Вот мои селфи

Гранаты

— Ты сволочь. Скотина и сволочь. Опять нажрался! Посмотри на ребенка, он фруктов полтора месяца не видел. Лучше б на него потратил, гад, — заявила мама отцу в декабре 1999-го.

Несмотря на шум лопастей вертолета, отец запомнил выдвинутые ему требования. На следующий день он получил в бухгалтерии аванс, испил с мужиками водки и собрался на продуктовый рынок за фруктами.

Распитие водки затянулось — в строительном вагончике играли в очко, курили Приму из красных пачек и обсуждали Баб. Отец активно участвовал во всех трех занятиях и добрался на рынок ближе к десяти вечера, когда на улице уже стемнело.

Рынок, состоявший из десятка ржавых жестяных рядов, обычно закрывался одновременно с закатом солнца. Продавцы боялись торговать допоздна, предпочитая распродать товар пенсионерам и разбежаться подальше от агрессивных гопников, ментов и бандитов.

Но отец не терял надежд. «Красиво-то как, ёпт» — думал он, глядя на слой бриллиантового снега между опустевшими прилавками.

Припозднившиеся продавцы уже упаковали товар и собирались уходить домой. Кое-как отец уговорил старую тетку отпустить ему полкило эквадорских бананов. Хитрый армянин по соседству, оставшийся сторожить товар ночью, втридорога впарил ему мандарины и пару грейпфрутов. Отца не покидало ощущение, что он что-то забыл. Побродив среди косых палаток, его осенило.

«Гранаты!», — подумал он — «Точняк, он любит гранаты».

— Где тут купить гранаты! — зычно проорал батя. — Мне нужны гранаты! — и, шатаясь, погрузился в темную бездну продуктового базара.

«Гра-на-ты!» — звучно разбивалось о ржавое железо слово пьяного человека — «Гранааааты…»

В конце ряда из темноты высунулся невысокий паренек в кожаной куртке:

— Слыш, мужик, — негромко произнес он, — А тебе какие гранаты? Ф-1 или РГД-5?

Отец прищурился и посмотрел вниз. Пожевал во рту спичку, поправил шапку:

— Сгинь, черт. Мне для сына… Красные, сладкие гранаты!

Яркие звезды вспыхнули фейерверком и плавно опустились в сияющий снег. Отец закрыл глаза и растворился в прохладном сиянии.

А потом его долго пинали ногами.

Таким я и увидел отца утром: без денег и паспорта, с огромным фингалом и пакетом раздавленных фруктов. Мама уже не ругалась — обреченно вымыла фруктовую кашицу, намяла её с сахаром и отдала миску мне.

Несмотря на несчастные лица родителей, я все съел.

А что? В девять лет бедности не существует.

Клок

Когда окончательно стало ясно, что кодирование и бесконечные воззвания к совести не помогают, мама с тётей Линой отправились к знахарке в деревню.

Муж тёти Лины хлестал водку вёдрами на пару с моим отцом, её сын Миха таскался со мной по дворам в дырявой джинсовке, а жизнь, описав круг над развалом Советского Союза, не сулила ничего, кроме нищеты и безысходности. Но мир не без добрых людей: одна Женщина-с-Работы рассказала тёте Лине про бабку, которая заговаривает мужей от пьянства. И не просто рассказала, а поделилась адресом и заодно привела на работу трезвого причёсанного мужа. Посмотрите, мол, съездила я к этой бабке и как рукой сняло. Окупилось в сотни раз.

Тётя Лина заняла денег у мамы, мама — у тёти Лины. Наварили нам макарон в кастрюле, накрошили туда три сосиски и оставили на целый день одних.

Каникулы.

Я был маленьким, но в бабок этих совсем не верил. Меня уже как-то раз возили к знахарке в старую скрипящую избу, так она заставила меня полностью раздеться, поставила на стул, водила над головой какими-то иконами и наорала, когда я не захотел поворачиваться к ней голой жопой.

С тех пор к заговорщицам у меня возник ряд вопросиков, но маму в силу возраста я не переубедил. Она набрала каких-то молитвенников, образов и уехала.

Рано утром мы с Михой запланировали бездумно шататься по району, прожигая время и весь день бездумно шатались по району, прожигая время. То есть, план удался на сто процентов.

