Война с самим собой

Глава 1. Табу

Так уж принято, что многие вещи люди не склонны обсуждать всерьез. Тем самым мы как бы уходим от необходимости ответа на некоторые вопросы. Самоубийство как раз и является одной из таких тем. Это табу получило такое широкое распространение, что кое-кто вообще избегает говорить на эту тему, респектабельные газеты ни за что не напишут об этом ни строчки, и даже ученые порой отказываются считать феномен самоубийства предметом исследования.

Неудивительно, что перед публикацией примерно полдюжины названий этой книги были отвергнуты, ибо в заголовках фигурировала все та же одиозная тема, способная оттолкнуть читателей, хотя конечные результаты моего анализа подавали надежду. Как уже говорилось, в конце исследования я пришел к выводу, что воля к жизни, как правило, намного сильнее желания смерти, и существуют способы преодоления деструктивной тенденции. И все же прежде всего мы должны посмотреть в глаза фактам — люди продолжают убивать себя, и страусиная политика не способствует решению проблемы.

В Соединенных Штатах каждые двадцать четыре минуты происходит очередное самоубийство. Нетрудно посчитать, что это случается шестьдесят раз в день и 22 000 раз в год. Приведенные цифры касаются только США, а тем временем в некоторых странах Европы такое происходит в два раза чаще. И уж во всяком случае, число самоубийств значительно превосходит количество убийств.

Исходя из вышесказанного, было бы естественным ожидать, что общество, ученые и медики проявят повышенный интерес к этой проблеме, а специализированные журналы будут изобиловать статьями по столь животрепещущему во просу. На самом деле этого не наблюдается. Да, написано немало романов, пьес, бытует множество легенд и преданий на эту тему, но все они оперируют понятиями из области фантазии. Как ни удивительно, научных публикаций очень мало. На мой взгляд, это еще одно доказательство того, что самоубийство составляет предмет табу — запрета, оберегающего собственное эмоциональное равновесие. Люди попросту не желают серьезно относиться к этой проблеме, предпочитая не замечать ее вовсе.

Положа руку на сердце, могу признаться, что и сам я заинтересовался вопросом самоубийства лишь тогда, когда столкнулся с проявлениями табу на эту тему у родственников некоторых из моих пациентов. Случилось это так. Люди, находившиеся в нашей клинике с диагнозом «глубокая депрессия» и угрожавшие покончить с собой, понемногу поправлялись, хотя об окончательном выздоровлении не было и речи. Несмотря на все наши предупреждения о том, что опасность суицида отнюдь не миновала, родственники старались забрать своих близких из клиники как можно скорее. Зачастую они попросту отрицали возможность того, что именно их родственник способен на такой поступок, уверяя нас, что угрозы его ничего не значили, что он не ведал, что говорил, и т. д. и т. п. Случалось так, что через несколько дней после выписки мы читали в газетах о том, что наш бывший пациент повесился, застрелился или утопился. У меня накопилась пухлая папка подобных газетных вырезок, каждая из которых сопровождается соответствующей выпиской из наших рекомендаций недальновидным родственникам бывших пациентов.

Приведу пример. Один из моих друзей, проходивший лечение в связи с депрессивным состоянием, был буквально выдворен из больницы родственницей, с которой он вынужден был считаться, хотя отношения между ними были явно враждебными. Мы предупредили даму, что в данных обстоятельствах — а пациент все еще находился в депрессивном состоянии — выписка не только преждевременна, но и опасна, и вероятность самоубийства остается высокой; сам пациент не желал покидать стены клиники, умоляя продлить срок лечения. Дальнейшие обстоятельства были та ковы: по требованию своей родственницы этот человек был вынужден поменять несколько клиник, пока она окончательно не решила оставить его дома под собственным попечением; вскоре после этого он покончил с собой. А ведь он был способным, подающим надежды ученым.

Мне так часто приходилось сталкиваться с подобными ситуациями, что я задался вопросом, почему же люди не относятся к самоубийству как к реальному факту, и на чьи плечи ложится ответственность за предотвращение этой беды? Мы, врачи, не жалеющие своих сил для спасения любой жизни, какой бы незначительной она нам ни казалась, тем более должны взять на себя ответственность за сохранение жизни тех людей, которые отнюдь не безнадежны, но тем не менее уходят в небытие под влиянием импульсивного порыва или неверной интерпретации настоящего момента, подобно Ромео, нашедшему спящую Джульетту и решившему, что она мертва. Однако эту задачу невозможно решить без участия родственников, от которых в значительной степени зависят превентивные меры. Коль скоро близким пациента не чужды принципы гуманизма, они должны относиться к тревожным симптомам всерьез и действовать сообразно сложившейся ситуации. Факт остается фактом — самоубийство привлекает намного меньше общественного внимания, чем того заслуживает.

Проблема настолько глобальна, что было бы наивным рассчитывать на ее исчерпывающее решение с помощью одной публикации. Поэтому, не касаясь исторических, статистических, социологических и клинических аспектов самоубийства, я остановлюсь на анализе так часто игнорируемых подсознательных психологических факторов. Во многих энциклопедических изданиях, например, в энциклопедии «Британника», «Энциклопедии религии и этики» Хастингса, можно обнаружить описание многочисленных способов ухода из жизни. С течением времени и в зависимости от национальных обычаев эти способы могут претерпевать изменения и иметь существенные различия. Статистика самоубийств всегда привлекала внимание многих авторов и особенно служащих компаний по страхованию жизни, и это несмотря на то, что достоверность статистических данных всегда вызывает сомнение, ибо любая статистика содержит элемент ошибки. Отмечено, что в цивилизованном обществе таким образом погибают в основном мужчины, хотя попыток самоубийства зафиксировано больше у слабой половины человечества. Количество самоубийств, совершенных мужчинами, возрастает пропорционально их возрасту; так, число сорокалетних самоубийц в два раза превышает данные, касающиеся двадцатилетней возрастной категории. Для женщин-самоубийц возраст не имеет принципиального значения. Весна, по сравнению с другими временами года, благоприятствует принятию рокового решения; одинокие люди более предрасположены к нему, чем те, кто состоит в браке; горожане сводят счеты с жизнью намного чаще, чем сельские жители; больше самоубийств совершается в военный период; протестанты охотнее идут на самоуничтожение, чем католики¹.

[1] Чрезвычайной популярностью пользуется сводная статистическая статья «Страх одиночества», Дэвидсон, Генри Э., «Coronet», март, 1937.

Общий обзор по этой тематике был представлен Луисом Ай Даблином и Бесси Банзель, подробно осветившими исторические, антропологические и статистические аспекты феномена самоубийства².

[2] Луис Ай Даблин, Бесси Банзель. Быть или не быть! Изучение самоубийств. «Харрисон Смит и Роберт Хаас», 1933.

Клинические исследования данного предмета проводились редко, и большинство из них следует признать неудовлетворительными. Так, в наше время на эту тему одним из первых писал Рут Шонл Кейвен³.

[3] Рут Шонл Кейвен. Самоубийство. Издательство Чикагского университета, 1927.

В медицинских журналах появлялись статьи с такими названиями: «Дифференциальная диагностика типов самоубийства»⁴,

[4] Грегори Зилбург. Архивы неврологии и психиатрии, 1936, т. XXXV, с. 270—291.

«Возможности предотвращения самоубийства при первых признаках появления тревожных симптомов»⁵.

[5] Джеральд Р. Д ж ем и сон. Архивы неврологии и психиатрии, 1936, т. XXXVI, с. 1.

Однако в целом проблема самоубийства привлекала внимание очень узкого круга специалистов.

Было бы естественным ожидать повышенного интереса в среде психоаналитиков, привыкших при помощи психологических методик вытеснять из подсознания пациента комплексы, связанные с разного рода ограничениями. Однако и эта категория целителей не внесла достойной лепты в научное исследование феномена. Тем не менее, справедливости ради добавим, что хотя самоубийство и не было ими изучено в должной мере, Фрейд, Александер и другие психоаналитики все же занимались этим вопросом. В следующей главе мы пойдем по их стопам, пытаясь избавиться от неуместной в данном случае стыдливости, а также преступного небрежения к столь животрепещущему вопросу и попробуем идентифицировать тайные пружины, запускающие механизм самоубийства.

Глава 2. Мотивы

На первый взгляд сама мысль о том, чтобы исследовать самоубийство как явление, кажется кощунственной. В газетах, отчетах компаний по страхованию жизни, в документах, свидетельствующих смерть, и в статистических сводках появляются похожие, как близнецы, невыразительные строки скупой констатации многочисленных случаев такого ухода из жизни. Согласно этим источникам, самоубийство есть не что иное, как логическое следствие хронического заболевания, разочарования в жизни, финансовых неурядиц, малодушия, уныния или безответной любви. Более всего поражает то, что подобные примитивные комментарии охотно и безоговорочно принимаются в обществе, где наука и реальные факты ежедневно доказывают уязвимость и несостоятельность подобной позиции. Однако, когда заходит речь о мотивах убийства, от легкомысленного и поверхностного отношения не остается и следа. Загадочные злодеяния и детективные истории волнуют тысячи людей, которые, затаив дыхание, следят, как проницательный сыщик анализирует очевидные мотивы преступления. Следует отметить, что в криминальных историях практически никогда не рассказывается о побудительных мотивах самоубийства, упор делается на анализе подоплеки убийства.

Для того чтобы убедиться в том, что сухая статистика не способна вскрыть истинные причины самоубийства, достаточно взглянуть правде в лицо.

Как правило, стандартная формулировка выглядит следующим образом: «Самоубийство — это бегство от невыносимой жизненной ситуации. Если эта ситуация носит внешний, видимый характер, то самоубийство выглядит импозантно, как волевой акт; если оно является результатом внутренней, скрытой от посторонних глаз борьбы, то оно выглядит как сумасшествие». Нельзя не признать привлекательность упрощенного объяснения самоубийства как акта, совершенного от безысходности, спровоцированного стремлением ухода от реалий жизни, таких как угроза бесчестья, жалкое существование или физическое страдание. Само собой напрашивается циничное сравнение с отпуском, праздником, сном, экстатическими состояниями, в том числе и погружением в наркотическое забытье.

В то же время нельзя не отметить существенной разницы между подобного рода временной подменой действительности иллюзией более приемлемого существования и самоубийством как способом ухода от реалий жизни. Самоубийство не является временной мерой. Нельзя поменять ничто на ничто. В этом смысле мы сталкиваемся с такой же парадоксальной дилеммой, что и Гамлет в своем монологе. Не вызывает сомнений, что человеческий разум не способен к адекватному восприятию небытия, но, таким образом, каким бы агностиком и скептиком ни был человек, рассматривающий возможность самоубийства, он невольно признает существование жизни после смерти, причем более приемлемой. Само по себе это еще не доказывает, что потенциальный самоубийца мыслит иррационально и начинает отдавать предпочтение вещам нереальным, но вера в загробную жизнь составляет предмет культурно-религиозных традиций многих народов. Поэтому, несмотря на то, что многие ученые и интеллектуалы скептически относятся к возможности посмертной жизни, или, скорее, к гипотетическому продолжению земного существования, в подсознании большинства людей вера в райские кущи укоренилась достаточно прочно. На подсознательном уровне мы еще не утратили своих первобытных инстинктов и в чем-то подобны животным, которых нельзя заподозрить в страхе смерти; соответственно разговор идет об интеллекте, который «всех нас превращает в трусов».

Более точно вышесказанное можно обобщить следующей формулировкой: «самоубийство — это попытка ухода от удручающих реалий жизни». В этом случае становится понятной иррациональность и иллюзорность мышления потенциальных самоубийц. Однако все еще остаются не выясненными предпосылки и мотивы, которыми самоубийца руководствуется, принимая решение уйти от реальности. Поведенческие реакции никогда не определяются исключительно внешними факторами; решение принимается под влиянием внутреннего импульса, корреляция которого с реальностью проходит чрезвычайно болезненно, но, за редким исключением, она преодолима. На основании многочисленных клинических исследований можно с уверенностью сказать, что некоторые люди способны «пережить» любые обстоятельства, какими бы ужасными они ни представлялись.

Как известно, человек в определенной степени сам создает свой внутренний мир, и поэтому так важно выяснить отправную точку принятия решения о самоубийстве. Если мы попытаемся смоделировать процесс принятия решения в динамике, то будем вынуждены искать причину, которой человек пытается искусственно оправдать безвыходность сложившейся ситуации. Иными словами, повинуясь подсознательному импульсу, человек пытается оправдать свой поступок очевидными причинами. В данном случае подсознательные предпосылки самоубийства намного важнее, чем анализ внешних, очевидных факторов.

Надо отдать должное многим прозорливым романистам, писавшим, что процесс саморазрушения героев их произведений начинался задолго до осуществления самоубийства как такового[1]. Одно из таких произведений[2] обязано своим названием легенде.

[1] См.: Томас Манн . Смерть в Венеции. Кнопф, 1925. ²Джон О'Хара. Встреча в Самарре. Харкорт, Брейс, 1934.

По одной из версий этого предания испуганный слуга прибегает к своему хозяину и рассказывает, как он повстречался на рынке со Смертью. По этой причине он желает как можно скорее уехать в Самарру, где, как ему представляется, Смерть его не застигнет врасплох. Отпустив слугу, хозяин сам отправляется на рынок, встречает Смерть и задает ей вопрос о том, почему слуга подвергся угрозам. На это Смерть отвечает, что то была отнюдь не угроза, а лишь удивление по поводу того, что этот человек оказался в Багдаде, их встреча должна была состояться в Самарре.

Существует не менее пятидесяти вариантов легенды, и, по мнению одного из ее интерпретаторов, Вулкотта, эта история уходит своими корнями в глубину веков. Сюжету отдали дань и такие известные авторы, как Г. У. Лонгфелло и Вольтер. Смысл притчи можно толковать как констатацию распространенного человеческого качества: герой легенды легкомысленно назначает свидание смерти, но делает вид, что пытается избежать этой встречи; при этом не имеет значения, вынужден ли он подчиниться велениям судьбы или руководствуется собственными внутренними побуждениями.

Сейчас мы отдаем себе отчет в том, что объяснять человеческое поведение рациональными мотивами бесперспективно. Существует немало примеров тому, что порой причины поступков человеческих неисповедимы, не поддаются интерпретации, а что уж определенно не вызывает сомнений, так это абсолютное неведение человека о причинах, побудивших его совершить необъяснимый поступок. В нашем случае проблема разрешима с помощью техники психоанализа, пролагающей путь к подсознательным мотивировкам личности. Психоаналитические методики способны пролить свет на причины самоубийства, изменить привычное отношение к этому вопросу и направить его изучение в научное русло.

Накопилось достаточное количество достоверных данных, если и не позволяющих делать окончательные выводы то дающих основание для обзорного аналитического исследования. При написании этой книги я поставил перед собой цель систематизировать уже имеющиеся результаты, но, для адекватного восприятия моих аналитических выкладок читатель прежде всего должен отказаться от упрощенной трактовки феномена самоубийства и признать тот факт, что психологические составляющие предмета исследования отнюдь не просты. Существенным препятствием к пониманию проблемы является привычная трактовка самоубийства как результата рокового стечения обстоятельств. Если бы это было так в действительности, то данный труд не имел бы права на существование, а сами самоубийства происходили бы намного чаще.

Предположим, становится известно о самоубийстве богатого мужчины. Выясняется, что его инвестиции пошли прахом, но смерть главы семейства обеспечила солидную страховую сумму обездоленным домочадцам. В данном случае проблема и ее решение просты и очевидны. Человек мужественно принял смерть, обеспечив своих близких.

Но почему мы делаем выводы лишь на основании последнего периода жизни этого человека, то есть тогда, когда он уже потерял состояние?[1]

[1] Широко распространено мнение, что потеря денег является обычной причиной самоубийства и умопомешательства. Эта точка зрения бытует и поныне, хотя неоднократно опровергалась. Мой брат вместе с Леоной Чайдестер проанализировал статистические данные с целью доказать, что финансовые потери, действительные или мнимые, составляют ничтожный процент по отношению к другим факторам, вызывающим психическое расстройство; так, во времена Великой депрессии (1931-1934 гг.) процент заболеваний был меньше, чем в более благоприятные периоды.

У.К.Меннингер и Леона Чайдестер. Финансовые потери и их роль в увеличении числа психических расстройств. «Журнал Американской медицинской ассоциации», 6 мая, 1933 г., с. 1398.

Почему бы не проанализировать причины, по которым он разорился? Еще более уместным было бы задуматься над тем, какие средства он использовал для накопления богатства, какого рода сознательными и подсознательными побуждениями он руководствовался, и возникало ли у него при этом чувство вины? И наконец во что обошлась тяга к накопительству ему и его семье? И поскольку банкротов много и нельзя сказать, что большинство из них кончает жизнь самоубийством, то какие глубинные мотивы заставили именно этого человека свести счеты с жизнью? Рассматривая этот случай, можно с уверенностью утверждать неприемлемость поверхностного анализа внешних факторов.

Рассмотрим еще один типичный случай, произошедший со скромным банковским служащим, жившим в небольшом городке, где все его знали как спокойного, дружелюбного и надежного человека. Однажды пополудни, по окончании банковских операций, наш герой закрылся у себя в конторе, достал револьвер, и на следующее утро его нашли мертвым. В бухгалтерских книгах была обнаружена недостача, и следствие установило факт тайного хищения нескольких тысяч долларов из фондов банка. Какое-то время друзья покойного отказывались верить, что такой добропорядочный человек был способен на обман, но по прошествии времени они вспомнили о том, что незадолго до самоубийства их приятель вел себя иррационально, предавался пороку и при этом мучился угрызениями совести. По их единодушному мнению, это и послужило причиной трагической развязки.

Несколько недель спустя открылись новые обстоятельства. Выяснилось, что этот человек имел «связь на стороне». Таким образом, истинные мотивы самоубийства, казавшиеся прежде такими очевидными, доказали свою несостоятельность. Общество решительно пересмотрело свои прежние выводы. В городке судачили: «Теперь ясно, где собака зарыта. Когда человек, имеющий жену и детей, забывает свой долг, то нет ничего удивительного в том, что он оказывается в безвыходной ситуации». Звучала и такая версия: «Ему попросту были нужны деньги на свою содержанку. Именно она виновата в его смерти».

