Ворота времени (Повесть и рассказы)

Валентина Ивановна МИШАНИНА

Ворота времени

Повесть и рассказы

Перевод с мордовского-мокша автора

Лирическая повесть и рассказы молодой писательницы рисуют взаимоотношения детей и взрослых - в трудные послевоенные годы и а наши дни.

________________________________________________________________

СОДЕРЖАНИЕ:

ВОРОТА ВРЕМЕНИ. Повесть

Нежданная гостья

Ворота времени

Калиновые сережки

Друг мой Тихоня

В жатву

Лестница

В школу

Дорога к синему небу

Друга познают в беде

Взрослый ли человек Вася

Как сватали мою мать

Зимушка-зима

Коричневые листочки

Ради чего живешь на земле

Колхозное собрание

Звезда счастья

Запах весны

СЕРЕБРЯНАЯ РАКУШКА. Легенда

РАССКАЗЫ

Друзья

Митина бабушка

Наказание

В старом доме

На теплой печке

Пятнистый котенок

На ветле

Когда приходит счастье

Цветы луговые

________________________________________________________________

ВОРОТА ВРЕМЕНИ

Повесть

НЕЖДАННАЯ ГОСТЬЯ

Ночью мне приснился странный сон. Будто я вдруг превратилась в падающую звезду. Мне жарко, потому что я горю; мне страшно, потому что я падаю. Я думаю, что если упаду на землю, то, наверное, разобьюсь. И вот я уже на земле, и мне совсем не больно, наоборот, легко и радостно, что наконец долетела. Осматриваюсь. Вокруг меня трава будто синяя-синяя... Но это уже не из моего сна. Похожие сны виделись моему другу детства, светловолосому мальчику с синими глазами - Димке Тиянову, или Тихоне, как называла его детвора нашей улицы. Попозже я расскажу о нем. А сейчас я проснулась. И мне хорошо оттого, что я больше уже не горю и не падаю. В моей комнате светло. В окно безмолвно заглядывает удивленная луна. Ночью, когда луна смотрит на меня, почему-то мне снятся странные сны.

Я лежу с открытыми глазами и думаю о падающих звездах. Когда-то давно я мечтала поймать такую звезду своими руками. Надо же, мечтала поймать настоящую звезду...

Глаза мои снова смежает сон, и я опять куда-то лечу... Потом слышу, как с тихим скрипом открывается дверь. Приподнимаю голову и вижу, что в мою комнату вошел кто-то одетый во все черное. Черное привидение! От страха я вся сжалась так, что тело онемело.

- Кто это? - едва слышно прошептала я.

- Напугала? А я думала, крепко спишь, - заговорило привидение знакомым мне голосом.

Да ведь это моя бабушка! Я вскочила с постели.

- Узнала? А я думала, и не вспомнишь. Давно оперилась, давно покинула нас. И тебе поди уж годиков двадцать - тридцать. - У бабушки тихий со скрипом голос, сменяющийся то вздохом, то стоном. Так обычно скрипит старое дерево в ветреную погоду. Она медленно развязывает платок. Вот так всегда делала, бывало, зайдет к нам в избу и неторопливо начнет раздеваться.

- Бабушка! Бабка Мария! - бормочу я и хочу помочь ей раздеться.

Но она отводит мои руки и говорит:

- Я уж сама не помню, сколько лет я бабка Мария. - Кладет платок на спинку стула, потом садится спиной к окну, лицо ее остается в тени.

- Сейчас я чай приготовлю, - и протягиваю руку, чтобы включить свет. Она останавливает меня.

- Погоди, погоди. Дай продохнуть немного, свет больно уж глаза режет. Давай так посидим маленько...

Лунный свет истаял в комнате. Время уже за полночь. Бабушка, и вправду похожая на черное привидение, сидит подле меня. И тут у меня промелькнуло в голове: как она смогла попасть в комнату? Ведь входная дверь заперта на замок. Может, это в самом деле и не бабушка? То есть опять мне все это снится?

- Бабушка, - осторожно спрашиваю я, - а как ты смогла войти в квартиру, заперто же?

- Сквозь стену, кха-кха, - смеется она. - Ты что забыла, в прошлом году сама нам с матерью ключик оставила, мол, на случай, ежели приедем, а тебя не окажется дома.

Все верно.

- Надо было вам с мамой вместе приехать. Как она там? - Мне хочется спросить обо всем сразу.

- Мать? Ничего. Вся в заботах. А найдется свободная минутка, любит, чтоб я поискала у нее да сказ рассказала, а как положит голову на колени, тут же и уснет.

Мне смешно, эту слабость матери я знаю давно. В детстве она и меня просила поискать ей в голове. Но я только почувствую, что она засыпает, тут же, как бы ненароком, выдергиваю волосинку, и она вздрагивает.

- У самой-то, как дела, бабушка?

- Дела, Татушка, что камень обкатанный, бросишь на гору, а он обратно на тебя катится. Жизнь вот прожила, тропку затоптала, а оглянулась, увидела: которые за мной плелись, в другую сторону свернули.

- Куда свернули? - не понимаю я.

- На кудыкину гору, а за той горой сад растет, вот и свернули за яблоками.

Такими иносказаниями она меня и в детстве сбивала с толку. Я молча улыбаюсь.

- Гляди-кось, совсем уже взрослой стала, - как ни в чем не бывало продолжала бабушка. - Который десяток-то тебе?

В последнее время она считала года только десятками. И сама не дала ответить:

- Да и не годами умные люди мерят жизнь человеческую. - В такт своим словам она покачала головой.

- Бабуня, как хорошо, что ты приехала, - радуюсь я. - Помнишь, как ты меня за руку водила. А как я ревновала тебя к остальным внукам. Зацеплюсь за твой подол - и ничего мне не страшно. И все мне тогда было ясно, все понятно. Что не понимала, вы объясняли, ты или мама...

- Детский ум - недозрелый ядрышек ореха, а коль созреет - сам орех. Помнишь, ты дитем заблудилась в Шайтановом овраге?

- Как же не помнить! Мы с тобой ходили за калиной. Я спустилась в овраг и заблудилась. Металась вокруг Шайтанова клада и не могла нужную тропинку выбрать. Звала тебя, плакала от страха. Потом ты меня окликнула. Глянула вверх, а ты сидишь на краешке оврага, веники вяжешь да посмеиваешься. И тогда ты мне про Ворота Времени рассказала...

- Это сказ про Гароя и Сиям, что ли? Было такое, было. Что говорить, и взрослые могут заблудиться. А дети в таких случаях быстрее учатся находить верную дорогу, - немного помолчав, она таинственно добавляет: Хочешь, мы и сейчас отправимся к Шайтанову оврагу. Войдем в Ворота Времени, заглянем в прошлое. Будем вязать веники и сказ про Гароя и Сиям сказывать. Кажись, это было в тысяча девятьсот пятьдесят... в каком же году? Тебе тогда был неполный десяток. Так ведь? Так. И отца твоего уже забрала черная земля. Ну, отправились, что ли?

Я киваю головой.

Бабушка берет меня за руку своими цепкими пальцами и уводит к Шайтанову оврагу... Через Ворота Времени - в прошлое, в мое детство.

...Мы с бабушкой набрали два полных мешочка калины. Очень красивой калины, очень горькой ягоды. Вдобавок бабушка решила наломать еще дубовых веников для бани. В конце лета веники не ломают, но бабушка выбирала только молодые побеги. Мне показалось, что внизу больше молодых дубков и я смогу наломать там много веток. По извилистой тропинке я спустилась вниз, не обращая внимания на то, что тропинка все время разветвляется на множество других едва заметных тропок. Спустилась на самое дно оврага и тут оказалось, что я потеряла из виду бабушку. Я побежала обратно. Неслась и не чувствовала, как ветки до крови царапают мои колени, руки, лицо. Я стала звать бабушку, но она не отзывалась. Как же так, ведь не успела я уйти далеко? Я выдохлась, бежать уже не могла. Тогда остановилась и закричала не своим голосом. Бабушка ответила мне. Я подняла голову и увидела ее. От радости у меня и голос пропал. Вот она, родная, сидит на краю оврага, вяжет веники и улыбается мне. Я поднимаюсь по извилистой тропке наверх, пот и слезы катятся по моему лицу горошинами. Вдруг у меня мелькнуло в голове: почему же она так долго не отзывалась мне? И сразу догадалась: да ведь она сверху все это время наблюдала за мной! И конечно, посмеивалась. В душе у меня закипела обида. Тропка привела меня назад к бабушке. Я села на готовый веник, а на бабушку даже не посмотрела.

- Ну что, набегалась? - заулыбалась она.

Я молчала.

- Ну полно тебе. Чего обижаться. Я только хотела поглядеть - умеешь ли ты по солнцу находить дорогу? Куда там! Даже головы не подняла, как слепой жеребенок, мечешься по кругу и ржешь от страха.

Я опускаю голову, у меня снова вот-вот брызнут слезы.

Некоторое время мы сидим молча. Но я чувствую, что бабушка про себя все улыбается. Искоса поглядываю на нее, она крепкими зубами отдирает с веточки лыко. Я тоже взяла веточку и принялась готовить завязки для веников.

- Ты только один раз обошла Шайтанов клад, а люди вон в полночь обходили по сорок раз и доходили до Ворот Времени... - У бабушки лицо серьезное.

- До каких таких ворот? - равнодушно спрашиваю я, скрывая свое любопытство.

- А до Ворот Времени. Хочешь в прошлое - на, пожалуйста, пройди туда; желаешь в будущее - поспешай в будущее.

- Не знаю я никакого прошлого и будущего, - бормочу я.

- Откуда тебе знать, - насмешливо говорит бабушка, - если сама от горшка два вершка.

Мне обидно слышать такое. В это время бабушка обнимает меня рукой и притягивает к себе. У нее теплая ласковая рука. И обида моя сразу растаяла.

- Я сейчас, Татуня, расскажу тебе сказ про Гароя и Сиям. И ты уразумеешь тогда, что такое будущее и что такое прошлое...

ВОРОТА ВРЕМЕНИ

Про это старый дуб сказывал моему прапрадеду. А тот дуб все сам видел. Деревья, они ведь тоже живые, и у них тоже есть душа и глаза. Они все видят и все понимают и долго-долго хранят в памяти то, что увидели однажды.

У большого леса стояла гора. Большая ли, небольшая, только поднимешься на нее - и семь потов сойдет с тебя. Но и на гору не сразу ступишь. Ее кольцом обступал глубокий овраг. Один склон был крутой и покрыт лесом, а вторым склоном была сама гора.

Овраг сильно зарос кустарником и колючей травой. Сюда никогда не заглядывал ветер, и было жарко от солнца, поэтому тут кишели змеи, прятались редкие птицы, которые боялись человеческого глаза. А гору народ прозвал Шайтановым кладом. Когда-то на ней стоял домик. Семь ветров обдували домик со всех сторон. Летние дожди так обмывали гору, что каждый камешек искрился на солнце, словно драгоценный.

Жил в том домике мужик по прозванию Равжаля*. Да не один жил, а с дочерью единственной. Нелюдим был Равжаля, редко когда заглядывал в село. А дочь свою прямо-таки взаперти держал, никому не показывал. Люди про меж собой говорили, будто бы он продал свою дочь за три сундука золота шайтану, и как только Равжаля покинет белый свет, уйдет в прошлое, рогатый заберет его дочь к себе. Таков, дескать, между ними уговор. Пока же Равжаля закопал сундуки с золотом глубоко в гору, да на них еще домик поставил, чтобы никто их не украл.

_______________

* Р а в ж а л я - черный человек.

Звали его дочь Сиям. Никто ее не видел, а слухи о ней ходили разные. Одни говорили: она безобразна, нельзя ее показывать людям, другие, наоборот, сказывали, что если увидит ее красоту молодец - умом тронется и ослепнет. Поэтому молодые парни хоть и чесали про нее языки, а на Сиям взглянуть никто не отваживался - свихнуться да ослепнуть никому не хотелось.

Услышал о Сиям такие речи Гарой и начал про нее свою думу думать. И стала она приходить к нему во сне. Хороший был парень этот Гарой, и на ноги скор, и на глаза востер, и сердцем добр. Да был у него один изъян нет на языке слова. И слышать слышит, и понимать понимает, а говорить не может. Когда он был еще малым дитем, его медведь напугал, с тех пор и молчит.

Однажды и собрался Тарой глянуть на дочь Равжали. Знать, смелый был парень, если не побоялся ничего. Дошел до леса, спустился по тропке и остановился на склоне оврага: оттуда домик виден как на ладони. Стоит домик, как и нежилой, вокруг ни души. Сидел-сидел парень на краешке оврага и собрался было уходить. И тут распахнулось окошко и зазвучала удивительная песня. Голос нежный, ласкающий слух. Слова легкокрылой птицей пролетали над оврагом, уносились далеко в лес и там эхом отзывались из лесной чащи.

Птицы - сестры мои,

Друзья мои - звери.

Только все покинули меня.

Сестры поднялись в небо,

Не взяли меня с собою,

Говорят-курлычат мне с неба:

"Нет у тебя, сестра, крыльев,

Нет у тебя, сестра, крыльев,

Есть у тебя, сестра, руки,

Есть у тебя, сестра, ноги.

Встречай-ка ты нас на земле".

Разошлись друзья мои,

Друзья мои - звери,

Не взяли меня с собою.

Сказали мне на прощанье:

"Нет у тебя, Сиям, острых когтей,

Нет у тебя, Сиям, острых клыков.

Ожидай-ка ты нас на поляне,

Встречай-ка ты нас на поляне..."

Ноги сами повели Гароя к домику. Поднялся он на гору, но тут и затихла песня, что так влекла его. В окно высунулась девичья голова. И в тот же миг Тарой и умом тронулся и ослеп от красоты девичьей. Да только постоял так долго ли, коротко ли и опять пришел в себя: и ум возвратился, и глаза видят. Во сне Гарой уже видел эту девушку, да там она лица не показывала, все пряталась от него. А сейчас он при ясном солнце видит красоту Сиям: волосы ее словно ржаной сноп на голове, глаза - два березовых листочка с блестящими росинками.

Увидела Сиям Гароя, руками всплеснула от удивления, замигала глазами - чуть росинки не выпали.

- Чего ты ходишь тут, добрый молодец?

Смотрит девушка на него, ждет ответа. И не дождалась.

- Почему молчишь, молодец, аль языка нет? - лукаво спросила она парня, и росинки в глазах озорно заплясали.

Гарой виновато развел руками, кивнул головой, дескать, твоя правда, девица, не могу говорить.

Нехорошо стало Сиям, не хотела она обидеть человека. И тогда она ласково поглядела на него, про себя попросила у него прощения, а вслух сказала:

- Пусть тебя это не тревожит, молодец. Был бы в голове ум, да в груди сердце доброе. А что хочешь сказать людям - скажут твои дела...

Гарой благодарно поклонился девушке. Рад он, девушка оказалась не только красивой, но и умной.

- Не обижайся, добрый молодец, что не приглашаю тебя в дом как гостя. Не велено мне этого делать. Пошел бы ты поскорей отсюда. Не дай бог, отец увидит, не сдобровать нам с тобой. Не любит он, когда к нам люди заглядывают.