Мама вернулась грустная. Бабка великодушно приняла страждущих женщин, взяла деньги, но заговаривать по фотографии не стала. Ей, видите ли, понадобилась прядь волос с головы мужа. Маму возмутило, что Женщина-с-Работы им эту тайну не поведала, а тетя Лина вообще не представляла, что ей делать — её муж облысел десять лет назад.

Я особой проблемы в добыче волос не увидел: в пьяном бреду отцу можно было отрезать что угодно, а уж рассматривать прическу с похмелья он бы точно не стал. На этот раз мама со мной согласилась, аккуратно пробралась к дивану и срезала с макушки небольшую прядь. Тётя Лина извернулась по полной и сначала запретила мужу бриться (денег нет даже на станок, принесешь зарплату — куплю), а затем отрезала кустик от его густой бороды.

В следующие выходные мама вернула долг тёте Лине, а тётя Лина — маме. Нам наварили зелёных щей и оставили на целый день одних. А мы никуда не пошли и смотрели весь день только что появившийся канал ЭмТиВи.

Каникулы.

Мамы снова вернулись грустными. Бабка взяла деньги, но её, видите ли, не устроило качество волос, потому как на них не было луковиц, а в луковицах вся сила. Волосы нужно не срезать, а выдернуть.

Тут уж тётя Лина махнула рукой. Вырывать волосы из бороды бывшего моряка себе дороже. Моя мама долго ломала голову над тем, как незаметно провернуть операцию, ничего не придумала и в очередной раз отчаялась.

Но, как это обычно и бывает, безвыходная ситуация разрешилась сама. Следующим вечером отец открыл дверь с ноги и завалился в прихожую. Его нехило шатало, а лицо перекосило от неизвестной нам злобы.

— Ну чё, бля! — крикнул он в коридор и замолчал на минуту, собираясь с мыслями.

Мама подняла на меня грустный взгляд.

— Охуели, что ли! Где все? — донеслось из коридора ещё раз.

И тут в глазах мамы мелькнуло что-то очень страшное. Она медленно поднялась с кресла, подошла к старому советскому пылесосу и отсоединила от него алюминиевую трубку. Мягко ступая по паласу, мама вышла в коридор.

Отец упал после первого же удара трубкой по лбу. Если честно, в таком состоянии он и от удара полотенцем упал бы. В нём плескалось не меньше литра.

— Ты как разговариваешь! Чему сына учишь! Мат-перемат, уши вянут! Сволочь! — закричала мама, схватила отца за волосы и начала охаживать его трубкой по туловищу.

Сначала отец застонал. Затем перевернулся на живот. После десяти ударов притворился мёртвым. Мама быстро остыла, бросила на пол измятую от ударов трубку и пошла обратно в комнату.

В её стиснутом кулаке торчал клок отцовских волос.

Через месяц я снова остался дома один. Мама в третий раз поехала к знахарке, но до заговора дело так и не дошло. Бабка к тому времени раскрутилась и начала заговаривать от пьянства местных депутатов, бизнесменов и даже директора спиртзавода. До простой черни ей уже не было дела. Говорят, потом она не вылечила какого-то авторитета и сбежала к сестре за Урал — прятаться там в дремучей тайге и оберегать деревню от волков.

Мама положила клок волос в прозрачный пакетик и хранила его в коробке из под летней обуви, где рядом с газетными вырезками лежали карты Таро и сборник предсказаний Нострадамуса. Пакетик так и провалялся в коробке тринадцать лет, до тех самых пор, пока я не унёс коробку за гаражи на районе и не сжег её в яме вместе со старыми документами.

Но к тому времени все хранившиеся в коробке талисманы не имели уже ни малейшего значения.

Костюм

На вещевой рынок мы ходили трижды в год: перед летними каникулами, за неделю до первого сентября и глубокой осенью — докупать одежду на зиму. О вкусах и ассортименте говорить особо нечего: покупали в основном то, что подешевле и то, что носят все, дабы не отставать и не выделяться.

Но когда отец закодировался, ситуация изменилась.

Отца зашили аж на пять лет. Я и поверить не мог, что мы так долго будем жить без скандалов.

Вторым приятным бонусом шли деньги — они теперь оседали в кошельке мамы.

Зарплата.

Шабашки.

Редкие премии.

Перед началом учебного года школа устраивала сборы. На них классные руководители выдавали список учебников и просили денег на ремонт. Родители одевали детей в самое Лучшее и Новое, что могли себе позволить. Торжественный день, смотрины перед всем классом.

И вот мы пошли на рынок. Купили мне джинсы по размеру, свитер, рубашку и новые кроссовки. Отец сторговался с каким-то вьетнамцем на триста рублей и купил мне лучшие белые кроссы из тех, что висели на алюминиевой решетке.

Я чувствовал себя совершенно иным человеком. Я сходил на сборы и предстал перед одноклассниками во всей красе. Меня оценила даже моя возлюбленная Алиса.

Но жизнь вечно ставит подножку, когда этого не ожидаешь. В следующую субботу, перед началом первой учебной недели, мама с отцом вернулись домой дико довольные. Я только проснулся, сидел в кресле и читал журнал «Футбол».

Родители открыли сумку и достали из него какой-то шуршащий пакет.

— Держи. Примерь.

Я подозрительно покосился на протянутую мне вещь.

— Это что?

— Костюм, — отец даже вытянулся от гордости, — Спортивный. Адидас!

У меня прихватило дыхание. Адидас! Я схватил пакет, нетерпеливо оторвал липучку, не глядя выхватил олимпийку и обмер.

Я держал в руках приятную на ощупь вещь с тремя полосками… бирюзового цвета.

Я поднял глаза на родителей и отчеканил:

— Я ЭТО не на-де-ну.

— Это еще почему? — отец приподнял брови, — Мы еле сторговались.

— Он бирюзовый! — воскликнул я.

— Ну и что? Нормальный костюм!

— Цвет морской волны, — поддержала отца мама.

— Он девчачий! — на мои глаза навернулись слезы.

— Да какой еще девчачий…

Отец отнял у меня пакет и достал оттуда бирюзовые треники.

— Ну ты примерь хотя бы, — грустно протянула мама.

— Одевай давай, чего… выё… выделываешься!

Отец раздражённо бросил мне трико. Я с обреченным видом стянул с себя домашние подштанники, засунул ноги в бирюзовые штанины и застегнул олимпийку прямо на голое тело.

— Ну… Нормально!

Отец подвёл меня к зеркалу. Я чуть не разрыдался. В отражении стоял ботаник в девчачьем костюме. Позор класса. Изгой школы. Районный клоун.

— Я не буду это носить! — я стремительно вылез из костюма и бросил его на кресло, — Что хотите делайте. Я его сожгу!

Отец разочарованно рыкнул и вышел. Мама аккуратно подняла костюм с кресла и, не глядя на меня, отправилась следом.

«Ну и чего делать? Итак еле уломали её. Придется идти сдавать. И чего он ломается? Хороший костюм, качество — во! Ну а чего поделаешь? Пошли, отнесем. Цвет ему, видите ли, не нравится…»

Я услышал тяжёлые шаги в коридоре. В комнату вернулся отец.

— Одевайся давай. С нами пойдёшь.

Мы молча дошли до рынка «Промышленный», который располагался недалеко от школы.

— Что, великоват всё же костюмчик? — спросила нас румяная продавщица, забирая бирюзовый ужас назад, — Меньше размеров нет!

— Да он ему и не понравился… — буркнул отец. — Деньги вернёте?

Продавщица достала из пакета костюм и внимательно его рассмотрела.

— Вроде не попортили. Может, другое чего присмотрите?

Отец посмотрел на меня и кивнул в сторону прилавка. Выбирай, мол, чего уж там.

Я оглядел ассортимент. Среди горы синих костюмов самых разных марок с торчащими белыми нитками мне в глаза бросились самые модные треники нулевых.

Германки — чёрные зауженные на щиколотках штаны с немецким флагом на правой штанине. Обычно их носили гопники и крутые пацаны. Германки делились на две категории: подъёбки и натуралки. Натуралки отличались «капельками» на замках карманов и небольшом значке ® над немецким флагом.

Я подошёл и достал спортштаны. Эти были натуралками. С «капельками».

— Быстрее всего разбирают. Последние, S-ка.

Я посмотрел на отца.

— Почем?

— Пятьсот.

Отец почесал щетину.

— Дорого. За триста пятьдесят взяли бы.

— За четыреста отдам, — не моргнув глазом, ответила продавщица.

Отец кивнул. Я схватил треники и перелез через прилавок — примерить, всё ли в порядке. Продавщица растянула простынь, прикрывая меня от проходящих мимо покупателей.

Штаны сидели как влитые.

Третьего сентября я аккуратно сложил германки в рюкзак и пошел в школу в предвкушении физкультуры. Отсидев пять уроков как на иголках, я понёсся в раздевалку, переоделся и вышел на школьный стадион. Все, у кого германок еще не было, завистливо покосились на блестящий под солнцем немецкий триколор.

— О, германки купил, — оценил обновку лучший друг Леха, — теперь нас двое таких в классе.

Физрук свистнул и мы с Лёхой потрусили вокруг футбольного поля по асфальтовой беговой дорожке. Я старался не спешить и держаться уверенно.

— Не зевай, Сошников! — раздался звонкий голос позади.

Картинка мелькнула и я полетел на асфальт. Колено смачно пропахало метр дорожки. Колено новеньких блестящих германок расползлось вместе с кожей. Из дыры на колене посочилась кровь.

Я поднял глаза и увидел тонкий силуэт Алисы. Она подставила мне подножку.

Я хромал неделю. Родители Алисы получили нагоняй на общем собрании и были готовы купить мне новые германки, но я уговорил маму отказаться. Я понял, что ради любви всегда нужно чем-то жертвовать.

И мнимый авторитет в списке жертв стоял далеко не на первом месте.

Эстафеты

А вообще, с физкультурой я познакомился значительно раньше, ещё когда учился в центральной школе города.

В девяносто седьмом году нас прописали в комнате Мишкиной бабушки. Тётя Лина забрала маму к себе, а комнату сдала какому-то мужику.

Прописка в центре давала одно единственное преимущество — благодаря ей нас взяли в школу, которая считалась самой элитной в городе.

В довесок к прогрессивным учителям и передовым программам по системе Занкова прилагались два неприятных нюанса.

Первый — нехилые денежные взносы. Их Богатые Родители постоянно скидывались на ремонт, инвентарь, учебники, дни рождения и прочую ерунду, а Наши мамы после каждого родительского собрания мрачно пинали стёртыми сапогами пожухлую осеннюю траву по дороге домой. Речь шла о трёхзначных цифрах, что казалось чем-то запредельным.

Второй — гопники с окраин. Так как школа считалась элитной, ровные пацаны чуть ли не ежедневно десантировались на территорию ближе к полудню. В двенадцать часов заканчивался пятый урок. Мажорики колобками выкатывались из школы, звеня монетами, тамагочи, пейджерами и прочими несметными богатствами. Нехилая нажива! Но гопари, в силу недостатка айсикью, не учли одного нюанса: богатые детишки уезжали домой на блестящих автомобилях. Пешком домой ходили только приписные.

Обычно мы брели до заводской бухгалтерии, в которой работала тётя Лина и потом ехали с ней домой на трамвае. Ходили вчетвером — ещё двое парней жили недалеко от конторы в семьях заводских рабочих.

Наш путь начинался от крыльца налево и петлял по вытоптанному школьному стадиону. За электробудкой нас хватали неандертальцы четырнадцати-шестнадцати лет и вытряхивали вверх тормашками. Так как брать с нас было нечего (семь рублей на троих — и это максимум), гопникам казалось, что мы прячем богатства особо изощренным способом. Поэтому они выворачивали нас до изнеможения. В роли Изнеможения выступал местный дворник Полиграфыч, периодически мотающийся к будке за припрятанным там пузырем. Он, конечно, был хам и алкаш, но регулярно спасал нас от грабежей.

На первом курсе я хотел поставить ему бутылку, но он уже умер.

Как-то раз после шестого урока мой друг Миха предложил:

— А давайте сразу же побежим. До завода дотянем, а там оторвёмся во дворах.

Ежедневное унижение надоело всем. Мы поразмыслили и согласились.

Забрав куртки из раздевалки, наша компания тихонько встала у крайнего окна. Пятеро гопников паслись у края забора и наблюдали, как наш толстый одноклассник Петрос забирается на заднее сиденье джипа. Махнув рукой, гопник-старшак повел отряд на задний двор.

Наш выход.

Мы кубарем скатились с крыльца и рванули через футбольное поле к спасительной арке, которая выходила на одну из центральных улиц города.

Гопники заметили нас на полпути к будке.

— О, смотри! — донёсся до нас тихий голос старшака.

Двое гопников отделились и побежали за нами. Мы прибавили ходу.

На перекрёстке пришлось перебежать на красный. Машины раздражённо загудели, но никого не сбили.

Гопники не отставали.

— Слыш! — кричали они нам в спины, — Стой!

Не знаю, на что они рассчитывали. Что мы остановимся?

Ближе к конторе один из гопников отстал, а второй приблизился к нам чуть ли не вплотную. Казалось, ещё немного — и он схватит меня за плечи.

— Э! — басил он, задыхаясь, — Фра… Фраер!

У центрального рынка гопник попытался пнуть меня под жопу, споткнулся и рухнул на тротуар. За спиной раздались грубые ругательства.

Интересно, он тоже порвал германки?

Я обернулся. Гопник развалился в упоре лежа и с ненавистью смотрел, как мы стремительно приближаемся к чужим дворам. Его подбородок украшала глубокая ссадина. Я не выдержал и ткнул ему фак.

Знай наших!

Спустя год мы с Михой вернулись на окраину. Родители не потянули запросы элитной школы, да и возить нас каждое утро до центра оказалось муторно и затратно.

Осенью я пошёл в седьмой класс и увидел на спортивной доске почета знакомое лицо — без злобной гримасы, но с характерной ссадиной на подбородке. Школа славилась бегунами и всегда выигрывала городские эстафеты.

Я никогда не участвовал в подобных мероприятиях, но вплоть до выпускного ощущал причастность к спортивным успехам школы.

Иногда хорошим тренером становишься невольно.

Ни пацан, ни мацан

— Папа, а что такое «пиздюк»? — спросил я лет в девять отца, пока он курил в туалете.

Отец заржал и закашлялся. На его беду, мой вопрос услышала мама, которая тут же пришла к туалету.

— А я тебе говорила, что его ещё рано отпускать одного на улицу.

— Да какой «рано»! Ему уже девять лет! Я в его годы уже сам во вс…

Отец осекся. Мама хлопнула кухонным полотенцем по стене и вернулась на кухню.

В тот день я так и не получил ответа на свой вопрос, впрочем, ничего криминального не заподозрил. Фразу «зовите пиздюка на ворота» я услышал от старших пацанов. Иногда они не могли найти одного человека и брали в рамку толстого Митькá.

Митёк был на два года старше меня и дико годился тем, что его звали подставлять пузо под удары взрослых пацанов.

— Когда-нибудь я вырасту и тоже стану пиздюком, — сказал я тогда своему другу Михе.

— Тебя не возьмут на ворота. Ты худой.

Миха планировал стать пиздюком раньше и воспринимал меня исключительно как конкурента.

Мама моего любопытства не забыла. Следующим вечером, вернувшись с работы, она посадила меня на диван в зале.

— Тёма, почему ты не гуляешь в нашем дворе? — спросила она, — Там же гуляют Саша и Гена. Зачем ходить в соседний?

Вопрос застал меня врасплох. Я не гулял там по двум причинам.

Во-первых, мы недавно переехали из соседнего дома и в старом дворе остались все мои друзья.

Во-вторых, в новом дворе старшаки были агрессивнее и задавали неудобные вопросы. Например, выясняли, пацан ты или мацан. Нужно было что-то правильно ответить, иначе тебя назначали мацаном и щемили потом полжизни. Я плохо запоминал подобные фразы. И щемиться, конечно же, не хотел.

Но даже если ты выходил из ситуации с достоинством, статус нормального пацана приходилось поддерживать. Например, покурить со старшими в подъезде. Или собрать бутылки на соседнем районе и не получить по голове. Прогулять школу. Попробовать пиво.

Я рос послушным мальчиком. Меня интересовали мультики по телеку и войнушка.

Сказать маме что-то вроде «Саша с Геной правильные пацаны, но плохие мальчики» я не мог. Всё-таки, я общался с ними с детского сада и сдавать товарищей не хотелось. Поэтому я, немного помявшись, ответил:

— Мне там… неуютно.

— Тебя унижают? — мама заметно разволновалась.

— Не… Ну… Я прост… — я не знал, что ответить.

— Понятно, — мама погладила меня по голове.

И в тот же вечер рассказала всё отцу.

Отец вырос в пригороде, но за несколько лет проживания на районе знал почти всех жильцов, так как ходил к ним пускать отопление или проверять трубы. На следующий день, когда я сидел дома и читал книжку, он увидел в старом дворе отца Митьки-пиздюка и выпил с ним пива. А потом рябиновой. А потом рассказал, что Митька с товарищами притесняют меня в собственном же дворе.

Перепутал. ¯ (ツ) / ¯

Отец у Митьки был строгим. Он подозвал сына к себе и холодным голосом наказал «сына Серёги больше не трогать». Митька послушался и передал наказ отца всем.

Наутро у подъезда ко мне подошли Митькины друзья.

— Тёма, ты чего? Тебя ж никто не трогал! Давай, не боись, приходи к нам! Ты же играешь в футбол?

Я не рассказал им о недоразумении, просто кивнул. И отцу не сказал — ведь теперь Митька ставили в защиту, а Пиздюком стал я.

Правда, через пару недель я узнал значение этого звонкого слова.

И не играл в футбол до двенадцати лет.

Парк

Раз уж с прогулками во дворе особо не задалось, я увлёкся чтением. К девяти годам я запоем проглатывал детские детективы «Чёрный котенок», в которых обычные школьники нарывались на приключения, хитро преодолевали трудности и стабильно сдавали ментам наркоторговцев, мошенников и убийц.

Каждому пацану в классе хотелось стать героем детского детектива. А я добрался до вершины желания — мечтал вырасти и стать оперативником угрозыска.

Как хорошо, что детские мечты никогда не сбываются.

В начале учебного года мы с друзьями организовали Детективный Клуб. Чаще всего деятельность организации сводилась к слежке за одноклассницами и фальсификации событий, но однажды, звенящей зимой двухтысячного года, мой друган Юрок отыскал нам настоящее Дело…

После уроков Юрок покуривал на балконе и глазел с шестнадцатого этажа на раскинувшийся под окнами парк. После девяностых из развлечений в парке остались только драки, шальной секс в кустах и ширево в кассах заброшенных аттракционов. Так как на улице стояла середина февраля, о густых кронах деревьев не было и речи — свысока парк просматривался вдоль и поперёк. Докуривая вторую и последнюю за день сигарету (скоро с работы должна была вернуться мама), Юрок заметил странного мужика. Мужик копался в заброшенном бетонном колодце и явно нервничал. «Наркодилер» — догадался Юрок. Он затушил сигарету, открыл окна, чтобы проветрить балкон и стал наблюдать за преступником. Мужик поковырялся в снегу, что-то пощупал и, озираясь, посеменил к дыре в заборе.

Юрка охватила эйфория. Он тщательно записал все действия в клетчатую тетрадь, не спал полночи и пришёл в школу с весьма заговорщицким видом.

— Тёмыч, приходите с Тохой ко мне после уроков. Я рассекретил склад с наркотиками! — взволнованно прошептал он перед первым уроком.

Склад с наркотиками — это серьёзно. Я как раз дочитал детский детектив про наркодилеров и досконально знал, что следует делать в подобных ситуациях. После уроков мы пришли к Юрку, сели на диванные подушки и разработали план.

Первым делом стоило сходить и осмотреть схрон. Так как за схроном наверняка наблюдали со стороны, мы выбрали себе конспиративные имена и придумали маскировку. Тоха предложил камуфляж, но у его отца в итоге не нашлось подходящих нам размеров. В сапогах сорок пятого мы смотрелись странно. Сошлись на лыжах и коньках.

После осмотра мы пойдём в местное отделение милиции и принесем им найденное Вещественное Доказательство. Милиция раскроет дело, посадит негодяев, а нас наградят на торжественной школьной линейке. И всё это, конечно, увидит девочка Алиса. Точнее, не девочка Алиса, а старший лейтенант Детективного Клуба Королькова. Старший лейтенант Детективного Клуба Королькова, при виде которой я трепетно цепенел.

План разумно отложили до выходных, чтобы не прогуливать школу.