Однако вдумчивый наблюдатель наверняка обнаружил бы скрытые причины произошедшего и попытался бы понять, каким образом запутанные сексуальные отношения нашего героя, человека уравновешенного и добропорядочного, повлияли на его решение пойти на подлог. Лишь немногие из его близких друзей знали о том, что брак его был неудачен, и только домашний доктор был в курсе того, что двадцать лет супружеской жизни были омрачены фригидностью жены этого мужчины.

«Это целиком ее вина, — считал доктор. — Она всегда была холодной, как ледышка».

Однако и это объяснение не является исчерпывающим. Почему этот человек женился именно на такой женщине? Почему не попытался что-то изменить, излечив свою супругу? И, наконец, почему столь неудачный брак агонизировал целых двадцать лет?

Возможно, найдется человек, знавший самоубийцу с юных лет, и скажет: «О! Вы не знали его мать! Это была холодная расчетливая женщина, которую деньги интересовали больше собственных детей. Неудивительно, что в браке он потерпел фиаско. Да-да, вам следовало бы знать его мать...»

Итак, мы познакомились с предпосылками самоубийства, очевидными для его соседей, но не имеющими ничего общего с первоначальной версией. Не следует думать, что все новые и новые подробности прольют наконец свет на истинные мотивы трагического поступка. Эти детали лишь доказывают чрезвычайно большой разброс возможных причин, и в своем анализе мы ни на йоту не отошли от простой констатации очевидных, поверхностных мотивов. Несмотря на то, что мы изложили историю более подробно, чем это было сделано в газетных публикациях, вопрос остается открытым. Почему судьба этого человека закончилась трагедией и что конкретно сделало его жизнь невыносимой? Сам по себе напрашивается вывод о том, что наш герой начал убивать себя задолго до того, как взял в руки оружие, и уж подавно задолго до того, как присвоил чужие деньги. Мы так и не поняли, почему его здоровые жизненные инстинкты не смогли восторжествовать над деструктивным началом.

В то же время становится ясно, что подобный способ распоряжения собственной жизнью имеет корни в наследственной предрасположенности, патологии, безволии или усилении деструктивных тенденций в период становления и формирования личности человека. В любом случае ясно, что инстинкты самоуничтожения проявляются в юном возрасте и в значительной степени определяют дальнейшее развитие личности. В конечном итоге эти тенденции могут возобладать над волей к жизни.

Подобный взгляд на самоубийство полностью отвергает наивные и поверхностные статистические клише типа «мужественного поступка» и «иррационального поведения» [1].

[1] В прошлом даже наиболее серьезные научные отчеты изобиловали подобными характеристиками и в большинстве случаев ограничивались поверхностными формулировками. В наше время формулировки отличаются большей обтекаемостью. Существует тенденция объяснять самоубийство следствием «безрассудных факторов», «первичных факторов», «вторичных факторов»; нередко можно встретить выражения типа «перенапряжение», «финансовые затруднения», «одиночество», «любовные неудачи», «желание привлечь к себе внимание». Последние отчеты (Рафаэль, Пауэр и Берридж. Самоубийство как проблема умственной гигиены в колледжах. «Американский журнал ортопси-хиатрии», январь 1937 г., с. 1-14.) содержат таблицы, в которых перечислены 150 таких «факторов», каждый из которых объясняет конкретный случай. На самом деле это не факторы, а симптомы.

Повторяясь, замечу, что с точки зрения психологии самоубийство является очень сложным, комплексным явлением, и не следует его идентифицировать как заурядный, случайный, импульсивный, логичный или, напротив, непостижимый поступок. Анализ мотивов самоубийства представляет известную трудность не только в силу сложности интерпретации сознательных и очевидных побуждений, но в большей степени потому, что при удавшейся попытке субъект недоступен для непосредственного изучения. Позднее мы увидим, что неспособность достигнуть успеха — даже в осуществлении самоубийства — можно выразить как математический результат взаимодействия условных векторов сознания и подсознания. Если бы описанный выше клерк остался в живых и отдал бы себя в руки специалистов-психоаналитиков, мы смогли бы выяснить влияние комплексов, доминировавших в раннем детстве и определивших специфическую направленность его личности, ставшую роковой. Доступность объекта исследования является вопросом первостепенной важности, так как рассуждать о мотивах человека, почившего в бозе, весьма проблематично. Тем не менее определенных результатов добиться можно. Психоаналитики изучили немало случаев несостоявшихся самоубийств. Кроме того, случается, что самоубийцы успевают сообщить что-либо о причинах, толкнувших их на этот поступок, до наступления летального исхода[1].

[1] ЛУНАТИК-САМОУБИЙЦА

Прожил достаточно долго для того, чтобы объяснить причины, толкнувшие его на самоубийство.

Роузбёрг, шт. Орегон, 13 марта

По сообщению полиции штата, во время сна Филлип Пезольд выстрелил в себя из пистолета, что и послужило причиной смерти этого квартиросъемщика из провинциального местечка Даймонд Рок. Услышав выстрел, миссис Луис Нейдерхейзер поспешила в комнату Пезольда, нашла его, окровавленного, на полу и вызвала полицию. По ее словам, умирающий, задыхаясь, прошептал, что он достал из-под подушки пистолет и выстрелил в себя во сне.

«Топика Дейли Кэпител», 14 марта 1935 г .

В Стаунтоне, шт. Вирджиния, Артуру Фурнье, ехавшему в автобусе, приснилось, что он находится на борту тонущего корабля. С криком «судно тонет, спасайся, кто может!» Артур вскочил со своего места. Но желающих покинуть «тонущее судно» не оказалось, а бедняга нашел свою смерть, выбросившись из окна автобуса.

Кроме того, многие пациенты, вероятно, совершили бы самоубийство, не будь превентивных мер, предпринятых врачами и медицинскими сестрами. Мотивы таких людей нам, врачам, известны из личной практики. И, наконец, во время психоаналитических сеансов выявляется целый ряд причин и мотивов, пусть и не явных, но симптоматичных. В следующем разделе сделана попытка комплексного обзора результатов исследований, осуществленных как предшественниками, так и автором и его коллегами.

Глава 3. Три компонента, составляющих самоубийство

Самоубийство как явление может быть охарактеризовано тремя составляющими элементами. Во-первых, это убийство. В немецком языке [как и в русском] термин «Selbstmord» буквально означает «убийство себя самого», то есть словообразующим корнем служит «убийство».

Однако вторая часть термина — «само» — предполагает, что это убийство, совершенное самим человеком. Иными словами, создается ситуация, когда убийцей и жертвой одновременно становится один и тот же человек. Известно, что мотивы убийства многообразны; то же самое можно сказать и про мотивы людей, ищущих смерти, как бы абсурдно это ни звучало. При принятии решения о самоубийстве личность стремится к самоуничтожению. Вне всякого сомнения, такое неестественное побуждение имеет свою мотивировку, которая и является предметом нашего изучения. Смертельно раненный на поле битвы умоляет прикончить его и тем самым положить конец невыносимой боли. Нетрудно догадаться, что чувства потенциального убийцы будут зависеть от того, является ли он другом или врагом просящего о последней услуге; однако эмоции человека, ищущего смерти, в обоих случаях будут одинаковыми.

В каждом отдельном случае самоубийства преобладает тот или иной компонент. Есть люди, которые не в силах сами наложить на себя руки. Такие бросаются под поезд или поступают подобно Саулу или Бруту, которые заклинали своих оруженосцев прикончить их.

По-видимому, самоубийство не может осуществиться до тех пор, пока к вышеупомянутым желаниям убить и быть убитым не добавится желание умереть. Как это ни странно, невзирая на явное проявление жестокости по отношению к себе и готовность капитулировать перед тяготами жизни, многие самоубийцы вовсе не горят желанием умереть. Неоднократно в отделениях «Скорой помощи» персонал сталкивался с «неудачливыми» самоубийцами, которые умоляли спасти им жизнь. Тот факт, что убийство и добровольный уход из жизни приводят к одному и тому же результату, а именно — к конечному угасанию жизни, — заставляет здравомыслящего человека задуматься: «Если человек хочет себя убить, или ему настолько плохо, что он желает быть убитым, то его стремление умереть очевидно». Однако в ходе наших рассуждений мы убедились, что так бывает далеко не всегда. Как роль убийцы, так и участь жертвы предполагают элемент проявления жестокости, в то время как процесс умирания сопровождается добровольной сдачей жизненных позиций. Об этих аспектах самоубийства мы поговорим в следующих главах. Сейчас мы лишь отметим то обстоятельство, что при попытке самоубийства желание умереть может либо присутствовать, либо отсутствовать; кроме того, тяга к смерти может принимать различные формы, подобно тому, как это происходит с другими упомянутыми побуждениями.

Итак, самоубийство можно квалифицировать как специфический вид смерти, подразумевающий три неотъемлемых элемента: элемент умирания, элемент убийства и элемент жертвы убийства. При этом каждый из них требует детального анализа, ибо представляет как сознательные, так и бессознательные мотивы. Сознательные мотивы очевидны; на них мы останавливаться не будем и приступим к анализу подсознательных комплексов.

Практически с момента рождения в сердце ребенка дремлет агрессивность, направленная на объекты внешнего мира. Эксперименты психологов-бихевиористов ¹ и наблюдения детских психоаналитиков²

¹«Психология глазами бихевиориста», Дж. Б. Уотсон, Липпинг котт, 1924.

2. «Детский психоанализ», Мелани Кляйн, Нортон, 1932.

убедительно доказывают, что любое ограничение вызывает у самых маленьких детей неприятие и протест. Нет нужды говорить об аналогичном проявлении недовольства у взрослых³.

3. Впрочем, за последнее время психологи предприняли значительные усилия в этом направлении. Количественные и качественные данные такого анализа приводятся в следующих трудах: «Der Arger als Dy-namisches Problem», Т. Дембо; «Untersuchungen zur Handlungs und Affektpsychologie», т. Х, под ред. К. Левина; «Psychologische For-schung», Берлин, 1931 г., т. XV, с. 1-144; К . Левин. Динамическая теория личности. «Макгроу энд Хилл», 1935; Дж. Ф. Браун. Усовершенствованная техника Дембо. «Бюллетень клиники Меннингера», июль 1937 г.; цитируемые в этом труде исследования Дж. Б. Уотсона и Розали Рейнер Уотсон; «Проверка типов реакции на внешние раздражители», С. Розенцвейг, «Американский журнал ортопсихиатрии», октябрь 1935 г., с. 395 — 403.

Первым ущемлением комфорта новорожденного является сам акт рождения, когда ребенок покидает благоприятную среду материнской утробы⁴.

⁴Впервые о шоке, испытываемом ребенком при рождении, заговорил Фрейд, а Рэнк продолжил исследования в этом направлении, причем значимость родовой психологической травмы интерпретируется по-разному; вызывает сомнения утверждение о том, что первый стрессовый опыт новорожденного автоматически переносится на другие кризисные ситуации, например, на отлучение от груди или на смерть родителей.

Более отчетливо агрессивная реакция ребенка проявляется при появлении конкурента или угрозе лишения удовольствия, например, материнской ласки. Такого рода обстоятельства сразу же вызывают резкое повышение агрессии (ранее носившей латентную форму). В сущности, подсознательной целью агрессивности является уничтожение раздражающего объекта. При этом возникают чувства негодования и страха — страха перед возможным возмездием и другими негативными последствиями.

В результате обнаруживается закономерное желание избавиться от источника лишений и объекта, вызывающего страх. (Впоследствии чувство страха может возникать в связи с иными обстоятельствами.)

Устранение, уход, отторжение, истребление — эти термины являются в своем роде эвфемистическими синонимами слова «уничтожение». Не мудрствуя лукаво такие побуждения называют желанием убить — убить не из извращенных садистских намерений, но с примитивной и конкретной целью самообороны. В повседневной жизни добропорядочных людей эти порывы, как правило, подавляются; исключение составляют лишь сообщества дикарей, преступников и психопатов. Подавленные эмоции формируют различные комплексы, речь о которых пойдет ниже. Наиболее мощным сдерживающим средством является нейтрализация импульсивных намерений, порожденных первобытными инстинктами, присущими каждому человеку. Агрессивные чувства могут быть нейтрализованы положительными эмоциями; принято считать, что «от ненависти до любви один шаг». В итоге завоеватель может оказаться не так уж и плох, выясняется, что с ним можно торговать, немного погодя уже ведутся и совместные дела, а там, глядишь, бывшие неприятели уже здороваются за руку. В истории человечества было тому немало примеров: греки и римляне, саксы и норманны, американские индейцы и колонизаторы. Так же и в отношениях между частными лицами. Нередко случается, что тот, кто был заклятым врагом, становится закадычным другом. Само собой разумеется, такое происходит не всегда; порой враждебность бывает непреодолима. В то же время возможен и такой вариант — люди быстро забывают зло и искренне считают, что всегда прекрасно относились к объекту былой ненависти¹.

1. Глубокий анализ подсознательных мотивов, определяющих желание убивать, характеристики жертв и методов убийства и исповеди преступников приводятся в книге Теодора Рейка «Неизвестный убийца», Лондон, 1936 г. (английский перевод Катрин Джоунс).

В соответствии с теорией Фрейда враждебность является проводником, прокладывающим дорогу к новым межличностным контактам, и лишь затем наступает время любви, которая согревает отношения, подобно тому, как молодая поросль пробивается на каменистом склоне.

Если деструктивные импульсы, желание убить — какую бы направленность, внешнюю или внутреннюю, они ни имели — нейтрализовать позитивными эмоциями, то разрушительные и убийственные тенденции трансформируются в творческие и созидательные побуждения, и здоровые жизненные силы восторжествуют над желанием уйти из жизни. В этом смысле антитезой убийства является коитус, утверждающий воспроизводство жизни. Вполне понятно, что творческие тенденции могут принимать не только чисто физиологические формы. В отличие от традиционных нравственных норм, согласно которым природные инстинкты считаются «низменными», мы определяем «возвышенные отклонения» как процесс сублимации [очищения]. Побочные смещения или подмена — например, убийство оленя вместо одного из своих родственников, — строго говоря, не является сублимацией, хотя такие трактовки и имеют место.

Если влияние эротического элемента или «животного инстинкта» и не способно полностью нейтрализовать деструктивные тенденции, нельзя недооценивать его значения в плане изменения способов его применения. В этом случае осуществление деструктивных наклонностей принимает новые, менее опасные формы. Возможно, есть смысл говорить о чередовании намерений. Так, чувства и настроения влюбленных, друзей и врагов имеют тенденцию к перемене. Противоречивые намерения можно отметить как в поведении кошки, поймавшей мышь, так и в отношении некоторых родителей к своим детям. В то же время наиболее известной формой эротической жестокости является садизм — сознательное получение удовольствия в процессе деструктивных действий.

Проявление садистских наклонностей настолько отвратительно в своей неприкрытой порочности, что не может быть и речи о каком-либо благоприятном изменении мотивов. Вероятно, кое-кто может решить, что эротизация жестокости не только не подавляет деструктивные мотивы, но усугубляет их. Человек, избивающий лошадь и явно получающий от этого чувственное удовольствие, вызывает у нас большее негодование, чем тот, кто решается пристрелить животное. В глазах общества поведение первого не соответствует общепринятым нормам и выглядит как своего рода сексуальное извращение, ибо он искусственно стимулирует свою природную свирепость. Частично можно признать право на существование такой точки зрения. Его сексуальность ненормальна, так как она выражена лишь в одном из аспектов своего проявления¹;

[1] В действительности такое объяснение нельзя признать исчерпывающим. Садизм характеризуется направленностью сексуальных и инстинктивных рефлексов на сам акт, но не на объект. Так, конечной целью истязания лошади, ребенка, себя самого, женщины становится не объект издевательства, но процесс, принимающий эротическую окраску; при этом средства не берутся в расчет. Садисту присущ нарциссизм, так как сам акт эмоционально направлен в большей степени на исполнителя, а не на жертву. В целом эта тема все еще остается открытой, и приведенные выше формулировки не претендуют на однозначность, хотя и вписываются в контекст данного исследования.

будь его либидо полноценным, он бы не только не стал убивать лошадь, но вообще воздержался от каких бы то ни было насильственных действий. На первый взгляд человек, пристреливший лошадь, представляется нам более гуманным, но неумолимая логика диктует вывод — его поступок следует признать менее цивилизованным и более деструктивным, чем действия извращенца-садиста.

Подобное умозаключение становится очевидным, если мы абстрагируемся от лошади и представим на ее месте ребенка. Общество единодушно и, невзирая на обстоятельства, осудит на смерть человека, убившего ребенка. Однако человек, однобокое либидо которого вызвало приступ неконтролируемой агрессивности и, как следствие, — издевательства над ребенком, в худшем случае отправится за решетку или в сумасшедший дом, но уж никак не будет приговорен к высшей мере наказания.

С усилением эротической составляющей садизм трансформируется в показное добродушие, так свойственное многим школьным учителям, судьям и другим администраторам, которые уверяют свою жертву в том, что они сами «испытывают еще худшие терзания». При этом суть дела не в наказании. Вероятно, речь идет о маниакальной приверженности правилам и ритуалам, отправляемым во славу и во имя закона, религии или в воспитательных целях. Лживость подобного поведения очевидна для жертвы, но не для мучителя.

Деструктивная направленность по отношению к самому себе может иметь частичную или полноценную эротическую окраску. Порой удовольствие от самобичевания, о котором мы поговорим в следующем разделе книги, порождает новый мотив самоуничтожения. Следует помнить, что до определенной степени такая мотивация хоть и не совсем корректна и эффективна, но вполне самодостаточна в смысле снижения силы деструктивных побуждений.

