Глава тринадцатая

Машина — роскошный «мерседес», — проехав центр, направилась в южные кварталы Штутгарта, свернула на дорогу, ведущую вверх по холму Киллерсберг, среди зелени, и выехала на Фейербахер-Вег — самую фешенебельную и спокойную улицу старинного квартала. У ворот виллы на ограде, окружавшей просторный парк, висела медная табличка с надписью: «Центр трансцендентальных исследований. „Фонд фон Зайте“». Миновав ворота, «мерседес» проехал по широкой аллее к большому зданию, построенному в середине девятнадцатого века. Пока водитель в фуражке и гамашах спешил открыть для Джакомо заднюю дверцу, в дверях виллы появился улыбающийся человек, высокий и стройный.

Гельмут Вайзе.

На нем был безупречный черный костюм, светлые до прозрачности волосы сияли в лучах полуденного августовского солнца.

Друзья обнялись, стоя на невысокой лестнице, простиравшейся во всю ширину фасада.

— Наконец-то, Джакомо. Ты столько раз откладывал, я уже и не надеялся, что приедешь. Жду тебя с конца июня.

— Всего лишь на два месяца опоздал, — пошутил Джакомо. — Ладно, что такое два месяца?

Гельмут на мгновение отвел взгляд:

— Верно. Что такое два месяца? — Он взял друга под руку, и они направились в парк. — Ты уезжал на каникулы? Куда?

— Каникулы? — смеясь, переспросил Джакомо и позволил себе наконец расслабиться. — Представляешь, в последний момент я даже нашел три недели, чтобы подготовиться к экзамену. И знаешь, как он прошел?

— Спорю, что хорошо.

— Высший балл и особая похвала.

— Поздравляю. А потом?

— Потом… Потом случились всякие неприятности в лиге. Большие неприятности, поверь мне. Борьба за власть не обходит никого.

Гельмут обернулся в сторону виллы и пальцем указал на нее:

— Знакомься — «Центр трансцендентальных исследований».

— Знаю, что ты руководишь им. Но что это значит — «трансцендентальные исследования»?

— Многое. Например, можно с немалой точностью предвидеть, каким станет мировой порядок в ближайшем будущем.

— Я понял, чем ты занимаешься. Растишь за позолоченной оградой новое поколение историков. Так что там с мировым порядком, если не секрет?

Гельмут словно заразился беспечностью друга, поэтому с улыбкой изложил отнюдь не утешительные соображения:

— Нас ждет один из крутых поворотов истории, непредсказуемое потрясение.

— Непредсказуемое, но не для твоих коллег, — вставил Джакомо, которому пришли на память апокалиптические картины, столь дорогие для падре Белизарио.

— В общем, старая демократия сходит на нет и больше не сумеет сдерживать напор национализма, расизма и религиозного фанатизма, старых знакомцев, которые вновь подняли голову и готовы к борьбе…

— К борьбе за власть. — Джакомо, следивший за словами друга с дружеским сочувствием, снова улыбнулся. — Дорогой Гельмут, если верно что микрокосм есть отражение макрокосма, то и моя небольшая лига — ценное поле для наблюдения.

— Что случилось? Твоя лига растаяла на солнце?

— Забавная история, — сказал Джакомо, твердо поддерживаемый за руку другом. — Нынешний президент лиги — отличный врач — высказал недовольство и выразил тем самым мнение меньшинства членов.

— Наименее удачливых и наименее привилегированных, как я понимаю?

— Пожалуйста, не перебивай. Словом, президент выдвинул обвинения: лига, мол, сделалась слишком элитарной и потому не способна представлять истинные интересы обиженных. Начались такие бесконечные споры, что лига стала походить на клуб якобинцев. А закончилось тем, что руководящий совет в полном составе сложил полномочия.

— И наконец-то падре Белизарио обрел всю власть.

Джакомо на мгновение задумался над иронией друга.

— Ты в самом деле считаешь… — Но сразу же отбросил эту абсурдную мысль. — Нет, он сейчас, напротив, сильно озабочен. Лига — его детище, это он создал ее.

Они вошли в здание.

Вилла фон Зайте (так она называлась) была резиденцией барона Рудольфа фон Зайте. Теперь это было закрытое учебное заведение, куда ненадолго — на два-три месяца — приезжали ученые со всех концов света. Масштабы гостеприимства зависели от стипендии, предоставленной административным советом фонда. Избранные счастливцы занимались философией, историей, теологией, которые изучались также и в эзотерическом плане. В здании царила тишина, и лишь изредка встречался кто-либо из стипендиатов.