В субботу мы с Тохой вышли на оперативное задание. Юркá решили не брать — почему-то подумали, что он уже засветился, наблюдая за преступником из окна, да и проживание рядом с местом преступления повышало риски. Разбрасываться столь ценными кадрами не хотелось.

В тот день я стал Андреем, а он Антоха Максимом. Мы максимально непринуждённо зашли на территорию парка и уселись на старую деревянную лавку. Я нацепил на ноги коньки и засунул под голенище два куска линолеума, чтобы не подвернуть голень. Антоха застегнул крепления и поправил вечно слезающую шапку.

— Ну что, Антх… Ну что, Макс, погнали?! — спросил я своего друга и похлопал себя по бокам.

— А. Ну да… — ответил мне Антоха-Макс, стараясь не упасть на землю. На лыжах он держался откровенно плохо.

Постоянно путаясь в подставных именах, мы добрались до противоположной части парка и осмотрели место преступления. Потоптавшись по свежему снегу пару минут, мы, естественно, ничего не нашли и храбро решили осмотреть колодцы. На поверку они оказались старой подземной канализацией, разобранной на части и поставленной на попá. Три одинаковых колодца стояли параллельно друг другу, доверху набитые снегом и лишь на одном из них виднелся чёткий отпечаток ноги. Я сразу же понял, что схрон там.

Антоха перевернул лыжную палку и ковырнул корочку снега в первом колодце. Я направился к правому. Копнул раз. Копнул два. Ничего.

Я заподозрил неладное — палка практически достигла дна, а желаемого мешка наркоты всё не было и не было. Тогда я переместился к правому бортику и пошуровал палкой там. Потыкал, поводил замысловатые линии. Кажется, нич…

…Есть! Палка уперлась в какой-то плотно набитый предмет.

— Антоха! Нашёл! — радостно крикнул я — Иди сюда скорее!

Антоха с нетерпением подбежал ко мне. С гордым видом я поддел предполагаемый схрон и рванул его на себя. Мешок с шуршанием перевернулся и на белый свет вывалилась… синяя женская кисть со скрюченными тонкими пальцами.

— АААААААА! — мир вокруг меня задребезжал от страха и ужаса.

— АААААААА! — проорал Антоха в унисон мне и рванул что есть мочи к тропинке.

Я понёсся за ним. Земля выпрыгивала из под ног. Ледяной ужас сжимал сердце и лёгкие. Задыхаясь, мы бежали к выходу из парка, бежали к перекрестку, через пустырь, на школьный, школьный…

Под коньками клацал асфальт.

Антоха пересрался настолько, что до самой школы бежал прямо в лыжах.

Отдышавшись, мы решили поскорее разойтись по домам. Я судорожно добрался до квартиры, поел какой-то каши и до позднего вечера бездумно пялился в экран телевизора.

Отец смотрел хоккей.

Ночью мне приснился парк. Колодцы потемнели, парковые деревья тянули к ним свои сухие облысевшие ветви. Я с замиранием подходил к правому колодцу и синяя рука хватала меня за шнурки на ушанке. Из под снега доносился заливистый женский смех.

Утром перед уроками мы доложили о результатах разведки Юрку. Юрок предложил всё же сдать труп ментам и мы нашли его довод весьма разумным. Не оставлять же его там лежать. Кто-то же её ищет…

После уроков мы отправились к участковому, который сидел в небольшой каморке рядом с игровым клубом. В клубе взрослые пацаны щёлкали по кнопкам игровых приставок. Участковый чуть ли не ежедневно щёлкал рюмки.

Когда он, шатаясь, приходил во дворы поучать пьяных, смеялся весь район.

Трясясь от волнения, мы постучались в расшатанную дверь милицейского пункта. Нам никто не ответил. Стучать второй раз мы постеснялись. Юрок, будучи самым высоким из нашей троицы, заглянул в окно, увитое замысловатой чугунной решёткой.

— Лежит на диване, как труп… — передал он нам сверху.