Нередко подобный мотив провоцирует всплеск агрессивности. В этом случае самоубийству может помешать лишь ярко выраженная сексуальная направленность. Как только последняя теряет интенсивность своей окраски, неизбежно происходит самоубийство. Именно о таком случае я рассказывал выше (самоубийство банковского клерка-растратчика). В ряде других случаев воля к жизни помогает преодолеть разрушительные тенденции, и природная агрессивность несколько сглаживается. Например, один из моих знакомых настолько возненавидел собственного брата, что был готов его убить; однако он обуздал свою агрессивность не столько из-за страха перед законом, сколько из сострадания к чувствам матери. Более того, он ощутил перед ней моральную ответственность за брата. Мучимый угрызениями совести, он предпринял несколько попыток к самоубийству, по счастью — неудачных. Не отдавая себе отчета в своих действиях, он стал водить автомобиль с нарочитой небрежностью, которая неизбежно должна была привести к трагическому финалу. Однако, если не считать нескольких серьезных аварий, ему «повезло» — он остался в живых. Затем он вбил себе в голову идею о том, что должен умереть от смертельного недуга, и потратил немало усилий, чтобы заболеть сифилисом. В этом намерении он преуспел лишь частично, «подцепив» банальную гонорею, от лечения которой категорически отказался.

Затем он принялся пьянствовать и дебоширить. Несмотря на все бесчинства, его жена и начальник продолжали прекрасно к нему относиться, так как были о нем очень высокого мнения, и неприглядное поведение не могло затмить его былые добродетели. Однако отношения становились все более натянутыми, и своими беспричинными и провокационными заявлениями он вынудил начальника принять решение о его увольнении, а жену — подать на развод, ибо он заявил, что не любит ее.

Список несуразностей можно было бы и продолжить, но в конце концов самоубийство все же было предотвращено. Приведенный случай является характерным примером из серии аналогичных жизненных эпизодов. Вскоре герой этой истории нашел в себе силы преодолеть самого себя, устроился на работу и вернулся к жене.

С ростом взаимного проникновения конструктивных и деструктивных эмоций увеличивается способность к адекватному восприятию окружающих объектов, нормальные жизненные инстинкты начинают преобладать, становится возможным осознанное разделение людей на друзей и врагов и определение объектов любви и ненависти. Чем выше личные качества человека, уровень его образования, социальный статус и творческие способности, тем в большей степени агрессивность меняет внутреннюю направленность на внешнюю, и правильная дифференциация объектов позволяет полностью нейтрализовать ненависть любовью. В этом случае примитивный нарциссизм, равно как и ненависть к самому себе, меняет направленность в сторону внешних объектов.

Однако в определенных обстоятельствах баланс между негативным и позитивным проявлениями энергии нарушается. Иными словами, теряется связь с объектами приложения деструктивных и созидательных сил. В определенном смысле такое происходит на протяжении всей жизни человека, особенно в молодые годы. В то же время в травмирующих ситуациях нарушение энергетического баланса требует дополнительных усилий по его восстановлению, что, естественно, вызывает определенные трудности. Легко представить, что неожиданные события создают предпосылки необходимости такого восстановления. Это может быть смерть любимого человека, а в некоторых случаях и гибель объекта ненависти; сокращение возможностей для профессионального роста, увольнение с работы, ложное обвинение или привлечение к суду, короче, любое событие, нарушающее душевное равновесие и, соответственно, требующее дополнительных усилий по восстановлению баланса позитивных и негативных мотиваций. Ниже мы подробно рассмотрим обстоятельства такого рода и их специфическое влияние на психику человека. Сейчас же мы выясним, что происходит, когда поток любви и ненависти насильственно прерывается, и у человека неожиданно «отказывают тормоза».

У нормального человека, иначе говоря, у большинства людей временный период озабоченности и тревоги компенсируется переносом внимания на новые объекты. В то же время у некоторых людей, особенности личности которых мы рассмотрим позднее, такого не происходит. Вместо этого осуществляется перенос ранее обозначенного сплава любви и ненависти на самого себя. Таким образом, агрессивные и деструктивные импульсы пролагают путь для мотивов эротического характера. В этом случае любая задержка в трансформации мотивировок приводит к тому, что силы разрушения достигают своей цели, и включается программа самоуничтожения. До тех пор пока конструктивные тенденции превалируют и нейтрализуют устремление к смерти, есть надежда на то, что самоубийственные импульсы примут другой оборот или будут устранены полностью.

Другими словами, в соответствии с теорией самоубийства, в силу ряда причин подсознательное желание убить разворачивается от объекта к субъекту. Для подтверждения этой концепции необходимо: во-первых, доказать, что фактически деструктивные тенденции являются отражением агрессивности, направленной на внешние объекты, то есть собственное «я» начинает восприниматься как нечто внешнее; во-вторых, экспериментально убедиться в том, что человек, предрасположенный к самоубийству, в своих объективных привязанностях проявляет некую двойственность, пряча под личиной сознательной доброжелательности едва преодолимую подсознательную тягу к агрессии (убийству); в-третьих, выяснить, действительно ли самоубийство является прямым следствием разрыва связи с внешними объектами¹.

Нет необходимости говорить о том, что эта форма саморазрушения является прямым выражением первобытных инстинктов; эта гипотеза Фрейда доказала свою универсальность, и, несмотря на то, что в настоящее время мы не располагаем достаточными фактами для подтверждения ее состоятельности, никаких иных серьезных теорий пока не создано.

Мы последовательно попытаемся ответить на вышеперечисленные вопросы. Прежде всего следует выяснить, каким образом человек начинает воспринимать себя как внешний объект, при этом идентифицируя себя с тем, к кому он испытывает ненависть и любовь, и, в частности, желание убить. Известно, что в сознании взрослых людей под воздействием снов, субъективных ощущений, воспоминаний и поведенческих стереотипов возникают фантазии, связанные с подсознательными и инстинктивными функциями ума. На этом уровне восприятия возможна воображаемая подмена собственной личности посторонним объектом. Явление такого рода называется идентификацией²,

2. В рамках практики психоанализа бессознательная подмена личности называется «идентификацией», а идентификация постороннего человека с самим собой обозначается как интроекция.

или более точно — интроекцией. Так, мать бессознательно разделяет удовольствие дочери от посещения колледжа, то есть идентифицирует себя со своим ребенком. Влюбленный, фигурально выражаясь, отводит объекту страсти место в своем сердце. Таким образом, любое отношение к другому человеку может быть экстраполировано на себя самого. Соответственно, с точки зрения психологии, такое поведение допускает перенос враждебных эмоций на собственную персону. Подобная интроекция получила название «пинать кошку», когда человек (часто бессознательно) идентифицирует себя с «мальчиком для битья».

Например, один из моих партнеров по гольфу, человек благопристойный, но вспыльчивый, чрезвычайно болезненно реагировал на любой шум при выполнении удара по мячу. Однажды у его кэдди случился приступ икоты. В течение всей игры мой приятель безуспешно пытался побороть свое раздражение, и, когда кэдди в очередной раз сделал попытку приглушить характерный звук, нервы моего партнера не выдержали. Он резко выпрямился. Его потемневшее от гнева лицо говорило о том, что он готов разразиться проклятиями. В это время он увидел знакомых женщин, направлявшихся к следующей лунке, и с трудом, но все же удержался от ругани. Вместо этого он яростно взмахнул клюшкой, да так, что угодил себе по лодыжке и, издав отчаянный вопль, был вынужден покинуть поле. Вскоре после этого эпизода в одной из газет я прочитал сообщение о том, как в аналогичной ситуации мужчина сломал себе ногу. Не исключено, что в нашем случае подсознательная агрессия по отношению к самому себе трансформировалась в желание ударить кэдди.

Одни люди относятся к такому объяснению с пониманием, другие — с недоверием. Последние наверняка заявят: «Это ничего не значит. Он попал себе по ноге по чистой случайности, и мы не можем судить о его истинном намерении».

По ряду причин такие заявления небезосновательны* Во-первых, пострадавшие обычно и сами так считают. Нередко обстоятельства, сопутствующие несчастному случаю, способствуют такому выводу. Любой мужчина подтвердит; что в дурном расположении духа повышаются шансы порезаться во время бритья. Нередко можно услышать что-то вроде: «Этим утром я был вне себя...» Однажды я сидел в гостях у своей знакомой, жены врача. Кухарка загубила обед, и хозяйка пришла в ярость. Однако, не желая устраивать сцену при посторонних, она молча дала ей расчет, вернулась в гостиную, кипя от возмущения, и уселась на стул, который покинула несколько минут назад. На стуле были оставлены ножницы, которые глубоко вонзились ей в бедро. Вскочив со стула, с болью и негодованием в голосе она воскликнула: «Это все она виновата!» Как бы абсурдно это ни звучало, в словах женщины была доля истины.

Очень часто в газетах (например, в той, которая лежит на моем столе, в то время как я пишу эти строки) появляется сообщение о том, как ребенок, наказанный отцом за провинность, спустя какое-то время был найден в ванной комнате повесившимся. Принято считать, что такие поступки совершаются как бы в отместку. Наверняка каждый из читателей сможет припомнить аналогичные чувства, испытанные им в детстве. К счастью, такие побуждения не были реализованы, и трагический сценарий прокручивался лишь в воображении. Мы представляли, как жестоко будут «наказаны» наши родители за дурное отношение к нам, своим прекрасным деткам. Однако в нашем примере мальчик пошел до конца. Его ненависть была столь велика, что он решился пожертвовать собственной жизнью для ее реализации. При этом он не отдавал себе отчета в том, что боль, причиненная отцу, не идет ни в какое сравнение с его собственными огорчениями по поводу понесенного наказания. Вероятно, в действительности он подсознательно желал убить своего отца. Известно немало примеров, когда в аналогичных обстоятельствах ребенок действительно убивал своего родителя, но в нашем случае мальчик не смог этого сделать; возможно, он боялся последствий; так или иначе, но этого не произошло. Единственное, на что ребенок смог пойти, — так это на убийство отца, существовавшего в его подсознании, так называемого интроекционного отца¹.

1. Понятие интроекции впервые было введено Авенариусом, согласно которому недопустимое «вкладывание» в сознание человека специфически духовного образа приводит к дуализму. В соответствии с этой теорией субъект и объект осуществляют «принципиальную координацию», то есть абсолютную взаимозависимость. — Примеч. пер.

В определенной степени интроекция по отношению к отцу свойственна всем подрастающим сыновьям; также не исключено, что многие взрослые мужчины, вооружившись этой теорией, признают существование образа отца в своем сердце. Однако на уровне подсознания этот образ далеко не символичен. Несколько лет назад мое внимание привлекла характерная газетная статья.

«БИРЖЕВЫЕ ПОТЕРИ СТАЛИ ПРИЧИНОЙ САМОУБИЙСТВА

Господин N, 32 лет, летчик, воевавший на фронтах первой мировой, принял яд в номере некоего отеля. Самоубийца оставил записку, из которой явствует, что причиной поступка стала неудачная игра на фондовой бирже.

По словам горничной, она обнаружила тело спустя несколько часов после смерти. Рядом с покойным был обнаружен стакан и пузырек с ядом. В записке, оставленной для миссис Д. И.Т. и адресованной в один из нью-йоркских отелей, указана причина самоубийства:

«Сегодня утром я отдал брокерам все, что имел».

«Чикаго геральд энд экзэминер», 17 ноября 1930 г.

Такие случаи рядовой читатель или моралист-обозреватель объясняют весьма заурядными причинами, которые, как правило, сводятся к тому, что биржевая игра разоряет некоторых людей, среди которых находятся такие, которые «не в силах этого пережить».

Как уже говорилось выше, такие поспешные выводы весьма поверхностны. Они слишком банальны, просты и не учитывают возможности эмоциональных срывов жертвы перед самоубийством. Вполне понятно, что на основании скупых газетных строк трудно судить о наличии каких бы то ни было внутренних противоречий. И все же последнее предложение статьи дает нам ключ к разгадке этой трагедии. Совершенно очевидно, против кого была направлена ненависть самоубийцы. Более того, это не просто констатация факта, но прямое и безжалостное обвинение. Между строк отчетливо читается восклицание этого парня: «Каким же дураком я был!» Однако следует помнить о том, что обычно глупые люди себя не убивают, предпочитая расправляться с теми, кто их дурачит.

Осмелюсь предположить, а я имею на это право на основании моей врачебной практики, что этот человек идентифицировал себя с брокером, и, убивая себя, он в действительности намеревался символически расправиться со своим доверенным лицом. Я поделился этими умозаключениями с приятелем, и он поднял меня на смех. Он заявил буквально следующее: «Я еще могу себе представить, что этот парень в душе сам бы хотел стать брокером, ибо был страстным биржевым игроком. Более того, я допускаю, что он был бы не прочь расправиться с брокером. Но почему же он этого не сделал, если так сильно этого хотел?»

В данном случае я не знаю, почему самоубийца не расправился с брокером. Для того чтобы выяснить истинное положение вещей, необходимо провести тщательное обследование пациента и получить полное представление о хитросплетениях его духовных переживаний. Однако мой приятель был человеком непредвзятым и готовым к интеллектуальному компромиссу. Несколько недель спустя он показал мне газетную статью, опубликованную задолго до выхода сообщения о летчике-самоубийце:

«КЛИЕНТ УБИВАЕТ БРОКЕРА И КОНЧАЕТ ЖИЗНЬ САМОУБИЙСТВОМ

Филадельфия, шт. Пенсильвания, 10 октября. Тридцатидвухлетний член консультативного совета биржевых брокеров, принадлежавший к известной фамилии, был сегодня застрелен в офисе компании бывшим клиентом, который затем выстрелил в себя и скончался в больнице.

Во время переговоров с бывшим клиентом брокер получил три пулевых ранения, уложивших его в могилу».

«Чикаго трибюн», 11 октября 1930 г.

Комментируя заметку, мой приятель заявил следующее: «Когда я обнаружил эту статью, то стал относиться к твоему объяснению с большим пониманием. Этот парень все-таки убил брокера! Согласно твоей теории, он убил его дважды».

Мой друг, не знакомый с психоанализом, решил, что я занимаюсь лишь умозрительными спекуляциями. Однако для людей компетентных мои выводы не требуют дополнительных доказательств. Впрочем, я не считаю их бесспорными, хотя они дают отчетливое представление о том, что в действительности происходит. Статистические данные также свидетельствуют о том, что зафиксированные случаи убийств и самоубийств находятся в обратно пропорциональной зависимости. В католических странах количество убийств выше, чем самоубийств; у протестантов наблюдается прямо противоположная картина. Но статистика еще не является конечным доказательством нашей точки зрения, истинное подтверждение которой должно базироваться на анализе конкретных клинических случаев и изучении мотивировок пациентов. Случаи из практики будут приведены ниже.

Сейчас мы попробуем ответить на вопрос, который сформулировал один из моих друзей-скептиков: «Почему люди, преисполненные гнева и ненависти, не могут найти им выход в убийстве другого человека? Почему происходит подмена истинного объекта ненависти мнимым?

Имеется множество вариантов ответа на этот вопрос. На первый взгляд они очевидны. Например, в реальности некоторые внешние факторы могут быть непреодолимыми, и объект гипотетической атаки оказывается сильнее атакующего.

В то же время атака может оказаться неэффективной в силу внутренних факторов, в основном страха, который бывает ситуационным, сознательным и оправданным. Вполне естественно, что людей не прельщает перспектива попасть в тюрьму или на каторгу. Однако есть и другие факторы, от которых не так-то легко избавиться, и одним из них является совесть человека. С одной стороны, многие решились бы на преступление, будь они уверены в своей безнаказанности, но редко кому удается избежать угрызений совести. Некоторые люди, не колеблясь, идут с ней на сделку. Так, человек, не способный на мелкое жульничество, нередко обманывает своих конкурентов на сотни долларов и не испытывает угрызений совести. В легенде об Эзопе рассказано о человеке, щадившем ядовитых змей, но убивавшем безобидных червей. Этот персонаж не погнушался бы совершить убийство, будь у него возможность убедить самого себя в правомочности этих действий. Но факт остается фактом: совесть — сильный сдерживающий фактор и безжалостный судья. Лишь на этом основании многие убивают свою жертву, так сказать, косвенным образом, то есть, совершая самоубийство, подобно тому, как несостоятельный японец-должник делает себе харакири у порога дома своего кредитора.

Существуют страхи, которые не связаны ни с сознанием, ни с подсознанием. Например, враждебные намерения по отношению к другому человеку ослабевают вследствие преувеличения опасности, исходящей от объекта агрессии. Нередко человек осознает, что он приписывает объекту ненависти качества, которыми тот в действительности не обладает. Иными словами, враждебность предполагаемого недоброжелателя является надуманной и существует лишь в воображении самого агрессора. Страх перед мнимым врагом действует в некоторой степени возбуждающе, но куда в большей степени, как сдерживающий фактор. Таким образом, устрашение является фактором, направляющим вектор предполагаемой атаки либо на новый объект, либо на самого агрессора. И наконец, отвлекающим от прямой агрессии фактором может быть наличие эротической составляющей. На самом деле очень трудно пойти на убийство любимого человека. Как известно, любовь и ненависть идут рука об руку, хотя сила этих чувств может быть и различной. Я уже говорил о том, что согласно основному принципу психологии любовь следует по пятам за ненавистью и нейтрализует последнюю, подобно тому, как кислород очищает воды реки, в которую сливают нечистоты. Таким образом, задержка в реализации ненавистнических, деструктивных тенденций ведет к их трансформации за счет привнесения эротических элементов. Такое нередко происходит во время военных действий, особенно когда войны длительны. В качестве иллюстрации можно привести бесподобный пример из Писания. После долгой и изнурительной войны евреи и филистимляне, вняв голосу разума и своих вождей, установили дружеские отношения и, обменявшись культовыми святынями, сложили оружие¹.

Автор «слегка» передергивает: «1 Цар.7:10. И когда Самуил возносил всесожжение, Филистимляне пришли воевать с Израилем. Но Господь возгремел в тот день сильным громом над Филистимлянами и навел на них ужас, и они были поражены пред Израилем». См. также Цар.4:1. — Цар.7:14. -Примеч. пер.

Не менее характерна история о легендарном герое Израиля Самсоне, который, полюбив своих врагов филистимлян и, в частности, одну из дочерей этого народа, лишился своей сокрушительной силы².

См.: Суд. 15:7 — 16:31.- Примеч. пер.

Рассмотрев случаи психологической интроекции, мы переходим к исследованию характеристик личности людей, испытавших опыт интроекции, и изучению событий, вызвавших это явление. Несмотря на то, что эти факторы тесно взаимосвязаны, мы попытаемся рассмотреть их в отдельности.

Для большей части самоубийств характерна очевидная неадекватность реакции человека на события. Мы уже убедились в том, что причины, лежащие на поверхности, обыкновенно искажают истину; поэтому некоторые из них мы подвергнем более тщательному анализу. Девушка убивает себя после того, как ей сделали неудачную стрижку; мужчина сводит счеты с жизнью, когда его лишают возможности играть в гольф; женщина решается на самоубийство после того, как дважды опаздывает на поезд; мальчик накладывает на себя руки, не сумев пережить смерть любимой канарейки. Этот трагический список постоянно растет. Не сомневаюсь, что читатель способен привести аналогичный пример из собственного жизненного опыта¹.

1. Некоторые из приведенных в книге примеров взяты из наших собственных архивов; ряд других позаимствован из статьи «Новые причины самоубийства», «Каррент Опинион», июнь 1923 г., с. 728. В еженедельнике «Тайм» от 7 декабря 1936 года приводится такой случай: «Фермер Ёван Бата, 60 лет, купил свою первую в жизни корову. Неделю спустя он нашел ее в стойле мертвой. Бата повесился на потолочной балке, оставив записку: «Я не могу перенести эту потерю».

В нашем случае эпизоды с прической, игрой в гольф, опозданием на поезд и гибелью канарейки являются примерами завышения цены потери. При этом даже гипотетическая возможность лишиться предметов своей гордости или обожания приводит к эмоциональному срыву, который может оказаться фатальным. И все же в чем причина такой неадекватной и завышенной оценки? Мы не можем дезавуировать проблему, заявив, что эти люди просто глупы. Если мы действительно хотим понять, почему человек осуществляет атаку на самого себя, следует поискать иную причину подобного безрассудства.

Согласно клиническим наблюдениям такие люди не достигли эмоциональной или психологической зрелости. Иначе говоря, они инфантильны во всем, что касается поведения любящего или любимого человека. Ребенок «любит ртом»; по мере развития, если оно нормально, ребенок усваивает другие стереотипы поведения и учится иначе выражать (и воспринимать) любовь.

Подобно тому, как младенец при отлучении от груди чувствует себя обделенным и ущемленным в законных правах, инфантильные люди не в состоянии вынести то или иное ущемление их притязаний. Следовательно, не будет преувеличением сказать, что приведенные выше эпизоды моделируют поведение ребенка, отлученного от материнской груди. Ребенок чувствует, что умрет, если мать перестанет давать ему грудь, что в действительности произошло бы, если бы он не получил адекватной замены. Однако этим эмоции младенца не ограничиваются — он сердится на виновника своих лишений. Исследования детских фантазий, проведенные, например, Мелани Кляйн¹,

[1]Дальнейшие рассуждения основаны на ее результатах.

равно как изучение обычаев диких племен, осуществленное Рохеймом²

[2]Геза Рохейм. Общественная антропология: психоаналитическое исследование антропологии и истории тотемов австралийских аборигенов. «Боунии Лайверайт», 1926.

и его помощниками, со всей очевидностью указывают на то, что ребенок, сосущий грудь матери, в чем-то подобен каннибалу, и, будь его воля, он не ограничился бы материнским молоком, но проглотил бы грудь, да и саму кормилицу. В своей безотчетной и ненасытной алчности дитя уподобляется человеку, решившему зарезать курицу, несущую золотые яйца. Однако нельзя забывать о другом, не менее сильном стремлении, речь о котором шла на предыдущих страницах. Эта мотивация связана с выражением некой агрессии, которую ребенок себе позволяет, ожесточенно кусая сосок, когда мать пытается отнять грудь. Чтобы представить это, достаточно вспомнить о собаке, у которой пытаются отнять вожделенную кость; пес без колебания вцепится зубами в похитителя. Укус — это лишь прелюдия к пожиранию, которое практикуют дикари-людоеды. Ретроспективный экскурс в историю напоминает нам о том, что так называемые цивилизованные люди не слишком далеко ушли в своем развитии не только от каннибалов, но даже и от диких зверей. Поэтому неудивительно, что на подсознательном уровне инстинкты каннибализма пока не изжили себя. Ежегодно миллионы верующих христиан, с благословения своих пастырей, неоднократно совершают церемонию, знаменующую смерть их Спасителя, символически поедая его тело и причащаясь его крови. Несмотря на то, что Кальвин доказал неидентичность просфоры Телу Христову, церковь продолжает утверждать, что хлеб символизирует тело Христа. Вероятно, теологи будут единодушно отрицать наличие агрессивных мотивов в этом символическом каннибализме. В действительности этот обычай — не что иное, как примитивный, биологически обусловленный способ проявления любви. В то же время поедание тела другого человека может являться и выражением подсознательной ненависти. Например, многие детские фантазии отражены в сказках о людоедах. В частности, в сказке о Красной Шапочке волк, собираясь съесть девочку, предстает перед ней в образе ее бабушки. Оба фактора [любовь и ненависть] формируют мотивацию, и в зависимости от обстоятельств один из них становится доминирующим.

Оральные инстинкты людей, не сумевших справиться с детскими комплексами, представляют значительный интерес для исследователя в силу того, что в данном случае излюбленной психопатологической техникой для их преодоления является интроекция. Возможно, это обусловлено тем, что интроекция является психологическим эквивалентом поедания человека человеком.

Одним из источников изучения этого феномена является состояние, известное как меланхолия. В большинстве случаев это заболевание вызвано потерей любимого человека. После такой утраты человек с устойчивой психикой какое-то время предается печали, и это естественно: он чувствует — что-то прекрасное и желанное безвозвратно ушло из его жизни. Но время лечит душевные раны; с каждым днем боль постепенно стихает. Однако человек, подверженный меланхолии, реагирует на это иначе. Ему также свойственны тяжкие раздумья и печаль, но, в отличие от психически нормального человека, меланхолик не способен забывать, и его душевные муки день ото дня становятся все сильнее. Он чувствует себя опустошенным, несчастным и никудышным. Нередко можно услышать, как он признается в своей никчемности и просит, чтобы его отправили в тюрьму. Не вызывает сомнения, что такой человек преисполнен ненависти к самому себе.

В подобных случаях (на которые уже указывали Фрейд, Абрахам и Ференци) человек ненавидит себя гораздо сильнее, чем любит. Несмотря на разговоры о собственной неприкаянности, он требует от окружающих внимания, заботы и сочувствия. Однако его любовь и ненависть принимают искаженную форму и начинают «работать» против него самого. Причина проста — эти чувства были направлены на утраченный объект любви (ненависть была бессознательной). С потерей объекта применения эмоции «зависли в воздухе», так сказать, растворились в пространстве, оставив после себя лишь пустоту. Ситуация явно напоминает эпизод с утопающим, хватающимся за соломинку. Прибегая к образному сравнению, можно сказать, что в сложившейся ситуации субъект и объект связаны между собой эластичным шнуром любви, скрытый конец которого является средоточением враждебности. Когда объект любви неожиданно исчезает, этот шнур, вместо того, чтобы сократиться, а затем снова обрести свою прежнюю длину за счет привязки к другому объекту (как это происходит у нормальных людей), вытягивает из глубин подсознания ненависть и рвется под ее тяжестью. Иными словами, баланс между любовью и ненавистью нарушается, и происходит их дифференциация. Затем меланхолик выбирает ненависть и обращает ее на самого себя, так как скрытая враждебность, которую он испытывал к утраченному объекту любви, требует выхода.

Как я и обещал, мы попытаемся выяснить, насколько существенно влияет противоречивость натуры людей на их склонность к самоубийству. Как уже говорилось, из клинической и повседневной практики известно, что меланхолики имеют склонность к самоубийству. Осталось выяснить, в чем заключается противоречивость их психического облика. Я не буду останавливаться на деталях, так как этой теме посвящено множество работ других авторов-психоаналитиков (см. упомянутые выше имена; также отсылаю читателя к исправленному изданию моей книги «Человеческий разум», где дается обобщенный обзор исследований, посвященных проблемам циклоидальной личности). В настоящее время психоаналитики пришли к единодушному мнению, что все промежуточные этапы психосексуального развития, от самой ранней стадии полного внутриутробного самоудовлетворения до завершающего этапа зрелой, нормальной и целенаправленной любви, отличаются противоречивостью. Также следует отметить, что все они не стабильны, преходящи и характеризуются дисбалансом тандема любовь-ненависть. Личность меланхолика подвержена сильному влиянию травмирующих обстоятельств (фрустрации), возникающих на оральном этапе ее развития [т.е. в младенчестве]. До сих пор не ясно, чем обусловлена такая предрасположенность. Некоторые ученые приписывают ее врожденным или наследственным факторам; другие честно заявляют, что теоретизирование в этой области есть не что иное, как способ замаскировать наше невежество. Однако известно, и с этим соглашается большинство, что люди, ставящие себя в полную зависимость от внешних факторов, вместо того, чтобы взрослеть, проявляют противоречивые качества, которые в области межличностных отношений носят характер циклических изменений сознания. У одних это свойство проявляется в своеобразном обращении с другими людьми. Эта категория, фигурально выражаясь, в одной руке держит пряник, а в другой — кнут. У других противоречивость натуры выражается в резкой смене жизненных установок. После длительных периодов благородного и сострадательного отношения к окружающему миру у них происходит кардинальная смена взглядов и жизненной позиции в целом. Смена циклов может происходить с интервалом в неделю, год или декаду. При ближайшем рассмотрении становится очевидным, что привязанность этих людей к объектам любви основана на скрытой враждебности, которая по некоторым, едва уловимым признакам невольно выдает себя и проявляется во всей своей красе при первом, даже незначительном, провокационном событии. Обычно враждебные инстинкты дремлют в глубинах подсознания, но во время сна, в мечтах и душевных переживаниях они неконтролируемы. Любящая мать (относящаяся к исследуемому типу) приходит в ужас, подумав о том, что она могла причинить вред своему ребенку; мысль становится навязчивой, и женщина начинает заниматься психологическим самобичеванием. (Нормальный человек просто отбросит такую мысль, как заведомо абсурдную, и забудет о ней, иначе говоря, подавит.)

В качестве примера «оральной зависимости» расскажу о женщине, в судьбе которой этот комплекс сыграл значительную роль. Ее детство было столь безоблачным, что когда она освободилась от материнской опеки, жизнь показалась ей весьма неприглядной. (История легла в основу сюжета популярного романа.) Несмотря на то, что героиня была восхитительной, симпатичной и умной женщиной, она постоянно испытывала чувство неудовлетворенности. Более точно ее охарактеризовало бы слово « ненасытность », причем ненасытность в отношениях с другими людьми. Она не могла не нравиться, так как была очень мила в общении, но вскоре люди начинали чувствовать, что она буквально опутывает их своей любовью, подобно тому, как осьминог охватывает свою жертву щупальцами.

Происходившее было очень точно подмечено ее сестрой, выдержку из письма которой я привожу ниже:

«Моя дорогая сестра! Ты должна понять, что отпугиваешь своих избранников, любя их так неистово. Твоя любовь настолько сильна, что ты ждешь от них все более и более убедительных доказательств страсти. Но твое чувство испепеляет и опустошает. Любовника нельзя есть, как пирожное. И уж будь уверена, что этим ты его не удержишь!»

Как часто бывает в таких случаях, эта женщина выбирала любовников из совершенно чуждой для нее среды. С одним из них она познакомилась в клинике. Парня звали Аллен, и обычно к нему обращались сокращенно — «Ал». Вскоре после того, как он ее бросил, героиня нашего рассказа предприняла попытку самоубийства, приняв большую дозу препарата под названием «аллонал». В наркотическом бреду ей привиделась группа мужчин, среди которых были: ее психоаналитик, любовник Аллен, отец, брат, которого она всегда ко всем ревновала, и предыдущие любовники. Все эти люди находились вместе с ней в машине, потерпевшей аварию. В живых осталась лишь она одна. Очнувшись, она тут же заявила: «Все погибли — Ал и все»¹.

1. По-английски эта фраза пишется как «Al and all» и при быстром произнесении звучит как «Allonal», то есть как название принятого дамой наркотика.

Этот вербальный оборот дает ключ к пониманию того, что, совершая самоубийство при помощи лекарства с таким названием, женщина подсознательно считала себя вампиром по отношению к своему любовнику и его разочарованным предшественникам. Ее склонность к бессознательному вампиризму была столь очевидна, что не укрылась от внимания родной сестры. Таким образом, несмотря на бегство Ала, она, осуществляя оральный контакт на вербальном уровне, как бы обретала его вновь, но одновременно и уничтожала, убивая себя, ибо на подсознательном уровне составляла с ним единое целое. В действительности она отдавала себе отчет в том, что ее смерть станет трагедией для нервного и издерганного любовника и одновременно ощутимым ударом по репутации психоаналитика, чьи выводы ни для кого не составляли секрета. И все же можно утверждать, что в аналогичных эпизодах реальные факторы не являются определяющими, а лишь дополняют первичные предпосылки.

Следовательно, инфантильные люди «орального типа», оказавшись в травмирующей, нестерпимой для них ситуации, реагируют на нее неадекватно, а их природные инстинкты проявляют себя в неверном направлении. Это — один из наиболее типичных случаев искаженной мотивации, проявляющейся в стремлении к самоубийству или меланхолии.

Встречается еще одна разновидность психического расстройства, свойственная упомянутой категории людей. (Существуют и другие типы характеров, предрасположенных к самоубийству; о них мы поговорим позднее.) К ней относятся люди, также неадекватно реагирующие на неожиданную радость. Они просто не в силах перенести свалившееся на них счастье. Я знал мужчин и женщин, впадавших в депрессивное состояние и пытавшихся покончить с собой сразу же после продвижения вверх по служебной лестнице, резкого увеличения доходов или нежданного повышения общественного статуса. Один банкир, частично благодаря собственной прозорливости, а отчасти — волей случая, значительно преуспел в своих деловых начинаниях. В то же время большинство других банков прогорели. Осознав случившееся, банкир-счастливчик впал в депрессию и вскоре застрелился. Точно так же во время экономического кризиса поступил еще один бизнесмен, преуспевший в ряде проектов за счет своих блестящих деловых качеств. И вновь вернемся к героине рассказанной выше истории. Какое-то время после неудавшегося самоубийства она вела размеренное, ничем не омраченное существование, наслаждаясь одиночеством и покоем. Затем на ее горизонте появился молодой богатый мужчина, предложивший ей руку и сердце. Несмотря на то, что она, несомненно, была в него влюблена и собиралась принять его предложение, нечаянное счастье повергло ее в депрессию и разбудило дремавшие суицидальные настроения.

Причина подобных мотивировок не так парадоксальна, как может показаться на первый взгляд. Как мы уже убедились, некоторые люди изначально, от природы противоречивы. Несмотря на то, что большинство из них внешне отстаивают свою независимость и право на самостоятельное принятие решений, в глубине души они готовы влачить пассивное существование и подсознательно стремятся попасть в зависимость от другого человека. Иными словами, они бессознательно желают стать рабами любви. Нередко они клянут себя за пассивную жизненную позицию и неспособность самостоятельно осуществлять свои планы. Кто-то может подумать, что эти люди на самом деле талантливы, великодушны и самодостаточны, хотя по каким-то причинам не могут в полной мере реализовать себя. Подходящее определение для этой категории нашел Александер: «живущие за гранью собственных эмоциональных возможностей». Однако мы все еще не получили ответа на вопрос, почему по достижении успеха такие люди впадают в депрессию и пытаются покончить с собой? Фрейд был первым, кто обратил внимание на то, что подобное поведение являлось реакцией отторжения обремененного, «гипертрофированного» сознания [совести]. Такой человек на протяжении всей жизни поступает так, как диктует ему совесть: «Ты должен работать; ты должен идти на жертвы; ты не должен искать вознаграждения, любви и легкой жизни. Ты этого хочешь, но это невозможно. Получая от жизни подарки, ты обкрадываешь других, отнимаешь у них не принадлежащее тебе, уподобляешься завистливому старшему брату, стремящемуся стать предметом всеобщего внимания. Однако ты всего этого избежишь, если умрешь».

Следовательно, когда действительность вступает в конфликт с совестью человека и при этом удача или результаты тяжелого труда приносят свои плоды, сознание накладывает вето на доходную часть инстинктивных инвестиций. Желание быть убитым (о чем мы вкратце поговорим) возникает в ответ на сигналы, поступающие от тиранствующей совести. Такие люди не в состоянии удержать объекты своей привязанности и не способны сублимировать свою ненависть. Их реакция по отношению к возникающим препятствиям, а также к людям, которые мешают реализации программы любви, однозначна. Нередко они уходят от дел в расцвете сил, чтобы провести десять или двадцать лет в комфортном уединении. Это приводит к тому, что вместо сознательного самоубийства они обрекают себя на физическое заболевание, к которому у них есть предрасположенность. Впрочем, об этом мы поговорим позднее.

А сейчас мы продолжим анализ личностных характеристик, провоцирующих самоубийство. Есть люди, чей икч фантилизм проявляется в неспособности вести себя иначе, чем по принципу «иметь, что хочется и когда хочется». По их мнению, желания должны исполняться незамедлительно, но эти люди не могут быть отнесены к описанному выше противоречивому «оральному» типу. Вероятно, они обладают более примитивной психологической конституцией, хотя противоречивость натуры также является их неотъемлемой чертой. Их ранний детский опыт был столь негативным, безрадостным и ущербным, что сознание застыло в постоянном ожидании любви и ласки, и все надежды обрести земное счастье разрушены упорным сопротивлением собственной противоречивой натуры. Такой тип принято называть шизоидным. Сознание этих людей не приковано к ярко выраженным, конкретным объектам; таким образом, чувство потери не вызывает у них стрессового состояния, но переключает внимание на собственную персону. Капитулируя перед реальностью, навязчивые мысли принимают форму психоза. Однако в некоторых случаях психопаты прибегают к «спасительному» средству — самоубийству.

