III
Но дождь все же догнал меня. Некоторое время мы летели вместе – я и облака, что расстилались подо мной будто ковер. Я летел пока хватало сил и упрямства, и к тому времени, когда понял, что больше не могу, покрыл миль двести. Может я пролетел бы дальше, но ветер переменился и уже толкал меня назад. Над облаками ярко светило солнце, но его лучи почти не грели. И я рухнул вниз, в просвет меж облаков, туда, где лил дождь, туда, где должна была быть земля. А внизу холодными нитями дождя хлестал ветер. Молнии вдребезги кололи небо. Я вымок за несколько мгновений, а воздух кружил меня будто в огромной карусели. Здесь не было других направлений, кроме вниз: я падал, чувствуя, что перестаю быть птицей. Но я успел, хотя превратился в человека, еще не коснувшись земли. Ноги увязли в грязи, и сделав по инерции несколько шагов, я рухнул лицом в грязь. Я не знаю, сколько я лежал под дождем – может быть слишком долго. Но сил двигаться дальше уже не было. Все тело болело, стук сердца превратился в ровный гул. И я лежал, чувствуя как по мне льется вода, превращая землю вокруг меня в жижу. Уже потом я узнал– здесь уже начиналась осень. Опять осень. Я все же поднялся – сперва на четвереньки, потом на колени, затем с коленей на ноги. Здесь не было перекрестков, ни даже дороги. Только поле, пока хватало взгляда и лишь на севере виднелась полоса леса. Я пошел против ветра – во первых есть у меня такая привычка. А во вторых, как я говорил, ветер дул туда, откуда я прилетел. Через пару миль я нашел себе одежду – содрал ее с пугала. Она пропахла сеном и была такой же мокрой, как и я. А уже перед самым заходом солнца, у меня была крыша. Небольшая халабуда в четыре стены по пять шагов каждая. Не знаю, кто ее поставил, может тапер или бортник – но сейчас она была пуста. Вдоль одной стены стоял топчан, под которым были уложены дрова. В камине, сложенном из булыжников, было немного пепла, но он был холоден как слова судьи. Я сложил дрова в очаг – ночь обещала быть холодной. Огнива не было и у меня долго не получалось поджечь дрова – полет и поход под дождем выжали меня как галерного гребца. Сначала с пальцев срывались только мелкие искры, но потом пропали и они. Чтобы немного отдохнуть, я прилег на топчан… и мгновенно провалился в сон. Проснулся я глубоко ночью – от холода. Теперь хватило одного жеста, чтобы поджечь дрова. Я стянул с себя мокрую одежду и развесил ее под крышей. Камин сильно дымил, но давал главное – тепло. Я опять заснул – а что оставалось делать.
Это были дни крепкого сна и удачной охоты – так кажется говорят… На следующий день я проснулся ранним утром. Так рано, что еще немного и я смог увидеть как умирает ночь в нарождающемся утре. Я проснулся выспавшимся и отдохнувшим. Огонь уже потух, но пепел еще хранил тепло. Я вышел на воздух – над полем висел низкий туман. Воздух был чистым и пьянящим. Таким он бывает только ранним утром, пока его не выжгло солнце и не осквернил человек. Трава была мокрой то ли от росы, то ли от ночного дождя. Если от дождя, то это был его единственный след – тучи что вчера закрывали все небо сегодня пропали без следа. Я разбежался и ушел в небо. Сперва просто кувыркался в воздухе, как ребенок кувыркается в морском прибое. Я летал, вспоминая старые времена – взмывал и падал вниз. С высоты земля казалась залитой молоком и только вершины деревьев торчали из пелены будто зубья огромной щетки. Но налетел ветер и порвал ткань тумана, согнав его в овраги и лощины. И я начал охоту. Я бил сусликов, ящериц, ломал крылья птицам слабей меня. И к тому времени, когда устал, у порога моего жилища лежала кучка моих жертв. Я превращался в птицу, но был и человеком. Мне приходилось есть сырое мясо – тогда нам запретили жечь костры. Теперь огонь у меня был – я запек в углях несколько своих жертв. мне не хватало только соли и хлеба. Но соли – больше. Хотелось есть, и я съел все без хлеба, приправ и соли. У меня было сырое мясо, мясо подгорелое и мясо обугленное – не самый широкий выбор, но бывало и хуже. После полудня я опять поднялся в небо. Но в этот раз я не скользил над землей, а карабкался вверх, перебираясь из одного восходящего потока в другой. Я знал с точностью до полусотни миль, где я нахожусь, но сейчас это было неважно. Меня интересовало, что было рядом – и кто был рядом. В высоте было два преимущества: во-первых с высоты было дальше видно. А во вторых , здесь высота превращалась в расстояние. Так я становился недосягаемым для магических алармов, даже находясь над ними. Не знаю, насколько необходимо было последнее – вокруг меня простирались поля, порезанные на неравные куски оврагами и пролесками. Сейчас они были пусты – некоторые под паром, на остальных урожай был уже убран. К югу от моего жилища шла дорога. Тогда она была пуста, но позже я узнал, что так было не всегда. Иногда по ней проносились хоругви кавалерии, пылила пехота, неспешно катились фуры с продовольствием, ездили крестьянские телеги со своим нехитрым грузом. Они проезжали всего в двух милях от меня, но они были слишком заняты своим движением. Река на востоке была явно несудоходна: все ее русло за исключением нескольких окон чистой воды, она была затянута камышом. В месте, где дорога пересекала реку стояла деревня. До нее от моего убежища было миль восемь –десять по прямой. Она была слишком далеко, чтобы что-то рассмотреть, но ближе спускаться не решился. Позже я появлялся в деревне часто. В первый свой визит я украл ржавый топор и погнутый лом.. ночи становились все холодней, и я нуждался в дровах, чтобы согреться. Конечно, я мог наломать дрова простым заклинанием, но месяца пребывания в школе ослабили меня, и мне нужны были физические нагрузки. Лом мне нужен был для тех же целей – я упражнялся в фехтовании. Для оружия он был отвратительно сбалансирован и неудобен, но по весу был немногим тяжелей двуручного меча. Из куска украденной же мешковины я сделал подобие плохоньких перчаток. Они совсем не походили на мои старые, сшитые под заказ из змеиной кожи, но выбирать мне не приходилось. Мой дом был маленьким – пожалуй самым маленьким из всех, в которых мне приходилось останавливаться. Пожалуй, чуть больше камеры в крепости Бар – но то была тюрьма, а здесь я был волен уходить и возвращаться. Чтобы добыть одежду, мне пришлось стать вором. Я выбирал дом на окраине, ждал, когда его покинут все хозяева. Потом, превратившись в птицу, забирался в дом. В огромных фамильных сундуках, что стояли в самых темных углах люди хранили… Я не знаю как это стоит назвать. Можно назвать это хламом – как правило эти вещи хранили, но никогда не пользовались. С другой стороны они были в довольно неплохом состоянии, если не считать жуткого запаха лаванды, которой перекладывали одежду от моли. Я думаю, что эта одежда принадлежала давно умершим людям – она давно вышла из моды. Но мода – вещь относительная и она волновала меня меньше всего. Несколько раз я находил деньги, а один раз – саблю. Она была в отличном состоянии и я вытащил ее из ножен и сделал пару взмахов. Мне хотелось взять ее с собой, но я опять спрятал ее в сундук. Я взял только одежду и обувь, и думаю их пропажу не обнаружили до сих пор. Все наворованное я выбрасывал в окно, а потом вылетал из дома сам. Как оказалось, выжить в чистом поле, оказалось многим проще, нежели в круговерти войны. Когда мы рвались из окружения, никто не думал заметать следы, и мы брали все, что нам было нужно. Здесь все было иначе – никто не думал меня искать, и мне не нужно было бежать. Я спал сколько хотел, ел сколько получалось. Запасов еды я никогда не делал – ведь завтра опять должен быть новый день.
А однажды ночью мне приснился генерал Рейтер, попавший в тюрьму. Он был единственным заключенным, ибо казематы эти строил вокруг себя он сам. Рейтер был здесь всем – заключенным, надзирателем, конвоиром и палачом. Он спал, укрывшись знаменами своих величайших побед. Просыпался рано утром, чтобы увидеть казнь тишины, ходил на кладбище – чтобы побыть наедине со смертью. Менялся мир, сменялись эпохи – он смотрел на это из окон своей тюрьмы свысока. Но не из-за надменности, а потому что люди всегда смотрели себе под ноги и никогда – вверх. У его ног змеями вились дороги. Они стягивались в кольцо. По ним маршировали войска разных стран и времен, догоняя друг друга, разворачиваясь на контрмаршах, стараясь зайти другим во фланг. А Рейтер хохотал над ними и его смех заглушал крики боя и стон раненых. Он больше не хотел быть богом войны – ему надоело быть богом. Я понял – воздвигнув тюрьму вокруг себя, он заключил в нее и всех остальных. Потому что он всегда мог открыть дверь и войти в мир, но никому не дано было вторгнуться в его обитель. Я проснулся, долго не понимая, что сон сей значил. Тот день прошел как обычно – я летал, охотился, ломал лес топором до тяжести в рука. А вечером стоя на пороге своего дома я смотрел как закатывается за лес солнце…
– Хорошо, что сегодня не было дождя, – сказал я вдруг… Я подумал – а почему хорошо? И вспомнил – мне сегодня снился Рейтер. Покойники снятся к дождю, стало быть генерал жив…
Мне удалось насобирать немного зерна. Я смолол его и смешав с несколькими травами, испек простенькие лепешки. В одном из родников, что я нашел в лесу, вода была чуть солоноватой – как пот. Я пил ее с таким восторгом, будто на свете не существовало ничего вкусней. За все время, пока я жил там, только один раз я оказался на грани обнаружения. Когда я ходил, за водой, к моему жилищу подошли охотники. Наверное, они нашли теплый пепел в очаге и остались ждать моего возвращения. Они разложили огонь и сели у костра. Я стал невидимым и сел за их спинами. То были обыкновенные охотниками – с луками, кривыми охотничьими ножами. Я слушал их разговоры, грелся возле их огня, но они даже не подозревали о моем присутствии. Они говорили о видах на урожай, о ценах на зерно, о погоде, о бабах наконец. Конечно, они меня не дождались, решив, что путник, разложивший здесь огонь, уже ушел дальше. У меня не было причин их разубеждать: топор и лом я прятал под корягой, а одежду – под крышей. Но пока они сидели у костра, я скинул за бревно бутылку, где еще плескалась четверть пинты самогона. Пил я его мелкими глотками, лежа на топчане. Я не прикасался к алкоголю уже год, и он быстро делал свое дело. Мир становился легким и расплывчатым, мысли текли как хотели, вверх, рывок в сторону, бег за спиной, провал вниз. Люди, имена, места – все это бушевало во мне как ураган. И в ту ночь мне вспомнился отец… Один наш разговор…
– Сынок, –сказал мне как-то отец: я ведь твой должник. Я должен тебе одну вещь. Я должен тебе твою молодость. Прости меня , если сможешь, но так получилось – я отнял ее у тебя и дал войну… Он говорил это сидя за раскладным столом – я стоял перед ним на вытяжку. Депеша, привезенная мной за много миль была открыта, но еще не прочитана. Она лежала между нами на столе, повернутая чистой стороной ко мне. Но отец не спешил ее читать, сегодня ему было, что мне сказать:
– Может ты простишь старого дурака… Когда закончится это безумие, ты можешь предъявить мне любой счет – и он не может быть для меня слишком большим. Ты жил войной, когда все упивались миром. Ты ковал сталь, когда все остальные сеяли семя. Ты узник нашего замка «Если»… Я молчал – в тот день я натер задницу о седло, проскакав всю ночь. Я хотел только одного – лечь поспать: в казарме ли, на сене в конюшне. Не важно
– только бы поспать. Хоть немного. Отец поднял глаза от карты и посмотрел на меня – как мне кажется сейчас, заискивающе:
– Так что скажешь, сынок. Что я тебе должен? Я незаметно проверил ремень – под него входило положенные по уставу два пальца. Облизал пересохшие губы – вода у меня кончилась еще прошлым утром. Опустошенье – мне не хотелось ничего, кроме как рухнуть и превратиться в пыль. В пыль, что хранит следы, но которую не замечет никто из тех, кто следы оставляет. Я ответил так:
– Разрешите идти, господин полковник?
– Иди… Идите лейтенант – и постарайтесь не грешить. Если получится…
Я вспомнил этот, наверное, несостоявшийся разговор, лежа на топчане в доме, который стал моим. Осень вступала в свои права и за стенами опять сек дождь. Огонь крошил дрова в очаге. Мне было тепло и уютно и я думал о том, что не смог сделать. И о том, что не захотел делать. Тогда я жил просто: когда безумие змеей вилось в моем мозгу, я кричал. Оно вырывалось криком из меня и исчезло в тиши ночи. Я был один, но не страдал от одиночества, ибо не чувствовал себя покинутым. Все было открыто и светло и даже время бежало легкими шагами. Но иногда появлялись мысли, что не были безумием и были необычны. Сомнение – мысли о ключах, от дверей, в которые я не вошел. Может быть это было предательством –иногда мысли о предательстве тоже предательство. Бывало, я прислушивался даже к словам последнего базарного шарлатана – мне казалось, что у него тоже есть право на крупицу правды и смысла. Но тогда все решалось просто: была война и враги, была присяга, преступить которую я не помышлял. Но теперь фронты были неизвестно где – и я не знал были ли они сейчас. Присяга… нет, теперь она меня не держала. Я честно отдал все что мог, всего себя… И теперь стал никем… Думая так, я спросил себя – а чего же я лишился? Чего, черт возьми?..