Не хотелось Гарою покидать Сиям, ох, как не хотелось. Но раз девушка просит, значит, надо уходить. Спросил бы он, почему она так боится отца родного, да не может. Поклонился Гарой девушке, повернулся и пошел под гору. Да вдруг окликнула его Сиям, и сердце его радостно замерло.

- Ой, молодец, я и не спросила, как тебя зовут, - сказала она, но вспомнила, что парень-то нем, и огнем запылало ее лицо.

Гарой одними губами прошептал свое имя. И Сиям повторила за ним вслух:

- Га-рой! - Она засмеялась, лицо ее засветилось радостью, две ямочки заиграли на ее щеках. Засмеялся и Гарой. И повеселела земля, потому что человеческая радость прорастает на ней цветами.

И кажется, не спускался. Гарой под гору, а летел на крыльях. Крылья эти дали ему глаза Сиям, ведь она провожала его взглядом. Поднялся он на крутой склон оврага, а уходить не стал, спрятался за дерево. Он надеялся еще раз увидеть Сиям хоть издали.

Только Сиям тут же затворила окошко и больше не выглядывала. Сразу омрачилось все вокруг. Тревожно зашептались листья деревьев, будто передавали друг другу какую-то недобрую весть. И вот наконец Гарой увидел, как по склону поднимался к своей избе Равжаля. Захлопнулась за ним дверь, и опять наступила тишина.

Зарябило в глазах Гароя от темноты, исчезла изба с его глаз.

Возвращается парень домой, нет на языке его слова, зато в груди его рождается песня, рвется на волю. Вдруг ему показалось, что какая-то сила разорвала его грудь, и радостный крик раздался по лесу. Гарой почувствовал сладкую муку, будто рождался заново. Боль и радость разливались по его телу. Невидимые нити из его тела уходят в землю, руки его тянутся к небу, звезды притягивали его к себе. Он шел и радостно вторили его голосу листья деревьев, даже ночные птицы запели свое восхваление солнцу.

Долго Гарой ходил по лесу. Не скоро заметил парень, что кружит он по одному и тому же месту, ходит вокруг горы по Шайтанову оврагу. И вот пришла к нему усталость, будто кто тяжелые бревна подвесил к его ногам. Глянул парень налево, глянул направо - кругом темный лес. Глянул вверх там звезды весело подмигнули ему: дескать, что ты, парень, оплошал, мы ведь указываем дорогу тебе. Догадался Гарой, что кружит по Шайтанову оврагу. Давно ему пора быть дома, а он ходит тут, как слепой. Больше не даст себя обманывать тропкам, что кольцами обвивают овраг. Вот тонкими жилками разбегается тропинка на множество тропок, а ему надо держаться всегда левой стороны. Да что стоит ему пройти Шайтанов овраг! И Гарой прибавил шагу. Только не тут-то было, видать, опять свернул не туда, не выходит он из леса. И он заспешил еще больше. Взмок весь, хоть рубашку выжимай, а сердце бьется так, словно за ним стая волков гонится. "Неужто рогатые меня водят?" - подумал Гарой и стал ругать шайтанов. Ему даже показалось, что кто-то за его спиной хихикнул. Он не остановился, а то черти подумают, что он устал, и еще пуще будут смеяться над ним. Но усталость одолевала его, тяжесть разливалась по всему его телу. Гарой готов был уже опуститься на землю, и тут увидел перед собой огромные ворота. У ворот стояли две девушки, каждая из них держала в руках светящуюся звезду, сами они были одеты во все белое. Обе отступили немного от ворот, и одна из них обратилась к Гарою:

- Входи, парень. Ты обошел Шайтанов овраг сорок раз и дошел до Ворот Времени. Коль в прошлое хочешь - пройди налево, коль в будущее - пройди направо.

Гарой стоял растерянный, он никуда не хотел. И тогда заговорила вторая девушка:

- Что раздумываешь, молодец? Жалеешь с сегодняшним днем расстаться? Не жалей. Счастье у людей всегда в прошлом или в будущем. В настоящем они не могут ни ощутить вкус своего счастья, ни оценить его.

Нет у него в прошлом Сиям, а до будущего они доживут вместе.

Подумал-подумал Гарой и пошел прочь от Ворот Времени.

После того как пропели третьи петухи, он вышел к наезженной дороге.

Не пропало желание парня снова увидеть Сиям. Пусть плутал он всю ночь, зато узнал, что есть Ворота Времени.

Вот уже заря возвестила о рождении нового дня. Пастухи сыграли на рожках свою хвалебную песню утреннему солнцу.

Первый солнечный луч коснулся лица Гароя, и он встал на ноги, будто и не он ходил всю ночь по лесу. Светлый день принес ему светлые надежды. Он снова отправился к Сиям.

Остановился Гарой на склоне оврага, прислушался. Из открытого окна домика уже лилась песня:

...Выросла я, девица, в лесу,

Далеко от людских глаз.

Хотели меня вырастить

Не знающей радости,

Не ведающей горя.

Никто не слышит,

Никто не ведает,

Как я горюю, чему радуюсь.

Выросла сама я,

Взросла и печаль моя,

Зачем мне глаза - цветы весны?

Зачем мне волосы...

Сиям увидела парня в окошко и умолкла. Подошел Гарой ближе и видит: глаза у девушки грустные-грустные.

- Эх, Гарой, Гарой, не надо было приходить тебе сюда, - говорит Сиям. - Вчера вернулся отец злой-презлой. Вроде и не видел тебя здесь, а про все знает. Он и по лицу угадывает, поглядит на тебя и скажет, какая дума у тебя в голове. Так и пригрозил мне: "Если еще раз увижу здесь Безъязыкого, не сносить ему головы". А я во сне тебя видела, будто слово появилось у тебя. И ты обо всем мне сказал... Я руками трогала твои волосы... Утром отец поглядел на меня и потемнел в лице, угадал, что у меня на уме. Я как раз о своем сне думала. Отец сказал, что у меня нет стыда. Он правду сказал. Я не знаю стыда. Люди, наверное, стыдятся друг друга. Я же не вижу людей, и мне некого стыдиться. Теперь тебя узнала, отец и тебя гонит. Опять я останусь одна, совсем одна. Я тебя никогда не стала бы гнать...

Рад Гарой ее признанию. Он хочет вымолвить ей: все будет хорошо, он не боится ее отца, скоро заберет ее в село, пусть напрасно не печалится.

Сиям смотрит на Гароя и понимает его; что не вымолвили уста его, высказал глазами. Она забывает про отца, и доброй улыбкой засветилось лицо ее. В этот день опять множество цветов появилось на земле.

И не заметили они, как пролетело время. Солнце повисло над лесом, уходит спать. Сиям проводила Гароя:

- Поспеши, Гарой, лес тебе надобно пройти засветло.

Да только не послушался Гарой Сиям, лег под дерево и поглядывает на окошко домика: не покажется ли девушка. И несказанно рад был, когда Сиям выглядывала в окошко.

Вот спустилась темнота на землю, как будто множество черных пылинок зарябило в воздухе. И тогда парень пошел домой.

Идет Гарой по лесу и думает свою думу. До сегодняшнего дня он жаловался Мастораве*: почему она лишила его слова. До сегодняшнего дня он считал себя горе-человеком. А сегодня, казалось, счастливее его нет никого на свете. "Сиям, Сиям..." - звучало в его груди. И деревья шелестом своих листьев повторяли за ним имя его любимой. И добрый ветер мчит над лесом имя: С-си-и-и-я-ам!..

_______________

* М а с т о р а в а - богиня земли.

Не скоро догадался Гарой, что и сегодня кружит он по Шайтанову оврагу. Черти опять вздумали водить его за нос. Нет уж, сегодня он не даст себя обманывать нечистым. До третьих петухов поспит он под деревом, а там, как истает шайтанова сила, выйдет из леса. Лег Гарой под ветвистым дубом и стал ждать, когда придет к нему сон. А сон все не шел к нему, видать, потому, что сначала надобно было с кем-нибудь поделиться своей радостью. Увидел парень под листком папоротника светлячка, положил его к себе на ладонь и принялся шепотом рассказывать о своем счастье. Говорил он и про то, что неправду сказывали девушки у Ворот Времени, будто в настоящем никто не может ощутить вкус истинного счастья.

И вот сонной тяжестью наливается тело парня, глаза слипаются, еще чуть-чуть - и уйдет он в царство сна. Но вдруг он слышит над собой голос: "Гарой, не туда ты тропку торишь. Забудь сюда дорогу, иначе не сносить тебе своей бедовой головушки!" Открыл Гарой глаза, огляделся вокруг никого не видно. Не испугался он, а на душе у него тревожно стало. "Кто же так пугает меня? Может, приснилось?" - подумал он.

До третьих петухов не смыкал он больше глаз, а пропели те - пошел домой. Вскоре и забыл про слова, что послышались ему ночью.

Не отпускала его мать из дома на третий день. Брала она сына за руку и уговаривала его не ходить в лес, сон ей приснился худой.

Тогда Гарой взял в руки лопату и отправился в поле. Только не стал он работать там, воткнул лопату поглубже в землю, сам же помчался в лес. Со склона оврага он увидел у открытого окошка Сиям, и сердце его так забилось от радости, словно хотело вырваться из тесной груди и влететь к ней в окно.

Красное зарево показалось над лесом, вот-вот выглянет солнце.

По знакомой тропке Гарой спустился в овраг и стал подниматься на гору к дому Равжали. Сегодня он дождется хозяина, растолкует ему, что любит Сиям, и, когда поспеет новый урожай, они сыграют свадьбу.

Идет Гарой, поспешает. И не видит он, как катится на него с горы огромный камень. А когда он вскинул голову, успел лишь увидеть дольку солнца, и тут хрустнули под камнем его кости. Взорвалась долька солнца и запылало перед его глазами все небо.

Потемнел от горя лес, заплакал ветер, словно стая волков завыла. Забили тревогу птицы: закричали, захлопали крыльями. Великое божество Солнце загорелось красным пламенем, словно брызнула на него кровь Гароя, и, не в силах помочь парню, закрылося оно тучкой.

Услышала Сиям вой ветра, тревожный крик птиц и вдруг будто молния полоснула ее в самое сердце. Она выбежала на гору и видит, как воровато бежит ее отец в лес. Понеслась Сиям под гору, нашла она Гароя под камнем, и сердце ее словно разорвалось надвое. Тонки ее девичьи руки, но откуда в них взялась сила: она богатырским махом столкнула камень и тот покатился дальше.

Не вздохнуть Гарою - грудь раздавлена, не поднять головы - голова разбита. Но открылись глаза его, и он увидел над собой Сиям. Раскрылись уста его, и от радости великой, что видит в этот час Сиям, появилось на его языке слово.

- Сиям, вынь мое сердце, пока не остыла грудь. В полночь с моим сердцем сорок раз обойдешь Шайтанов овраг и дойдешь до Ворот Времени. Там, за Воротами, мы всегда будем вместе.

Так и поступила Сиям. С живым сердцем Гароя в полночь она отправилась к Воротам Времени. Всякие козни на их пути устраивали лесные демоны. Но даже они не в силах были сбить ее с пути. Сиям всегда выручало сердце Гароя. Задумают рогатые свалить на них большое дерево, а сердце Гароя все заранее чует и предупреждает девушку: "Обойди, родная, это дерево, шайтаны видят под ним нашу смерть". Или закроются от усталости глаза Сиям, а сердце говорит: "Не засыпай, родная, недалече осталось".

Дошли они до Ворот Времени. Встретили их там те же девушки. И пропустили их в ворота по одному. Сначала Сиям отправила душу Гароя. И душа пошла в прошлое. Сиям забыла спросить Гароя, в какую сторону он пошел. А сама Сиям прошла в будущее.

Ищет Гарой в прошлом Сиям и никак не находит. А Сиям ищет Гароя в будущем и тоже не находит.

Так до сих пор и ищут две души друг друга и не находят. Потому что владыка Время не пускает их друг к другу...

Из лесу мы возвращались молча.

- Бабусь, о чем это ты задумалась? - спросила я.

- Да о том, Татуша, почему мы сами идем по дороге, а не дорога несет нас.

- А я думаю о душе Гароя. Ты говорила, что сначала его душа вошла в Ворота, потом Сиям. Как же душа пошла, если ее до сих пор несли? - все недоумевала я.

- Хорошо, что думаешь о душе. А душа человеческая все может: и ходить, и летать, и горевать...

КАЛИНОВЫЕ СЕРЕЖКИ

Потихоньку мы добрались до села. Бабушка несла оба мешочка с калиной, привязала их друг к другу и перекинула через плечо. А мне она дала нести три пары веников, также разделенные на две вязанки.

К нашему дому мы прошли огородами. На крыльце бабушка отвязала мешочки, забрала одну вязанку веников и пошла. Заходить к нам не стала, говорит, если сейчас сяду, то сегодня больше не встану. Она живет через несколько домов от нас со своей младшей дочерью, с тетей Лизой.

Я открываю дверь, с мешочком и с вениками вваливаюсь в избу. Мама и Ольга, увидев меня, ахнули. Они обе бросаются ко мне. Ольга забирает мою ношу, а мама обнимает меня и называет маленькой старушечкой. От такой радостной встречи я и про усталость забываю.

Ольга брала в ладони калину, рассматривала ярко-малиновые грозди, подносила к губам, а пробовать не стала, видно, она уже знала их на вкус. Потом она взяла иголку с ниткой и принялась нанизывать ягодку за ягодкой. Вскоре получились отличные бусы. Она повесила их Мне на шею. Мама сидела на лавке и с улыбкой следила за нами. По ее лицу видно, что она сильно устала. Она работает на ферме овчаром. Больных овец и у которых были маленькие ягнята в стадо не гоняли. Их овчары пасли по очереди.

Я рассказываю, как хорошо было в лесу, но ни слова о том, как я плутала в Шайтановом овраге.

Ольга взяла горсть калины и пошла к подруге Ленке Егоркиной. Мы остались с мамой вдвоем. Она принесла из сеней деревянное корытце, в котором заводила тесто для хлеба, и высыпала в него калину. Получилось целое корыто красной калины! Я довольная кручусь возле мамы, хотела даже разыграть ее:

- Мам, попробуй-ка, ох и вкусные!

Лукаво улыбнувшись, она взяла несколько ягод и положила в рот. Разжевала и даже глазом не моргнула. А в конце причмокнула от удовольствия губами, словно ела не горькие-прегорькие ягоды, а медово-сладкие.

- Вот так, Татуня, в жизни горше бывает, и то ничего, - говорит, а сама берет две ягодки прямо со стебельками и приставляет их к ушам.

- Ну как?

- Хорошо, как настоящие, - восторженно воскликнула я.

Мама засмеялась и подошла к зеркалу.

- Конечно же, самые настоящие. - Она немного постояла перед зеркалом и вернулась ко мне, но уже с грустным лицом.

- Татуня, - прошептала она, - хочешь, я тебе про любовь расскажу?

Я киваю.