В свое время барон оставил для себя небольшую квартиру — ту, которую теперь занимал Гельмут. Никто не допускался в эти помещения, расположенные на втором этаже, с задней стороны виллы, и выходившие окнами в лес. Тут было несколько комнат и огромная библиотека, без труда служившая при необходимости весьма приятной гостиной. Одна из спален уже была приготовлена для Джакомо.

После ужина друзья прошли в библиотеку. Прежде чем расположиться в кресле, Джакомо захотел взглянуть на книги, которые закрывали все стены сверху донизу. С некоторым удивлением он обнаружил, что большинство авторов (философы, историки, прозаики, поэты) были немцами. От Канта до Гегеля, от Гриммельсгаузена до Гёте — ни одно из сколько-нибудь громких имен не было пропущено. Имелось также множество биографий и партитур — особенно тех произведений, которые за два последних века оказали заметное влияние на немецкую музыку.

— Кто был этот барон Зайте?

— Издатель, но в первую очередь — библиофил, — ответил Гельмут, потом, похоже собравшись с мыслями, продолжал: — Он питал необыкновенную страсть к книгам, словно получал от них некие жизненные соки. Это был необыкновенный человек… так говорят.

Джакомо вопросительно поглядел на друга — почему необыкновенный?

Гельмут поколебался. Ему хотелось ответить, но так, чтобы не сказать главного. Поэтому он подбирал подходящие слова.

— Он был словно чистый дух, существо почти нематериальное. — Побуждаемый вызванным у друга интересом, Гельмут продолжал с некоторым пылом: — Состояние его было громадным, но ни один человек не знал ничего о происхождении этого богатства. Нет никаких сведений и о его рождении, неизвестно, кто был его отец. Когда он исчез в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году, ему было лет тридцать.

— Можно подумать, что ты лично был с ним знаком.

Гельмут обозначил улыбку:

— Когда живешь тут, словно ощущаешь его присутствие.

— Это верно, мне тоже так кажется. Вероятно, он не был женат.

— Вовсе нет, как раз наоборот. Его жена, баронесса Паула, умерла в начале Первой мировой войны. Это она учредила фонд и научный центр.

Между тем Гельмут достал из письменного стола бумаги, которые Джакомо прислал ему примерно месяцем раньше. Это были фотокопии письма Яирама из Арденн и дневника, который Джакомо вел в Америке.

Прежде чем завести о них разговор, оба внимательно посмотрели друг на друга. Они откладывали беседу не из стремления уклониться от нее, а из желания провести ее в совершенно спокойной обстановке.

— Ты прочитал все это?

— Еще бы. И не один раз. Вы проделали уникальную работу.

— Ты считаешь?

Неторопливым жестом Гельмут умерил пыл Джакомо:

— Подожди. Прежде чем двигаться дальше, я хотел бы понять, кто участвует в этой истории, а кто нет.

Джакомо кивнул.

— Борги?

— Нет. В какой-то момент он дал нам понять, что этот вопрос его больше не занимает, и тогда мы сами исключили его.

Гельмут сделал одобрительный жест:

— Твой друг Яирам?

Джакомо пришлось преодолеть очевидное смущение.

— Мы больше не встречаемся. Он сам настоял на этом.

— Почему?

— Я серьезно провинился перед ним.

— Жаль.

— Почему ты так говоришь? Ведь Яирам не нравился тебе. Или ты изменил свое мнение?

— При чем здесь это? — с некоторой досадой ответил Гельмут. — Жаль, потому что он мог быть еще полезен.

— Полезен… Мне не нравится это слово применительно к моему другу.

— Понимаю. Ты любишь его, несмотря ни на что. Он знает, что ты здесь?

— Вряд ли. Я не говорил ему.

— Идем дальше. Падре Белизарио?

Вопрос застал Джакомо врасплох.

— Он вообще не в счет.

— Это же твой духовный отец. Что ему известно?

— Ты на ложном пути, Гельмут. У падре Белизарио хватает других забот.

— Значит, нас только двое.

— Ты забыл Уайта.

Гельмут улыбнулся:

— Ты плохо знаешь Иеремию. Это человек весьма любознательный, с обширными интересами, но чистый интеллектуал, и ничего больше. — Гельмут откинулся на спинку кресла. — Я тоже не сидел без дела. По твоей просьбе я побывал в Бонне, в министерстве обороны, и смог также получить консультацию в архиве службы национальной безопасности.

Джакомо сгорал от любопытства, но постарался сдержаться.

— И конечно, не нашел ничего интересного.

— Наоборот. Суди сам. — Гельмут улыбнулся, предвкушая впечатление от открытий, которыми собирался поделиться. — В тот день, двадцать восьмого декабря, немецкий отряд действительно стоял на восточной границе Плэн-де-Пастер. И эти тридцать пять солдат буквально уничтожили целый американский батальон. Похоже на правду, учитывая, что все они заслужили Железный крест посмертно. Да, посмертно. Погибли все.

— Но боя ведь не было, — сказал Джакомо, побелев от волнения.

— На самом деле они умерли два дня спустя, во время других операций. И вот что еще представляет определенный интерес. Все они были из отряда «Фольксштурм», все пятнадцати-шестнадцатилетние подростки, выходцы из знатных семей. Это тебе ни о чем не говорит?

— Нет. Не сейчас во всяком случае.

В глазах Гельмута читалась твердая решимость.

— Дорогой Джакомо, я не сдался. Слово «Ливония», встречающееся в нашей задаче, навело меня на одну догадку. Оно осветило мне путь, по которому я хотел бы пройти вместе с тобой и понять, куда он ведет. Сегодня мне сообщили один адрес. Если хочешь, мы отправимся по нему прямо завтра.

— Готов ехать хоть сейчас.


«Мерседес» приехал в Альтону — пригород Гамбурга — и оставил Гельмута и Джакомо возле частной клиники, расположенной в старом, запущенном здании. Лифт поднял их на третий этаж, а как пройти в нужную палату, они узнали у медсестры, занятой вязанием.

Лотар Винкель, восьмидесятилетний старик, ожидал их в кровати. Это был коренастый, почти лысый человек. Две подушки лишь слегка смягчали непрестанную дрожь в теле — очевидный признак болезни Паркинсона. В глазах старика читались обеспокоенность и недоверие. Тонкий, жалобный голос странно контрастировал с тучным телом.

— Я согласился встретиться с вами при условии, что разговор будет недолгим. Мне в мои годы нельзя утомляться.

Преамбула была краткой. Впрочем, почва была уже подготовлена посредником, которого послал Гельмут. Джакомо представили как студента, изучающего духовно-рыцарские ордена, которые сохранились до наших дней. Внимание Винкеля, однако, обратилось на Гельмута.

— А вы, доктор Вайзе, значит, руководите знаменитым научным центром в Штутгарте?

— Да, маэстро.

— Гельмут Вайзе… — как бы про себя повторил старик, довольный титулом, с которым к нему обратились. Он улыбнулся: — А знаете, дорогой Вайзе, как только вы вошли, я сказал себе: бог мой, я же его знаю.

— Возможно, мы как-то встречались.

— Нет, я имею в виду тридцатые годы. Вы тогда еще не родились.

— Но как раз этот период нас больше всего интересует, маэстро.

Дрожание головы и рук усилилось — типичный для болезни Паркинсона симптом. Он означал, что волнение больного возросло.

— Что вы хотите знать?

— В тридцать шестом году вы решили основать, вернее воссоздать, Ливонский орден.

— Это наследник ордена меченосцев, который был основан в Риге в тысяча двести четвертом году и став в тысяча двести тридцать седьмом году ливонской ветвью, вошел в состав Тевтонского ордена, — уточнил Винкель и, видя, что посетитель никак не реагирует, решил продолжать: — Как вам известно, в начале двадцатых годов Веймарская республика решила упразднить все ордена. Среди существовавших в то время был и орден Тевтонских рыцарей, правда их оставалось совсем немного. И он тоже был распущен.

— Дальше, маэстро.

Старик смотрел в другую сторону — за окно, где виднелись деревья небольшого сада.

— В тридцать шестом году я жил здесь, то есть, я хочу сказать, в моем родном Гамбурге. Мне было двадцать семь, и я очень увлекался тогда разными средневековыми историями и легендами. Я переживал настоящее счастье, узнавая про приключения тех героев, полумонахов-полувоинов, что сражались повсюду во имя Христа — и в Святой земле, и в Европе.

— Значит, так вам пришла мысль создать орден, — сказал Гельмут, слегка улыбаясь, а под конец рассмеявшись. — Фантастическая идея, если учесть, что вы ведь были простого происхождения и торговали тканями.