И я выяснил это довольно быстро. В селе, что было рядом, намечался праздник – кажется день осеннего солнцестояния. Но праздник мог не состоятся – всю неделю лили дожди. Но за день до дня солнцестояния я разогнал тучи. И в селе начались приготовления. Я парил над деревней, вдыхая аромат праздничных пирогов, глядя как расставляются столы, слушая репетиции музыкантов… К празднику прилагалась небольшая ярмарка, на которую съезжались из других деревень. И я мог прийти к ним, без страха быть неопознанным. Воздух был пропитан магией всех сортов, что я осмелился создать из своих лохмотьев иллюзию хорошей одежды. И когда ночь спустилась на деревню, а свет костров и фонарей залил площадь, я вошел в деревню. Праздник был в самом разгаре. Никто не обратил внимания на меня, а мне было нужно только это. Я бродил меж ними: старцами, что в сторонке судачили о своей жизни, ларьками со снедью и выпивкой, молодежью, что то сбивалась в группы, то распадалась на пары. Здесь все было просто и немного наивно. Простая музыка, простые угощения, простые забавы… Я шел через толпу – они шли мимо меня. Они не замечали меня, сотни лиц проносились перед моими глазами, но через минуту я не помнил ни одного. Лица кружили, складываясь будто в калейдоскопе в одно – ЕЕ– лицо. Они не замечали меня – хотя были обязаны именно мне своим праздником. С поля и дворов тянуло дымом: приятным дымом осенних листьев и древесного угля. Он совсем не походил на дым разоренных городов. Дым мешался с туманом подымающимся с реки. Играла танцевальная мелодийка, пары кружили в каком-то танце. Я смотрел на них и не мог понять: да, я сбежал из плена, но они-то все что здесь делают? Как они могут веселиться, когда где-то идет война. Мне не пришлось научиться танцевать – некогда было, да и хороших учителей танцев в военных училищах не водилось… Я почувствовал руку на свое плече – я обернулся, передо мной стояла девушка. Она была круглолица и улыбалась мне самой широкой, открытой улыбкой.
– Молодой человек, вас можно пригласить? Мне не хотелось говорить и я только отрицательно покачал головой, она тут же исчезла –растворилась в людском море. Я шел и все больше тяготясь свои присутствием Ибо понял – я был здесь совершенно чужим. Отец был тогда не прав – он не был мне должен ничего. Замок «Если…» был и моим… Война продолжалась. Я закричал – и превратился в птицу. Взмахнул крылами и начал свой подъем в темноту неба. Я кружил карабкаясь все выше и выше, слыша как в агонии брошенных инструментов умирает музыка. На секунду я посмотрел вниз, те, среди которых я был минуту назад, оставили танцы и смотрели в небо. Кто с тоской, кто с удивлением, но все больше – с испугом. Я, кажется, все-таки испортил им праздник.
А на утро выпал снег. Когда я проснулся, он уже лежал на земле тонким белым покрывалом. Первый снег – снег осени. Снег был слишком ранним и слабым, чтобы прожить хоть до полудня, но он говорил мне, что зима уже дышит мне в спину. Время, когда снег хранит следы, а жизнь без огня невозможно. Мне пора было собираться в дорогу. Туда, где свои следы можно спрятать в следах других, где огонь никто не считает и не прячет. Для начала я нарубил дров. Тот, кто жил здесь до меня, оставил запас, который не дал мне замерзнуть в первую ночь моего бегства. Не знаю, кем он был
– но мне он нравился. Я ни разу его не видел, но мне казалось, что мы с ним похожи. И мне не хотелось, чтобы тот, кто придет за мной, умер от холода. Последними ударами я вырубил себе посох достаточно тяжелый и длинный. Топор и лом я подбросил назад – было слишком рано, что спали даже собаки. Я прикрыл дверь и сделал шаг – мое возвращение началось.
К тому времени я понял, что просто сбежать – этого мало. Всякий побег стоит малого, если ты не знаешь, куда бежать. Когда я рухнул с неба в чистом поле, я знал где нахожусь с точностью до двадцати миль. Поверьте мне – это не так уж плохо для двухсотмильного расстояния. Я не заблудился во времени – у меня не было календарей, но луна была в кресченте, листья начинали желтеть. Точней мне знать дату и не надо было. Все было гораздо сложней – я заблудился среди людей. Мне некуда было вернуться. Второй регийской хоругви больше не существовало, Тебро наверняка лежал в руинах, все остальное было еще дальше. И родина предала меня – родины у меня больше не было. Я серьезно думал отправится в горы, вслед за отцом. Я знал и верил – живой или мертвый он там. Ибо если бы он вернулся – это бы перевернуло бы ход жизни этого мира. Но я обещал его не искать – это первое. Второе и главное – я не успевал к тем проклятым перевалам. Они закрывались и открывались через пять месяцев – уйма времени, тем более для человека, который не знает куда это время деть. Я знал: мне надо учиться, но не знал – чему и у кого. Иногда дождливыми осенними вечерами я перебирал в уме тех людей, от которых я бы хотел получить совет, научиться. Список был не очень большим и почти все они были уже мертвы, про остальных я давно ничего не слышал и не знал, где они и в добром ли здравии. Иногда мне вспоминался генерал Рейтер – уж он-то конечно мог мне про многое рассказать. Но он ушел лет пятнадцать назад. Просто пропал в один день. Выиграв очередную битву, генерал ушел к себе в палатку отдыхать, а когда утром пришли будить, его уже не было. И мне подумалось – а ведь действительно: никто не видел генерала мертвым, стало быть ничто не мешает ему быть живым. Мне оставалось только найти его – сделать то, что никому не удавалось полтора десятилетия до меня. Всего лишь на всего…
Шум ветра в зимнем лесу невозможно спутать ни с чем иным. Ветер завывает в вершинах будто поет поминальную песню о мире погребенном под слоем снега, а стук голых замороженных веток в вышине звучит как шум далекой сечи. Весь зимний воздух пронизан тем непонятным свистом, которому нет названия, и, тем не менее, мир кажется чистым и обновленным. Но по опыту мы знаем – сойдет снег и обнажит грязь, тела павших в борьбе с осенью и холодами и откроет все грехи мира. Когда за своей спиной я услышал шум подводы, я сперва собирался сойти с дороги и спрятаться в лесу, но передумал. Скрип колес совсем не напоминал грохот армейской фуры и я решил, что крестьян мне боятся нечего. Это действительно была подвода, но правивший ею человек был одет в небрежно перешитый пехотный мундир. Я думал, что он проедет мимо, но он остановил лошадь рядом со мной.
– Далеко собрался? Может подвезти? Я улыбнулся и кивнул – моя дорога была неблизкой. Я забросил сумку с посохом на телегу и сел рядом с возницей.
– Издалека? – спросил он. Я пожал плечами:
– Это как посмотреть.
– Солдат?…
– Было дело… Возница оценивающе посмотрел на меня:
– Оружие, я вижу, не носишь…
– Не ношу, – ответил я, впрочем кивнув на посох.
– А зря. Времена нынче смутные…
– А сам не боишься ездить?
– Семью кормить надо. Да и что с меня взять? У меня сейчас два ящика под холодный груз. Чуть потом я понял, что он говорит про гробы. Конечно он врал – меня он подобрал не только из жалости: вдвоем ехать спокойней. А убить его могли, например из-за лошади. Я валялся на гробах, вслушиваясь в стон зимнего леса. Возница рассуждал о непутевости своего зятя, я его не слушал, впрочем иногда соглашаясь из приличия с его словами. Но вдруг что-то вплелось с шум замерзающего леса: зашумела взлетающая птица, что-то заскрипело впереди и справа. Я рывком поднялся и сел рядом с возницей
– Поворачивай лошадей. – прошептал я.
– Чего?
– Лошадей, говорю, поворачивай. – сказал я громче.
– А зачем? Впереди нас на дорогу рухнуло дерево.
– Уже поздно… На дороге появились три фигуры. Их намерения и профессия не вызывала никакого сомнения…
– Все-таки попались… – прошептал возница, – не проскочили… Все остальное произошло быстро: возница выдернул из-под ящиков самострел и всадил ближнему разбойнику бельт.. Жутко закричав, остальные двое бросились на нас, а мой спутник хрипел, пытаясь перезарядить свое оружие. Я прошептал заклинание – первое, что пришло на ум. В клубах дыма за их спинами появился рычащий медведь. Это была лишь иллюзия и продержалась она только несколько секунд. Но этого было вполне достаточно. Я схватил посох, пробежался по телеге и прыгнул на бандитов. Один ударил саблей сверху. Я закрылся посохом и когда лезвие вошло в дерево где-то на треть, повернул его. Саблю вырвало из рук нападавшего, а довернув посох чуть вперед я смазал ему по скуле. Вырвав саблю, я отбросил посох. Было приятно чувствовать в руках оружие и я закрутил мельницу. Скорей не для устрашения, а для разогрева мускул. Последний бандит смотрел на меня с испугом и удивлением. И когда до него оставалось шагов семь, сделал саму большую глупость в своей жизни. Самую большую и самую последнюю – он не убежал. Если бы он рванул в лес, я бы не стал его преследовать, но он закричал и бросился на меня. Сердце, разбереженное боем, не успело сделать пяти ударов, как с ним было покончено. Тот, кому я отвесил посохом, корчился на дороге, но я успокоил и его.
– Ну вот и все, – кажется сказал я, – поехали дальше? Я повернулся к вознице и сперва не поверил своим глазам: он уже перезарядил самострел и целил в меня:
– Ни с места. Я не знаю кто ты и знать не хочу. Но нам не по пути. Он локтем сбросил мой вещевой мешок и тронулся с места. Ехал он медленно, не сводя с меня глаз. Я молча смотрел на него, сжимая в руках саблю. Так я остался один на дороге. Один, но с тремя трупами. Я пожал плечами и принялся обыскивать трупы. Нашел я не так уж много, но в моем положении выбирать не приходилось. Я, наконец, получил оружие, хотя их сабли были самыми простыми. Их ковали тысячами не заботясь особо ни о внешнем виде, ни о балансировке, и мне ничего не оставалось как выбирать из плохих наименее худшую. Вывернув карманы я нашел немного денег, а с одного снял армейские ботинки с высокой шнуровкой – они еще хранили тепло прежнего хозяина. Позже мне пришлось их выбросить – мне начало казаться что они начали вонять мертвечиной. Скорей всего это было не так, но я не смог себя в этом убедить. Некоторое время я стоял и думал, что делать с телами: похоронить ли или просто стащить с дороги. Но потом решил оставить все как есть – вместо назидания. А на выходе из леса дорога разделялась. Следы повозки вели вправо, я же пошел по левой дороге. Как бы там ни было возница был прав – нам было не по пути.
– Пива, хозяин, – бросил я, – пива и чего-то пожрать… В корчме, кроме меня никого не было, и когда хозяин принес заказанное, он сел напротив меня. Я откусил кусок хлеба и зачерпнул ложку похлебки. Она была неплоха, как для человека, что два месяца не притрагивался к нормальной еде. Пиво я только пригубил – я знал, что отвык от хмельного и теперь не мог предположить, как оно на меня подействует.
– Что нового в мире, хозяин? – спросил я, наконец. Он пожал плечами:
– Откуда мне знать. Я думал ты что-то расскажешь.
– Меня давно не было в этих краях.
– А где ты был?
– А нигде. Хозяин воздохнул:
– Какой вопрос таков ответ…
– В лазарете валялся. Так что тут у вас происходит?..
– Да ничего особенного. Граф ди Рикс собирает новую армию против своего кузена…
– А что случилось со старой армией?
– Он ее разогнал. Прошлая война не удалась, трофеев нет, платить нечем… Я согласился:
– Логично… Но с такой экономией в следующей драке он может рассчитывать только на себя и своего оруженосца… В любом случае не на меня… Хозяин посмотрел на рукоять своей сабли
– Но тема интересная?
– Все может быть…
– Под городом стоит барка Гильдии. Пропороли днище и отстали от остальных. Теперь капитан ищет себе человека в охрану на рейс.
– Куда рейс?
– К устью. Дорога в один конец. Капитан хочет сплавится, пока на реке не стал лед… Уже интересней? Я кивнул. Направление было, пожалуй подходящим. Может, я терял немного по времени, – но все, что у меня было это время, время и еще раз время.
– Конечно оно да, но что, в окрестностях мало безработных людей с длинными ножами?
– Людей-то много, а вот брать первого встречного боязно. Не сильно хочется этот самый нож да в спину получить… На улице загрохотали копыта. По стуку копыт я подсчитал лошадей –трое. Через некоторое время в дверях появилось троица в военной форме: унтер с нашивками за бои и переходы, а с ним два юнца, наверное, недавно призванные рекруты…
– Коней напоить, нам похлебки… – бросил еще через порог унтер. Хозяин ушел исполнять его заказ. Солдаты присели за стол у скамьи – я подумал, что рядовые довольно похожи друг на друга, будто они братья. Но потом решил, что сходство придает им форма и стандартная армейская прическа – верней ее отсутствие. Война всех нас делает братьями по оружию, с какой бы мы стороны не были… Пока хозяин готовил им еду, унтер-офицер подошел ко мне…
– Салют… – бросил он. Я напрягся. Но от грубости не удержался:
– Фейерверк!
– Документы у тебя имеются?
– А вот мои документы… – проговорил, хватаясь за рукоять сабли. Я успел вытянуть ее на полтора дюйма, пока не заметил, что унтер-офицер не реагирует на мое движение. Я резко задвинул клинок обратно в ножны.
– Да ладно, не кипятись, солдат– проговорил унтер: ты откуда?
– Из-под Сиенны, семнадцатый корпус полевой жандармерии… Он утвердительно кивнул. Как мне показалось с сочувствием. Потом спросил:
– Не ты порешил на тракте бандитов?
– Не я. – Пришлось мне соврать.
– Правильно, не ты. Их было трое, а ты один… Я доел свою похлебку и уже собирался вставать, но пришлось медленно цедить пиво, ожидая когда уйдет унтер-офицер.
– А куда ты собираешься?
– К морю.