- Ты знаешь, у меня в девушках были такие сережки. Меня ведь в отцовском доме называли Чивгоня*, потому что мои щеки были, как эта калина, а чуть что - и совсем запылают огнем. Вот и прозвали меня мать с отцом так. Как-то отец, твой дедушка, отправился на базар. Жду я его и никак не могу дождаться, то в окно погляжу, то во двор выйду, а за околицу бежать стыдно - не маленькая уж, а девка! Наконец дождалась. Выбежала ему навстречу, отворила ворота, завела во двор лошадь. Отец поглядывает на меня, а сам улыбку прячет. Значит, думаю, удался ему нынешний базар. Поманил он меня пальцем к себе и говорит: "Ну, угадай, что я тебе купил? Угадаешь - в следующий базар опять подарок куплю, а нет - не обессудь".

_______________

* Ч и в г о н я - калинка.

Он вытянул вперед руку и держит. А у меня сердце упало. Думаю, разве хороший подарок поместится в ладони. Тут я ему и говорю: "Кузнечик! По пути с луга поймал". Засмеялся отец, разжал кулак, и засветились на солнышке две калинки. Обрадовалась я, поцеловала отца в щеку, сама побежала в горницу примерять.

На троицу вышла на улицу в новых сережках. Пошли с подружками на луг цветы собирать да венки плести. - Мама вздохнула, а глаза ее будто посветлели. - Какое золотое времечко было, а какие забавы у молодых! Тут тебе и песни, и игры разные. За нами пришли парни и отобрали у нас венки. А мы новые сплели себе. Потом отправились с песнями на речку. Обычай таков - в Троицын день венки кидать в речку. У кого потонет венок - тому жить осталось недолго. Наполнилась речка цветами, плывут по течению наши венки, радуемся - долго нам жить. А у кого потонет, и тот долго не печалится, разве молодость боится смерти!

Вечером собрались у Симакиного сруба. Светло на улице от лунного света, хоть вышивай. Твой отец отзывает меня в сторону и шепчет: "Люба ты мне, Аннушка..." А сам до уха моего дотронулся. Вернулась я домой и только тогда заметила, что одной сережки у меня не хватает. Отец твой вернул мне ее после того, как уж поженились с ним. Сам ту сережку и в ухо вдел...

Мама умолкла и больше ничего не рассказывала. А я все ждала. Мне казалось, что самого главного она мне так и не сказала. Бабушка вон какой красивый сказ рассказала про Гароя и Сиям. А мама про какие-то калиновые сережки. Ведь собиралась про любовь рассказать.

Не дождавшись ужина, я уснула. Будили меня или нет, не знаю. Только на второй день я проснулась рано, наверное, от голода. Глаз еще не открыла, но уже слышала, что в избе пахнет чем-то очень вкусным. По голосам поняла, что все на ногах. Открыла глаза и увидела Ольгу. Она весело над чем-то смеялась. Если уж сама Ольга с утра весела, тут что-то не так. Я поднялась и долго не могла найти свое платье. Все уже начали смеяться надо мной, когда я заметила, что спала-то я в платье. Даже калиновые бусы были на мне. Ягодки помялись, завяли, вчерашней прелести в них уже не было, и я их сняла.

Мама стала торопить всех садиться за стол. Я подошла к лавке и примерилась, где бы мне сесть удобнее: рядом со старшим братом Васей или же втиснуться между Ольгой и Федей.

- Ну-ка быстрее умываться! - прикрикнула Ольга.

По утрам я не люблю умываться и, когда я встаю позже всех, меня никто не заставляет это делать, потому что всем некогда. Но сегодня у всех какое-то особое настроение, будто большой праздник. Я умылась и села за стол. В это время мама принесла огромный противень с румяными пирогами. Дружный возглас одобрения вырвался у всех. Мы берем по пирожку, обжигаясь, осторожно откусываем. Вкусно как! Начинка в пирожках из каких-то красных ягод. Я надламываю пирожок и вижу набухшие ягодки потемневшей калины. Мне даже не верится, что калина может быть такой вкусной. Я вынула одну ягодку и положила себе на ладонь.

- Калина, доченька, калина, - услышала я голос мамы.

И когда я взглянула на нее, то не узнала своей мамы. Оказывается глаза у нее не серые, а голубые, и щеки у нее пылали как ягоды калины. Конечно, она так раскраснелась у жаркой печи, и все же в детстве ее недаром прозвали Чивгоня. Она так похожа на эту красивую ягоду.

ДРУГ МОЙ ТИХОНЯ

Его зовут Димкой, а на улице его прозвали Тихоней. И редко кто вспоминает его настоящее имя. Мы с ним дружим давно, с тех пор как родились на свет. Потому что моя мать дружит с его матерью.

Он очень любит рисовать. Взрослые говорят, что он будет художником.

В прошлом году Тихоня целых полгода лежал в больнице в городе. У него что-то с легкими. А потом его отвезли в санаторий, далеко, аж на самый берег моря. Я очень тосковала по нему, потому что без него мне скучно было жить.

Когда я увидела его первый раз после санатория, он мне показался чужим. И ростом стал повыше, и прическа другая. Раньше дома стригли его наголо, а сейчас он носил аккуратно подстриженные вьющиеся волосы. Но скоро мы опять привыкли друг к другу, ведь он помнил, во что мы раньше играли, о чем говорили. В больнице один дяденька научил его читать. И теперь он даже книжки читает. И еще этот дяденька просил Тихоню пойти к нему в сыновья. Но он отказался по уважительной причине: не на кого оставить мать с отцом. На Веру, старшую сестру, никакой надежды, потому что она замужем. А так он пошел бы к дяде Сергею жить, так как тот знает все на свете. Он работает в кукольном театре самым главным артистом и знает самые хорошие сказки на свете. Тихоня показал мне несколько портретов дяди Сергея, которые нарисовал сам. Портреты красивые, но дядя ни на одном из них не походил на другого. Я сказала Тихоне, что это разные дяди. Он улыбнулся и утвердительно покивал головой:

- Дядя Сергей и вправду очень разный. За день его можно увидеть несколько раз другим.

Я не понимала, как одного и того же человека можно видеть другим. Если добрым и злым, веселым и серьезным - это понятно.

- Нет, - сказал Тихоня. - Он даже серьезный бывает разный. Вот когда мы с тобой поедем в Саранск и пойдем к нему в кукольный театр, ты сама увидишь.

Пусть будет так. Лучше увидеть своими глазами.

Но главное - Тихоня очень много рассказывает о море. Он сам по себе молчаливый, но когда заговаривает о том, что любит, его прямо-таки не узнаешь. Глаза у него разгорались, и лицо его светилось, словно падал на него солнечный зайчик. И говорил он, какое оно, море, синее, какое бесконечное, и как по нему плавают белые корабли. Он мечтает поскорее вырасти, стать моряком, а еще художником, чтобы рисовать море. А море можно рисовать бесконечно, потому что оно тоже бывает разным.

Я знала, почему Тихоня хочет все время рисовать море: он влюблен в синий цвет. Да об этом знала не только я. Однажды, еще задолго до этого, мы с Наткой и трое ребят: Тихоня, Василь и Лешка - пошли купаться на речку. В компании Тихоня редко подавал голос, но стоило ему заговорить, как все почему-то замолкали. А скажет-то всего две-три фразы. Тогда же, на берегу речки, он разговорился, начал рассказывать свой сон.

- Во сне будто вся земля задрожала, - заговорил он тихо-тихо, по-взрослому прищурив глаза. - И вдруг вижу: травка стала синей-синей. Ветер клонит эту травку, а она шелестом своих листиков о чем-то шепчет. И мне будто понятно, о чем она шепчет, и стараюсь ее языком говорить с ней. Огляделся вокруг, а тут и воздух стал синим, и ветер делает из него синие волны. Стою и слушаю, оказывается, вся земля языком травы шепчет и словно мне тайны говорит. Я вижу...

Ребята, до сих пор слушавшие с раскрытыми ртами, неожиданно расхохотались.

Тихоня замолк, покраснел.

Я пыталась остановить их, но ведь это мальчишки...

Вдоволь насмеявшись, они стали просить его, чтобы он досказал свой сон. Но Тихоня тогда так и не заговорил больше.

Вскоре после этого на нашей улице появился городской мальчик. Родня Василя. Он приехал с матерью отдыхать в деревню. Ребята так и прозвали его - Городской. В свою компанию его приняли быстро. Они с восхищением смотрели на его настоящий наган, который так бабахал - аж дым поднимался. Он подарил им всем по значку. Ребята были в восторге. Городской дал им подержать свой наган и заводного солдатика. А сам, горделиво улыбаясь, смотрел, как деревенские набрасывались на его игрушки, вырывали друг у друга.

Один Тихоня был равнодушен к его добру. Он стоял в сторонке и часто поглядывал в нашу сторону. Мы играли отдельно от мальчишек. Он, наверно, что-то хотел сказать мне, но подойти стеснялся, больно уж много собралось девчонок.

Городской заметил Тихоню, сам к нему подошел и протянул наган. Но Тихоня даже не потрогал, только головой кивнул, дескать, хороший. Городской усмехнулся и отошел. Мне нравилось, как вел себя мой друг.

Через некоторое время Городской появился среди мальчишек с фонариком в руках. Тихоня уже уходил. Но Городской окликнул его и ему первому дал поглядеть фонарик.

Тихоня взял фонарик, свет направил на себя, маленькая лампочка светилась в нем синим огоньком. После я узнала, что лампочка была в нем синей. А тогда я видела, как он изменился в лице: побледнел, засветился радостью.

Городской, довольный, следил за ним, ухмылялся: наконец-то он нашел, чем заворожить Тихоню. Он потянул его за рукав:

- Нравится?

Тихоня поднял голову, слабо улыбнулся. Возвращая фонарик, рука его как бы повисла в воздухе.

Городской сначала забрал было фонарик, но потом протянул ему снова.

- Хочешь, подарю его насовсем?

Ребята затаили дыхание, перестали галдеть и девчонки.

Тихоня радостно прижал обе руки сначала к груди, затем разом протянул к фонарику.

Но Городской повертел фонарик у него под носом и, отдернув руку, спрятал за спину, а другой рукой показал кукиш.

Тихоня медленно опустил руки, широко раскрыв глаза, еще не веря тому, что произошло.

Городской громко засмеялся над своим удачным фокусом. Остальные растерянно смотрели то на Городского, то на Тихоню.

- Димка! - позвала я, может, впервые назвав его по имени. И может, потому он не откликнулся на мой зов.

- Ай да Тихоня, ха-ха-ха, поверил! - заливался Городской.

Однако смех его никто не поддержал.

Тихоня стоял и смотрел Городскому прямо в глаза, без злости, а как будто с жалостью.

Городского насторожила эта тишина, он перестал смеяться. Переводил взгляд с одного мальчишки на другого. Все от его взгляда отворачивались.

- Тихоня, - еще раз позвала я.

Он услышал меня и зашагал мне навстречу.

Мальчишки молча разбрелись кто куда. Даже Василь не остался со своим родственником.

Городской растерянно стоял на том же месте и хлопал глазами.

А мы с Тихоней пошли к ним домой, и стали рисовать синюю речку, тогда он еще не видел моря. Потом мы отправились с ним в придуманное нами плавание. Во дворе у них стоит старая телега. Мы ее сделали кораблем, а парусом нам служила старая простыня, которую мы поднимали на длинной палке, воткнутой в землю. И мы отправляемся с ним в дальние, никому еще не ведомые страны.

В ЖАТВУ

Летом у Ольги рано начинаются дела. Мать на заре уходит на жатву. Ольга сама затапливает печь. Вася помогает ей, носит воду, поднимает тяжелые чугуны, а потом и он уходит в поле. Он на каникулах всегда работает прицепщиком на тракторе.

Каждое утро в нашей избе пахнет дымом и вареной картошкой. И каждое утро Ольгино лицо и руки в саже. В другое время я посмеялась бы над ней, но по утрам смеяться мне совсем не хочется.

Сейчас Ольга обязательно заставит меня что-нибудь делать. Она не любит, когда рядом с ней сидят просто так. Чаще всего она отсылает меня подмести в сенях и во дворе. Я беру березовый веник и поднимаю пыль. Управившись с этим делом, я сажусь на завалинку и греюсь на солнышке до тех пор, пока Ольга не позовет меня завтракать. Завтрак у нас каждый день один и тот же: сваренную и очищенную картошку нарезали на сковородку и ставили в печь на угли, потом с желто-красной корочкой картошку солили и поливали подсолнечным маслом.

После завтрака у нас начинаются обыденные дела. Полем огород, рвем для скотины траву, кормим кур. А когда солнышко поднимается высоко в небо, мы с Ольгой относим матери обед. Ржаное поле находится далеко на горе, у самого леса. Мы с Ольгой идем через конопляное поле, затем скошенным лугом. Над нами звенят жаворонки, стрекочут в траве кузнечики. Ольга рассказывает, какая птица поет по-мокшански, какая по-русски, а какая по-татарски. Жаворонки, конечно, пели по-мокшански. Только слов я почему-то не разбирала. Сестра говорит, надо уметь их слушать, тогда и смысл слов дойдет. Жаворонок, говорит, обращается к нам: "Скорей, скорей, спешите к матери. Она очень устала и на ладони у нее лопнула кровавая мозоль. Увидит она вас и забудет про боль".

Я прислушиваюсь и начинаю улавливать в пении жаворонка человечьи слова. Если до сих пор меня поторапливала Ольга, то теперь я начинаю ее торопить. Ведь у мамы лопнула кровавая мозоль.

Вот и жнецы завиднелись в белых мордовских рубахах, будто белые лоскутки разбросаны по полю. Подходим поближе, и лоскутки превращаются в гусей, и только уже совсем близко - мы угадываем женщин с нашей улицы. Шумно вздыхают под острыми серпами стебли ржи, ложатся в снопы спелые колосья. Женщин много, но Ольга словно по запаху чует, где работает мама, идет никого не спрашивая, уверенно ведет меня по колючему жнивью. Наконец мы отыскиваем нашу маму. Она тоже, наверное, чувствует наш приход, тут же выпрямляется и поворачивается к нам лицом. Увидев нас, светло улыбается и, кажется, особенно рада мне. Она вонзает свой серп в сноп и подходит к нам. Мы принесли ей на обед бутылку молока, хлеб, картошку, лук и полный чайник ароматного чая, заваренного душицей. Мама наливает полную кружку горячего чая и пьет маленькими глотками. А мне удивительно, что на улице и без того невыносимая жара, а она еще пьет горячий чай. Потом она спрашивает, все ли в порядке дома, и опять берется за серп. Обедать пока рано. Ольга начинает помогать матери, вяжет снопы и складывает их в крестцы. Мне тоже хочется работать вместе со взрослыми, но Ольга сердито отмахивается и говорит, чтобы я не крутилась под ногами. Я сажусь на сноп и наблюдаю за женщинами. Рядом с матерью жала Аксюта Локстинь. Она с трудом нагибалась, ей мешал большой живот. Поэтому она часто выпрямляется и подолгу смотрит в небо.

- Аксюта, ты не дождичка ждешь? - в шутку спрашивает мама. - А то домой шла бы, пока не поздно, - уже серьезно советует ей.

