Вражий питомец

Валуны и равнины, залитые лавой,

Сонмы глетчеров, брызги горячих ключей…

Скалы, полные грусти своей величавой,

Убеленные холодом бледных лучей.

Тени чахлых деревьев и море… О, море!

Волны, пена и чайки, пустыня воды!

Здесь забытые скальды на влажном просторе

Пели песни при свете вечерней звезды.

Эти Снорри, Сигурды, Тормодды, Гуннары,

С именами железными, духи морей,

От ветров получили суровые чары

Для угрюмой, томительной песни своей.

И в строках перепевных доныне хранится

Ропот бури, и гром, и ворчанье волны, —

В них кричит альбатрос, длиннокрылая птица,

Из воздушной, из мертвой, из вольной страны.

Океан, мой древний прародитель,

Ты хранишь тысячелетний сон.

Светлый сумрак, жизнедатель, мститель,

Водный, вглубь ушедший небосклон!

Зеркало предвечных начинаний,

Видевшее первую зарю,

Знающее больше наших знаний,

Я с тобой, с бессмертным, говорю!

Ты никем не скованная цельность.

Мир земли для сердца мертв и пуст, —

Ты же вечно дышишь в беспредельность.

Тысячами юно-жадных уст!

Тихий, бурный, нежный, стройно-важный,

Ты — как жизнь: и правда и обман.

Дай мне быть твоей пылинкой влажной,

Каплей в вечном… Вечность! Океан!

В свои расселины вы приняли певца,

Граниты финские, граниты вековые,

Земли ледяного венца

Богатыри сторожевые.

Он с лирой между вас. Поклон его, поклон

Громадам, миру современным;

Подобно им, да будет он

Во все годины неизменным!

Как всё вокруг меня пленяет чудно взор!

Там необъятными водами

Слилося море с небесами;

Тут с каменной горы к нему дремучий бор

Сошел тяжелыми стопами,

Сошел — и смотрится в зерцале гладких вод!

Уж поздно, день погас, но ясен неба свод;

На скалы финские без мрака ночь нисходит,

И только что себе в убор

Алмазных звезд ненужный хор

На небосклон она выводит!

Так вот отечество Одиновых детей,

Грозы народов отдаленных!

Так это колыбель их беспокойных дней,

Разбоям громким посвященных!

Умолк призывный щит, не слышен скальда глас,

Воспламененный дуб угас,

Развеял буйный ветр торжественные клики;

Сыны не ведают о подвигах отцов;

И в дольном прахе их богов

Лежат низверженные лики!

И всё вокруг меня в глубокой тишине!

О вы, носившие от брега к брегу бои,

Куда вы скрылися, полночные герои?

Ваш след исчез в родной стране.

Вы ль, на скалы ее вперив скорбящи очи,

Плывете в облаках туманною толпой?

Вы ль? Дайте мне ответ, услышьте голос мой,

Зовущий к вам среди молчанья ночи.

Сыны могучие сих грозных вечных скал!

Как отделились вы от каменной отчизны?

Зачем печальны вы? Зачем я прочитал

На лицах сумрачных улыбку укоризны?

И вы сокрылися в обители теней!

И ваши имена не пощадило время!

Что ж наши подвиги, что ж слава наших дней,

Что наше ветреное племя?

О, всё своей чредой исчезнет в бездне лет!

Для всех один закон — закон уничтоженья,

Во всем мне слышится таинственный привет

Обетованного забвенья!

Но я, в безвестности, для жизни жизнь любя,

Я, беззаботливый душою,

Вострепещу ль перед судьбою?

Не вечный для времен, я вечен для себя:

Не одному ль воображенью

Гроза их что-то говорит?

Мгновенье мне принадлежит,

Как я принадлежу мгновенью!

Что нужды для былых иль будущих племен?

Я не для них бренчу незвонкими струнами;

Я, невнимаемый, довольно награжден

За звуки звуками, а за мечты мечтами.

Так, ваш язык еще мне нов,

Но взоры милых сердцу внятны

И звуки незнакомых слов

Давно душе моей понятны.

Я не умел еще любить —

Опасны сердцу ваши взгляды!

И сын Фрегеи, может быть,

Сильнее будет сына Лады!

Битва кончилась, ратники пируют вокруг зажженных дубов…

…Но вскоре пламень потухает,

И гаснет пепел черных пней,

И томный сон отягощает

Лежащих воев средь полей.

Сомкнулись очи; но призраки

Тревожат краткий их покой:

Иный лесов проходит мраки,

Зверей голодных слышит вой;

Иный на лодке легкой реет

Среди кипящих в море волн;

Веслом десница не владеет,

И гибнет в бездне бренный челн;

Иный места узрел знакомы,

Места отчизны, милый край!

Уж слышит псов домашних лай

И зрит отцов поля и домы

И нежных чад своих… Мечты!

Проснулся в бездне темноты!

Иный чудовище сражает —

Бесплодно меч его сверкает;

Махнул еще, его рука,

Подъята вверх…окостенела;

Бежать хотел — его нога

Дрожит, недвижима, замлела;

Встает — и пал! Иный плывет

Поверх прозрачных тихих вод

И пенит волны под рукою;

Волна, усиленна волною,

Клубится, пенится горой,

И вдруг обрушилась, клокочет;

Несчастный борется с рекой,

Воззвать к дружине верной хочет, —

И голос замер на устах!

Другой бежит на поле ратном,

Бежит, глотая пыль и прах;

Трикрат сверкнул мечом булатным,

И в воздухе недвижим меч!

Звеня упали латы с плеч…

Копье рамена прободает,

И хлещет кровь из них рекой;

Несчастный раны зажимает

Холодной, трепетной рукой!

Проснулся он… и тщетно ищет

И ран, и вражьего копья.

Но ветр шумит и в роще свищет;

И волны мутного ручья

Подошвы скал угрюмых роют,

Клубятся, пенятся и воют

Средь дебрей снежных и холмов…

«Воспой нам песнь любви и брани,

О скальд, свидетель древних лет,

Твой меч тяжел для слабой длани,

Но глас века переживет!»

— «Отцов великих славны чада! —

Егил героям отвечал, —

Священных скальдов песнь — награда

Тому, кто в битвах славно пал:

И щит его, и метки стрелы —

Они спасут от алчной Гелы.

Ах, мне ли петь? Мой глас исчез,

Как бури усыпленный ропот,

Который, чуть колебля лес,

Несет в долины томный шепот.

Но славны подвиги отцов

Живут в моем воспоминаньи;

При тусклом зарева мерцаньи

Прострите взор на ряд холмов,

На ветхи стены и могилы,

Покры<ты> мхом, — там ветр унылый

С усопших прахом говорит;

Там меч, копье и звонкий щит

Покрыты пылью и забвенны…

Остатки храброго священны!

Я их принес на гроб друзей,

На гроб Аскара и Елои!..

А вы, о юноши-герои,

Внемлите повести моей».

Уже светило дня на западе горит

И тихо погрузилось в волны!..

Задумчиво луна сквозь тонкий пар глядит

На хляби и брега безмолвны.

И всё в глубоком сне поморие кругом.

Лишь изредка рыбарь к товарищам взывает,

Лишь эхо глас его протяжно повторяет

В безмолвии ночном.

Я здесь, на сих скалах, висящих над водой,

В священном сумраке дубравы

Задумчиво брожу я вижу пред собой

Следы протекших лет и славы:

Обломки, грозный вал, поросший злаком ров,

Столбы и ветхий мост с чугунными цепями,

Твердыни мшистые с гранитными зубцами

И длинный ряд гробов.

Все тихо: мертвый сон в обители глухой.

Но здесь живет воспоминанье:

И путник, опершись на камень гробовой,

Вкушает сладкое мечтанье.