– Ты моряк? Но навигацию скоро закроют… Слушай, мой тебе совет… Не как солдат солдату а по-человечески…В деревнях мужиков не хватает, осел бы, повесил саблю на стену, женился… «И плодил солдат для новой войны…» – подумал я. Но в слух сказал:
– Это всегда успеется… – Я все же поднялся из-за стола и положил монету рядом с пустой тарелкой: Мне пора…
– Как знаешь, солдат… Выйдя из трактира, я немного постоял на крыльце. По небу плыли облака – они казались такими тяжелыми, что должны были бы упасть и раздавить этот мир. Но они почему-то не падали…
Чужие башмаки натерли ноги. Ботинки, снятые с бандита на дороге я выбросил за борт: один утонул сразу же, второй долго плыл за нами, но потом прибил к камышам. Мне пришлось опять обуть башмаки, в которых я вышел в эту дорогу. Я думал, что они разносятся, но в результате мне пришлось разнашивать свои ноги. Кажется, я никогда не растирал ноги так жестоко. За ночь раны затягивались, утром же я обувался, и первые шаги давались мне с жуткой болью. Но потом корка срывалась, кровь смазывала ноги, и идти становилось легче. Затея с баркой была, пожалуй, самой удачной в той дороге. Собеседование с хозяином я прошел быстро, показав превосходство над своими оппонентами – сперва над каждым, потом над всеми тремя вместе. Теперь медленные воды несли меня к морю и мои ноги отдыхали. Чтобы не ходить босиком , корабельный плотник соорудил мне простые сандалии – дощечки с двумя веревками. Они гремели по палубе, и, верно, распугивали всю рыбу на многие мили. Барка была гружена непотопляемым грузом – строевым лесом. Этим, кстати и объяснялось то, что пропоров корягой днище и нахлебавшись воды, она не затонула. По сути, это было самое простое корыто – плоскодонное, с одной мачтой. Когда я был маленьким, я смастерил маленькую копию такого же корыта: взял плоскую доску, пробил в ней дырку, вставив в него палочку-мачту. Из куска бумаги я соорудил парус, раскрасив его чернилами. Но как только я спустил свое судно на воду, оно перевернулось и рисунки на парусе, на которые у меня ушло столько времени, безвозвратно расплылись. Я спросил у капитана, почему так произошло.
– Это целая наука, парень, – ответил он: Есть такая вещь: центр тяжести. Он должен быть ниже центра давления. Давление выдавливает вверх, тяжесть тянет вниз. Иначе при малейшем толчке судно перекинется. То есть примет положение, когда тяжесть приложена ниже. Так бывает если загрузить трюмы чем-то легким, а палубу – тяжелым.
– Здорово, – ответил я. И правда сложно…
– Для этого есть человек, который отвечает за погрузку и разгрузку: это суперкарго…
– Хорошо, вот сейчас мы под парусом, но еле плывем и по течению, а как вы вверх подымаетесь?
– Вверх мы идем почти пустыми, стало быть осадка у нас меньше. И ветру легче нас толкать… Хотя, пока подымаешься, пару раз ее волочь надо на канате…
– А как же весла? – спросил я.
– Да мы тогда на гребцах разоримся… Сказать, что капитан был меркантилен, это значит не сказать ничего. Он мыслили категориями пудов, миль и дней. Река была его жизнью – он знал про нее все, что, впрочем не мешало ему не обращать внимание на то, что творилось на ее берегах. О прошедшей войне он вспоминал с нежностью: армия за перевозки платила мало, но работа была всегда. За год в школе, мы не слышали ничего, что происходило в мире. Кой-какие слухи докатывались, но никто не ручался за их достоверность. И с возвращением в мир людей, мне стоило придумать легенду, оправдывающую мое незнание. Сперва я хотел назваться моряком, вернувшимся из далекого плавания, но мой опыт пребывания в море сводился к трем дням, в которые я не постиг никакой премудрости, впрочем, сполна хлебнув морской болезни. Потом я думал держаться идеи о ранении и длительном пребывании в госпитале. Но я так и не подобрал подходящей болезни: за год раненый или выздоравливает или помирает. Миссию в далекую страну я тоже отмел – даже если скрыть цель за клятвой о неразглашении, мне понадобилось бы слишком много перекрестных ссылок. И я молчал. Когда заходил разговор о событиях прошедшего года, я глупо улыбался, неуверенно кивал или пожимал плечами. Я молчал и слушал.
Хунта, как водится, оказалась недолговечной, и прекращение войны оказалось чуть не единственным, что они успели сделать. Вчерашние друзья, генералы принялись плести заговоры против друг друга, губернаторы один за другим отказывались принимать их власть, тем самым превращая себя в удельных королей. Заключив мир со внешним врагом, хунта ввергла страну в раздробленность и хаос неповиновения. Казалось, врагу осталось доколотить всех по одиночке. Но этого не произошло – во-первых победители и так проглотили больше, чем могли переварить. Во-вторых внешняя угроза могла объединить суверенов – общий враг был еще свеж в памяти. А в третьих что с них, недобитых, взять. Мелкая рыбка – костлявая ушица…
Лодка плыла медленно – за день мы проходили миль сорок, но река петляла и по прямой это составляло не больше тридцати. Нас, пеня веслами воду, обгоняли галеры, ползли низкие патрульные мониторы. В начале второй недели моего плаванья, река замедлила свое движение, а вода стала густой, усеянной водорослями.
– Самое страшное начинается, – бросил капитан: к Дельте подходим… Река, в нижнем течении разбивалась на множество рукавов, разделенных островами. Основных проходов было два, остальные оставались плохо изучены – после каждого разлива они меняли свои направления, дробя или даже сметая острова, или, напротив воздвигая мели. Это был то участок пути, из-за которого меня собственно и нанимали – в плавнях иногда прятались пираты. Бывало, против них направляли регулярные части, но результатов это никаких не приносило. Было дело, один монитор попытался преследовать пиратский ял, но налетел на банку. Его собирались снять, когда ветер нагонит воду, но за ночь он самым таинственным образом исчез…
– А поди, разбери, кто здесь пират, а кто нет, – рассуждал капитан: Скажем, деревенька, опять же ял… Кто его знает, за рыбой они пошли или на разбой?.. Ночью налетят, людей вырежут, обдерут посудину что твою липку да подожгут… До войны будто пытались собирать конвои, но сейчас об этом уже все забыли. Гильдия конвои не собирала, но ее корабли формировались в пульк – группу без охранения. Некоторое время это помогало. А потом пираты догадались сами объединятся в группы. Тогда стало еще хуже начались налеты на пакгаузы и фактории… Весь рейс я спал на палубе под шлюпкой – матросский кубрик мне показался слишком неудобным и затхлым. Спал я больше днем, а ночью бродил по кораблю. Сначала я пугал экипаж своими заклинаниями, но потом они свыклись. Иногда ко мне выходил капитан – он беспокоился и плохо спал, но проводил со мной не так уж и много времени, отправляясь обратно в каюту. Ночью я больше разговаривал с рулевым. Он научил меня определять время по звездам, называл имена созвездий. Когда участок реки был прямой и можно было закрепить румпель, я давал ему уроки фехтования – насколько можно было преподать это за две недели пути. А пиратов мы так и не встретили… И когда барка причаливала в устье, я уже стоял на палубе с заплечным мешком. Несмотря на то, что мне не пришлось демонстрировать свое фехтовальное искусство в бою, хозяин остался мной доволен, что впрочем никак не отразилось на моем гонораре.
– Как лед сплавится, – бросил хозяин, – пойдем вверх. Если будешь без работы – приходи, возьму. Я кивнул, зная что никогда не вернусь, и спрыгнул на берег. В порту жутко воняло рыбою. Вонь казалась невыносимой, и я так и не смог к ней привыкнуть все те дни, пока двигался по побережью. Мой путь проходил через множество мелких городков и деревень, что жили морем. В них я покупал себе еду – как правило, рыбу, хлеб и сыр, которые тоже имели рыбный запах. Даже пиво и вино здесь казались настоянными на водорослях. Я видел, как до весны замирает в деревнях жизнь, как вода, успокоенная льдами. Море еще не стянулось льдом, но ветер, разогнавшись на морском просторе бил холодными иглами. Иногда я останавливался и закутавшись в куртку садился на берегу или склоне холма. Я глядел на море, слушая его рев, наблюдая за силуэтами, что скользили над волнами. В былые времена, превращаясь в птицу, я дрался с пернатыми, отбирая у них еду – просто так, чтобы развлечься… Теперь мне это казалось нечестным – ведь у птиц больше ничего не было. Десять дней я выколачивал пыль из дорог, месил грязь, если шел дождь. Я ночевал в дешевых гостиницах или под перевернутыми лодками, засыпая под шум набегающей волны. Впервые за долгое время у меня была цель. Я вспоминал то малое, что я знал о Рейтере. Именно знал, потому что на слухи опираться было опасно. О Рейтере было придумано столько легенд, что на их пересказ ушла бы изрядная кипа бумаги. Безусловно, некоторые легенды имели место быть – все-таки генерал был легендарной личностью. Как и надлежит пропавшей без вести известности, его постоянно видели в той или иной компании, причем, случалось, в нескольких местах одновременно. Ходили слухи, что он стал пилигримом, примкнул к какому-то культу, ушел в отшельники, умер наконец. Что касается последнего, то почти все сходились во мнении, что душа его не успокоена и бродит по миру. Призрак генерала Рейтера видели на полях его ристалищ. Говорят, он ходил и пытался разбудить павших воинов. Осенью, по дорогам мчался призрак-всадник на коне, сотканном из густого тумана. В коне признавали Бледного Мюррея – последнего скакуна генерала, а этот конь, как известно кроме хозяина, никого не подпускал к себе. Наконец, призрак бродил по домам, где хоть однажды останавливался генерал. В этой связи чаще всего упоминался Рейтер-палац, фамильный особняк Рейтеров, в городе, где будущий генерал провел младенчество и детские годы. В этом же городе была похоронена его жена и нерожденный ребенок. Об этом знали не все: Рейтер когда-то был женат. Он женился на скромной, маленькой и хрупкой учительнице женской гимназии. Она была не десять лет младше Рейтера (тогда еще подающего надежды оберста). Про нее известно не так уж и много – она был красива и составляла молодому оберсту хорошую пару. Говорят, они были так счастливы вдвоем, что это просто не могло закончиться добром. Она заболела какой-то странной болезнью, что сожгла ее за неделю. Говорят, она умерла у него на руках одной летней ночью. Плоду под ее сердцем было всего два месяца. Рейтер приказал похоронить их, так и не узнав, кто у него не родился – сын или дочь. Он рыдал три дня. Чтобы никто не видел его слабости он закрылся за замками в дальних комнатах. На третий день он разбил замки и двери, выйдя из своего добровольного заточения похудевшим и поседевшим. А потом ушел на войну – срывать злость. Я понял: генерал Рейтер сентиментален. И если он жив, он где-то там – в приморском городе, который помнит его молодым и в котором сам Рейтер помнит себя счастливым.
На десятый день пути я стоял на холме с которого был виден тот город. Дорога у моих ног спускалась к домам, крыши которых красило осеннее солнце. Но я не спешил спускаться в его улицы – мне хотелось посмотреть на него издалека, понять, почувствовать. Но у меня ничего не получилось. Этот город походил на сотни подобных морских городов – долгая полоса построек вдоль берега. Река, что делила город на две неравные части была широкой, и маленькие плоскодонные лодки уходили вверх по течению к городам, что были в глубине материка. Пресная вода вырывалась в море и еще долго не смешивалась с морской, создавая светлое пятно где-то в милю длиной. Обычный приморский город… Но потом я узнал – было одно отличие. Много лет назад далеко в море дрались две армады – штормы затихали перед свирепостью дравшихся кораблей, уханье баллист и крики абордажных команд заглушала рев стихий. Ночь успокаивала пыл баталии, расширяя кордоны и пряча врага, бойцы зализывали раны, водолазы спускались под воду, заделывая пробоины. . Но наступало утро и вновь корабли шли в бой – весла пенили воду, лилась кровь, делая палубу скользкой. И опять корабли расходились в ночь и только пламя от догорающих кораблей освещало поле боя. И была победа. Когда волны скрыли безумие под названием «Война», корабли, оставшиеся от победившей великой армады повернули к берегу. О кораблях побежденных неизвестно ничего, ибо все они потонули… Но море, недовольное своей добычей, подняло шторм, который слизывал уцелевшие корабли, как собака слизывает соль с руки хозяина. И лишь немногие победители увидели землю, из-за которой они сражались на море. Когда маяк осветил путь в тихую гавань, все вознесли молитву богам – каким бы они не молились. Ржавя цепь скользила в клюзах, руша якорь на дно моря, а адмирал этой эскадры… Пятый адмирал – потому что первые четыре уже погибли, поклялся воздвигнуть памятник тем, кто успокоились в пучине морской. И победителям – без которых не было бы возвращения. И побежденным – без которых бы победа была неполной. Шумел ветер в трубах, раздувался огонь под печами, в который падали запасные якоря, снаряды баллист…И когда битве двух армад исполнился год, на главной площади того самого города появился железный корабль в каменных волнах. Я был возле того памятника – казалась, что брусчатка площади разверзлась выпуская бушующую стихию и каменная волна выносит из глубин корабль. Говорят, в день открытия, стальные листы ярко блестели на солнце, но ко дню моего появления памятник постарел и утратил свое величие: ржавый корпус, с дырами в жестяных парусах. Он выглядел как корабль-призрак. Но тогда корабль меня не интересовал. На эту же площадь выходил особняк Рейтеров – знаменитый Рейтер-Палац. В тот день мне не удалось попасть во внутрь, и я не думаю, что это что-то изменило бы. Сейчас там размещалась магистратура и вряд ли я нашел бы что-то связанное с генералом. Разумеется, все не могло быть настолько просто. Мне нужна была отправная точка. Место с которого можно было бы начать поиски… Я пошел на могилу жены Рейтера. Нашел я ее быстро – дорогу к ней мне объяснил один могильщик. Могила была чуть шире, нежели обычная, но на ней был установлен один памятник. Букв на памятнике не было видно, но я положил руку на плиту и закрыв глаза прочитал надпись: жену Рейтера звали Аннаталией и умерла она в 25 лет. Эпитафии не было, нерожденный ребенок тоже не был обозначен. Могила была ухоженной и это не столько удивило меня, сколько успокоило. На цоколе лежали цветы – полевые, простые, как слова солдата. Им было несколько дней и я не мог предположить, где их можно было взять в нарождающейся зиме. Когда я спросил, кто ухаживает за могилой, могильщик пожал плечами. Иногда о ней спрашивали – последнее время все реже и реже, но постоянных посетителей на ней он не замечал. Второй раз пожал он плечами, когда я спросил о каком-нибудь большом саркофаге или усыпальнице:
– Рейтеры своих хоронили в могилах, да их могил здесь мало… Редко какой Рейтер помирал дома да в постели от болезней. Все больше далече да от руки супостата. Утопло их тоже много, стал быть море их усыпальница… – он засмеялся беззубым смехом. А знатнее Рейтеров в нашем городе отродясь никого не было. И если Рейтеры свою кровь в землю закапывают, то и остальным сам Бог велел…. Я присмотрелся к нему чуть внимательней, пытаясь рассмотреть в нем то, чего не было. Нет, этот человек совсем не походил на исчезнувшего генерала. Я дал ему серебряную крону и пошел прочь с кладбища. Моя неудача немного расстроила меня, но в самом деле – глупо было полагать, что все окажется так просто. Кладбище было от города милях в трех и я вернулся в город уже почти ночью. Холод и тьма загоняли людей под крыши домов и улицы были пустынны. Я шел, насвистывая «Странника и молнию». Дорога привела меня к реке, а та через город – к морю. Я шел вслед за водой, пока не закончилась земля. Впереди было море и одинокий остров, на котором едва помещался маяк – тот самый, что приводил корабли к земле. Сейчас он таял в темноте и тумане. Стоя на стрелке, я смотрел, как тонет солнце и думал – где же Рейтер? Волны шипели у моих ног, иногда порывы ветра отрывали брызги и они били по одежде, по рукам. Солнце уже почти скрылось за горизонтом и становилось действительно холодно. Я побрел по набережной – мне уже стоило бы подумать о ночлеге. Ко всем неудобствам добавилось еще одно – начинался дождь. Я остановился возле памятника. Площадь была пуста – с моря дул сильный ветер, сеча все ледяными нитями зимнего дождя. Мне было холодно, я устал и хотелось есть. Я посмотрел на Рейтер-палац. Все огни в его окнах давно погасли. Я смотрел и думал, где может жить генерал. Он родился в здании через дорогу, наверное, играл на этой площади. Он, безусловно, помнит здесь каждый камень, знает каждую щель. Он где-то здесь… Ударил шквал и в вышине, будто раскат грома, зазвенела жесть парусов. Я посмотрел на них и подумал: А почему бы нет? А почему не здесь?.. Я подпрыгнул и подтянулся на вантах – холодная сталь троса обожгла руки, но я не стал обращать на это внимания. Ногами я пробежал по борту и перебросил тело через фальшборт. Палуба загудела под моими ногами. На полубаке я нашел какую-то дверь и постучал в нее костяшками пальцев. Звук получился тихий и глухой, и достав из кармана монетку, я постучал ей еще раз. Я замер, прислушиваясь к шумам внутри корабля, но ничего не слышал. И бесшумно открывшаяся дверь стала для меня полной неожиданностью. На пороге стоял крепко сбитый старик. Он был одет в потертый, но добротный китель без знаков отличий. Больше всего меня удивило, что он не был седым. Верней, пепельный волос у него присутствовал, но его было не много. Единственное, что выдавало возраст– глубокие морщины. Хотя я не отличался хорошей памятью на лица, но узнал я его сразу. Прошло почти пятнадцать лет, но это бы тот человек, что когда-то въехал в наш город впереди триумфальной колонны.
