного Урала этого времени, последний факт несколько непонятен. Может быть, здесь мы имеем дело с военно-иерархическим явлением, поскольку у индоариев кинжал являлся символом власти [Литвинский, Пьянков, 1966. С.68]. 4.2 % всадников в V в. до н.э. расширили свою паноплию за счет копья или дротика. В этом явлении можно усмотреть начало' процесса перехода к тактике боя на средней дистанции. Вполне вероятно, что этот случай документирует факт зарождения института дружинников или профессиональных воинов, который получил дальнейшее развитие в последующий период.

Мы уже писали о возможных противниках кочевников Южного Урала на основании сравнительного анализа комплексов вооружения племен сопредельных территорий [Васильев, 1993]. Исходя из этого, представляется наиболее вероятным, что военная организация номадов региона VI-V вв. до н.э. была направлена на разрешение внутриплеменных конфликтов, которые всегда возникали при дележе или нарушении пастбищных угодий, гидроресурсов, природных месторождений соли, и цветных металлов. Совершенно очевидно, что причиной военных столкновений были тяжкие последствия джутов.

Нападение на финно-угорские (ананьинские) племена могло быть успешным только в случае неожиданности. Весьма высокий процент ананьинского оружия ближне - и среднедистанционного боя - копий и топоров-кельтов не оставлял степнякам надежды на успех в открытом бою, учитывая к тому же фактор лесной местности и возможность обороны из-за валов и стен городищ. Однако все же не следует преуменьшать возможность проявления военной активности кочевников в северном направлении.

Лесные племена Прикамья и Нижней Белой являлись держателями значительных богатств - продовольствия, пушнины. Они же могли рассматриваться Степью как прибыльный "живой товар", который, кстати, до конца XIX в. сбывался на рынках Средней Азии и в частности Хорезма.

Согласно археологическим данным, не ранее второй половины V в. до н.э. в степи Южного Урала начинают активно проникать предметы среднеазиатского, ближневосточного и иранского импорта. Часть из них могла стать результатом торговых связей кочевников с южными соседями в районах их постоянных зимовок на Нижней Аму-Дарье, Сыр-Дарье, Устюрте. Однако другая часть - особенно ювелирная, едва ли явилась следствием торговли или обмена [Савельева, Смирнов, 1972. С.106-123]. В это же время исследователи фиксируют распространение бронзовых наконечников стрел южноуральских "сарматских" типов на поселенческих памятниках и городищах Хорезма, Маргианы и Бактрии [Воробьева, 1973. С.196-206: Толстов, 1948. С.77- 79; Толстов, 1962. С.98; Массон, 1959. С.48, табл-XXXIV, XXXVI; Ягодин, 1984. С.33-57]. Значительное их количество найдено также и в "арсенале" Персеполя. Эти факты позволяют думать, что уже со второй половины V в. до н.э. отдельные группы номадов исследуемого региона имели прямые, в том числе военные контакты, с народами, входившими в состав огромной державы Ахеменидов. Остается неясной форма этих контактов - грабеж оседлых центров либо служба в войсках персидских царей.

2. КОМПЛЕКС ВООРУЖЕНИЯ И СТРУКТУРА ВОЙСКА КОЧЕВНИКОВ ЮЖНОГО УРАЛА В IV- РУБЕЖЕ IV-III вв. ДО Н.Э. (II ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ГРУППА)

Вторая хронологическая группа, в которую вошло 176 воинских комплексов (см. приложение V) характеризуется присущими для прохоровской культуры признаками [Ростовцев, 1918. С.1-30; Подгаецкий, 1937. С.334; Сальников, 1950. С.116; Сальников, 1952. С.95- 96; Смирнов, 1964. С.57-74; Мошкова, 1961. С.115-125; Мошкова, 1962. С.206-241; Смирнов, 1962. С.83-93; Мошкова, 1963. С.5-52; Смирнов, Попов, 1972. С.3-26;. Мошкова, Кушаев, 1973. С.260-265; Смирнов, 1975; Смирнов, 1977. С.3-51; Мажитов, Пшеничнюк, 1977. С.52-56; Ягодин, 1978. С.88; Железчиков, Кригер, 1978. С.218-222; Смирнов, 1981. С.81; Пшеничнюк, 1983. С.3-75; Васильев, 1984. С.31- 36; Агеев, Рутто, 1984. С.37-45.; Ледяев, 1985. С.117-120; Смирнов, 1984а. С.10-11; Хабдулина, Малютина, 1982. С.73-79; Горбунов, Иванов, 1992. С.99-108; Васильев, Федоров, 1995; Агеев, 1993; Агеев, 1975; Железчиков, 1976; Мошкова, Железчиков, Кригер, 1978; Железчиков, Кригер, 1979; Кушаев, 1983; Кушаев, 1988; Иванов, 1985; Заседателева, 1981; Заседателева, 1984; Заседателева, 1985; Заседателева, 1986; Заседателева, 1988; Пшеничнюк, 1986; Пшеничнюк, 1987; Пшеничнюк, 1988; Пшеничнюк, 1989; Пшеничнюк, 1990; Пшеничнюк, 1991; Васильев, 1992].