Там, там, где вьется плющ по лестнице крутой,

И ветр колышет стебль иссохшия полыни,

Где месяц осребрил угрюмые твердыни

Над спящею водой, —

Там воин некогда, Одена храбрый внук,

В боях приморских поседелый,

Готовил сына в брань, и стрел пернатых пук,

Броню заветну, меч тяжелый

Он юноше вручил израненной рукой,

И громко восклицал, подъяв дрожащи длани:

«Тебе он обречен, о бог, властитель брани,

Всегда и всюду твой!

А ты, мой сын, клянись мечом своих отцов

И Гелы клятвою кровавой

На западных струях быть ужасом врагов

Иль пасть, как предки пали, с славой!»

И пылкий юноша меч прадедов лобзал

И к персям прижимал родительские длани,

И в радости, как конь при звуке новой брани,

Кипел и трепетал.

Война, война врагам отеческой земли! —

Суда наутро восшумели.

Запенились моря, и быстры корабли

На крыльях бури полетели!

В долинах Нейстрии раздался браней гром,

Туманный Альбион из края в край пылает,

И Гела день и ночь в Валкалу провождает

Погибших бледный сонм.

Ах, юноша! спеши к отеческим брегам,

Назад лети с добычей бранной;

Уж веет кроткий ветр вослед твоим судам,

Герой, победою избранный!

Уж скальды пиршество готовят на холмах.

Зри: дубы в пламени, в сосудах мед сверкает,

И вестник радости отцам провозглашает

Победы на морях.

Здесь, в мирной пристани, с денницей золотой

Тебя невеста ожидает,

К тебе, о юноша, слезами и мольбой

Богов на милость преклоняет…

Но вот в тумане там, как стая лебедей,

Белеют корабли, несомые волнами;

О, вей, попутный ветр, вей тихими устами

В ветрила кораблей!

Суда у берегов, на них уже герой

С добычей жен иноплеменных;

К нему спешит отец с невестою младой

И лики скальдов вдохновенных.

Красавица стоит, безмолвствуя, в слезах,

Едва на жениха взглянуть украдкой смеет,

Потупя ясный взор, краснеет и бледнеет,

Как месяц в небесах…

И там, где камней ряд, седым одетый мхом,

Помост обрушенный являет,

Повременно сова в безмолвии ночном

Пустыню криком оглашает, —

Там чаши радости стучали по столам,

Там храбрые кругом с друзьями ликовали,

Там скальды пели брань, и персты их летали

По пламенным струнам.

Там пели звук мечей и свист пернатых стрел,

И треск щитов, и гром ударов,

Кипящу брань среди опустошенных сел

И грады в зареве пожаров;

Там старцы жадный слух склоняли к песне сей.

Сосуды полные в десницах их дрожали,

И гордые сердца с восторгом вспоминали

О славе юных дней.

Но все покрыто здесь угрюмой ночи мглой,

Все время в прах преобратило!

Где прежде скальд гремел на арфе золотой.

Там ветер свищет лишь уныло!

Где храбрый ликовал с дружиною своей,

Где жертвовал вином отцу и богу брани,

Там дремлют, притаясь, две трепетные лани

До утренних лучей,

Где ж вы, о сильные, вы, галлов бич и страх.

Земель полнощных исполины,

Роальда спутники, на бренных челноках

Протекши дальние пучины?

Где вы, отважные толпы богатырей,

Вы, дикие сыны и брани и свободы,

Возникшие в снегах, средь ужасов природы,

Средь копий, средь мечей?

Погибли сильные! Но странник в сих местах

Не тщетно камни вопрошает

И руны тайные, преданья на скалах

Угрюмой древности, читает.

Оратай ближних сел, склонясь на посох свой,

Гласит ему: «Смотри, о сын иноплеменный,

Здесь тлеют праотцов останки драгоценны:

Почти их гроб святой!»

Мы, други, летали по бурным морям,

От родины милой летали далеко!

На суше, на море мы бились жестоко;

И море, и суша покорствуют нам!

О други! как сердце у смелых кипело,

Когда мы, содвинув стеной корабли,

Как птицы неслися станицей веселой

Вкруг пажитей тучных Сиканской земли!..

А дева русская Гарольда презирает.

О други! я младость не праздно провел!

С сынами Дронтгейма вы помните сечу?

Как вихорь пред вами я мчался навстречу

Под камни и тучи свистящие стрел.

Напрасно сдвигались народы; мечами

Напрасно о наши стучали щиты:

Как бледные класы под ливнем, упали

И всадник, и пеший… владыка, и ты!..

А дева русская Гарольда презирает.

Нас было лишь трое на легком челне;

А море вздымалось, я помню, горами;

Ночь черная в полдень нависла с громами,

И Гела зияла в соленой волне.

Но волны напрасно, яряся, хлестали:

Я черпал их шлемом, работал веслом:

С Гаральдом, о други, вы страха не знали

И в мирную пристань влетели с челном!

А дева русская Гарольда презирает.

Вы, други, видали меня на коне?

Вы зрели, как рушил секирой твердыни,

Летая на бурном питомце пустыни

Сквозь пепел и вьюгу в пожарном огне?

Железом я ноги мои окрыляя,

И лань упреждаю по звонкому льду;

Я, хладную влагу рукой рассекая,

Как лебедь отважный по морю иду…

А дева русская Гарольда презирает.

Я в мирных родился полночи снегах;

Но рано отбросил доспехи ловитвы —

Лук грозный и лыжи — и в шумные битвы

Вас, други, с собою умчал на судах.

Не тщетно за славой летали далеко

От милой отчизны по диким морям;

Не тщетно мы бились мечами жестоко:

И море, и суша покорствуют нам!

А дева русская Гарольда презирает.

Подруга нежных муз, посланница небес,

Источник сладких дум и сердцу милых слез,

Где ты скрываешься. Мечта, моя богиня?

Где тот счастливый край, та мирная пустыня,

К которым ты стремишь таинственный полет?

Иль дебри любишь ты, сих грозных скал хребет,

Где ветр порывистый и бури шум внимаешь?

Иль в муромских лесах задумчиво блуждаешь,

Когда на западе зари мерцает луч

И хладная луна выходит из-за туч?

Или, влекомая чудесным обаяньем

В места, где дышит все любви очарованьем,

Под тенью яворов ты бродишь по холмам,

Студеной пеною Воклюза орошенным?

Явись, богиня, мне, и с трепетом священным

Коснуся я струнам,

Тобой одушевленным!

Явися! ждет тебя задумчивый пиит,

В безмолвии ночном сидящий у лампады;

Явись и дай вкусить сердечныя отрады.

Любимца твоего, любимца Аонид,

И горесть сладостна бывает:

Он в горести — мечтает.

То вдруг он пренесен во Сельмские леса,

Где ветр шумит, ревет гроза,

Где тень Оскарова, одетая туманом,

По небу стелется над пенным океаном;

То с чашей радости в руках

Он с бардами поет: и месяц в облаках,

И Кромлы шумный лес безмолвно им внимает,

И эхо по горам песнь звучну повторяет.

Или в полночный час

Он слышит Скальдов глас,

Прерывистый и томный.

Зрит: юноши безмолвны,

Склоняся на щиты, стоят кругом костров,

Зажженных в поле брани;

И древний царь певцов

Простер на арфу длани.

Могилу указав, где вождь героев спит,

— «Чья тень, чья тень, — гласит

В священном исступленье, —

Там с девами плывет в туманных облаках?

Се ты, младый Инсель, иноплеменных страх,

Днесь падший на сраженье!

Мир, мир тебе, герой!

Твоей секирою стальной

Пришельцы гордые разбиты!

Но сам ты пал на грудах тел,

Пал, витязь знаменитый,

Под тучей вражьих стрел!..

Ты пал! И над тобой посланницы небесны,

Валкирии прелестны,

На белых, как снега Биармии, конях,

С златыми копьями в руках

В безмолвии спустились!

Коснулись до зениц копьем своим, и вновь

Глаза твои открылись!

Течет по жилам кровь

Чистейшего эфира;

И ты, бесплотный дух,

В страны безвестны мира

Летишь стрелой… и вдруг —

Открылись пред тобой те радужны чертоги,

Где уготовали для сонма храбрых боги

Любовь и вечный пир.

При шуме горних вод и тихоструйных лир

Среди полян и свежих сеней,

Ты будешь поражать там скачущих еленей

И златорогих серн».

Склонись на злачный дерн

С дружиною младою,

Там снова с арфой золотою

В восторге Скальд поет

О славе древних лет;

Поет, и храбрых очи,

Как звезды тихой ночи,

Утехою блестят.

Но вечер притекает,

Час неги и прохлад,

Глас Скальда замолкает.

Замолк — и храбрых сонм

Идет в Оденов дом,

Где дочери Веристы,

Власы свои душисты

Раскинув по плечам,

Прелестницы младые,

Всегда полунагие,

На пиршества гостям

Обильны яствы носят

И пить умильно просят

Из чаши сладкий мед.

Так древний Скальд поет,

Лесов и дебрей сын угрюмый:

Он счастлив, погрузясь о счастье в сладки думы!

О сладкая Мечта! О неба дар благой!

Средь дебрей каменных, средь ужасов природы,

Где плещут о скалы Ботнические воды,

В краях изгнанников… я счастлив был тобой.

Я счастлив был, когда в моем уединенье

Над кущей рыбаря, в час полночи немой,

Раздастся ветров свист и вой

И в кровлю застучит и град, и дождь осенний.

Тогда на крылиях Мечты

Летал я в поднебесной;

Или, забывшися на лоне красоты,

Я сон вкушал прелестной,

И, счастлив наяву, был счастлив и в мечтах!

Волшебница моя! дары твои бесценны

И старцу в лета охлажденны,

С котомкой нищему и узнику в цепях.

Заклепы страшные с замками на дверях.

Соломы жесткий пук, свет бледный пепелища,

Изглоданный сухарь, мышей тюремных пища,

Сосуды глиняны с водой,

Все, все украшено тобой!..

Кто сердцем прав, того ты ввек не покидаешь:

За ним во все страны летаешь

И счастием даришь любимца своего.

Пусть миром позабыт! что нужды для него?

Но с ним задумчивость в день пасмурный: осенний,

На мирном ложе сна

В уединенной сени

Беседует одна.

О тайных слез неизъяснима сладость!

Что пред тобой сердец холодных радость,

Веселий шум и блеск честей

Тому, кто ничего не ищет под луною,

Тому, кто сопряжен душою

С могилою давно утраченных друзей!

Кто в жизни не любил,

Кто раз не забывался,

Любя, мечтам не предавался,

И счастья в них не находил?

Кто в час глубокой ночи,

Когда невольно сон смыкает томны очи,

Всю сладость не вкусил обманчивой Мечты?

Теперь, любовник, ты

На ложе роскоши, с подругой боязливой,

Ей шепчешь о любви и пламенной рукой

Снимаешь со груди ее покров стыдливой;

Теперь блаженствуешь, и счастлив ты — Мечтой!

Ночь сладострастия тебе дает призраки,

И нектаром любви кропит ленивы маки.

Мечтание — душа поэтов и стихов.

И едкость сильная веков

Не может прелестей лишить Анакреона:

Любовь еще горит во пламенных мечтах

Любовницы Фаона;

А ты, лежащий на цветах

Меж нимф и сельских граций,

Певец веселия, Гораций!

Ты сладостно мечтал,

Мечтал среди пиров и шумных и веселых

И смерть угрюмую цветами увенчал!

Как часто в Тибуре, в сих рощах устарелых,

На скате бархатных лугов,

В счастливом Тибуре, в твоем уединенье,

Ты ждал Глицерию, и в сладостном забвенье,

Томимый негою на ложе из цветов,

При воскурении мастик благоуханных,

При пляске нимф венчанных,

Сплетенных в хоровод,

При отдаленном шуме

В лугах журчащих вод,

Безмолвен в сладкой думе

Мечтал… и вдруг Мечтой

Восторжен сладострастной,

У ног Глицерии стыдливой и прекрасной

Победу пел любви

Над юностью беспечной,

И первый жар в крови,

И первый вздох сердечной.

Счастливец! Воспевал

Цитерские забавы

И все заботы славы

Ты ветрам отдавал!

Ужели в истинах печальных

Угрюмых стоиков и скучных мудрецов,

Сидящих в платьях погребальных

Между обломков и гробов,

Найдем мы жизни нашей сладость?

От них, я вижу, радость

Летит, как бабочка от терновых кустов,

Для них нет прелести и в прелестях природы;

Им девы не поют, сплетяся в хороводы;

Для них, как для слепцов,

Весна без радости и лето без цветов…

Увы! но с юностью исчезнут и мечтанья,

Исчезнут граций лобызанья,

Надежда изменит — и рой крылатых снов.

Увы! там нет уже цветов,

Где тусклый опытность светильник зажигает

И время старости могилу открывает.

Но ты — пребудь верна, живи еще со мной!

Ни свет, ни славы блеск пустой,

Ничто даров твоих для сердца не заменит!

Пусть дорого глупец сует блистанье ценит,

Лобзая прах златый у мраморных палат.

Но я и счастлив, и богат,

Когда снискал себе свободу и спокойство,

А от сует ушел забвения тропой!

Пусть будет навсегда со мной

Завидное поэтов свойство:

Блаженство находить в убожестве — Мечтой!

Их сердцу малость драгоценна.

Как пчелка медом отягчения,

Летает с травки на цветок,

Считая морем — ручеек;

Сидящих в платьях погребальных

Между обломков и гробов,

Так хижину свою поэт дворцом считает,

И счастлив — он мечтает!

Под тению черемухи млечной

И золотом блистающих акаций

Спешу восстановить олтарь и муз, и граций,

Сопутниц жизни молодой.

Спешу принесть цветы, и ульев сот янтарный,

И нежны первенцы полей:

Да будет сладок им сей дар любви моей

И гимн поэта благодарный!

Не злата молит он у жертвенника муз:

Они с фортуною не дружны.

Он стал на утесе; в лицо ему ветер суровый

Бросал, насмехаясь, колючими брызгами пены.

И вал возносился и рушился, белоголовый,

И море стучало у ног о гранитные стены.

Под ветром уклончивым парус скользил на просторе.

К Винландии внук его правил свой бег непреклонный,

И с каждым мгновеньем меж ними все ширилось море,

А голос морской разносился, как вопль похоронный.

Там, там, за простором воды неисчерпно-обильной,

Где Скрелингов остров, вновь грянут губящие битвы,

Ему же коснеть безопасно под кровлей могильной

Да слушать, как женщины робко лепечут молитвы.

О, горе, кто видел, как дети детей уплывают

В страну, недоступную больше мечу и победам!

Кого и напевы военных рогов не сзывают,

Кто должен мириться со славой, уступленной дедам.

Хочу навсегда быть желанным и сильным для боя,

Чтоб не были тяжки гранитные, косные стены,

Когда уплывает корабль среди шума и воя

И ветер в лицо нам швыряется брызгами пены.

Скрылся в налете тумана Скрелингов остров, земля;

Дрожью святой Океана зыблется дрожь корабля.

Море, и небо, и море — к Северу путь без границ;

Дико звучат на просторе крики чудовищных птиц.

Медленно ходят по воле первые дерзкие льды.—

Викингам любо раздолье, дали холодной воды.

Любит безвестности Эрик, далью захвачен варяг

(Где-нибудь выглянет берег, где-нибудь встретится враг!)

Знает он все побережья, всюду рубиться был рад:

С Русью ходил в Обонежье, плавал по рекам в Царь-град,

Грабил соборы Севильи, видел останки Афин…

Парус, развейся, как крылья! челн, полети, как дельфин!

Анунд, скиталец угрюмый, смотрит на зыби зыбей.

Вольно ширяется дума в волнах, как птица морей.

Истинный викинг ни ночи в хижине дымной не спит,

Истинный викинг не хочет на ночь повесить свой щит;

Пенистый рог не веселье пить среди женщин и дев;

В челнах — всегда новоселье, в волнах — не молкнет напев.

Горм распахнул свою шубу, вновь он доволен судьбой:

Скоро заслышит он трубы, трубы, зовущие в бой.

Выйдет старик, как берсеркер, душу потешит в бою…

Дуй, куда вздумаешь, ветер! мчи, куда хочешь, ладьи!

С кем бы ни бой, что за дело! Горм жаждет биться сплеча!

Страшно в жилище у Гелы, жданная смерть — от меча.

К Северу взором прикован, Свен не уйдет от руля.

Зовом мечты зачарован, правит он бег корабля.

Скоро во мраке засветит полночи чара — Звезда;

Свен, весь дрожа, ей ответит, верен он ей навсегда.

Товарищам лучшая доля — битвы и крики врагов,

Но властная воля стремит их в области ночи и льдов.

Затмился налетом тумана Скрелингов остров, земля;

Дрожью святой Океана зыблется дрожь корабля.

Пышны северные зимы, шестимесячные ночи!

Льды застыли, недвижимы, в бахроме из снежных клочий.

Волны дерзкие не встанут, гребни их в снегу затихли,

Ураган морской, обманут, обо льды стучится в вихре.

Чаще царствует молчанье, сон в торжественной пустыне;

Мир без грез, без содроганья, в полутьме немеет, стынет.

Совершая путь урочный, круг вокруг Царицы Ночи,

Звезд девичник непорочный водит пламенные очи.

Им во льдах зеркальных снятся — двойники, земные сестры,

На снегах они дробятся, словно луч цветной и пестрый.

Ослепляя блеском горы, между них в потоке звездном,

Вдруг спадают метеоры, торопясь от бездны к безднам.

Часто, звездный блеск смиряя, расстилаясь, будто знамя,

В небе с края и до края пламя движется столбами.

Нет им грани, очертанья: в смене рдяных освещений

Царь полярного сиянья гонит сумрачные тени,

Создает деревья, травы, высылает птиц чудесных, —

Сам смеется на забавы, — царь в безвестностях небесных.

А когда застонет буря, снег подымется, как тучи;

Брови белые нахмуря. Один ринется могучий.

Дев-валькирий вереницы заторопят черных коней,

Будут крики без границы, будет стук мечей о брони,

Будет скачка, пляска, бубны, будет бой в безумном вое.

Из могил на голос трубный встанут древние герои.

Пышны северные зимы, хороши морозом жгучим!

Дни проходят, словно дымы, дни подобны снежным тучам.

Поспешай на быстрых лыжах, взор вперяя в след олений,

Жди моржей космато-рыжих, бей раскидистых тюленей,

Встреть уверенной острогой хмурых медленных медведей, —

Смейся, смейся над тревогой, в песнях думай о победе!

Пышны северные зимы, образ будущей Валгаллы!

Дни проходят, словно дымы, время вечность оковала.

В этом море кто так щедро

Сев утесов разбросал,

Кто провел проливы в недра

Вековечных скал?

Кто, художник, словом дивным

Возрастил угрюмый бор

По извивам непрерывным

Матовых озер?

Кто в безлунной мгле столетий,

Как в родной и верный дом,

Вел народ на камни эти

Роковым путем?

Кто, под вопли вьюги снежной,

Под упорный зов зыбей,

Сохранил сурово-нежный

Говор древних дней?

В час раздумий, в час мечтаний,

В тихий отдых от забот,

В свете северных сияний,

У мятежных вод,

Кто-то создал эту сказку

Про озера и гранит,

И в дали веков развязку

Вымысла таит!

Снова долгий тихий вечер.

Снова море, снова скалы.

Снова солнце искры мечет

Над волной роскошно-алой.

И не зная, здесь я, нет ли,

Чем дышу — мечтой иль горем, —

Запад гаснет, пышно-светел,

Над безумно светлым морем.

Им не слышен, — им, бесстрастным, —

Шепот страсти, ропот гнева.

Небо хочет быть прекрасным.

Море хочет быть — как небо!

Волны быстро нижут кольца,

Кольца рдяного заката…

Сердце! сердце! успокойся:

Все — навек, все — без возврата!

Старый Висби! старый Висби!

Как твоих руин понятны —

Скорбь о годах, что погибли,

Сны о были невозвратной!

Снится им былая слава,

В море синем город белый,

Многошумный, многоглавый,

Полный смехом, полный делом;

Снится — в гавани просторной

Флот, который в мире славен,

Паруса из Риги, Кельна,

С русских, английских окраин;

Снится звон веселый в праздник,

Звон двенадцати соборов,

Девы — всех цветков нарядней,

Площадь, шумная народом.

Жизнью новой, незнакомой

Не встревожить нам руины!

Им виденья грустной дремы

Сохранили мир старинный.

С ними те же кругозоры,

И все то же море к стенам

Стелет синие уборы

С кружевами белой пены.

Упорный, упрямый, угрюмый,

Под соснами взросший народ!

Их шум подсказал тебе думы,

Их шум в твоих песнях живет.

Спокойный, суровый, могучий,

Как древний родимый гранит!

Твой дух, словно зимние тучи,

Не громы, но вьюги таит.

Меж камней, то мшистых, то голых,

Взлюбил ты прозрачность озер:

Ты вскормлен в работах тяжелых,

Но кроток и ясен твой взор.

Весь цельный, как камень огромный,

Единою грудью дыша,—

Дорогой жестокой и темной

Ты шел, сквозь века, не спеша;

Но песни свои, как святыни,

Хранил — и певучий язык,

И миру являешь ты ныне

Все тот же, все прежний свой лик.

В нужде и в труде терпеливый, —

Моряк, земледел, дровосек,—

На камнях взлелеял ты нивы,

Вражду одолел своих рек;

С природой борясь, крепкогрудый,

Все трудности встретить готов, —

Воздвиг на гранитах причуды

Суровых своих городов.

И рифмы, и кисти, и струны

Теперь покорились тебе.

Ты, смелый, ты, мощный, ты, юный,

Бросаешь свой вызов судьбе.

Стой твердо, народ непреклонный!

Недаром меж скал ты возрос:

Ты мало ли грудью стесненной

Метелей неистовых снес!

Стой твердо! Кто с гневом природы

Веками бороться умел, —

Тот выживет трудные годы,

Тот выйдет из всякой невзгоды,

Как прежде, и силен и цел!

Кипит, шумит. Она — все та же,

Ее не изменился дух!

Гранитам, дремлющим на страже,

Она ревет проклятья вслух.

И, глыбы вод своих бросая

Во глубь, бела и вспенена,

От края камней и до края,

Одно стремление она.

Что здесь? Драконов древних гривы?

Бизонов бешеных стада?

Твой грозный гул, твои извивы

Летят, все те же, сквозь года.

Неукротимость, неизменность,

Желанье сокрушить свой плен

Горят сквозь зыбкую мгновенность

Венчанных радугами пен!

Кипи, шуми, стремись мятежней,

Гуди, седой водоворот,

Дай верить, что я тоже прежний

Стою над распрей прежних вод!

Белея, ночь приникла к яхте,

Легла на сосны пеленой…

Отава, Пейва, Укко, Ахти,

Не ваши ль тени предо мной?

Есть след ноги на камне старом,

Что рядом спит над гладью вод.

Туони! ты лихим ударом

Его отбросил от ворот!

Бывало, в грозные хавтаймы,

Неся гранитные шары,

Сюда, на тихий берег Саймы,

Вы все сходились для игры.

Где ныне косо частоколом

Вдали обведены поля,

Под вашим божеским футболом

Дрожала древняя земля,

И где теперь суровый шкипер

Фарватер ищет между скал,

Когда-то Юмала-голкипер

Лицо от пота омывал.

Былые матчи позабыты,

И вы — лишь тени в белой мгле, —

Но тяжкие мячи — граниты

Лежат в воде и на земле.

Над морем, где древние фризы,

Готовя отважный поход,

Пускались в туман серо-сизый

По гребням озлобленных вод, —

Над морем, что, словно гигантский

Титанами вырытый ров,

Отрезало берег британский

От нижнегерманских лугов, —

Бреду я, в томленьи счастливом

Неясно-ласкающих дум,

По отмели, вскрытой отливом,

Под смутно-размеренный шум.

Волна набегает, узорно

Извивами чертит песок

И снова отходит покорно,

Горсть раковин бросив у ног;

Летит красноклювая птица,

Глядя на меня без вражды,

И чаек морских вереница

Присела у самой воды;

Вдали, как на старой гравюре,

В тумане уходит из глаз,

Привыкший к просторам и к буре,

Широкий рыбацкий баркас…

Поют океанские струны

Напевы неведомых лет,

И слушают серые дюны

Любовно-суровый привет.

И кажутся сердцу знакомы

И эти напевы тоски,

И пенные эти изломы,

И влажные эти пески,

И этот туман серо-сизый

Над взрытыми далями вод…

Не с вами ли, древние фризы,

Пускался я в дерзкий поход?

Баю, баюшки, баю,

Спи, дитя, усни, баю.

Баю дитятке пою,

В санки сна его кладу.

Сон, приди, возьми его,

Сон, бери, клади его

В золотые свои санки,

Во серебряные санки!

Посади дитя во санки,

В свои праздничные санки,

Медным полем покати

По свинцовому пути.

Дорогого повези,

Золотого проводи

На серебряную гору,

На вершину золотую,

В златолиственный ивняк,

В златолистый березняк,

Где кукушки золотые,

Где серебряные птицы.

Коль пришел бы мой желанный,

Мой знакомый, долгожданный,

За версту пойду навстречу,

Побегу и за две — встречу,

Загородку отворить,

Новый мостик подложить.

Протяну ему я руку,

Хоть бы он держал гадюку,

Зацелую не в черед,

Будь хоть в волчьей крови рот,

Охвачу руками шею,

Хоть бы смерть была за нею,

Да и сяду с ним рядком,

Будь хоть всё в крови кругом!

Иду я с тихой думою

По дюнам золотым,

Где волны песнь угрюмую

Поют камням седым,

Где мох бледно-зелеными

Узорами лежит,

И красными колоннами

Сосновый лес горит.

И севера сурового

Печальные цветы,

Там вереска лилового

Раскинулись кусты.

Люблю я эту странную

Немую красоту,

Как милую, туманную

И грустную мечту!..

И песню я угрюмую

Холодных волн люблю,

И морю с тихой думою

Несу печаль мою…

Мой замок стоит на утесе крутом

В далеких, туманных горах,

Его я воздвигнул во мраке ночном,

С проклятьем на бледных устах.

В том замке высоком никто не живет,

Лишь я его гордый король,

Да ночью спускается с диких высот

Жестокий, насмешливый тролль.

На дальнем утесе, труслив и смешон,

Он держит коварную речь,

Но чует, что меч для него припасен,

Не знающий жалости меч.

Однажды сидел я в порфире златой,

Горел мой алмазный венец —

И в дверь постучался певец молодой,

Бездомный, бродячий певец.

Для всех, кто отвагой и силой богат,

Отворены двери дворца;

В пурпуровой зале я слушать был рад

Безумные речи певца.

С красивою арфой он стал недвижим,

Он звякнул дрожащей струной,

И дико промчалась по залам моим

Гармония песни больной.

«Я шел один в ночи беззвездной

В горах с уступа на уступ

И увидал над мрачной бездной,

Как мрамор белый, женский труп.

Влачились змеи по уступам,

Угрюмый рос чертополох,

И над красивым женским трупом

Бродил безумный скоморох.

И, смерти дивный сон тревожа,

Он бубен потрясал в руке,

Над миром девственного ложа

Плясал в дурацком колпаке.

Едва звенели колокольца,

Не отдаваяся в горах,

Дешевые сверкали кольца

На узких, сморщенных руках.

Он хохотал, смешной, беззубый,

Скача по сумрачным холмам,

И прижимал больные губы

К холодным девичьим губам.

И я ушел, унес вопросы,

Смущая ими божество,

Но выше этого утеса

Не видел в мире ничего».

Я долее слушать безумца не мог,

Я поднял сверкающий меч,

Певцу подарил я кровавый цветок

В награду за дерзкую речь.

Цветок зазиял на высокой груди,

Красиво горящий багрец…

«Безумный певец, ты мне страшен, уйди».

Но мертвенно бледен певец.

Порвалися струны, протяжно звеня,

Как арфу его я разбил,

За то, что он плакать заставил меня,

Властителя гордых могил.

Как прежде, в туманах не видно луча,

Как прежде, скитается тролль,

Он, бедный, не знает, бояся меча,

Что властный рыдает король.

По-прежнему тих одинокий дворец,

В нем трое, в нем трое всего:

Печальный король, и убитый певец,

И дикая песня его.

Кричит победно морская птица

Над вольной зыбью волны фиорда,

К каким пределам она стремится?

О чем ликует она так гордо?

Холодный ветер, седая сага

Так властно смотрят из звонкой песни,

И в лунной грезе морская влага

Еще прозрачней, еще чудесней.

Родятся замки из грезы лунной,

В высоких замках тоскуют девы,

Златые арфы так многострунны

И так маняще звучат напевы.

Но дальше песня меня уносит,

Я всей вселенной увижу звенья,

Мое стремленье иного просит,

Иных жемчужин, иных каменьев.

Я вижу праздник веселый, шумный,

В густых дубравах ликует эхо,

И ты приходишь мечтой бездумной,

Звеня восторгом, пылая смехом.

А на высотах, столь совершенных,

Где чистых лилий сверкают слезы,

Я вижу страстных среди блаженных,

На горном снеге алеют розы.

И где-то светит мне образ бледный,

Всегда печальный, всегда безмолвный…

…Но только чайка кричит победно

И гордо плещут седые волны.

По небу бродили свинцовые, тяжкие тучи,

Меж них багровела луна, как смертельная рана.

Зеленого Эрина воин, Кухулин могучий

Упал под мечом короля океана, Сварана.

Зловеще рыдали сивиллы седой заклинанья,

Вспененное море вставало и вновь опадало,

И встретил Сваран исступленный, в грозе ликованья,

Героя героев, владыку пустыни, Фингала.

Схватились и ходят, скользя на росистых утесах,

Друг другу ломая медвежьи упругие спины,

И слушают вести от ветров протяжноголосых

О битве великой в великом испуге равнины.

Когда я устану от ласковых слов и объятий,

Когда я устану от мыслей и дел повседневных,

Я слышу, как воздух трепещет от грозных проклятий,

Я вижу на холме героев суровых и гневных.

Когда зарыдала страна под немилостью Божьей

И варвары в город вошли молчаливой толпою,

На площади людной царица поставила ложе,

Суровых врагов ожидала царица нагою.

Трубили герольды. По ветру стремились знамена,

Как листья осенние, прелые, бурые листья.

Роскошные груды восточных шелков и виссона

С краев украшали литые из золота кисти.

Царица была — как пантера суровых безлюдий,

С глазами — провалами темного, дикого счастья.

Под сеткой жемчужной вздымались дрожащие груди,

На смуглых руках и ногах трепетали запястья.

И зов ее мчался, как звоны серебряной лютни:

«Спешите, герои, несущие луки и пращи!

Нигде, никогда не найти вам жены бесприютней,

Чьи жалкие стоны вам будут желанней и слаще.

Спешите, герои, окованы медью и сталью,

Пусть в бедное тело вопьются свирепые гвозди,

И бешенством ваши нальются сердца и печалью

И будут красней виноградных пурпуровых гроздий.

Давно я ждала вас, могучие, грубые люди,

Мечтала, любуясь на зарево ваших становищ.

Идите ж, терзайте для муки расцветшие груди,

Герольд протрубит — не щадите заветных сокровищ».

Серебряный рог, изукрашенный костью слоновьей,

На бронзовом блюде рабы протянули герольду,

Но варвары севера хмурили гордые брови,

Они вспоминали скитанья по снегу и по льду.

Они вспоминали холодное небо и дюны,

В зеленых трущобах веселые щебеты птичьи,

И царственно синие женские взоры… и струны,

Которыми скальды гремели о женском величьи.

Кипела, сверкала народом широкая площадь,

И южное небо раскрыло свой огненный веер,

Но хмурый начальник сдержал опененную лошадь,

С надменной усмешкой войска повернул он на север.

На полярных морях и на южных,

По изгибам зеленых зыбей,

Меж базальтовых скал и жемчужных

Шелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны —

Открыватели новых земель,

Для кого не страшны ураганы,

Кто изведал мальстремы и мель.

Чья не пылью затерянных хартий —

Солью моря пропитана грудь,

Кто иглой на разорванной карте

Отмечает свой дерзостный путь

И, взойдя на трепещущий мостик,

Вспоминает покинутый порт,

Отряхая ударами трости

Клочья пены с высоких ботфорт,

Или, бунт на борту обнаружив,

Из-за пояса рвет пистолет,

Так что сыпется золото с кружев,

С розоватых брабантских манжет.

Пусть безумствует море и хлещет,

Гребни волн поднялись в небеса —

Ни один пред грозой не трепещет,

Ни один не свернет паруса.

Разве трусам даны эти руки,

Этот острый, уверенный взгляд,

Что умеет на вражьи фелуки

Неожиданно бросить фрегат,

Меткой пулей, острогой железной

Настигать исполинских китов

И приметить в ночи многозвездной

Охранительный свет маяков?

Вы все, паладины Зеленого Храма,

Над пасмурным морем следившие румб,

Гонзальво и Кук, Лаперуз и де Гама,

Мечтатель и царь, генуэзец Колумб!

Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий,

Синдбад-Мореход и могучий Улисс,

О ваших победах гремят в дифирамбе

Седые валы, набегая на мыс!

А вы, королевские псы, флибустьеры,

Хранившие золото в темном порту,

Скитальцы-арабы, искатели веры

И первые люди на первом плоту!

И все, кто дерзает, кто хочет, кто ищет,

Кому опостылели страны отцов,

Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,

Внимая заветам седых мудрецов!

Как странно, как сладко входить в ваши грезы,

Заветные ваши шептать имена

И вдруг догадаться, какие наркозы

Когда-то рождала для вас глубина!

И кажется: в мире, как прежде, есть страны,

Куда не ступала людская нога,

Где в солнечных рощах живут великаны

И светят в прозрачной воде жемчуга.

С деревьев стекают душистые смолы,

Узорные листья лепечут: «Скорей,

Здесь реют червонного золота пчелы,

Здесь розы краснее, чем пурпур царей!»

И карлики с птицами спорят за гнезда,

И нежен у девушек профиль лица…

Как будто не все пересчитаны звезды,

Как будто наш мир не открыт до конца!

Только глянет сквозь утесы

Королевский старый форт,

Как веселые матросы

Поспешат в знакомый порт.

Там, хватив в таверне сидру,

Речь ведет болтливый дед,

Что сразить морскую гидру

Может черный арбалет.

Темнокожие мулатки

И гадают, и поют,

И несется запах сладкий

От готовящихся блюд.

А в заплеванных тавернах

От заката до утра

Мечут ряд колод неверных

Завитые шулера.

Хорошо по докам порта

И слоняться, и лежать,

И с солдатами из форта

Ночью драки затевать.

Иль у знатных иностранок

Дерзко выклянчить два су,

Продавать им обезьянок

С медным обручем в носу.

А потом бледнеть от злости,

Амулет зажать в полу,

Все проигрывая в кости

На затоптанном полу.

Но смолкает зов дурмана,

Пьяных слов бессвязный лет,

Только рупор капитана

Их к отплытью призовет.

Но в мире есть иные области,

Луной мучительной томимы.

Для высшей силы, высшей доблести

Они навек недостижимы.

Там волны с блесками и всплесками

Непрекращаемого танца,

И там летит скачками резкими

Корабль Летучего Голландца.

Ни риф, ни мель ему не встретятся,

Но, знак печали и несчастий,

Огни святого Эльма светятся,

Усеяв борт его и снасти.

Сам капитан, скользя над бездною,

За шляпу держится рукою.

Окровавленной, но железною

В штурвал вцепляется — другою.

Как смерть, бледны его товарищи,

У всех одна и та же дума.

Так смотрят трупы на пожарище,

Невыразимо и угрюмо.

И если в час прозрачный, утренний

Пловцы в морях его встречали,

Их вечно мучил голос внутренний

Слепым предвестием печали.

Ватаге буйной и воинственной

Так много сложено историй,

Но всех страшней и всех таинственней

Для смелых ценителей моря —

О том, что где-то есть окраина —

Туда, за тропик Козерога! —

Где капитана с ликом Каина

Легла ужасная дорога.

Страна живительной прохлады

Лесов и гор гудящих, где

Всклокоченные водопады

Ревут, как будто быть беде;

Для нас священная навеки

Страна, ты помнишь ли, скажи,

Тот день, как из Варягов в Греки

Пошли суровые мужи?

Ответь, ужели так и надо,

Чтоб был, свидетель злых обид,

У золотых ворот Царьграда

Забыт Олегов медный щит?

Чтобы в томительные бреды

Опять поникла, как вчера,

Для славы, силы и победы

Тобой подъятая сестра?

И неужель твой ветер свежий

Вотще нам в уши сладко выл,

К Руси славянской, печенежьей

Вотще твой Рюрик приходил?

Я ничего не понимаю, горы:

Ваш гимн поет кощунство иль псалом,

И вы, смотрясь в холодные озера,

Молитвой заняты иль колдовством?

Здесь с криками чудовищных глумлений,

Как сатана на огненном коне,

Пер Гюнт летал на бешеном олене

По самой неприступной крутизне.

И, царств земных непризнанный наследник,

Единый побежденный до конца,

Не здесь ли Бранд, суровый проповедник,

Сдвигал лавины именем Творца?

А вечный снег и синяя, как чаша

Сапфирная, сокровищница льда!

Страшна земля, такая же, как наша,

Но не рождающая никогда.

И дивны эти неземные лица,

Чьи кудри — снег, чьи очи — дыры в ад,

С чьих щек, изрытых бурями, струится,

Как борода седая, водопад.

О да, мы из расы

Завоевателей древних,

Взносивших над Северным морем

Широкий крашеный парус

И прыгавших с длинных стругов

На плоский берег нормандский —

В пределы старинных княжеств

Пожары вносить и смерть.

Уже не одно столетье

Вот так мы бродим по миру,

Мы бродим и трубим в трубы,

Мы бродим и бьем в барабаны:

— Не нужны ли крепкие руки,

Не нужно ли твердое сердце

И красная кровь не нужна ли

Республике иль королю? —

Эй, мальчик, неси нам

Вина скорее,

Малаги, портвейну,

А главное — виски!

Ну, что там такое:

Подводная лодка,

Плавучая мина?

На это есть моряки!

О да, мы из расы

Завоевателей древних,

Которым вечно скитаться,

Срываться с высоких башен,

Тонуть в седых океанах

И буйной кровью своею

Поить ненасытных пьяниц —

Железо, сталь и свинец.

Но все-таки песни слагают

Поэты на разных наречьях,

И западных, и восточных,

Но все-таки молят монахи

В Мадриде и на Афоне,

Как свечи горя перед Богом,

Но все-таки женщины грезят —

О нас, и только о нас.

Зачем он мне снился, смятенный, нестройный,

Рожденный из глуби не наших времен,

Тот сон о Стокгольме, такой беспокойный,

Такой уж почти и не радостный сон…

Быть может, был праздник, не знаю наверно,

Но только все колокол, колокол звал;

Как мощный орган, потрясенный безмерно,

Весь город молился, гудел, грохотал.

Стоял на горе я, как будто народу

О чем-то хотел проповедовать я,

И видел прозрачную тихую воду,

Окрестные рощи, леса и поля.

«О Боже, — вскричал я в тревоге, — что, если

Страна эта истинно родина мне?

Не здесь ли любил я и умер не здесь ли,

В зеленой и солнечной этой стране?»

И понял, что я заблудился навеки

В слепых переходах пространств и времен,

А где-то струятся родимые реки,

К которым мне путь навсегда запрещен.

Эльга, Эльга! — звучало над полями,

Где ломали друг другу крестцы

С голубыми, свирепыми глазами

И жилистыми руками молодцы.

Ольга, Ольга! — вопили древляне

С волосами желтыми, как мед,

Выцарапывая в раскаленной бане

Окровавленными ногтями ход.

И за дальними морями чужими

Не уставала звенеть,

То же звонкое вызванивая имя,

Варяжская сталь в византийскую медь.

Все забыл я, что помнил ране,

Христианские имена,

И твое лишь имя, Ольга, для моей гортани

Слаще самого старого вина.

Год за годом все неизбежней

Запевают в крови века,

Опьянен я тяжестью прежней

Скандинавского костяка.

Древних ратей воин отсталый,

К этой жизни затая вражду,

Сумасшедших сводов Валгаллы,

Славных битв и пиров я жду.

Вижу череп с брагой хмельною,

Бычьи розовые хребты,

И валькирией надо мною,

Ольга, Ольга, кружишь ты.

Зачарованный викинг, я шел по земле,

Я в душе согласил жизнь потока и скал,

Я скрывался во мгле на моем корабле,

Ничего не просил, ничего не желал.

В ярком солнечном свете — надменный павлин,

В час ненастья — внезапно свирепый орел,

Я в тревоге пучин встретил остров ундин,

Я летучее счастье, блуждая, нашел.

Да, я знал, оно жило и пело давно,

В дикой буре его сохранилась печать,

И смеялось оно, опускаясь на дно,

Поднимаясь к лазури, смеялось опять.

Изумрудьем покрыло земные пути.

Зажигало лиловьем морскую волну…

Я не смел подойти и не мог отойти

И не в силах был словом порвать тишину.

Перед дружиной на коне

Гаральд, боец седой,

При свете полныя луны,

Въезжает в лес густой.

Отбиты вражьи знамена,

И веют и шумят,

И гулом песней боевых

Кругом холмы гудят.

Но что порхает по кустам?

Что зыблется в листах?

Что налетает с вышины

И плещется в волнах?

Что так ласкает, так манит?

Что нежною рукой

Снимает меч, с коня влечет

И тянет за собой?

То феи… в легкий хоровод —

Слетелись при луне.

Спасенья нет; уж все бойцы

В волшебной стороне.

Лишь он, бесстрашный вождь Гаральд,

Один не побежден:

В нетленный с ног до головы

Булат закован он.

Пропали спутники его;

Там брошен меч, там щит,

Там ржет осиротелый конь

И дико в лес бежит.

И едет, сумрачно-уныл,

Гаральд, боец седой,

При свете полныя луны

Один сквозь лес густой.

Но вот шумит, журчит ручей —

Гаральд с коня спрыгнул,

И снял он шлем и влаги им

Студеной зачерпнул.

Но только жажду утолил,

Вдруг обессилел он;

На камень сел, поник главой

И погрузился в сон.

И веки на утесе том,

Главу склоня, он спит:

Седые кудри, борода;

У ног копье и щит.

Когда ж гроза, и молний блеск,

И лес ревет густой,—

Сквозь сон хватается за меч

Гаральд, боец седой.

«Споет ли мне песню веселую скальд?»—

Спросил, озираясь, могучий Освальд.

И скальд выступает на царскую речь.

Под мышкою арфа, на поясе меч.

«Три песни я знаю: в одной старина!

Тобою, могучий, забыта она;

Ты сам ее в лесе дремучем сложил;

Та песня: отца моего ты убил.

Есть песня другая: ужасна она;

И мною под бурей ночной сложена;

Пою ее ранней и поздней порой;

И песня та: бейся, убийца, со мной!»

Он в сторону арфу, и меч наголо;

И бешенство грозные лица зажгло;

Запрыгали искры по звонким мечам—

И рухнул Освальд — голова пополам.

«Раздайся ж, последняя песня моя;

Ту песню и утром и вечером я

Греметь не устану пред девой любви;

Та песня: убийца повержен в крови».

Покрыта таинств легкой сеткой,

Меж скал полуночной страны

Она являлася нередко

В года волшебной старины.

И финна дикие сыны

Ей храмины сооружали,

Как грозной дочери богов,

И скальды северных лесов

Ей вдохновенье посвящали.

Кто зрел ее, тот умирал.

И слух в угрюмой полуночи

Бродил, что будто как металл

Язвили голубые очи.

И только скальды лишь могли

Смотреть на деву издали.

Они платили песнопеньем

За пламенный восторга час,

И, пробужден немым виденьем,

Был строен их невнятный глас!..

Больное, тихое дитя

Сидит на береге, следя

Большими, умными глазами

За золотыми облаками…

Вкруг берег пуст — скала, песок…

Тростник, накиданный волною,

В поморье тянется каймою…

И так покой кругом глубок,

Так тих ребенок, что садится

Вблизи его на тростнике,

Играя, птичка; на песке

По мели рыбка серебрится…

К ним взор порою обратя,

Так улыбается дитя,

Глядит на них с таким участьем

И так сияет кротким счастьем,

Что если, бедный, промелькнет

Он на земле, как гость залетный,

И скоро в небе в сонм бесплотный

Господних ангелов войдет,

То там, меж них воспоминая

Свой берег, дикий и пустой,

«Прекрасна, — скажет, — жизнь земная!

Богат и весел край земной!»

О вечно ропщущий, угрюмый Океан!

С богами вечными когда-то в гордом споре

Цепями вечными окованный титан

И древнее свое один несущий горе!

Ты успокоился… надолго ли?.. О, миг —

И, грозный, вдруг опять подымется старик,

И, злобствуя на все — на солнце золотое,

На песни нереид, на звездный тихий свет,

На счастие, каким исполнился поэт,

Обретший свой покой в его святом покое, —

Ударит по волнам, кляня суровый рок

И грозно требуя в неистовой гордыне,

Чтобы не смел глядеть ни человек, ни бог,

Как горе он свое несет в своей пустыне…

Высоко, безмолвно

Над полем кровавым

Сияет луна;

Весь берег — далеко

Оружьем и храбрых

Телами покрыт!

Герои! Им слава

И в людях, и в небе

Почет у богов!

Вон — тень пролетает

По долам, по скалам,

На блеске морском:

То, светлые, мчатся

Валкирии-девы

С эфирных высот!

Одежд их уж слышен

И крыл лебединых

По воздуху свист,

Доспехов бряцанье,

Мечей ударенье

По звонким щитам,

И радостный оклик,

И бурные песни

Неистовых дев:

«В Валгаллу! В Валгаллу!

Один-Вседержитель

Уж пир зачинал!

От струнного звона,

От трубного звука

Чертоги дрожат!

И светочи жарко

Горят смоляные,

И пенится мед, —

В Валгаллу, герои!

Там вечная юность —

Ваш светлый удел,

Воздушные кони,

Одежды цветные,

Мечи и щиты,

Рабыни и жены,

И в пире с богами

Места на скамьях!»

Вдали, в долине, играют Грига.

В игранье Грига такая нега.

Вуалит негой фиордов сага.

Мир хочет мира, мир ищет бога.

О, сталь поляра! О, рыхлость юга!

Пук белых молний взметнула вьюга,

Со снежным полем слилась дорога.

Я слышу поступь мороза-мага;

Он весь из вьюги, он весь из снега.

В мотивах Грига — бессмертье мига.

Я — северянин, и фиорды

Норвежские — моя мечта,

Где мудро, просто, но и гордо

Живет Царица Красота.

Лилово-стальные заливы

В подковах озерносных гор;

В них зорь полярных переливы.

Меж сосен белой розы взор.

И синеглазые газели,

Чьи игры созерцает лось,

Устраивают карусели,

Где с серым синее слилось…

Там тишина невозмутима,

И только гордый орлий клич

Ласкает ухо пилигрима,

Способного его постичь…

Тяжелой поступью подходят гномы.

Все ближе. Здесь. Вот затихает топ

В причудливых узорах дальних троп

Лесов в горах, куда мечты влекомы.

Студеные в фиордах водоемы.

Глядят цветы глазами антилоп.

Чьи слезы капают ко мне на лоб?

Не знаю чьи, но как они знакомы!

Прозрачно капли отбивают дробь.

В них серебристо-радостная скорбь.

А капли прядают и замерзают.

Сверкает в ледяных сосульках звук.

Сосулька сверху падает на луг.

Меж пальцев пастуха певуче тает.

Где ни взглянешь, — всюду камни

Только камни да сосна…

Отчего же так близка мне

Эта бедная страна?

Здесь с природой в вечном споре

Человека дух растет

И с бушующего моря

Небесам свой вызов шлет.

И средь смутных очертаний

Этих каменных высот

В блеске северных сияний

К царству духов виден вход.

Знать, недаром из Кашмира

И с полуденных морей

В этот край с начала мира

Шли толпы богатырей.

Вся ты закуталась шубой пушистой,

В сне безмятежном, затихнув, лежишь.

Веет не смертью здесь воздух лучистый,

Эта прозрачная, белая тишь.

В невозмутимом покое глубоком,

Нет, не напрасно тебя я искал.

Образ твой тот же пред внутренним оком,

Фея — владычица сосен и скал!

Ты непорочна, как снег за горами,

Ты многодумна, как зимняя ночь,

Вся ты в лучах, как полярное пламя,

Темного хаоса светлая дочь!

Хладен, светел,

День проснулся —

Ранний петел

Встрепенулся,—

Дружина, воспрянь!

Вставайте, о други!

Бодрей, бодрей

На пир мечей,

На брань!..

Пред нами наш вождь!

Мужайтесь, о други,

И вслед за могучим

Ударим грозой!..

Вихрем помчимся

Сквозь тучи и гром

К солнцу победы

Вслед за орлом!..

Где битва мрачнее, воители чаще,

Где срослися щиты, где сплелися мечи,

Туда он ударит — перун вседробящий —

И след огнезвездный и кровью горящий

Пророет дружине в железной ночи.

За ним, за ним — в ряды врагов,

Смелей, друзья, за ним!..

Как груды скал, как море льдов —

Прорвем их и стесним!..

Хладен, светел,

День проснулся —

Ранний петел

Встрепенулся,—

Дружина, воспрянь!..

Не кубок кипящий душистого меда

Румяное утро героям вручит;

Не сладостных жен любовь и беседа

Вам душу согреет и жизнь оживит;

Но вас, обновленных прохладою сна, —

Кровавые битвы подымет волна!..

Дружина, воспрянь!..

Смерть иль победа!..

На брань!..

И море и буря качали наш челн;

Я, сонный, был предан всей прихоти волн.

Две беспредельности были во мне,

И мной своевольно играли оне.

Вкруг меня, как кимвалы, звучали скалы,

Окликалися ветры и пели валы.

Я в хаосе звуков лежал оглушен,

Но над хаосом звуков носился мой сон.

Болезненно-яркий, волшебно-немой,

Он веял легко над гремящею тьмой.

В лучах огневицы развил он свой мир —

Земля зеленела, светился эфир,

Сады-лабиринты, чертоги, столпы,

И сонмы кипели безмолвной толпы.

Я много узнал мне неведомых лиц,

Зрел тварей волшебных, таинственных птиц,

По высям творенья, как бог, я шагал,

И мир подо мною недвижный сиял.

Но все грезы насквозь, как волшебника вой,

Мне слышался грохот пучины морской,

И в тихую область видений и снов

Врывалася пена ревущих валов.

О арфа скальда! Долго ты спала

В тени, в пыли забытого угла;

Но лишь луны, очаровавшей мглу,

Лазурный свет блеснул в твоем углу,

Вдруг чудный звон затрепетал в струне,

Как бред души, встревоженной во сне.

Какой он жизнью на тебя дохнул?

Иль старину тебе он вспомянул —

Как по ночам здесь сладострастных дев

Давно минувший вторился напев,

Иль в сих цветущих и поднесь садах

Их легких ног скользил незримый шаг?

Надежда и любовь — все, все погибло!..

И сам я, бледный, обнаженный труп,

Изверженный сердитым морем,

Лежу на берегу,

На диком, голом берегу!..

Передо мной — пустыня водяная,

За мной лежат и горе и беда,

А надо мной бредут лениво тучи,

Уродливые дщери неба!

Они в туманные сосуды

Морскую черпают волну,

И с ношей вдаль, усталые, влекутся,

И снова выливают в море!..

Нерадостный и бесконечный труд!

И суетный, как жизнь моя!..

Волна шумит, морская птица стонет!

Минувшее повеяло мне в душу —

Былые сны, потухшие виденья

Мнительно-отрадные встают!

Живет на севере жена!

Прелестный образ, царственно-прекрасный!

Ее, как пальма, стройный стан

Обхвачен белой сладострастной тканью;

Кудрей роскошных темная волна,

Как ночь богов блаженных, льется

С увенчанной косами головы

И в легких кольцах тихо веет

Вкруг бледного, умильного лица,

И из умильно-бледного лица

Отверсто-пламенное око

Как черное сияет солнце!..

О черно-пламенное солнце,

О, сколько, сколько раз в лучах твоих

Я пил восторга дикий пламень,

И пил, и млел, и трепетал, —

И с кротостью небесно-голубиной

Твои уста улыбка обвевала,

И гордо-милые уста

Дышали тихими, как лунный свет, речами

И сладкими, как запах роз…

И дух во мне, оживши, воскрылялся

И к солнцу, как орел, парил!..

Молчите, птицы, не шумите, волны,

Все, все погибло — счастье и надежда,

Надежда и любовь!.. Я здесь один, —

На дикий брег заброшенный грозою,

Лежу простерт — и рдеющим лицом

Сырой песок морской пучины рою!