– Ты кто? – спросил старик. Я мог ответить сотней способов, но сказал:
– Странник.
– И что ты ищешь?
– Совета. Старик кивнул:
– Заходи…
Таблетка сухого спирта быстро таяла под чайником. Тепла она давал немного, но синее пламя не дымило и не воняло как каменное масло. Генерал дал мне полотенце вытереть голову, плащ я сбросил в коридоре – но ноги были еще мокрыми. Тепло от тела уже нагрело воду в ткани и мне было даже жарко… Странно, но мы долго сидели молча – я двигался за многие сотни миль, но сейчас даже не знал, что ему сказать. Рейтер сидел, уставившись в столешницу, лишь иногда поглядывая в мою сторону, будто для того, чтобы убедиться, не исчез ли я. Потом я узнал, что генерал не любил смотреть в глаза, он говорил, что плечо к плечу исключает с глазу на глаз… Наконец я не выдержал:
– Отец мне часто про вас рассказывал. Он начинал у вас адъютантом. Я назвал свое имя. Свое настоящее имя. Свое настоящее полное имя… Генерал кивнул:
– Я помню его. Смышленый мальчик был… Кстати, что с ним сейчас?
– Пропал без вести под Тебро. Погиб. Бывший адъютант бригадного генерала, сам дослужился до генерала и исчез. Значит погиб – иного исхода для генерала в бою не бывает. А сын того, которого он считал за смышленого мальчика, сидит перед ним – грязный, мокрый и голодный – почти как люди входят в мир. И только он не изменился – бригадный генерал, что в мгновение своего триумфа сорвал с себя погоны и ушел в ночь. Беглец из лагеря победителей – так называл его отец. Его братья по оружию делят добычу, охранники спят, а он срезает эполеты. Прошли года. Да что там – почти прошел почти эпоха. Все солдаты его армии ушли в ничто, все его враги смешались с пеплом. Его самого считали без вести пропавшим, а потом, за давностью срока – погибшим – но вот он. Переживший все двери, в которые он мог войти, переживший многие войны, которые он мог выиграть… Наконец, чайник закипел. Генерал поднялся и поставил кипяток на стол. Мы сидели и пили травяной отвар из высоких оловянных кружек. Отвар был крепкий, терпкий и горький – Рейтер пил без сахара и не стал предлагать его мне. Я же не стал настаивать –могло случится, что сахара у него не было.
– Что-то странное грядет, – проговорил Рейтер, – я, кажется, раньше не видел столько раздавленных животных. Они так и лезут под колеса: может у кошек закончилось их девять жизней, а собакам надоела собачья жизнь. Я устал от вещих снов – они мне снятся чуть не каждую ночь. Знаки на земле, знаки на небе
– все они сулят большие перемены. Я пожал плечами – все время, пока я жил на краю географии, я спал крепко без снов. Лишь иногда снились простые незатейливые сны.
– Грядет время, когда начнут сбываться пророчества.
– Какие пророчества?
– В том-то и дело. Было сделано столько пророчеств, что какое-то обязательно сбудется. Скажи мне – кто ты? Может, что-то говорилось и про тебя…
– Или про вас, господин генерал… Он криво улыбнулся и кивнул:
– Кстати, ты мне можешь объяснить, как ты меня нашел?.. Я обдумал все и ответил совершенно честно:
– Нет… Рейтер кивнул опять – он понял мой ответ даже лучше меня, и он его устраивал:
– Замечательно… Я так и думал. Но все же… Для того, чтобы я подсказал тебе путь надо решить куда ты идешь и кто ты… Расскажи мне о себе… И я начал рассказывать: про офицерский цензус экстерном, про то, как я убивал, про то, как я ел сырое мясо. Про котел, про прорыв, что был обречен с самого начала. Про плен, про школу, про то как мы убивали друг друга, как убивали нас… Про ветер, что дул на крыше мира, про побег… Мы заснули глубоко за полночь. Генерал отвел меня в комнату без окон, дал подушку, два оделяла и простынь. Одеяла были грубыми, солдатскими, подушка заполнена соломой, простыни были свежими, но немного сырыми. Я спал как убитый – проснувшись ближе к утру, я почувствовал, что напрочь отлежал левую руку, так, что даже ее не чувствовал. Тогда правой рукой я отложил ее в сторону и опять провалился в сон…
Генерал – я буду называть его генералом дальше, ибо никто не лишал его звания… Генерал жил просто. Он носил кавалерийскую форму со споротыми знаками различий, потертую и не глаженую, но подшитую и чистую. Из оружия носил только дагу, которой и брился каждый день. Свою спальню и кабинет-зал он разместил в корабле, а остальные помещения
– в катакомбах под площадью. От незваных гостей они были защищены магическими алармами и ловушками – туннели могла залить вода, проходы – завалить плиты. Первые два дня генерал потратил, объясняя мне как не попасть в западню, впрочем, снабдив меня по окончанию курса брелком-проводником.
– И что, никто не интересовался, что внутри корабля или под площадью? – спросил я как-то генерала.
– Сейчас люди больше заняты возведением новых памятников, чем ремонтом старых. Мальчишки, было дело, пытались озорничать, но я их пугнул одним заклинанием… В остальном генерала вполне устраивал жизнь приведения – катакомбы тянулись под площадью, подо всем городом и, насколько я понял, выходили за город. Генерал проходил под сторожами и брал все, что ему было нужно – еду со складов, мануфактуру из пакгаузов. Он даже пробирался в муниципальную библиотеку и присутствовал на всех премьерах в местном театре. Театр этот, к слову, был основан его бабкой. В театр я так и не попал – зимой труппы не гастролировали, но генерал постоянно приносил мне книги, по которым я учился. Никогда ранее я не учился с таким рвением. В училище нам вколачивали знания, жестоко наказывая нерадивых. Учителя знали, что они нам могут пригодиться, мы в это не верили и забывали все сразу после экзаменов. Теперь все было иначе – я понимал, что не знаю слишком многого, и старался наверстать это как можно быстрей. Я сжигал целые свечи, чуть не задувая их, когда переворачивал страницы. Хватал новое кусками, не удосуживаясь понимать – я собирался обдумать все это, после того, как погаснет свечка. Есть ли что еще более печальное, нежели когда сгорает последняя свеча? Когда фитиль уже совсем короткий готов упасть, и наконец, падает. Мы пытаемся поднять его, подбрасываем мелкие щепки, чтобы хоть немного продлить жизнь света. Огонь обжигает пальцы, но воск едва теплый. Но утро далеко и игра заранее проиграна. Наконец, сгорает последнее, искра убегает куда-то вовнутрь и уже нет ничего, кроме темноты. Так уходит жизнь. Как то, еще в кадетском корпусе, я поспорил с другом, насчет природы смерти. Я отстаивал ту простую истину, что каждый умирает в одиночку. На что товарищ возражал, что иногда люди гибнут сотнями или даже тысячами. Он был, конечно же не прав – в смерти все одиноки. Никто не в силах взять тебя за руку и ввести в страну мертвых. Как бы близки не были люди, но смерть проведет их отдельными дорожками. Потому-то человек и придумывает себе такое количество попутчиков в Запределье, тех кто не смог умереть вместо тебя, но способен умереть вместе с тобой. Но довольно обмана – смерть это высшая точка одиночества. Смерть – это то, что случается со всеми. Рано или поздно. Но никогда – вовремя…
Генерал учился вместе со мной– верней, вместо меня. Уже утром следующего дня, я задал ему несколько вопросов, на которые он не смог ответить. Меня интересовал вопрос, чем травили нас в школе, подавляя магические способности. Рейтер принял вопрос и засел за книги. Он выцедил с меня пол пинты крови, которые жег химикалиями, перегонял в ретификационных кубах Я не считал, дней своего пребывания у генерала, но когда он нашел ответ, за бортами корабля вовсю бушевала зима.
– Вообще-то снадобий, что подавляют магические способности сотни, но в их основе может лежать только три вещества или их комбинации. Но последнее бывает редко… Стало быть это вииден, дармит и пардиум. Первый – это остаточный яд… Генерал выдержал паузу. Сначала я испугался, но потом подумал, что это вряд ли – тогда бы они свели выпуск к нулю. Рейтер подтвердил мои мысли:
– Но у тебя я его не обнаружил. Остается пардиум и дармит – оба короткоживущие. Но Дармит – растительного происхождения, и имеет такой противный вкус, что его невозможно ничем забить. А пардиум гонят из одной рыбы, связывая его… Короче, им вас и травили…
– А чем его можно подавить?…
– Чем-то можно… Хотя бы добавлять стабилизатор, чтобы он не усваивался внутри… В общем, это я сделаю… Тогда я поставил свой второй вопрос:
– Хорошо, а как обмануть психопробу?
– Никак. Для того, чтобы обмануть психопробу, надо обмануть себя. Они узнают даже больше, чем знаешь ты. Если ты скроешь свою цель от них – ты потеряешь ее сам. Можно вымарать некоторые куски…
– От некоторых воспоминаний я бы сам с удовольствием избавился. Генерал поморщился и отрицательно покачал головой.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь. Эти пустые места более странны, чем воспоминания – это борозды за которые зацепится любой магик… А структура ума такая, что все связано – нити, пусть оборванные, но останутся. И потом… Воспоминания – это и есть человек. Плохие или хорошие – они слагают нас. Деньги ты растратишь, друзья уйдут, слава развеется, а что останется тебе?
– И что мне делать?
– Заставь их думать, что они тебя хорошо знают. Отбрасывай тень! Я отрицательно покачал головой:
– Меня ищут. А когда найдут, мне небо с рогожку покажется. Мне нельзя следить.
– Я говорю не о твоей тени. Примерь чью-то шкуру. Мне подумалось, что генерал опять прав – это был не лучший, но выход. В голове промелькнула мысль, что у генерала уже есть кандидатура, в которую мне предстоит влезть. И я оказался прав.
Можно сказать, что я пересекался с его отцом. Или с тем, что было его отцом – или его частью. Или с нечто большим, чем его отец. Его звали Ади Реннер – от своего отца он не унаследовал ни имени, ни титула. Но к его чести, надо сказать, что он никогда на них не претендовал. Был ли он тем, за кого его выдавала молва? Наверное был. Ади Ферд Ше Реннер. Сын кондотьера, погибшего под Тебро. Он не был бастардом, но все, что ему досталось от отца – это слава. Ади Реннеру показалось, что это слишком много. Он никогда не видел своего отца – не хотел видеть. Это странно? Не думаю. Человеку свойственно сливать все зло воедино, забывая, что злым можно быть по-разному. Деление мира на добро с кулаками и беззубое зло ничего не даст – уж слишком они рядом. Ади Реннер был великим бойцом – говорят, выйди он на Дорогу Смерти, Четырем Всадникам бы пришлось сойти на обочину. Пятый всадник? Но нет – он всегда был Единственным. Он вступал в бандитские ганзы, был наемником. Но любое его объединение было ситуативным, а кондотту ему платили по особому тарифу. Говорят, он был девственником, ибо всегда спал только с мечом – слишком многие хотели его убить, и он не мог расслабится даже во сне…
– И что с ним сталось? – спросил я генерала.