Погребальный обряд. Распространение погребений этого времени в районы Южного Приуралья, а также начало освоения лесостепной зоны рассматриваемого региона. Активное применение дромосных камер со сложными деревянными полыми конструкциями, подбоев и катакомб нескольких типов, могильных ям с заплечиками, южной ориентировки костяков, меловой подсыпки.

Погребальный инвентарь. Господство мечей и кинжалов раннепрохоровских типов, заметное изменение конфигурации бронзовых наконечников стрел, широкое распространение круглодонной керамики с примесью талька, деградация звериного стиля. Следует оговориться, что часть перечисленных признаков фиксируется также в погребениях первой группы, однако там они не образуют сколько-нибудь значительного фона.

Во второй хронологический период - IV - IV-III вв. до н.э., как свидетельствует материал, 90 7с воинов (159 комплексов) имели на вооружении лук и стрелы. Таким образом, дальнобойное оружие по-прежнему занимает ведущее место в арсенале кочевников региона. И все же в этом плане происходят изменения. Из 85 наиболее представительных колчанных наборов только в 45 случаях наконечников стрел в колчане было меньше 50 (52,9 %) в 26 случаях количество их колебалось от 50 до 100 (30,5 %) и свыше 100 в 14 случаях (16,4 %). Количество стрел среднего "рабочего" колчана по сравнению с предыдущим временем заметно увеличивается (см. приложение VII).

Несмотря на то, что, в целом наблюдается тенденция к уменьшению веса и размерам наконечников, в колчанных наборах также присутствуют тяжелые "бронебойные" наконечники. Общее количество их значительно возрастает (табл. XI). На втором месте в арсенале кочевников Южного Урала по-прежнему остаются мечи и кинжалы, которые составляют 53,4 % от общего количества погребений (94 экземпляра). Однако по сравнению с предыдущим временем в этом плане происходят существенные качественные изменения. Из 68 наиболее информативных образцов клинкового оружия только 10 % являются кинжалами. Сокращается количество коротких мечей (48,5 %). Широкое распространение получают длинные мечи (41 %).Поворотным моментом в военной истории кочевых племен региона, на наш взгляд, является принятие на вооружение копий, а также железных и костяных панцирей благодаря чему, комплекс вооружения ориентируется на широкий спектр ведения боевых действий.

Для IV в. до н.э. нами учтено 24 наконечника копья, что составляет 13,6 9с от общего количества погребений. Как в количественном, так и в процентном отношении этот показатель в несколько раз выше, чем в предыдущий период. Появление доспехов (4,5 9е) всех воинских комплексов связано только с представителями аристократии. Можно думать, что в IV в. до н.э. в среде южноуральских кочевников происходит подобие военной "реформы", выразившееся в появлении тяжеловооруженной конницы, распространении копий, стандартизации мечей и кинжалов, наконечников стрел. Такую реформу можно вполне допустить, учитывая чрезвычайно усиление могущества и власти степного нобилитета, особенно в Илекской группе племен. Косвенным доказательством наличия сильной власти и соответствующего аппарата принуждения являются грандиозные по своим масштабам "царские" курганы, возведенные, очевидно, в это время по всей южноуральской степи.

В структурном отношении, военная организация номадов рассматриваемого региона представляется нам следующим образом. Лучники, как наиболее массовый контингент, комплектующийся из "беднейших слоев населения, по-прежнему составляют довольно высокий процент. В 79 комплексах (44,8 %) были найдены только стрелы. Несколько снижается по сравнению с VI-V вв. до н.э. контингент всадников, вооруженных луком и мечом - 55 комплексов (31,25 %). Однако, как свидетельствует материал, это снижение происходит за счет качественного изменения в виде увеличения удельного веса длинных мечей. Также до 7,3 9с снижается количество погребений (13), где обнаружен только меч или кинжал. Как мы писали выше, в этот период появляется тяжеловооруженная конница, действовавшая в бою как копьями и мечами, так и луком (табл. XI).

Реконструируемая структура войска, разумеется, в достаточной степени условна. Едва ли кочевники Южного Урала имели постоянную армию, собираемую с дальних и ближних кочевий, в которой имеющиеся воинские контингенты четко соответствовали предложенным процентным соотношениям. Тем более что, судя по этнографическим данным, специфика пастушеской жизни разбрасывала родственные группы, особенно в период перекочевки, на многие сотни и даже тысячи километров, что само по себе затрудняло "мобилизацию".

По всей вероятности, это были чрезвычайно мобильные отряды небольшой численности, по несколько сотен воинов, занимавшихся грабежом "на свой страх и риск". В истории имеются достаточно убедительные примеры, когда пассионарные группы номадов, состоявшие из профессиональных и полупрофессиональных бойцов, следовали за удачливым вождем, пересекая огромные степные пространства в поисках добычи. Именно в таких отрядах предполагаемая воинская структура представляется нам вполне реальной. В обычных же "бытовых" межплеменных столкновениях, когда конфликты вспыхивали стихийно, структурная картина военных объединений (ополчений), вероятно, была несколько иной.

Перемены, произошедшие в IV в. до н.э. в комплексе вооружения, изменили и тактику ведения боя. Появившееся наступательное и оборонительное оружие позволило вести эшелонированную схватку, когда всадники-лучники осыпали врага издали стрелами, потом следовал "штурм" военного строя пехоты или конницы контингентом тяжеловооруженной кавалерии и далее в бой включались воины, оперировавшие в бою луком, короткими и длинными мечами. В сущности, такая тактика "ударного кулака" была традиционной для кочевников с развитой военной организацией. Особенно впечатляюще ее элементы проявились в парфянской среде, когда эффективное взаимодействие лучников, катафрактариев и других контингентов позволило нанести решительное поражение легионам Марка Красса в битве при Каррах в 53 г. до н.э. Мы далеки от мысли отождествлять первоклассную парфянскую армию I в. до н.э. с небольшими дружинами кочевников Южного Урала IV в до н.э., однако все же между теми и другими имеются общие черты.

Активность кочевников в северном направлении почти не фиксируется за исключением родов, чьи летовки находились в зауральских районах. Здесь номады вступали в непосредственное соприкосновение с носителями гороховской и саргатской культур Последние две изучены крайне неравномерно, что затрудняет разговор об их комплексе вооружения. И все же нам кажется, что в военном плане “гороховцы" и "саргатцы" едва ли могли противостоять натиску кочевников, достигших в IV в. до н.э. вершины своего могущества. Впрочем, возможно, никакого натиска и не было. Отношения тех и других могли быть как союзническими, так и данническими. Так, М.Г.Мошкова предполагает, что именно население Зауральской лесостепи производило для номадов металлические изделия [Мошкова, 1974. С.48-49]. Наверно, мы никогда не узнаем, при каких обстоятельствах степняки получали тальковую посуду и вооружение: путем торговли и обмена, либо прямого военного давления.

Лесные районы Южного Приуралья также едва ли могли привлекать кочевников в военном отношении. Этому на наш взгляд имеется несколько причин, и одна из которых - практическое отсутствие на правом берегу Белой населения. Для IV в. до н.э. нам неизвестно ни одного ананьинского могильника и единственным реальным противником для номадов региона в этом направлении на рубеже IV-III вв. до н.э. могли стать носители керамики "гафурийского" типа. Однако их слабая численность и компактность проживания едва ли стимулировали к ним интерес со стороны Степи, тем более что "гафурийцы" вполне могли практиковать такой весьма эффективный вид сопротивления, как активную оборону.

В IV и IV-III вв. до н.э. отчетливо прослеживаются лишь два направления проявления военной активности носителей прохоровской культуры. Западное, о котором писал еще К.Ф.Смирнов, связано с воинскими комплексами у хут. Сладковского и Кащеевки, Шолоховского кургана и др. В них зафиксированы погребения тяжеловооруженных всадников, по инвентарю и обряду захоронения во многом тождественных южноуральским [Смирнов, 1984]. К.Ф.Смирнов полагает, что этот факт свидетельствует о начале проникновения прохоровцев в Волго-Донское междуречье. Однако Б.Ф.Железчиков ставит под сомнение военный характер переселения части южноуральских номадов и считает, что появление раннесарматских комплексов к западу от Волги связано с освоением новых территорий представителями степной аристократии [Железчиков. Железчикова. 1990. С.78-79]. С этим вполне можно согласиться, правда, судя по этнографическим данным, любая перемена маршрута кочевания была сопряжена с военным конфликтом из-за пастбищ с традиционно кочевавшим на них населением [Мак-Гахан. 1875. С.42].

Античные источники также косвенно фиксируют этнокультурные подвижки в районе Волги в рассматриваемый период. К.Ф.Смирнов, анализируя сообщения Стефана Византийского, Псевдо-Скилака, Теофраста и Псевдо-Скимна пришел к выводу, что эти события можно датировать концом IV - началом III в. до н.э. Однако едва ли следует преувеличивать значение и степень прохоровского давления на запад от Урала в течение IV в. до н.э. и тем более полагать, что мощная военная организация номадов Южного Урала была создана для решения банальных межплеменных конфликтов. Также представляется малоубедительной точка зрения о начале вторжения рассматриваемых племен в Скифию по ряду причин. Во-первых, скифы этого времени были еще достаточно сильны, во- вторых, все трудности такого мероприятия не оправдывали затраченных усилий. В этом случае отряды кочевников должны были переправиться через три крупных реки (Урал, Волга, Дон) и столкнуться с сопротивлением савроматов, меотов и скифов. Никаких особенных богатств и сокровищ кроме возможного захвата скота, на этом пути не было.

На наш взгляд, более предпочтительным выглядит южное направление. Богатые оазисы Средней Азии и Ирана привлекали воинственных номадов гораздо больше, чем грабеж кочевого населения Волго-Донья, тем более что археологические и исторические данные вплоть до позднего средневековья свидетельствуют именно о меридиональном направлении походов южноуральских кочевых племен. Причем начало этого процесса, видимо, датируется еще эпохой бронзы, когда срубно-андроновские племена, осуществляя свои миграции, оказывались в районах Приаралья и гораздо южнее. Комплекс вооружения, структура войска, а также общеисторическая обстановка IV и IV-III вв. до н.э. свидетельствуют за то, что кочевники рассматриваемого региона были хорошо знакомы с передовыми армиями того времени. Более того, археологические данные, прямые и косвенные, письменные источники подтверждают эту гипотезу.

Для IV в. до н.э. известно несколько комплексов раннесарматского типа, в том числе и воинских на плато Устюрт и Узбое. Это может говорить, как о прямой инфильтрации кочевников Южного Урала к границам античного мира, так и о непосредственном их участии в политических событиях на территории северо-восточных областей Персидского царства.

Вопрос об этнической идентификации ранних кочевников исследуемого региона неоднократно рассматривался в нашей литературе. Большинство специалистов, начиная с А.А.Марущенко и О.В.Обельченко связывали прохоровские комплексы Средней Азии с дахами, которые продвинулись туда с Южного Урала [Марущенко. 1959. С.116; Обельченко, 1992. С.219-229]. К.Ф.Смирнов, вслед за Ю.М.Десятчиковым и И.В.Пьянковым, в своих последних работах также отождествил номадов региона с дахами и массагетами, которые впоследствии мигрировали к югу [Смирнов, 1977. С.135; Смирнов. 1984. С.16,117].

Греко- римские авторы эпизодически сообщали об упомянутых племенах, особенно в связи с их участием в грандиозных политических событиях, развернувшихся в последней трети IV в. до н.э. Так, по сообщению Курция Руфа, тысяча дагов (дахов) упоминается в составе левого фланга персидской армии в битве при Арбелах (Гавгамелах) в 331 г. до н.э. Следует отметить, что, несмотря на общий исход сражения дахи и массагеты показали неплохие боевые качества. Они в числе первых атаковали агриан правого фланга, разграбили обоз и рассеяли конные части Менида и Ареты [Курций, XV]. На помощь воинственных номадов, среди которых упоминаются, и дай (дахи), надеялся и Бесс (Артаксеркс IV) в своей борьбе с Александром [Курций.VIII,4,6]. Необходимо сказать и об участии кочевников в движении Спитамена. В этом плане показателен разгром двухтысячного отряда Фарнуха и Менедема согдийцами и союзными "скифами" в Северной Согдиане [Арриан,1У,5,8]. Этот факт примечателен тем, что была одержана победа над отрядом регулярной и прославленной армии. Следовательно, кочевники смогли применить нужную тактику ведения боя, и умело владели оружием -луком, штурмовыми копьями и длинными мечами.

Характер боевых операций дахов на юге, а также численность их отрядов говорят о том, что здесь действовали небольшие группы наемников или просто грабителей, воспользовавшихся смутным временем. Косвенно в пользу этого свидетельствует клад золотых вещей из кургана 1 Филипповского могильника, содержащий среди других предметы классического иранского ювелирного искусства, которые на наш взгляд не могли быть результатом торговли или обмена. В этой связи, очевидно, следует рассматривать иранские чаши из Прохоровского кургана, Куганакского клада и др. Вполне вероятно, что железная кираса из кургана 1 Прохоровского могильника имеет такой же характер своего появления на Южном Урале.

Есть все основания полагать, что на рубеже IV-III вв. до н.э. или в начале III в. до н.э. дахи-даи активно действовали в северной Парфиене и Маргиане. В это время варварами была разрушена Александрия Маргианская [Плиний, VI, 18], сожжен Александрополь в Нисайе. По мнению Ф.Я.Коське, эти эллинские города погибли при непосредственном участи даев-парнов [Коське, 1962. С.124]. Кроме этого, по сообщению Страбона, Маргианский оазис по приказу Антиоха I Сотера (280-261 гг. до н.э.) был окружен системой длинных стен протяженностью 1500 стадиев [Страбон, ХI, 10,2]. Вышеперечисленные факты позволяют говорить о том, что давление номадов на северо-восточные провинции Сирийского царства не прекращалось на протяжении всей первой половины III в. до н.э.

Однако характер военных действий даев-прохоровцев в III в. до н.э. меняется. В связи с климатической ситуацией значительная часть кочевников региона была вынуждена покинуть южноуральские степи в поисках экологических "ниш". В результате своих миграций носители прохоровской культуры оказались в районах Нижнего Поволжья и Средней Азии. В последнем случае "сарматоидные" памятники представлены в юго-восточном Прикаспии (Чарышлы, Дордуль, Кара-Кала) и Согде (Хазара, Калкан-Сай) [Юсупов, 1986; Хлопин, 1975. С.51-53; Обельченко, 1992. 6-34]. Этнокультурные подвижки кочевников на окраинах античного мира прямо или косвенно зафиксированы и у ряда греко-римских авторов [Страбон, XI. VI-II, 2; Арриан, История Парфии; Курций, IV,XII,II; Юстин,ХI,1,1]. Учитывая эти факторы, можно думать, что военные операции прохоровцев в Средней Азии в III в. до н.э. были направлены на захват новых территорий, кульминацией которых явилось воцарение Аршакидской династии и образование Парфянского царства.

Фиксируется еще одно направление расселения прохоровских племен на юге. Материалы чирик-рабатской культуры обнаруживают несомненную близость, как в плане погребального обряда, так и вооружения, в том числе защитного, с кочевым населением Южного Урала. Это свидетельствует о частичной инфильтрации последних к низовьям Сыр-Дарьи. Чирик-рабатская культура в настоящее время также отождествляется с дахами (даями) [Итина, 1992. С.60-61]. Если это положение, верно, то может быть именно о них сообщал селевкидский полководец Демодам. предпринявший поход за Танаис около 300 г. до н.э. (Хенниг. 1961. С.235].

3. КОМПЛЕКС ВООРУЖЕНИЯ II СТРУКТУРА ВОЙСКА КОЧЕВНИКОВ ЮЖНОГО УРАЛА В III-II вв. ДО Н.Э.

(III ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ГРУППА)

После оттока основной массы номадов с территории региона оставшаяся их часть прочно осваивает лесостепь, кочуя преимущественно в районах Южного Приуралья. Памятников этого времени за восточными склонами Уральского хребта практически не выявлено. Более того, подавляющее количество погребальных комплексов III-II вв. до н.э. сосредоточено в Демско-Бельском междуречье. Незначительное их число рассыпано по степи, в Уральском бассейне (Мечет-Сай, Увак, Близнецы, Лебедевка, Покровка) (рис.24).

Погребения третьей группы характеризуются следующими чертами.

Погребальный обряд. Курганы этого времени являются "усыпальницами" больших семейных или родовых групп. Расположение под одной насыпью большого количества могил. Круговое расположение погребений вокруг центральной могилы. Разнобой в ориентировке покойников при преобладании южнонаправленных скелетов. Могилы подбойной и простой формы.

Вещевой материал. Полное господство мечей и кинжалов с прямыми перекрестьями и серповидными навершиями, преобладание бронзовых наконечников стрел с узкой треугольной головкой очень часто в сочетании с железными черешковыми над другими типами, наличие бронзовых зеркал с узким четко выраженным валиком и рукоятью-штырем, а также значительного количества "курильниц". Часть перечисленных признаков, особенно в плане погребального обряда может встречаться и среди погребений II группы [Садыкова, 1962. С.242-273; Садыкова, 1962а, С.88-122; Мошкова, 1963; Смирнов, 1975; Пшеничнюк, 1983..С.3-75; Агеев, Рутто, 1984. С.37-45; Воронова, Порохова, 1992. С.229-235; Веддер Дж, и др., 1993. С.28- 54; Садыкова, 1959; Мажитов, 1974; Железчиков, Кригер, 1977; Мошкова, Железчиков, Кригер, 1978; Мошкова, Железчиков, Кригер, 1980; Заседателева, 1981. С.8-9]. Как мы уже отмечали выше, изменение традиционных маршрутов кочевания было вызвано, очевидно, причинами климатического характера в III в. до н.э., что в свою очередь привело к перемещению основной части оставшихся номадов глубоко в лесостепь. До сих пор во всем регионе не выявлено таких компактных по расположению и многочисленных по количеству погребенных, памятников типа Старые Киишки и Бишунгарово. К ним можно прибавить еще несколько тождественных курганов, расположенных в Демско-Бельском междуречье (Старо - Калкашский, Аллагуватский - раскопки И.М.Акбулатова и ф.А.Сунгатова).

Глобальные этнокультурные подвижки кочевых племен не могли не вызвать определенной трансформации устоявшегося мировоззрения, погребального обряда, традиционных связей и, как следствие этого - военного дела.

По нашим данным, из 108 учтенных воинских погребений (см. приложение VI) в 88 случаях были зафиксированы наконечники стрел, что составляет 81,4 %. Таким образом, лук и стрелы по- прежнему занимают ведущее место в арсенале кочевников рассматриваемого региона. Правда, здесь происходят существенные перемены. На вооружение активно принимаются железные наконечники стрел. На наш взгляд, это может объясняться несколькими факторами. Либо начинают производиться более мощные луки, поскольку утяжеляется вес наконечника, либо население испытывает трудности с сырьем для изготовления бронзовых. Заканчивая краткий обзор ручного метательного оружия, следует сказать, что количество наконечников в колчанных наборах этого времени значительно сокращается. Это можно заметить как о бронзовых, так и о железных экземплярах, несмотря на плохую сохранность последних.

В III- II вв. до н.э. заметно увеличивается значение оружия ближнего боя. Мечи и кинжалы встречены в 81 комплексе, что составляет 75 % против более низких показателей двух предшествующих периодов. Причем в погребениях дважды зафиксировано по три клинка одновременно, и в восьми случаях, по два. Распределение этой категории вооружения по параметрам показывает, что из 69 учтенных экземпляров 32 относятся к кинжалам (46,3 %), восемнадцать являются короткими мечами (26 %) и 19 единиц длинными (27,5 %) (табл. ХП).

Подобная картина свидетельствует о том, что более половины владельцев клинкового оружия предпочитали самый ближний, очевидно спешенный бой, хотя в то же время третья часть воинов могла успешно оперировать мечом и с коня. Относительно других категорий вооружения у нас нет никаких данных. Железные и костяные панцири в этот период не выявлены, а обломок наконечника копья зафиксирован только в могильнике Покровка VIII [Веддер Дж… и др. 1993. С.121].

В структурном отношении реконструируемая военная организация поздних прохоровцев представляется нам следующим образом. Только стрелы зафиксированы в 35 комплексах, что составляет 32,4 9с от общего количества. Это означает, что контингент лучников заметно снизился до одной трети, против более высоких показателей первого и второго периодов (табл. ХШ).

В два раза по сравнению с предшествующим временем увеличилось количество погребений, где найдено только клинковое оружие. Оно зафиксировано в 20 случаях (18,5 %). Также весьма заметно увеличился контингент воинов, имевших на вооружении лук, меч или кинжал. Эти категории выявлены в 53 погребениях (49 9с).

В свое время А.М.Хазанов предположил, что длинные мечи, явно имевшие колищую функцию, использовались в бою как копья [Хазанов, 1971. С.69]. Однако нам это представляется маловероятным.

Археологический материал свидетельствует, что кочевники Южного Урала в III-II вв. до н.э. действовали в бою, как на ближней, так и на дальней дистанции. Причем, судя по резкому увеличению удельного веса кинжалов и клинкового оружия вообще, их тактика была направлена на ближний бой, как на решающую фазу сражения. Также можно предположить, что уменьшение контингента лучников, комплектовавшихся из неимущих слоев населения, говорит об отсечении этой социальной категории от военного дела и, может быть, о более высокой "профессионализации" военных отрядов, учитывая, что все же лук по-прежнему играет доминирующую роль в арсенале номадов региона.

Реконструируемая воинская структура также позволяла вести эшелонированный бой. В этом случае лучники наносили массированный стрелковый удар по противнику, после которого в схватку включались меченосцы. Воины, вооруженные кинжалами, могли действовать в спешенном порядке, добивая раненных и т.д. Военным строем кочевников Ш-И вв. до н.э. могла быть как лава, так и карусель", однако совершенно очевидно, что в рассматриваемый период тактика "ударного кулака", основу которой составлял контингент тяжеловооруженной конницы, уже не применялась. Следовательно, комплекс вооружения и тактика позднепрохоровских племен не позволяли вести успешный бой с отрядами или армиями, знающими правильный военный строй. Столкновение с тяжеловооруженной пехотой или конницей было заведомо обречено на неудачу.

География военной активности поздних прохоровцев представляется нам следующим образом.

Северное направление. В рассматриваемый период III-II вв. до н.э. значительно увеличивается население караабызской культуры, в конце этого времени появляются ранние пьяноборские памятники. По данным В.А.Иванова, военная организация племен караабызской культуры находилась на довольно высоком уровне [Иванов, 1984. С.72-73], в отличие от пьяноборцев, обитавших севернее. Комплекс вооружения и структурная организация обитателей городищ Центральной Башкирии с учетом местной специфики (возможность активной обороны из-за укрытий) не оставляли номадам шансов на успех в открытых военных столкновениях. Несмотря на то, что вооруженные конфликты могли иметь место, в целом отношения тех и других нам представляются мирными. Погребальные памятники иллюстрируют факты взаимного проникновения двух материальных культур.

Западное направление военных походов кочевников III-II вв. до н.э., по нашему мнению, являлось бесперспективным. Отсутствие перечисленных выше стимулов в рассматриваемый период дополнилось еще одним, на наш взгляд важным препятствием, для опасных военных предприятий за Волгу. Мы имеем в виду резкое увеличение численности номадов Волго-Донья, объясняемое массовой миграцией прохоровских племен из' Южного Приуралья. Судя по археологическому материалу, комплекс вооружения нижневолжских кочевников не уступал по своему ассортименту южноуральским. Первые же в случае войны могли иметь существенное численное преимущество. По данным М.Г.Мошковой, на 1974 г. [Мошкова. 1974. С.10] погребений III-II вв. до н.э. в междуречье Волги и Дона насчитывалось 305, в то время как в Приуралье - только 96. За 20 лет полевых исследований в южноуральских степях положение существенно не изменилось, в то время как в Поволжье, материалы интересующего нас периода продолжают увеличиваться.

Южное направление. Лишь косвенные данные позволяют предполагать наличие военных контактов кочевников рассматриваемого периода с южными соседями. Так, например, возведение в левобережном Хорезме сети пограничных крепостей и укрепленных поселений, явно противокочевнической направленности, свидетельствуют, что население оазисов раннекангюйского времени, могло стать объектом грабежа северных номадов. Появление "сарматоидных" комплексов позднепрохоровского облика в районе Саракамышской дельты Аму-Дарьи (Туз-Гыр) и Согда (Лявандак, Кызыл-Тепе,. Кую-Мазар) говорит о постоянном присутствии степняков на границах Хорезма и прямой их инфильтрации в бассейн Заравшана [Трудновская, 1979. С.101-110; Обельченко, 1992. С.221,227]. Многочисленные предметы среднеазиатского импорта, находимые в погребениях III-II вв. до н.э. подтверждают тезис о четко налаженных экономических связях, что само по себе не исключает и отношений военного характера.

Рассматриваемый период - время бурных политических событий на арене античных государств Средней Азии, отделенных от могильников Южного Урала всего лишь 30-45 днями "караванного" хода, событий, где по общепринятому мнению кочевники играли ведущую роль. Это время становления молодого Парфянского царства, проходившее в ожесточенных войнах с Селевкидами, время разгрома Греко-Бактрии. Мы не имеем прямых доказательств об участии номадов рассматриваемого региона в этих событиях, однако К.Ф.Смирнов гипотетически допускал такую возможность [Смирнов, 1989. С.175]. Другой исследователь среднеазиатских древностей О.В.Обельченко, опираясь на значительный археологический материал с территории Согда, прямо говорит о завоевании сарматскими племенами областей, которые контролировали эллины, и полагает, что указанные кочевники принимали непосредственное участие в крушении последнего греческого царства в Азии [Обельченко, 1992. С.227, 230].

Заключение

Набор вооружения племен VI-V вв. до н.э., как это видно из настоящей работы, носит вполне сложившийся характер. Где происходило формирование, и принятие на вооружение мечей и кинжалов, наконечников стрел - пока неизвестно. Однако отсутствие в степной полосе региона твердо установленной генетической линии развития этих категорий вооружения не позволяет сделать другие выводы. Вполне вероятно, что кочевники дахи и массагеты, заселившие степи Южного Урала в VI в. до н.э., привнесли сложившиеся формы этого оружия с собой, во время своей миграции с юга, либо восприняли их в готовом виде у "скифоидного" населения лесной зоны Волго-Камья.

В VI - рубеже V-IV вв. до н.э. отряды номадов Южного Урала ориентировались на дальний бой и пользовались акинаком как вспомогательным оружием при вынужденном спешивании или в самой тесной, близкой схватке. В рассматриваемый промежуток времени сложение военного дела кочевников региона находилось на стадии формирования. Военная организация была направлена на решение междоусобных конфликтов, неизбежных при становлении стабильных кочевых маршрутов. Не исключен также и грабеж оседлого населения на севере и юге. Как мы уже писали, такие походы могли быть успешными только в случае неожиданного нападения. Комплекс вооружения воинов этого периода еще не давал возможности вести полномасштабный бой.

Клинковое оружие и наконечники стрел IV-II вв. до н.э. являются продуктом развития ранних форм и носят местный характер. Особенно это относится к мечам и кинжалам. Заимствованными, на наш взгляд, являются наконечники копий и панцири. Говорить об их происхождении в арсенале номадов региона пока затруднительно в силу ограниченности материала. Не исключено, что первые были заимствованы с Кавказа, Скифии, может быть у оседлого населения Южного Урала, где они составляют одну из массовых категорий оружия. Появление защитного вооружения, очевидно, явилось результатом экономических связей с населением Запада - скифами, савроматами или персидско-мидийским воинством.

Период IV - рубежа IV-III вв. до н.э. - вершина развития военного дела степного населения региона. К этому времени в арсенале номадов уже имеется оружие, позволяющее вести схватку в широком тактическом и дистанционном диапазоне - лук и стрелы, копья, в том числе и "штурмовые", длинные мечи, панцири. Такой ассортимент вооружения давал возможность вести эшелонированный бой, требующий умения осуществлять сложный тактический маневр, навыков строевой подготовки и твердой дисциплины. Чрезвычайное усиление военно-жреческого нобилитета этого времени, а также массовый южный импорт свидетельствуют о южном характере направления военной активности кочевников Южного Урала. Этому утверждению не противоречат данные античных авторов и археологические факты. Северное и западное направления в силу изложенных выше причин, на наш взгляд, представляются малоперспективны.

В III- II вв. до н.э. численность степного населения региона резко сокращается. Письменные и археологические источники фиксируют факт миграции номадов в Доно-Волжское междуречье и области иранского Востока. Комплекс вооружения оставшейся на территории Южного Урала кочевников явно беднеет. Исчезают копья и панцири, сокращается количество лучников, увеличивается контингент воинов, вооруженных клинковым оружием. На основании находок прохоровских погребений в Туркмении и Согде, по-прежнему можно думать о наличии военных контактов поздних прохоровцев со своими южными соседями, хотя их масштабность по сравнению с предшествующим временем значительно снижается. Создается впечатление, что комплекс вооружения воинов III-II вв. до н.э. был ориентирован на ближний бой. В этом случае, на наш взгляд, нельзя отвергать возможность военных столкновений кочевников этого времени с населением финно-пермского круга - носителями караабызской и пьяноборской культур.