На следующий день идти к участковому расхотелось. Чем он нам поможет? Посовещавшись, мы решили пойти на Масленицу в следующие выходные. На гуляния сгоняли кучу ментов для пресечения массовых драк и алкогольного буйства. Там-то мы и отведём товарищей милиционеров к ужасным колодцам…

Искать ментов на Масленицу мы снова пошли вдвоём, на этот раз Юрок с нами даже не просился. Менты важно ходили по аллеям в своих серых бушлатах, шмыгали носом и строго смотрели по сторонам. Подходить к ним было страшновато, поэтому мы просто плелись за нарядом по длинным тропинкам и садились на каждую встречную лавочку: поправляли валенки и ушанки, пили остывший чай из старого термоса Тохи.

— Слушай, — сказал мне Антоха, когда на главной поляне уже жгли соломенное чучело, — А ведь нас будут допрашивать.

— А допрашивать-то нас без родителей нельзя… — вспомнил я одну из сцен моей любимой серии про Дмитрия Блинкова-младшего.

— Меня отец убьёт за такое.

Я представил себе маму, сидящую в отделении после длинного рабочего дня на керамическом заводе. Сердце моментально сжалось.

— Мда. Меня тоже не похвалят…

Мы виновато посмотрели друг на друга, встали и пошли домой, не желая подставлять и без того измученных родителей.

Труп снился мне ровно неделю, а потом, как это обычно и бывает в детстве, новые приключения затёрли неприятные воспоминания.

Уже в июле, гуляя с мамами в парке, мы увидели, что колодцы снесли, а кустарник вокруг вырубили на корню.

На стволе старого дуба висел обрывок выцветшей красно-белой ленточки.

Пакет

В седьмом классе я копил на пакет. Все нормальные пацаны ходили в школу с пакетами. Чем меньше находилось в нём учебников и тетрадей, тем было круче. В идеале к девятому классу в пакете у нормального пацана должна была остаться тетрадка, ручка и пачка дешёвых сигарет.

Я умудрялся хорошо учиться, поэтому таскал с собой пять учебников, тетради, железный треугольник и циркуль. Острые края треугольника и обложки учебников изодрали старую чёрно-белую Марианну. Срочно требовался новый, прочный и надёжный соратник.

Не знаю почему, но хороший пакет в киоске стоил тогда аж двенадцать рублей. Жили мы достаточно бедно и денег на обеды мне не давали. Детей из малоимущих семей после третьего урока строем водили жевать манную кашу и запивать её сладким майским чаем. Необходимую сумму пришлось скрести по сусекам: обшаривать труднодоступные места квартиры, утаивать мизерную часть сдачи, выменивать фишки на какие-то жалкие копейки.

На самом деле, накопил я их достаточно быстро. За неделю или, может быть, за десять дней. Но это сейчас десять дней кажутся быстротечным отрезком времени, а в детстве за полторы недели могло произойти всё, что угодно. Так или иначе, одним знаменательным утром я отправился в киоск, отдал толстой продавщице двенадцать рублей, бережно переложил в новенький пакет учебники и пошел в школу. Острый треугольник пришлось спрятать под обложку ненавистной мне алгебры.

Я гордо ступал по обледенелому асфальту и даже немного смущался — уж больно идеально выглядел модный атрибут.

Спустя полчаса мы стояли у кабинета математики, шутили и смеялись. Всё шло своим чередом, но вдруг одноклассник по прозвищу Каланча возмутился от какой-то безобидной ерунды и махнул ногой в мою сторону. Я-то увернулся, а вот тяжёлый зимний ботинок Каланчи с вывернутым искусственным мехом угодил пяткой прямо в полиэтиленовые ручки моего новенького пакета. И оторвал их с корнем.

Тогда я впервые почувствовал солидарность с героями Марсельезы и Интернационала. Праведный гнев вскипел во мне раскалённой лавой. Несмотря на то, что я был на две головы ниже Каланчи, я подпрыгнул и со всех сил влепил ему прямо в глаз. Каланча впал в состояние шока и часто заморгал. «Ты че СУКА!» — выпалил я, подобрал учебники с пола и отправился зализывать душевные раны c оторванными ручками в кулаке.

Каланча ещё неделю ходил с фингалом и задумчиво чесал подбородок. Он так и не понял, почему я взбесился, хотя его семья жила не лучше.

А я, познавший недолговечность вещей, гонял в школу с изорванной Марианной до тех пор, пока острый треугольник окончательно не разодрал ей дно.

Но к тому времени я мечтал уже о совсем других вещах.