– А что с ним могло статься. Погиб… Весной этого года его ганза форсировала реку и патруль расстрелял его из луков. Человек пять клялись, что видели, будто в него попало с полдюжины стрел и он утонул…
– Но никто не видел его трупа? Не слишком ли много воскресших покойников, подумалось мне. Если мертвецы продолжат воскресать такими же темпами, живым скоро придется потесниться. Но генерала это нисколько не смущало:
– А иначе быть не могло. Чертовски трудно воскреснуть, если у тебя есть могила. Тебе будет легко его играть– вы с ним немного похожи…
– Мы с ним совершенно разные.
– Многие эту разницу не заметят. Я понял, что мне придется согласиться – было похоже, что генерал все продумал, а остальные кандидатуры были еще хуже.
– С чего начнем? – спросил я, – с легенды?
– Легенда как раз не важна. Но, говорят, Реннер хорошо дрался…
– Я тоже хорошо дерусь!
– Ну вот, а ты говорил, что у тебя с ним нет ничего общего…
Я думал, что умею драться, но седеющий генерал был другого мнения и в первом же бою загонял меня как сам того хотел. Пока я сидел у стены, пытаясь восстановить дыхание, Рейтер ходил по комнате с эспадроном на плече:
– Драться надо естественней. Незачем становиться в красивые позы. В защите отдыхает тело, но напряжен ум. Думать же надо постоянно. Думай о смерти, планируй победу. Даже когда идешь по улице – смотри на окружающих и думай как их можно атаковать, убить… Я посмотрел на генерала – он даже не вспотел.
– Вы дрались нечестно… – попытался оправдаться я.
– Да ну? На войне нет нечестных приемов. В учебных боях не засчитывают удары, нанесенные с разрывом между крестовиной и рукой – но в настоящей драке никто не обращает на это внимание… Еще партию?… Второй бой оказался еще короче – пока я парировал удар справа, генерал кулаком ударил меня в солнечное сплетение. Пока я валялся в его ногах, глотая воздух будто рыба, выброшенная на берег, генерал бросил:
– Однако партия… Когда я все же отдышался, мне захотелось сделать какую-то гадость. Я сказал:
– Но я знал человека, который дрался лучше вас… Дрался бы…
– Бы?
– Бы… – я рассказал ему про слепого Мастера Мечей из Тебро и заметил, что будь у него глаза, равных ему не было бы…
– Не факт… Будь у него глаза, он бы стал таким как все. И может статься, дрался бы как обычный человек. Знаешь, был такой случай… В одной крепости рекрутов учили на мечах, что в два раза тяжелей боевых. Только на них
– а потом выяснилось, что обычным оружием они драться не умеют. Не правильно рассчитывают силу удара… Хочешь еще драться? Я отрицательно покачал головой.
– Ну что ж, – сказал генерал, – чему-то ты сегодня научился… пошли обедать.
Вечерами, уже после ужина мы играли в солдатики. Рейтер приносил коробки с оловянными бойцами – ландскнехтами, кирасирами, лучниками. Он клал меж нами карту и произносил заклинания, после которой на ткани вырастали горы, начинали шуметь леса в четверть дюйма высотой. Даже вода в реках будто текла – когда генерал отвернулся, я опустил палец в магическую воду. Она холодила, но была совсем не мокрой. Генерал научил меня простому заклинанию, создающему туман войны. Чтобы ввести фактор риска, мы бросали простые игральные кости… Генерал сказал про них:
– Пользительная вещь – знал бы ты как сильно тесеры смещают тересы… Первый бой, как водится, я проиграл – лобовая атака захлебнулась, при попытке обходного маневра кавалерия завязла в болоте.
– Сам виноват, – подытожил генерал, когда позиции были раскрыты, – тебе бы стоило забыть, что за противник перед тобой. Твой обхват был слишком широким, а за дефиле стоило бы драться решительней…
– Но, господин генерал, в реальном бою вы выставили эту бригаду с другой стороны.
– А кто тебе сказал, что мои действия – последняя истина? Искусство стратегии всегда в развитии, даже в течении одной битвы… А вообще-то мне этот бой никогда не нравился – всегда хотелось переиграть… Но уже через неделю я одержал первую победу. К моему удивлению, к поражению Рейтер отнесся спокойно:
– Надо же… А я все думал, что ты держишь эту группу в резерве…
– У меня не было резерва с самого начала.
– А тыловое охранение? В случае восстания тебе бы пришлось брать один и то же город два раза…
– Надо было додавливать основную группировку, – ответил я. Генерал кивнул:
– Иной бы не засчитал такую победу… Но не я. Жизнь же засчитывает и не такие виктории… Поздравляю, лейтенант!
А однажды, в самые лютые морозы, меня опять разбудил крик. И когда я вскочил в кровати он еще звенел в моих ушах. Стояла глубокая ночь – тишина, была такой, что я слышал как бьется мое сердце. Мне не хватало воздуха – я вышел из комнаты и отправился в зал. Я прошел мимо комнаты генерала – там было тихо и темно. Рейтер спал. Я открыл дверь и поднялся на палубу корабля. На улице было холодно. Шел снег – верней какой-то его вид, что бывает только на берегу: мелкой крупой, которая летела с небес и секла будто плеткой. Когда снежинки падали на палубу, ветер тут же сметал их вниз. Снег тут же смешивался с пылью и собирался в дюны по углам и у деревьев. В свете луны он казался черным. Где-то далеко выла какая-то тварь. Может собака, а может холод выгнал к городу волка-одиночку, который теперь оплакивал этот мир. Я не знаю, сколько я простоял, пока не услышал за спиной голос:
– Что, лейтенант, не спится? Он подошел неслышно как приведение, но он не испугал меня – разве может одно приведение испугаться другого.
– Я разбудил вас, господин генерал? Он отрицательно покачал головой:
– Пить захотелось. А когда поднялся, увидел, что дверь открыта… Почему не спишь? И я решил рассказать ему все. Абсолютно все… К моему удивлению, генерал к рассказанному отнесся серьезно. Серьезно, но спокойно.
– Ей плохо… Но тебе не стоит так переживать, а тем более делать глупости – женщину не так просто сломить… Гораздо сложней, чем мужчину. Вообще женщины если не сильнее, то выносливей нас… Если ты хочешь ее спасти
– спасай, но только когда решишь, что ты в силах сделать это. Иначе ты погубишь себя, а значит и ее… К тому времени я понял, что Рейтер знал о женщинах все. Что с того, что в его жизни была только одна женщина – она была для него половиной мира. Он знал ее разной – он знал ее по разному… Одна из многих тысяч, но тысячи сливались в одной.
– Пошли в корабль, заболеешь ведь… – генерал развернулся и пошел к двери. Я последовал за ним.
Однажды во время обеда, генерал спросил меня, что я собираюсь делать, когда уйду с корабля.
– Воевать, – совершенно честно ответил я.
– Война закончилась…
– Меня об этом не известили… Эта была старая шутка, популярная в кругах близких к генштабу: «Если вы освободили территорию от врага, не забудьте оповестить его об этом «. Не знаю, знал ли Рейтер эту шутку, но улыбаться он не стал.
– Война закончилась, – повторил генерал чуть настойчивей.
– Это была не последняя война…
– Посмотри, – Рейтер подошел к щели в броне, – здесь нет войны. И никому от этого хуже не становится. Мир успокоился, люди сеют хлеб, не боясь налетов кавалерии. Они любят друг друга, рожают детей наконец. А ты хочешь опять воскресить голод, разруху, сирот – что там еще несет война? Не проще ли оставить все как есть?
– И остаться изгоем.
– Да какая разница. Они выиграли, но любое прекращение войны – это благо. Мне вспомнилась тюрьма, из которой выбрался, вспомнил застывшее лицо Шееля в свете магического солнца, ЕЕ лицо. Я подошел и стал рядом с Рейтером – свет ложился на его лицо полосой.
– Это только сегодня. Ты видишь детей – но они смотрят в глаза новой войне. Ты видишь мир, но за ним куются новые солдаты. Пленных ломают, превращая в шпионов. Война была, война будет – стало быть война есть. Ни на секунду на этой земле не прекращалась война ибо все дороги этого мира сложены в кольцо. Моя война не закончена.
– Ну что ж… – бросил генерал, – я хотел предотвратить хоть одну войну, но кажется не судьба… Он отошел вглубь в комнаты и продолжил уже спокойно, с какой-то обреченностью6
– Ты знаешь – я всегда старался перечить пророчествам, предпочитая быть роком этого мира. Но вот ведь– чтобы мы не делали, этот мир катится как сам того хочет. Верим ли мы в пророчества или нет – ничего это не меняет – все течет как течет.. И быть по сему… Пошли, кой чего покажу…
От нечего делать, по книгам своей матери генерал соорудил магический приемник и коротал за ним зимние вечера. Ни с кем не связывался, в чужие разговоры не встревал, а просто сидел да слушал. Реляции о викториях великих, доклады о ретирадах, доносы злые да слухи неуверенные – все это он знал. Из потока сообщений Рейтер построил картину того, что в мире происходило. В одной из комнат подземных галерей была комната, где под стеклом была выложена большая географическая карта. Карта с обозначением рек, гор, городами, но без границ. Границы Рейтер наносил сам, выкладывая их цветными кубиками. На картах стояли оловянные солдатики – могло показаться, что какой-то ребенок играл в войну и не сложил игрушки. Но здесь не дети играли в войну…
– Каждый солдатик – это батальон… Хоругвь, если тебе удобней. – Пояснял мне генерал, – Положение тех, кто на дороге, дано с точностью шестичасового форсированного марша. Раньше я еще наклеивал имена командиров, но знакомых имен уже почти не стало… Мы гуляли по карте будто великаны в сказочной стране, перешагивая через реки и горные кряжи.
– Здесь, – он показал на устье Курух, – собирается армейская группировка, но еще нельзя сказать, куда будет направлен главный удар. Я все же думаю, что он пойдет по приморскому направлению. Тогда можно сманеврировать силами и высадить в тылу десанты… Я слушал генерала в пол-уха. Я нашел Сиенну, реку Соню и теперь искал Тебро. Даже на такой крупной карте он выглядел маленькой точкой. Граница была уже за ним.
– …но до весны они не ударят. Толстый лед здесь не становится, а тонкий только мешает… Стало быть как сойдет снег – жди заварухи.
– Опять война?
– Да нет, – ответил Рейтер, – ограниченная кампания с ограниченными целями… И, кстати, с ограниченными ресурсами. Генерал передвинул несколько фигурок на дорогах – движение к войне продолжалось.
– Ну да ладно, лейтенант, пошли отдыхать…
Проснулись мы уже весной. Утром я нашел Рейтера в зале, стоящего у его любимой амбразуры. Он слышал мои шаги, и когда я зашел в комнату, сказал:
– Никак не могу привыкнуть, как в этот город приходит весна. Я встал рядом с ним, глядя на метаморфозу города: на улице стремительно теплело, вчерашний снег таял, грязь на тротуарах засыхала, ее давили подошвы башмаков, и теперь ветер носил целые облака пыли. Странно – еще вчера была зима, а сегодня уже вовсю шумела…
– Весна, – сказал я, – все-таки весна… Мне пора в дорогу.
– А жаль… Мне будет тебя не хватать, лейтенант… Весь день прошел как обычно, за исключением того, что я спаковал свою сумку. Оказалось, что теперь уношу я из корабля меньше, нежели принес. Хотя Рейтер знал все ходы под городом и мог вывести меня через любой выход из катакомб в любое время суток, я был уверен, что уходить я буду тем же путем, что и пришел. Мог я сделать это только ночью, посему, днем я отсыпался. После захода солнца генерал разбудил меня и сказал:
– Пошли, подыщем тебе хорошую железяку… Рейтер провел меня под площадью узкими каменными лабиринтами. Тайными проходами, открывая потайные двери, сымая магические запоры. Стены поросли мхом – от них тянуло гнилью и холодом. На голых камнях выступала влага, она собиралась в капли и текла вниз будто слезы. Когда я спросил, откуда взялись эти катакомбы, генерал пожал плечами:
– Они всегда здесь были. Говорят, когда город строили, на месте многих домов находили старые фундаменты. На них кладку и клали… – почему-то мы разговаривали шепотом, будто в этой глубине нас мог хоть кто-то услышать. Самое странное в передвижении под землей, это полная потеря ориентации. После десятка поворотов я уже не мог сказать, где мы находимся и в какую сторону идем. И когда я уже думал, что мы уже вышли из города, Рейтер толкнул очередную плиту, пропуская меня вперед:
– Добро пожаловать в Рейтер– Палац… Я вышел из туннеля. Мы все еще были под землей, но уже в подвале дома. Рейтер прикрыл плиту и прошептал:
– Ходи осторожно – у старых сторожей чуткий сон… Иди за мной. Дом спал. Мы шли по коридорам, некоторые двери были закрыты, но Рейтер распахивал их одним движением:
– А что тут такого. Это мой дом – мои двери. Никому их не закрыть для меня. Я помню огромный зал – размером с манеж, потолок которого скрывался в темноте. Через высокие окна через которые холодный лунный свет строил белые колонны. И что-то огромное было на улице. Чуть позже я понял: это был корабль
– тот самый, в котором жили мы. В темноте он казался летучим фрегатом из старой сказки, что опустился на землю подобрать своих пассажиров. Рейтер угадал мои мысли:
– Знаешь, лейтенант, когда я был маленьким, я хотел стать за штурвал этого корабля и увести его в Славное Никогда. Но оказалось, что штурвал литой, а корабль пассажиров не берет…
– У этого корабля есть название?
– Такой была «Мгла». – Ею командовал мой прапрадед… – прошептал Рейтер,
– пошли… Вход в оружейную был этом же зале: его закрывала иллюзия колонны. Это была первосортная иллюзия – твердая, крепкая, выдержавшая многие десятки лет, и что самое главное – способная обмануть любого магика. Мы прошли сквозь нее и оказались в комнате, стены которой были завешены амуницией и оружием. Кольчуги , кирасы и латы, шестоперы, моргенштейны, несколько альшписов, рунки. Прислоненные к стенке стояли огромные клейморы и эспадоны. Рядом высился огромный стеллаж, на котором лежали одноручные мечи и сабли. Сперва из общей кучи я вытащил паризониум. Это была довольно симпатичная вещь – такими удобно драться в свалке, но в одиночном бою она была почти самоубийственной и мне пришлось отложить ее назад.
– Возьми малхус, – посоветовал Рейтер. Я взял его и тут же опустил на место.