Старик растерялся, не зная, что ответить. И решил следовать примеру Гельмута, но обратился при этом к Джакомо:

— Вы ведь не станете об этом писать, не так ли?

— Даю слово, господин Винкель.

— Тем более что это совершенно никому не интересно. — Старика вроде бы заразило хорошее настроение Гельмута. — Я был членом партии, и партия одобрила мое намерение. Отделу пропаганды, которым руководил Геббельс, моя идея пришлась по вкусу. С другой стороны, папская миссия тоже не возражала. Она в то время вообще мало возражала.

Гельмут не переставал веселиться. Или, во всяком случае, создавалось такое впечатление.

— И тогда новорожденный орден сразу же принялся преследовать евреев.

— Чего же вы хотите, дорогой мой, мы должны были отомстить предавшим Христа.

— Сколько… рыцарей было в ордене?

— О, я никогда не забуду, как меня посвящали в сан магистра. Дело было в Берлине, тогдашней нашей резиденции, в особняке недалеко от старой имперской канцелярии. Дома у меня до сих пор хранятся черная туника и белая мантия. На ярко-красной подушке мне поднесли меч, символ моей власти. Казалось, он весь светится… — Взбодренный воспоминаниями, старик приподнялся на постели, но потом вдруг сделался серьезным и вновь откинулся на подушки. — Их было много, но они мне не нравились. Не нравились мне эти люди, сплошь грубияны и пьяницы. Я, Великий магистр, оказался во главе шайки ловких и беззастенчивых проходимцев. Кое-кто даже побывал в тюрьме за обычную уголовщину. — В глазах его сверкнула гордая искра. — Дела шли так себе, но в тридцать девятом году я решил начать все с чистого листа. Я поговорил об этом со своим другом Линкманом, которого назначил знаменосцем ордена, а он был, между прочим, штурмбанфюрером СС. Мой план вызвал у него одобрение. То был далеко идущий проект, в полном соответствии с грандиозными идеями, которые тогда вынашивались в Третьем рейхе. Прежде всего с планами политической и военной экспансии на восток, как раз на земли бывшей Ливонии.

— И что же вы задумали? — спросил Джакомо.

— Открыть школу для детей и подростков из аристократических семей. Речь шла о воспитании настоящих арийских рыцарей, достойных принадлежать к Ливонскому ордену.

— И удалось?

— Конечно. Я открыл школу в Берлине и сам руководил ею.

— Потом была война, но ваша школа не закрывалась, — заметил Гельмут.

— Зачем вспоминать те дурные годы? — посетовал старик.

— Мужайтесь, маэстро, мы хотим знать, что было дальше с орденом и как сложились судьбы ваших молодых рыцарей.

— Они назывались кадетами, и все стали героями.

— Сколько кадетов было в вашей школе в сорок четвертом?

— Тридцать́—тридцать пять. Им было лет по пятнадцать, шестнадцать.

— Как же они стали героями?

— Э-э, я все прекрасно помню. — Он закрыл глаза, отдаваясь воспоминаниям. — В октябре сорок четвертого Линкман вызвал меня в свой кабинет в штабе СС и сообщил, что наша армия готовится к контрнаступлению, которое станет решающим для исхода войны.

— Речь шла о плане «Зимний туман», не так ли?

Старик кивнул.

— А Линкману что от вас было нужно?

— Ну, как сказать… Не знаю, известно ли вам, что многие вожди рейха, особенно Геринг, да и сам Гитлер, доверяли гороскопам и предсказаниям магов, ясновидящих и хиромантов больше, чем своим генералам. Короче говоря, Линкман хотел, чтобы Ливонский орден встал на сторону армии.

— Что же могли сделать тридцать пять мальчишек?

— Я, видимо, плохо объяснил. Линкман твердо верил, что я способен вызвать и заставить действовать некие сверхъестественные силы. Это было, конечно, не так, но я не стал разубеждать Линкмана, потому что боялся его. Школа была закрыта, кадетов призвали в «Фольксштурм». Там они составили специальный Ливонский взвод, я лично командовал им. Я знал, что смерть моя неминуема, но выбора не оставалось. В декабре нас отправили на передовую, в Арденны…. В преисподнюю из снега и тумана.

Тут Гельмут неожиданно спросил:

— Что случилось двадцать восьмого декабря?

— Двадцать восьмого декабря мои молитвы наконец-то были услышаны, и небеса явили чудо. Я помню все до мелочей… — Волнение, вызванное рассказом, вынудило его на минуту остановиться. — В тот день, — продолжал он, — уже ближе к вечеру, когда начало темнеть, взвод расположился за небольшим ручьем, протекавшим через Плэн-де-Пастер…

— Мы знаем это место, — уточнил Гельмут, дабы не затягивать рассказ.

— Вдруг мы обнаружили, что в ста метрах от нас, в лесу, появились американцы.

— Сколько их было? Батальон?

— Около тысячи. Обнаружив нас, они тут же пошли в атаку, задействовав артиллерию.

— И вот тут-то и произошло чудо, — подсказал Гельмут.

— Да. — Глаза старика были полны слез, а дрожь почти прекратилась. — На лес, где находились американцы, с неба спустилось что-то огромное, нечто вроде корабля с днищем из земли, пронизанной корнями. Мне и сейчас с трудом верится, но это был Авентинский холм из Рима!

— Корабль тамплиеров, — спокойно произнес Гельмут. Потом, улыбнувшись, добавил: — Довольно распространенная легенда.

Старик покачал головой:

— Это не легенда, доктор Вайзе, поверьте мне.

— А потом что? — спросил Джакомо.

— А потом корабль уплыл так же неслышно, как появился. Лес был просто раздавлен, примят, словно трава, а американцы исчезли, точно их и не было вовсе. Мой взвод отозвали с фронта, и я поехал в Берлин, несколько опередив его. — У губ старика обозначилась горькая складка. — Я все рассказал Линкману, и вот что из этого вышло. Два грузовика, которые везли моих ребят, были атакованы и уничтожены на бельгийской территории эсэсовцами — те инсценировали нападение партизан. Кадеты погибли все до единого и получили посмертные награды. Линкман решил, что свидетели чуда не должны остаться в живых: необходимо, чтобы враг думал, будто мы экспериментировали с новым супероружием. Мне удалось бежать. Я вернулся в Гамбург и скрывался там до конца войны.

— Это поразительно… Вы кому-нибудь рассказывали о случившемся? — поинтересовался Джакомо.

— Да, пытался. Но никто не верил мне. Меня даже отправили на некоторое время в сумасшедший дом и до сих пор считают безумцем.


Гельмут и Джакомо сели в «мерседес».

— Когда тамплиеры были на вершине могущества — и тебе это известно, — их главный центр находился на Авентинском холме, — объяснил Гельмут. — Легенда утверждает, будто холм этот представлял собой гигантский корабль.

Джакомо слушал затаив дыхание. Гельмут продолжал:

— Корабль тамплиеров, который однажды ночью, в третьем тысячелетии, снова снимется с якоря, чтобы отправиться в Святую землю и возвратить ее христианам. Так или иначе, недавно один итальянец по имени Тафури, специалист по архитектуре и градостроительству, в своем исследовании о Пиранези счел легенду о корабле не столь невероятной. — Гельмут помолчал, собираясь с мыслями. — Проследи внимательно за ходом рассуждений. Южное предгорье Авентинского холма, то, что спускается к Тибру, образуя нечто вроде буквы «V», могло быть носовой частью парусника. Ворота церкви Санта-Мария-дель-Приорато — это вход в трюм. Сады, что начинаются за воротами, — переплетение снастей. Бастионы в церковном парке можно рассматривать как пушечные порты верхней палубы, и, наконец, обелиски на площади у церкви Санта-Мария — это корабельные мачты.

— Описание выразительное и впечатляющее, — согласился Джакомо. — Но, спрашивается, почему корабль перевез целый батальон, тысячу мертвых солдат, так далеко? И не куда-нибудь, а в Соединенные Штаты.

— Эти солдаты были американцами.

— Да, но почему именно в Ливонию? Вот возможный ответ: то был сознательный обман. Корабль должны были счесть принадлежащим Ливонскому ордену. Кроме того, в конце концов, американцам противостояли ребята из Ливонского взвода.

— Не исключено, — подтвердил Гельмут. — Но твое объяснение лишь умножает вопросы. Спрашивается, зачем нужно было создавать такую видимость? Почему корабль пришел на помощь Винкелю, лицу далеко не из первых? И почему он ввязался в бой против американцев? Почему не остался в Риме, соблюдая нейтралитет?

В ответ Джакомо только пожал плечами.

— Может быть, наши рассуждения выглядят внешне вполне логичными, но на деле неверны, — сказал Гельмут. — Возможно, надо искать другой путь, выбрать иное направление.

Загрузка...