- Большого дождя не хочу, а от маленькой тучки не отказалась бы, - в тон отвечает она.

Мне надоедает сидеть на снопах, и я незаметно для всех вхожу в рожь. Здесь я как в диковинном лесу. Тяжелые колосья устало покачиваются над моей головой, касаясь усиками моих волос. Я выбрала борозду пошире и пошла по ней дальше. Не стало слышно хруста колосьев, голосов женщин. Где-то рядом кричит перепел: "Пить-пирить, пить-пирить!.." Жаворонок поет красивее, думаю я, потому что поет по-мокшански.

Вот-вот я должна выйти на другой край поля. Издали поле всегда казалось золотистым платком, наброшенным на склон горы. И вот сколько уже прошла, а все нет ему конца. Далеко уходить боялась, вдруг заблужусь. Правда, бабушка, говорит, что, пока светит солнце, заблудиться стыдно. Я поднимаю голову и, прищурившись, смотрю в небо, на нем ни единого облачка, а солнце совсем маленькое, но на него невозможно смотреть, такое оно яркое. И все же я смотрю и по нему узнаю, в какой стороне наше село. В это время рядом что-то зашуршало. Я присела на землю и, вытянув шею, стала шарить глазами меж колосьев. И тут увидела прямо перед собой серого зверька с большими ушами. Заяц! Он встал на задние лапки, задвигал передними, принюхался. Я невольно пошевелилась, и моего зайца будто ветром сдуло. Когда я возвращалась обратно, то услышала какое-то беспокойство в голосах женщин. И вдруг раздался крик. Я в ужасе побежала вперед. Мне показалось, что какая-то беда случилась с моей матерью. Не помня себя, я выбежала на жнивье. Три женщины возились у одного крестца, остальные собрались в сторонке.

- Мама, мамочка! - диким голосом закричала я.

Женщины, что стояли в кучке, оглянулись. Мама отделилась от них и подала знак, чтобы я притихла.

В это время кто-то из женщин у крестца радостно воскликнул:

- Сын! Сын!

Все заулыбались. Женщины разом заговорили, всем хотелось что-то сказать.

- Мам, а мам, - потянула я ее за подол, - а кто это так страшно кричал?

- Тетя Аксинья, - сказала она спокойно.

- А чего она кричала? - не унималась я.

- Человек родился, доченька. Он ведь всегда рождается с криком, чтоб все услышали, что он на свет появился.

И тут же раздался такой настойчивый детский плач, каким плачут самые маленькие дети.

У ближайшего крестца я увидела Ольгу, она нерешительно выглядывала из-за снопов, но подойти к женщинам не осмеливалась. Я побежала к ней сообщить такую важную новость.

- Человек родился! - кричу я ей.

Но она недовольно погрозила мне пальцем.

Никто не заметил, как подъехал на своем тарантасе председатель колхоза Шотин.

- Что за собрание? - еще издали крикнул он и остановил лошадь. Сунув кнутовище в сапог, направился к нам.

Навстречу ему вышла тетка Настя Попугай, махонькая женщина, но из всех самая голосистая. Она что-то сказала Шотину, а сама вспрыгнула на тарантас и подъехала к крестцу, у которого плакал ребенок.

Вскоре тетю Аксинью и ее маленького сына увезли в село.

ЛЕСТНИЦА

Мать заболела во время жатвы совсем неожиданно. К вечеру вернулась с поля невеселая, и лицо какое-то серое. Она сказала Ольге, что сделать по дому, а сама тут же легла в постель.

Мама редко болела, и мы даже не видели, когда она спит: утром вставала раньше всех, вечером ложилась позже всех. А тут слегла. Мы растерялись. Почти не разговаривали между собой, никто не ругался, никто не смеялся. Заходила Ольгина подружка Лена Егоркина, затараторила было, но Ольга быстро проводила ее на улицу.

На второй день я проснулась и увидела маму дома. Обрадовалась. Давно уже не было, чтобы я вот так проснулась и увидела маму. И печка затоплена, и в избе прибрано. А посреди пола, на солнечном пятне спала кошка. Мать сидела на конике и шила, ставила на Васины брюки заплатку. Я тихонько наблюдала за ней, не показывая, что проснулась. Иголка быстро сновала в ее сноровистых руках. И вдруг рука ее застывает, потом втыкает иголку в материал, а рукой прижимает бок. Глаза у нее закрываются, на лице появляются морщины. Но немного погодя мама опять как ни в чем не бывало начинает водить иголкой. Я поднялась и молча села рядом с ней. Она ласково кивает мне: "Встала? Умница".

- Где же остальные? - спрашиваю я.

- Ушли корм скотине заготавливать. Давно я приметила тот уголок с сорняком. Скосят ребята, вечером тачку большую попросим, сходим пару раз, вот тебе и полвоза сена.

Сегодня меня никто не заставляет умываться, но я умываюсь сама, чтобы мама осталась довольна мной.

- На-ка съешь свой завтрак. - Мама подает мне кружку молока и горбушку хлеба.

С улицы донесся скрип колес, и мама встревоженно кинулась к окну. Поглядела и я, ничего такого не увидела - ехал по дороге на своей ленивой кобыле водовоз Филька. Но мама на этом не успокоилась, нет-нет, и глянет в окно. Наверное, она кого-то ждала. Когда я кончила с едой, мама поманила меня пальцем:

- Иди-ка сюда. Ты вот что, сходи поиграй во дворе, да на улицу поглядывай. Увидишь Шотина, тут же беги ко мне. Если Шотин заглянет к нам, ты скажи, что мамы нет дома, в район в больницу пошла.

Я вылупила глаза: "Пошла в больницу? А передо мной кто стоит?"

Угадав мои мысли, мама виновато улыбнулась и взяла меня за плечи.

- Знаешь, Татуня, Шотин без бумажки не поверит, что я заболела. И в район не решаюсь идти. Хворь схватит-схватит живот - и отпускает. Пока дойду в район, хворь пройдет, что врачихе скажу? Или еще хуже, на дороге прихватит, не доплетусь до больницы, что потом делать? До завтра подожду, а там видно будет.

Я поняла ее. Молча вышла из избы.

Одной во дворе скучно. Рядом с хлевом стоял мой собственный дом кусочек земли, загороженный щепками. Здесь я играла одна или с Наткой. Тихоня не играл со мной в домики. Да и нет его сейчас дома, он целыми днями ездит с отцом на лошади. Отец у него на длинной телеге возит черную бочку с горючим. И ездят они за этим горючим аж в райцентр. Я завидовала Тихоне, так как я ни разу не была в городе. Сейчас решила сходить к Натке, с ней можно в классики поиграть или в школу. Не пришлось мне поиграть и с Наткой: на дверях у них висел огромный замок. Но я все же хотела заглянуть к ним в окно. Только забралась на завалинку, как услышала со стороны переулка стук колее. Вскоре я увидела тележку председателя колхоза. Я стремглав побежала к матери. Она в сенях чистила картошку.

- Мама, едет!

Бульк!.. - упала из ее рук картошка в ведро. Потом она бросила на земляной пол нож и, выпалив что-то про больницу, кинулась по лестнице на чердак. На чердаке прятаться удобно. Он наполовину набит сеном, да к тому же темно там, как в погребе.

Цок-цок... - где-то близко стучала копытами лошадь. У меня сильно забилось сердце, мне тоже хотелось спрятаться куда-нибудь. Но надо было ответить председателю, что матери нет дома. Шотина боялись все, потому что он был самым большим начальником в селе. Даже мы, детвора, никогда не бегали за его тарантасом. Частенько и взрослые, увидев его, уступали дорогу... А мамины подруги, когда ругали председателя, повторяли одну и ту же поговорку: "От шуток Шотина слезы текут".

Под самым нашим окном послышалось: "Тпру-у-у!"

Я так и присела у ведра с картошкой. Сначала я увидела его большие пыльные сапоги, потом руку с кнутом.

- Дома кто есть? - Словно гром раздался в сенях.

Я подняла голову и увидела Шотина всего. Лицо у него как сковородка, темное и сплюснутое, промокшие черные волосы прилипли ко лбу, брови длинные - торчком стоят.

- Язык есть? Спрашиваю, кто дома? - просверлил он глазами меня.

- Я, я д-дома. - Почему-то плохо слушался мой язык.

- Вижу, что ты дома, - одобрительно кивнул он. - А мать где?

- Она заболела, в город пошла. - Осмелев, я даже подняла нож, брошенный мамой.

Шотин заметил в чугунке чищеную картошку и нахмурился.

- А это кто почистил? - Он взял в руки картофелину и покрутил перед моим носом.

- Я-а почистила.

- Ишь какая ты хозяюшка хорошая! - подивился он. - Здорово умеешь чистить картошку. - Но он тут же сердито свел брови и строго спросил: Ночью постель мочишь?

- Не-е-ет, - покачала головой я.

- Постель, значит, не мочишь, сама обеды варишь, ого! - Брови его разомкнулись, и он улыбнулся.

"Надо же, и большие начальники могут улыбаться, как все!" - удивилась я.

- Пора тебя, мастерица, в поле брать, у нас как раз нет полевой поварихи. А теперь скажи, куда спряталась мама? Я вас обеих прокачу на лошади до самого поля! - И он начал щелкать кнутовищем по сапогу: хлоп-хлоп...

- В город пошла.

- Я тебе покажу "в город", - досадливо махнул он кнутом и шагнул к двери, распахнул и вошел в избу. Встав на цыпочки, он заглянул на печку, потом под коник. В избе больше спрятаться было негде. Молча он прошел мимо меня прямо в хлев. После хлева останется проверить только чердак. И он, конечно, не отступится. И вдруг у меня мелькнула мысль в голове, Как выручить маму. Я вспомнила, как Вася ловил Федю, когда тот собирался стащить с чердака яйца. Тот эти яйца менял в магазине на деньги и ходил на них в кино. Вот Вася и придумал - сунет под концы лестницы по маленькому кусочку сырой картошки, и как только Федя ступит на вторую ступеньку, лестница начинает скользить, верхний конец затарахтит по бревнам стены. Воришке доставалось...

Я быстренько отрезала пару кусочков картошки и сначала сунула под одну жердь, потом под вторую. Не успела отойти от лестницы, как на пороге появился Шотин. Он даже покачал головой, видя, как я вожусь с лестницей. Наверное, подумал, что хочу ее убрать.

- Анна, давай сама спускайся, а то поднимусь - не сдобровать тебе. С симулянтами у меня разговор короткий.

У меня задрожали коленки. Ну, думаю, пропала моя головушка, если мама покажется. Ведь как только ступит она на самую верхнюю ступеньку и лестница покатится.

Ждет Шотин, жду я. Мама не подает голоса. Мне хочется крикнуть ей, чтобы не показывалась, но рядом стоит Шотин. Вот он снова сует кнутовище в сапог и заносит ногу на ступеньку лестницы. Я уловила, как хрустнули под жердями картофелинки. Шотин, конечно, не слышал, ему было не до этого. Когда он ступил на третью ступеньку, лестница как бы ожила, дернулась с места и стала скользить вниз, верхним концом считая бревна стены. Я закрыла глаза: вдруг Шотин убьется! Когда открыла, увидела: Шотин стоял на четвереньках в луже воды. Оказывается, лестница задела ведро, в котором мыли картошку. Председатель, ругаясь, поднялся. Его руки и на коленях брюки были в грязи.

- А ну быстро неси воду и полотенце! - прикрикнул он.

Я вынесла кружку воды и полотенце.

- Поливай, - засучивая рукава, приказал он.

Сполоснул руки и принялся полотенцем вытирать с брюк грязь. Это чистым-то полотенцем!

- Ну вот и почистились, - сказал он спокойнее и выбросил полотенце в угол. И не успела я опомниться, как он схватил меня за подмышки и поднял наверх. Совсем близко я увидела его маленькие сверлящие глаза, на лице черные точечки - корни бороды, толстые потрескавшиеся губы. Мне стало немного жутко.

- А теперь скажи, радость моя, где же все-таки мать? - Буравчики в его глазах весело заиграли.

- В городе... - Я зашмыгала носом, вроде бы собираюсь заплакать.

- Ну, ну, сразу и плакать, - подобревшим голосом сказал Шотин и опустил меня наземь. Достал из кармана конфетку и присел передо мной на корточки. А он неплохой дядя, чего только мама боится его, думаю я про себя. Вот сейчас он мне конфетку даст. Не часто мне приходится пробовать конфеты в бумажках. Я протянула за конфеткой руку. "Оп" - и конфетка оказалась у него в другой руке.

- Скажи правду, где мама, получишь. - Шотин, улыбаясь, подмигнул мне, втягивая в игру.

- Да не надо мне твоей конфетки, мама из города в сто раз лучше принесет.

Шотин перестал улыбаться.

- Ишь, как партизан, заладила одно и то же. Хитра вырастешь, - он сунул конфетку мне в руку и поднялся.

Глядя на чердак, громко сказал:

- Завтра, Анна, покажешь свою справку. Женщины тебя дома видели. Накажу по всей государственной строгости! - И он широко зашагал через двор.

Когда не стало слышно грохота колес тарантаса, показалась мама.

В ШКОЛУ

Вечерами перед началом учебного года все разговоры в нашем доме были о школе. В нынешнем году собираюсь в школу и я. Но почему-то старшие покупали себе тетради, ручки, приносили откуда-то старые и новые учебники, мама вечерами шила кому-нибудь разную одежку, а обо мне и не вспоминали. Но я-то знала, что осенью мне исполнится семь лет. Надоедала матери своими просьбами, чтобы она не забыла и мне сшить новое платье да купить книжки.

Проходит несколько дней, прибегает к нам моя подружка Натка и сообщает, что учительница записала ее в первый класс. От обиды у меня сжалось сердце: меня, значит, не записала. Я еле дождалась вечера и, когда пришла с работы мама, выложила ей всю свою обиду. Мама пообещала поговорить с учительницей.

В воскресенье Ольга ходила в город на базар и принесла оттуда красивые книжки. Я взяла одну из них посмотреть картинки, но Ольга тут же забрала обратно.

- Не трогай грязными пальцами.

- Себе покупает, а мне нет! - воскликнула я негодующе. - Ведь я тоже иду в школу.

- Никуда ты не пойдешь. Тебе семь лет в декабре будет. Расти, килька. - Сестра похлопала меня по плечу.

- Мама, ты говорила с учительницей?

Мать развела руками, не решаясь говорить правду.

Я забралась на печку. Вот умру и пусть тогда знают, как оскорблять меня. Вытянула ноги, сложила на груди руки - стала ждать смерти и не заметила, как уснула.

Проснулась на следующий день и, наверное, ни за что бы не встала, да надо было на двор идти. "Ладно, умирать погожу пока, а там видно будет", решила я.

Но когда настал сентябрь, мне стало совсем худо. Мои друзья Натка и Тихоня каждый день уходили в школу, а я смотрела на них через щель забора и думала о том, как мне плохо и одиноко живется на белом свете.

Однажды Ольга усадила меня рядом с собой и ласково проговорила:

- Ты не тревожься, Татуня, что в школу не ходишь. Я сама буду тебя учить. Научу читать и писать. Ученой сделаю! - гордо заявила она.

- А книжку? - недоверчиво спросила я, приглядываясь к ней: нет ли в ее словах подвоха.

- И книжку найду. Только слушайся меня - все будет! - И она потрепала меня за волосы.

Учебу мы начали в этот же день. Ольга завела для меня тетрадку и насовсем подарила огрызок карандаша. Показала мне, как надо писать какие-то кривульки. Я написала их целую полстраницу. А через день она откуда-то принесла потрепанный букварь и принялась учить меня, как запоминать буквы. Я была счастлива. Наконец у меня есть собственная книжка и могу листать ее сколько угодно.

Все шло хорошо, только с друзьями дела у меня расстроились. Тихоня и Натка почти не заходили к нам. Мы встречались после школы на улице, играли в прятки или в лапту. И Натка всегда в самый неподходящий момент объявляла: "Мне пора, уроки надо учить". Если она не уходила сама, то ее звала мать или старшая сестра Рая. Рая у них очень похожа на свою мать: такая же маленькая, толстенькая и крикливая. Когда окликнет в окно Натку, сразу и не угадаешь, кто кричит, то ли мать, то ли Рая. А на днях я помогала Натке писать крючки в тетрадь, они у меня лучше получались, чем у нее. За этим делом и застала ее мать. "Ты теперь Натке не подружка, она уже школьница, а ты ей только мешаешь..." Натка покраснела, ей, наверное, жалко было меня и себя тоже. Теперь я больше не хожу к ним.

Вот Натку снова позвали домой. Мы остаемся с Тихоней вдвоем. Он переминается с ноги на ногу, будто не знает, что ему делать дальше: уйти или остаться.

- А у тебя что, нет уроков? - Я злюсь сама не знаю почему.

- У меня тоже уроки... могу пойти... но я успею, - бормочет он и виновато смотрит мне в глаза. Кажется, он меня жалеет, что у меня нет уроков. И это меня злит еще больше.

- Ну и иди, обойдусь без вас.

Он совсем теряется, и тогда я ухожу первая. Потом я, конечно, каюсь, что так поступаю. Но в следующий раз все повторяется снова. Я уже думаю, что мне пора хорошо вести себя, иначе я потеряю своего самого лучшего друга Димку Тиянова.

Я считаю, что учусь в первом классе, только в "вечерней" школе. Ольга занимается со мной только вечерами. Мне надо дождаться, когда она выучит свои уроки и начнет учить меня. Ждать долго для меня мучительно. Я сажусь где-нибудь неподалеку и не свожу с нее глаз. Интересно смотреть, как она хмурит гармошкой лоб, почесывает концом деревянной ручки висок и шевелит губами. Но ей не нравится, что я смотрю на нее.

- Не гляди на меня, отвернись, - строго говорит она мне, поймав мой взгляд.

- Почему? Я ведь не кусаюсь, - недовольно бормочу я.

- "Почему, почему", - передразнивает она. - Мешаешь учить. Вспомни, когда ты ешь, а собака глазеет на тебя. Нехорошо ведь? Вот и ты...

При чем тут собака и кому нехорошо, собаке или мне? Я отворачиваюсь от Ольги и представляю, как я на улице доедаю свой кусок хлеба, а соседская Шавка не сводит с меня глаз. Если чуть зазеваешься, она тотчас выхватит хлеб из руки и сразу удирает. Это так. Но все же, когда собака смотрит, как ты ешь, делается не по себе. Она тоже хочет есть. Что ж, можем и не смотреть, коль напоминаю собаку. Меня начинает клонить ко сну, и тут сестра трогает меня за плечо. Сонливость моя исчезает, я с готовностью раскладываю на столе тетрадку и жду, пока Ольга преобразится в учительницу: У нее даже голос меняется, становится громким и требовательным.

- Ты выучила наизусть стихотворение нашего родного писателя Василия Виарда?

Четверостишие из этого стихотворения я выучила неделю тому назад. Но Ольга почти все занятия начинает с него.

Зимушка, зимушка,

Пушистый снежок твой,

Пушистый снежок твой,

Серебряный свет луны твоей.

Читаю я не переводя дыхания. Федя, до сих пор тихо сидевший за другим концом длинного стола, хихикает и пальцем водит по странице, будто смешное кроется в книге. Но мы не обращаем на него внимания.

Ольга любит книжки Василия Виарда. И она говорит мне, когда я научусь читать, она принесет мне из библиотеки его книжку. Я прочитаю эту книжку и намного поумнею. А пока я самая бестолковая на всем свете, и вместо мозгов в моей голове гнилая мякина. Это и многое другое Ольга говорит мне во время занятий. Вдобавок еще бьет меня карандашом по пальцам, когда у меня долго не получается какая-нибудь буква. Я терплю, но слезы мои часто начинают градом сыпаться на тетрадь. Зато через месяц я научилась складывать слова.

Пришла мама на обед, я с букварем села рядом с ней и стала читать:

- "Ра-ма, Са-ша, Па-ша..."

Мать недоверчиво глянула на меня и пальцем показала на другую страницу.

- "У-хо, му-ха..."

Мать радостно гладит меня по голове:

- Вот это дочь у меня! Вот умница!

А после обеда я увидела в окно, как Наткина мать куда-то пошла, и я решила забежать к ним на минутку. Натка сидела за столом и писала в строчку одну и ту же буковку. Я по письму отставала, потому что мы с Ольгой занимались больше чтением. Когда я сказала Натке, что умею читать, она мне не поверила. Я наугад открыла ее новенький букварь и стала читать: "Трак-тор па-шет..."

Натка с раскрытым ртом глядит на меня. Потом она признается, что умеет читать только в начальных страницах букваря, а дальше еще не проходили. Мы разговорились, и я забыла, что мне надо уйти. Так и застала меня ее мать. С порога поглядела на меня, но ничего не сказала. Натка не вытерпела и радостно сообщила ей:

- Мам, а Татуня читать может и стихи наизусть знает!

Я же, чтобы подтвердить ее слова, начинаю громко читать про зимушку.

Но ее мать и стихи не тронули. Она разжала губы и спросила Натку:

- Ты домашнее задание сделала?

Моя подружка виновато опускает голову.

Тогда мать поворачивается ко мне и говорит:

- Вот выучит уроки и тогда выйдет на улицу, там и встретитесь.

"Каменное сердце все же у Наткиной матери", - подумала я и на этот раз даже не обиделась на нее.

Вскоре мои занятия прекратились. Ольга готовилась к контрольной работе и поэтому отпустила меня на каникулы. Возобновлять занятия она не стала. А я не напоминала ей больше об этом, очень уж устала от учебы.

ДОРОГА К СИНЕМУ НЕБУ

В тот день нам не довелось плавать. Мы катали камешки у нашего крыльца. Сегодня Тихоне велели встретить корову, тетя Зина, мать Тихони, зачем-то побежала к старшей дочери Вере. И мы сидели, ожидая стадо.

- Хочешь, расскажу тебе о человеке, который хотел дойти до конца земли? - неожиданно спросил меня Тихоня и таинственно замолчал.

Мне, конечно, хочется узнать о таком человеке. И Тихоня, чуть прищурившись, начал:

- "Человек, а человек, куда ты идешь?" - "Иду по голубой дороге туда, где синее небо опускается на землю". - "Человек, зачем тебе понадобилось идти в такую даль?" - "Хочу потрогать руками синий краешек неба", Тихоня, закрыв глаза, протягивал вперед руки, словно нащупывал что-то. "Человек, этой дороге нет конца, не дойдешь ты до синего неба", - сказала ему баба Сырняря. А эта старуха знала все на свете и хотела ему добра. Но он не послушался ее и пошел дальше. Много лет он шел. А Время за ним шло и шло. И незаметно для себя Человек шел все медленнее, потому что с каждым годом он становился старше и старше, пока совсем не состарился. И тогда Время начало обгонять его и идти впереди него. Он спешил за Временем, потому что боялся не дойти туда, где синее небо касается синей земли. Люди смеялись над ним и называли его безумцем, так как он стал плохо видеть, часто сбивался с пути и проходил по одним и тем же селениям. Однажды он упал и уже не мог больше идти. Когда он открыл глаза, то увидел, что лежит у околицы своего родного села и синее небо ласково опустилось к нему на землю. - Тихоня с блестящими от восторга глазами добавляет: - А воздух становится синим вечером, когда садится солнце.

- А он вправду дураком был или нет? - спрашиваю я Тихоню.

Тихоня удивленно смотрит на меня и молчит.

- Ну, раз ты умный, скажи, что тебе стоит, - настаиваю я.

Тихоня пожимает плечами, лицо его замыкается.

- Не знаю, может, он и был безумцем, только он нравится мне.

- Что же тебе нравится, то, что он выжил из ума и ходил по селам?

Тихоня хмурит брови и начинает разглядывать свои ногти.

- Вот ты и не дура, а ничегошеньки не понимаешь, - выдавливает он из себя.

Лучше бы "дурой" назвал и то понятнее.

- Знаешь, что бывает за оскорбление личности? - Я сложила крест-накрест четыре пальца, изображая решетку.

Он растерянно посмотрел на меня, губы его вздрогнули, будто собирался улыбнуться и не смог. Мы посидели еще немножко, а потом он, ни слова не говоря, встал и ушел.

- Иди-иди, может, и ты дойдешь туда, где небо опускается на землю, крикнула я вдогонку.

Тихоня остановился, посмотрел на меня и опять ничего не сказал, так и ушел.

Я вернулась домой. И мне почему-то стало не по себе. Подбежала к окну, взобралась на лавку, вижу - Тихоня переходит улицу. Мне кажется, что он вот-вот оглянется. Он не оглянулся. Легко шагнув через дорожную колею, прошел вдоль палисадника. Я злюсь на него оттого, что он не оглядывается. А про себя думаю, что если он оглянется только у себя на крыльце, то покажу ему язык. Вот он взошел на крыльцо, потянул на себя щеколду, дверь открылась, и он исчез.

У меня побежали слезы. Почему они побежали, не знаю. Я совсем не хотела плакать, но слезы сами лились из моих глаз.

Тихоня перестал ходить к нам. Кроме нас, он почти никуда не ходил, разве к сестре Вере. Я видела в окно, как он вышел в палисадник за травой. У них было два красноглазых кролика, и он каждый день таскал им траву и капустные листья. Раньше мы часто их кормили вместе. И теперь я выбежала на крыльцо, надеясь, что он окликнет меня. Однако Тихоня меня не замечал, хотя и стоял лицом ко мне. Я возненавидела его. И сначала ходила сама не своя. А потом стала думать о человеке, который хотел руками потрогать синий воздух. Я представляла себя на месте этого человека. И до того додумалась, что захотелось самой дойти до конца земли. А почему бы не рассказать о нем кому-нибудь из наших. Васи я стеснялась, к тому же он постоянно занят. Ольга, может, и выслушает меня, но как отнесется к этому, я не знала. О Феде и говорить нечего, он сразу же начнет потешаться надо мной. И я решила довериться Ольге. После ужина я тихонько подсела к ней и начала рассказывать. Этот странный человек уже нравился мне самой. Правда, я рассказывала не так складно, как Тихоня. Вначале от волнения даже заикалась немножко, а потом успокоилась. Ольга слушала-слушала меня, и в глазах ее будто смешинка заплясала. Она засмеялась. Но я все равно рассказывала. В одном месте я сбилась, там, где говорилось о Времени: не то Человек бежал за Временем, не то Время - за Человеком. Потому что я не понимала, как может Человек бежать за Временем.

Ольга насмеялась вдоволь и говорит:

- Сначала научись сочинять, затем ври вслух, - и столкнула меня с лавки.

Тогда я подумала, что меня может понять только мама. Мы с ней спали вместе на конике. Я дождалась, когда она покончит с делами и ляжет рядом со мной.

- Хочешь, расскажу тебе сказку? - несмело предложила я.

- Сказку? Давай, расскажи, - согласилась мама и провела рукой по моим волосам.

Я рассказывала. Мама не перебивала меня, не смеялась, она умеет слушать. И я поведала ей все, что знала о Человеке, который хотел потрогать руками синий краешек неба. Я кончила рассказывать, она все молчит. Тогда я спросила ее, что она думает об этом Человеке. И тут я услышала ее легкий храп. У меня упало сердце. Долго я не могла уснуть. Стало ясно, почему на меня обиделся Тихоня. Его тоже никто не понимает. Своей бестолковостью я его оскорбила. И перед тем, как заснуть, я решила, что завтра сама пойду к Тихоне, и мы с ним помиримся.

Когда я зашла к нему домой, он обрадовался. Но не подал вида. Придвинул к себе книжку и пробурчал:

- А мне уроки учить надо.

Я взялась за ручку двери.

- Погоди, - останавливает он меня. - Хочешь, я тебе вслух почитаю по-родному?

Я согласилась. Он просиял. И я увидела, что он так же мне рад, как и я ему. Он читал рассказ о хорошей девочке, которая все умела делать сама. Конечно, хорошо быть хорошей девочкой. Но только мусор подметать да посуду мыть - скучно. И тогда я предложила Тихоне:

- Давай поплывем.

- Давай. - Глаза у него загорелись, и он захлопнул книгу. - Знаешь, мир такой большой - сразу и не угадаешь, куда больше хочется плыть. У нас в классе есть голубой глобус. Глобус, - пояснил он мне, - это маленький земной шар. Весь земной шар синий и кое-где коричневый. Коричневый там, где поднимаются высокие-высокие горы...

- Ну, пошли же к кораблю, - тороплю я его.

Мы выбегаем во двор. Телега на месте. Но в следующий миг она уже перестает быть телегой. Тихоня поднимает парус, и ветер погнал наш корабль по волнам. Мы отплыли очень далеко от берега. Нигде не видно земли. Вокруг синее море, белеет только наш парус...

Тихоня все это говорит вслух. А мне кажется, что все это я вижу своими глазами.

- А мамы нас станут искать! - спохватываюсь я. - Заблудимся. Давай вернемся...

- Ну, давай доплывем до первого острова и вернемся, - просит Тихоня и показывает рукой, где находится остров.

Мы плывем дальше. Наше путешествие прерывает бабка Васюта:

- Мать дома? - спрашивает она Тихоню.

- Нет, - тяжко вздохнув, отвечает он ей.

Бабка Васюта уходит, но наш корабль уже превратился в телегу. И мы сидели на нем просто так.

- Когда я вырасту, построю настоящий корабль. Мы с тобой поплывем по настоящему синему морю. Ты хотела видеть маленьких человечков, и мы поплывем к ним. Побудем с ними немного и отправимся дальше. Маленькие человечки подарят нам маленькую обезьянку, и мы будем играть с ней в пути. Я еще достану тебе со дна моря ракушку. Говорят, если приставить к уху морскую ракушку, то услышишь, как шумит море. Но море не шумит, а разговаривает с небом.

- А мы не заблудимся? - осторожно спрашиваю я. - Ведь земля такая большая.

- Всяко может быть, - улыбнулся он. - Но это если солнце скроется, а как оно покажется, мы узнаем, куда нам плыть дальше.

Хорошо говорит Тихоня. С ним и вправду очень интересно плавать.

Закрапал мелкий дождик, и я собралась к себе домой. Мы кивнули друг другу, и я пошла.

На этот раз мне никому не хотелось рассказывать, что открыл мне Тихоня. Вот так у меня появилась первая тайна.

ДРУГА ПОЗНАЮТ В БЕДЕ

Заладили бесконечные нудные дожди. Расквасилась земля. На улице непролазная грязь. И это, называется, золотая осень.

Мне тошно в такую погоду без сапог. Сижу у окна и жду.

Жду, когда прибежит на обед мама со своей овцефермы или Тихоня заглянет на минутку, возвращаясь из школы. Он теперь навещает меня почти каждый день и приносит книжки с картинками. Иногда мы читаем их вместе, иногда он оставляет книжку до следующего дня. А вчера мне самой пришлось идти к нему и такая неудача вышла. Оказывается, я совсем не умею ходить по грязи. Пришлось же мне идти к нему вот по какой причине. Зашел на днях ко мне Тихоня, а наш дурачок Федя возьми и скажи: "Татуня, твой жених пришел, иди, привечай". Все, кто был дома, насмешливо глянули на него. Тихоня покраснел, и после этого два дня не приходил к нам. На третий я сама собралась к нему сходить. Попросила я у Ольги сапоги и пошла. Вышла на улицу, гляжу, а Тихоня в окно смотрит, наверное, меня поджидает. Я так смело разогналась через дорогу, да только подошла к тому месту, где трактора ходят, ноги стали вязнуть в грязи. Как тут быть? Поднимаю голову, вижу: Тихоня какие-то знаки мне руками показывает. Ладно, думаю, подойду поближе, пусть словами объяснит. Да вот одна нога у меня увязла почти до краешка сапога, и никак не могу ее вытащить. Сама, признаться, испугалась, не дай бог, Ольга в окно увидит, что я так мучаю ее сапоги, не даст больше. Пока вытаскивала эту ногу, а вторая ушла еще глубже. Мне бы позвать Ольгу, но вижу, что за мной Тихоня наблюдает, постеснялась кричать. Ухватилась я руками за голенище сапога и изо всех сил потянула его. Тут мои пальцы скользнули по мокрой резине, и я, откинувшись назад, с размаху села в грязь. Не успела я опомниться, как возле меня Тихоня появился. Без фуражки, в одной рубашке. И я не сразу увидела, что он был еще и босиком. Он помог мне подняться, потом стал меня тянуть за руку. Я хотела было вытащить сперва одну ногу, но как-то так получилось, что нога моя выскочила из сапога, а сапог остался в грязи. Тогда я, не раздумывая, вытаскиваю и вторую ногу и принимаюсь вызволять сапоги. Пока я возилась с одним, Тихоня успел вытащить второй. Но тут случилось совсем неожиданное. Откуда-то появился трактор. Он шел прямо на нас. При виде огромных железных гусениц меня охватила оторопь. Но уйти с пути и оставить сапог я никак не могла. Трактор смешает его с грязью, и тогда Ольга останется без сапог. Трактор бибикал, тракторист, высунув голову в окошко, грозил кулаком. Испугался и Тихоня, крепко схватив мою руку, он тянул меня на обочину. А я словно вросла в грязь, не двигалась с места. Тут тракторист повернул свой трактор чуть-чуть левее, и эта грохочущая махина проползла мимо. Я перевела дыхание. Сапог мой остался цел, и Тихоня уже принялся вытаскивать его, как вдруг я увидела взбешенное лицо Ольги.

- Убью! - закричала она.

На меня надвигалась будто бы и не сама Ольга, а только одно ее лицо, оно было настолько страшным, что я испугалась его больше чем трактора. Она схватила меня в охапку и понесла домой.

Потом она долго отмывала меня, и я покорно подставляла руки и ноги, несмотря на то, что их ломило от холода.

- Сама полезла в грязь да еще хилого мальчишку босиком затащила, ругалась Ольга.

- Никто его не затаскивал, - защищалась я. - Он сам пришел. И никакой он не дурак. Просто он из беды меня выручал...

Тут Ольга слегка усмехнулась. А бить все-таки не стала.

ВЗРОСЛЫЙ ЛИ ЧЕЛОВЕК ВАСЯ

Наконец-то мороз заковал землю. Можно бегом пробежаться по улице, не завязнув в грязи. И худые сапоги не помеха для прогулки. Правда, к холоду надо было тоже привыкнуть. Я выходила поиграть во двор совсем ненадолго. Федя прибегал из школы синий и лез на печку греться. А Ольга жаловалась маме, что у них в классе холодно. Мама, как бы успокаивая нас, шутливо говорила:

- Эх, мерзляки вы мои. Подкожного жира у вас мало, поэтому и зябнете. Вот на днях зарежем овцу, будете есть мясные щи и никакие морозы вас не испугают.

И мы сначала радовались. Но, узнав, что на смерть обречен Рогач, мы стали просить маму, чтобы она для этого выбрала другую овцу. Она лишь руками разводила: других нельзя резать, овцы скоро ягнят принесут.

В прошлом году и Рогач был маленьким ягненком. Родился он очень слабеньким, еле стоял на ногах и с трудом передвигался. Мы изо всех сил ухаживали за ним: поили его коровьим молоком из бутылочки, носили на руках, согревали своим телом, когда ему было холодно. Вскоре он поправился и стал резвым шаловливым ягненком. Больше всех нянчилась с ним я. И он привык ко мне. Хожу по избе - он всюду рядом; взберусь на лавку - он тут как тут: прыг - и возле меня. Вечером даже в постель ко мне запрыгивал. Мама ругалась и на ночь привязывала его веревочкой у порога.

Когда у него появились маленькие мягкие рожки, Вася назвал его Рогачом. Ох уж и любил он, чтоб ему рожки почесывали. Подставит голову и стоит перед тобой. Он был смирный и ласковый. Но Федя зачем-то научил его бодаться. Приставит кулак к его лбу и толкает назад. Рогач пятится-пятится, а потом как даст по Фединому кулаку. И для его друзей появилась потеха, кто из них ни заглянет к нам, тут же начнет дразнить Рогача. Мама видит, что он стал им игрушкой для баловства, и отправила его в хлев к остальным овцам.

Теперь Рогач большой баран с огромными рогами. Меня он признает по-прежнему, потому что я продолжала подкармливать его хлебными корочками и картошкой.

Старшие смирились, что придется резать Рогача. А я не нахожу себе места. И селянке уже не рада, разве я смогу ее есть?

И вот настал назначенный день. Федя с утра, как открыл глаза, погладил свой живот и говорит:

- Ох, и наемся селяночки, - и блаженно закрыл глаза от предстоящего удовольствия.

С самого утра в нашем доме оживление. То один меня толкнет, то другой - всем я мешаюсь. Но никто ничего не делал, только собирались делать. И опять заговорили о Рогаче. Мама сказала, что надо резать в сенях. Федя согласно кивает головой. Ольга уже приготовила большую миску, куда соберут овечью кровь. Один Вася помалкивает. Он долго хмурился, потом спросил у матери:

- А кого позовем резать?

Мать искоса поглядела на него и промолчала. А немного погодя, как бы между прочим спросила:

- Сколько тебе лет, Вася? Никак пятнадцать уже есть?

На этот раз промолчал Вася.

У взрослых свой язык, не сразу поймешь, что к чему.

Мама принялась рассуждать вслух:

- Давай думать вместе, кого позвать. Дяди Коли нет дома. Соседа Серегу? Ему сразу надо брать бутылку, и одной ему будет мало. Сколько денег надо для этого? А карманы-то у нас дырявые. Вон у Феди валенки развалились...

- А у меня совсем валенок нет, - напомнила я о себе.

- Тебе на печке без валенок легче, - состроил мне рожицу Федя.

Мама не слышит меня, она сосредоточилась на чем-то своем.

- Наверное, сынок, никого не будем звать.

Васино лицо передернулось, брови надвинулись на глаза.

- Я не буду резать, - сказал он глухо.

- Ну, что же, тогда Татуню заставим, - пожала плечами мама и с упреком добавила: - Пора тебе уж мужчиной быть. По годам ты взрослый человек.

- Вась, а ты чего боишься? - встрял в их разговор Федя. - Мясо есть не боишься, а резать трусишь. Чего там, раз - и дело с концом. Мы с мамой тебе поможем.

- Видишь, Федя по-мужски рассудил, - похвалила его мама. - На человека, сынок, руку не поднимай, а скотина самим богом отпущена для этого.

- О, да ему на человека руку поднять ничего не стоит. Вчера мне по уху так врезал... - Федя сердито засопел и потрогал ухо.

Ольга возилась на кухне, и оттуда она вставила свое насмешливое словечко:

- А еще на девчонок поглядывает.

Вася покраснел, сжал кулаки. Хорошо, что мама дома, иначе быть бы потасовке.

Ни на кого не глядя, мама оделась во все старое и вышла. За ней поспешил Федя. У порога он остановился, приподнял нависающий на лоб козырек шапки и показал свои не очень ровные зубы.

- Вась, а Вась, ты, говорят, на девчонок поглядываешь. Это на кого, если не секрет? Не на рябую ли Агру?

Вася схватил со стола железную ложку и запустил ее в Федю. Но тот успел юркнуть за дверь, и ложка, ударившись о косяк, со звоном отлетела на пол.

Я знала причину, почему его так дразнят. К какому-то празднику Вася послал своей однокласснице Кате Ивкиной поздравительную открытку. Почтальонка шепнула эту новость Ольге. Васю стали дразнить. Я в этом случае тоже была недовольна Васей. Меня небось ни разу не поздравлял открыткой, а чужих пожалуйста.

Зато сейчас я всей душой жалела Васю. Ему очень хотелось уйти из дому, я это по его лицу видела. Уйти же он не мог. В сенях возились мама и Федя. Кажется, привели Рогача. Я бы сейчас тоже убежала куда-нибудь.

Торопливо вошла в избу мама и повелительно сказала Васе:

- А ну, одевайся. Пошли, пошли, хватит красной девицей стоять тут.

Брат начал не спеша одеваться. Он стоял посреди избы высокий, нескладный. Руки, казалось, не слушались его, он никак не мог застегнуть фуфайку. Я хотела помочь ему, подбежала и взялась застегивать нижнюю пуговицу, дальше не доставали мои руки. Но он отстранил меня, приподнял и поставил на другое место, словно горшок с молоком.

Я забралась на печку. Следом за мной поднялась и Ольга.

- Ты тоже боишься? - спрашиваю ее.

Она отвела глаза.

- Ха, чего бояться.

Из сеней послышался голос матери:

- Федя, ты за ноги держи, а я за рога буду... Вася, да чего ты дрожишь? Чего дрожишь-то? Ну, ну... Эх, мерзлая курица, давай-ка сюда нож...

Я сунула голову под подушку. И вытащила только после того, как заскрипела дверь. Первым влетел Вася и сразу кинулся к помойному ведру, его тошнило. За ним зашли Федя и мать. На маму страшно было смотреть: руки ее в крови, а лицо бледное-бледное. Я отвела глаза. А Ольга восхищенно спросила:

- Мам, неужели сама?..

В ответ та только тяжело вздохнула. Затем сполоснула водой руки, взяла чистое ведро и, выходя, сказала ребятам:

- Не мешкайте, давайте поскорее, пока не остыла - шкуру снять надо.

Вскоре селянка была готова. Когда стали садиться за стол, Вася куда-то исчез. И я не слезала с печки. Не хочу есть Рогача.

На столе уже дымилась паром селянка. От вкусного запаха у меня закружилась голова. Я спустилась с печки, выхватила со стола кусок черного хлеба и мигом юркнула обратно.

Федя сбегал за бабушкой, и теперь мы ждали ее прихода. Вот и она появляется с внуками Ленкой и Андрейкой. С шутками-прибаутками она устраивает за стол малышей, потом садится сама.

- А кто же зарезал? - обвела всех взглядом бабушка. - И мужиков не видно.

- Как так не видно? Вот Федя, а Вася куда-то запропастился. Он у нас теперь все сам делает. Да и ростом - как столб для ворот, - весело говорила мама и старательно дула на ложку с горячей селянкой.

К вечеру к нам зашла Маня Длинная. Она жила напротив нас, через дом от Тихони. Работала она заготовителем, собирала для государства сливочное масло. Из разговоров матери и ее подруг я слышала, что она безбожно обвешивает всех подряд и никто не смеет сказать ей об этом в лицо. Мы ее тоже не любили. Мать к ней не ходит, но она сама в неделю раза два обязательно к нам наведается. И каждый раз начинала придираться ко всем по разным мелочам. Мама или все превращала в шутку, или ласково успокаивала ее, мол, людей без грехов не бывает и прочее. Когда она уходила, мама называла ее "самодуркой". Почему бы не сказать это ей в лицо, думала я.

Вот и сегодня открывается дверь, одной ногой она ступает через порог и басовито спрашивает вместо приветствия:

- Не соскучились?

Мне хочется ей ответить: "Нет!" Но мама приветливо улыбается:

- Проходи, проходи. Вовремя ты пришла. Сейчас я тебя селяночкой буду потчевать.

- Не откажусь, не откажусь, - показывает свои желтые зубы Маня Длинная и по-хозяйски располагается за столом. Приняв из рук матери миску, она принимается за еду, вкусно причмокивая губами.

Мама и ей поведала, что барана зарезал не кто иной, как Вася.

- Силище-то, милая, силище! Быка свалит. Все один сделал...

Я думала: и хорошо, что Васи нет дома, он бы, наверное, не выдержал такое.

Когда Маня Длинная ушла от нас, я спросила маму: зачем она сказала неправду о Васе. Она рассмеялась и говорит:

- Пусть знает Длинная, что и у нас в доме появился мужик. И что мы теперь никого не боимся, даже самой Длинной Мани.

- А бабушке зачем солгала?

- Бабушке? - посерьезнев, пожала плечами мама. - Просто так. Она все равно не поверила бы, что я сама... Она же до сих пор считает меня ребенком. А маленькой я была совсем другой...

КАК СВАТАЛИ МОЮ МАТЬ

В тот вечер мы как обычно сидели за столом и ужинали. В сенях послышались шаги, потом долго шарили по двери, видимо, искали ручку, и вот наконец из темноты вынырнула неказистая фигура Миколя Горбуна. Он поздоровался у порога и, обводя глазами избу, прошел к лавке, что стояла у голландки. Мама пригласила его к столу, но он отказался. И, потоптавшись у лавки, словно не смея опуститься на нее, обратился к матери:

- Я ведь, Анна, по делу к тебе.

Мать отложила ложку и спросила спокойным голосом, что у него за дело. Подошла к нему, и они вместе сели на лавку.

Никто не обратил на Горбуна особого внимания, мы были заняты едой. И все же нет-нет да кто-нибудь из нас и покосится в его сторону. Мне не надо было коситься, он сидел прямо напротив меня, и я могла смотреть на него сколько угодно. Я усердно рассматривала его горбатую спину и думала про себя: как же он ложится спать на спину? Шепотом спросила об этом Ольгу. Но та вместо ответа больно ущипнула меня за бок. У меня аж слезы выступили на глаза. Про себя прикинула, обидеться, бросить ложку - голодной останешься, и я снова потянулась ложкой за щами в общую миску, усмирив свою обиду.

В это время послышался мамин смех. Сидящие за столом устремили на нее удивленные взгляды. Смех у матери был необычный, так она могла смеяться только от неловкости.

Миколь чуть опустил голову, его черный чуб навис над лбом. Ложки наши перестали стучать по алюминиевой миске, и в наступившей тишине мы услышали, как Миколь говорил полушепотом:

- Ты думаешь, детям хуже будет вместе? У меня силы еще хватит, прокормим, вырастим без нужды...

- Ой, Миколь, перестал бы уж. Глянь, и дети слушают, - недовольно отмахнулась мама, спрятав улыбку.

- Эх, Анна, неужели думаешь, не угожу твоим детям, да я... - он не нашел нужного слова и в сердцах тяжело вздохнул.

Я переводила взгляд с матери на Миколя и обратно. Пыталась понять, о чем они так неспокойно говорят. А когда я посмотрела на братьев и на Ольгу, мне стало не по себе. Вася исподлобья поглядывал на Миколя, как молодой бычок, у которого зачесались рожки. Федя тоже перестал хлебать щи и сердито грыз конец деревянной ложки. Ольгины серые круглые глаза выглядывали из-под густых бровей насмешливо и злорадно. Казалось, она видела своего врага в грязной луже, и это ее радовало. По их лицам я поняла, что Миколь Горбун пришел к нам не с добром.

Мать хоть и делала вид, что слова Горбуна ее мало трогают, все же заметно было, как она волновалась. Она сплела пальцы рук и ломала их до хруста. Но неожиданно опять расплылась в улыбке:

- А что, Миколь, давай детей спросим, выдадут они меня замуж или нет? Ведь без их согласия я все равно не решусь на это.

Миколь дернулся с места, поднялся и как-то неестественно выпрямился, растерянно похлопал грустными бараньими глазами, слова не успел вымолвить, как мать обратилась к нам:

- Как, дети, выдадите меня замуж за дядю Миколя?

Мы разинули рты.

- Ты что, спятила? - наконец выпалил Вася, нижняя губа его смешно задергалась. - Разве ты девушка, чтобы замуж выходить!..

- А чего глядишь, давай выходи, - усмехнулась Ольга и зыркнула глазами в сторону Миколя. - Больше только домой не показывайся.

- Ха, жаних! - ударил в ладоши Федя и захихикал так, что не разобрать было - смеялся он или плакал.

Я слушала и удивлялась: как они смеют так грубить матери! И еще больше удивилась, когда увидела, что; вместо того чтобы отругать их, мама ласково улыбалась. Старшие что-то уловили в ее улыбке, и их лица постепенно смягчились.

- Видишь, Миколь, не выдают, - повернулась она к гостю: - Ты поискал бы помоложе да без такой оравы. А то у тебя трое, у меня четверо, поселим вместе и будут мутузить друг друга.

Миколь переминался с ноги на ногу, затем вытер шапкой, зажатой в руке, лоб и открыто посмотрел на нас. В его глазах было столько отчаяния и боли, что мне стало жаль его.

- Хорошие слова говоришь, Анна, - покачал он головой: - "Иди найди помоложе, без такой оравы..." Да ты-то хоть не насмехайся надо мной. Кто пойдет за урода, за проклятого богом?! - Он замолчал, не в силах говорить больше, кадык на шее задвигался, одну руку он так прижал к груди, словно хотел вытащить оттуда занозу. И в сердцах вымолвил: - Не жене, а мне, черту горбатому, надо было ноги вытянуть. Второй год сам мучаюсь и детей мучаю. И в детский дом ни одного из них не могу отправить, тогда сам себя перестану считать человеком.

Миколь сделал еще шаг к столу, потянувшись к нам, словно хотел получше разглядеть каждого из нас.

- Вам вот хорошо с матерью, а мои нормально испеченного хлеба с каких пор уже не пробовали...

Мне еще больше стало жаль его, и у меня невольно вырвалось:

- Мам, выходи за него замуж... испечешь им хлеба... Я с тобой.

Миколь так и застыл у стола с полураскрытым ртом, но глазами он нашел меня, с трудом проглотил застрявший комок в горле, и тут по его щеке побежала крупная слеза. Вдруг, как бы опомнившись, он нахлобучил на голову шапку и выскочил из избы.

В доме стало тихо-тихо.

- Дык, дык, гляньте-ка, мать выдает замуж! - первым подал голос Федя, дико вытараща на меня глаза.

Я испугалась его бешеного взгляда и прямо по лавке прошла к матери, прижалась к ней.

Вася и Ольга переглянулись и заулыбались.

- Нет, да гляньте же на нее, гляньте, - продолжал выходить из себя Федя, - мать замуж выдает и сама вместе с ней собирается. А давайте мы ее саму выдадим за сына горбатого - за Ваську Сопляка! Только эта бесхвостая козявка даже хлеб не умеет печь...

И вдруг все трое громко расхохотались. Я посмотрела на маму, ища у нее защиты, и здесь я увидела, что и она старается спрятать улыбку.

Я готова была провалиться сквозь землю, мне нечем защитить себя, кроме как плачем. Я громко заревела и полезла на печку, в свой потайной угол.

Мать пыталась угомонить старших, чтобы они отстали от меня, но они еще долго потешались надо мной.

Понемногу их голоса утихли, я перестала плакать. Ни к кому не обращаясь, Федя негромко сказал:

- Замуж? А вдруг отец придет...

Его тихие слова как бы оглушили всех. Я замерла на мгновение. В избе стало так тихо, что было слышно, как потрескивал фитиль в керосиновой лампе. Мать поднялась с лавки, под ее ногами скрипнула половица. И я испуганно сжалась, мне показалось, что, кроме нас, в избе есть еще один человек, невидимый, но присутствие которого чувствовали все. Это был отец.

- А стол кто за вами уберет? - громко сказала мать. Ольга торопливо принялась звякать алюминиевыми ложками.

ЗИМУШКА-ЗИМА

Я не любила зимушку-зиму, про которую Василий Виард сочинил такие красивые стихи. Во-первых, мне никогда не справляли теплой одежки: в лес тебе не ходить, в школу тоже. "Сиди на печи - ешь калачи", - посмеивается надо мной Федя. Во-вторых, у нас всегда на исходе дрова. За ними старшие вместе с матерью ходили в лес на салазках. Салазки мать купила на базаре после того, как на дворе выпал глубокий снег. В лесу они рубили сухие деревца и собирали сушняк. Но леснику Макару и за это надо было угодить. Если встретится на пути, с добром не отпустит. Однажды мать простудилась и за дровами отправились Вася с Ольгой и Федей. В лесу они наткнулись на Макара. И тот разрубил их салазки на части. Ольга дома рассказала матери, как было дело. Они только вошли в лес, еще ни одной веточки не успели поднять, как им навстречу выходит Макар. "Ну-ка, давайте сюда салазки и топор!" - "Дядь Макар, да мы будем один сушняк собирать, не вредители же какие", - сказал Вася. Макар усмехнулся ехидненько и говорит: "Сейчас вы пока что не вредители, но через час вы можете ими стать. А чтобы вы не стали вредителями, нужно лишить вас вашего оружия". Он разрубил салазки и ушел. Все плакали, и Вася плакал. Потом Вася схватил топор и давай рубить деревья подряд. Плачет и рубит. Еле остановили.

На днях Вася принялся мастерить салазки сам. Стучал, строгал прямо в избе, на улице холодно. Мы помогали ему чем могли. Одна мама отмахивалась: "Брось зря добро переводить, салазки не каждый плотник сделает, а тебе куда..."

Вася продолжал работать и на второй день, и на третий... Самое главное, согнуть концы полозьев. Утром, как затопят печь, он уже дежурит на кухне. Отойдет мать на минутку, он сунет конец полоза в печь и греет сколько потребуется. Вытащив оттуда, засунет под переруб печи и сгибает до тех пор, пока тот не затрещит. Еще через день из груды стружек стали вырисовываться салазки. А еще через пару дней салазки были готовы. Мать диву далась. Проверив салазки на прочность, назвала Васю "светлой головой", а его руки - золотыми. Она, кажется, раскаивалась, что вначале не поверила в Васины способности. Вася краснел, отмахивался от похвал. Но сам, конечно, был доволен. Салазки получились не такими красивыми, как базарные, зато более вместительными и прочными.

Вскоре у нас в гостях оказался сам Макар. Проходил мимо по улице, и мама зачем-то позвала его к нам. Я предполагала, что мама начнет отчитывать его за то, что он разрубил наши купленные салазки. Но ничего подобного не произошло. Она встретила его, как самого дорогого гостя. Да ладно, был бы страшный этот Макар. А то ведь смотреть не на что: ростом маленький, нос картошкой, глазки бегающие, как у беспокойного зверька. Мама мечется туда-сюда, стол накрывает, огонь на шестке развела, видать, мясо будет готовить. Федя только из школы пришел, не успел раздеться, мама его сразу в магазин отправила за водкой. Я сидела на печке и презирала всех: и Макара, что он, бессовестный, после того случая посмел зайти к нам, и мать, что она лебезит перед ним, и Федю - тоже нашел кому прислуживать.

Макар взад-вперед прошелся по избе, остановился у стены, где висит рамка с фотографиями.

- Хороший был мужик Ванек. А силище-то у покойника какая была, настоящий медведь, - говорил он громко, тыкая пальцем в портрет отца. - Мы с ним вместе бревна распиливали для колхозного коровника.

Надо же, он еще с отцом работал! Жаль, нет теперь отца, он показал бы ему, как рубить наши салазки.

Макар отошел от фотографий, и тут его глазки остановились на мне.

- Иди-ка сюда, печная мышь, - поманил он меня пальцем. Надо же, он сам больше похож на мышь, а ведь говорит на меня. Я не хотела слезать с печки, но он не отрывает от меня взгляда и шарит рукой в кармане. Наверное, думаю, хочет угостить меня чем-то. Любопытно, чем же он меня угостит? Спустилась я на холодный пол и шагнула к нему. Он сделал расстроенное лицо и говорит:

- Знаешь что, мышка, я у вашего дома свою медаль уронил, иди-ка поищи во дворе.

Я повязала платок, надела фуфайку, сунула ноги в дырявые резиновые сапоги, в которых бегала во двор, и пошла искать медаль Макара. Прошла по тропке до дороги, вернулась обратно - медали не было. Интересно, что изображено на его медали, думаю я. У моего отца их много, и все разные. Иногда мать достает из сундука сверточек с отцовскими наградами, разворачивает и дает их нам посмотреть.

А медаль Макара все не находилась. Рядом с тропкой я увидела какие-то следы, может, думаю, Макар тут прошел. Свернула туда и сразу выше колен оказалась в снегу. Сапоги мои наполнились снегом, ноги обожгло холодом.

- Ты чего, козявка, по снегу лазишь? - услышала за собой Ольгин грозный голос. Она возвращалась из школы.

Я, дрожа от холода, объяснила ей, что ищу медаль Макара, а сам Макар сидит у нас.

Ольгино лицо удлинилось, глаза расширились:

- Лесной ведун пошутил, а ты, дурочка, и поверила. - Она схватила меня за руку и потащила в избу.

Макар сидел за столом, увидев меня, захихикал:

- Зря, мышонок, я тебя посылал, медаль-то оказалась в кармане.

Я мигом все сбросила с себя и юркнула на печку.

Ольга насмешливо смотрит на Макара. Кажется, она хочет показать ему, что они встретились не в лесу и она его совсем не боится.

- Дядь Макар, а за что тебе медаль дали, уж не за то ли, что наши салазки разрубил? - Ольга улыбалась своей злой улыбкой.

Макар растерянно замигал глазками, кашлянул в кулак. В этот момент высунулась из кухни мама:

- Держи язык за зубами! - прикрикнула она на Ольгу. - Тебя поставят на его место и тогда попробуй всем угодить! - И, повернувшись к гостю, мягко сказала: - Не обращай, Макар, на нее внимания. Они разве что понимают в ответственной работе. Приходится ведь всяким быть. Со всеми будешь добрым - сам дураком останешься...

- Правду, Анна, говоришь, правду, - закивал головой гость, обрадовавшись поддержке.

Как мама может такое говорить? Ведь у нее тогда тоже слезы потекли, когда старшие вернулись из лесу без салазок.

Стол был накрыт. Запыхавшись, прибежал с бутылкой Федя. Макар развеселился и опять тоненько смеялся. А мы все трое сидели на печи и помалкивали. Когда у нас были гости, мы всегда забирались на печку.

Странно было слышать, как мать расхваливала гостя: какой он справедливый, какая у него добрая жена, какие милые дети. И нет-нет да и вставит словечко, как тяжело нам без отца, как плохо без дров.

- Ведь без матушки-печи, без кормилицы-печи дом не дом, гроб сущий. А дети-то страдальцы... вместо школы я их запрягаю, как волов колхозных. Господи, а утром станут умываться, руки-то лучины, кожа просвечивает...

Макар обещал взять летом старшего на лесозаготовки, и что на будущую зиму дровами мы будем обеспечены. И вообще, мы заживем по-райски, если будем уважать дядю Макара. Потому что дядя Макар, если разобраться, важнее самого Шотина. Без Шотина можно зиму прожить, а без Макара - нет... Он назвал себя хозяином леса и народным благодетелем. Под конец он спел по-птичьи и ушел.

- Вместо угощения я бы ему дал кулак понюхать, - пробормотал Федя.

- А я бы повесила ему на грудь медаль из куриного помета, - сказала Ольга не то чтобы громко, но так, чтобы слышала мать.

Мама остановилась посреди избы, грустно покачала головой и, ни к кому не обращаясь, сказала:

- Ничего, ничего, жизнь она штука такая, всем понавешает "медалей", кто какую заслужил...

КОРИЧНЕВЫЕ ЛИСТОЧКИ

Сегодня Тихоня пришел к нам со своими цветными карандашами и тетрадкой. Он снимает у порога галоши и проходит в комнату.

Я давно ждала, когда он принесет свои карандаши, и припасла для такого случая кусок шпалеры. Мы можем нарисовать на ней большую картину. Тихоня похвалил бумагу, но рисовать почему-то не спешил. Он, кажется, был чем-то расстроен.

- Хочешь сахара? - я хотела поднять его настроение, вспомнив про кусочек сахара, что мама оставила мне перед уходом.

- Нет, - покачал он головой, а у самого глаза грустные-грустные. Не выдержал и признался мне.

- Знаешь что? Мне сегодня учительница поставила двойку по пению.

- Разве ты плохо поешь? - удивилась я, хотя ни разу не слышала, как он поет.

- Я не плохо пою, а совсем не пою. Слушать умею, а вот петь... Сегодня в классе пели сначала хором, а потом Ирина Сергеевна стала вызывать к доске по одному.

- Ты б так и сказал ей, что не поется мне, - подсказала я.

- Я говорил ей, что не умею. А она мне: для того и в школу ходите, чтобы учиться. И пыталась научить меня петь. Сама два раза пропела: "Жили у бабуси два веселых гуся..." Я молчал. Тогда она сказала: "Ты у меня все равно запоешь", - и поставила двойку.

- Подумаешь, двойка, люди по полной сумке таскают их и то ничего.

- Не в двойке дело, - разводит руками Тихоня. - Ведь на следующем уроке она опять заставит меня петь. А весь класс будет смотреть на меня...

Я не знала, как успокоить его. Наконец говорю ему:

- Плохая твоя Ирина Сергеевна.

Он невесело улыбнулся:

- Нет, она не плохая, а суровая. Она, наверно, не знает, почему весной расцветают цветы.

- Неужели ты знаешь? - Я смотрю на него во все глаза.

- Знаю. Весна хочет, чтобы все люди улыбались и радовались.

- И верно, - спохватилась я, будто вслух мне сказали то, о чем я только догадывалась.

Я начинаю говорить о весне. Как здорово, что она придет к нам. И сразу на земле будто огромную печь затопят, и поэтому растают снег и лед. Мы будем бегать по зеленой траве и не потребуется никакой обувки...

Тихоня слушает меня и незаметно начинает радоваться вместе со мной. И забывает про учительницу, которая не знает, почему весной расцветают цветы.

- Давай рисовать весну, - предлагаю я.

Он соглашается. Мы раскладываем на столе кусок шпалеры и рисуем нашу улицу, как она будет выглядеть весной. Тихоня мне доверил нарисовать колхозный клуб, а сам рисовал то место, где стоят наши дома. Вот он изобразил нашу избу и раскидистую ветлу, что растет перед ней. Только листочки на ветле он стал раскрашивать почему-то синим карандашом. Он любит синий цвет, но зачем делает дерево ненастоящим?

- Почему у тебя листья не зеленые, а синие? - не выдержала я.

Тихоня поднимает на меня честные глаза.

- Ведь синий цвет такой красивый, - вздохнув, говорит он.

- Зеленый цвет тоже красивый, и листья на деревьях в самом деле зеленые, - настаиваю я на своем, но чтобы опять не расстроить его, добавляю: - Весной больше всего синего и зеленого цвета. Синим пусть будет небо, река, лужи с водой, наличники окон...

- Ладно, - кивает Тихоня и берет другой карандаш.

Но, взглянув, как он раскрашивает, я не сразу нашла что и сказать.

- Почему теперь у тебя листья коричневые?

- Разве? - он растерянно разглядывает карандаш. - А я думал, это и есть зеленый, - помрачнел он.

- Ты рисуй. Если нравится, пусть будут листочки синими.

- Нет, - отказался он. - Мне, пожалуй, и рисовать нельзя. На уроке я елку нарисовал тоже коричневой. Ирина Сергеевна спросила меня: почему у меня коричневая елка? Я сказал, что у меня не оказалось зеленого карандаша. Я сказал неправду, у меня были все карандаши. Почему-то я путаю зеленый и красный цвета... Когда море будет зеленым, я не смогу нарисовать его. А оно бывает зеленым. Сам дядя Сергей говорил.

Тихоня хмурит лоб, глаза его суживаются, делаются влажными. Наверное, он про себя плакал.

Я еще не совсем поняла то, о чем он говорил сейчас. Как это можно не видеть, какого цвета трава, листья деревьев? Значит, он все по-другому видит? Из-за этого он не сможет нарисовать все как есть на земле. Нет бы мне не различать эти цвета, все равно плохо рисую, а вот надо же именно Тихоне...

Я подала ему зеленый карандаш, и он нехотя дорисовал ветлу.

РАДИ ЧЕГО ЖИВЕШЬ НА ЗЕМЛЕ

Потрескивает в голландке огонь. Нет, не огонь потрескивает, а дрова. Огонь же горит себе, веселится и пляшет, радуется, что дров еще много и гореть ему долго. Я дома одна, все в школе, а мама пошла в магазин. Нет, все-таки я не одна. Подумала-подумала и вызвала из школы Тихоню и Натку, пусть они поиграют со мной. Пусть они здесь будут моими учениками. Я им дам задание. Тихоне, например, такое:

- Ты, Тиянов, отправишься на своем корабле в далекую страну. Туда, где живут маленькие человечки, и привезешь одного или хоть несколько к нам. А ты, Натка Вяшкина, найди в книжке, что они едят и еще узнай: умеют ли они калякать по-нашему.

Тихоня машет нам рукой, он очень горд, что ему доверили поплыть в далекую страну. Натка открывает красивую книжку, которую недавно купил ей отец, и принялась листать страницы.

Входит мама с узелком в руках. Тихоня и Натка тотчас исчезают. Мама, не раздеваясь, проходит к голландке, греет озябшие руки. Затем раздевается и развязывает узелок. Из маленького кулечка она берет несколько конфеток-подушечек и протягивает мне. Все-таки хорошо, что зима, мама хоть часто бывает дома. Вот еще бы нам дров побольше, тогда б мы могли целый день держать в голландке огонь. Это так здорово - сидеть у пылающего огня. Мама почти никогда не ругает меня, не обижает, как это делают Ольга и Федя. Она даже делится мыслями со мной, как со взрослой. Вот и сейчас подсела ко мне у голландки и говорит:

- Послушай, Татуня, что расскажу. В магазине встретила Васиного учителя Семена Николаевича. И хвалил он Васю, и ругал. Говорит, калгашка у него кумекает. В классе мог бы среди первых быть, если б занимался и не пропускал занятия. На днях сочинение писали на тему: "Ради чего я живу на земле". Вася и написал в тетрадь: "Не знаю, зачем меня мать родила". Я и спрашиваю у Семена Николаевича: другие-то что написали? По-всякому, говорит. Кто написал, что живет на земле для того, чтобы построить коммунизм, кто хочет на другую планету полететь... Вот ведь, Татуня, как обстоят дела. - Мама задумчиво смотрит на огонь, кочергой подталкивает головешки в пекло. Снова заговорила, будто сама с собой: - Учитель-то сказал, надобно отругать Васю. Ну, растолковать ему, что так нельзя делать. Вот я и думаю, а если б меня спросили: чего я мытарюсь на белом свете? Что бы я сама ответила? Не знаю, зачем меня мать родила, не знаю, ради чего живу...

- Как так не знаешь? - воскликнула я. - А если б тебя не было, кто бы печку топил, кто бы хлеба нам испек? А кто бы меня защитил от Феди и Ольги?

Мама качает головой и улыбается:

- И вправду, доченька. - Она обнимает меня и прижимает к себе. - Я и не знала, что ты у меня такая умница. Придется отругать Васю.

Мне приятно слышать эти слова. Раз я умная, могу посоветовать и еще:

- Конечно, Васю надо отругать, - продолжаю я. - Чего он, дурачок, не хочет в далекие страны полететь или поплыть. Мы с Тихоней и то скоро поплывем на корабле...

Кажется, я проговорилась, но, к счастью, мама не обратила на мои слова внимания.

КОЛХОЗНОЕ СОБРАНИЕ

За последние дни только и разговоров у мамы со своими подругами о колхозном собрании, которое должно состояться сегодня. Почти каждый вечер собирались у нас женщины и с жаром выкладывали, у кого что наболело. Приходили Маня Длинная, Настька Попугай, тетя Зина - мать Тихони, даже Наткина мать, тетя Поля, стала заглядывать.

Всех их волновал один вопрос: снимут с председателей Шотина или не снимут. По их разговорам непонятно: то ли им хочется сместить с председателей Шотина, то ли нет. Маня Длинная выступает за него. Она говорит, что дела в других колхозах совсем никудышные. А мы, слава богу, и хлебом сыты, и подсолнечным маслом обеспечены на год вперед. Она говорит правду. В этом году у нас лари до краев досыпаны зерном, и в подвале стоит огромный бидон постного масла. Женщины соглашаются с ней. Но, мне кажется, женщины, как и моя мама, побаиваются Длинной. Но вот заговорила Настька Попугай. Говорит она тонким визгливым голосом, сама маленькая, и кулачки, которыми она размахивает, тоже маленькие. Так прямо и бухнула, что снять Шотина с начальников очень даже надо, потому что он разжирел и стал измываться над людьми. Хотя на это права ему никто не давал. На позапрошлой неделе так толкнул в спину вдову Авдеиху с крыльца правления, что та в снег упала. Она ходила просить для скотины соломы. И обошелся Шотин так с ней потому, что Авдеиха осенью не выходила несколько дней на картошку. Авдеиха сидела на снегу и обливалась слезами. А тут как раз из района большой начальник приехал. Он увидел плачущую женщину и спросил, почему плачет... И фронтовика Илью Медведева оскорбил...

Женщины осмелели и одна за другой начали перечислять за Шотиным его грехи. Грехов оказалось много, и тогда они решили снять его с начальников и дать ему в руки вилы.

Снова подала голос Маня Длинная:

- Почешите, почешите, милые, языки. Вас послушать: и Шотина нет уже в председателях. Только на собрании ведь ни одна из вас голоса не подаст. Да и вас никто не послушает. - Улыбаясь, она обнажила свои желтые зубы. - И поглядим, как запоете, ежели не снимут.

Она поднялась и пошла. Женщины растерянно поглядели вслед. Все молчали.

- Да не бойтесь же, снимут, - говорю я, чтобы успокоить их.

Они все разом посмотрели на меня и засмеялись.

- Раз уж сама Татуня так сказала, полетит наш Шотин к шутам, по-детски заливисто хохочет Настька Попугай.

Они отправились на собрание. Я осталась одна и заволновалась: вдруг никто из старших вскоре не вернется домой. Будут торчать у клуба, дожидаться бесплатного фильма. Пока еще светло, надо сбегать за Тихоней. Не успела я одеться, как слышу: кто-то идет к нам. Тихоня! - я радостно сбросила с себя фуфайку.

- Я за тобой собиралась.

- А мне мама сказала, чтобы я к вам шел. Я тоже один.

Тихоня принес с собой книжку - "Рассказы о море".

Мы прочли всю книжку, переиграли все игры, а с собрания все не возвращались. Потом забрались на печку да там и уснули. Нас разбудили возбужденные голоса женщин. Зашли в избу мама, тетя Зина и Настька Попугай. Мани Длинной с ними не было.

- Эй, где ты там, маленький пророк? - Настька Попугай встала на носки, заглядывая на печку. - Твои слова сбылись, Шотина сняли, только на его место поставили чужого, может, и хуже... - Радости на ее сморщенном личике не было. Она опустилась на лавку рядом с тетей Зиной, крест-накрест сложила руки и тяжело вздохнула. Мама прошла на кухню ставить самовар.

- Как жизнь-то дальше пойдет? - вздыхает тетя Зина. - Мой мужик говорит, зря так круто с Шотиным обошлись...

- Как жизнь пойдет? - показалась из кухни мама. - Как жили, так и будем жить. Председателей разных будет много, а земля-то одна. Пусть она, кормилица, будет вечно, остальное приладится.

Я соглашаюсь с ней.

ЗВЕЗДА СЧАСТЬЯ

Бабушка на время переселилась к нам. Она сказала, что ей надо отдохнуть от тети Лизы и зятя дяди Коли. Пусть отдыхает. Мы стараемся создать ей условия. При бабушке старшие не ссорятся и не шумят. В доме установилась добрая тишина. Младший слушается старшего, и каждый старается чем-нибудь да угодить бабушке. Хорошо было бы, если б бабушка осталась с нами жить насовсем. С первого дня она принесла из магазина кусок цветастого ситца и начала шить мне платье.

Зато каждый день заладила к нам тетя Лиза. Она просит бабушку вернуться домой и за что-то просит у нее прощения. Бабушка не отказывается идти домой, только добавляет, что, пока не кончит шить мне платье, никуда не пойдет, даже в свой дом. "Свой дом", - это она подчеркивала тете Лизе, что это ее дом, а не чей-нибудь. Та, поджав тонкие губы, уходит. Бабушка, показывая рукой на исчезнувшую за дверью тетю Лизу, говорит мне:

- Она не понимает, что я все же хорошая мать. Пусть немного пошевелит мозгами, авось, поймет.

Через некоторое время тетя Лиза возвращается. Краснощекую Ленку ведет за руку, а двухлетнего карапуза Андрейку несет на руках. Пока мы с бабушкой раздеваем детей, тетя Лиза незаметно уходит. Ленка с Андрейкой так ничего ребята, да больно капризные. Чуть что - и давай реветь, даже бабушки не стыдятся. Правда, я на второй день их припугнула, говорю, если будете плакать, выгоню вас на улицу. Ленка испуганно замолкает, глядя на нее, перестает и Андрейка. Бабушка помалкивает, дает им понять, что в чужом доме она им не заступница. Вскоре они сами прекратили капризы, потому что я стала учить их разным играм.

Иногда бабушка просит меня примерить новое платье. Ленка завистливо глазеет на меня.

- А мне новое платье? - надувает она губки.

- Татуне кончу шить, тебе возьмусь, - успокаивает ее бабушка. Потом обращается ко мне: - Иди, моя красавица, померь.

Кому не приятно быть красавицей, я с готовностью снимаю старое платье.

- Погоди-ка, что это у тебя на плече? О, да это у тебя, Татуня, паваз тяште!* Будешь ты счастливой, Татушка, только счастье твое будет сокрыто от людского глаза.

_______________

* П а в а з т я ш т е - родинка (дословно с морд. "звезда счастья").

Я ничего не понимаю в счастьях и спрашиваю бабушку, что да как.

- Судьба свою отметину ставит на человеке. Народ всяко про это толкует. Да не все сбывается. У многих тело усыпано родинками-звездочками, а счастья нет. А говорят так: когда Масторава отметила на Земле первого человека звездой счастья, сказала: "Будешь ты счастлив, человече, если душу сохранишь чистой и светлой, как звезда".

Я уже примерила платье и дала надеть Ленке. Та надевает платье, довольная садится на лавку и не собирается снимать. Бабушка ее не торопит; разглаживая швы платья на Ленке, она начинает рассказывать новый сказ:

- Это было в далекие времена. Когда земля была плоской, как сковородка. По крайней мере так думали люди. Жила в одном селе девочка-сиротка по имени Кастуша. Кормилась Кастуша как могла, родители ее рано покинули белый свет и оставили ее одну. Подадут люди кусок хлеба сыта, не подадут - и голодной спать ляжет, пожаловаться некому. Так и жила крошка на свете. Добрых людей благодарит в душе, злых не проклинает. Единственное у нее богатство - крыша над головой, что осталось от родителей.

А по соседству с ней жили мужик да баба с тремя сыновьями-тройняшками. Похожи один на другого - ничем не отличить. Одного звали Эрюм, второго - Юван, а третьего - Кипай. Все трое удалы, все трое пригожи, а нутро-то у них и разное. Один кичлив да чванлив, другой любит посмеяться над чужими пороками, а третий, Кипай, был с добрым сердцем. Не выставлял себя, не смеялся над другими. Как только встретится им Кастуша, Эрюм с Юваном начнут в нее камнями кидаться, а Кипай стыдил братьев, заступался за бедную девочку. А когда наступал вечер и темень опускалась на землю, Кипай втайне брал из дома еду и относил Кастуше.