– Слишком тяжел…
– Зато не надо бить два раза. Я отрицательно покачал головой и Рейтер не стал настаивать. И тут я увидел ее: она висела на крючьях, вбитых в стену. Эта была классическая скявонна – с ажурной закрытой гардой, длинным клинком. Я взял ее в руку, рукоять будто восковая легла под ладонь. Да что там – меч стал продолжением руки. Сделав пару взмахов, я убедился в ее великолепной балансировке. Весила она немного, как для мечей подобного вида. Линии в металле извивались будто многие тысячи змей – сталь была самой лучшей: «женский локон». В нескольких местах лезвие было немного пощерблено, но это нисколько не умаляло достоинств оружия. Я мог сказать только одно:
– Здорово! Рейтер кивнул:
– Великолепная вещь… Я дрался с ней лет восемь. Но я тебе ее не дам. Тебе нужна приличная железяка на время, а это – друг… Спорить я не посмел. Я выбрал себе фальшион – в другое время он показался бы тяжеловатым, но сейчас мне подумалось, что он подойдет мне лучше всего. Фальшион был простоват, но вполне добротно сработан. Впрочем, плохого оружия здесь не было… Рейтер к моему выбору отнесся спокойно, ничем не выразив свое одобрение или порицание:
– Еще что-то возьмешь? Щит, мизерекорду?… Я отрицательно покачал головой. Мы вернулись на корабль далеко за полночь. До утра было тоже далеко, но я не мог его дожидаться – мне оставалось только набросить наплечный мешок. Я думал, что генерал просто проводит меня до той двери, через которую я попал в корабль и закроет ее за мной. Но мы вышли на палубу вдвоем. Железо глухо гудело под нашими ногами и я опасался, что мы перебудим полгорода. Но Рейтер был спокоен, и мне оставалось хотя бы подражать ему. С моря, нанося туман, дул слабый ветер – было довольно свежо. Наше прощание не затянулось и обошлось без напутственных пожеланий. Генерал спросил:
– Все-таки решил идти на войну?
– Иначе нельзя… – ответил я, – но я уже привык.
– Это хорошо… Береги себя, сынок…
– Я постараюсь… господин генерал. Я спрыгнул на землю и пошел в туман. Пока корабль не скрылся за белесой пеленой, я несколько раз оборачивался
– но генерал продолжал стоять у фальшборта, будто тот капитан, что покидает свой корабль последним. Мне подумалось – этот капитан не покинет свой корабль никогда. Никогда!!!
Восход солнца я встретил еще в городе Рейтера. Я хотел бы убраться как можно скорей, ибо везде мне мерещился призрак генерала. Но мне надо было купить кой-какую мелочь и утро я встретил в забытой всеми корчме, где я тщетно пытался согреться стаканом курного вина. Корчмарь еще до конца не проснулся, равно как и его посетители. К нему зашел молочник, чтобы поделиться последними слухами. Краем уха я услышал:
– Слыхал!?! В магистратуре опять видели призрак генерала… Теперь он ходил еще с каким-то приведением – молодым парнем. Наверное, это сын его нерожденный. Они прошли по второму этажу и ушли в стену. Эта история не умерла – потом я не раз слышал ее в других изложениях все с новыми и новыми подробности. Но я никогда ни опровергал или подтверждал эту историю. Ведь чертовски приятно быть хоть частью легенды. Я покинул города еще до полудня – ушел тихо. Никто не заметил моего исчезновения, равно как никто не знал, что я в этот город входил. Это была личная просьба генерала – он просил, чтобы я не воскресал в его городе. Он предпочитал, чтобы на его родине не воскресали покойники и не происходили чудеса. В соседнем городе я купил себе коня. Во все времена конь под седло стоил дороже, нежели его собрат, впрягаемый в телегу. Но война вызвала кризис перепроизводства. И если демобилизованные тягловые лошади легко раскупались крестьянами и купцами, то ездовым оставался только один путь – на живодерню. Скакуна я купил за смехотворную цену и прежний хозяин гордо именовал его Тля… Когда меня и генерала Рейтера разделяло миль двести, я начал свою трансформацию. Для начала я сбрил волосы– Ади Реннер лысым не был, предпочитая, из прически короткий ежик. Из кармана я вытянул перстень – широкое стальное кольцо с оскаленной волчьей пастью – говорят, что сын кондотьера носил такое же. Говорили так же, что из оружия он предпочитал эсток
– меч-шпагу. Генерал предлагал мне достать такой же, но я отказался, сославшись, что драться панцеропробойником может только совершенный кретин, которым Ади Реннер наверняка и являлся. Еще у него была одна особая примета – одна, но она стоила многих. От уголка правого глаза узкой полосой шло родимое пятно, будто кровавые слезы текли по его щеке. Рейтер, не долго думая, предложил мне сделать татуировку. Когда я заметил, что не хочу оставаться Реннером на всю жизнь, он ответил, что можно татуировку свести. Займет это с полгода и кожа будет как после оспы. Я не согласился. Тогда генерал сварил состав, который я должен был нанести перед своим превращением, а потом – подновлять его хотя бы раз в неделю. И когда я закончил макияж, от меня прежнего почти ничего не осталось. И когда меня спрашивают, кто начал ту войну, я без зазрения совести отвечаю – Ади Реннер.
Я опять стал молодым Я вернулся в весну, которую собирался превратить в войну. Потом говорили, будто я был как ураган. Но это вряд ли: природа не бывает такой разрушительной. В свое оправдание могу сказать, что я убивал только тех, кто не сложил оружие. Но бросать оружие на этой земле считалось плохим тоном. Кровавый след стелился за мной по всему правому берегу: слухи и дурные вести обгоняли меня: скоро на каждом перекрестке судачили о воскресшем Ади Реннере, более кровожадном, нежели ранее. Чуть не на каждой стене появилась бумага, предлагавшая за меня деньги – за живого или мертвого. Мертвым я ценился в половину меньше – и я догадывался, кто собирался оплачивать разницу. Когда я решил, что мне пора, сумма за меня живого перевалила за тысячу серебром. К тому времени меня уже тошнило от такого количества крови: она была везде: на клинке, на одежде. Мне порой казалось, что я дерусь в багровом тумане. Я упился крови – но иначе я не мог. Ровно за две недели до того, как основные силы федератов начали форсирование устья Курух, аналогичную операцию проделал и я. И, хотя, на обоих берегах люди были довольно нервные, я пересек почти без приключений. Почти. Когда я спускался к реке, я нарвался на патрульного с самострелом. Уж не знаю, почему он был один, и почему он просто молча не всадил мне бельт в спину.
– Стой, кто идет, – крикнул он мне. Я обернулся. Он узнал меня. Верней – узнал во мне другого.
– Ты Ади Реннер, – сказал он, наводя на меня свою машинку.
– Брось свою игрушку, – ответил я, – тогда не убью… Он бросил его на землю и скрылся в чаще. Речка была широкой – может с четверть мили в ширину и хотя я переправлялся ночью, на том берегу меня встречало трое. Они были с обнаженными саблями, но драться я не стал, а попросил их отвести к их командиру. Уже к утру я сидел у командующего округа. Воевода предложил мне патент лейтенанта с соответствующей оплатой. Я рассмеялся и попросил патент майора. Исходя из славы Реннера мы сторговались на патенте оберлейтенанта, но с жалованием капитана. Рота, которую я получил под команду, вместо пяти штатных взводов имела только два. В случае вторжения должны были отмобилизироваться еще два, но мне дали ясно понять, чтобы я на них особо не рассчитывал. Так оно и оказалась. Войско мое было сборищем непрофессионалов, волею судеб, примеривших военную форму. Первым делом я переразбил роты по-новому, разделив их на просто плохих солдат и на очень плохих солдат. Нет, я ни в чем их не обвиняю – командир может сколь угодно выговаривать своим солдатам, но ругать их за глаза не имеет права. Да, я гнал их в бой – но я дрался вместе с ними, дрался впереди их… И моя рота дралась неплохо – во всяком случае не хуже остальных. Но это уже ничего не меняло…
Когда федераты начали переправу через Курух, в их первом эшелоне двигалось семь дивизий. На нашем берегу им противостояло пять дивизий. Казалось бы разрыв не такой большой, но только на первый взгляд. Моя рота являлась не единственной некомплектной – такое положение было хроническим: недомобилизированные роты собирались в недоформированные батальоны. Они составляли неполные полки, те, в свою очередь – неукомплектованные бригады, дивизии… В общем против полновесных семидесяти тысяч было выставлено только двадцать. И еще – семь дивизий шли в первой линии – у нас же первая линия была последней. И вот, в одно утро, когда пойма была затянута туманом федераты начали наступление. Первые лодки появились еще до того, как начало светать. Нашим единственным шансом было уничтожать их быстрей, чем они высаживаются. Выше по течению стали лить на воду масло и нефть и скоро вся река пылала, будто она несла не воду, а лаву. Это задержало их на некоторое время – кое-где нам даже пробиться к воде. Но федераты стянули свои войска на плацдармы и как только огонь потух, к ним начало переправляться подкрепление и уже к ночи того же дня им удалось выдвинуться миль на семь. Ночью переправилась кавалерия, утром саперы начали наводить первые понтоны. Наша кампания была проиграна – во избежания котлов пришел приказ отойти. Дороги войны опять свели меня с воеводой – моя рота оказалась его передним краем. Старик, наверное, не сильно верил в верность наемников, и был удивлен, что я еще вместе с ними. К тому времени мои потери были столь значительными, что я подумывал свети солдат в одну роту, но он приказал нам отойти для пополнения. Я бы хотел иной участи, но воевода оставил нас в качестве личного резерва, впрочем не брезгуя затыкать нами иные бреши. Но оттеснив нас миль на сорок, федераты неожиданно остановились. Когда это произошло, на передний край прибыл воевода. Я встретил его.
– Ты еще жив, кондотьер? – спросил он, сползая с лошади.
– А как же…
– Поговорим?
– Будет о чем – обязательно поговорим… – согласился я. Но я был ему нужен не как собеседник – ему был необходим человек, который сможет его выслушать. Старика тревожила передышка – он ожидал, что его будут давить до конца. По всем расчетам переправу враг уже завершил, но почему-то не наступал. Мы зализывали раны, готовили укрепления – но что-то было здесь не так.
– Они могут захватить землю, – рассуждал воевода: но их здесь никогда не полюбят. В лучшем случае они с нее сбегут, в худшем – в нее зароют… Осматривая позиции, он задумчиво проговорил:
– Они опаздывают, на этот рубеж они должны были выйти еще вчера утром… И тут мне вспомнились слова генерала Рейтера:
– Отводите левый фланг, – чуть не заорал я, – они будут высаживать десант с моря! Отводите, пока не поздно…
Мы почти успели – успели, но не все. Воевода войска не отвел, но перегруппировался выставив заслон по побережью. У меня отобрали предпоследний взвод – я отдал второй. Потом наши планы рухнули – мы попали в мешок. Их планы тоже не удались – горловину мешка перетянуть они не успели. По ней многим удалось уйти за границу. Вопреки всем правилам, воевода ушел из котла одним из последних. Если не последним. Когда мы уже снимались с наших позиций, он окликнул меня:
– Ади… Я уже привык отзываться на чужое имя.
– Да, мой командир… Это становилось смешным – до нашего полного разгрома оставались если не часы, то никак не больше дня.
– Ади, я попрошу тебя об одной вещи… Не смог бы ты и твои люди прикрыть наш отход? Прости, что прошу тебя об услуге, за которую не смогу расплатиться, но…
– Мы это сделаем, – ответил я. Я думал, что он уже уйдет, но сделав пару шагов, он обернулся:
– Ади…
– Да?
– Чтобы там о тебе не говорили – ты славный парень… Больше я его не видел.
На опушке леса нам срубили простенькую баррикаду. Я ждал атаки еще до полудня, но их наступление развивалось преступно осторожно. Солдаты сидели у баррикады, молясь всем богам подряд и клеймя свою жизнь. Но не побежал никто. Когда солнце начало последнюю четверть своего пути, я подумал, что воевода уже успел достаточно отвести остатки войск. Я посмотрел по сторонам и понял глупость нашего положения. Я понимал: обороняться на этих позициях – безумие. Да, у меня были здесь кой-какие дела. Я должен бы попасть в плен – сейчас или никогда. Но причем здесь остальные солдаты? И тут я сделал то, чего никогда бы не сделал настоящий Ади Реннер.
– Капрал, – бросил я, – отводи людей. Я постараюсь их задержать. Когда появился авангард врага я потушил их как свечи. Конечно, этим я их немного задержал – лишенные разведки они не могли двигаться также быстро. Когда подошла основная группа, я стоял на дороге, перемазанный кровью с ног до головы – кровь уже начала подсыхать и мерзко щипала. Первый всадник попытался смести меня с дороги не останавливаясь и не задумываясь, за что жестоко и поплатился – думать нужно всегда. Потом было еще пятеро – я уложил и их, хотя кто-то и сумел расцарапать мне плечо. К тому времени вокруг нас собралась чуть не вся их рота. Они были профессионалами, которые не испытывали ко мне никаких чувств и они уже начали заключать пари, сколько я еще убью, пока не уложат меня. Я не уложил никого. Нападать первым я не стал, а их командир выставил передо мною с два десятка арбалетчиков.
– Бросай свою бритву, солдат! Ты славно дрался, но сегодня не твой день… Я бросил меч на камень и переломал его ударом каблука. И засмеялся.
Странно, но те, кто пленил меня, даже не отобрали у меня ремень. Они накормили меня, не поинтересовавшись моим именем. Воды у них было мало, посему я не мог умыть лица и никто не замечал пятна на лице… Я мог бежать от них в любой момент, может статься, они сами были бы этому рады. Я бродил меж ними, грелся у их костров, ел кашу из их котлов. Они были солдатами и относились ко мне тоже как к солдату, одетому в другую форму. Солдаты беззлобно шутили – я острил в ответ. Может статься, я недавно убивал их друзей – но превратности военных дорог приводили к тому, что вчерашние пленники воскресали в иной униформе – уже командирами тех, кто брал его в плен. Наконец, меня передали в полевую разведку. Там долго не могли поверить в свою удачу. Они вертели в руках мой офицерский жетон, будто опасаясь подделки. Но он был самым настоящим, не настоящим было имя – но откуда им было знать об этом. Я идеально подходил под описание – мне играли на руку все слухи и их разведданные. Допрос длился от рассвета до полудня.