Итак, подведем итог наших рассуждений. На основании приведенных клинических примеров можно утверждать, что интроекция является реальным психическим феноменом, который отмечается у лиц с неустойчивой психикой в неблагоприятных, раздражающих обстоятельствах или, напротив, при наличии оптимистических, но неожиданных факторов. Следовало бы ожидать, что феномен самоубийства имеет большее распространение среди необразованных людей. Это подтвердили опросы, проводившиеся среди студентов¹.

[1]Грегори Зильбург. Изучение случаев самоубийства среди молодежи. «Американский журнал ортопсихиатрии», январь 1937 г., с. 15-31.

(На том же основании можно ожидать, что латентные формы самоубийства имеют большее распространение среди цивилизованных людей.) Примитивные люди с инфантильной психикой в меньшей степени способны к позитивному восприятию и разрешению противоречивых ситуаций; тем самым они становятся заложниками обстоятельств, в силу которых они неадекватно воспринимают объект любви.

Случаи интроекции бывают весьма впечатляющими, хотя могут восприниматься и как тривиальные. Если сравнить мотивы цивилизованных людей и дикарей, то разница будет невелика. Так, Вестермарк²

[2]Эдвард Вестермарк. Истоки и эволюция нравственности.

пишет: «Причины самоубийства дикарей многообразны: несчастная любовь или ревность; болезнь или старость, смерть ребенка, мужа или жены; страх наказания; унижение или грубое обращение со стороны мужа; угрызения совести, стыд, уязвленная гордость, гнев или жажда мести. Во многих случаях оскорбленные и униженные убивают себя в стремлении отомстить обидчику. В одном из племен Золотого Берега существует традиция, согласно которой если перед совершением самоубийства человек заявляет о виновнике этого события, то тот обязан разделить его судьбу. Обычай называется «возложить вину за самоубийство на голову другому». Объявленный виновник смерти обязан покончить с собой таким же способом, как самоубийца, или заплатить семье последнего денежную компенсацию.

«В былые времена у чувашей бытовал обычай вешаться перед дверью дома своего врага; те из дикарей-островитян, кто был не в силах отомстить обидчику, убивали себя, обрекая виновника их бед на неминуемое мщение со стороны родственников и друзей.

Китайцы делали то же самое, но не только потому, что закон преследовал косвенного виновника самоубийства, а еще и вследствие веры в то, что бестелесный дух лучшее справится с задачей отмщения. В это же верили последователи брахманизма» .

В сборнике комиксов журнала «Нью-йоркер» от 17 ноября 1934 года опубликована серия рисунков, проливающая свет на подсознательный механизм самоубийства. На первом рисунке изображен грустный господин, сидящий перед портретом женщины и сжимающий в правой руке револьвер. На следующем рисунке он с обреченным видом подносит дуло к виску и бросает последний взгляд на любимый образ. Развязка наступает на третьем рисунке, когда мужчина, вскинув голову, разряжает барабан в портрет, так что тот разлетается в клочья. При этом весь вид несостоявшегося самоубийцы свидетельствует о том, что он одновременно испытывает праведный гнев и чувство торжества¹.

[1]За исключением психоаналитиков все сходятся в том, что основной причиной самоубийства являются мстительные побуждения. На основании личных интервью с несостоявшимися самоубийцами, а также психиатрических и_социологических исследований Берманн пришел к выводу, что все эти случаи представляют собой разновидность мести конкретному человеку или обществу в целом. По его мнению, месть, направленная на родственника или на любовника, самоочевидна, но самоубийства анархистов или людей, озлобленных на все человечество, по сути дела, имеют те же мстительные мотивы.

Все это подтверждает факты, известные из практики — по разным причинам, но одинаковым мотивам (любовные неурядицы, финансовые затруднения, семейные обстоятельства) к самоубийству склонны как закомплексованные подростки, так и зрелые люди среднего возраста. Во всех случаях присутствует скрытое желание убить, порой завуалированное пылкой страстью, материнской заботой или показной неподкупностью. Часто самоубийцами становятся социально значимые фигуры — самые добропорядочные, умные люди, иными словами, столпы общества. Порой мне бывает неловко объяснять такому человеку, как и любому другому потенциальному самоубийце, что его личность ущербна, психически нестабильна и инфантильна. Но их поступки говорят сами за себя. Человек, убивающий себя, является убийцей, и в этом смысле он руководствуется внутренним импульсом prima facie² — желанием убить.

[2]На первый взгляд (лат.); здесь: очевидный — Примеч. пер.

В той или иной степени подсознательные порывы свойственны всем людям, и бессознательные побуждения нельзя считать отклонением от нормы. Однако большинство из нас успешно подавляет негативные тенденции, но, как бы ни объясняли и далее ни романтизировали самоубийство, факт остается фактом — этот поступок равнозначен убийству и является кульминацией деструктивных намерений. Его цель окончательна и последствия невосполнимы.

Таким образом, при отсутствии сдерживающих и отвлекающих факторов желание убить, возникающее из глубин подсознания, и направленное на один или несколько внезапно исчезнувших объектов привязанности, нарушает эмоциональное равновесие, высвобождая деструктивный убийственный импульс, который смещает вектор губительных тенденций в сторону собственного эго. Следовательно, мы имеем дело с «убийством-подменой».

Вторым составным элементом самоубийства является мотив, противоположный желанию убить. Эту мотивацию можно сформулировать как желание быть убитым. Почему же люди, вместо того чтобы умереть по собственному почину или убить другого человека, предпочитают быть убитыми!

Это желание является крайней формой покорности, равно как убийство представляет крайнюю степень агрессии. Получение удовольствия от унижения, боли, поражения является неотъемлемой чертой мазохизма, то есть обратной реакцией принципа «наслаждение — боль». Но я бы не стал упрощать эту проблему. Стоит тщательно изучить, каким образом наказание становится желанным и в чем причина того, что людям нравится болеть или искусственно создавать себе трудности, порождающие страдание.

Иногда этот пассивный способ самоуничижения, позволяющий избежать ответственности за печальный исход, принимает дикие, абсурдные формы. Один пациент, явно небольшого ума, поддавшись расхожему мнению о причинах простудных заболеваний, пытался заболеть воспалением легких. С этой целью мазохист принимал горячую ванну и становился у открытого окна. Другой пациент постоянно твердил о своем желании свести счеты с жизнью и один раз уже был спасен медиками после неудачной попытки отравиться выхлопными газами у себя в гараже. Пообещав, что больше таких «подвигов» совершать не будет, он, зная о своем больном сердце, стал усиленно заниматься спортом в надежде, что его хватит удар. Своим поведением он преследовал две цели. Во-первых, он пытался довести до конца свой план самоуничтожения, а во-вторых — насолить врачам, позволившим ему заниматься спортом. Однако он не преуспел в своем начинании. К удивлению окружающих и своему собственному, он стал победителем на теннисном турнире, взяв верх над более опытными и сильными профессиональными игроками. Раздосадованный потенциальный самоубийца полностью забросил спорт.

Причину стремления к страданию, боли и даже смерти следует искать в области внутреннего чувства — совести. Каждый человек на собственном опыте знает, что это такое. Этот опыт лежит в области подсознательных ощущений; инстинктивно мы всегда чувствуем их незримое присутствие, подобно тому, как уверены в присутствии в городе полиции, хотя на улицах, случается, и не видно ни одного полицейского. В то же время разговор о совести нельзя назвать строго научным. В настоящее время совесть определяют как изначальный психологический критерий внутренней оценки, который с возрастом обогащается этическими, религиозными и социальными стандартами. Большей частью совесть формируется в младенчестве и детстве и, как правило, не поспевает за изменением общественных стереотипов. Все мы знакомы с ситуациями, когда внутренний голос удерживает нас от целесообразных поступков и, напротив, заставляет делать очевидно бессмысленные вещи. В этом смысле совесть может быть как хорошим, так и плохим советчиком. Так или иначе, с ней всегда приходится считаться. Каждый знает, что ее можно умилостивить и даже подкупить, но ее нельзя игнорировать. Очень плохо изучена подсознательная составляющая совести. Порой мы чувствуем вину и сами не знаем за что. Некоторые люди, по их же собственным словам, не испытывающие вины и угрызений совести, опровергают это утверждение своими поступками. Например, дочка министра, воспитанная в соответствии с пуританскими взглядами отца, как бы в отместку родителям отправляется кутить с богемой. Ведя себя столь экстравагантно, она как бы ниспровергает привитые с детства нравственные нормы и правила поведения. Можно с уверенностью сказать, что она являет типичный пример своего рода бунтарства подсознательной составляющей совести против тирании сознания.

Считается, что сила, с которой совесть оказывает влияние на поступки человека, базируется на подсознательных агрессивных инстинктах и вместо того, чтобы распространяться на внешние объекты, становится внутренним неумолимым правителем и судьей. Представим, что небольшое племя завоевателей решило установить контроль над новыми территориями. Большинство взрослых мужчин становятся воинами и охотниками, чтобы победить врага и обеспечить пропитание единоплеменникам. Однако какая-то часть мужчин остается в стойбище и поддерживает дисциплину и порядок, подобно современным полицейским. Если мы предположим, что эти «полицейские» одеты в «штатское» и, таким образом, неузнаваемы, то получим представление о внутренней организации разума человека.

На основании клинического опыта можно определить законы, влияющие на активность инстинктивных проявлений сознания. Согласно одному из них, страдания эго прямо пропорциональны деструктивным тенденциям, проявляющимся на внешнем уровне. Внутренняя активность инстинктивных побуждений вполне сопоставима с внешними проявлениями деструктивности. Как только человек предпринимает атаку на внешнем уровне, его совесть или супер-эго направляет удар такой же интенсивности вовнутрь, в область микрокосма или эго. Эта формула вполне сопоставима с принципом наказания любой пенитенциарной системы -lex talionis¹.

[1]Законное наказание, по силе равное преступлению (лат.)

Вторичной функцией эго является необходимость как удовлетворения, так и подавления инстинктивных потребностей личности, причем не только на внешнем, но и на внутреннем уровне сознания. То есть эго приходится иметь дело не только с чувством голода и проблемами, связанными с поисками пищи, но и с возможностью того, что найденное может оказаться несъедобным. Таким образом, в непрестанной борьбе по сглаживанию противоречий между инстинктами, совестью и реальностью эго идентифицирует некоторые объекты действительности как непреодолимые. В частности, инстинкты хотя и частично, но относятся к таковым. Как уже говорилось, с совестью можно пойти на сделку. Соответственно, эго ищет возможность упрощения своей задачи и идет по пути наименьшего сопротивления и уменьшения страданий.

И все же иногда потребности сознания [укоры совести] настолько болезненны и неумолимы, что устоять против них не представляется возможным. Относительная сила сознания, равно как и степень, до которой возможно пойти на компромисс с собственной совестью, индивидуальна и зависит как от конкретных обстоятельств, так и от особенностей личности. Например, у меланхоликов, о которых шла речь на предыдущих страницах, составляющая сознания становится доминирующей. Английский психиатр Глоувер определил это заболевание как «хроническую гиперплазию суперэго (сознания)». В этом смысле совесть вступает в противоречие как с общественными стереотипами, так и с точкой зрения психиатров. Принято считать, что совестливые люди обладают сильным характером, достойным восхищения. Поэтому неудивительно, что люди приходят в состояние шока и недоумевают, когда узнают о том, что психиатры считают подобные проявления личностных качеств невротическим отклонением и рассматривают совесть как некоего злого гения.

- Как же так? – спрашивают они, и мы отвечаем:

- Такой взгляд на вещи возможен вследствие того, что совесть становится безжалостным угнетателем личности, которая и без того далека от психической стабильности. Нет слов – под ее «руководством» осуществляются многие благородные дела, но само внутреннее усилие (граничащее с насилием) приводит к тому, что человек, совершающий поступки, лишается всякого удовольствия от их результатов.

- И что же вы предлагаете? – продолжают свой допрос дилетанты. – Хотите, чтобы человек совсем потерял совесть? Не является ли ваше заявление призывом к тому, чтобы люди стали бессовестными?

- Ничего подобного, — отвечаем мы. — Во-первых, совесть — качество, полностью не устранимое. В лучшем случае человек, почувствовав несправедливость возлагающейся на него вины, может смягчить ее укоры. Во-вторых, в том смысле, в котором мы рассматриваем понятие «совесть», она может быть обуздана и замещена интеллектом. Рассудочность, в лучшем смысле этого слова, отнюдь не противоречит этическим нормам. Так, человек воздерживается от убийства не только и не столько потому, что боится укоров совести; во всяком случае, это не является доминирующим фактором. Основными мотивами в данном случае являются гуманистические качества, наряду с которыми можно особо отметить присущее цивилизованному человеку умение владеть собой. И наконец, нельзя не сказать о том, что большая часть преступлений совершается по воле извращенного сознания, то есть сознательной жестокости и искаженной интерпретации добра и зла. Можно привести немало исторических примеров подобной свирепости разума: «Мать Хлопка», Джон Браун Торквемада¹,

[1]По-видимому, автор имеет в виду главу испанской инквизиции Томаса Торквемаду (1420-1480). -Примеч. пер.

«Кровавая Мэри» и пр.

Еще одной особенностью является следующая закономерность. Чувство вины может появляться не только вследствие прямой агрессии. Деструктивный импульс на подсознательном уровне равнозначен фактическому проявлению зла, так как обрекает эго на наказание. Во время исповеди католики обязаны рассказывать о таких помышлениях, ибо церковь трактует их, как «мысли — порождения зла».

Этот феномен очень точно описал Ф. М. Достоевский в романе «Братья Карамазовы». Дмитрий, не имевший отношения к убийству своего отца, тем не менее охотно соглашается с решением суда. Более того, он настаивает на применении к нему суровой кары. Герой не только не предпринимает попытки избежать приговора, но дает такие показания, которые превращают для него процесс в настоящее аутодафе, и суд приговаривает его к пожизненным каторжным работам. Его брат Иван сходит с ума и в раздражении заявляет суду о неправомочности любого вердикта, так как, по его словам, все сидящие в зале так же виновны в случившемся, как Дмитрий. «Убили отца, а притворяются, что испугались, — проскрежетал он со злостным презрением. — Друг перед другом кривляются. Лгуны! Все желают смерти отца». Но Дмитрий, который в действительности помышлял о смерти отца и даже планировал убийство, столь живо ощущает свою вину, как будто в действительности осуществил задуманное.

Фрейд обратил внимание на примечательные особенности биографии Достоевского, в связи с которыми прослеживаются параллели с сюжетной линией романа. Отец писателя был убит при невыясненных обстоятельствах. Сам Федор Михайлович был безвинно осужден на каторгу, но он, подобно своему персонажу Дмитрию, безропотно смирился со своей участью. Не исключено, что автор романа также страдал комплексом вины и подсознательно стремился к наказанию. Следует отметить, что Достоевский любил своего отца и на сознательном уровне никак не мог желать ему смерти. Однако следует помнить слова Ивана относительно смутных, неосознанных желаний. Тема нашей беседы перекликается с дилеммами, с которыми столкнулись герои известных трагедий «Царь Эдип», «Гамлет» и многих других, написанных Софоклом, Эсхилом и Шекспиром.

Итак, человек, вынашивающий мысли об убийстве, чувствует, по крайней мере на уровне подсознания, необходимость соответствующего наказания. Со всей очевидностью мы убеждаемся в правоте Фрейда, много лет назад заявившего, что многие самоубийства являются скрытой формой убийства не только вследствие вышеописанного феномена интроекции, но потому, что убийство как таковое на подсознательном уровне вопиет об отмщении, причем объект разрушения может быть одним и тем же. Иными словами, меланхолики, как правило, предпочитают именно самоубийство, несмотря на то, что побудительным мотивом является желание убить кого-то другого.

Следует напомнить читателю, что обычно желание убить возникает на уровне подсознания; оно может промелькнуть в сознании и тут же быть подавленным за счет проявления сознательных мотиваций — любви, чувства ответственности и смирения. Именно эти мотивы, а также чувство вины, сопровождающее подавленное побуждение, предотвращают самоубийство.

Госпожа 3. была дочерью выдающегося шведского адвоката и судьи, известного своим властолюбием. По окончании престижной средней школы в течение года она жила в Европе. По приезде юной леди из-за границы отец настоял на том, чтобы она вышла замуж за старинного друга семьи, который был намного старше невесты и к тому же умирал от рака. Как всегда, она беспрекословно выполнила волю родителя.

Пятнадцать месяцев спустя муж умирает и оставляет ей некоторую сумму. Однако, несмотря на то, что она никогда не испытывала к усопшему страстных чувств, героиня впадает в депрессию. Ею овладевает идея, что она тоже очень больна. Вдова настаивает на операции и добивается согласия врачей! На этом она не успокаивается. Вскоре после операции она пытается отравиться газом, но ее вовремя отправляют в больницу и спасают.

Оправившись от потрясения, она влюбляется в другого друга своего отца, также адвоката. Ее избранник, как и первый муж, был намного старше нашей героини. На этот раз она сама предлагает ему жениться на ней и получает согласие. Вскоре после свадьбы ее отец умирает, новобрачная снова впадает в депрессию и второй раз предпринимает попытку самоубийства.

Людям, далеким от психиатрии, вышеизложенное может показаться историей женщины с нестабильной нервной системой, а ее неадекватное поведение — вполне естественной реакцией на потерю близких людей. Однако тщательный анализ фактов вынуждает нас сделать более содержательные выводы относительно побудительных мотивов самоубийства. Она убедила себя в том, что брак ускорил кончину ее первого мужа. Но даже если бы это убеждение имело под собой основание, остается неясным, почему ее мучили угрызения совести, ведь ее супружество было инициативой отца. В то же время нельзя исключать возможность того, что подсознательно она желала смерти престарелому мужу. Подобное желание, и в таких обстоятельствах, могло появиться у кого угодно, а в нашем случае оно, несомненно, было спровоцировано более глубоким чувством по отношению к отцу, которого она любила и ненавидела одновременно. Вполне возможно, что ненависть была естественной реакцией на авторитарность родителя, апофеозом которой явилось трагическое замужество дочери. (Пожелание смерти другому человеку является подсознательным эквивалентом осознанного осуществления убийства.) Все началось с того, что подсознательное чувство вины усилилось после того, как она унаследовала деньги покойного; затем началась депрессия, породившая желание физической боли от ножа хирурга, и в итоге она предприняла попытку самоубийства, как бы принося некую искупительную жертву. Попытка оказалась неудачной, но комплекс вины продолжал ее мучить и искал новую форму проявления. В силу вступает механизм, известный как «повторение предыдущего опыта». Она находит вторую «подмену» отцу и уговаривает этого мужчину жениться на ней, как бы говоря: «Пожалуйста, возьми меня! Дай мне еще один шанс. Позволь мне еще раз испытать себя в отношениях с мужчиной, не убивая его. Я не желаю твоей смерти и хочу лишь повиноваться тебе. Делай со мной все, что угодно».

Случилось так (хотя я и не говорил этого ранее), что ее второй супруг оказался суровым мужчиной, который бессознательно удовлетворял ее потребность в наказании. Его поведение не отличалось грубостью, но было жестким и, как оказалось, эффективным. Какое-то время она была счастлива, но после смерти отца, истинного объекта ее любви, наступил рецидив. Это событие всколыхнуло приглушенное чувство потери, и программа самоуничтожения вновь заработала. Это и послужило причиной второй попытки лишить себя жизни.

Один из пациентов совершил самоубийство на следующий день после того, как впервые откровенно выразил долго дремавшую враждебность к своей матери; при этом пожелание ей смерти было более чем очевидным. Другой больной предпринял попытку покончить с собой, получив от родителей письмо, приведшее его в ярость. В такие периоды следует особо внимательно следить за пациентами, эмоциональная нестабильность которых располагает к обострению клинической картины и внешнему проявлению подсознательных психических процессов.

Любой психиатр может привести множество подобных случаев из практики. В ежедневных газетных публикациях также можно найти множество примеров, которые, впрочем, не претендуют на глубокий анализ подоплеки случившегося, а рассчитаны лишь на то, чтобы заинтриговать читателя. Несомненно, вряд ли возможно восстановить полную картину факторов, спровоцировавших самоубийство. С другой стороны, некоторые факты говорят сами за себя, и ключ к разгадке того или иного самоубийства лежит на поверхности. В подтверждение своих слов приведу заметку о человеке, который сделал убийство своей профессией и, будучи не в силах нести столь тяжкое бремя, наложил на себя руки. Фигурально выражаясь, оружие, которое он направлял на других, выстрелило в него самого.

СЛЕДОВАТЕЛЬ СООБЩАЕТ О САМОУБИЙСТВЕ ПАЛАЧА

Оберн, шт. Нью-Йорк, 23 февраля (по сообщению Ассошиэйтед Пресс). Немногословный рапорт следователя из отдела убийств проливает свет на загадочные обстоятельства смерти бывшего палача штата Дж.К.Л., 55 лет, на протяжении долгого времени известного как «обернский человек-загадка».

«Смерть, причиной которой послужило самоубийство», — таков был вердикт патологоанатома д-ра У.К.Л, после проведения судебно-медицинского освидетельствования тела. Не далее как вчера бывший палач был найден мертвым в подвале своего дома.

Хладнокровие, с которым X. отправил к праотцам сто сорок одного человека, усадив их на электрический стул, не изменило ему и на пороге смерти. По сообщению судебных медиков, на теле обнаружено две раны; одна — на левой стороне груди — была не смертельной, и самоубийца нанес себе вторую — в правый висок. «Топика дейли кэпитэл», 24 февраля 1929 г.

Аналогичная исторця произошла с героем романа «Тихая улица». Бессердечный палач настолько страшился собственной смерти, что фактически сам себя угробил, решившись на операцию, которая оказалась смертельной.

Нередко в газетах поднимается вопрос о своего рода наследственной «преемственности», связанной с предметом нашей дискуссии. Одна из таких заметок приводится ниже.

ПОЧИЛ НА ЛАВРАХ СВОЕГО ОТЦА

Г. X., шт. Канзас, 30 января. В сегодняшнем экстренном выпуске новостей было объявлено о самоубийстве профессора сельскохозяйственного училища в г. X, шт. Небраска, м-ра М.Н., самовольно ушедшего из жизни в возрасте 29 лет. Покойный был выпускником местного университета и прожил в штате несколько лет. Отец усопшего покончил с собой шесть лет тому назад. «Топика дейли кэпител», 21 января 1932 г.

Однако пока этот вопрос не является предметом серьезной научной дискуссии. По откликам прессы можно сделать вывод, что обыватель склонен считать самоубийство наследственной тенденцией. Впрочем, в своих исследованиях я неоднократно сталкивался с подобными случаями. Например, один из наших пациентов обратился за помощью под предлогом того, что неоднократно испытывал сильное желание наложить на себя руки. Примечательно то, что его сестры осуществили такое желание одним и тем же способом. Более того, у его матери был брат-близнец, который также свел счеты с жизнью!

Приведу еще один пример. В одной вполне респектабельной семье росли пятеро сыновей и две дочери; старший сын убивает себя в возрасте 35 лет; младший впадает в депрессивное состояние и предпринимает несколько попыток самоубийства, хотя и умирает от другой причины в возрасте 30 лет; третий брат совершает самоубийство так же, как и старший. Четвертый брат стреляется, а старшая дочь принимает яд. В итоге в живых остаются лишь два отпрыска этого когда-то многодетного семейства.

В моем архиве имеются многочисленные записи о том, как братья и сестры последовательно уходили из жизни по собственному желанию. Одна их этих записей свидетельствует о том, как три сестры совершили самоубийство одновременно.

Как ни поражают воображение эти примеры, не приходится говорить об убедительном научном подтверждении наследственной суицидальной предрасположенности. В то же время у психиатров имеется более чем достаточно доказательств того, что многочисленные и повторяющиеся самоубийства членов одной семьи вызваны психологическими факторами. На первый взгляд налицо элемент самовнушения .

1. Этот метод всегда имеет четкую направленность и часто подразумевает даже время исполнения внушаемого. Так, по сообщениям в прессе, графиня Кардиган каждый раз, в годовщину смерти матери, испытывала суицидальные стремления и при этом заявляла: «Если я не убью себя сегодня, то уверена — мне будет отпущен еще один год жизни». В конце концов, на восьмую годовщину и примерно в то же время дня, когда ее мать покончила с собой, графине удалось реализовать свое подсознательное стремление. Даже самый ярый приверженец теории наследственности не будет утверждать, что суицидальный импульс возникает, подчиняясь годовому циклу.

Более глубокий анализ заставляет вспомнить о широко известном факте, согласно которому подсознательное стремление к смерти достигает своей максимальной силы по отношению к членам семьи. Так, когда родственник умирает или убивает себя сам, подсознательные суицидальные импульсы других членов семьи значительно возрастают. Оставшихся в живых охватывает острое чувство вины, которое замещает изначальное желание убить. Родственники начинают чувствовать себя преступниками, заслуживающими смерти. Как известно любому психиатру, такое случается нередко; во время сна близкие покойного видят себя повешенными или казненными каким-либо другим способом. В лучшем случае сновидения предлагают им пожизненное заключение. В других случаях суггестивный элемент указывает на способ самостоятельного исполнения смертного приговора.

Как бы там ни было, мы можем только предполагать, что кровные родственники — участники серии самоубийств — отличаются схожими психическими качествами, проявившимися в параллельных моделях поведения. Само собой разумеется, что нет и не может быть двух абсолютно идентичных психологических портретов даже у близнецов, но при этом совсем не похожие друг на друга братья и сестры порой — наследуют патологические черты своего отца.

Исходя из этого, вопрос наследственной преемственности суицидальной тенденции остается открытым.

Рассматривая подсознательные аспекты самоубийства, нельзя обойти вниманием способы реализации стремления быть убитым. Согласно статистике, мужчины предпочитают стреляться, а женщины — принимать яд, травиться газом или топиться. Такая предрасположенность обусловлена различием мужской и женской жизненных ролей, соответственно, агрессивно-активным мужским началом и пассивно-воспринимающим женским.

В этой связи очень показательны случаи, когда самоубийцы использовали более изощренные способы ухода из жизни. Нередко выбранная форма наказания ассоциируется с эротическими ценностями и представляет собой символическое проявление либидо.

Этот феномен очень точно описал Джордж Кеннан в статье «Проблемы самоубийства», опубликованной в «Журнале Макклара» тридцать лет назад. Ниже я привожу отрывок из его исследования. .

«При изучении статистических отчетов о самоубийствах ничто так не поражает воображение, как необычайное разнообразие, а порой и новизна методов, при помощи которых человек пытается уйти от страданий и тягот жизни. Было бы естественным предположить, что человек, решивший совершить самоубийство, изберет для себя самый простой, незатейливый и, по крайней мере, безболезненный способ ухода из жизни. Однако литература по этой теме убеждает нас в том, что ежегодно сотни самоубийств совершаются в устрашающей и экстравагантной манере исполнения. Трудно даже представить себе, насколько изощренными бывают способы самоуничтожения. Впервые я столкнулся с этим феноменом, прочитав газетную статью о самоубийце, который пошел на самосожжение, предварительно облив себя керосином. Тогда я решил, что подобная дикость является чем-то из ряда вон выходящим, но вскоре убедился в том, что добровольное самосожжение является весьма распространенным способом самоубийства.

...В моем архиве собрана проверенная информация о случаях, когда мужчины и женщины совершали самоубийство через повешение или принимали яд, предварительно взобравшись на вершину высокого дерева; некоторые ложились на работающую циркулярную пилу; другие закладывали динамитные шашки себе в рот, заталкивали раскаленную кочергу себе в глотку, сжимали в объятиях раскаленные докрасна камины, раздевались догола и замерзали на морозе или добивались такого же эффекта, закрываясь в кузове рефрижератора; разрывали себе горло колючей проволокой, топились в бочках; засовывали голову в трубу и задыхались; прыгали в раскаленную печь для обжига угля, бросались в кратеры вулканов, стрелялись из замысловатого устройства — комбинации ружья и швейной машинки; душили себя с помощью собственных волос; глотали ядовитых пауков; вонзали себе в сердце штопор и вязальные спицы, резали горло ручной пилой и ножницами для стрижки овец; вешались на виноградной лозе; глотали фрагменты нижнего белья и пряжки от подтяжек; привязывали свою голову к упряжке лошадей и пускали животных в галоп; топились в чане с жидким мылом; ныряли в емкости с расплавленным стеклом; прыгали в канистры, приспособленные на бойне для слива крови; обезглавливали себя при помощи самодельной гильотины; умудрялись распинать себя на кресте».

Не так давно подобные поступки приписывались безумцам, но это было в те времена, когда так называемое сумасшествие не имело научного объяснения. Пробел в этой области заполнили Фрейд и Юнг¹,

[1] Карл Юнг. Психология приступов безумия, 1937.

открыв глаза общественности, и особенно психиатрам, на глубинное значение каждого слова и поступка пациента. Психотическое поведение представляет загадку для неспециалистов, отчасти благодаря своей очевидной откровенности и неприкрытому проявлению подсознательных мотивов. Конечно, существуют и другие причины, одной из которых является устаревший стереотип восприятия символики. Человеческая речь символична, но в большинстве случаев выбор слов-символов случаен и доведен до автоматизма, в то время как речь и поведение психотического пациента основаны на использовании более примитивной символики, которая, несмотря на ее универсальность, непонятна большинству людей.

Именно поэтому мы не имеем права считать тот или иной способ самоубийства бессмысленным. На основе клинических исследований и с достаточно высокой степенью достоверности можно объяснить значение этих символов и соответственно смысл совершаемых поступков. В качестве примера рассмотрим случай, когда пациент ушел из жизни, сжимая в смертельном объятии раскаленный камин. Помимо очевидного порыва к самоуничтожению, такой поступок свидетельствует о патологическом желании быть любимым, чувстве, так сказать, полярной зимы в сердце человека. Именно нереализованное стремление к душевной теплоте осуществляется с таким убийственным удовлетворением. Обнимая раскаленный камин, человек как бы говорит: «Наконец-то мое сердце согрето!» Невольно на ум приходит поэма «Кремация Сэма Макги» или популярная несколько лет назад песенка «Включи свое сердце». Невропатологи часто выслушивают жалобы своих пациентов на то, что «окружающий мир — это холодная пустыня», и, в отличие от терапевтов, обращающих внимание лишь на внешние симптомы заболевания, не видят в подобных настроениях ничего необычного.

В другом примере человек, распинающий себя на кресте, подсознательно как бы принимает смертные муки Христа. Претензии на мессианство не считаются таким уж редким и тем более неестественным явлением. В канонах многих христианских церквей обозначено стремление христианина к отождествлению себя со Спасителем. Более того, некоторые христианские секты совершают ритуалы, символизирующие восшествие на крест. Так, одно из латиноамериканских сообществ практикует псевдораспятие наиболее благочестивого члена общины, которого пристегивают к кресту. Такое представление вполне сопоставимо с поведением самопровозглашенных спасителей человечества и чем-то напоминает жертвенную мотивацию самоубийц.

Что же касается тех примеров, где люди прыгали в расплавленное стекло, жидкое мыло, жерло вулкана и т. п., то они являются не чем иным, как более драматизированными и болезненными формами самоубийства, обычно осуществляемого в любом водоеме. Детальное изучение фантазий потенциальных утопленников стало одним из первых достижений психоаналитиков, и не столько потому, что поступок Офелии является самым распространенным способом самоубийства, сколько вследствие того, что его подсознательная составляющая отражает скрытые и явные аспекты умственной деятельности многих людей. По мнению психоаналитиков, такие фантазии возникают в ответ на подсознательное желание вернуться к безмятежному внутриутробному существованию и являются ответной реакцией на первый полученный человеком опыт — появление на свет. В книге «Человеческий разум» для иллюстрации механизма подобных фантазий я привожу многочисленные примеры из Библии, стихотворений; разговоров, случайно услышанных на улице и в санатории; из текстов церковных гимнов, газетных публикаций; произведений Шелли и работ Фрейда.

Чтобы ответить на закономерный вопрос о том, почему для осуществления своего замысла потенциальный утопленник выбирает столь экзотическую обстановку, достаточно вспомнить, что такого рода фантазии могут сопровождаться сильным комплексом вины, включающим концепцию недопустимости самовольного проникновения в «царство тьмы». Эти страхи в полной мере отражены во многих мифологических сюжетах. Достаточно упомянуть ужасного Цербера, охраняющего вход в потусторонний мир, мрачную реку мертвых Стикс, концепцию чистилища и т. д.

В связи с темой нашего разговора вспоминаются удивительные факты биографии и карьеры фокусника Гарри Гу-дини (Эриха Вейса), умевшего находить выход из практически безвыходных положений. Он умудрялся освобождаться: «от смирительных рубашек, любых видов кандалов, цепей, наручников; выбираться из любого узилища, будь то тюремная камера или кованый сундук, стеклянный ящик или плавильная печь. Он прыгал с мостов со связанными руками. Подвешенный вниз головой, он освобождался от опутывавших его сетей и веревок. Его заковывали в цепи и закапывали в землю на глубину 8 футов [прим. 180 см], запирали в стальных контейнерах и заколачивали гвоздями деревянные ящики, в которых он находился. Однажды после часа упорной, но, как всегда, успешной борьбы за «освобождение» он заявил: «Боль, муки, агония и тайна, сопровождавшая мои усилия, запомнятся мне навсегда». Вариантам «освобождения» не было числа, и ни один из них не вызывал таких трудностей и не создавал такого напряжения, как само ощущение сдерживающих пут¹.

Луис Дж. Брэгмен. Гудини сбрасывает путы Реальности. «Вестник психоаналитика». Октябрь, 1929, с. 404.

Самыми сложными и драматическими из его трюков были освобождение из зарытых в землю гробов и снятие цепей под водой. Выполняя тот или иной рискованный номер, он подсознательно чувствовал неразрывную связь со своей матерью²,

В его дневнике записаны такие строки: «Готовлю к переводу письма моей святой матери и хочу опубликовать их отдельной книгой... Письма моей дорогой мамочки отпечатаны на машинке на добром старом немецком, так что читать их легко. [Читая], я пролил немало горьких слез. Каждое письмо (а я бережно сохранил все, начиная с 1900 года) исполнено любви и адресовано Господу с мольбой о защите чад Его. Много слов о том, что все мы должны быть добрыми людьми... После выступления, которое я давал в честь моей ненаглядной мамы, мне трудно писать...»

влияние которой он ощущал на протяжении всей своей жизни. Эти факты весьма симптоматичны. В 1925 году, в годовщину смерти матери, он вклеил в свой дневник листок с текстом посвященного ей стихотворения Мейсфилда:

(Из цикла «К.Л.М.». «Стихотворения и пьесы Джона Мейсфилда»,

«Макмиллан», 1918,с. 111)

В своей книге Брэгмен делает очень уместное замечание о том, что «практически каждый трюк Гудини представлял собой пример псевдосамоубийства».

Но продолжим анализ других способов ухода из жизни. Когда человек бросается под грузовик или ложится под паровой каток, напрашивается аналогия с признанием собственного бессилия, то есть невозможности устоять перед второй побудительной причиной самоубийства — желанием быть убитым.

И, наконец, нельзя не отметить схожесть мотивировок тех, кто пытался застрелиться или принять яд, с теми, кто запихивал себе в глотку раскаленную кочергу. Врачи искренне недоумевают, когда выясняется, что пациенты, решившие отравиться, порой выбирают не всегда смертельное, но очевидно болезненное средство, например, пьют фенол. Один из пациентов хладнокровно выпил азотную кислоту, и, разумеется, его вырвало; он не оставил своих попыток и стал разводить химикат имбирным пивом. В результате он обжег пищевод, и пришлось применять крайне мучительные процедуры, чтобы спасти жизнь этому человеку. По окончании лечения несостоявшийся самоубийца выглядел вполне жизнерадостным и отказался от какой бы то ни было психологической помощи. Казалось, его жизнь изменилась к лучшему; он поправил свои дела, но год спустя все-таки осуществил свой замысел, проглотив петарду!

Подобные способы самоубийства обусловлены гипертрофированными оральными инстинктами, речь о которых шла ранее. В данном случае можно констатировать чрезвычайное усиление эротической составляющей функции рта, непосредственно связанное с патологически обостренным стремлением к инфантильным проявлениям любви. Те, кто читал «Три дополнения к теории половой жизни» Фрейда, поймут, что речь идет о детских сосательных рефлексах или оральном сексе в зрелые годы. Те же губы, что получают запретное удовольствие, становятся объектом адекватного наказания. Ребенок, которому мать мажет губы горчицей в наказание за ругательства, слетающие с детских уст, может легко вообразить, что за более серьезные прегрешения, так свойственные юным созданиям, расплата будет еще более ужасной. Это, собственно, и проявляется в зрелом возрасте в попытке обжечь себе рот огнем или кислотой.

Людям, не знакомым с психологией неврастеников, необузданные сексуальные фантазии орального характера могут показаться чем-то из ряда вон выходящим. Даже врачей, казалось бы, хорошо изучивших поведение своих пациентов, порой охватывает омерзение при осознании того, какие мечты доставляют удовольствие невротикам. Однако не следует забывать о том, что психологические проблемы такого характера ложатся в основном на плечи самих пациентов. Именно отвращение, испытываемое по отношению к самому себе, и сопутствующий ему страх наказания травмируют психику пациента, и запретный оральный опыт вызывает в его подсознании извращенные желания. Когда внутренний конфликт достигает крайней степени напряженности и становится, как в приведенных выше примерах, непереносимым, удовольствие и наказание приобретают ярко выраженный оральный характер (per os).

Само собой разумеется, что мы никогда не узнаем всех деталей духовной борьбы этих людей, но их фантазии и сны не оставляют психоаналитикам сомнения в мотивах самоубийства, и особенно в том, что эти мотивы воплощены в симбиозе убийства и жертвенности. Однако отметим, что соединение убийства и покаяния в одном поступке предполагает наличие еще одного составляющего элемента, который не столько жесток, сколько романтичен. Этим элементом, анализ которого подтвердил его значимость, является фактор либидо.

Как только деструктивные намерения по отношению к другому человеку начинают смягчаться или замещаться любовью, пассивное подчинение жестокости приобретает эротический оттенок и уступает дорогу человеколюбивым, конструктивным намерениям. Как мы уже убедились, эротизация подразумевает подключение новых факторов или их наложение на уже имеющиеся. Порой они полностью или частично замещают разрушительные тенденции и проявляются в сознательном поиске удовлетворения от мучений. Получение такого рода удовольствия принято называть «мазохизмом». Это явление носит клинический характер и стало предметом многочисленных психологических исследований¹.

Фрейд, Радо, Горни и др.

Известно, что некоторые люди любят, когда их подвергают истязаниям. Несмотря на то, что они явно получают от этого сексуальное удовлетворение, было бы ошибкой утверждать, что мазохисты пытаются добиться того, чтобы их замучили до смерти. Однако героиня романа «Оливер Твист» Нэнси Сайке с радостью пошла на это, и каждый из нас мог бы привести аналогичные примеры из жизни. Известно немало исторических примеров того, как люди с радостью принимали смерть, причем смерть несомненно мученическую.

Многое станет понятным, если мы вспомним о том, что деструктивные намерения могут быть преобразованы в конструктивные тенденции с последующим проявлением любви и эротической составляющей.

Одним из способов нездорового получения удовольствия от внешней агрессии или самолично спровоцированной атаки извне является то, что мы называем термином «эксгибиционизм». Несмотря на то, что сознательная и явно нездоровая демонстрация обнаженных частей тела перед другими людьми воспринимается обществом как агрессивное действие, при глубоком анализе становится понятным, что этот феномен носит пассивный характер и в своих крайних проявлениях, по сути, является разновидностью мазохиз-ма. «Коль скоро моя смерть возбуждает и доставляет тебе удовольствие, я открыто иду к ней навстречу». Таким обра-зом, трагическое стремление к наказанию смягчается за счет выставления себя напоказ и получения удовольствия от эмоциональной реакции других людей.

Впрочем, эксгибиционисты весьма редко доходят «до последней черты», как, например, произошло в приведенном ниже случае.

ОН СОВЕРШАЕТ НАГЛЯДНОЕ САМОУБИЙСТВО

Во время праздничного ужина гость выпивает яд, повторяя самоубийство девушки.

«Т., шт. Пенсильвания, 2 января 1930 г. По сообщению «Ассошиэйтед Пресс», сегодня скончался господин Л.М, 26-ти лет, демонстративно выпивший яд позавчера вечером, во время праздничного ужина по случаю Нового года. В тот роковой день гости говорили о самоубийстве девятнадцатилетней мисс Е.В. После обсуждения трагического события М. пошел на кухню и вернулся с бутылкой того самого снадобья, которое стало причиной смерти девушки.

Затем он подошел к гостям и предложил любому из них попросить его выпить яд. Считая происходящее розыгрышем и думая, что в бутылку налита вода, один из гостей выполнил просьбу хозяина, который незамедлительно опорожнил бутылку».

Весьма точно описывает аналогичный случай Оскар Уайльд¹ в легенде «Хозяин»: «И когда тьма спустилась на землю, Иосиф Аримафийский, зажегши факел, спустился с холма на равнину, так как дома его ждали неотложные дела.

Пробираясь среди кремнистых валунов Долины Скорби, он увидел обнаженного юношу, который безутешно рыдал. Его волосы были цвета меда, а тело напоминало белоснежный цветок, хотя и было истерзано шипами терновника. Голову покрывал слой пепла наподобие венца.

Иосиф, обладавший сказочным богатством, спросил юношу, который не имел ничего, кроме своей наготы: «Я не удивляюсь тому, что твоя скорбь так велика, ибо Он был человеком приличным»

И юноша ответил: «Я оплакиваю не Его, но себя. Так же, как Он, я превращал воду в вино, исцелял прокаженных и возвращал зрение слепым. Я ходил по воде как посуху и изгонял духов словом, облегчая страдания бесноватых; кормил голодных в пустыне, где не было пищи; воскрешал покойников, и они вставали из своих гробов; по моему велению и при огромном скоплении народа бесплодная смоковница засохла. Все, что совершил этот человек, проделал и я. И все же меня они не распяли!»

[1] Оскар Уайльд. Сказания и поэмы в прозе. «Модерн Лайбрери», 1927.

Эксгибиционизм, как один из мотивов самоубийства, тесно связан с мастурбацией. Замечено, что иногда попытка самоубийства предпринимается сразу же после того, как человек лишается возможности мастурбировать. Такой запрет может налагаться как извне, так и собственным сознанием. В любом случае механизмы, провоцирующие самоубийство, одни и те же: онанизм вызывает сильное чувство вины, так как на подсознательном уровне олицетворяет проявление внешней агрессии. Вина вопиет о наказании, и коль скоро человек продолжает это занятие, понятия удовольствия и расплаты за него взаимодополняют друг друга, особенно если учесть распространенное мнение о смертельной опасности рукоблудия для здоровья человека и неотвратимости наказания в мире ином. Чувства опасности и безысходности повышают мазохистское удовольствие от содеянного. Но с прекращением занятий онанизмом нездоровые эротические факторы устраняются, и запрет, таким образом, усиливает внешнюю агрессивность. Затем деструктивные тенденции обращаются на самого человека, и ослабляющая агрессию эротическая составляющая более не противостоит желанию совершить самоубийство. Это происходит не только потому, что собственно самоубийство представляет собой более жестокое проявление сексуальных фантазий, но и по причине того, что является своего рода средством наказания тех, кого жертва считает виновниками своих лишений. Подобно ребенку, пойманному за постыдным занятием родителями, взрослый онанист как бы заявляет: «Вот видите, до чего довели меня ваши запреты, бессердечность и бесчувственность». Таким образом, наказание самого себя (за вкушение запретного плода) предполагает воображаемое наказание тех, кто мешал получать удовольствие¹.

[1]Об этом психологическом аспекте впервые упомянул Штекель в докладе Венскому психоаналитическому обществу в июне 1910 года. Впоследствии Фрейд и другие ученые дополнили эту концепцию.

Перенос агрессивных сексуальных побуждений с внешних объектов на самого себя является характерной особенностью мастурбации, и, соответственно, в основе этого занятия лежат те же самоубийственные предпосылки подмены одного объекта другим.

С точки зрения психоаналитиков мастурбация является актом самоуничтожения, но не в рамках общепринятых понятий, а в смысле воздействия на самого себя, основанного на агрессивных побуждениях по отношению к другим.

Блестящее замечание Георга Гроддека¹ навело меня на мысль о сопоставлении психоаналитических выводов с историей о сотворении мира и теорией инстинктов жизни и смерти. «Ему был необходим новый объект приложения любовных устремлений, ибо он искал лишь собственного удовольствия; поэтому ему (человеку) был дан помощник... кто-то, кто помог бы ему... находить удовольствие вне пределов собственного тела».

Георг Гроддек. Книга Ид. «Издательство по публикации сведений о нервных и умственных расстройствах», 1926.

Само собой разумеется, Гроддек не имел в виду, что Ева была создана для спасения Адама. И все же он поднимает философский вопрос о причине существования двуполого человечества. У биологов на этот счет есть определенное мнение; психологи имеют право на собственную позицию. Опираясь на нашу теорию инстинктов, можно предположить, что дифференциация полов существует с целью развития объективной направленности восприятия. Иными словами, в процессе творения появляется новый объект, в значительной степени аналогичный субъекту и в то же время, в силу существенных отличий, дополняющий его. Это означает, что когда мы любим (кого-либо другого), мы живем. Этот тезис как нельзя лучше согласуется с многочисленными высказываниями Христа и Платона.

Рассматривая мастурбацию как фактор, провоцирующий самоубийство, нельзя не упомянуть о редких, но имеющих место случаях суицида, напрямую связанных со страхом перед испытанием. Известно, что многие люди перед испытанием ощущают безотчетный страх невротического характера. Этот комплекс, свойственный многим юношам и школьникам, был обозначен Задгером¹

Дж. Задгер. Страхи и сны, связанные с возможностью разоблачения. «Международный психоаналитический журнал», т.VI, с. 140-150,1920.

как страх перед разоблачением. Задгер изучил несколько случаев самоубийства школьников и понял, что в основе трагической мотивации лежал страх быть застигнутым врасплох за постыдным занятием. При этом его выводы звучат весьма убедительно².

Цитируется по книге автора «Человеческий разум».

Существует еще одна, на первый взгляд парадоксальная мотивация. Речь идет о том, что удовлетворение жизненных инстинктов осуществляется через добровольную смерть. Этот комплекс развивается на основе самого пагубного эротического проявления — нарциссизма. В этом случае человек предпочитает не ждать, пока судьба или посторонний убийца оборвут нить его жизни. При этом человека питают иллюзии собственного всемогущества; ему кажется, что даже в таком деле, как решение собственной судьбы, ему нет равных. Он считает себя хозяином жизни и смерти. Подобная мания величия неоднократно воспевалась поэтами и шизофрениками, хотя является не чем иным, как заурядной инфантильностью. Эти самоубийцы уверены в существовании жизни после смерти или исповедуют теорию реинкарнации. Таким образом, с точки зрения жертвы, самоубийство не является истинной смертью. Точно такая же идеалистическая фантазия принимается в расчет, когда смерти от рук других людей предпочитается самоубийство как поступок, демонстрирующий личное мужество, религиозное рвение, бесстрашие и т. д. В данном случае нарциссизм, о котором уже шла речь в связи с самоубийством на почве эксгибиционизма, базируется на пустых фантазиях.

Кто сидел у постели человека, умирающего от собственноручно нанесенных ран, и выслушивал его мольбы спасти ему жизнь, на которую умирающий покушался незадолго до этого, тот в полной мере ощутил парадоксальность ситуации — самоубийца не хотел умирать!

В таких случаях принято считать, что пациент, повинуясь минутной слабости, «меняет свою жизненную позицию». Однако это не объясняет причину подобной перемены. Как правило, боль не так уж велика. В действительности перспектива смерти становится менее отчетливой, чем непосредственно перед попыткой самоубийства, так как «надежда умирает последней». Создается впечатление, что для этих людей самоубийство — не более чем детская игра, а их возможность к адекватному анализу происходящего так низка, что они до конца не осознают, что творят. Совершая самоубийство, в глубине души они не верят, что умрут¹.

Возможно, как я уже писал в первой главе, это общее правило. Однако создается впечатление, что некоторые люди искренне верят в то, что останутся живы, причем практически на сознательном уровне. Мой коллега из Чикаго Н. Лайонел Блицтен особо подчеркивал, что такой стереотип поведения (игра, своего рода спектакль, в трагический финал которого пациент не верит) свойственен пациентам, подверженным конкретным типам депрессивного состояния. Блицтен обозначил эту патологию термином «амфитимия». См.: Н. Л. Блицтен. Амфитимия. «Архив неврологии и психиатрии». Ноябрь, 1936, с. 1021-1036

Есть основание считать, что дети также имеют некоторое представление о смерти, как об «уходе», причем этот «уход» в воображении ребенка ассоциируется с «возвращением». Вероятно, концепция будущей жизни, имеющая столь многих приверженцев, базируется на отождествлении смерти и «ухода». (Фрейд сравнивал такое поведение с беззаботной детской игрой в прятки.)

Следует различать сознательное желание смерти (или столь же сознательное желание ее избежать) и подсознательное стремление умереть, причем последнее, как мы уже убедились, представлено совокупностью объединяющих и конфликтующих факторов. Можно предположить, что под- сознательное желание избежать смерти или более точно — отсутствие желания умирать — находит отражение в многочисленных неудавшихся попытках самоубийства, обусловенных несовершенством «техники» исполнения задуманного. В прессе появляется немало публикаций на эту тему, например:

«Мистер К. Р.С. из Лос-Анджелеса вначале пытается повеситься на канделябре, но тот не выдерживает веса тела. Затем он перерезает себе глотку, но все еще остается жив. Он режет себе вены, и опять безрезультатно. Вскрывает вены у локтевого сгиба — и снова неудача.

Когда появились двое полицейских и доктор, самоубийцу объявили мертвым, но он вскочил со своего «смертного ложа» и набросился на вошедших с кулаками». «Тайм», 17 ноября 1930 г.

«Форт Ли, шт. Нью-Джерси. О.П. написал два предсмертных письма и взобрался на ограждение моста, намереваясь спрыгнуть с высоты двухсот пятидесяти футов [прим. 81 м]. Он долго собирался с духом и в ответ на повелительный окрик полицейского: «Сейчас же слезай, а то буду стрелять» — немедленно спустился вниз». «Тайм», 16 июля 1934 г.

«В Денвере с мистером Т. С. случился приступ истерического смеха, когда купленный им за один доллар пистолет взорвался, не причинив хозяину ощутимого вреда. Успокоенный полицейскими, Т. С. заявил, что теперь он снова хочет жить». «Тайм», 5 декабря 1936 г.

В «Анатомии самоубийства» Форбза Уинслоу, опубликованной в 1840 году, приводится психологическая характеристика поэта Уильяма Коупера, в которой точно подмечены проявления саморазрушительных тенденций, со значительной примесью элементов самобичевания, которые существенно ослаблены отсутствием ярко выраженного стремления умереть. Описание столь характерно, что я привожу его полностью.

«По протекции друга он получил в Палате лордов должность клерка по связям с общественностью ... абсолютно не приняв в расчет собственную, доходящую до абсурда застенчивость, из-за которой он не только чувствовал себя на публике, как на раскаленной сковородке, но даже не мог подать прошение об отставке. Это обстоятельство чрезвычайно угнетало поэта и приводило его в уныние. По личной просьбе его перевели в отдел писем. Однако перед утверждением в должности ему предстояло пройти собеседование с членами палаты. Сама мысль об этом приводила его в отчаяние; у него не хватало решимости отвергнуть то, что было ему не по силам. Хлопоты друга и его собственная репутация вынуждали поэта заняться деятельностью, которая, как он знал заранее, не могла принести ни малейшего успеха. Его положение можно охарактеризовать словами голдсмитовского странника: «Остаться боязно, уйти — нет сил»; в таком настроении, вполне сопоставимым с состоянием человека, обреченного на казнь, он пребывал в течение шести месяцев. День за днем он приходил в контору и механически листал книги, безуспешно пытаясь найти в них ответы на вопросы предстоящего тестирования. С приближением дня собеседования его агония, казалось, достигла своего апогея. Он уповал на то, что просто сойдет с ума, думая, что лишь безумие способно принести облегчение. Появлялись мысли и о самоубийстве, но душа поэта восставала против этого, а все попытки найти аргументы «за» потерпели неудачу. Однако отчаяние толкнуло его на визит к аптекарю, который снабдил его смертельным зельем. За день до собеседования на глаза поэту попалась газетная статья, которую воспаленное сознание нашего героя восприняло как пасквиль на него самого. Отшвырнув газету, он отправился за город с намерением сдохнуть (да-да, именно «сдохнуть») в канаве, как вдруг у него возникла мысль о том, что можно без лишних мук уехать в другую страну. С ожесточенной одержимостью поэт начинает собирать вещи. Но неожиданно планы его резко меняются. Ни с того, ни с сего он второпях ловит пролетку и просит отвезти себя на набережную в районе Тауэра, намереваясь утопиться в Темзе. При этом он не отдает себе отчета в неосуществимости своего намерения, ибо набережная — место людное, и появиться там — значит выставить себя на всеобщее обозрение. Не доехав до реки, он замечает носильщика с грузом, разворачивает пролетку и возвращается в Темпль, в свои апартаменты. По дороге домой он все время пытается выпить яд, но каждый раз, когда он подносит флакон к губам, его охватывает дрожь, и яд не попадает по назначению. Удрученный неудачей, но не оставив своего намерения, вне себя от тоски и разочарования, поэт возвращается домой, запирает дверь, ложится на кровать и ставит на тумбочку пиалу со смертельной жидкостью. Начинается борьба с внутренним голосом, который категорически запрещает ему довести задуманное до логического конца; кроме того, как только он протягивает руку за ядом, пальцы сводит судорогой. В это время к нему заходят соседи, и он умело скрывает свое возбужденное состояние. Сразу после их ухода он испытывает внутренний перелом; теперь сама мысль о самоубийстве кажется ему настолько отвратительной, что он разбивает пиалу вдребезги. Остаток дня он проводит как в тумане, но ночью спит нормально. Проснувшись в три часа утра, он приставляет перочинный нож к сердцу и наваливается на него всем телом, но лезвие ломается. В полдень он обматывает шею прочной подвязкой, а другой ее конец привязывает к спинке кровати. Каркас кровати не выдерживает веса тела, и поэт повторяет попытку, привязав подвязку к дверной ручке. На это раз он наконец теряет сознание. Но подвязка рвется, и он падает на пол. Жизнь его снова спасена. Однако внутренний конфликт не оставляет ему надежды. Всякий раз, когда поэт выходит на улицу, ему кажется, что все вокруг смотрят на него с отвращением и негодованием. У него возникает ощущение, что его вина перед богом настолько велика, что о прощении не может быть и речи. Сердце его буквально разрывается от тоски и безнадежности».

А как же обстоят дела с теми, кто, подобно поэтам и философам, погружается в болезненные мечтания о смерти, но не в состоянии предпринять решительных действий? Например, «один из величайших итальянских поэтов Леопарди, с раннего детства воспевавший смерть в своих изысканных стихах, был первым, кто, повинуясь безотчетному страху, бежал из Неаполя, где свирепствовала холера. Даже вели- кий Монтень, заслуживающий бессмертия за одни свои глубокомысленные рассуждения о смерти, как кролик улепетывал из зачумленного Бордо»¹.

¹Цитируется по предисловию к американскому изданию «Истории Святого Микеле» Акселя Мунте, Даттон, 1929. На предрасположенность поэтов и юношей к мыслям о смерти указывал А. А. Брилль («Естественные и искаженные формы инстинкта смерти», «Медицинский обзор», 1937, с. 18-24), который ссылается на «Танатофию» Бриана, поэзию Гёте, Байрона, Титса и По.

Все пессимисты, начиная с Шопенгауэра, рассуждали о желанности смерти, но не сумели избежать необходимости жить².

Исследование, проведенное несколько лет назад в Бреслау (Германия), показали, что попытки самоубийства сразу после Первой мировой войны совершались достаточно часто, а собственно удавшиеся самоубийства встречались куда реже. Можно предположить, что немцы, — как и другие воевавшие народы — с избытком заплатившие дань смерти, отдают предпочтение инстинкту жизни (или любви). Кстати, инстинкт любви отвечает не только за «сексуальную активность, которая сама по себе связана как с позитивными, так и негативными тенденциями, но и является составным компонентом самоубийства. Следует ожидать, что попытки самоубийства, равно как и возникающее в результате таких попыток чувство неудовлетворенности, будут повторяться в интересах самосохранения с неизменной частотой. Такой вывод полностью согласуется с результатами исследований У. Опплера («Причины участившихся попыток самоубийства», «Архивы психиатрии и неврологии», 8 октября 1927, с. 95; 28 января 1928 г., с. 335).

Научные исследования показали, что сознательные мотивы, определяющие желание умереть, также имеют широкое распространение³.

³Рут Шон К е Иван. Самоубийство. «Издательство Чикагского университета», 1928; У. БромбергиП. Шильдер. Смерть и процесс умирания. Сравнительный анализ мнений по этому поводу. «Психоаналитический вестник», т. XX, с. 133,1933.

С особой очевидностью это проявляется у людей, страдающих психическим расстройством, особенно у тех, о ком Фрейд⁴ сказал следующее:

«...он отличался обостренным чувством справедливости... Начиная себя критиковать, он употреблял такие слова, как мелочность, эгоизм, лживость, ничтожность, и определял себя как человека, пытающегося скрыть слабость своей натуры. Насколько нам известно, он был не далек от истины. Вопрос лишь в том, почему человек не способен осознать столь очевидные вещи еще до того, как болезнь вступит в свои права».

Зигмунд Фрейд, Скорбь и меланхолия. Собрание сочинений, т. IV, 1925, Лондон, с. 156.

Пациенты, особенно те, кто обладает недюжинным интеллектом и способен здраво рассуждать, часто приводят такие аргументы в защиту своего стремления умереть, что психиатры нередко не могут найти адекватных возражений. Как правило, такие больные красноречивы, а их логика, согласно которой жизнь горька, преходяща и бесполезна, весьма убедительна. Их страстные филиппики основаны на том, что жизнь доставляет больше боли, чем удовольствия, и поэтому нет необходимости продлевать свои скорбные дни. Ниже я привожу цитату из дневника одной своей пациентки, горькая рефлексия которой вынудила нас держать ее под постоянным наблюдением:

«Не задавайте мне вопросов о том, почему я хочу умереть. Если бы у меня было достаточно сил, я бы сама задала вам вопрос о том, почему мне следует жить, но сейчас я лишь удивляюсь [вашей настойчивости], и даже удивление является непосильной ношей для человека, убежденного в преимуществах смерти [перед жизнью].

Предпринимая попытку объективного анализа, я занимаюсь своего рода самообманом, но более всего меня тревожит заблуждение относительно предела, где кончается иллюзия и начинается реальность. Я живу в мире, где лукавая маска иллюзии скрывает от меня истину.

Я не испытываю восторга при мысли о том, каких усилий мне будет стоить очередная безнадежная попытка разобраться в смысле бытия. Я предпочитаю разделить участь неодушевленной материи, смешав свой прах с могильной глиной. Поэтому я поворачиваюсь спиной к этому чудовищно омерзительному миру и не желаю нести ответственность за творящиеся безобразия.

Чувство самодостаточности, которое когда-то согревало мое сердце, сейчас представляется таким мелким, что я начинаю презирать себя за то, что была столь наивна. Не лучше ли будет, если ничтожная личность, каковой я себя считаю, не испытывающая уважения ни к окружающим, ни к себе самой, сделает красивый завершающий жест и уйдет в небытие, канет в Лету, обозначив свое исчезновение лишь кругами, расходящимися по безмятежной глади реки».

Не является ли это стремление уйти в небытие неприкрытым проявлением инстинкта смерти? Думаю, что нет.

По этому поводу Эрнест Джоунс¹ высказался следующим образом: «При легких формах циклотимии можно наблюдать интересное явление: пациент проявляет больше здравого смысла, пребывая в подавленном состоянии. Вероятно, в состоянии радостного возбуждения фантазии и иллюзии мешают адекватному восприятию действительности. Тем не менее серьезный анализ показывает, что даже философия пессимизма имеет глубокие внутренние корни, сопряженные с радостными ощущениями. По своей сути это явление следует отнести к артефактам в эволюции личности».

Э. Джоунс. Концепция здравого смысла. «Эпоха неврастеников», под ред. Самюэля Д. Шмельхаузена, «Фэррер &Райнхарт», 1932.

Инстинкт смерти имеет более отчетливое проявление в бесшабашных поступках сорвиголов, чем в пессимистических напевах меланхоликов и философов. По мнению Александера²,

Само собой разумеется, это замечание относится не к альпинизму как таковому. Имеется в виду то безрассудство и презрение к смерти, которые так свойственны членам многих европейских и американских ассоциаций по скалолазанию. За последние годы появилось множество журнальных публикаций, превозносящих подобную, поражающую воображение обывателя отвагу. В одной из них четко прослеживается тенденция стремления к максимальному риску, отмеченная как результат поствоенного синдрома:

«В наше время (период после Первой мировой войны) типичным скалолазом являлся юноша восемнадцати-девятнадцати лет с аскетичным и слишком мрачным для его возраста выражением лица. Было очевидно, что он слишком молод, чтобы быть солдатом, участвовавшим в сражениях, но в то же время вы понимали, что война не обошла его стороной. Столкнувшись с последствиями войны, он решил, что беззаботная юность — непозволительная роскошь для его поколения. Фатализм, с которым он смотрит в будущее, наделил его стремлением к опасности (т. е. смерти).

Смысл скалолазания тот же, что смысл жизни, которая опасна a priori. Человек верит, что наивысшее удовлетворение получает не тот, кто Доходит до роковой черты, а тот, кто способен ступить за нее. Один обозреватель заметил: «Среди альпинистов считается похвальным преднамеренно и сознательно ставить свою жизнь на карту» .(Эдвин Мюллер. Глупо умирать. «Сэтеди ивнинг пост», 9 июня 1934 г.).

именно этим объясняется удовольствие, испытываемое альпинистами, автогонщиками и верхолазами, то есть теми, кто подвергает свою жизнь опасности, не имея на то объективных оснований³.

Что может быть драматичнее чрезвычайно опасной (и в итоге оказавшейся смертельной) экспедиции на воздушном шаре, предпринятой Сэлмоном Андре к Северному полюсу. Ниже приводятся строки из его дневника: «Не смею отрицать, что мы трое преисполнены чувства гордости. Мы думаем, что сумеем встретить смерть с открытым забралом, сделав то, что нам суждено было сделать. Может быть, дело не только в этом. До крайности обостренное чувство индивидуальности делает мысль о жизни и смерти непереносимой. Возможно, нас не прельщает участь обычных людей, память о которых будет предана забвению грядущими поколениями. Вероятно, это — честолюбие!

...Нас окружает безмолвие, и слышны лишь звуки падающего снега, завывание ветра в такелаже и скрип корзины». (См. Джордж. П. П а т -нэм, Брейс Харкуорт. Андре, хроника трагического приключения. 1930, а также репортаж Рассела Оуэна в «Нью-Йорк тайме» от 16 ноября 1930 г. под заголовком «Андре, который посягнул на невозможное».)

Иногда импульс попрания смерти становится доминирующей чертой характера¹.

См. отчет Марка Риджа («Тайм» от 19 марта 1934 г.), который с целью изучения влияния стратосферы на человека сконструировал «стратосферный костюм», представлявший собой стальной бак, набитый сухим льдом, чтобы поддерживать температуру в сто градусов по Фаренгейту.

«Двадцативосьмилетний сорвиголова Ридж давно мечтал рискнуть собственной жизнью во имя науки». Подобная мотивация известна психиатрам из многочисленных записей в истории болезни, хотя клинические примеры и не являются такими впечатляющими, как те «подвиги», которые совершаются из амбициозных, общественно значимых стремлений.

«Тенденции самолюбования очевидны, но мало кто обращает внимание на импульс, возникающий независимо от них... играть со смертью, подвергать собственную жизнь опасности... нечто вроде упреждающего удовлетворения... ведущего к конечному торжеству инстинкта смерти»².

[2]Франц Александер. Потребность в наказании и инстинкт смерти. «Международный журнал психоанализа», апрель — июль 1929, с. 256.

На мой взгляд, некоторые проявления инстинкта смерти можно рассматривать как физиологический процесс, который служит как на пользу, так и во вред человеку. Этот феномен, обозначенный Фрейдом как «соматическая предрасположенность», может считаться биологическим преемником по отношению к инстинктивным тенденциям, спровоцированным психикой. Доктор Кэтрин Бейкон из Чикаго приводит характерный пример такого явления. Ее пациентка, реализуя свои саморазрушительные инстинкты, совершенно сознательно решила свести счеты с жизнью, царапая себе тело в надежде занести подкожную инфекцию. Такое поведение сильно смахивает на профанацию. Один из моих пациентов намеренно садился на сквозняке, надеясь заболеть воспалением легких и умереть. Однако где уверенность в том, что болезнь окажется смертельной? Принимая во внимание позицию бактериологов, инфекционное заболевание — это результат недостаточной иммунной сопротивляемости или нарушение баланса между силами агрессивной среды и противодействующими им ресурсами организма. Иными словами, заболевание — это дело случая. Впрочем, нельзя исключать возможность того, что вирулентность повышается с усилением саморазрушительных тенденций психики, хотя во многих случаях такая взаимосвязь не очевидна и носит латентный характер. Вероятно, сила инстинкта смерти определяет биологическую предрасположенность к внешним факторам самоуничтожения.

Хотелось бы остановиться еще на одном немаловажном обстоятельстве. Принято считать, что желание умереть является скрытой формой так называемых «фантазий рождения», а более точно — подсознательного стремления к возврату в материнское лоно. Как уже упоминалось, наиболее очевидный пример такой тенденции демонстрируют утопленники. Я признаю такую возможность, но в то же время считаю, что подобная интерпретация является прямой инверсией «фантазий рождения», которые не что иное, как внешнее отражение глубинных процессов, порожденных подсознательным стремлением к смерти.

Теория смерти в целом и инстинкта смерти в частности, по сравнению с двумя другими очевидными факторами, основана лишь на предположениях и умозрительных спекуляциях, которые, впрочем, вполне уместны по отношению к феномену самоубийства.

Анализируя клинические случаи, мы вынуждены признать, что первоначально хаотичный поток деструктивной энергии («инстинкта смерти») разделяется с одной стороны на внешнюю агрессивность в форме инстинкта самосохранения, а с другой — представляет силу, формирующую сознание. Далее можно предположить, что остаточная, хаотичная энергия разрушения, первоначально обузданная волей к жизни, переходит из латентного в активное состояние и Достигает своей кульминации — смерти. У самоубийцы эта энергия разрушает все сдерживающие барьеры и в конце концов приводит его к гибели. Такое развитие событий следует рассматривать как экстремальное, происходящее вследствие относительной слабости инстинкта жизни. Иными словами, в этом случае ощущается дефицит любви, ибо ее функция (либидо) состоит в трансформации деструктивных тенденций в такие продуктивные формы, как инстинкт самосохранения, социальная активность и формирование самосознания. Очевидно, что постепенно эти факторы сходят на нет, и смерть побеждает; однако иногда эта победа бывает преждевременной, обусловленной неполным или неэффективным проявлением сдерживающих механизмов любви. В следующих главах мы рассмотрим, на какие жертвы приходится идти для восстановления полноценного действия этих механизмов.

Аналогичную картину можно наблюдать в растительном мире. Растения, по мере своего роста и распространения, одновременно перерабатывают неорганические вещества и сдерживают эрозию почвы. Со временем энергия земли, воздуха и воды превращается в конкретное, но временное образование — плод. Однако рано или поздно неорганические элементы одерживают победу, и под влиянием внешней среды почва осыпается или смывается водой; дававшие жизнь воздух и вода превращаются в ветер и разрушительный поток. Как известно любому земледельцу, разрушение неорганической субстанции означает не только уничтожение посевов, но и самоуничтожение плодородного слоя почвы, после которого остается лишь безжизненный песок.

Глава 4. Краткие выводы

Во второй части книги я пытался привлечь внимание читателя к следующим сентенциям.

Во-первых, не следует огульно обвинять судьбу и окружающий мир в деструктивности, ибо большая часть разрушительных тенденций заложена в природе человека.

Во-вторых, сколько бы ни говорили о непреложности инстинкта самосохранения, значительную часть негативных тенденций составляют силы саморазрушения.

В-третьих, я настаиваю на том, что лучшей теорией, проливающей свет на эту закономерность, является гипотеза Фрейда относительно инстинкта смерти и первичных разрушительных импульсов, противостоящих инстинкту жизни или изначальной созидательной силе; при этом биологическая и психологическая составляющие феномена жизни взаимодействуют, подчиняясь определенной цикличности.

В-четвертых, в соответствии с концепцией Фрейда как деструктивные, так и конструктивные тенденции меняют свою внутреннюю направленность на внешнюю в связи с рождением, ростом и жизненным опытом. Изначально человек, взаимодействуя с внешним миром, проявляет агрессивность, обусловленную эротическими или конструктивными побуждениями. В зависимости от индивидуальных качеств человека этот процесс сводит деструктивность на нет или становится полностью неэффективным.

В-пятых, барьеры и факторы, искусственно препятствующие внешним проявления агрессивности, приводят к тому, что деструктивные и конструктивные силы разворачиваются в сторону своего источника и начинают уничтожать самого человека.

В-шестых, в случае искусственной нейтрализации деструктивные тенденции превалируют, и процесс саморазрушения приводит к негативным последствиям; в такие моменты возникает желание убить или быть убитым, а также эротически окрашенные формы этих эмоций.

В-седьмых, в тех случаях, когда импульсы саморазрушения нейтрализованы лишь частично, отмечается клиническое обострение, разнообразные проявления которого мы рассмотрим в последующих главах.

В-восьмых, если нейтрализация доказала свою несостоятельность, то есть конструктивные силы не оказали должного сопротивления деструктивным, возможен печальный исход или трагическая развязка, которую мы называем Самоубийством. В-девятых, скрупулезный анализ глубинных мотивов самоубийства подтверждает гипотезу о нескольких факторах, и по крайней мере двух, а возможно, трех источниках, толкающих человека на крайность. К ним относятся: 1) импульсы, исходящие из природной агрессивности, проявленной как желание убить; 2) исходящие из агрессивности импульсы, трансформированные сознанием в желание быть убитым; 3) стечение обстоятельств, когда примитивные инстинкты саморазрушения и желание убить проявляются во взаимодействии с более сложными мотивировками, что значительно усиливает тенденцию к самоуничтожению.

В-десятых, нельзя не учитывать влияние таких важных факторов, как общественное мнение, семейные ценности, национальные традиции и наличие искаженного восприятия действительности вследствие индивидуальных особенностей развития. Человек, лишенный в детстве внешних объектов любви и ненависти, становится одним из тех, кто теряет способность к адекватному восприятию реалий жизни. Для таких людей самоубийство — не более чем возврат «на землю обетованную».

В-одиннадцатых, самоубийство не является результатом наследственной предрасположенности, внушения или неспособности к адаптации, хотя нередко эти факторы предшествуют трагическому решению. Скорее, мы наблюдаем неуклонный рост деструктивных намерений задолго до совершения фатального поступка.

В-двенадцатых, изучив механизмы, влияющие на усиление и нейтрализацию пагубных тенденций, мы сможем преуспеть в поиске эффективных методик по лечению хронических отклонений