– А ведь вы могли драться вместе с нами, – бросили мне среди прочего.
– Запросто, –ответил я, – моя голова оценена в тысячу, дайте мне четверть этой суммы, вашу униформу и подходящую войну…
– Может мы так и сделаем…
Но не сделали – никто не стал предлагать мне деньги. Меня и не убили – тоже хорошо. Признаться, я не ожидал от них ни того, ни другого. Они отлично понимали
– что деньги, это еще не все. Деньги имеют свойства обесцениваться и заканчиваться. К тому же деньги – это не люди: их жалко. Они предпочли бы перековать меня под свою идею, дабы пользовать меня бесплатно. Моя дорога лежала в Школу – даже если меня не изменят – будет недурственное наглядное пособие. Но сначала меня отправили в тыл. На четвертый день мой конвой прибыл в лагерь военнопленных уже на том берегу. Он был большим – очевидно их командование собиралось считать пленных акрами. Но пленных было мало – охват у федератов не удался. Лагерь был совместным – в иных кампаниях разделяли пленных офицеров и рядовых, но здесь считали, что офицер должны разделять со своими солдатами все тяготы. И знакомых я не встретил никого – не успел. Бывали случаи, что офицеры отказывались следовать с солдатами, но здесь солдаты отказались от своего командира. Я успел только умыться – смыть пыль дорог. И когда я возвращался в барак, на моей дороге появился пленный. Я его не знал, что не мешало ему знать обо мне.
– Ты – Реннер. Я тебя ненавижу… Ади Реннера ненавидели многие –он мог себе это позволить.
– И что с того?
– Тебя убьют! Не я так кто-то другой – придушат во сне… Вокруг нас начала собираться толпа. Почувствовав неладное, появилась охрана.
– Я дрался вместе с вами, – напомнил я солдату. Но это было напрасно:
– Ты дрался не потому, что защищал свой дом, а потому что любишь убивать! Ты чудовище! Этот лагерь слишком тесен для нас обоих! Он почему-то разозлил меня.
– Нет проблем, – ответил я, – Тебя сразу убить или будут какие-то просьбы?
– Господин оберлейтенант, – сказал один охранник, мы должны вас изолировать… Для вашей же безопасности… Я посмотрел по сторонам, но мне никто не сочувствовал. Может быть только охранники…
– Ведите, – согласился я.
Так я попал в карцер. Строители лагеря не думали, что возникнет нужда в одиночках, посему единственно приемлемым местом для моего заключения оказался карцер. Там было довольно прохладно, что в нарождающемся лете являло даже определенное преимущество. Мое положение было довольно неплохим: я спал, сколько хотел, жаловаться на кормежку тоже не приходилось. Когда стало холодно я потребовал еще одно одеяло и мне его дали. Дважды в день меня выводили на прогулку, впрочем рассчитав время так, чтобы я не пересекался с остальными заключенными. Чтобы скрасить скуку мне даже нашли какую-то книжонку – наверняка единственную в лагере. То был любовный роман – книга совсем не в моем вкусе и я цедил ее по дюжине страниц в день. Охранники относились ко мне с почтением, а я не доставлял им особых хлопот. Такое положение устраивало нас всех. И вот однажды на двери в камеру открылось окошко – я лежал на нарах и обернулся на шум. Кто-то смотрел на меня – я на них. Такое бывало и ранее – тюремщики проверяли не сбежал ли я и в добром ли здравии. Но в тот день меня разглядывали долго. Я понял – в лагерь прибыли селекционеры. Я ждал их раньше – на этой войне у них было не много работы… Когда окошко закрылось я вздохнул и принялся распарывать подкладку кителя
– в маленьких кисетах лежали вытяжки, которыми снабдил меня генерал. Из содержимого я сделал состряпал мазь и сварил настойку. Мазью я подновил родимое пятно, а настойку оставил остывать на окне. Я вернулся к чтению, но книга, и прежде бестолковая, теперь и вовсе не воспринималась. Наконец подали ужин. Я отставил тарелку и выпил зелье – и чуть не после первой ложки похлебки почувствовал легкое жжение. Рейтер предупреждал, что его отвар будет реагировать с пардиумом довольно бурно. Странно, никогда не упоминалось, чтобы Реннер пользовался магией – тем не менее, селекционеры решили перестраховаться, тем более, что повод был. После ужина я отбросил книгу и попытался уснуть. Но сон не шел. Я понимал
– это начало конца – конца или их, или моего. Нашего… И мне нужны были силы. Сперва мне казалось, что заснуть мешает свет – тогда я занавесил окно, повесив на решетку свою китель. Но спать не хотелось – в голову лезли всякие мысли. Я в уме мерил землю, чертил карты времени. Все я же заснул. Меня разбудили очень осторожно. Кто-то легко тряс меня за плечо –я открыл глаза.
– Господин оберлейтенант… Вам пора… Конечно пора. Давно пора…
Ади Реннер умер во второй раз. Как гласили сводки новостей федератов, военный преступник Ади Ферд Ше Реннер был повешен в одном из лагерей военнопленных, труп его сожжен, а прах развеян по ветру. И опять никто не видел его трупа – стало быть ничего не мешает ему воскреснуть третий раз. Хотя, я думаю, никакой казни не было. Скорей всего рано утром повесили труп, помершего, скажем, в лазарете. Чтобы никто не смог его опознать, позже его сожгли – так из одного покойника получилось два. Но тогда я об этом не знал – я опять был в дороге. Людям вокруг меня опять казалось, что они выбирают дороги за меня – но я-то знаю: все было не так. Они не могли выбрать другую дорогу. В этот раз все было по-иному. Конвой шел вне расписания – он включал только меня и четырех конвоиров. Мы почти не делали остановок – иногда нас встречали в условленных местах, кормили, конвоиры менялись, и конвой несся дальше. И если в прошлый раз под меня определили мерина, то теперь мне подвели скакуна – довольно неплохого, хотя и неприметного с виду. Конвоирам было запрещено общаться со мной и с кем-либо, раскрывать цель своего движения. Но это было лишним – магические сообщения обгоняли нас – и перед нами заранее подымали шлагбаумы, опускали мосты, перекрывали движение по дорогам. Мы проносились мимо, подняв пыль – нас провожали взглядом, пытаясь понять – что сон сей значил… Все оказалось так как я и рассчитывал – через три дня пути мы остановились у Стены, через которая окружала школу. Нас уже ждали – с той и этой стороны. Магик прошептал заклинание, расплывчатые силуэты по ту сторону Стены стали набирать четкость, потом вдруг вздрогнули и опять проявились – ворота были открыты. Мне приказали спешиться, и в одиночку я перешел на территорию школы. Среди встречающих я не увидел никого из знакомых мне. Стало быть, они не знали прежнего меня – для них я был Ади Реннером. С меня сняли стальные перчатки – странно, в прошлый раз, мне они показались будто многопудовыми, сейчас я стряхнул со своих рук будто варежки. Я встряхнул руками – мои тюремщики напряглись: они ожидали мою попытку воспользоваться магией. Но я просто разминал руки. Пока мы шли к школе, новый комендант зачитывал правила заведения. Он не знал, что я изучил их наизусть. Я слушал его в пол-уха и его речь сливалась в единый рефрен: «Смерть, смерть, смерть…» Это точно, – подумалось мне, – скоро смерти здесь будет предостаточно. Я с интересом рассматривал здание – его подновили, подчистили, но в целом оно было все тем же – моей школой. Переступив порог, я остановился, вдыхая воздух школы. Здесь тоже все было по-прежнему: из столовой доносился запах сдобы. Я втянул его полной грудью – он мешался с дымом костра, что горел на заднем дворе, с пылью, с запахом краски. Из зала едва уловимо тянуло потом. На какое-то время мне показалось, что все это было зря, что ничего не изменилось, что не было моего побега, что год прошел зря, если он вообще был. Я почувствовал себя маленьким – на меня давили стены, время и пространство. Я зажмурился и встряхнул головой – наваждение прошло. Мой конвоир решил, что я голоден.
– К обеду вы не успели, но вечером тебя покормят, – сказал кто-то, подталкивая меня в спину: Проходи…
– Не толкайся, – ответил я, – сам пойду… Хотя я не ел почти всю дорогу, есть мне не хотелось. Обычно после долгой дороги я не мог съесть и кусок, пока желудок не успокаивался. Потом меня занесли в гроссбух школы, я получил номер и жетон пленного. Я бы дорого дал, чтобы узнать, что значится напротив моего прежнего имени, но это представлялось невозможным. Главная книга тоже была другой… Могло показаться, что в школе поменялось все. Но, конечно это было не так.
Кастелян внимательно осмотрел меня своим единственным глазом. Я выдержал взгляд, хотя, кажется, побледнел, как покойник. Я ждал, что он даст сигнал страже, но кастелян молчал. Моя авантюра была на грани срыва – в школе поменялось многое, но кастеляна не сменили. А что с ним оставалось делать – стар да увечен он воевать, дела его – тряпки и бумаги. Но он стал для меня страшнее всех армий мира. Когда я увидел его силуэт в дверях кладовой, я чуть не запаниковал. Он стоял ко мне спиной, но я узнал его и уже собирался смять охрану, чтобы освободить себе путь к новому бегству. Но я все же успокоился: пусть он узнает меня, но что они мне могут мне сделать? Убивать расточительно, отправить меня в лагерь с более строгим режимом они не могли, ибо самой строгой была эта школа. Они могли посадить меня под усиленную охрану, но это не имело никакого значения, ибо я все равно был сильней их всех вокруг. Я вернулся сюда не просто так – у меня была цель. Все остальное было неважно… Но сигнала тревоги не последовало. Кастелян прищурил глаз, пристально глядя на меня. Он рассматривал меня с ног до головы, будто проверяя выдержат ли мои нервы. Но выдержал – я оказался немного сильней, чем я сам предполагал. Кастелян повернулся, пошарил по полкам и собрал мне постельное белье. Он вложил его мне в руки и на секунду наши руки соприкоснулись. Он был холоден будто жаба. Точно покойник, – пронеслось в мозгу.
– Свободен… – наконец сказал он. Он меня не узнал, – думал я, когда меня вели по коридору. – Ведь я год только то и делал, что менялся.
Меня определили в комнату на втором этаже, почти по середине коридора, за две двери до моего прошлого жилища. Из четырех коек была занята только одна– справа под окном лежал парень, погруженный в чтение. Когда я вошел, он аккуратно заложил страницу, отложил книгу и посмотрел не меня. Я не стал здороваться. Он тоже молчал. Я бросил на кровать матрац и белье и присел Мне хотелось спать – я бредил кроватью, койкой, нарами, хоть какой-то горизонтальной поверхностью. Я присел на койку. В коридоре грохотали сапоги – звук становился все тише. Это уходили мои конвоиры. Наконец шум затих где-то на лестнице – коридор был свободен…
– Тот кто спал на этой койке, умер вчера утром… – были первые слова, которые я услышал от нового сокамерника.
– Будешь много разговаривать, – ответил я, – к вечеру и твоя кровать освободится… Он что-то пробормотал, и вернулся к своей книге. Я раскатал матрац, но заправлять постель не стал, выдернув из белья полотенце.
– Душ сегодня работает? – спросил я. Мой сокамерник с удивлением посмотрел на меня и кивнул. Я вышел из комнаты и побрел в подвал. На лестнице я снял фонарь, но в душ спускаться не стал. Сойдя с лестницы, я нырнул под нее, туда где был вход в туннель. Могло статься, что потом у меня не будет времени, чтобы забрать книги. Если вдруг кто не знает, я скажу: любовь к чтению иногда летальна. Не всегда, конечно, но случаи бывали…
Крышка стала на место – в штреке стало довольно темно. Я зажег фонарь – магией пользоваться не хотелось. Все было совсем как в последний мой визит сюда – только кое-где осыпалась земля, но новой выемки грунта видно не было. Это могло значить две вещи – или у нового выпуска не хватило мозгов найти этот туннель. Или же у них хватило ума его не рыть. В самом дальнем углу что-то зашевелилось – сперва я подумал, что это крысы. В былые времена они здесь водились, но прошлый выпуск переловил их всех, сделав грызунов пленниками пленников. Крысы стали домашними питомцами, любимыми животными… Но то была не крыса. То, что я сначала принял за обвалившуюся породу, оказался сидячим человеком. Опираясь на саблю он поднялся – это был кастелян.
– Я ждал тебя… – сказал он.
– А я тебя – нет. – признался я.
– Я знал, что ты вернешься… – продолжал он, будто не услышал, – после твоего побега полетело много голов. Бывшего директора отправили на фронт… Он уже погиб.
– Я рад…
– Знаешь, когда ты бежал, большинство тебя возненавидело – тебе прочили большое будущее. Но я тебя тогда не возненавидел…Знаешь почему? Я знал. Он ненавидел меня раньше.
– И что с того? – спросил я. Но он опять проигнорировал меня.
– Знаешь, бюрократия придумана системой для своей защиты. Когда ты бежал, я пришел забирать твое белье, но недосчитался одной простыни. Той простыни, в которую ты завернул свои никчемные бумаги… И когда я нашел их я понял – ты вернешься. И вот, сегодня утром я увидел тебя в окно. И понял, что справедливость все же есть… Ты умрешь…
– А как же, – согласился я, все мы умрем рано или поздно.
– Ты умрешь сегодня… Сейчас.
– Ты всегда был неважным предсказателем. А в добавок еще слишком самоуверенным. Неужели ты подумал, что сможешь убить меня сам? Да ты рехнулся!
– Когда я узнал тебя, я мог позвать охрану, чтобы они убили тебя… Но я убью тебя сам! Я рассмеялся – он захохотал в ответ. А потом я его убил. Убил, не обращая внимания на меч и его самоуверенность. Одним заклинанием, я впаял его в стену, что была за ним. На его лице застыло удивление – он выглядел будто древняя стрекоза, застывшая в янтаре. Я подошел ближе – стена стала совершенно гладкая и твердая будто стекло – достать мои книги теперь не представлялось возможным. С пояса кастеляна я сорвал ключи а из руки вырвал саблю – он сжимал ее крепко, и мне пришлось разжимать пальцы по одному. Потом я все же пошел в душ, чтобы смыть пыль грязь и кровь – свою и чужую. Вода как всегда была ледяной, но я не чувствовал холода. Удары воды стегали будто пощечины, но я подставлял им лицо, глубоко вдыхая холодный воздух. Не спать, – твердил я себе, – не спать. Еще не время.
После родниковой воды кожа горела холодным огнем, и обычно холодные сквозняки этого здания казались пустынными ветрами. Я повесил фонарь на место и вернулся в комнату. Мой сокамерник все так же лежал на кровати, погруженный в чтение. Пока меня не было, он даже не сменил позу. Когда за мной хлопнула дверь, он посмотрел на меня поверх страниц. Он был хорошим учеником этой школы. Только выдержав паузу, он спросил:
– Где ты взял меч?
– В оружейной… Хочешь – пойди, возьми и себе – я зашвырнул в него связкой ключей. Он поймал ее и с удивлением стал рассматривать. Я развернулся, подхватил с койки плащ, и вышел из комнаты. Коридор был пуст, я прошел его вслушиваясь в свои шаги– не слишком ли громкие, не тревожат ли они чей-то сон. Но пока на мое движение никто не обращал внимания. Школа будто вымерла и отчасти это было правдой. На площадке я остановился, огляделся и прислушался. Везде было тихо. Через сетку балкончика можно было видеть часть вестибюля – его заливало солнце, отражаясь от плит. Наконец, я повернулся к двери – больше всего я боялся, что она будет открыта. Но тяжелые замки были на месте. Стало быть мой путь был не напрасен – они запирали, то, что было моей целью. Я ждал этого почти два года и наконец был готов открыть эту дверь. Я закрыл глаза, положив руку на замки и прошептал заклинание. Мне понадобилось совсем немного времени чтобы понять их – замкам ничего не осталось, как открыться. За дверями была небольшая зала. Она была абсолютно пуста – деревянный пол, голые стены. Два окна выходили на парадный двор –они были забраны стальной паутиной. И четыре двери. Архитектор, что строил это здание, особым разнообразием не отличался – такое же расположение комнат было и этажом выше. Я осторожно прикрыл двери за собой. Мне казалось, что они будут нещадно скрипеть, но петли были хорошо смазаны. Я распахнул дверь, что была сразу слева. Она была там. Когда я вошел, она смотрела в окно. Я залюбовался ею. Остановился и, кажется, затаил дыхание – мне не хотелось разрушать это мгновение. Наконец, она обернулась ко мне.
– Я звала тебя… – сказала она.
– Я слышал.
– Я ждала тебя… – она не добавила «слишком долго», но я это знал и сам.
– Дорога оказалась длинной…
Это была первая резня, к которой я имел некоторое отношение, но в которой не участвовал. За стенами рекой лилась кровь – иногда до нас долетали крики. Краем сознания я их замечал, но сегодня это было неважно – я собирался обдумать их позже. Гораздо позже. Мы были вместе – мы разговаривали. То был странный разговор – окажись рядом кто-то еще, он бы решил, что слышит речи двух сумасшедших. Я ей о чем-то рассказывал – она мне тоже что-то говорила. Мы произносили слова разом, но слышали и понимали друг друга. Нам надо было сказать очень многое, поэтому мы забывали о молчании. Я рассказывал ей о дорогах, движении и перекрестках, она мне о времени, терпении и ожидании. Я знакомил ее с моими попутчиками , друзьями – они склоняли головы и растворялись в темноте ибо многие из них были мертвы. Она поведала, о чем шепчут камни этого здания, когда они думают, что их никто не слышит, о том как можно представить весь мир по одному солнечному лучу. Я заснул, положив голову ей на колени. Кажется, мне никогда не было так спокойно и уютно. Последние два года –точно не было…
А проснулся я уже утром. Она спала, и я не стал ее будить. У меня были еще дела – мужские дела Я вышел в коридор, осторожно закрыв за собою все двери. Школа уже была не та. Я видел то, что оставил по себе бунт – коридоры были пусты. Местами стекла в окнах были выбиты. Этого я не мог понять – бунт бунтом, но зачем стекла бить? Они-то совсем не причем. Я поднялся на этаж вверх – там тоже никого не было. Тогда я спустился на первый этаж. В учительскую я даже не стал заходить, осмотрев ее с порога – было очевидно, что никого живого в ней не могло быть. Кровь уже засохла и вытекла сквозь щели в полу, но бойня все равно осталась бойней. Это было не поле боя, это была даже не хладнокровная бойня – это была вакханалия убийц. Я нашел их в столовой – они сидели в уголке, освещенном еще слабым утренним солнцем. Они грелись на нем, пытаясь отогреться от ледяного дыхания смерти. Наверное, они так и провели ночь – вне своих комнат. Вчерашние убийцы жались в поисках тепла друг к другу, будто кутята. Они даже не сходили за одеялами – может испугались… Я представлял их положение – они мучались похмельем победы. Это был образец слепого бунта – без подготовки, а значит и без цели. Бунт обреченных – бунт обреченный. И те, кто вчера бросался в бой впереди всех, сейчас пытался понять, что они наделали. Их беда была в том, что у них отсутствовал план. К счастью, это было частью моего плана. Доски заскрипели под моими ногами, слабый шум всполошил их будто воробьев.
– Смотрите-ка, еще кто-то остался, – бросил кто-то. Двое шагнули на меня, на ходу обнажая клинки. Я приготовился к бою, но их остановили…
– Стойте, это тот, кто дал мне ключи… Я прошел мимо них и зашел на кухню. В посудомойке выдернул миску и ложку. В котлах я нашел немного похлебки и кусок хлеба. Хлеб был черствым, а похлебка холодной, и я разогрел ее, насыпав туда перца. Похоже, мятежники даже не стали готовить себе еду. Забыли поесть… Что ж: дети и есть дети… Я сел за стол напротив них и принялся за трапезу. Они смотрели на меня, но я молчал – я был занят завтраком. Вчера меня будто обещали накормить, но тюремщикам было не до того. И я их не винил. Оприходовав где-то с половину тарелки я поднял голову. Я спросил:
– Кого-то в плен взяли?..
– А зачем?
– Дурачье! Если бы у вас было ума чуть больше, чем у жабы шерсти, вы бы подумали, о том, что будет дальше. Как вы собираетесь выбираться из этой мясорубки? Они не ответили. Этого в их плане не было – так далеко их мысль не заходила.
– Все ясно… Кто у вас командир? Неуверенно поднялось две руки. Я кивнул:
– Вы низложены… До выхода из этих стен командование я беру на себя.
– Не слишком ли много ты берешь на себя?
– На себя я беру по себе… Если кто не согласен – может попробовать оспорить.
– А кто ты вообще такой?
– Оберлейтенант… – на звание я имел право, но насчет имени я был не уверен, – оберлейтенант Дже Кано. К тому времени тарелка была почти пуста. Я уже наелся и собирался оставить тарелку с недоеденным, но решил, что это может быть неправильно истолковано. Я отложил ложку и вылил остатки себе в рот. Потом поднялся и подошел к бочкам с водой. Когда я напился, я сказал:
– За дело, господа…
– За какое? – спросил кто-то.
– Для начала сварите себе что-то пожрать… Похлебка уже скисать стала…
Зачем мне все это было нужно? Я добился своего еще в первую ночь, и ничего мне не мешало уйти тем же путем, которым я бежал уже один раз. Она легко могла бы последовать за мной – в науке полета мало кто осведомлен лучше ведьмы. Пусть и молодой ведьмы. Но я остался. Мы остались. Превратив пленников в свое орудие, я стал им обязан. Он убивали вместо меня, убивали, чтобы у нас была та ночь. Они об этом не знали, но что это меняет… И еще – федераты растили чудовище. От него ожидалось многое… Я же хотел выпустить монстра, дабы он показал, чего он стоит, чтобы каждый пленник предъявил счет – за себя, за тех, кто не дошел. Особого плана у меня не было. Иначе быть и не могло. Я не ожидал, что кого-то возьмут в плен, еще меньше надеялся на то, что пленный будет с нами сотрудничать. Скорей пленник представлял бы для нас не помощь а помеху – скажем, в код передаваемых сообщений он легко мог ввернуть какую-то поганку, подать тайный сигнал тревоги. Я даже не пытался проломать их кода, хотя кой-какие бумаги в несгораемых я нашел. Обе шифромашины я просто расколошматил двумя ударами кочерги, дабы ни у кого не возникло желания ею баловаться. Таким образом, однажды школа не вышла на связь. Просто замолчала – где-то там кто-то нахмурил брови. Со школой произошло что-то не то, но что именно никто не мог предположить – как я узнал после, шифровальщик не успел отбить сигнал тревоги. Логичней предположить, что к нам отправят отряд, который вскроет стену и проверит, что произошло за Стеной школы. Это был наш единственный шанс. Если отряд не вернется, то второй отряд никто отправлять не станет – нас просто раздавят каким-нибудь изощренным заклинанием. Больше всего я боялся не отряда, а одного человека – Равиру Проду, но по неизвестным причинам она не появилась. Они могли бы выбросить десант через телепорты, тем самым сведя наши шансы на нет, но полевые командиры не очень верят в боевые телепорты, более полагаясь на старую надежную сталь. Никто не знал, каким будет этот отряд, сколько в нем будет бойцов, когда он подойдет. Нам оставалось только ждать.
И как бы кратко я не рассказал о дне нашего освобождения, все было еще быстрей. Рано утром, в умирающей темноте караул заметил что-то. Такое случалось и раньше – я спал урывками, потому что меня постоянно будили. Я подымал тревогу и подымался в небо. Каждый раз тревога оказывалась ложной – шалили дети, солнце отбрасывало блик или просто у дежурных сдавали нервы. Но не в то утро. Когда я вылетел за Стену, я увидел возле нее двух солдат – они тщетно пытались рассмотреть что-то через белесый магический туман. Глупая идея – они не увидели ничего, но зато обнаружили себя, потеряв время. Если бы они ударили сходу, у них бы появился шанс. Но они действовали по уставу. В лабиринте улиц стояли остальные– их было не больше десяти дюжин. Выходит, они не сильно высоко оценивали нас, коль решили, что обойдутся одной бандерой. Я не вернулся в положенное время – стало быть за Стеной напряглась живая пружина. Там, внизу, медленно уползала в подворотни ночь, но наверху уже вовсю светило солнце. Я сел на крышу одного из домов, что окружали школу и принял человеческий облик. А дальше был бой – они ринулись из переулков к школе. Их магики открыли проход, но колона не успела ворваться в двор. Почти у самого проема я зажег дерево – оно сгорело в одно мгновение, ослепив нападающих. А им навстречу уже двигался поток тех, кому надоело быть пленниками. Какой-то магик попытался закрыть проход, но раздавило только двоих последних. Это не имело уже никакого значения – зверь вырвался на свободу. Я услышал за своей спиной шум. Даже не оборачиваясь, я знал, что это она.
– Нужна помощь?
– Зачем? Им уже ничего не поможет… Она подошла и стала на самый край. На секунду мне стало страшно за нее – восходящее солнце нежно очерчивало ее силуэт и она казалась такой хрупкой.
– Не поможет кому?…
– И тем и тем…
Я дал им время до полудня на разграбление города. Иным может показаться, что этого мало, но они были талантливыми мародерами. Я знал, что они будут убивать, насиловать, грабить – что ж мне надо было, чтобы зверь оскалил пасть, чтобы федераты вдохнули вонь, того, что сами вырастили. Я тоже грабил – моей жертвой стала книжная лавчонка. Выбор там был невелик, книги дешевыми и откровенно неважными. Я нашел только неплохое издание «Книги дорог» – не самого дурного путеводителя по жизни. Может статься, я бы расплатился за товар, но денег у меня просто не было. Но только до полудня – в последнюю ночь я сказал им, что они могут делать что угодно, но когда тень будет самой короткой, мы должны покинуть город ибо где-то придет в движение машина, единственной целью которой будет их раздавить. И они успели. Вчерашние пленники не стали отягощать себя излишней поклажей, но я был уверен, что самое необходимое они взяли. Мы тронулись в путь – может быть, если бы я пересчитывал людей, я бы не досчитался нескольких. Вряд ли их убили, скорей они не захотели быть вместе с нами – что ж я верю в выбор и желаю им доброго пути. Она была рядом. В дорогу она одела мужской костюм, но волосы распустила. Прекрасные рыжие волосы, которые горели будто осенний лист. Где-то далеко, в холодных кабинетах их Генштаба наносили наш маршрут, определяя, где нам поставить заслон, вычисляя, какой город является моей целью. Но моей целью был не город – я вел их к перекрестку. К месту, где расходилось семь дорог. И когда мы подошли к развязке, я остановил колонну. Развернув коня, я бросил:
– Господа, всем спасибо, все свободны… Я складываю с себя командование. Они зашумели. Но я разучился ходить в ногу и хотел отучить их от этой дурной привычки.
– Поехали? – Спросил я у нее.
– Скажи им хоть пару слов…
– Я сегодня не в настроении для проповедей. Пусть идут и ищут свою дорогу. Умный найдет сам, дураков не жалко… Так оно и вышло. В тот день у меня была под командованием отряд чудовищ. Может, он был не столь многочисленным, зато являлся мобильным, отлично обученным и стоил бригады. Но я распустил их, заставил выбрать каждого свою дорогу. Некоторые объединились в маленькие группы, большинство стали одиночками. Кому как удобней. Были и такие, которые через некоторое время собрали свои личные армии – партизанские группы, команды диверсантов Я потушил факел, но разбросал искры. Такие искры, что позже озарили всю землю пожарищами. Как бы там ни было, к следующему перекрестку мы подъехали вдвоем. Три дороги было на моем пути – опять три дороги…
– Какая из них наша? – спросила она.
– Какую ты выберешь… Я дарю тебе любую.
– Новая дорога, новая война, – она была не только красива, но и умна. Очень умна…
– Везде война. – Ответил я.
– Тогда дорога не важна… Начиналась ночь. Последняя ночь весны. Когда она умрет, она оставит после себя ребенка – лето. Начиналась новая жизнь. Что-то умерло во мне, но это не имело никакого значения, ибо я слышал, что новое уже зреет. Нам было плевать на границы, государства, императоров – наше государство было с нами. Мне не хотелось верить, что это напрасно.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги