Время меча

Часть вторая. Дорога На Тургунай

Прошло три месяца с тех пор, как ханское посольство покинуло Тирлонд. Осень вступала в свои права; листва на деревьях пожелтела, и по ночам было холодно, но дни все еще стояли теплые и погожие — последняя агония умирающего лета. Сенсации и тайны конца весны уже во многом изгладились из памяти рядовых тарвилонцев и тирлондцев, привыкших жить сегодняшним днем. В начале лета, конечно, не было такого трактира, рынка, домика ремесленника или дворца вельможи, где не обсуждали бы свежие события. Внезапная смерть короля Гарлонга сама по себе вызвала много слухов; припоминали произошедшее до того покушение на его племянника, кто-то упомянул в этой связи и имя Урмаранда, хотя в этом не было логики — у Урмарандов не было причин мстить королевской семье Тирлонда. Когда же на похоронах короля обнаружилось отсутствие принца Вангейского, это придало разговорам новый импульс; кто-то кстати вспомнил и довольно-таки спешно покинувшее город тургунайское посольство, и дошедшие из окраинных городов слухи о том, что вдали от столицы посольство сопровождал необычно большой конвой. Но даже те, кто связал эти вещи воедино и сделал вывод, что принц Артен вместе с посольством отправился на восток, не шли дальше предположений о тайной дипломатической миссии (удивляясь, впрочем, что ее доверили столь молодому человеку). Большинству жителей Тирлонда, равно как и Роллендаля, слово «Зурбестан» не сказало бы ничего; остальные припомнили бы легенду о темных жрецах, поверженных благородными магами — защитниками мира (удивительно, что несмотря на резко изменившееся отношение к магии в эпоху ее падения, легенда сохранила прежнюю расстановку акцентов) — однако никому не пришло бы в голову связывать старинные байки с современными реалиями. Никому, кроме совсем уже небольшого круга лиц.

Время, однако, шло, а ничего нового не случалось, и разговоры постепенно утихли. В середине лета разразился мятеж в одной из стран на севере, потом дошли сведения о войне на западе — но все это было далеко и ни Тарвилона, ни Тирлонда не касалось. Сейчас горожан больше всего интересовал грядущий Праздник Урожая — праздник этот, по происхождению своему сельский, широко отмечался в столицах обоих королевств.

В один из таких осенних дней — вернее, в одну из ночей — Элина, как обычно, спала в своей комнате на втором этаже дома Айзендорга. Ей снился на редкость скучный сон — она сидела в комнате для занятий, и учитель обучал ее придворному этикету. За окном сияло солнце и пели птицы, но Элина вынуждена была сидеть и слушать учителя с его противным, приторным от вечного лицемерия голосом. При этом она понимала, что ей уже 16 и в посещении этих уроков нет никакой необходимости, однако почему-то не могла просто встать и уйти. От скуки она начала вслушиваться в бубнеж учителя и обнаружила, что тот повторяет одну и ту же фразу.

Внезапно все переменилось. Исчез учитель, исчезла классная комната, погасли краски дня. Элина видела внутренность полотняного шатра, освещенного тусклым светом масляной плошки. Какой-то человек спал на тюфяке, укрывшись одеялом; он отвернулся к стене, и Элина не видела его лица. С этой спокойной картиной контрастировали крики и звон оружия, доносившиеся снаружи — и становившиеся все ближе. Спящий беспокойно заворочался, и в тот же миг, откинув полог шатра, внутрь ворвался воин с мечом в одной руке и факелом другой. Всполохи и тени заметались по стенам шатра.

— Ваша светлость, измена!

Человек сел, откинув одеяло и, кажется, еще не вполне понимая, что происходит. Элина увидела, что это принц Артен. Солдат, разбудивший его, судя по всему, принадлежал к тирлондской гвардии.

— Что такое? — воскликнул принц, натягивая сапог. — Где Рандавани?

Совсем близко раздались воинственные вскрики, но их пресек старческий, но властный голос: «Стойте! Прекратите! « В следующий момент, путаясь в полах наскоро надетого халата, в шатер с необычной для его возраста прытью вбежал седобородый старик, в котором Элина узнала одного из послов, частого собеседника принца Артена. Двое следовавших за ним тургунайских солдат ощетинились мечами при виде тирлондского гвардейца.

— В чем дело, принц? — старик говорил не на языке Запада, но Элина каким-то образом его понимала. — Почему ваши люди убивают моих?

— То же самое я хотел бы выяснить у вас, — ответил Артен, заканчивая одеваться. Видно было, что он сильно испуган, но старается держать себя в руках.

— Хан не отдавал такого приказа. Кажется, здесь какая-то роковая ошибка. Мы должны немедленно прекратить это, — сказал Рандавани.

Принц недоверчиво смотрел на двух тургунайцев с обнаженными мечами. Рандавани обернулся к ним и отдал какую-то команду, которую Элина на сей раз не поняла. Те нехотя сунули оружие в ножны. Тогда Артен велел тирлондцу сделать то же самое.

Лязг оружия послышался совсем близко. «Принц, спаса… « — отчаянно крикнул кто-то снаружи, и крик оборвался хрипом. Несколько стальных клинков разом вспороли стены шатра. Солдаты, только что убравшие оружие, вновь схватились за рукояти мечей, но не успели их вытащить и тут же были зарублены. Ворвавшиеся в шатер — это были воины Востока — переступили через трупы и окружили Артена и Рандавани, держа наготове окровавленные мечи.

В этот момент Элина проснулась. Она сидела на постели, тяжело дыша, ее волосы слиплись. Девушка сунула руку под подушку и извлекла медальон с волосами Артена. Ей показалось, что от медальона исходит пульсирующее тепло.

Элина даже не пыталась убедить себя, что это всего лишь сон. Ее познаний в магии было вполне достаточно, чтобы понять — все увиденное произошло на самом деле. Где-то далеко на востоке в эти самые минуты Артен подвергался смертельной опасности. Может быть… уже был убит.

Элина действовала скорее автоматически, чем сознательно; ею все еще владели остатки магического транса. Она оделась, застегнула пояс с мечом, однако, натянув чулки, не стала сразу обувать сапоги, а взяла их в руку и на цыпочках сбежала по лестнице. Прошло совсем немного времени, и она уже колотила в дверь дома Зендергаста; весь путь она проделала бегом.

Маг не открывал очень долго; у Элины было время, чтобы прийти в себя окончательно и осознать, что глубокая ночь — не лучшее время для визитов. Однако она не отступилась от своего намерения и продолжала стучать.

Наконец Ральтиван отворил ей. Он был полностью одет, считая ниже своего достоинства появляться перед нарушителем спокойствия в затрапезном виде. Элина приготовилась выслушать его возмущенные реплики, однако Зендергаст уже и сам понял, что его не стали бы столь настойчиво поднимать с постели без серьезной на то причины.

— Что случилось? — только и спросил он.

Элина, все еще учащенно дыша после быстрого бега, в нескольких словах пересказала ему свой сон. Зендергаст нахмурился. Похоже, происходящее обеспокоило его не намного меньше, чем Элину.

— И вы хотите, чтобы я узнал побольше, — утвердительно сказал он.

— Да.

— Хорошо. Давайте медальон.

— Я думала, я сама с вашей помощью… как в прошлый раз…

— Нет. Теперь у нас есть волосы, и я могу получить сведения напрямую. Вы были бы только помехой.

Познания Элины в области магии позволяли ей в этом усомниться, однако она пожала плечами и протянула медальон. Зендергаст велел ей подождать, а сам удалился в ту комнату, которую использовал для колдовства в прошлый раз.

Он отсутствовал долго, не менее получаса. Элина уже совсем извелась, когда Ральтиван вернулся. В полумраке трудно было разглядеть выражение его лица.

— Они живы, — сказал он.

— Они? — Элина в эту минуту думала только об Артене.

— Принц и посол ир-Рандавани. Их взяли в плен.

— Кто?

— Нападавшие выглядят, как воины Тургуная, но при этом тургунайцы, защищавшие экспедицию, перебиты, также как и тирлондские солдаты. Похоже, что многие из них убивали друг друга, сбитые с толку напавшими. Трудно сказать, что произошло. Возможно, какой-то заговор, может быть, переворот в самом ханстве.

— Где теперь принц?

— Пока что пленников куда-то везут. Но если их и запрут в какой-нибудь темнице, на таком расстоянии ничего нельзя сказать определенно. Знаю лишь, что экспедиция не успела достичь своей цели. Вам надо отправляться в Тургунай, на месте вы уже сможете отыскать их с помощью медальона и того, чему я вас когда-то учил, — маг говорил об этом, словно о самоочевидном и давно принятом решении, и Элина тоже восприняла это, как само собой разумеющееся.

— Вы можете узнать что-то еще?

— Увы, — развел руками Зендергаст.

— Ну что ж, спасибо. Простите, что разбудила среди ночи, — вспомнила о вежливости Элина. — Где мой медальон?

— Вот он, графиня. И я хочу попросить вас о том же, о чем вы просили принца: ваши волосы…

— Конечно. Мне следовало самой об этом подумать. Будет лучше, если кто-то в Роллендале сможет получить весть обо мне, — здравый смысл дочери Айзендорга оказался сильнее гордыни, нашептывавшей, что настоящие герои со всем справляются в одиночку.

Зендергасту тоже не понадобилось долго искать ножницы.

— Как жаль, что таким способом нельзя поддерживать нормальную двустороннюю связь, — вздохнула Элина, глядя, как маг убирает отстриженную прядь.

— Эпоха цивилизации кончилась, графиня, — назидательно изрек Ральтиван в своей обычной манере. — Во времена варварства даже и односторонняя связь возможна лишь от случая к случаю.

— Не говорите никому раньше времени, — попросила девушка. — Я оставлю отцу письмо.

— Об этом не беспокойтесь. Но не спешите, подготовьтесь к путешествию как следует. Ваш отец — не единственный человек, который не хочет, чтобы с вами случилась беда.

Вероятно, это было максимальное проявление теплых чувств, которое Зендергаст мог себе позволить.

Элина вернулась домой, разделась и легла, по-прежнему не потревожив сон графа Айзердорга. Медальон она уже не стала снимать с шеи. Ей не пришло в голову заглянуть внутрь — а если бы она это и сделала, то вряд ли заметила бы, что волос стало меньше.

Следующие два дня ушли у нее на подготовку к пути. Элина заново наточила оружие — свой меч и два кинжала, прикупила в лавке коекакую походную утварь, уложила теплые вещи и запасную пару сапог; не забыты были также перевязочный материал и снадобья, полезные для заживления ран. В одежду она зашила некоторое количество золотых и серебряных монет, справедливо полагая, что так они будут сохраннее, чем в кошельке. У нее не было проблемы с добыванием денег: граф приучил свою дочь относиться к финансам без расточительства, а потому спокойно доверял ей ключ от ларца. Элина чувствовала, что на сей раз не вполне оправдывает доверие, и это беспокоило ее едва ли не сильнее, чем все опасности предстоящего путешествия.

А меж тем, несмотря на тщательную подготовку, ее затея была безумной авантюрой. Она отправлялась одна на другой конец континента (что для времени меча было равносильно краю света), ее путь лежал через неведомые и, вероятно, дикие земли, притом часть этого пути предстояло проделать зимой; но даже добравшись благополучно, что она собиралась делать дальше? Она оказалась бы в стране, языка и обычаев которой не знала, в стране, где выглядела бы чужой даже внешне, ибо не принадлежала к восточной расе; и в таких условиях она собиралась в одиночку найти и освободить важных, несомненно хорошо охраняемых пленников?

Нельзя сказать, чтобы Элина совсем этого не понимала. Но… человеческая логика отличается от математической. Элина первую половину жизни провела в действующей армии (точнее, в армиях разных стран), с малых лет привыкнув к тяготам походной жизни; она воспитывалась на легендах о подвигах многочисленных героев, свершавших в одиночку куда более внушительные деяния, чем то, что задумала Элина. Одним их этих героев был ее отец, вырастивший ее настоящим бойцом. Однако все эти прославленные личности, как реальные, так и (как догадывалась Элина) вымышленные, были мужчинами. Все до одного. И эту несправедливость следовало исправить.

Вечером накануне отъезда Элина старалась казаться особенно веселой, дабы граф ничего не заподозрил; однако на душе у нее скребли кошки. Мысли о грядущем приключении вызывали у нее не страх, а сладкое замирание в животе; однако она понимала, что через несколько часов расстанется с отцом на много месяцев, и что того, в свою очередь, ждет далеко не лучшее утро в его жизни. Понимала она, что будет скучать и по другим роллендальцам, от королевы до старого Ральтивана. Однако эти мысли не могли поколебать ее решимость; в конце концов, друг ее детства находился в плену на чужбине, возможно, сама жизнь его была в опасности — и кому, как не ей, было спасать его?

Девушка (как, впрочем, и юноша), получившая менее героическое воспитание, несомненно, поняла бы свой долг совершенно по-иному, поставив в известность тирлондский двор и доверив, таким образом, спасение принца официальным структурам. Элина была достаточно рассудительна, чтобы не отвергнуть этот путь категорически, но ограничилась тем, что подробно описала свое видение в письме отцу, решив, что более опытный в политических делах граф сам решит, что с этим делать. Элина, впрочем, не без оснований опасалась, что новый тирлондский монарх не примет реальных мер, во всяком случае, незамедлительно: давно прошли времена, когда магическим озарениям верили больше, чем официальным бумагам с печатью.

За час до рассвета Элина, в последний раз постояв перед дверью спальни своего отца, тихо спустилась по лестнице и выскользнула из дома. Она вывела лошадь из графской конюшни, навьючила поклажу и поехала по пустынным улицам в сторону Восточных ворот.

Удивительное дело, но к полудню о поступке Элины знал уже весь город. Непонятно, кто распустил этот слух — уж конечно не прочитавший письмо Айзендорг; стражники же у ворот, пропустившие Элину, не могли знать, куда она направляется. Тем не менее в скором времени уже повсюду говорили, что дочь графа Айзендорга, тайно покинув родительский дом, одна отправилась на восток выручать из беды тирлондского принца.

Как бы ни относился к случившемуся Айзендорг, дело касалось не только его, ибо проливало свет на судьбу тирлондско-тургунайской экспедиции, а значит, являлось вопросом политическим. Поэтому уже в первой половине дня граф отправился во дворец с докладом королю. Уже выйдя из кабинета Анриха, он встретился в коридоре с королевой.

— Граф, неужели это правда, что Элина… — устремилась она к нему.

— Да, — коротко, не по этикету, ответил Айзендорг.

— Тогда что же вы медлите? Надо скорее послать погоню, мы еще можем успеть ее перехватить! Или вы как раз это и обсуждали?

— Нет. Никакой погони не будет. Элина уже не ребенок. Она приняла сознательное решение, я могу одобрять его или нет, но, в любом случае, я уважаю ее свободу выбора.

— Как вы можете такое говорить? Элине всего 16, и она девушка!

— Элине у ж е 16, и она один из лучших бойцов Тарвилона.

— У вас нет сердца, граф! — возмущенно воскликнула Ринуана и, высоко подняв голову, пошла дальше по коридору.

— Напрасно вы так думаете, ваше величество, — тихо произнес Айзендорг и двинулся в противоположную сторону.

Уже пересекая площадь, он заметил идущего по направлению ко дворцу Ральтивана. Поскольку дело, как ни крути, имело отношение к магии, король послал за своим советником. Маг, заметив издали Айзендорга, попытался свернуть в переулок, но было поздно.

— Зендергаст! — рявкнул граф. — А ну, стойте!

Ральтиван сделал еще несколько шагов вглубь переулка, но затем понял, что спастись бегством не удастся, и с достоинством обернулся навстречу приближавшемуся врагу.

На сей раз Айзендорг не пытался сохранять даже иллюзию вежливости. Он попросту сгреб тщедушного мага за камзол и потащил вверх, так что тому пришлось подняться на цыпочки. Старик попытался обороняться посохом, но граф немедленно вырвал это оружие другой рукой.

— Что вы себе позволяете?! — сипел полузадушенный маг.

— Слушайте, вы, сморчок ядовитый, — процедил граф. — Я прекрасно знаю, что это из-за вас Элина влезла в эту авантюру. Раз в деле замешано магическое видение, значит, без вас не обошлось. Она наверняка консультировалась с вами, и вы могли отговорить ее или хотя бы поставить в известность меня. Чтоб вас сожрали демоны, вы этого не сделали!

— Я… не понимаю… о чем вы… недоразумение…

— Все вы прекрасно понимаете, проклятый лицемер! Это я не понимаю, в какую игру вы играете, но можете не сомневаться, я с этим разберусь и сильно не позавидую вам в тот день! А пока вам следует употребить все ваши умения, чтобы защитить Элину. Потому что, если с ней что-нибудь случится, я затолкаю эту вашу тросточку вам в глотку по самый набалдашник, и не вздумайте решить, что я говорю это для красного словца!

Граф отпустил Ральтивана, швырнул посох на мостовую и зашагал прочь. Маг оправил камзол и, демонстративно держась за поясницу, нагнулся за посохом, не сводя глаз с удалявшейся фигуры Айзендорга.

На сей раз вокруг круглого стола в подвальной комнате сидели всего пятеро.

— Южные братья не уверены, что делать ставку на эту девчонку разумно,

— пробормотал один из них.

— Мы ведь не можем отправляться туда сами. Нам нужен разведчик, и у одного человека шансов больше, чем у группы. Группа привлечет больше внимания, — ответил второй.

— Может быть, она и хорошо владеет оружием профанов, но мы предпочли бы в этой роли опытного мужчину, — стоял на своем первый.

— Консервативное мышление один раз уже погубило мир, — наставительно заметил третий. — Вашему опытному мужчине было бы весьма тяжело скрыть свою сущность. А если Элина переоденется мальчишкойподростком — да и хотя бы даже обычной девушкой — никто не воспримет ее как умелого и опасного бойца.

— Дело не только в этом, — сказал четвертый. — Слух о затее Элины был пущен не случайно. Мы ведь так и не смогли найти Урмаранда, — говоривший хотел печально вздохнуть, но это потушило бы свечу. — Однако, когда этот слух достигнет его ушей, мальчишка, весьма возможно, решит последовать за Элиной.

— Для чего? — удивился третий.

— Чтобы помочь ей. Чтобы защитить ее.

— Урмаранды и Айзендорги — враги.

— Брат, ты забываешь, что психология — неотъемлемая часть Мастерства,

— с укором, в котором сквозило сознание собственного превосходства, изрек четвертый. — Я уже говорил, что натурами, подобными Редриху, легко управлять, дергая за ниточки страстей. Не сомневаюсь, что он увлечен Элиной. Долгое время главными чувствами, которые вели Редриха по жизни — а подобных субъектов ведут именно чувства — были ненависть и ущемленная гордость. Он презирал женщин — может быть, потому, что красавицы из высшего общества были для него столь же недоступны, как и прочие привилегии, положенные ему по рождению и утраченные в результате переворота, а довольствоваться чем-то меньшим он не желал. Так или иначе, это оказалось нам на руку, ибо сделало его пригодным для роли Отпирающего. Однако Редрих — не Артен, за его отказом от любви стоит не разум, а чувства. И если кто и мог изменить направление этих чувств, то только Элина. Она высокого рода, она заслужила его уважение мастерством бойца, и она, единственная из роллендальцев — а может быть, вообще единственная из людей за долгое время — несмотря на фамильную вражду, отнеслась к нему с сочувствием, которое он, как это свойственно некрасивым и несчастным людям, вполне мог принять за пролог к чему-то большему. Несомненно, его гордость восстает против подобных чувств. Он будет убеждать себя, что отправляется вслед за Элиной лишь затем, чтобы отдать ей долг — защитить ее жизнь, как она некогда защитила его. Пусть; для нас главное, что он за ней последует, и она выведет нас на него.

— И в результате оба Отпирающих окажутся в одной ловушке, — скептически изрек первый.

— Это вряд ли. Никто не знает, что Редрих — Отпирающий, включая его самого. Другое дело — обычные опасности. Но и Редрих, и Элина уже доказали, что способны справиться с ними.

— И все же рисковать вторым Отпирающим, когда первый захвачен…

— Что делать, брат. Думаешь, мне легко далось это решение? Для меня подвергать опасности Элину еще тяжелее, чем рисковать Редрихом. Я знал ее еще маленькой девочкой, и я… привязан к ней. Однако ситуация не терпит промедления. Если за нападением на экспедицию на самом деле стоит Отрицающий…

— Все мы люди, у всех нас могут быть привязанности, — подал голос пятый. — Но общее благо может требовать жертв. Помня, что стоит на кону…

— Вы, Северные, повторяете это на каждой нашей встрече, — брюзгливо заметил второй.

— Потому что мы действительно ни на секунду не должны забывать об этом, — с достоинством ответил пятый.

Элина без приключений пересекла восточную границу Тарвилонского королевства и въехала на территорию Пралецкого княжества, лежавшего к югу от Тарпанских гор. Князь Пралецкий формально признавал себя вассалом тарвилонской короны, но фактически его страна была самостоятельной. Здесь уже говорили на ином языке, нежели в Тарвилоне и Тирлонде, однако многие, в первую очередь хозяева постоялых дворов и торговцы, понимали западную речь. Земли княжества были менее густо населены, чем тарвилонские, и некоторые дороги, в особенности нырявшие в чащу леса, считались не вполне безопасными даже днем.

Путешествие Элины, однако, пока что протекало без затруднений. Самой большой неприятностью для нее были удивленные взгляды, которые ей приходилось ловить на собственной персоне. Этих взглядов было бы еще больше, если бы смотревшие невнимательно не принимали ее за юношу. Девушка в мужской одежде и при мече казалась многим чем-то вроде говорящей собаки. Элину, разумеется, это злило, но она ничего не могла поделать. Когда она отвечала взглядом на взгляд, пялившиеся, особенно если это были простолюдины, поспешно отводили глаза; у одного из дворян графиня поинтересовалась, не выросла ли у нее вторая голова, раз он разглядывает ее с таким изумлением — и тот смущенно рассыпался в извинениях — однако через некоторое время кто-нибудь еще осознавал ее половую принадлежность, и все повторялось. В конце концов это привело и к более серьезным неприятностям.

Элина к тому времени пересекла уже бОльшую часть княжества. Под вечер она въехала в очередной городок и остановилась на постоялом дворе. Хозяин явно уделял недостаточно внимания пропитанию проезжающих, и Элина отправилась поужинать в город. В скором времени она отыскала небольшой трактир. Трактирщик как раз принял заказ от очередного клиента и отправился в погреб за дорогим вином, попросив Элину подождать. Графиня осталась стоять у прилавка, с любопытством, как и всегда на новом месте, осматриваясь вокруг.

Какой-то долговязый парень, сально ухмыляясь, поднялся из-за своего столика и направился к ней. Он был не то чтобы сильно пьян — так, слегка под хмельком; однако мысль о том, что девушка может оказать ему серьезное сопротивление, похоже, просто не приходила ему в голову. Вероятно, он бы все же поостерегся, зная, что перед ним графиня; однако простая дорожная одежда Элины ничего не говорила о ее происхождении, а мечи, которые на западе были атрибутом дворян и солдат, здесь, на границе с менее цивилизованными землями, носили многие. Да и трактир был не самый респектабельный.

— Привет, куколка, — заявил он, облокачиваясь на прилавок рядом с Элиной. Он говорил на языке Тарвилона — должно быть, слышал, как девушка обращалась к трактирщику. — Знаешь, если ты вырядилась так, чтобы кружить головы парням, то ты своего добилась.

— Советую вам, сударь, отправиться домой проспаться, — ответила Элина, намеренно сохраняя принятое в аристократической среде обращение на «вы». — Тогда головокружение пройдет само собой, и, может быть, вашу голову даже случайно посетит какая-нибудь умная мысль.

— Спать — это не такая плохая идея, — сказал парень. — Но дело в том, что я не привык спать один.

— Это не проблема, — заверила его Элина, — за умеренную плату вам подыщут место в любом свинарнике.

Глаза парня сверкнули злобой, но он снова растянул губы в улыбке.

— Не серди меня, крошка, а то отшлепаю. Ну, давай мириться, — он потянулся к ней губами и сделал попытку обнять. Элина брезгливо отстранилась.

— Держите свои слюнявые губы при себе, или мне придется укоротить их моим мечом, — предупредила она, кладя руку на рукоять.

— Нуу, не хочешь же ты сказать, что на самом деле умеешь обращаться с этой шту…

Договорить он не успел. Свистнул вылетающий из ножен металл, сверкнуло лезвие — и в следующий миг несостоявшийся герой-любовник стоял на цыпочках, прижавшись к стене, и изо всех сил тянулся вверх, потому что острие меча упиралось ему под кадык. Элина чуть увеличила нажим, и из-под острия показалась капля крови. Из уст парня вырывалось только нечленораздельное блеяние.

— Вам следует брать уроки красноречия, — сочувственно сказала Элина, не ослабляя нажим. — Боюсь, впрочем, что они вам не помогут. Ну тогда хотя бы вежливости, и первый из них вам только что преподала бесплатно графиня Айзендорг.

— Ва… ваша милость, — наконец обрел дар речи тянувшийся в струнку парень. — Простите, ваше милость… я дурак…

— Вы делаете успехи. Первая здравая мысль.

— По… пожалуйста, пощадите… я… я шутил…

— С вашим чувством юмора, сударь, следует работать могильщиком.

В это время посетители трактира, которые, конечно, с самого начала наблюдали за поединком и встречали одобрительным смехом каждую реплику Элины, принялись хохотать особенно громко. Графиня сначала отнесла это на счет своего остроумия, но затем, скосив глаза вниз, увидела, что на штанах ее оскорбителя расплывается мокрое пятно. Будь Элина только графиней, она не стала бы заострять на этом внимание, но детство, проведенное среди солдат, дало о себе знать.

— О, я вижу, в вашем воспитании были слишком серьезные пробелы, — сокрушенно констатировала она. — Вас не научили не только разговаривать с порядочными людьми, но даже проситься по нужде. Здесь, как вы могли заметить, люди едят и пьют, а не наоборот. Поэтому полагаю дальнейшее ваше пребывание здесь неуместным.

Элина убрала меч, и униженный нелюбитель спать в одиночку стрелой вылетел из трактира под хохот присутствовавших.

— Извините, ваша милость, если этот наглец доставил вам лишние хлопоты, — сказал вернувшийся трактирщик, заставший конец сцены и уже знавший о титуле Элины. — Вы понимаете, я не могу следить за всеми, кто приходит в мой трактир…

— Ничего, я за ним уже последила. А теперь хочу поужинать.

— Конечно-конечно, — заторопился трактирщик. На самом деле он был не в восторге от произошедшего. Парень был его постоянным клиентом, а после нынешнего позора, очевидно, нескоро решится вновь наведаться в этот трактир. Девушка же явно была в городе проездом.

Съев свой ужин и на сей раз не имея ничего против устремленных на нее взглядов, в коих читалось восхищение, графиня расплатилась и вышла в темноту улицы. Короткое время спустя один из посетителей трактира, сидевший за столиком в полутемном углу, вышел следом за ней.

Найти дорогу в незнакомом городе в темное время суток было непростой задачей, но Элина хорошо ориентировалась и помнила, каким путем пришла сюда. Однако, поглощенная дорогой, она не заметила, как из переулка за ее спиной выскользнула какая-то тень.

Человек не решился приблизиться к ней даже сзади, однако это и не требовалось. Он еще с детства умел метко кидаться камнями, разбив таким образом не одно стекло. И сейчас камень удобно лежал в его ладони. Он тщательно прицелился и метнул.

Послышался глухой удар, Элина тихо охнула и без чувств повалилась на мостовую. Нападавший быстро подбежал к ней, схватил обмякшее тело и поволок в подворотню, приговаривая: «Я тебе покажу, сука, ты у меня узнаешь… « Однако и он, в свою очередь, был слишком поглощен своим занятием, чтобы замечать происходящее за спиной. Едва он уложил Элину на землю и расстегнул ее пояс с мечом, как две сильные руки ухватили его за голову — одна за затылок, другая за подбородок. Он замер, парализованный страхом, и в тот же миг руки сделали резкое движение. Хрустнули сломанные шейные позвонки, и мертвое тело легло на землю рядом с бесчувственным.

Элина открыла глаза, чувствуя резь в носу от острого запаха. Было темно; она смутно различила нависший над ней силуэт. Элина вспомнила удар по голове, и рука ее метнулась к мечу, но схватила пустые ножны.

— Нет-нет, — спокойно сказал склонившийся над ней, — я не тот, кто на вас напал. Тот лежит рядом и больше не опасен.

Элина повернула голову и встретилась с остекленевшим взглядом давешнего парня.

— Вы убили его?

— Да. Вы совершили ошибку. Никогда нельзя оставлять за спиной недобитого врага.

— Я думала, что это уже добитый враг, — пробормотала Элина.

— Враг добит в одном-единственном случае — когда он мертв, и вы сами осмотрели тело. Между прочим, он обмочился неспроста — вы действительно могли зарезать его там, в трактире. Конечно, это бы вряд ли понравилось хозяину, но проблем с законом у вас бы не возникло. Здешние порядки не запрещают дворянину убить оскорбившего его простолюдина.

— Кто вы?

— Меня зовут Эйрих. Я путешествую, как и вы.

— Эйрих, а дальше?

— Просто Эйрих. Моя фамилия не настолько звучная, как ваша, чтобы ее упоминать. Родители не наградили меня дворянским титулом.

— Если вы не враг, отдайте меч.

— Конечно, — Элина почувствовала, как холодная рукоять легла в ладонь. — Я убрал его, приводя вас в чувство, дабы не соревноваться с вами в скорости реакции, когда вы очнетесь. Однако, полагаю, вам уже пора подняться. Осенними ночами лучше не лежать подолгу на земле.

Элина села, осторожно потрогала затылок и поморщилась.

— Если вы позволите, я предложу вам одну мазь, — сказал Эйрих.

— Очень эффективную. Ее можно втирать прямо сквозь волосы. Потом, конечно, надо будет вымыть голову…

— Она такая же вонючая, как то, что вы совали мне под нос? — улыбнулась Элина.

— Нет, поменьше, — серьезно ответил Эйрих.

— Ладно, давайте, — решилась Элина, поднимаясь на ноги. — Надеюсь, что не распугаю весь постоялый двор.

Когда процедура была закончена (у мази действительно оказался довольно сильный, но не сказать чтобы неприятный запах), Элина и Эйрих вышли на улицу, оставив труп в подворотне. Из некоторых окон падал свет, и графине удалось лучше разглядеть своего спасителя. Эйриху было, как минимум, за сорок, а то и за пятьдесят. Глубокий шрам на лбу и перебитый нос наводили на мысль, что по крайней мере некоторые из этих лет выдались достаточно бурными. В его фигуре угадывалась немалая физическая сила, его осанка была прямой, а походка — необычно плавной, практически неслышной; Элина подумала, что этот человек был либо армейским разведчиком, либо охотником в диких землях.

— Я хочу дать вам совет, — сказал он.

Элина уже не сомневалась, что к советам такого человека стоит прислушаться.

— Но прежде я хотел бы спросить, как далеко вы направляетесь.

— Достаточно далеко, — неопределенно ответила графиня, понимая, что полностью доверять незнакомцу, даже и спасшему ее, все же преждевременно.

— На восток? Можете не отвечать — если бы вы ехали из Тарвилона в другом направлении, как бы оказались здесь? Так вот, если вы едете прочь от западной цивилизации, вам тем более следует прислушаться к моему совету. Если, конечно, вы не хотите специально привлекать к себе внимание и нарываться на неприятности.

— Что вы имеете в виду?

— Отныне вам следует перевоплотиться в мужчину. В юношу, если быть точнее.

— Ну уж нет! — возмущенно воскликнула Элина. — Если всякие самоуверенные самцы убеждены, что только их пол чего-то стоит, то я не намерена лезть из кожи вон, дабы поддержать их в этом заблуждении и не уязвить их самолюбие!

— Вполне могу вас понять. Вы считаете, что маскироваться унизительно. Но это говорят чувства, а здравый смысл говорит иное. Не нужно дразнить гусей. Вы еще не покинули по-настоящему Запад, а уже влипли в историю. Надеюсь, вы понимаете, что было бы с вами, если бы я не подоспел?

Элину передернуло от этой мысли. Пожалуй, только сейчас она осознала размер опасности, которой избежала.

— Дальше, на востоке, будет еще хуже, — продолжал Эйрих. — Здесь девушка с мечом — всего лишь нарушение традиций, там это могут воспринять как святотатство. Там есть культуры, в которых женщина вообще не имеет свободы — до замужества она считается собственностью родителей, потом ее, как рабыню, покупает у них муж, и она становится его собственностью. Пусть даже местные обычаи не в полной мере распространяются на чужеземцев, все равно вы не сможете появиться на улице с открытым лицом и тем паче при оружии. Наш мир таков, что женщины почти всюду считаются существами второго сорта, чье единственное предназначение — рожать детей и ублажать мужчин; причем во многих странах такое положение закреплено законодательно. Но даже там, где речь не о законах, а лишь о традициях, вам придется постоянно доказывать свои права, плюс к тому подвергаясь опасности со стороны всяких похотливых ублюдков. Вам это надо? Это поможет цели вашего путешествия?

Элина помолчала.

— Вы правы, — сказала она наконец. — Как бы ни было противно играть по мужским правилам…

— Вот и хорошо. Вам надо слегка изменить прическу — хоть вы и не носите длинные волосы, ваш нынешний фасон скорее женский, чем мужской. Ну и, естественно, называться впредь мужским именем и следить за своей речью. Имя, кстати, это отдельный вопрос. Как по-вашему, кого у вас больше — врагов или друзей?

— Друзей, конечно, — не задумываясь, ответила Элина. — У меня нет врагов. Случаи вроде сегодняшнего не в счет, я имею в виду — постоянных.

— Я тоже о них. Хорошо, допустим, вам ничего не известно о личных врагах. Поставим вопрос по-другому: есть ли у вас семейные враги? И есть ли те, кто хочет помешать вашей миссии?

— Что вы знаете о моей миссии? — быстро спросила Элина. Она еще полагала, что эта информация остается в тайне. Впрочем, до восточных областей Пралецкого княжества слухи действительно не дошли, во всяком случае, пока.

— Ничего, потому и спрашиваю, — спокойно ответил Эйрих.

— Ответ — «да» на оба вопроса, — признала графиня. — Я не знаю всех подробностей биографии отца, он не слишком любит об этом рассказывать… но он мог нажить немало врагов. Не так давно я даже встречалась с одним из них, правда, как раз этот вряд ли для меня опасен. В конце концов, я спасла ему жизнь.

— Уж это мне рыцарское благородство, — с неодобрительной насмешкой произнес Эйрих.

— По-вашему, я должна была позволить его убить только потому, что его покойный отец когда-то пытался убить моего?

— Нет — при условии, что он столь же благороден, как и вы, а в этом никогда нельзя быть уверенным.

Элина возмущенно пожала плечами и продолжила:

— Что касается цели моего путешествия, то, конечно, есть те, кто хотел бы мне помешать, иначе не возникло бы нужды в самом путешествии. Но они не здесь… они далеко на востоке.

— Кто может гарантировать, что у них нет своих людей на западе?

— Никто, — признала Элина. В самом деле, если Артен стал жертвой заговора, его нити могли вести куда угодно.

— Таким образом, с вашей стороны было бы неразумно продолжать путешествовать под вашей фамилией, — резюмировал Эйрих. — Вы потеряете возможность щеголять своим графским титулом, но не сегоднязавтра вы все равно покинете земли, где западные титулы имеют значение. С другой стороны, вам следует выбрать псевдоним так, чтобы ваши друзья, если они захотят вам помочь, сумели вас отыскать. Есть ли у вас какое-нибудь прозвище, известное только вашим друзьям?

— Н-нет. Я всегда терпеть не могла прозвища — кроме, понятно, героических, которые дают за подвиги, — последняя оговорка натолкнула Элину на мысль: — Вот разве что на последнем турнире мне уже пришлось притворяться мужчиной, и я выступала под именем Эрвард. Но я уже раскаялась, что взяла такое громкое имя — победа досталась не мне…

— Эрвард — вполне нормальное имя. Так звали легендарного героя, но так зовут и многих обычных людей. Я знавал одного бакалейщика по имени Эрвард. (Элина явно не пришла в восторг от такого сравнения. ) Жаль, конечно, что это имя знают не только друзья… ну да ничего не поделаешь. Осталось выбрать фамилию.

— Эльбертин, — назвалась Элина по имени своего отца.

— Ну что ж, с днем рождения, Эрвард Эльбертин. С этой минуты вы должны пользоваться только этим именем и говорить о себе только в мужском роде. Даже когда считаете, что посторонние вас не слышат.

Элина помолчала, привыкая к этой мысли. Эйрих шагал рядом. До постоялого двора было уже недалеко.

— Вы остановились здесь же? — спросила графиня.

— Возможно, — загадочно ответил Эйрих. — Могу я все-таки спросить, куда вы направляетесь, хотя бы в ближайшей перспективе? Возможно, мы окажемся попутчиками.

Элина взглянула на него с сомнением.

— Я понимаю ваше недоверие, — продолжал ее спутник, — но я коечто знаю о Востоке и мог бы быть вам полезен. Знакомы ли вы, к примеру, с восточными языками?

— Это, конечно, звучит интересно, но зачем вам мое общество?

— Ну, я тоже не каждый день встречаю девушек, которые бы так владели мечом, — улыбнулся Эйрих. — Вы меня заинтересовали. И мне бы не хотелось, чтобы вы попали в беду из-за какой-нибудь нелепой случайности или по неведению.

Подобная опека задевала гордость Элины, да и осторожность нашептывала, что такая благотворительность выглядит несколько странно. С другой стороны, она уже, как-то не задумываясь, доверилась этому человеку, приняла его советы (действительно разумные), сообщила свое новое имя. Это неудивительно, в конце концов он спас ее. В качестве друга Эйрих, с его угадывавшимся опытом и знаниями, был бы безусловно полезен. Но кто знает, что у него на уме и какие планы он строит на будущее? Еще недавно Элина открыто путешествовала под своим именем и не думала о возможной слежке, а теперь у нее мелькнула мысль — уж не была ли вся история в трактире и после подстроена? Она даже пожалела, что не последовала принципу Эйриха и не осмотрела сама тело убитого (убитого? ) парня. Тут же, впрочем, она решила, что это чепуха — кто мог знать заранее, что она войдет именно в этот трактир?

— Откуда вы узнали, что я из Тарвилона? — спросила она. — На этом языке говорят в нескольких королевствах.

— Я мог бы ответить, что разница в диалектах позволяет определить не только страну, но и провинцию, а часто и город, — ответил Эйрих. — Вы, например, из Роллендаля, однако прожили там не всю жизнь. Но дело даже не в этом, а в том, что имя графа Айзендорга достаточно известно.

— Вы знаете моего отца?

— Не раз слышал о нем, но лично встречать не приходилось. Так что вы скажете о моем предложении?

— Я с благодарностью приму его… если, конечно, нам действительно по пути, — Элина выжидательно замолчала. Не было причин отказываться от помощи Эйриха, если их дороги совпали случайно — тем паче что Элина все равно планировала в своем путешествии пользоваться услугами людей, знающих язык и местность. Но если Эйриху не просто по пути, если он собирается сопровождать ее специально, то вряд ли это делается бескорыстно. Элина подумала, что откажется, если Эйрих не сможет назвать точную цель своего путешествия, или если он назовет Тургунай, что было бы слишком уж маловероятным совпадением, учитывая почти полное отсутствие контактов Запада с этой далекой страной.

— Я направляюсь в Дулпур, — сказал Эйрих. — Это достаточно далеко на юго-востоке.

— Я знаю, — кивнула Элина. На карте, лежавшей во внутреннем кармане ее куртки (конечно, карте весьма неточной и приблизительной во всем, что касалось центральных и восточных областей континента), Дулпур был обозначен как небольшая страна на южном побережье, в тысяче миль на юго-запад от границ континентального Тургуная. Купеческие корабли Запада иногда добирались до дулпурских портов, но такое плавание было долгим и небезопасным, так что чаще торговцы избирали в качестве конечных пунктов города и страны, лежавшие существенно западнее, на берегу Срединного моря. Не было однозначного ответа на вопрос, какой путь до Дулпура оптимален — морской или сухопутный; в целом морем путешествовать легче, чем по суше, уже хотя бы потому, что корабль, в отличие от лошадей, не нуждается в отдыхе и пище, однако начиная путешествие, к примеру, из не имевшего выхода к морю Тарвилона, потребовалось бы сначала долго добираться до южных или западных портов и ждать подходящее судно, притом путь вокруг материка оказывался намного длиннее прямой дороги по суше, а часто бушевавшие за пределами Срединного моря бури и активно промышлявшие в южных водах пираты едва ли не уравновешивали опасности дороги через дикие земли центральной части континента.

Так что Эйрих вполне мог выбрать сухопутный маршрут, но Элина, в любом случае, в Дулпур и вообще на побережье не собиралась. Дорога на Тургунай лежала севернее. Однако до тех пор, пока Эйрих не повернет к югу, они могли быть попутчиками, о чем графиня и поставила его в известность, так и не назвав конечной цели своего путешествия. Эйрих не стал настаивать; в конце концов, он сам только что внушил Элине мысль о необходимости осторожности.

Они вошли в ворота постоялого двора; видимо, Эйрих и в самом деле тоже остановился здесь. Прежде, чем расстаться, Элина решилась обратиться к своему спутнику еще с одной просьбой:

— Я догадываюсь, что вам более приходилось иметь дело с мечом, нежели с ножницами, однако не могли бы вы помочь мне с новой стрижкой? Боюсь, что сама я не справлюсь с собственным затылком.

— Вы даже не представляете себе, с чем мне приходилось иметь дело, — улыбнулся Эйрих. — Я постригу вас. Кстати, не «сама», а «сам».

Требовать горячую воду у хозяина было уже поздно, поэтому Элина ополоснула волосы в кадушке с холодной, избавляясь от остатков мази. Затем Эйрих быстро и ловко исполнил обещанное; оглядев себя в отполированную серебряную пластину зеркала, Элина убедилась, что теперь ее вид стал окончательно мальчишеским. Это не решало всех проблем; если раньше она была «не того пола», то теперь, благодаря не знавшей растительности коже лица и звонкому голосу, оказывалась «не того возраста», так что ее меч — у людей, не знакомых с ним — вновь мог вызвать насмешки и несерьезное отношение. Но, видимо, это все же было меньшее из зол.

Эйрих распрощался и удалился, договорившись, что они отправятся в путь рано утром. У Элины мелькнула мысль проследить, куда он пойдет, но она тут же отругала себя за то, что пытается скомпенсировать недавнюю излишнюю беспечность излишней подозрительностью.

Ее разбудил не слишком громкий, но настойчивый стук в дверь. Элина, наконец, с неудовольствием поверила, что ей это не снится, широко зевнула и разлепила веки, обнаружив за окном серые предрассветные сумерки.

— Кто там? — спросила она, борясь со вторым зевком.

— Эйрих. Пора ехать.

— Так рано?

— После вчерашнего происшествия нам ни к чему задерживаться в городе.

— Ладно… ааау (третий зевок). Ждите меня во дворе.

Не прошло и получаса, как они выехали из города. Рассвело; впрочем, небо, практически совершенно ясное накануне, теперь было сплошь затянуто серыми тучами — как видно, в эту ночь лето умерло окончательно. Наставала отнюдь не лучшая пора для дальних путешествий; но опасность, грозившая Артену, не позволяла Элине ждать до весны, что же касается Эйриха, то кто знает, какие мотивы заставили его пуститься в путь в это время.

Графиня наконец разглядела своего спутника при свете дня и решила, что он, пожалуй, еще старше, чем показался ей накануне — или же на его долю выпали слишком суровые испытания. Последнее казалось наиболее вероятным, ибо осанка Эйриха показывала, что тело еще не утратило силу и гибкость. В трактире у него не было оружия, так что теперь Элина с интересом взглянула на его меч — тот оказался неожиданно коротким, в то время как ей представлялось, что у такого, как Эйрих, должна торчать из-за плеча длинная рукоять двуручника. Она даже спросила его об этом, и Эйрих с усмешкой ответил, что не любит громоздкое оружие.

— А с каким оружием вам приходилось иметь дело? — тут же поинтересовалась Элина.

— С самым разным. Включая пантайскую вару-васу, ходжеремский бхигар и нва'агские угхе. Но все равно нахожу, что прямой короткий меч наиболее удобен для открытого боя.

— Я даже не слышала… не слышал этих названий, — призналась Элина.

— Эти страны далеко?

— Достаточно далеко. Нва'аге, например, лежит на юго-восточном побережье Южного континента. Впрочем, не буду утверждать, что побывал во всех этих землях. Оружие, как и люди, способно путешествовать.

— Но по той дороге, по которой мы едем сейчас, вам уже приходилось ездить?

— Да. Завтра мы доберемся до Растбука — это последний пралецкий город на этом пути. Дальше начинаются сплошные леса; это земли луситов. У луситов нет единого государства; их многочисленные княжества вечно враждуют между собой, нередко заключая союзы с другими народами против собственных собратьев. Территориально эти княжества весьма обширны, но слабо заселены — в каждом несколько отдаленных друг от друга городов и затерянных в лесах сел, до которых нередко можно добраться только звериными тропами. Лесовики

— народ угрюмый, страшный не только в гневе, но и в радости; говорят, что они приносят человеческие жертвы своим идолам. Луситы не строят каменных домов, даже городские укрепления у них деревянные, однако металл они добывают и куют оружие. Вообще они считаются неплохими воинами и стали бы реальной угрозой Западу, если бы когда-нибудь объединились. Луситы — самые восточные и наименее цивилизованные представители северной ветви белой расы. На востоке их земли ограничены великой рекой, которую они называют Омола, а на старых картах она именуется Ильт-Ка; эта река берет начало на севере и впадает в Срединное море. К югу от луситских лесов лежат степи кочевников — давних врагов луситов и их же давних союзников в междуусобной борьбе. Кочевники, впрочем, тоже не однородны, в южных степях обитают различные племена — однако сейчас они, кажется, все признали себя данниками хана Курибая, так что, заручившись ханским ярлыком, можно пересечь их земли относительно безопасно.

Сведения о южных землях были, конечно, небезынтересны Элине, но пока что не представляли практической ценности, и она спросила о территориях к востоку от Ильт-Ка.

— Об этих землях мало что известно, — ответил Эйрих. — Вроде бы там тоже простираются леса, в которых обитают совсем уже дикие племена, не знавшие цивилизации даже в эпоху магов. Говорят, что маги оставили эти земли в диком состоянии, дабы не нарушать равновесия. Вы, должно быть, слышали, что маги считали сохранение равновесия едва ли не главным принципом своего правления.

— Да, Артен часто возмущался этим, — кивнула Элина и тут же прикусила язык. Хоть она и решила довериться Эйриху, пожалуй, не стоило почем зря упоминать имя Артена. Но Эйрих, похоже, не придал этому имени значения.

— Неужели ваш путь лежит в эти дикие края? — спросил он вместо этого.

— Ну, я вовсе не собираюсь в гости к дикарям. Есть ведь и более цивилизованные страны. А скажите, Эйрих, — сменила она тему, — вы знаете луситский язык?

— Не то чтобы хорошо знаю, но объясниться на основном диалекте могу.

— Я знаю совсем чуть-чуть. В детстве нахваталась разных наречий от однополчан моего отца — с ним вместе кто только не служил, были и луситы. (Элина поймала себя на том, что опять употребила женский род, но не стала поправляться, ибо на сей раз говорила от лица себянастоящей, дочери графа Айзендорга, первую половину жизни кочевавшей с различными армиями. ) — Вы не могли бы поучить меня, дабы время в пути не пропадало даром?

— Что ж, почему бы нет, — кивнул ее спутник.

Должно быть, странное это было зрелище — пожилой мужчина и юноша при мечах, едущие по пустынной лесной дороге и по несколько раз повторяющие друг другу фразы типа «как называется этот город? « или «можно ли у вас переночевать? « К концу дня Элина, мобилизовавшая заодно свои детские познания, сделала немалые успехи и уже могла бы задать луситам разнообразные важные для путешественника вопросы так, чтобы ее поняли. Под вопросом, однако, оставалось, поймет ли она их ответы.

Элина и Эйрих переночевали в сельском трактире. Они достигли этого села еще задолго до заката, и Элина была полна готовности ехать дальше и заночевать в лесу, но Эйриху удалось ее отговорить, объяснив, что ночевок под открытым небом будет еще предостаточно. Трактирщик был, похоже, удивлен, что гости, которых он принял за отца и сына — или, возможно, более дальних родственников, учитывая отсутствие заметного сходства — берут не одну комнату на двоих, а каждый свою. Но он, конечно, ничего не сказал — в конце концов, так ему было только выгоднее.

Они вновь отправились в путь рано утром. Погода продолжала портиться — накрапывал мелкий дождь, пока еще не сильно докучавший, но несомненный предвестник затяжных и холодных осенних дождей, отбивающих всякую охоту не то что путешествовать, а и делать чтолибо дома; слушая, как порывы ветра бросают в стекло очередные пригоршни холодной воды, хочется залезть под теплое одеяло и не просыпаться до весны. Но Элина решительно гнала от себя подобные негероические мысли.

Ближе к вечеру они наконец достигли Растбука. Для последнего оплота Запада на границе с варварами (впрочем, Пралецкое княжество, этнически близкое луситам, считалось уже не совсем западным) городок выглядел, пожалуй, слишком скромно; впрочем, здесь стоял довольно приличный воинский гарнизон. На постоялом дворе Эйриху сразу бросились в глаза плотно составленные однотипные крытые повозки, занимавшие половину всего пространства; возле них прохаживались или стояли, болтая друг с другом, несколько человек при оружии — судя по разнобою в обмундировании, скорее наемники, чем солдаты регулярной армии. Эйрих отправил Элину договариваться с хозяином о ночлеге, а сам направился к повозкам.

Элина, вернувшись, не обнаружила своего спутника и вынуждена была его ждать, чувствуя, как постепенно накапливается раздражение. «Мог бы сказать, куда идет! Вот уйду сейчас в комнату, и пусть сам разыскивает свой номер. « Наконец он показался в сопровождении воина в блестящих доспехах, вислоусого и бритоголового. Тот окинул Элину скептическим взглядом.

— Эрвард, нам очень повезло, — сказал Эйрих. — Мы застали торговый караван, направляющийся в земли луситов. Я договорился с капитаном (в меру почтительный, в меру небрежный жест в сторону вислоусого) о нашем присоединении к охране каравана.

Путешествовать в составе вооруженного эскорта было безопаснее, так что Эйрих был прав, говоря о везении — тем паче что в это время караваны на восток обычно не отправлялись. Луситские дороги и летом-то не особенно хороши, а уж тем паче в осеннюю распутицу; к тому же для закупок основного луситского экспортного товара — пушнины — осень также совершенно не подходящее время. Тем не менее, очевидно, купцы-хозяева каравана знали, что делали, и охранников все это никак не касалось.

— Этот мальчишка и впрямь умеет обращаться с мечом? — осведомился капитан, оборачиваясь к Эйриху.

— Если вы в этом сомневаетесь, прикажите любому из ваших людей сразиться с ним, — улыбнулся тот.

— Я привык сам оценивать тех, кого беру на службу, — буркнул капитан, кладя руку на рукоять меча и вновь поворачиваясь к Элине.

— Ну что, парень, ты готов показать, на что способен?

— Не припомню, чтобы мы пили на брудершафт, — возмутилась графиня.

— Эрвард дворянского рода, — пояснил Эйрих.

— Фу-ты ну-ты! Мой отец тоже был барон, что не помешало ему обрюхатить свою служанку. Ну да ладно, биться мы будем на мечах, а не на титулах. Если продержишься против меня хотя бы 5 минут, будешь получать по кроне в день, наряду с остальными. Иначе — полкроны, и только из уважения к твоему товарищу.

Мечи скрестились, высекая искры. Капитан был сперва несколько обескуражен натиском противника, но затем быстро перешел в контрнаступление. Элина, однако, то парировала удары, то легко уходила из-под них, заставляя попотеть своего грузного, да еще и облаченного в тяжелые доспехи оппонента. Вокруг тем временем собирались зеваки, в том числе и из сопровождавших караван наемников. Капитану хотелось закончить бой на глазах у подчиненных быстро и эффектно, и он неразумно тратил силы — Элина же старалась до времени беречь свои. Наконец она вновь устремилась в атаку — и капитан, еле успевая парировать быстрые, сыпавшиеся, казалось, отовсюду удары, вынужден был отступать. Это вызвало одобрительные возгласы в адрес его юного противника и пару насмешливых — в адрес самого капитана; тот побагровел и рванулся вперед, надеясь выиграть поединок одним решительным ударом (пожалуй, даже слишком решительным — если бы удар достиг цели, то порвал бы куртку Элины, а возможно, достал бы и до кожи). Но клинок «Эрварда» сделал необычное винтообразное движение, и капитан почувствовал, как рукоять оружия выворачивает из его руки. В следующий миг меч капитана шлепнулся в грязь. Элина улыбнулась — урок Редриха пошел впрок.

— Неплохо, — пробормотал капитан, подбирая свое оружие. — Если бы я знал, что ты так искусен, то дрался бы в полную силу. (В другое время Элина немедленно предложила бы ему новый поединок, но сейчас поняла, что не следует еще больше усугублять неловкость будущего начальника; к тому же по лицам зрителей она видела, что они прекрасно поняли цену словам капитана. ) Пожалуй, тебе будут платить полторы кроны, как и Эйриху.

Наемники из числа смотревших поединок подошли приветствовать «Эрварда», притом едва ли не каждый считал своим долгом хлопнуть нового товарища по плечу, и Элина поняла, что как минимум на ближайшие недели ей следует забыть о своем графском достоинстве и привыкать к фамильярностям.

На другой день они выехали из Растбука. Караван состоял из десятка повозок; в первой и последней ехали торговцы (всего четверо, из них один — хозяин каравана Штрудел, а прочие — его помощники), в остальных везли укрытый под брезентом товар. Караван сопровождали три дюжины охранников под командованием вислоусого капитана Ральда; таким образом, с присоединением Эйриха и Элины отряд стал насчитывать 39 мечей, не считая торговцев, которые, вполне вероятно, в критической ситуации тоже могли постоять за себя, и возниц — нанятых по дешевке простых и безоружных крестьян.

Итак, караван покинул последние земли, считавшиеся еще западными, и углубился в дремучие леса восточных варваров. Внешне, однако, луситский лес ничем не отличался от пралецкого. Разницу Элина поняла позже, когда ни в этот день, ни на следующий, ни даже на третий они так и не встретили никакого жилья. Впрочем, дорога, хотя и заросшая травой между неровных канав колей, доказывала, что кто-то здесь все же ездит.

На третий день зарядил уже полномасштабный осенний дождь, и продвижение вперед замедлилось; охранникам периодически приходилось спешиваться и помогать выворачивать из липкой грязи колеса тяжело груженых повозок. К концу дня на дороге уже попадались лужи, в которых колеса тонули по ступицу. Вечером на привале долго не могли разжечь костры; когда же сырые дрова, обильно проложенные растопкой, наконец, занялись, то давали, казалось, больше дыма, чем тепла. Элина, намерзшаяся и промокшая за день, в заляпанной грязью одежде, вместе с остальными тянула теперь к чадящему огню ноги в мокрых сапогах, и, глядя как над ними лениво завивается пар, с тоской вспоминала чистенькую спальню и удобную кровать в своем роллендальском доме. Ах как мало это походило на красивые мечты о героических приключениях! Поужинав плохо прожаренным мясом, Элина забралась в палатку вместе с Эйрихом и еще тремя бойцами. Было тесно и душно, но по крайней мере появился шанс, что прижавшиеся друг к другу люди смогут согреться. Не прошло и минуты, как намаявшаяся за день графиня уснула под тупую дробь ненавистного дождя по крыше.

Утром дождь все еще шел. Шел он и на следующий день. Ближе к вечеру, наконец, впереди показался луситский город, и Элина воспрянула духом. С интересом разглядывала она бревенчатые стены, ощетинившиеся по верху острыми кольями, и квадратные рубленые башни под пирамидальными дощатыми крышами. Скоро, совсем скоро откроются тяжелые ворота, караван пройдет внутрь, и там наконец-то будут теплые сухие помещения, где можно будет скинуть грязные и мокрые тряпки, переодеться во все сухое и чистое и под потрескивание огня в печи пить, не спеша, горячий луситский медовый напиток из большой деревянной кружки…

Однако надеждам этим не суждено было сбыться. Караван двинулся в обход города. Бородатые стражники на башнях провожали его подозрительными взглядами сквозь бахрому стекавшей с крыш воды.

Когда Элина осознала, что их опять ждет ночь в лесу под дождем, и, похоже, еще не одна, она едва удержалась от возмущенного вопля. Эйрих подъехал к Ральду за разъяснениями и вернулся, по сути, ни с чем: очевидно, торговые партнеры Штрудела жили в другом городе и предлагали достаточно выгодные условия, чтобы иметь дело только с ними. Однако о том, где именно находится цель путешествия и сколько еще до нее добираться, Ральд — а может, и сам Штрудел — не распространялся. «Вам-то что волноваться, — буркнул капитан в ответ на недовольный ропот бойцов, — чем дольше мы в пути, тем больше вы заработаете. « На седьмой день погода, наконец, дала путешественникам передышку. Было по-прежнему сыро и холодно, на ветках дрожали капли, и все небо застилали набрякшие серые тучи — но дождя не было. Бойцы повеселели, и хотя им по-прежнему приходилось вытаскивать из грязи повозки, жизнь казалась уже не такой отвратительной, как накануне. Элина ехала рядом с Эйрихом, продолжая совершенствовать свои познания в луситском. Еще один наемник, некогда служивший в дружине одного из местных князей и знавший язык, присоединился к этому их занятию, исправляя ошибки не только Элины, но и Эйриха.

Около полудня бойцы, ехавшие впереди каравана, замедлили шаг и повернули обратно. Дорогу преграждало упавшее дерево.

— Мне это не нравится, — мрачно сказал Эйрих, сжимая поводья одной рукой и кладя другую на рукоять меча. — Похоже на засаду.

— Да брось, — беспечно ответил бывший дружинник, — ни одна шайка разбойников не осмелится напасть на такой большой отряд, как…

Договорить он не успел. Стрела пропела в воздухе и пробила ему горло. Теплая кровь брызнула в лицо Элине.

Стрелы засвистели одновременно слева и справа, крики людей слились со ржанием лошадей. После первых секунд замешательства около двух дюжин бойцов развернули коней и устремились в лес, по обе стороны от дороги, дабы на месте изрубить нападавших. Однако сразу несколько лошадей полетели кувырком через головы — между деревьями были натянуты тонкие, но прочные веревки. Засада была подготовлена умело. Отряд оказался на открытом месте под перекрестным огнем укрытого в лесу противника, не имея времени перестроить повозки в два ряда и укрыться за ними. Стрелы поражали не только всадников, но и лошадей, в том числе запряженных. Бойцы прикрывались щитами (у кого они были), но никакой кавалерийский щит не может закрыть человека целиком, тем паче вместе с конем. Обезумевшие животные, потерявшие наездников, метались вдоль каравана и валились в агонии под ноги еще не пострадавшим собратьям, усиливая общий хаос.

— Эрвард! — перекрывая крики и ржание, рявкнул Ральд. Элина, пригибаясь к холке, устремила коня к нему. Эйриха рядом не было, и графиня не знала, жив ли он.

— По дороге за помощью, город близко, быстро! — залпом выплюнул капитан, для верности указывая вперед мечом. Элине не понадобилось переспрашивать.

— Кульд, Марбор, за ним! — услышала она уже за спиной новый приказ капитана. И затем еще один: — Всем спешиться! Под повозки!

Посылая за помощью Эрварда, капитан заботился вовсе не о спасении его молодой жизни. Он исходил из сугубо практического соображения: юноша весил меньше всех в отряде (а на многих к тому же были и тяжелые доспехи), а значит, лошади было легче его нести, что повышало шансы на успех. Разбойники, в свою очередь, позволили бы беглецу ускакать — им нужен был товар, а не жизни его охранников; однако они тоже знали, что город неподалеку, и понимали, что юноша приведет помощь. Поэтому сразу несколько стрел просвистели над вжавшейся в холку Элиной, когда ее конь перемахивал через поваленное дерево. Следующие выстрелы, вероятно, оказались бы более меткими, но между Элиной и стрелявшими слева и справа оказались двое всадников, посланных Ральдом для прикрытия — посланных, по сути, на гибель. Элина слышала, как вскрикнул один из них, а позже — ржание раненого коня второго. Но она не стала оглядываться, а лишь снова и снова пришпоривала своего коня.

Прошло, наверное, не менее получаса бешеной скачки, прежде чем Элина в первый раз посмотрела назад. Погони не было. Тем не менее, для спасения отряда по-прежнему дорога была каждая секунда. Однако сколько еще конь смог бы выдерживать такой темп? Ральд сказал, что город близко, но «близко» — понятие достаточно растяжимое.

Наконец впереди забрезжил просвет, и несколькими минутами позже измученное животное вынесло Элину на берег неширокой реки. К счастью, город находился на этом ее берегу, а не на противоположном. Элина направила коня к воротам, громко крича по-луситски «На помощь! На помощь! «

Стражники в кольчугах пропустили ее в ворота и здесь остановили, разглядывая с подозрением. Перепачканный грязью и кровью юноша на загнанном коне, говоривший по-луситски с сильным акцентом и призывавший немедленно вывести из города часть войск якобы на помощь какому-то каравану, вполне мог оказаться вражеским лазутчиком. Один из стражников отправился докладывать начальству, но без той поспешности, на которую рассчитывала Элина. Она попросила напиться; ей принесли кружку ледяной колодезной воды. Отобрать меч у нее не пытались, но Элина чувствовала, что стража применит силу при первом неосторожном движении с ее стороны.

Наконец снаружи караульного помещения застучали по бревенчатому настилу копыта, и через несколько секунд в дверь вошел толстый краснолицый человек в кольчуге и островерхом позолоченном шлеме; его раздвоенная русая борода важно возлежала на кольчужной груди.

— Я князь Микута, — сказал он. — Ты говоришь, разбойники напали на караван?

— Вот именно! И срочно нужна помощь!

— Кто ведет караван?

— Купец Штрудел и капитан Ральд.

— Что ж ты сразу не сказал? — Князь обернулся к стражнику: — Объявляй тревогу!

На сей раз реакция луситов была весьма оперативной. В мгновение ока у ворот выстроились две конные сотни, вооруженные мечами, копьями и луками. Сам князь в экспедиции не участвовал, но поставил во главе отряда своего воеводу. От Элины эти тонкости ускользнули, но она и так поняла, что Штрудела в этом городе ждали и в его благополучном прибытии были весьма и весьма заинтересованы.

Элине подвели свежего коня, и отряд поскакал на выручку каравану. Скорость была поменьше той, на которой графиня неслась сюда, но все равно вполне приличная. Элина подумала, насколько удачной была ее затея с изучением луситского языка. Ральд, впрочем, не ведал о ней, и, посылая Эрварда, надеялся, что тот сможет объясниться жестами. Что, конечно, было возможно, но время было бы потеряно.

Когда они достигли остановленного каравана, там шел бой. Разбойники добились наибольших успехов в начале своего нападения, однако после того, как защитники каравана попрятались под повозками, закрываясь щитами, колесами и трупами лошадей, эффективность обстрела резко упала. Истощив запас стрел, нападавшие попытались было вступить в переговоры, предложив защитникам свободно уйти, оставив оружие и товары, но ответом им была отборная луситская брань, которой владел капитан Ральд. Возможно, его подчиненные и не были бы единодушны по этому вопросу, но, к несчастью для нападавших, они не знали луситского языка. Разбойникам оставалось либо уйти в лес ни с чем, либо идти в рукопашную. Они имели к этому времени численный перевес, но были хуже вооружены — мечей было мало, в основном тяжелые дубины, кистени, топоры и ножи, притом лишь на некоторых были кольчуги, а щитов не было вовсе. Тем не менее, не все бойцы даже успели выбраться из-под повозок, когда разбойники набросились на караван с двух сторон…

К моменту прибытия луситской конницы положение защитников каравана было достаточно тяжелым. Они были прижаты к различным повозкам и лишены, таким образом, в отличие от врагов, свободы маневра и контакта по флангам между отдельными группками; в принципе они могли бы пробиться все в центр каравана, но это означало бросить крайние повозки и раненых. Разбойники были так увлечены боем, что слишком поздно заметили появление новых всадников. Меж тем луситы, загодя предупрежденные Элиной, сворачивали с дороги в лес там, где между деревьев еще не было веревок, отрезая бросившимся врассыпную разбойникам пути к спасению. Кажется, паре-тройке бандитов все же удалось уйти; четверых схватили живьем, а остальные были перебиты. Последних, вместе с теми, кто пал от рук защитников каравана, оказалось 20 человек. Защитники потеряли убитыми восьмерых; 13 было ранено. Из гражданских ранены были 5 возниц и двое помощников Штрудела. Сам купец не пострадал; уцелел и капитан Ральд, хотя по нему, угадав начальника, стреляли особенно активно — но прочный доспех позволил своему обладателю отделаться лишь неопасными царапинами. Элину, впрочем, больше интересовала другая фигура из числа уцелевших.

— Я вижу, Эйрих, с вами все в порядке? Я потерял вас в самом начале боя, — за время пути каравана Элина уже освоилась с мужским родом.

— Подо мной убили лошадь в первые же секунды. Я еле успел откатиться под повозку, иначе меня бы затоптали.

Наемники, пролежавшие долгое время в холодной грязи под повозками, мало походили на победителей и вообще пребывали в мрачном расположении духа; они даже не поблагодарили приведшего подмогу «Эрварда», так как им казалось, что он отделался легче всех и вообще мог бы обернуться побыстрее. Штрудел поспешно объявил, что всем будет выплачено дополнительно по 10 крон, а раненым 20. Но, хотя формально условия найма и не позволяли требовать большего, бойцы все равно остались недовольны — их лидеры явно недооценили опасность, позволив каравану попасть в эту ловушку, чуть было не окончившуюся общей гибелью. Теперь они кровожадно смотрели на пленников, предвкушая удовольствие от их казни.

— Что творится в ваших лесах? — недовольно пробурчал Ральд луситскому воеводе. — Прежде не было таких крупных и наглых шаек.

— Худые времена, — ответил лусит. — Всюду неспокойно. Месяц назад Кулгов сожгли до основания…

— Кочевники?

— Какие там кочевники — тарсунцы, — воевода с отвращением произнес название соседнего княжества. — А уж теперь, после смерти Ратомила…

Тем временем совместными усилиями с дороги оттащили дерево. Поскольку караван лишился почти всех лошадей (лишь трех убежавших удалось поймать), нескольким луситам пришлось спешиться, и их коней запрягли в повозки. Боевые кони, непривычные к упряжке, возмущенно фыркали и мотали головами. Раненых и убитых наемников уложили на повозки, поверх укрытых брезентом ящиков с товарами. К одной из повозок прикрутили заарканенных разбойников. Многие предлагали пытать их немедленно, дабы выяснить местонахождение разбойничьего логова и тут же покончить с ним окончательно, но у воеводы был приказ от князя без промедления доставить товары Штрудела в город — тем паче что на сей раз отягощенный повозками отряд не мог мчаться во весь опор, и путь до города занял несколько часов. За это время умер один из раненых, да и состояние еще нескольких внушало серьезные опасения.

Князь лично вышел встретить купца.

— Ну что, привез? — спросил он с нетерпением, пока повозки размещали на широком дворе, с трех сторон окруженном деревянными бараками.

— Товар отменный, — ответил Штрудел; он говорил по-луситски почти без акцента. — Только, думаю, тебе придется добавить. Уж больно накладно стало путешествовать через твои земли.

— Мы обсудим это позже, — отмахнулся князь. — Дай-ка взглянуть.

Он откинул брезент на ближайшей повозке, еще хранивший следы крови раненого, и подсунул свой широкий меч под крышку деревянного ящика. Раздался треск, и крышка отлетела. Взорам присутствующих предстали упакованные в стружку новенькие арбалеты западного образца.

Так вот, значит, какой товар вез Штрудел, держа в секрете не только его сущность, но и место назначения! Помимо арбалетов, в ящиках лежало и другое вооружение — мечи из более легкой и прочной, чем у луситов, стали, осадные крючья, забрасываемые на стену специальными тяжелыми арбалетами, западные панцирные латы…

— Из арбалета можно попасть в цель с вдвое большего расстояния, чем из ваших луков, — нахваливал свой товар Штрудел, — он пробивает любой доспех, его сталь не отсыревает в любую погоду…

— Все это хорошо, — озабоченно качал головой Микута, — но моим молодцам нужно время, чтобы со всем этим освоиться, а Крислав ждать не будет… Эх, если б ты прибыл недельки на две раньше…

— Спешил как мог, — отвечал купец, — увы, на драконах в наше время не полетаешь…

Наконец оба вспомнили о дожидавшихся отдыха наемниках (раненых унесли раньше), и князь велел одному из своих людей проводить их. Тот изъяснялся на неком ломаном языке, где мешались тарвилонские и пралецкие слова — а иногда и луситские, исковерканные на западный манер; Элина с раздражением подумала, что ей было бы легче понять его, говори он на своем родном языке.

Наемникам отвели две больших комнаты в длинном бревенчатом доме, с нарами вдоль стен, монументальным дубовым столом в середине и маленькими, затянутыми бычьим пузырем оконцами. Едва усталые люди сбросили на пол и на нары свои пожитки, как снова в дверях возник с сияющим лицом княжеский подручный и объявил, что для гостей готова баня. Бойцов, в буквальном смысле покрытых коркой грязи, это известие весьма обрадовало, чего нельзя было сказать об Элине. В самом деле, ее перевоплощение в юношу такого оборота событий както не предусматривало.

— А ты что же? — удивленно спросил лусит, когда Элина не последовала к выходу вместе с оживленно переговаривавшимися остальными.

— Ээ… когда мой брат был подло умерщвлен бароном Кроппом, я дал обет, что не стану мыться до тех пор, пока не умоюсь кровью убийцы, — ответила Элина. Подобные обеты действительно периодически давались на Западе

— во всяком случае, о них часто упоминали легенды. Похоже, что уходивших наемников, некоторые из которых удивленно обернулись на слова княжеского подручного, это объяснение удовлетворило, хотя один из них и крутанул пальцем у виска.

— И после этого Запад считает нас варварами, — усмехнулся в бороду лусит. — Ну, дело твое. Только смотри, как бы твой Кропп за версту не учуял тебя по запаху.

После чего все, включая Эйриха, удалились, оставив Элину в комнате одну. Несмотря на то, что ей не пришлось больше часа пролежать в холодной грязи под повозками, она была вполне сыта неделей путешествия по осеннему бездорожью и не собиралась выполнять свой «обет» буквально. В углу стояла кадка с водой, а на ее крышке — большой глиняный ковш; в комнате топилась печь. Критическим взглядом оценив прозрачность бычьего пузыря на окнах и на всякий случай все же прикрыв затворявшиеся изнутри ставни, Элина нагрела себе некоторое количество воды и кое-как ополоснулась в кадке, а затем, достав из своей сумки тщательно упакованные чистые вещи, устроила стирку грязной одежды, к чему была приучена еще в детстве, хотя за последние восемь лет придворной жизни и успела от этого отвыкнуть. Она почти закончила, когда из бани начали возвращаться наемники, красные, распаренные и довольные.

— Как же твой обет? — усмехнулся первый из вошедших.

— Я не давал обета не стирать одежду, — возразила Элина.

Ее отругали за то, что она использовала для этого кадку и воду, предназначенные для питья; затем двое бойцов притащили, плеща на пол, другую кадку и водрузили ее в углу. Впрочем, лишь некоторые из наемников захотели глотнуть чистой воды; судя по густому запаху их дыхания, луситы напоили их чем-то иным. Элина, почувствовавшая, наконец, всю усталость этого тяжелого дня и так и не дождавшись Эйриха, свернулась калачиком на нарах и моментально уснула.

Разбудил ее охрипший крик петуха. Элина открыла глаза и села на нарах, чувствуя себя посвежевшей и зверски голодной. Было почти темно; сквозь бычий пузырь еле сочился тусклый серый свет. Кто-то из спящих наемников громко храпел. Элина почувствовала зуд между лопатками и повела плечами, а когда это не помогло, закинула руку за спину почесаться.

— Проснулись? — услышала она тихий голос Эйриха.

— Это что, уже утро? — спросила Элина, находя его взглядом. Эйрих лежал на нарах неподалеку, заложив руки за голову.

— Да.

— Сколько же я спал?

— Часов двенадцать. Ничего, нам всем нужен был отдых после вчерашнего.

— Ужасно хочется есть.

— Я сохранил для вас вашу вечернюю порцию.

Усевшись за стол, Элина вновь почесалась.

— Что ж это такое, — пробормотала она про себя, — вчера же мылась.

— Не обращайте внимания, — усмехнулся Эйрих, не столько услышавший, сколько догадавшийся о смысле ее слов. Он сунул руку за пазуху, поймал блоху и раздавил ее ногтем. — Луситские жилища славятся своими паразитами. Впрочем, Запад ведь тоже не безгрешен в этом отношении?

— Да, но здешние насекомые какие-то особенно кусачие!

— Что поделать, — философски вздохнул Эйрих, — иногда проще взять вражеский город, чем извести блох в собственном доме. Говорят, только маги умели гарантированно избавляться от этих тварей.

Пока Элина уплетала кусок холодного мяса, заедая его серым ноздреватым хлебом — есть, кстати, приходилось руками, ибо луситы не знали вилок — Эйрих, не терявший накануне времени даром, разъяснил ей разведанную политическую ситуацию.

Город, в который они прибыли, назывался Чекнев и занимал среди луситских городов среднее положение — в отличие от богатого и могущественного Крислава. Некоторое время назад Ратомил, великий князь Криславский, тяжело заболел, и среди луситских князей, и в более стабильные времена не отличавшихся дружбой, началось заметное шевеление. Дело в том, что формально на криславский престол после смерти Ратомила могли претендовать многие, а выигравший этот приз стал бы едва ли не самым могущественным из луситских правителей. Было вполне очевидно, что вопрос будет решен силой, и что одним сражением дело не ограничится. Потому-то Микута Чекневский, тоже входивший в число претендентов, и торопился обзавестись козырем в виде западного оружия; потому-то и понадобилось в спешке гнать караван по осенней распутице. Но спешка не помогла — Ратомил умер, и весть о его смерти уже успела пересечь луситские леса и болота, достигнув ушей заинтересованных сторон. В особенности беспокоили Микуту южные князья: они в очередной раз могли привлечь в качестве союзников степняков. Но и северных конкурентов не следовало сбрасывать со счетов…

В этой ситуации у Микуты каждый меч был на счету, и он недвусмысленно предложил наемникам Ральда присоединиться к его войску — к вящему неудовольствию Штрудела, который предпочел бы убраться домой до начала заварушки и нуждался в эскорте. В настоящий момент между князем и купцом шла торговля по этому поводу — равно как и по поводу окончательной цены за доставленное оружие.

— Надеюсь, Эйрих, вы не собираетесь ни оставаться у князя, ни возвращаться со Штруделом? — осведомилась Элина, отправив в рот последний кусок и облизав пальцы.

— Я направляюсь в Дулпур, как вы помните, — улыбнулся Эйрих.

— Вот и хорошо. Мы сможем выехать сегодня?

— Вы не хотите еще денек отдохнуть на княжеских харчах?

— Скорее мы сами тут служим харчами для насекомых. И вообще если все так, как вы говорите, то тут скоро может быть не до отдыха. И я право не знаю, что хуже — нарваться в лесах на разбойников или на регулярную армию, которая примет нас за врагов.

— Здравое рассуждение, — одобрил Эйрих. — Правда, борьба за криславский престол уже началась, и я не знаю, где сейчас безопаснее — внутри одного из враждующих городов или между ними. Может быть, самым разумным было бы присоединиться к выступающей в поход армии и пройти с ними часть пути, а потом дезертировать…

— Эйрих! — глаза графини вспыхнули от возмущения. — Как вы можете такое предлагать!

— Ах, ну да, я совсем забыл про вашу рыцарскую честь. Я-то не дворянин, мне можно. Вы не слышали любопытную историю о том, как во время одного из мятежей на Западе нескольких рыцарей в полном вооружении окружили крестьяне с вилами и косами? Так вот эти благородные господа были перебиты все до одного, потому что считали ниже своего достоинства скрестить свой рыцарский меч с мужицкими вилами.

— Ничто не следует доводить до абсурда. Защищаться от бунтовщиков — не бесчестье. Но вообще — да, честь дороже жизни.

— Желаю, чтобы вам не пришлось проверять этот тезис на практике, — усмехнулся Эйрих. — Ну что ж, если вы не хотите вступить в армию Микуты, мы можем выехать уже сегодня. Пойду вытрясу из Ральда наше жалование.

— А я пока прогуляюсь по городу, — ответила Элина.

Чекнев мало походил на западные города, и Элина осматривалась по сторонам с любопытством. Город смахивал скорее на огороженную крепостной стеной деревню. Дома были по большей части одноэтажными массивными бревенчатыми строениями, в отличие от трех-четырехэтажных каменных зданий Роллендаля, и не жались вплотную друг к другу, как там; очевидно, что город, слегка даже превосходивший Роллендаль по площади, вмещал заметно меньшее население. Если на Западе сад вокруг дома могли себе позволить лишь избранные, проживавшие в элитарном центральном районе, то здесь у многих были собственные огороды и сараи для скота; по немощеным улицам важно разгуливали гуси, попадались и возлежавшие в лужах свиньи. Элина оценила, что такой уклад дает городу преимущество в случае осады, зато заметно снижает фортификационные качества в случае штурма. Собственно, теснота западных городов, где порой на улочке с трудом могли разъехаться два всадника, объяснялась не нехваткой земли, а как раз тактическими соображениями — стены меньшего периметра легче оборонять.

Лишь несколько зданий возвышалось над общим уровнем деревянных крыш. Это был княжеский терем, набатная колокольня и еще какие-то сооружения с коническими крышами — возможно, капища луситских идолов. Элина знала, что у луситов есть религия, и это, разумеется, показывало степень варварства этого народа. На Западе религии не было. В прошлом в ней не было нужды, ибо власть чародеев была практически божественной; после же падения магии наступило разочарование во всем сверхъестественном. Конечно, процветали всевозможные суеверия, да и остатки магии все еще сохраняли свою силу, но это весьма мало походило на веру в бога или богов. Луситы же, как видно, не могли жить без веры и, лишившись могучего покровительства реальных магов, изобрели нереальных божков. Любопытство толкало Элину взглянуть на этих деревянных болванов, но она решила, что лучше этого не делать — вдруг она по незнанию оскорбит религиозные чувства местных фанатиков, да и вообще, мало ли во что можно влипнуть. Слова о возможных человеческих жертвоприношениях у луситов были живы в ее памяти.

Вместо этого Элина решила осмотреть стены. Конечно, часовые могли не пустить ее, но Элина понадеялась, что желание Микуты принять западных наемников под свои знамена послужит ей пропуском.

Подойдя к восточной стене, графиня решительно направилась к двери одной из башен и объвила охранявшим ее воинам, что как раз раздумывает над предложением князя и хотела бы взглянуть на возможное будущее место службы (подобная мелкая ложь не казалась ей уроном для чести). Солдаты, похоже, опешили от решительного натиска юноши, глядевшего на них большими честными глазами, и согласились. Один из них остался внизу на страже, а другой проводил Элину по зигзагообразной (а не винтовой, как на Западе) лестнице на вершину башни, откуда открывалась широкая панорама города, реки и окрестных лесов.

Стены Чекнева были выстроены более основательно, чем частокол предыдущего луситского города. Бревна были уложены горизонтально, в несколько рядов, так что по стене могли свободно пройти, разминувшись, два человека; поверху через равные расстояния укреплены были дощатые щиты для защиты стрелков. В бревнах были проделаны наклонные желоба, ведущие наружу

— как поняла Элина, для того, чтобы поливать атакующих кипятком и горячей смолой. На башнях имелись вороты, позволявшие быстро поднять изнутри крепости тяжелый груз — те же котлы со смолой или камни. В общем, Элина ожидала худшего, хотя стена все равно была ниже роллендальской, не говоря уже о недостатках дерева по сравнению с камнем.

Оценив фортификационные качества, графиня устремила взор на восток, за реку. Ее путь лежал туда, но ни моста, ни иной переправы видно не было, да и обрывистый противоположный берег вид имел совершенно дикий и для переправы мало пригодный. Элина задала вопрос сопровождавшему ее воину, и тот ответил, что выше по течению, где другой берег не так крут, имеется паром. «А выстроить мост вы за столько лет так и не сподобились», — с неудовольствием подумала графиня и перевела взгляд на север, надеясь увидеть паром отсюда. Но увидела она нечто иное.

Город стоял в излучине; река огибала его с северо-востока. И вот как раз в этот момент из-за скрытого неровной грядой деревьев поворота показался острый нос судна, а затем оно выплыло целиком. Это была большая ладья с одним прямым парусом. Длинный ряд весел более-менее ритмично вздымался и вновь опускался в воду. Нос корабля был раскрашен в виде глазастой морды какого-то зверя, вдоль борта висели блестевшие, словно чешуя, щиты. Казалось, что по водной глади ползет удивительный многоногий монстр.

За первым кораблем показался второй. Суда заметили и на других башнях, слышны были тревожные крики дозорных.

— Тарсунцы, — с ненавистью сплюнул сопровождавший Элину лусит.

— Они, больше некому.

С севера послышались новые крики, в которых Элина не разобралась, но лусит понял, что одновременно с продолжавшими прибывать кораблями на опушке леса показались и наземные силы.

— Похоже, твоя служба начнется прямо сейчас, — сказал он Элине.

— Я должен вернуться к своим, — поспешно ответила она, опасаясь, что ее оставят здесь явочным порядком. — У нас свой командир.

Элина поспешно сбежала вниз по лестнице и помчалась к отведенному наемникам дому. Навстречу ей попадались луситы в полном вооружении, спешившие к стенам. Набатный колокол ронял на город свои мерные тяжелые удары.

Наемники были уже на улице и оживленно переговаривались. Некоторые осматривали свое оружие или подтягивали ремни и застежки доспехов.

— Вот наконец и ты, — недовольным тоном изрек Ральд. — Пошли, нас ждут.

— Что это значит? — обратилась Элина к Эйриху. — Мы нанялись к Микуте?

— Покинуть город сейчас все равно невозможно. Придется драться, — ответил тот. — А заплатить нам заплатят, если, конечно, город выстоит.

— Деньги сейчас интересуют меня не в первую очередь. Однако, если уж речь зашла об этом, получили ли вы то, что нам уже причитается?

— Только 10 крон аванса, — скривился Эйрих. — Ральд заявил, что нам заплатят, как только Штрудел окончательно договорится с князем и получит от него свое. А тут как раз началось нападение…

Ральд привел своих людей на двор, где накануне поставили повозки и где теперь луситы разбирали оружие — не только с повозок, но и из бараков, где размещался в том числе и местный арсенал (многие, впрочем, хранили свое боевое снаряжение по домам). Здесь же находился воевода, отдававший распоряжения группам защитников. Заметив бойцов Ральда, он велел отойти в сторону тем, кто хорошо стреляет из арбалетов. Капитан перевел приказ и сам сделал шаг в сторону. С ним отошло еще 9 человек. Эйрих хотел было шагнуть за ними, но взглянул на оставшуюся на месте Элину и передумал.

Рыцари Запада редко были хорошими арбалетчиками, ибо оружие это, поражающее на большом расстоянии, считалось неблагородным. Разумеется, это не мешало его широкому применению во всех западных армиях, но пользовались им в основном простые солдаты; благородные же дворяне (в том числе этими солдатами непосредственно командовавшие) предпочитали биться на своих традиционных мечах. Граф Айзендорг, считавший, что военные навыки лишними не бывают, обучил свою дочь обращению с арбалетом, но умения Элины в этой области заметно уступали ее искусству мечного боя.

Тех, кто не ушел с арбалетчиками, приписали к другому отряду; его командир, скептически взглянув на кожаные куртки Элины и Эйриха, посоветовал им выбрать себе доспехи. Элина не любила тяжелые панцири и ограничилась тем, что взяла себе шлем и небольшой круглый щит; Эйрих, тоже, по-видимому, не жаловавший тяжелую броню, облачился в луситскую кольчугу, надел шлем и взял щит побольше, ногтевидной формы. У луситских шлемов не было забрал; они оставляли большую часть лица открытой, лишь нос защищала смотревшая вниз металлическая стрелка. Элина нашла, что это удобнее, чем следить за обстановкой сквозь узкие щели или решетку забрала — хотя, конечно, за хороший обзор приходилось платить большей опасностью.

Группа, в которую вошли Элина и Эйрих, заняла позицию в верхнем помещении северо-восточной башни. Отсюда открывались выходы на стену, но там пока что расположились одни лучники. Черед мечников должен был настать позже, когда враги полезут на стены с помощью приставных лестниц. Лучники находились и внутри башни, изготовившись к стрельбе через узкие бойницы двух верхних этажей. Посему возможности смотреть наружу через бойницы у Элины не было, и она удовлетворяла свое любопытство, выглядывая то в один, то в другой из ведущих на стены проходов.

Шесть тарсунских ладей спустились по реке и встали вдоль городской стены, развернувшись поперек течения и закрепившись сброшенными с носа и кормы каменными якорями. На палубе у каждой можно было различить некое деревянное сооружение; вглядевшись, Элина поняла, что это катапульты. Как видно, не только чекневцы проявляли повышенный интерес к иностранным военным технологиям.

Меж тем с севера и северо-запада из леса выходили все новые сухопутные части. Проскакали на юг кавалеристы, довершая окружение города, вытягивались длинной шеренгой лучники, строились под своими хвостатыми знаменами пехотинцы, вооруженные мечами, копьями и боевыми топорами. Постепенно стало ясно, что тарсунцы вовсе не собираются сразу идти на штурм; они расположились на позициях вокруг города и теперь, как видно, отдыхали с дороги. Лес мешал оценить точное их количество, но, по всей видимости, одних только сухопутных сил было никак не меньше пяти тысяч.

Около двух часов прошло в томительном ожидании, прежде чем тарсунское войско пришло в движение. Тарсунцы наступали с трех сторон тремя колоннами. Это было тактически грамотное решение, ибо, с одной стороны, плотность стрельбы оборонявшихся ограничивалась количеством лучников, способных разместиться на стене — посему выгодно было наступать большими группами на узкие участки, а не идти на приступ по всему периметру стен. С другой стороны, не следовало сосредотачиваться на одном направлении, давая чекневцам возможность перебросить туда основные силы; атака с разных сторон держала их в напряжении повсюду и предоставляла штурмующим возможность для маневра непосредственно под стенами. Вперед шли тяжеловооруженные пехотинцы с длинными приставными лестницами, вперед шли лучники, неся дощатые или сплетенные из веток щиты от стрел; эти щиты были обильно смочены водой, дабы оборонявшиеся не подожгли их горящими стрелами. Кавалеристы пока что держались в отдалении — их черед должен был наступить после того, как пехотинцы тем или иным способом откроют проход в город.

А в это время возле установленных на ладьях катапульт суетились люди. Показались зажженные факелы. Почти сразу же рычаг одной из катапульт распрямился, выбрасывая высоко в воздух свой снаряд. Снаряд, оказавшийся не тяжелым каменным ядром, а запечатанным горшком, оставляя едва различимый дымный след, перелетел на большой высоте через стену и круто спикировал в город, разбившись о стену одного из домов и расплескав мгновенно вспыхнувшее содержимое. Взметнувшиеся языки пламени жадно облизывали сырую после многодневных дождей древесину, постепенно вгрызаясь в нее. Из дома выcкочили женщина и трое детей, они побежали с ведрами к колодцу. А через стену уже летели новые зажигательные снаряды… Вновь забил набатный колокол, на сей раз более частыми ударами оповещая горожан о новой опасности. Разумеется, не всякий горшок с горючей смесью попадал в цель — многие просто шлепались в грязь, и Элина подумала, что у просторного расположения домов есть еще одно преимущество. Один горшок угодил прямо в лежавшую свинью, и несчастное животное, превратившееся в живой факел, с истошным визгом помчалось по улице. Зато другой влетел в окно богатого дома, тут же вспыхнушего изнутри; столб пламени вырвался из печной трубы. Горожане высыпАли на улицы, выстраивались цепочками к колодцам, передавая друг другу ведра с водой. Где-то пламя удавалось затушить в зародыше, но в других местах оно, преодолев начальное сопротивление отсыревшего дерева и усилия людей, разгоралось, грозя перекинуться уже и на соседние дома. Элине не приходилось слышать, чтобы на Западе применялся столь эффективный горючий состав, и она удивленно спросила, откуда он у тарсунцев. Один из чекневцев ответил раздраженным тоном — находя, как видно, праздное любопытство чужеземца неуместным, когда внизу горел его родной город — что проклятые тарсунцы ходят на своих ладьях на юг, до самого Хурлуцкого моря, и там торгуют с выходцами с востока, щедро платя Курибай-хану за охранные грамоты. Элину подмывало спросить, что же мешает чекневцам, вместо того чтобы проклинать тарсунцев, выстроить собственные корабли и самим наладить торговлю с дальними странами, но она поняла, что лишь еще больше рассердит лусита, а вразумительного ответа не получит. Однако ей показалось странным, что западные купцы, совершавшие куда более дальние вояжи, до сих пор не разжились столь интересной для военных технологией. Хурлуцкое море лежало севернее Срединного и было, по сути, не морем, а большим соленым озером, и вокруг него, по представлениям западных географов, не было ничего, кроме степей диких кочевников и пустынь. Как видно, внутренние районы континента таили немало сюрпризов для западных путешественников, имевших представление главным образом о землях вдоль южного побережья материка.

Тем временем, пока катапульты обстреливали город, тарсунские войска подходили к стенам. Они еще были недосягаемы для луков защитников и шли свободно, не прикрываясь. Тут-то в них и полетели стрелы из арбалетов. Так как опытных арбалетчиков было только десять, а остальные были луситские лучники, впервые в жизни державшие западное оружие в руках, то большинство первых стрел летело куда угодно, только не в цель. Однако опыт лучников помог им быстро сориентироваться и с новым оружием, разобравшись, как целиться и какие брать поправки, и дальнейшая стрельба была уже более эффективной.

В рядах наступающих возникло замешательство и суета, но этот эффект был кратковременным. Осознав, что чекневцы владеют более дальнобойным метательным оружием, тарсунцы не обратились вспять, а продолжили идти вперед, теперь уже старательно прикрываясь щитами. Тем не менее, первые потери были ими понесены. Арбалетов, однако, было немного — всего шесть дюжин на весь город, и даже в руках более умелых стрелков они не смогли бы опрокинуть наступавшую армию. К тому же арбалеты, превосходя луки в эффективной дальности и меткости, проигрывали в скорострельности.

Наконец атакующие пересекли черту, за которой в дело вступили чекневские луки. Все новые тарсунцы тяжело валились в грязь, под ноги своим товарищам, или же сворачивали в сторону и брели назад, держась за раненое плечо или хромая. По оборонявшимся доселе не было выпущено ни одной стрелы

— ведь даже пользуясь луками того же класса, стоявшие на стене имели преимущество в дальности. Но еще несколько шагов — и тарсунские лучники стали занимать свои позиции, а пехотинцы устремились вперед бегом.

В отличие от своих чекневских оппонентов, которые могли разместиться на стене лишь в одну линию, тарсунские стрелки выстраивались в несколько рядов, что позволяло им обрушить на защитников стен куда более плотную стрельбу. Несмотря на щиты, не так уж мало из этих стрел нашло свою цель; особенно желанной мишенью для зорких тарсунских лучников были арбалетчики. Луситский воевода, впрочем, перед началом боя отдал остроумный приказ привязать каждый арбалет веревкой к вбитому в стену или стационарный щит гвоздю — дабы поверженный стрелок не ронял вниз дефицитное оружие. Идея срабатывала не всегда — не всякий падавший со стены выпускал оружие из рук, и оно просто ломалось — однако к тому времени, как штурмующие полезли вверх по приставленным лестницам, у некоторых арбалетов успел смениться уже второй хозяин.

Чекневские стрелки оставались на своих местах до последнего момента и продолжали бить по врагу, пока вышедшие из башен мечники бежали навстречу друг другу за их спинами; лишь когда шлемы первых штурмующих уже вот-вот должны были показаться над стеной, стрелки побежали к ближайшим башням, в то время как мечники делали шаг вперед, занимая освобождающиеся места. Стрельба со стороны нападавших тоже прекратилась — они боялись попасть по своим.

Но прежде, чем началась жестокая рубка на стенах, заскрипели вороты, наклоняя заранее приготовленные котлы, и из наклонных желобов хлынули на атакующих окутанные паром потоки кипятка. С дикими воплями обваренные люди валились с лестниц.

Однако тарсунские командиры учитывали такую возможность. Лестницы были длинными, тяжелыми и прочными, что позволяло прислонять их к стене с большим наклоном. Мало того, что такую лестницу фактически невозможно было оттолкнуть, так еще и кипяток — или, тем паче, смола — лились лишь на первого из штурмующих, до лезущих следом поток просто не доставал. Разумеется, подобную уловку не удалось бы применить при штурме, скажем, Роллендаля с его более высокими стенами.

Тем не менее, тем вторым на лестницах, которые теперь стали первыми, не хотелось разделить судьбу предшественников, попав под кипящие струи. Возникло некоторое замешательство. Нетерпеливые крики командиров снизу не производили должного впечатления, однако собственные товарищи напирали сзади, вынуждая продвигаться вперед. Вновь хлынул кипяток, однако это уже не было неожиданностью для штурмовавших, и горячие потоки разбивались о подставленные щиты. Брызги летели во все стороны, клубился пар, но большинство отделалось в худшем случае мелкими ожогами от разлетавшихся капель; однако были и те, кто по недостатку ловкости или везения получил сполна; они падали вниз или, что было хуже для нападавших, с воем шарахались назад, опрокидывая и сталкивая тех, кто лез вслед за ними. В этот момент над укреплениями западной стороны разнесся зычный голос какого-то кряжистого тарсунского богатыря, который, не церемонясь, спихнул с лестницы напиравшего на него в панике неудачника и, возвышаясь с воздетым мечом в облаках пара, возгласил во всю силу могучих легких:

— Кто там стушевался перед чекневскими собаками? Отплатим им за угощение! Тарсунь!

— Тарсууунь! — взревели на лестницах и внизу, и клич этот подхватили части, штурмовавшие стены с севера и с юга.

— Чекнев! — рявкнуло в ответ со стен.

С новой яростью нападавшие устремились вперед и прорвались на стены в нескольких местах. Закипела жестокая рубка.

Тем временем на востоке бойцы у катапульт изменили тактику — теперь они стремились поджечь не город за стеной, а саму стену. Меткость их оставляла желать лучшего; большинство снарядов по-прежнему перелетало через стену или падало на землю, не долетев. Но несколько горшков все же разбились о бревна стены; защитникам, однако, пока удавалось заливать огонь водой. Лучники, немногочисленные на восточной стене, ибо отсюда, с реки, штурма не предвиделось, с самого начала атаки пытались воздать тарсунцам их же монетой, пуская горящие стрелы в их ладьи; однако те стояли на якорях слишком далеко, и стрелы бессильно падали в воду. Затем, однако, чекневский воевода прислал на подмогу арбалетчиков, освободившихся после вынужденного отступления с других стен. Задача, впрочем, была непростой и для них; стрелы в большинстве своем по-прежнему не достигали цели, отнесенные ветром. Развернув свои суда перпендикулярно берегу, тарсунцы убили двух зайцев: во-первых, если бы катапульты были установлены поперек палубы, а не вдоль, то каждый выстрел раскачивал бы ладьи, а во-вторых, так стрелкам на стенах труднее было попасть. Тем не менее, некоторые стрелы втыкались в палубы или, что было более опасно, в борта; однако тарсунцы были начеку и затаптывали огонь или заливали водой из ведер.

Элине, однако, было не до наблюдений за событиями на реке: вместе с другими она дралась на северной стене. Ей приходилось нелегко: на стене было мало места для маневра, здесь нужен был иной стиль — стиль тяжеловооруженного воина, тупо обрушивающего могучие удары на каждый показавшийся над гребнем шишак шлема. Тем не менее, первого врага ей удалось сразить прямым ударом меча в незащищенное горло, а второго, уже почти забравшегося — оглушить ударом щита; третий влез-таки на стену и вынудил ее отступить вправо, но при этом повернулся к ней лицом, чем немедленно воспользовался дравшийся рядом Эйрих, нанесший ему удар в спину и успевший вновь развернуться к собственному противнику. Элина едва успела вернуться на свое место, чтобы с размаху скрестить мечи с четвертым тарсунцем; худшая сталь луситского клинка не выдержала столкновения с западным мечом и сломалась, но удар был так силен, что у Элины заныла кисть; боль отдалась даже в локте. Лусит, оставшись без оружия, прикрылся щитом и быстро нагнулся за валявшимся на стене мечом своего предшественника. И пожалуй что щит защитил бы его от ожидавшегося рубящего удара сверху, но Элина, чья рука еще не отошла, применила совсем не рыцарский прием, с силой пнув тарсунца сапогом под зад. Тот не удержал равновесия и свалился со стены внутрь крепости. Та же участь ждала и пятого тарсунца, когда Элина, поднырнув под его меч, рубанула его по ногам. Краем глаза она заметила, как Эйрих с натугой поднял облаченное в доспехи тело своего только что поверженного врага и кинул его со стены навстречу новым штурмующим; судя по донесшимся крикам, это сбросило с лестницы двоих.

Но если Элине и Эйриху удавалось пока сдерживать натиск, то не на всем протяжении стены дела защитников обстояли столь же успешно. Правее тарсунцам удалось уже захватить часть стены; трое их орудовали мечами, расширяя свой участок, куда уже взбирался по лестнице четвертый. Элина и Эйрих, таким образом, оказывались отрезаны от ближайшей башни; аналогичный успех тарсунцев слева сделал бы их положение почти безнадежным. Эйрих, умудрявшийся не только разбираться со своими непосредственными противниками, но и следить за общим ходом боя, заметил это и скомандовал отходить влево. В чекневском войске он был никто, но такова была сила его властного голоса, что бившиеся по соседству защитники послушались его, словно законного командира. Остальные увидели пятившихся на них соседей и тоже подались к левой башне; отступление почти сразу превратилось в бегство. Уже прорвавшиеся было на стену слева двое тарсунцев оступили обратно на лестницу, видя, что им отдают стену без боя. Чекневцы справа, увидев происходящее, тоже побежали к своей башне.

Однако столь поспешное оставление позиции — более поспешное, чем ожидал начавший его Эйрих, в результате едва не отставший вместе с Элиной — не было результатом паники; то был заранее отработанный тактический прием. Тарсунцы радостно хлынули на стену, но дальше им дороги не было: проход в каждую из башен был перекрыт тяжелым бревном, из-за которого стреляли лучники и торчали острые копья. Другие лучники меж тем уже стояли внизу, внутри крепости, и расстреливали тарсунцев, которым внутренняя сторона стены не предоставляла никакого укрытия.

Атакующие попытались было взять штурмом хоть одну из башен, но это было безнадежно: ширина стены позволяла атаковать проход не более чем двоим одновременно, в то время как их в упор били из луков и копьями, а мощное бревно не позволяло навалиться массой, когда мертвые служат щитом давящим сзади живым. Немыслимо было также и перетащить через стену лестницы и спуститься по ним внутрь города, где уже поджидали чекневцы; они бы даже не позволили тарсунцам достичь земли — лестницы, переброшенные на эту сторону, были бы просто выбиты из-под атакующих. Меж тем новые тарсунцы еще лезли по инерции на стену, делая толпу все более плотной, к вящей радости лучников.

В конечном счете, потоптавшись растерянно на стене и потеряв за несколько минут почти сотню бойцов, тарсунцы вынуждены были отступить. Пехота поспешно отошла к лесу вместе со своими лучниками, сопровождаемая стрелами со стен и насмешливыми криками чекневцев, состоявшими по большей части из слов, которым Эйрих Элину не учил.

Так обстояли дела на севере. На юге защитники города отбили все попытки тарсунцев влезть на стену. Наибольших успехов нападавшие достигли на западе; здесь им удалось утвердиться на стене сразу в нескольких местах и перебить отрезанных от башен защитников. Но дальше они оказались в той же ловушке, что и их северные товарищи. Однако командир западных, должно быть, предвидел такую возможность, потому что его бойцы попытались спуститься в город не по лестницам, а по веревкам. Но им было просто некуда приземлиться — снизу их встречал лес копий. Тем не менее, тарсунцы не сдавались и попытались решить проблему, сбрасывая на копья трупы оставшихся на стене чекневцев и своих убитых лучниками товарищей. Чекневцы, однако, стояли под стеной не сгрудившись, а достаточно свободно, и им, как правило, хватало ловкости увернуться от мертвого и тут же встретить копьем живого. Все же некоторым тарсунцам удалось спуститься и продолжить бой на земле; но, окруженные со всех сторон, они не смогли развить успех и были перебиты. Больше всего хлопот защитникам доставил тот самый богатырь, что воодушевил своих товарищей в начале боя; даже когда пали все, кто спустился вместе с ним, он продолжал ломиться сквозь ряды чекневцев, словно разъяренный медведь, подминающий охотников, с ног до головы покрытый своей и чужой кровью, с тяжелым мечом в одной руке и топором в другой. Он сумел пробиться к воротам, но открыть их все же не смог; вцепившись в засов, он вынужден был выпустить меч и был окончательно изрублен. Его подвиг вдохновил тарсунцев на продолжение захлебнувшегося было штурма; казалось, что победа близка, и все новые бойцы переправлялись через стену. Однако с каждой минутой внизу собиралось все больше чекневских копейщиков и мечников, и атаковавшим так и не удалось захватить плацдарм у стены, куда можно было бы переправить силы, достаточные для захвата ворот изнутри. В конечном итоге, понеся большие потери и узнав, что на других направлениях атака давно отбита, тарсунцы отступили и здесь.

Таким образом, город выдержал первый штурм. Чекневцы, кто весело, кто устало, поздравляли друг друга, хлопали по спинам, утирали кровь и пот и жадными глотками пили холодную воду из ковшей. Кто-то, стараясь не морщиться, перевязывал легкие раны, кто-то, скептически осмотрев иззубренный меч и побитый доспех, ворошил мертвых врагов на предмет подходящих трофеев. Брать у своих покойников не позволял обычай; луситские верования предписывали хоронить доблестно бившегося воина в его броне и с его оружием. Элина едва сдержала возмущение, узнав о подобной глупости. На Западе, правда, тоже случалось, что именной меч прославленного рыцаря хоронили вместе с ним — при условии, что у него не осталось наследников; но ведь то касалось легендарных героев, а не простых солдат. «Похоже, эта страна чересчур богата металлом», — пробурчала графиня. Интересно, что такое отношение к своим мертвецам не помешало тарсунцам сбрасывать их на чекневские копья; впрочем, тут не было противоречия — если живой боец подставляет свою плоть под вражеское железо ради победы своих, почему то же не делать и мертвому?

Еще до того, как тарсунцы отступились от западной стены, прекратили обстрел катапульты: запасы снарядов с горючим составом были не бесконечны. Им так и не удалось поджечь городские укрепления, однако в самом городе пожары по-прежнему полыхали, и кое-где огонь уже перекинулся на соседние строения. В иных местах жители, бросив тщетные попытки спасти уже охваченные пламенем дома, активно поливали водой соседние, в надежде уберечь хоть их. Некоторые пожары удалось уже потушить, или же они гасли сами, сожрав всю доступную пищу. В целом было похоже, что восточной части города не избежать серьезного урона, но на Чекнев в целом огонь не распространится.

В огне погибло около полутора десятков человек, в основном старики и дети. Чекневское войско потеряло 68 бойцов, включая серьезно раненых (в том числе погибли пятеро западных наемников). Потери противника оказались почти вшестеро больше. Однако тарсунская дружина все еще численно превосходила чекневскую, и было вполне очевидно, что за первым штурмом последует второй.

Тарсунцы, однако, не торопились. Победа дорогой ценой их не устраивала

— ведь это была лишь первая их битва в борьбе за Крислав. Требовалось дать войску отдых и выработать новую тактику.

Пасмурный день сменился хмурым вечером, а новой атаки все не было. Вряд ли следовало ожидать ее ночью — в темноте слишком легко перепутать своих и чужих, и даже если нападающие ворвутся в город, им будет весьма затруднительно ориентироваться среди его беспорядочно разбросанных домов, не выстроенных, как на Западе, плотными рядами. Поэтому с наступлением темноты на страже остались только дозорные. На башнях и стенах горели факелы, дозорные (держась подальше от источников света, чтобы не служить мишенью лучникам) вглядывались и вслушивались во мрак, готовясь поднять тревогу при первых признаках приближения вражеских лазутчиков.

Элина, Эйрих и другие бойцы их отряда спали на сей раз в каком-то сарае, который был хорош тем, что находился возле самой башни, что позволяло быстро занять места по тревоге. Ночью Элина слышала какой-то шум и крики издалека, но сигнала тревоги не было, и она рассудила, что разумнее всего спать, пока дают.

Утром выяснилось, что ночью чекневцы предприняли дерзкую вылазку. Дюжина их, с ног до головы вымазанных сажей, спустилась по веревке с восточной стены наружу — если бы пришлось выпускать их через ворота, тарсунцы почти наверняка бы это заметили — и прокралась вдоль берега к стоявшей выше всех по течению ладье. Без единого вспеска они подплыли в ледяной воде к кораблю, держа над головой кожаные свертки; в свертках были фитили, пропитанные маслом, и огнива. Каждый фитиль сидел на заостренной металлической пластине; эти пластины диверсанты воткнули между изогнутыми досками бортов, и пока одни перерезали ножами якорные канаты, другие подожгли фитили. Надо отдать чекневцам должное — хотя тарсунцы, разумеется, и выставили на ночь на палубе часовых, те слишком поздно заметили неладное. А диверсанты, не удовлетворившись сделанным, полезли по обрезанным канатам на палубу, чтобы помешать команде тушить огонь. Бой был неравным, высыпавшие наверх по тревоге тарсунцы превосходили диверсантов числом и вооружением, и все же чекневцам (большинству из них — ценой своей жизни) удалось выиграть достаточно времени, чтобы просмоленый корпус корабля загорелся уже основательно. Расчет был на то, что дрейфующее по течению судно столкнется со следующей ладьей и подожжет и ее; и если якорные канаты второго корабля выдержат удар, то уж точно не выдержат пламени, и так эта эстафета огненной смерти будет передана далее и далее…

Однако команда подожженной ладьи нарушила этот план в самом начале. Они не успели спасти свое судно от огня, но успели, налегая на руль и весла, изменить его курс, так что оно проплыло перед носом у второго корабля и ткнулось в берег, где и осталось догорать, бросая кровавые отблески на реку, на прибрежный песок и на чекневские стены. Лишь одному из отряда диверсантов удалось невредимым добежать до стены, и свои втащили его на веревке в город. Его позравляли и благодарили так, словно план удался полностью; впрочем, одна ладья с катапультой была все-таки уничтожена, хотя бОльшая часть ее команды и спаслась.

Однако и тарсунцы ночью не теряли времени даром. К утру обнаружилось, что к северным и западным воротам подведены тараны. Подобные тяжелые сооружения было бы весьма нелегко тащить по осенней грязи от самой Тарсуни; поэтому нападавшие привезли станины на кораблях, а собственно сами тараны — подвешенные на канатах заостренные бревна — изготовили накануне, срубив деревья в местном лесу. В отличие от аналогичной осадной техники Запада, ударные части таранов не были обшиты металлом. Рядом размешались деревянные навесы от стрел и укрытия для лучников, похожие на маленькие башенки. Чуть поотдаль гарцевала конница, готовая ринуться вперед, если осажденные откроют ворота и предпримут вылазку с целью уничтожить выстроенное под их стенами.

Штурм начался на рассвете; чекневцы едва успели занять места на позициях. Однако, когда луситские бойцы выбегали из сарая, Эйрих остался сидеть и велел Элине делать то же самое.

— В чем дело? — раздраженно спросил командир.

— Ни я, ни мой товарищ не сделаем и шага в сторону стены, пока нам не заплатят то, что нам уже причитается, — ответил Эйрих.

Лусит понимал, что претензии наемников справедливы, но вопрос находился не в его компетенции. Он пожал плечами и предложил западным бойцам разбираться с их капитаном, а затем побежал к ближайшей башне. Со стороны ворот донеслись первые удары тарана.

Эйрих и Элина меж тем отправились на поиски Ральда. Графиня заявила было, что не время утрясать меркантильные вопросы, когда враги штурмуют город, но Эйрих с усмешкой посоветовал ей вернуться на грешную землю и вспомнить, что она здесь — не рыцарь, защищающий родовой замок или бескорыстно отстаивающий высшую справедливость, а всего лишь наемник, волею случая оказавшийся на стороне одних луситов в их битве против других. А наемникам положено платить, и лучше разобраться с этим немедленно, потому что неизвестно, что будет с городом и всеми заинтересованными лицами дальше.

Подобная мысль посетила не только Эйриха; в процессе своих поисков они встретили еще нескольких наемников, озабоченных той же проблемой. В городе царила достаточная неразбериха, усиленная тем, что обстрел зажигательными снарядами вновь возобновился. Наконец им удалось выяснить, в каком доме Ральд располагался на ночь, но самого капитана там уже не было. Не было его, по всей видимости, и на позициях — один из наемников припомнил, что накануне Ральд был ранен стрелой в руку. Кто-то предложил наведаться на княжеский двор и распросить там. И действительно, после недолгого препирательства со стражником тот согласился провести их во флигель для гостей, где они и застали капитана, который, с рукой на черной перевязи, как раз наседал на Штрудела, требуя денег. Купец отбивался, заявляя, что он бы с радостью, но Микута до сих пор не расплатился с ним самим.

— А по-моему, ты просто тянешь время, ожидая, пока нас тут перебьют. Чем больше погибнет, тем меньшим тебе придется платить, — заявил один из наемников.

— А вот и не меньше! Пусть долю погибших разделят между остальными! — воскликнул другой.

Прочие охотно поддержали эту идею.

— Слышите, господин Штрудел? — с угрозой произнес Эйрих. — Платите, и немедленно! Мы свое заработали. А с князем разбирайтесь сами.

Окруженный недружелюбно настроенными вооруженными людьми, купец сдался.

— Ну хорошо, хорошо, — брюзгливо произнес он. — Я рассчитывал выхлопотать для вас у князя дополнительный гонорар, но раз вы так нетерпеливы, получите только то, о чем было условлено. Но я нанимал вас только для эскорта, за вчерашний и сегодняшний бой требуйте с Микуты, — Штрудел вышел в другую дверь, один из наемников двинулся было за ним, но Ральд остановил его со словами «Ничего, никуда он не денется». Купец отсутствовал довольно долго, и бойцы уже начинали нервничать, когда он, наконец, возвратился и вручил Ральду тугой кошель.

— Вот, отдаю вашему капитану. Он уже сам их разделит.

— Погодите, господин Штрудел, денежки любят счет, — ответил Ральд, опорожняя кошель на стол.

Золотых и серебряных монет было меньше половины; остальное — медная мелочь, имевшая хождение в отдельных королевствах; в остальных ее пришлось бы менять по не самому выгодному курсу. Наемники выразили свое неудовольствие.

— Ничего не могу поделать, — приложил руки к сердцу Штрудел. И эти-то набрал с трудом. Если б вы дождались, пока князь расплатится, получили бы золотом и серебром всю сумму. А так — нету, просто нету. Я, знаете ли, деньги не чеканю.

— Ладно, с паршивой овцы… — бросил один из наемников, нетерпеливо следя за пальцами Ральда, сортировавшими монеты по кучкам. Остальные тоже не стали настаивать, хотя и не сомневались, что купец выложил им вовсе не последнее золотишко. Но хорошо было и то, что он согласился выплатить живым долю погибших. В конце концов, слишком уж недвусмысленно грозить ему силой не следовало: как-никак, купец был княжеским партнером и гостем, и Микута вряд ли оставил бы без последствий насилие над ним.

Получив свое со Штрудела, наемники вышли на улицу с твердым намерением отыскать теперь князя или чекневского воеводу и уладить финансовый вопрос и с ними; об обоих высокопоставленных луситах говорили, что они где-то на позициях. Однако, не пройдя и нескольких шагов, охотники за вознаграждением заметили, что за последние полчаса положение города изменилось не лучшим образом.

Тарсунцы, не дожидаясь даже успеха своих таранов, вновь полезли на стены — но на сей раз не для того, чтобы прорваться внутрь. Некоторые из наступавших несли с собой закрытые горшки. Защитники города поняли, что это такое, и на сей раз бились на стенах куда более яростно. Тем не менее, на севере тарсунцам удалось сбросить их вниз и выдавить в башни. После чего двое тарсунцев швырнули свои горшки в башенные проходы, а другие принялись поливать горючей жидкостью гребень стены. Многие из них пали под сплошным потоком стрел, сыпавшихся снизу, но дело было сделано. Поспешно отступая на лестницы, тарсунцы бросили на стену горящие головни.

Стена вспыхнула поверху; хуже того, пламя ворвалось и внутрь башен, откуда в панике бежали защитники. Не все успели убежать; до некоторых, которых окатило горючей смесью из разбившихся горшков, огонь добрался по следам и каплям и охватил несчастных, начиная с ног. Обреченные мчались по лестницам башен с воплями боли и ужаса, разнося пламя по всем этажам. Из тарсунцев тоже не все успели отступить на безопасное расстояние, и несколько живых факелов свалилось с лестниц к подножью стены.

Конечно, тарсунцы могли сразу попытаться поджечь стены у их основания и обойтись меньшими потерями, но тогда защитники залили бы огонь водой сверху. Теперь же они могли лишь бессильно смотреть, как пылает гребень стены, и пламя рвется из бойниц башен. Башни, благодаря тяге, аналогичной тяге в печной трубе, и сухой древесине внутри, были охвачены огнем особенно быстро.

Эту картину и увидели вышедшие с княжеского двора наемники.

— Похоже, наше жалование под угрозой, — заметил из них.

— И наша работа тоже, — добавил второй. — Махнуть, что ли, к тарсунцам, пока не поздно?

— Они еще не в городе, — осадил его третий. — И вообще, ну их к демонам, этих луситов. Унести бы отсюда ноги и вернуться скорее в цивилизованный мир.

— А по-моему, князь сейчас как никогда нуждается в наших услугах и не станет скупиться, — возразил Ральд. — Пойдем доведем дело до конца.

Мимо них пробежало, брякая оружием, несколько чекневцев. Ральд окликнул их и спросил о местонахождении командования. Один из луситов обернулся и махнул рукой на запад, откуда тоже слышались удары тарана. Тарсунцы, как видно, непременно хотели ворваться в город с разных сторон, и поскорее; их не устраивала перспектива просто сидеть и ждать, пока пожар откроет им проход, так как к тому времени чекневцы организовали бы за этим проходом мощную оборону.

Наемники направились к западной стене и застали там изрядную неразбериху. Одни отряды и одиночные воины прибывали сюда, другие, напротив, отправлялись отсюда на север. Пока непонятно было, где городские укрепления поддадутся раньше. Похоже, пожар на севере основательно нарушил планы чекневского командования, и оно никак не могло выбрать новую стратегию. Меж тем пламя охватило уже и одну из восточных башен — стрельба катапульт увенчалась наконец успехом для тарсунцев.

Несколько раз Ральда и остальных пытались привлечь для нужд обороны, но наемники упорно отвечали, что им необходимо переговорить с князем. В конце концов, побывав на нескольких башнях и еле протолкавшись обратно, они убедились, что того, кого они ищут, здесь нет. Проклиная луситов и их вечную неразбериху, наемники отправились к северной стене. Здесь толпились бойцы и просто жители, готовые встретить врага вилами, рогатинами и дубинами; из тяжелых скамей и бревен напротив обреченной стены сооружали баррикаду. Казалось, каждый принимает участие в кипучей деятельности, хотя на самом деле что-то реальное делало процентов двадцать, а прочие давали им советы, толклись вокруг, потрясали своим оружием и изрыгали проклятия по адресу тарсунцев. Причитали бабы, ржали кони дружинников, бряцали кольчуги и сбруи, над всем этим разносились охрипшие голоса десятников и сотников, пытавшихся

— и, как ни странно, не без успеха — командовать своими людьми. Тем не менее, хотя некий порядок в действиях оборонявшихся был, со стороны это выглядело полным хаосом, и Ральд тщетно пытался выяснить, где находится князь.

Внезапно, окруженная со всех сторон возбужденными и озлобленными луситами, полуоглохшая от выкриков бородатых ртов, дышавших ей в лицо луком, брагой и демоны ведают чем еще, Элина настолько остро почувствовала абсурднось происходящего, что оно, несмотря на все его грубые физические черты, показалось ей нереальным. Что она здесь делает? Она, западная графиня, вместо того, чтобы скакать по вольным просторам на выручку другу, как это описывают в рыцарских легендах, застряла в каком-то затерянном в лесах варварском городе и теперь вместе с кучкой вульгарных наемников, из которых едва ли один умеет читать и писать, проталкивается сквозь толпу разгоряченных аборигенов, чтобы вытребовать жалкие гроши у местного предводителя в обмен на участие в защите тех варваров, что внутри, от тех, что снаружи — участие, которое, как понимала Элина, уже ничего не решает в военном смысле, ибо скоро с той и другой стороны схлестнутся тысячи человек, и что на этом фоне значат еще несколько бойцов, пусть даже с мечами из чуть более хорошей стали? От осознания всего этого уже рукой было подать до мысли об абсурдности и безнадежности всей ее экспедиции, но Элина так цыкнула на эту мысль, что та в испуге бежала в самый дальний угол подсознания. Тем не менее, окружающее по-прежнему казалось ей каким-то душным мороком, от которого можно освободиться волевым усилием, но почему-то для этого-то усилия и не хватает сил. Сколь разительно контрастировало ее теперешнее состояние со вчерашнем боевым азартом на стене, когда она в первые же минуты боя убила своего второго в жизни человека, не почувствовав ничего, кроме радости, когда ее меч вспорол опрометчиво открытое горло!

Грохот прогоревшей крыши, обвалившейся внутрь башни, вернул Элине ощущения реальности. Толпа качнулась в одну сторону, затем в другую. Элина быстро огляделась вокруг и не увидела ни одного знакомого лица. Проталкиваясь непонятно куда, она сама не заметила, когда толпа развела ее с остальными.

— Эйрих! — крикнула она, увлеваемая людским водоворотом, но ее голос потонул в вырвавшемся из сотен глоток боевом кличе чекневцев. Где-то совсем рядом раздавались тяжелые удары тарана; затем послышался громкий треск, и волной накатился боевой клич другой армии. Тарсунцы ворвались в город.

Элина верно поняла свою главную задачу: не сопротивляться влекущему ее потоку и остаться на ногах; стоило ей потерять равновесие, и ее бы затоптали. Она была стиснута настолько плотно, что даже не могла достать меч. Звон оружия, ржание коней и крики сражающихся сливались в сплошную какофонию; невозможно было определить, в какой стороне идет бой и кто берет верх. Сначала вломившиеся лавиной тарсунцы как будто оттеснили чекневцев; потом людская масса шатнулась обратно к воротам, и уже чекневские кавалеристы рубили и топтали лошадьми пятящихся врагов. Затем на какой-то момент стало свободнее, Элина наконец выхватила свое оружие, растерянно осознавая, что, пожалуй, не отличит в этой толчее чекневца от тарсунца, да и как отличат ее саму, равно чужую тем и другим? Чекневские командиры попытались было выстроить свои перемешавшиеся подразделения в правильный порядок, но тут окончательно рухнула одна из подожженных башен вместе с куском стены, и через брешь хлынули встречные потоки стрел, внося новую сумятицу. Вот уже какие-то отчаяные тарсунские конники посылали своих скакунов безумными прыжками через пылающие развалины, вот уже где-то нападавшие прорвались вглубь города, с гиканьем рубя мужиков с дрекольем, а где-то, напротив, чекневцы, вырвавшиеся за ворота в ходе контратаки, гонялись за разбегавшимися в панике вражескими лучниками — причем ни те, ни другие преследователи легкой добычи не замечали, что уже отрезаны от своих. И, кажется, все больше вокруг становилось огня, черные тяжелые клубы дыма заволакивали и без того пасмурное небо, а затем вдруг налетевший порыв ветра стелил их по земле, гнал прямо на людей, заставляя тех отчаянно чихать, кашлять и тереть глаза руками, позабыв про бой.

В какой-то момент такой клуб накрыл и Элину; ослепленную, ее несколько раз толкнули, и она, едва устояв на ногах, пробежала несколько шагов и ткнулась в стену. Мимо быстро прочавкали по грязи многочисленные копыта. Элина могла лишь повернуться спиной к стене и выставить меч, тщетно пытаясь что-то разглядеть сквозь дым и пелену слез. Затем глаза перестали слезиться, и графиня с удивлением обнаружила, что войско исчезло, словно растаяло вместе с дымом. На самом деле, конечно, бой просто сместился дальше, вглубь города — причем уже давно; отряд, невольной частью которого Элина была еще несколько минут назад, оказался в арьергарде отступления. Теперь же поблизости не было ни чекневцев, ни тарсунцев — не считая, разумеется, тех, что в различных позах застыли в грязи. Неподалеку конвульсивно дергала копытом смертельно раненая лошадь; из ее вспоротого брюха вывалились кишки, окрашивая мутную воду в луже в тошнотворно-розовый цвет. Из-за угла вдруг деловито вышла свинья, покосилась опасливо на еще живую лошадь и, решив, очевидно, что та уже не способна постоять за себя, ткнулась пятачком в липкую груду и принялась с чавканьем есть.

Элина, точно завороженная, с трудом отвела взгляд от этой мерзкой трапезы — и как раз вовремя, потому что на нее уже скакал вооруженный копьем тарсунец с явным намерением пришпилить ее к стене. Первый из врагов, которого она увидела в этот день вблизи. Графиня только сейчас заметила, что потеряла щит, и, значит, ей придется драться пешей с мечом против конного с копьем — задача не из легких, при условии, что враг хорошо владеет своим оружием.

А он им владел. Элина нырнула в сторону в последний момент, надеясь, что копье вонзится глубоко в стену дома, став хотя бы на время бесполезным для своего хозяина. Однако острие лишь слегка царапнуло бревна — всадник обладал превосходной реакцией. Элина, выходя из своего маневра, оказалась было у бока его коня и нанесла стремительный удар снизу вверх, надеясь пропороть кольчужный бок тарсунца, но на пути ее меча со звоном встал круглый щит, а в следующий миг ей пришлось отпрыгнуть назад, уворачиваясь от копья. Тарсунец надвигался на нее конем, прижимая к стене и лишая свободы маневра. Но по-настоящему размер своих трудностей Элина оценила, когда увидела второго всадника, скакавшего на подмогу первому.

Однако, когда второй тарсунец был уже достаточно близко, из переулка навстречу ему вышел человек в забрызганной кровью кольчуге, с обломком меча в руке. Он не был тарсунцем, и всадник поворотил коня, безусловно считая обладателя сломаного меча еще более легкой добычей, чем прижатого к стене, но все-таки вооруженного мальчишку. Однако Эйрих — а это был именно он — увидев занесенное над собой копье, и не подумал уклоняться. Вместо этого он, отбросив свой обломок, ухватил обеими руками древко и резко рванул на себя, в то же время поворачивая его и выталкивая врага из седла. Тот не успел ни оказать сопротивление этому молниеносному приему, ни хотя бы разжать руки, и грянулся на землю. Вторым движением сильных рук Эйрих окончательно завладел копьем, одновременно переворачивая его вниз наконечником. Третье резкое движение сверху вниз пригвоздило тарсунца к земле.

Эйрих ухватил лошадь за повод, но не стал сразу прыгать в седло. Он сделал несколько быстрых шагов в сторону, увлекая за собой коня, и подобрал с земли меч одного из убитых воинов. В следующий миг он был уже в седле.

Элина тем временем тоже добилась кое-каких успехов — ей удалось перерубить угрожавшее ей копье. Однако и острый обломок древка представлял для нее, не защищенной броней, угрозу, и тарсунец не оставлял своих намерений, совсем уже загнав Элину в угол между домом и примыкавшей пристройкой. Азарт, однако, притупил его бдительность, и в тот момент, когда он, как ему казалось, был уже близок к успеху, Эйрих наскакал на него сзади и с размаху снес ему голову.

Элине не требовалось особое приглашение — она легко вскочила на освободившегося коня. Обезглавленный труп застрял одной ногой в стремени, и Элина пинком выбила эту ногу.

— Чекнев пал, — коротко проинформировал ее Эйрих, — нам надо уносить ноги.

Идея была своевременной, поскольку еще несколько тарсунских кавалеристов показались между домами. Элина поскакала следом за Эйрихом, не задавая лишних вопросов и лишь настороженно поглядывая по сторонам. В глубине одной из улиц она увидела человека, который бежал вдоль домов с факелом и большой охапкой соломы; у каждого дома он отделял от охапки пук, поджигал его и пихал в окно. Сначала Элина решила, что это один из нападавших, но затем увидела, что его преследует конный тарсунец. Через несколько секунд тот настиг поджигателя и с оттяжкой рубанул мечом. Элину это удивило, но условия для проявления любознательности были неподходящими.

Эйрих направил своего коня к бреши в городских укреплениях, образовавшейся в результате пожара. Груду обугленных бревен все еще облизывали языки пламени, и прыжок через это препятствие требовал немалой смелости и от коня, и от всадника. Эйрих, однако, без колебаний послал своего скакуна вперед, и тренированный боевой конь, чувствовавший твердую руку наездника, не подвел. Элине ничего не оставалось, как повторить этот прыжок; приземлившись, она снова закашлялась от дыма, но продолжала погонять жеребца каблуками.

Они вырвались из дыма неожиданно для находившихся снаружи тарсунцев, но замешательство последних длилось недолго. Засвистели стрелы; впрочем, ни одна из них не достигла цели. Тогда несколько тарсунских всадников устремились в погоню. Эйрих первоначально думал уйти на запад, но из леса на севере, где находился тарсунский лагерь, выехало еще несколько кавалеристов, которые поскакали наперерез беглецам, вынуждая их отклоняться к востоку и прижимая к реке. Эйрих вдруг снял шлем и бросил его на землю, а затем принялся освобождаться от кольчуги — делать это на полном скаку было нелегко, но у него получалось.

— Что вы делаете? — изумилась Элина.

— Избавляюсь от лишних тяжестей, — ответил он, не прекращая своего занятия. — Нам придется искупаться.

Да, преследователи, охватывавшие беглецов полукольцом с запада, не оставили им другого выхода, кроме как форсировать реку вплавь. Элина подумала о температуре воды и мужественно промолчала.

Кони вынесли их на берег; кольчуга Эйриха тяжело грохнулась на плотный мокрый песок. Ближайшая ладья стояла на якорях в полутысяче футов ниже по течению — достаточно далеко, чтобы не опасаться стрел оттуда, даже учитывая неминуемый снос при переправе.

Животные тоже не были в восторге от перспективы плыть в ледяной воде, но решительность наездников не позволила им ослушаться. Когда кони вошли в воду уже достаточно глубоко, Эйрих, а за ним и Элина, соскользнули с седел. Переправляться на спинах коней, замочив только ноги, было бы, конечно, намного приятнее, но в этом случае, чтобы держаться на плаву, пришлось бы избавиться и от других тяжелых вещей — таких, например, как мечи.

Река стиснула людей в холодных объятиях — сперва сквозь одежду, но вода быстро добралась и до кожи. Сжав зубы и крепко держась за седло, Элина быстро заработала свободной рукой и ногами, поднимая тучу брызг. Эйрих греб спокойно, словно летом. Когда они отплыли футов на сто, он обернулся и увидел, как тарсунцы, выехав на берег, остановились, перебросились несколькими словами и повернули коней вспять. В самом деле, преследование двух беглецов из уже взятого города явно не стоило дальнейших усилий.

К счастью для переправлявшихся, река была неширока. Двадцать минут спустя Эйрих и Элина уже взбирались по диагонали по крутому противоположному берегу, втаскивая за собой коней. Наконец они поднялись наверх и вновь забрались в седла. Эйрих довольно долго скакал сквозь лес, заставляя свою спутницу следовать за ним, но если для лошадей это был повод согреться, то у мокрой насквозь Элины, обдуваемой в придачу встречным ветром, не попадал зуб на зуб. Но наконец Эйрих решил, что они отъехали достаточно, и сбавил темп, позволяя коням постепенно остыть, а затем остановился и спешился.

Первоочередной задачей было насобирать сучьев, которые, конечно же, были сырые и никак не хотели разгораться; Элина с досадой подумала о временах, когда добыть огонь можно было простым заклинанием. Но в конечном итоге Эйрих добился успеха и без помощи магии. Потрескивающее пламя постепенно охватило всю предназначенную для него пищу, и путешественники получили наконец возможность погреться и посушить одежду. Сушить приходилось на себе — раздеваться даже и настолько, насколько позволяли строгие западные приличия, было не менее холодно.

Когда съежившаяся в комочек возле самого огня Элина отогрелась настолько, что у нее появилось желание поддерживать разговор, она рассказала Эйриху о странном поджигателе, погибшем от руки тарсунца.

— Ничего необычного, — ответил ее спутник. — Это вполне в характере луситов — жечь свои дома и имущество, чтоб не доставалось врагам.

— Но это же глупо! Вместо того, чтобы пытаться спасти хоть чтото…

— Вы рассуждаете по-западному. А тарсунцы все равно все пожгут, после того как разграбят город.

— И что потом будет с чекневцами?

— Будут жить в землянках и отстраивать прежний город на старом месте. Здесь это все в порядке вещей.

— М-да, — резюмировала Элина и вернулась к более практичным материям.

— А ведь все наши пожитки остались там. И моя лошадь тоже…

— Это ничего. Наши трофейные кони неплохи. А когда у человека есть меч, он может добыть все остальное.

— Эйрих! — Элина возмущенно распахнула глаза. — Вы намерены опуститься до грабежа?!

— Вполне почтенное занятие для военного времени, — Эйрих вытянул ноги по касательной к костру. — Где-то там позади сейчас этим занимается целая армия.

— Может, это и допустимо для солдата, но не для рыцаря! Мой отец 12 лет был наемником и не скопил никаких богатств!

— По-вашему, это было очень умно с его стороны?

— Эйрих!!!

— Ну, ну, успокойтесь. Еще немного, и вы с мечом на меня броситесь, — усмехнулся Эйрих, глядя на разгневанную не на шутку Элину. — Давайте раз и навсегда договоримся, что я не рыцарь и не обязан следовать рыцарскому кодексу чести. Ну, если вы так настаиваете, мы можем выдавать расписки на предъявителя тем, у кого реквизируем имущество…

— Вы издеваетесь!

— Всего лишь показываю вам бесперспективность ситуации. У нас есть кой-какие деньги, которые мы получили от Ральда, но их не так много, и половина монет не имеет хождения в этих местах. Я предпочел бы оставить их в качестве аварийного запаса на будущее. И я что-то не думаю, что вы желаете наняться в батраки к богатому луситу. Значит, поправить свои материальные дела мы можем только мечом — либо вступив в очередную армию, но это опять отвлечет нас от целей нашего пути и подвергнет лишнему риску, либо просто взяв то, что не слишком хорошо лежит.

— В этом нет необходимости, — нехотя произнесла Элина. — У меня… имеются кое-какие сбережения помимо платы от Ральда.

— Ну что ж, — улыбнулся Эйрих, — раз вы открыли свои карты, то и я открою свои. У меня тоже кое-что припрятано. Не хотел тратиться в этих диких лесах, ну да ладно, будь по-вашему. Только будьте осторожней, когда станете расплачиваться, особенно золотом. В луситских селениях незнакомца не то что за золотые монеты — за пару хороших сапог прирезать могут.

Высказав эту сентенцию, он вытащил из куртки плоскую флягу, отвинтил крышку и, задержав дыхание, сделал несколько глотков, а потом закусил извлеченным из кармана куском хлеба.

— Костер костром, а вам погреться изнутри тоже не помешает, — сказал Эйрих, протягивая флягу Элине. Та подозрительно понюхала открытое горлышко и брезгливо поморщилась от резкого запаха:

— Это что, спирт?

— Он самый. Вам, конечно, надо разбавить. У вас есть вода?

— Есть, — фляжка висела у Элины на боку под курткой. — Но я не пью крепких напитков. Мой отец говорит, что ум и рука воина всегда должны оставаться трезвыми.

— Так я ж не предлагаю вам напиваться. Это чисто медицинская процедура. Если вы этого не сделаете, то заболеете после сегодняшнего купания, возись потом с вами…

— Я, кажется, не нанимала вас в няньки, — огрызнулась Элина.

— О, разумеется. Если вам хочется, чтобы я бросил вас больную в лесу, я могу это сделать. Только подумайте, что вы от этого выиграете?

— Я пока еще не больная, — пробормотала графиня, не обратив внимания, что он употребил женский род, и автоматически употребив его в свою очередь.

— Но предосторожность не помешает.

Элина сопротивлялась не из принципа, а из вполне практических соображений — она боялась опьянеть и все еще не до конца доверяла Эйриху. Тем паче что он предложил ей выпить сразу после того, как она упомянула о зашитом в куртке золоте. «Да ну, чушь, — сказала себе Элина. — Он уже десять раз мог причинить мне зло, если бы хотел. Пока же он наоборот вытаскивает меня из неприятностей… « Последняя мысль была обидной — героям не подобает решать свои проблемы с посторонней помощью, но — приходилось смотреть правде в глаза. Правда, и Эйрих был обязан Элине своевременно приведенной из Чекнева подмогой.

Графиня решительно достала свою флягу и в ее большую крышку, служившую ей походным стаканом — не могла же она, как Эйрих, пить из горла — налила поровну спирта и воды.

— Выдохните, а потом делайте резкий глоток. Не вздумайте задерживать во рту, — наставлял ее более опытный товарищ. — Потом заешьте и запейте водой, — он протянул ей оставшуюся половину куска хлеба — последний их провиант.

Элина предполагала, что пойло будет невкусным, но самые мрачные ее фантазии померкли перед кошмаром реальности. Ей показалось, что ей, словно казнимому фальшивомонетчику, в глотку залили расплавленный свинец. Сгибаясь в приступе кашля, с побагровевшим лицом, она еле сумела схватить вслепую свою — к счастью, свою — флягу, и, не заботясь уже, конечно, ни о каких приличиях и стаканчиках, сделать несколько жадных глотков из горла. Лишь после этого она смогла положить в обожженный рот кусок хлеба и вяло прожевать его.

— Демоны вселенной, — просипела она, вытирая градом льющиеся слезы,

— неужели есть на свете идиоты, которые пьют это не для медицинских целей?!

— Ничего, сейчас вы почувствуете себя комфортней, — ободрил ее Эйрих. И действительно, скоро она ощутила, что проглоченный ею огонь уже не жжет, а приятно согревает все тело. Одновременно все волнения этого дня отодвигались куда-то на задний план, а глаза сами собой слипались. Элина устроилась поудобней на подстилке из веток и провалилась в сон.

Когда она проснулась, было темно; лишь всполохи костра боролись с промозглым сумраком осенней ночи. Пахло жареным — в прямом смысле. Элина повернулась и увидела Эйриха, который поворачивал над огнем надетую на прутик ободранную тушку небольшого животного.

— Что у нас на ужин? — осведомилась графиня.

— Еж, — просто ответил Эйрих.

Элина скорчила брезгливую гримасу; есть сразу расхотелось.

— Меч — не лучшее средство для охоты в лесу, — продолжал ее спутник.

— Лук и стрелы подошли бы гораздо лучше. Я мог бы соорудить западню, но нужно время, чтобы в нее кто-нибудь попался, да и не в двух же шагах от костра ее делать, а далеко уйти я не мог, пока вы спали. Этому ежу просто не повезло — он пробегал неподалеку.

— Когда мы сможем поесть в следующий раз? — осведомилась Элина.

— Подробной карты я не видел, но, полагаю, через день-два мы доберемся до какой-нибудь деревни.

— Ну, это не так много. Знаете, я, пожалуй, откажусь от своей порции.

— Дело ваше, — пожал плечами Эйрих, — мне больше достанется. Вообще-то на востоке едят змей, ящериц, жаб и кузнечиков — и правильно делают.

Окончательно добив аппетит Элины этим сообщением, он приступил к трапезе. Ежиное мясо было довольно-таки вонючим, но его это не смущало.

— Теперь ваша очередь охранять мой сон, — изрек он, закончив.

— Разбудите, как рассветет.

Элина осталась наедине с ночным лесом. Было тихо; лишь потрескивал костер, да изредка всхрапывали во сне привязанные к дереву кони (а вот Эйрих спал совершенно беззвучно — можно было подумать, что он даже и не дышит). Потом где-то вдали заухал филин; Элина вздрогнула, хотя и поняла, что это всего лишь птица. Ей подумалось, что в те времена, когда так легко было разжечь огонь, на свет его из ночного леса могло выйти что-нибудь похуже заблудившихся путников или даже вражеских солдат. О, конечно, она и ее меч дали бы достойный отпор лесной нечисти, однако даже самому доблестному воину тяжело драться с противником, многократно превосходящим численно, не знающим усталости, не чувствующим боли и весьма трудно убиваемым. Правда, в те времена существовали и методы защиты помимо меча. Вокруг костра очертили бы магический круг, а в огонь были бы брошены специальные снадобья. Впрочем, в эпоху расцвета магических империй вообще не было места для героизма. Говорят, законы чародеев охраняли даже нечисть, не позволяя ей нападать на людей, но одновременно и оберегая от их справедливого гнева. Хотя… если нечисть людей не трогала, то почему гнев справедливый? Странно, что Элина раньше не задумывалась над этим вопросом. Героические легенды и баллады, на которых она воспитывалась, не углублялись в философию, а прославляли подвиги рыцарей, убивавших всех, непохожих на них самих (да и похожих, впрочем, тоже). Баллады эпохи, когда долго сдерживавшаяся агрессивность человечества наконец-то вырвалась на свободу…

Ночь прошла спокойно. Небольшой костерок не привлек внимания не только давно вымершей и перебитой нечисти, но и вполне реальных лихих людей. Под утро снова закапал дождь, заставивший Эйриха проснуться даже без помощи Элины. Не говоря ни слова, он раскидал сапогами и затоптал остатки костра и пошел отвязывать лошадей.

Через пару часов они достигли дороги, но не стали выезжать на нее, а двинулись параллельным курсом. Через какое-то время Эйрих заприметил едва различимую тропку, ответвлявшуюся от дороги, и они свернули на нее. На закате, когда Элина уже активно жалела о своем отказе от ежатины накануне, эта тропка привела их в деревню.

Деревня была невелика, в пару десятков дворов. Приземистые дома, придавленные тяжелыми бревенчатыми крышами, глубоко вросли в землю. Дома были большие, срубленные на века; во многих жило по несколько семей. Возле домов имелись огороды, однако полей здесь не было: пропитание жителям доставлял не столько традиционный крестьянский труд, сколько охота и сбор дикого меда в лесу. Спать здесь ложились рано, не считая нужным придумывать себе занятия в темное время суток и затворяя ставни с последними лучами солнца; Эйриху пришлось долго стучаться в крайнюю избу, прежде чем им отворили.

Хозяин, разбойничьего вида детина, заросший до глаз рыжей бородой, долгое время оглядывал пришельцев подозрительно, молча выслушивая просьбы Эйриха о ночлеге и еде для них и лошадей, и наконец нехотя кивнул и кликнул жену. Вышла хозяйка, беременная баба с круглым, похожим на непропеченый блин лицом, а за ней, топоча босыми пятками, выбежало из горницы с десяток разновозрастных ребятишек; отец, однако, властным окриком отослал их назад и велел спать. Похоже, только этих детей и интересовали гости издалека; хозяин с хозяйкой хотя и выслушали рассказ о падении Чекнева, но остались к нему равнодушны. Даже само название «Чекнев» было им едва знакомо, а «Тарсунь» и «Крислав» звучали вовсе как легендарные имена заморских стран; за всю свою жизнь эти люди не покидали своей деревни — не считая походов главы семьи в лес за добычей — и не собирались делать этого впредь; весь остальной мир для них словно не существовал. Элина испытала настоящий ужас при мысли о таком образе жизни.

Не все, впрочем, в деревне жили столь замкнуто; некоторые ездили торговать в город (не в Чекнев, в другой, поближе и поменьше), выполняя при этом роль торговых представителей всего селения. Благодаря этому обстоятельству хозяин и согласился принять в качестве платы деньги; обычно в деревне прибегали лишь к натуральному обмену. Была и другая форма связи с внешним миром — некоторые жители брали себе жен из соседних деревень или выдавали туда дочерей, но это случалось редко, большинство браков заключалось внутри деревни, так что больше половины ее обитателей уже состояли между собой в родстве.

Заканчивать ужин пришлось почти в полной темноте; хозяева не удосужились зажечь для гостей лучину. Спать пришлось на широких лавках, которые хозяйка накрыла старыми истершимися шкурами каких-то зверей. Легли не раздеваясь, сняв только сапоги; а Эйрих еще и не стал отстегивать меч.

Утром после завтрака Эйрих попытался распросить о дальнейшей дороге на восток — и, к удивлению Элины, получил довольно подробный ответ от хозяйки, у которой была подруга родом из соседнего селения. Путники набрали себе еды в дорогу, и затем Эйрих полез в кошель за деньгами. Ни о какой меди хозяин слышать не хотел, и Эйрих протянул ему ральдовскую серебряную полукрону, полагая, что это весьма щедрая плата. Лесовик посмотрел на монету презрительно, и крикнул: «Жена! Принеси гривну! « Хозяйка вышла в другую комнату и вернулась с толстым серебряным незамкнутым обручем, украшенным затейливыми узорами. Весу в нем было не менее трех фунтов. На Западе за такую вещь — учитывая не только вес драгоценного металла, но и искусную работу — можно было бы купить целую деревню, и получше, чем эта. Но еще больше, чем богатству этого лесовика, Элина поразилась его беспечности — он демонстрировал свое достояние двум вооруженным незнакомцам, в то время как его собственные дубина и копье стояли у стены в отдалении. Это не очень вязалось со словами Эйриха, что луситы готовы прирезать за пару сапог — будь они таковы, логично было бы им и от других ожидать подобного. Или луситу так хотелось утереть нос пришельцам, что он забыл об осторожности? Элина метнула настороженный взгляд на Эйриха и поняла, что он подумал о том же самом. Ей даже показалось, что рука ее спутника чуть сдвинулась в сторону меча. Но под взглядом Элины тот, должно быть, вспомнил свое согласие честно платить, а не брать силой.

Лесовик больше ничего не сказал, но его отношение к жалкой серебряной полукроне было продемонстрировано вполне наглядно. Эйрих, скрепя сердце, выложил еще две монеты, и, хотя лусит явно рассчитывал получить больше, решительно направился к выходу, слыша недовольное бормотание за спиной.

Отъезжая от дома, Элина бросила взгляд назад, и ей показалось, что в дверной щели мелькнул любопытный детский глаз. Сколько времени пройдет, прежде чем унылая пустая скука местной жизни убьет в этих детях всякую живость и интерес, превратит их в угрюмых лесовиков, замкнувшихся в скорлупу тупого равнодушия? Даже произведения искусства здесь держат где-нибудь за печкой кишащей насекомыми избы, завернутыми в грязную тряпку…

— Луситские земли богаты и малонаселены, — произнес Эйрих, чьи мысли, очевидно, развивались в сходном направлении. — Счастлив будет правитель, которому удастся их покорить… Только боюсь, что всех армий Запада не хватит для контроля над этими дикими лесами.

Деревня осталась позади. Едва приметная лесная дорога вела на юго-восток; судя по отсутствию следов, по крайней мере с начала дождей по ней никто не ездил. Всю первую половину дня они ехали без каких-либо происшествий — разве что дорога иногда совершенно исчезала под копытами, но вскоре проступала вновь; даже то начинавшийся, то перестававший дождь воспринимался уже как зло привычное и неизбежное. Однако где-то в четвертом часу пополудни выяснилось, что обычный дискомфорт — не худшее последствие дождей. Под копытами подозрительно захлюпало, деревья стали редеть, да и характер жухлой растительности по бокам дороги изменился.

— Болото, — констатировал Эйрих.

— Но дорога идет через него, — возразила Элина, — значит, можно проехать.

— Летом, может, и можно. А в период осенних дождей — не уверен. Спешиваемся.

Они слезли с коней, и Эйрих, срубив мечом два тоненьких деревца, изготовил шесты для прощупывания пути. Путники осторожно двинулись вперед, ведя коней в поводу. Предосторожность оказалась нелишней — в скором времени Эйрих, шедший первым, едва не провалился по колено; очевидно, дальше было только хуже. Впереди виднелись остатки старой гати, но она, как видно, не обновлялась слишком давно. Пытаться форсировать болото напрямик, да еще с лошадьми, было явным безумием. Лишним подтверждением тому служил торчавший в отдалении из бурой жижи предмет, который Элина сперва приняла за корягу, но потом поняла, что это лосиные рога.

Путникам ничего не оставалось, как искать путь в обход. Болото оказалось весьма обширным — недаром прокладывавшие дорогу не попытались его обогнуть. Ночь застала их по-прежнему бредущими по хлюпающей грязи на юг в тщетных попытках свернуть к востоку. Пришлось-таки снова заночевать в промозглом осеннем лесу; утром же поднялся такой туман, что всякие дальнейшие поиски пути пришлось отложить почти до полудня. По мере их продвижения граница болота начала отступать, и к вечеру путники уже двигались в восточном направлении, однако попрежнему вдали от всяких признаков жилья. Меж тем их запасы провизии, рассчитанные на два дня, подходили к концу, да и с водой было не лучше — окруженные со всех сторон сплошной сыростью, не могли же они пить воду из болота или грязных луж на земле. Эйрих, впрочем, в очередной раз продемонстрировал широту своих кулинарных взглядов — оставив луситскую еду Элине, он изловил руками ужа (попутно объяснив вздрогнувшей графине, чем ужи отличаются от гадюк) и, надев на палку, зажарил на костре. Элина заставила себя смотреть на его трапезу — и с удивлением убедилась, что в этом нет ничего отвратительного, если только не внушать себе обратное. Тем не менее, попробовать она не решилась.

На третий день, по-прежнему шагая вдоль южного края болота и не рискуя садиться в седло, Эйрих заметил в грязи человеческие следы. Строго говоря, они не обязаны были привести к жилью; человек, скорее всего, был охотником на промысле, и встреча с ним могла произойти вдали от его селения. Тем не менее, у него по крайней мере можно было распросить о дороге.

На сей раз, однако, судьба улыбнулась путешественникам; четыре часа они шли по следу, а затем впереди обозначился просвет, и вскоре Эйрих и Элина вышли к околице деревни. Для пущей солидности они вновь оседлали коней, прежде чем выехать из леса.

Это селение было больше предыдущего, притом местные жители были не только охотниками, но и земледельцами; они вырубили и выжгли под свои поля довольно большой кусок леса.

Никто не встретил путешественников на краю деревни — и это не удивительно, так как, похоже, основное ее население собралось на широкой площадке в центре. Урожай был давно убран, так что вряд ли это был какой-нибудь сельскохозяйственный праздник; непохоже было и на сход общины, решающей какие-то вопросы, ибо в толпе было немало детей и подростков. Заинтригованные, Элина и Эйрих подъехали к собравшимся.

Оказалось, что толпа окружает полукольцом врытый в землю столб, к подножию которого несколько человек стаскивали поленья, ветки и сучья. Среди луситов царило возбуждение, они явно предвкушали какое-то радостное событие. Взгляды большинства были устремлены кудато в сторону леса на юге. Лишь несколько человек обратили внимание на конных чужаков и повернулись к ним. Эйрих приветствовал их полуситски и спросил, могут ли двое путников остановиться в этой деревне на ночлег.

— Можно, отчего нет, — ответили ему и вновь обернулись в прежнем направлении; должно быть, то, что находилось там, было интереснее двух вооруженных незнакомцев в нетипичной для этих мест одежде.

— У вас какой-то праздник? — осведомилась Элина.

— Еще какой, — ответил ей тощий плешивый лусит, демонстрируя в ухмылке щербатые зубы. — Давненько уж таких не было!

Элина хотела продолжить распросы, но в этот момент среди деревьев близкого леса обозначилось какое-то движение, и звонкий мальчишеский голос закричал: «Ведут! Ведут! « Толпа зашумела и чуть подалась вперед.

Из леса вышло несколько человек. Почти все они были луситы, однако среди луситских серых армяков мелькала одежда необычного темно-зеленого цвета. Судя по движениям остальных, они тащили этого зеленого, и притом весьма грубо, сопровождая пинками и колотушками. Жители деревни, видя это, разразились бранными криками — но отнюдь не по адресу своих земляков, жестоко обходившихся с пленником. По мере того, как те приближались, Элина лучше разглядела их жертву. Это был длинноволосый юноша — или даже девушка?

— нет, пожалуй, все-таки юноша в разорванной одежде явно не луситского, а скорее западного покроя. Тонкие черты его бледного лица, несмотря на ссадины и кровоподтеки, удивительно контрастировали с грубыми, словно вылепленными неряшливо из крупных кусков глины, лицами луситских крестьян. Его руки были скручены за спиной, и вообще он не пытался оказать никакого сопротивления своим мучителям; те били и пинали его, по всей видимости, исключительно из садистского удовольствия.

Элина задохнулась от возмущения. У нее не было сомнения, что юноша — западный дворянин, каким-то образом оказавшийся в этих краях; и эти грязные скоты осмеливались так с ним обращаться! Ладонь графини немедленно охватила рукоять меча, но другая сильная рука, сдавившая ее запястье, помешала извлечь оружие из ножен.

— Не вмешивайтесь, — процедил ей в ухо Эйрих.

— Но разве вы не видите… — Элина ожгла его возмущенным взглядом, однако тоже понизила голос.

— Это не то, что вы думаете. Кроме того, мы все равно не можем ему помочь. Их здесь сотни.

Пленник, которого подтащили уже совсем близко, вдруг поднял голову и увидел двух всадников, смотревших на него. Элину поразило, что во взгляде его даже на мгновение не мельнула надежда. Он явно не ждал, что эти люди, судя по всему — практически его соотечественники, придут ему на помощь; он считал, что они тоже входят в число палачей! Этого Элина уж никак не могла вынести, но, прежде чем она успела выхватить меч, движение головы пленника откинуло в сторону прядь его волос, и Элина увидела его ухо.

Это ухо не было человеческим. Оно было длинным и острым на конце, словно у волка или лисицы. Эльф!

— Что вы собираетесь с ним делать? — дрогнувшим голосом спросила Элина у ближайшего крестьянина, хотя ответ был очевиден.

— Как что? — искренне удивился он. — Сжечь нечистое отродье!

На Западе эльфов никогда не считали нечистью. Этот загадочный народ, живший в лесах, словно звери и дикари — но, разумеется, совсем не так, как те и другие! — издавна вызывал любопытство, восхищение и зависть. В своих чащобах эльфы создали искусство, заставлявшее смущенно разводить руками поэтов и музыкантов человеческих городов. Наука и технология были чужды им; они были искусны в магии, но лишь до определенных пределов — намного превосходя среднего человека, однако никогда не поднимаясь до уровня человеческих чародеев, правивших миром. По всей видимости, дело было в том, что если людям необходимо было учиться магии, то эльфы обладали ею от природы — однако же своим природным уровнем и довольствовались, не пытаясь

— или не имея возможности — его повышать. Непревзойденные лучники, они почти никогда не воевали друг с другом и тем более с людьми — впрочем, в эпоху чародейских империй войны были вообще немыслимы. Эльфы не вмешивались в дела людей, но и их в свои дела допускать не любили, что, конечно, способствовало атмосфере таинственности и всевозможных домыслов. Говорили, что им не ведомы боль и страдания, что они бессмертны — и впрямь, случалось, что несколько поколений людей были знакомы с одним и тем же эльфом.

Когда же магия стала терять свою силу, и власть чародеев рухнула, изменилось отношение людей ко многому, что окружало их в прежнем мире — в том числе и к эльфам. Зависть моментально взяла верх над восхищением. Не сразу и не везде неприязнь перешла в прямое истребление; эльфам повезло больше, чем несчастным гномам, большинство из которых умерло под пытками, когда люди пытались выведать у них тайны подземных кладов — будучи не в силах понять, что стараются понапрасну, очарованные собственными легендами, ибо на самом деле никаких кладов никогда не было, так как человеческий ажиотажный интерес к блестящим камешкам совершенно чужд гномьей культуре. Кое-где от эльфов тоже пытались добыть подобным образом эликсир молодости, но большинству была ясна беспреспективность таких попыток, ибо ни одна легенда не относила чудесные эльфийские свойства на счет какой-либо технологии. Поэтому чаще всего короли нового мира просто издавали указы об изгнании эльфов с их земель. Там, где эльфы не подчинялись, против них посылали солдат, их травили собаками, иногда выжигали целые леса. Эльфы вынуждены были бежать в другие королевства, но аналогичные указы издавались и там. Изгнанникам приходилось скрываться в самых отдаленных и глухих углах; должно быть, немало их откочевало в земли луситов, где лесов было много, а людей мало — впрочем, в те времена местные леса были еще населены другими существами, теми, кого и в магическую эпоху люди считали нечистью, но не смели трогать, повинуясь законам чародеев; так что и здесь эльфов ждали враги, слабеющие от потери магических сил, но сильные злобой и отчаянием. Не всем человеческим королям, впрочем, ненависть и ксенофобия затмевали здравый смысл; некоторые предпринимали попытки использовать эльфов, создавая из них стрелковые части — однако эти попытки потерпели неожиданный крах. Дело было даже не в том, что война была несвойственна эльфийской культуре — от отчаяния многие из них готовы были служить в человеческих армиях; однако выяснилось, что реальные таланты эльфов намного уступают легендарным. Проще говоря, пошедшие на королевскую службу эльфы оказались еще худшими лучниками, чем люди, да к тому же их отличала меньшая выносливость. Некоторые человеческие владыки брали эльфов в качестве придворных бардов — и в этом качестве представители гонимого народа оправдали возлагавшиеся на них надежды; но оправдали слишком хорошо — рано или поздно с каждым из них происходил несчастный случай, ибо их коллеги-люди не хотели оставаться без работы.

Но все это было давно; на Западе уже не одно поколение никто не встречал живого эльфа, их считали вымершими вместе с другими существами, слишком тесно связанными с магией. На смену прежней ненависти пришло что-то даже вроде ностальгии; за былую травлю, конечно, никто не покаялся, о ней просто предпочитали не вспоминать, и потомки тех, кто когда-то лично командовал карательными рейдами, нередко вздыхали теперь, особенно в галантных беседах с дамами, о чудесной, но слабой расе, не выдержавшей суровой реальности нашего мира. Но так было на Западе, где эльфов давно не осталось; на Востоке же, где, как видно, они еще встречались, их считали нечистью и продолжали уничтожать.

Пленника уже подтащили к столбу, когда клинок Элины наконец вылетел из ножен:

— Стойте!

— Не делайте глупостей! — раздраженно воскликнул Эйрих по-тарвилонски.

— Поддержите меня или спасайтесь бегством, выбор за вами, — ответила графиня, не глядя в его сторону и чуть подавая коня назад, дабы не быть окруженной луситами. Те, в свою очередь, воззрились на портящего им удовольствие чужеземца с недоумением, лишь начинающим переходить во гнев.

— Именем короля Тарвилонского… и князя Чекневского, — вставила находчивая Элина, — я требую, чтобы вы отпустили этого чел… вашего пленника.

Луситы возмущенно загомонили.

— Нам князь не указ!

— А ты кто такой вообще?

— От горшка два вершка, а ишь, командует!

— А ну вали отсюда подобру, поздорову!

Толпа с угрожающим видом подалась вперед.

— Р-разойдись! — властно рявкнула Элина — насколько вообще можно властно рявкать звонким девичьим голосом — и меч ее описал угрожающий полукруг в воздухе, а конь надвинулся грудью на луситов. Крестьяне попятились. Их было несколько сотен — вместе, впрочем, с женщинами и детьми

— а противников всего двое, но у крестьян не было оружия, а их противники были конные и вооруженные мечами, и получить рубящий удар с лошади никому не хотелось.

— Назад! А ну назад! — приказывала Элина, медленно продвигаясь сквозь расступавшуюся толпу в сторону столба. Эйрих, видя, что ничего уже не поделаешь, двигался с обнаженным мечом следом, прикрывая ее с тыла.

— Братцы, да что ж это делается! — крикнул кто-то в толпе. — Кого слушаете?!

Какой-то могучего вида мужик, раздвинув плечом соседей, шагнул вперед с явным намерением схватить Элину за руку и стащить с седла, но меч просвистел над ним так резко, что срезал верхушку шапки, оставив нижнюю ее часть на ушах обладателя. Мужик в испуге отшатнулся.

— В следующий раз это будет твоя голова! — предупредила Элина.

— Ну? Кому не ясно? Все назад!

Перед ней остались только те, что держали эльфа и собирались привязать его к столбу. Они тоже попятились, пытаясь увлечь пленника за собой. Но тот, осознав, что у него появился шанс на спасение, вдруг рванулся, подбежал со связанными руками к коню Элины и прижался к стремени.

— Да они, небось, сами нечистые! — выкрикнул кто-то истеричным голосом. — Бей их, ребята!

И от этого крика толпа словно вновь обрела мужество и надвинулась со всех сторон. Ближайшие, вероятно, совсем не хотели лезть под меч, но ничего не могли поделать — задние напирали и толкали их. Элина поняла, что успеет зарубить троих-четверых, прежде чем ее сдавят со всех сторон и сволокут с седла; похоже было, что эти смерти не остановят толпу, а лишь разожгут ее гнев. Положение становилось отчаянным; вероятно, еще можно было спастись, бросив эльфа и послав коня на прорыв, но рыцарская честь отвергала такой выход.

В этот момент за спиной у Элины раздался тонкий испуганный визг, которому почти сразу отозвался женский вопль из толпы. Графиня метнула взгляд через плечо и увидела, что Эйрих выхватил из толпы ребенка (для чего ему понадобилось проломиться сквозь первые ряды) и усадил его на лошадь перед собой, прижимая к его горлу лезвие ножа; меч он по-прежнему держал в другой руке наготове.

— Эй, вы! — гаркнул он. — Дайте нам спокойно уехать, и мы отпустим пацана. Иначе я порежу его на куски у вас на глазах!

Крестьяне в растерянности остановились. Громко голосила женщина, очевидно, мать мальчика; через несколько секунд она принялась хватать своих соседей за одежду и за руки, пытаясь оттащить назад — очевидно, из страха, что чужак приведет угрозу в исполнение. Элина тем временем, пользуясь минутой замешательства, тоже вытащила нож, и, склонившись с седла, быстро перерезала веревки на руках эльфа.

— Вы плохо слышите? — прорычал Эйрих. — А ну дорогу!

Крестьяне вновь начали расступаться. «Чего уж там… пусть убираются… », — бормотали они в оправдание друг другу.

— А ну как все равно не отпустит? — выкрикнул какой-то молодой парень.

— Я останусь здесь, пока мой друг не уедет, — сказал Эйрих, — потом отпущу мальчишку и уеду сам. Ну? Вам все ясно?

Элина тем временем подала эльфу знак, что тот должен забраться на лошадь позади нее. Эльф попытался, но получалось у него это не слишком хорошо. Элине пришлось буквально втащить его. Крестьяне меж тем разошлись в стороны, образовав коридор. Графиня оглянулась на Эйриха.

— Езжайте, — кивнул он, — обо мне не беспокойтесь. Я буду следом. Проедете мили три на восток, а там ждите меня.

Элина положила руки эльфа на свой ремень — сам он сделать это не догадался или не осмелился — и пришпорила коня.

Проскакав по лесу, как и было условлено, около трех миль, она остановилась, отъехала чуть в сторону и стала внимательно вслушиваться. Вскоре послышался топот копыт; судя по звуку, это был один всадник — значит, погони не было. Затем меж деревьев показался Эйрих.

— Все в порядке? — спросила Элина, выезжая навстречу.

— Да… — ответил тот с брезгливым выражением лица, — если не считать того, что гаденыш обмочился прямо на спину моей лошади.

— Знаете что, — сказала графиня строго, — я, конечно, понимаю, что, возможно, ваши действия спасли нас всех, но угрожать смертью ребенку…

— Знаю-знаю. Противоречит законам рыцарства. Но мы ведь уже договорились, что эти законы писаны не для меня.

Элина промолчала. Что возразить, если найденный ее спутником выход, похоже, действительно был единственным? Тем паче что в конечном итоге никто не пострадал — не считая, конечно, психического потрясения.

— Нас не преследуют? — уточнила графиня, когда они поскакали рядом.

— Может, и будут, когда опомнятся, — равнодушно ответил Эйрих.

— В деревне, конечно, есть лошади, но что стоят крестьянские клячи против боевых коней? Даже учитывая, что один из них несет двух седоков — вы вместе едва ли весите намного больше меня одного.

Несколько часов они ехали в быстром темпе, прежде чем Эйрих, наконец, решил сделать привал — тем более что кони как раз вынесли их к ручью, где можно было пополнить запасы воды. Эльф неуклюже слез на землю вслед за людьми. Очевидно, он впервые в жизни ехал верхом — к тому же еще и не в седле — и у него ныло все тело.

— Сердечно благодарю вас за избавление от ужасной смерти, — сказал он, мешая луситский с каким-то старинным западным диалектом. Это были его первые слова за все время. Отрывочные познания в разных языках, которых Элина нахваталась в детстве, и тут сослужили ей хорошую службу.

— Это был наш долг, — ответила она. — Вы случайно не говорите по-тарвилонски?

— Увы, я даже никогда не слышал об этой достойной стране, — печально покачал головой эльф. — Ведь вы не луситы?

— Разве мы похожи на луситов? — возмутилась Элина. — Мы с Запада.

— Мои предки покинули Запад очень давно, — произнес спасенный еще более печально. Он мог бы добавить к этому еще кое-что, что поумерило бы чувство превосходства графини над кровожадными луситами, но не хотел огорчать своих освободителей.

— Как вас зовут? — спросила Элина.

— Йолленгел, к вашим услугам. Могу ли я, в свою очередь, узнать ваши благородные имена?

— Эрвард Эльбертин, — ответила графиня, с явной неохотой скрывая свое настоящее имя. — А это Эйрих. (Тот даже не кивнул, занятый разведением костра. ) И прошу вас, Йолленгел, не выражайтесь столь цветисто. Мы в лесу, а не на придворной церемонии.

— Хорошо, — неожиданно просто согласился эльф. — Мне и самому кажется нелепым следовать этикету, за соблюдением которого уже некому следить.

— Вы хотите сказать, — произнесла потрясенно Элина, когда до нее дошел смысл этих слов, — что из вашего народа больше никого не осталось?

— Может, в каких-то дальних краях кто-то еще и уцелел, но по крайней мере в этих лесах я последний, — спокойно ответил Йолленгел.

— Но как такое могло случиться? — допытывалась Элина почти с возмущением, не задумываясь, что ее распросы могут причинять эльфу боль. — Ведь у вас когда-то была цивилизация, не уступавшая человеческой… легенды говорят, что даже превосходившая… Как же вы позволили истребить себя каким-то дикарям?

— В определенной мере мы это заслужили, — ответил Йолленгел.

— Это расплата за снобизм… Мы на протяжении многих веков смотрели свысока на людей с их суетой, сосредоточив свои усилия в сфере искусства. Но в нашей свободе от мелочных проблем, столь обременительных для человека, не было нашей заслуги — мы просто пользовались природной силой магии. Мы не были связаны с ней столь же тесно, как феи и другие существа, которым магия обеспечивала само их физическое существование — они исчезли гораздо раньше, в последние годы чародейских империй. Нет, мы вполне можем жить без магии — точнее, существовать… но всеми теми свойстами, которые вызывали у людей сначала восхищение, а потом раздражение, мы обязаны ей. Когда-то мы жили по несколько столетий — не более, впрочем, бессмертными мы были лишь в воображении короткоживущих людей… мы всегда отыскивали дорогу в лесу, могли пройти по самому топкому болоту и самому глубокому снегу, словно по каменному плато, а наши стрелы летели на милю и находили цель в самой густой чаще. Но увы — все это ушло вместе с умирающей магией. Ирония судьбы состоит в том, что когда люди, обуреваемые завистью, все-таки ополчились на нас, завидовать было уже нечему. Мы не просто были отброшены на одинаковый с ними уровень — нет, наше положение оказалось гораздо хуже, потому что у нас не было ни знаний и навыков, необходимых для выживания в новых условиях, ни… элементарной выносливости, психической и физической.

— Зачем же вы откочевали в эти дикие восточные леса, а не остались в цивилизованных странах?

— Увы, — печально улыбнулся эльф, — на Западе отношение к нам было немногим лучше.

Элине нелегко было это переварить. Она привыкла гордиться западной цивилизацией и ее героической историей — согласно легендам, именно Западу принадлежала ведущая роль в свержении власти чародеев, именно с гордого и свободолюбивого Запада пошла волна освобождения человечества из-под опеки магов. И до самого последнего момента графиня полагала, что слова о «людях, обуреваемых завистью», относятся к луситам.

— А ведь мы по природе так близки к людям, — с болью в голосе продолжал Йолленгел. — Гораздо ближе, чем те же гномы, которые суть ни что иное, как измельчавшая мутация троллей. У людей и эльфов даже могут быть общие дети… правда, бесплодные. Хотя, наверное, это стало лишь еще одной причиной для ненависти… Впрочем, в этих лесах прежде жили существа, совсем не похожие на человека — так их истребили еще раньше. Они сами виноваты — были агрессивны и лезли на рожон, в то время как нам хватало ума прятаться. Конечно, это была лишь отсрочка… я прятался всю свою жизнь, и все равно сегодня утром, после двухдневной охоты, они меня взяли.

— Всю жизнь — это сколько? — поинтересовалась Элина.

— Эльфы теперь живут столько же, сколько люди — 60 — 70 лет, и я прошел уже половину этого пути. Мне 36.

Только тут Элина, всмотревшись внимательно в лицо эльфа, поняла, что перед ней отнюдь не юноша. Кожа утратила гладкость, сделалась вялой, от глаз и уголков рта разбежались мелкие морщинки, под глазами залегли тени. Должно быть, и светлые волосы скрывали уже первую седину.

— Йолленгел, вы, должно быть, хорошо знаете местность? — спросил вдруг Эйрих.

— Что именно вас интересует? — ответил эльф с достоинством.

— Меня интересует дорога на восток. Так, чтобы она проходила через населенные пункты.

— Населенных пунктов мы избегали, — достоинство как-то сразу исчезло из интонации эльфа — Элине было даже неприятно слышать, как он подобрострастно добавил: — Но если вас интересует лес…

— Лес вы знаете хуже луситов, иначе они бы вас не сцапали, — безжалостно закрыл тему Эйрих.

— Строго на восток отсюда есть довольно крупный город… кажется, — сделал еще одну попытку Йолленгел.

— Есть. Называется Перск. Я бы предпочел сведения о населенных пунктах, которых нет на луситских картах.

«И когда это он умудрился ознакомиться с луситскими картами? « — удивилась Элина. Эльф меж тем лишь беспомощно повел плечами.

Эйрих развязал приобретенную в прошлой деревне котомку и извлек жалкие остатки их еды.

— Вам я не предлагаю, — обратился он к эльфу. — Сами видите, тут и одному человеку мало. У нас был выбор — спасать вас или пополнять запасы продовольствия.

— Понимаю, — безропотно кивнул эльф.

— Эйрих, но это же непорядочно — заставлять голодного смотреть, как мы едим! — попыталась в очередной раз возмутиться Элина.

— С каких это пор аристократам портит аппетит чужой голод? — усмехнулся ее спутник. — И потом, никто никого не заставляет. Мы отъехали от той деревни достаточно далеко, и Йолленгел более не нуждается в нашем покровительстве.

— Если позволите, я хотел бы присоединиться к вам, — просительно произнес эльф. — В этих лесах мне нет больше места. Я остался один, я даже… не могу изготовить себе новую одежду…

— И как далеко вы намерены нас сопровождать? — осведомился Эйрих тоном, далеким от одобрения этой идеи.

— Зависит от того, куда вы направляетесь.

— Мы направляемся на юго-восток. Далеко, за Омолу и Срединное море.

— Очень хорошо, я был бы рад ехать с вами.

— Никогда не слышал, чтобы эльфы жили в восточных странах, — удивился Эйрих.

— Они и не жили. Именно поэтому я и хочу попасть туда. Там нас не знают, а значит, и не испытывают к нам неприязни.

— Достаточно авантюрная идея. В любом случае, мы не можем согласиться с вашим предложением.

— Эйрих, с каких пор вы решаете за нас обоих? — возмутилась графиня.

— Что ж, если вам угодно устроить обсуждение, давайте обсудим, — усмехнулся тот.

— Не стану вам мешать, — поспешно поднялся эльф. — Позовите меня, когда примете решение, — он повернулся и пошел прочь от костра.

— Неужели вы не понимаете, что он будет для нас только лишней обузой?

— накинулся на Элину Эйрих, даже не дождавшись — возможно, намеренно — пока Йолленгел удалится на достаточное расстояние. Впрочем, в тарвилонской речи эльф смог бы разобрать лишь отдельные однокоренные слова, но интонация была вполне красноречива. — Он же ничего не умеет, кроме как прятаться в лесу, да и то плохо. Он не способен постоять за себя, не говоря уже о том, чтобы сделать чтото полезное для нас. А нам пришлось бы купить ему коня, на котором он к тому же не умеет ездить, одежду, кормить его всю дорогу… Не говоря уже о том, что я не собираюсь из-за него и впредь ночевать в лесу и избегать поселений. Вы сами видели, как луситы относятся к эльфам. Мы, конечно, могли бы выдавать его за человека, но что прикажете делать с его ушами?

— Но это же последний эльф в этих местах! Может быть, на всем свете. Неужели мы спасли его только ради того, чтобы обречь на гибель?

— Спасать его — это была ваша идея, — напомнил Эйрих. — Я с самого начала предлагал не вмешиваться. И если он действительно последний, то что это решает? Все равно ему уже не с кем породить потомство.

— Кто знает, может, когда-то ему еще удастся встретить своих, — не слишком последовательно возразила Элина.

— Это на востоке-то, где эльфов отродясь не было?

— И потом, мы все-таки не животные, чтобы мыслить категориями породы. Индивидуальная жизнь тоже представляет ценность!

— Вы намерены спасать каждого неудачника на свете? Вашей индивидуальной жизни на это не хватит.

— Если нельзя устранить все зло в мире, это не значит, что не надо бороться с тем, которое встречается на твоем пути.

— И на это вас тоже может не хватить. Я не знаю, какова конечная цель вашего путешествия, но знаю, что забота об этом эльфе будет мешать ее достижению. Выбирайте, что для вас важнее.

Элина прикусила язык. За всеми трудностями и опасностями последних дней она как-то почти не вспоминала об Артене. У нее были основания считать, что пока ему не грозит непосредственная опасность — иначе она почувствовала бы это через медальон. Но кто знает, что может случиться в будущем? Даже и самая незначительная задержка в пути может оказаться роковой. Эйрих был прав

— все рациональные доводы были против принятия эльфа в компанию, он не годился даже в качестве проводника. Одно лишь благородство заставляло Элину возражать. Но последний довод Эйриха поколебал ее решимость.

— Пожалуй, вы правы, — сказала она. — Но мы не можем так вот просто прогнать его. Пусть он едет с нами хотя бы до ближайшего селения и там подождет в лесу, а мы купим ему одежду и, может, какое-то оружие. Я сделаю это на свои деньги, — поспешно добавила графиня.

— Ну что ж, дело ваше. Если вы так уверены, что деньги не понадобятся вам впоследствии… — пожал плечами Эйрих и громко позвал эльфа.

Тот выслушал решение и постарался не выказать своего огорчения, тем паче что это был еще не худший вариант.

— Знаете, я не так уж и ни на что не способен, как вы, верно, решили,

— сказал он. — Конечно, мои умения не идут ни в какое сравнение с легендарными качествами предков, но все-таки я с детства добывал пропитание охотой. Жаль, что не получится изготовить лук… нет ни жил для тетивы, ни наконечников для стрел. Но если ктонибудь из вас даст мне нож, я постараюсь что-нибудь придумать.

Элина протянула ему просимое. Йолленгел поблагодарил и вновь скрылся в лесу. Эйрих не возражал против самой идеи поохотиться — хотя до заката оставалась еще пара часов, место на берегу ручья было удачным для ночлега, и трогаться в этот день дальше не имело смысла. Однако к способностям эльфа он явно относился скептически, и сам отправился поставить несколько силков, оставив Элину сторожить лагерь. Вернулся он еще засветло. Йолленгела еще не было; не пришел эльф и после наступления темноты.

— Сдается мне, что он решил обменять наше гостеприимство на ваш нож,

— усмехнулся Эйрих, укладываясь спать и оставляя Элину на часах. Ей не хотелось так думать, но за несколько часов ее смены эльф так и не вернулся.

Утром Эйрих разбудил ее и отправился проверить ловушки. Ему повезло — в одной из них он обнаружил зайца. Пока мясо жарилось, Элина мужественно терпела восхитительные запахи, ничем не показывая, насколько велик ее аппетит. Зато, когда пришла пора отведать эйрихову добычу, графиня набросилась на нее чуть ли не с урчанием. В этот момент из-за деревьев почти бесшумно показался Йолленгел.

В одной руке он нес самодельное копье — к обструганной палке был привязан ремнем нож Элины — а в другой держал добытого им барсука.

— Вы могли нас уже не застать, — заметил Эйрих, отрываясь на миг от сочного куска зайчатины.

— Надеялся, что застану, — ответил эльф. — Мне не хотелось возвращаться без добычи.

— Ну что ж, придется нам еще задержаться, чтобы зажарить и ваш трофей. Не пропадать же мясу.

После того, как с едой было покончено, а оставшееся жареное мясо уложили в котомки, путники вновь двинулись на восток. Йолленгел по-прежнему ехал за спиной Элины.

Весь этот день и следующий они ехали по лесу; лишь на третий они наткнулись на тропу, которая, в свою очередь, вывела их на дорогу. Здесь Йолленгел занервничал — на дороге шансы повстречаться с луситами резко повышались. То же самое подумал и Эйрих, а подумав, велел эльфу — как обычно, без лишней деликатности — спешиться и идти по лесу параллельно дороге. Им приходилось ехать шагом, чтобы эльф не отставал, и Эйрих не упустил случая напомнить Элине свои слова о помехах и задержках.

Дорога привела их в большое луситское село. Здесь было более сотни дворов и даже какое-то подобие земляного вала по периметру; вполне вероятно, что в будущем этому селению предстояло стать городом. Местные жители обрабатывали землю, выращивали скот, занимались кожевенным, гончарным и винокуренным промыслом, активно торговали с Перском и вполне имели представление о событиях во внешнем мире. О падении Чекнева здесь уже знали; знали и о результатах двух других битв в ходе борьбы за криславский престол, разразившихся южнее. Перяне, однако, в этой борьбе не участвовали: княжество зализывало раны после летнего похода кочевников. До этого села степняки не добрались, однако некоторые из местных жителей воевали в княжеском ополчении и бились с врагами на стенах Перска; их рассказы до сих пор пользовались популярностью.

Здесь Эйрих и Элина купили запасную одежду и другие вещи, утраченные в Чекневе, а также приобрели луситские меховые шапки; до первых заморозков оставалось, должно быть, совсем не долго. Посетили они и местного оружейника и купили два небольших лука со стрелами и широкий нож. Один из луков Эйрих приобрел для себя, как видно, учтя предыдущий опыт блуждания по лесу без еды

— хотя и находил это оружие громоздким и мешающим. Остальное оружие предназначалось для эльфа. Договорившись с хозяином одного из домов о ночлеге, Элина и сопровождавший ее на всякий случай Эйрих вечером отъехали в лес, на условленное место встречи с Йолленгелом.

Эльф уже давно поджидал их — и, надо отдать ему должное, делал это весьма скрытно; они не заметили его, пока он сам не вышел. Элина спешилась и передала ему костюм, шапку, оружие и флягу с водой; Эйрих наблюдал за этим, не покидая седла.

— Увы, мне даже нечем отблагодарить вас, — сказал Йолленгел, — но я никогда не забуду, что вы для меня сделали. Я всегда надеялся, что не все люди — варвары и убийцы.

— Желаю вам отыскать своих сородичей, — ответила Элина.

— Хотелось бы верить, — вздохнул эльф, — но вряд ли это возможно. Так или иначе, спасибо вам!

Он замолчал, но не спешил уходить — словно надеялся, что в последнюю минуту ему предложат остаться.

— Нам пора, — сказал Эйрих и поворотил коня.

— Прощайте, Йолленгел, — Элина подняла руку в рыцарском салюте.

— Прощайте, господа.

Эльф не трогался с места, пока они не уехали, а затем повернулся и быстро скрылся в лесу.

Наутро Элина и Эйрих выехали в направлении Перска. На сей раз под копытами их лошадей лежала довольно широкая дорога, которую в иное время года можно было даже назвать недурной. Похоже, в этих местах сообщение между населенными пунктами было более оживленным: несколко раз им попадались навстречу луситские всадники, судя по всему — простолюдины, а один раз они даже обогнали увязшую в грязи телегу. Два дня спустя они миновали еще одно село, а на следующий день выехали к Перску.

Городские укрепления до сих пор хранили следы пожаров и разрушений после нашествия степняков. Видны были и заплаты свежих бревен между потемневшими от времени и въевшейся копоти старыми башнями. Город встречал подъезжавших путников визгом пил и стуком топоров — на одной из стен все еще шли работы. Судя по тому, что они не были окончены до сих пор, через несколько месяцев после нашествия, первоначальные разрушения были очень значительными.

Тем не менее, в городе кипела жизнь. На рыночной площади и в окрестных лавках шла бойкая торговля, в кабаках наполнялись кружки, на улицах прямо под ногами у прохожих играли чумазые дети, глядя на которых, трудно было предположить, что многие из них не так давно лишились братьев и сестер, а то и родителей, угнанных в плен кочевниками.

Элина была настроена не останавливаться в городе и ехать дальше, благо до вечера было еще далеко. Эйрих, однако, убедил ее посвятить этот день сбору информации, которой, несомненно, в Перске можно было услышать больше, чем в недавно покинутом путниками селе. Итак, договорившись с хозяином постоялого двора о ночлеге, они отправились бродить по городу, уделяя пристальное внимание все тем же рынкам и кабакам. Разговор с местными начинал Эйрих, как более представительный по сравнению с юным Эрвардом, но последний, уже вполне прилично изъяснявшийся по-луситски, время от времени тоже задавал интересовавшие его вопросы. Эйрих целиком принял на себя удар, связанный с обычной процедурой выуживания информации у луситов — а именно необходимость пить помногу и с каждым. «Эрварду» пришлось пару раз хвататься за меч, когда горожане позволяли себе насмешки над «его» трезвостью, но, к счастью, до серьезной ссоры не дошло (по причине, впрочем, не менее обидной

— перяне все извиняли «его» молодостью).

В конечном счете, помимо различных не представлявших интереса местных сплетен, подробностей вечных дрязг между княжествами и князьями и сравнительных характеристик товаров из разных городов удалось выяснить следующие факты. Во-первых, летом, незадолго до войны со степняками, мимо города проследовало тургунайское посольство — не вызвав особого переполоха, ибо за несколько месяцев до того оно уже побывало здесь по пути на Запад. Впрочем, это было не столь уж интересно, ибо Элина и так знала, что нападение на экспедицию произошло много позже и восточнее. Во-вторых, еще до наступления осени кочевники, захватив богатую добычу, но и понеся немалые потери, вернулись в свои степи, так что теперь окрестные места были безопасны хотя бы в этом плане. Меж тем жители Тугича, столицы соседнего княжества, также пострадавшего от набегов, снарядили большое посольство к хану степняков Курибаю, дабы выкупить угнанных в плен сородичей, и перяне решили присоединить к этому посольству и своих представителей. Тугич стоял на Омоле, и посольство, после соединения двух делегаций, должно было спуститься на ладьях вниз по реке. Перский обоз со своей долей выкупа и охраной покинул город три дня назад.

В конце концов Эйрих произнес: «Ну что ж, пожалуй, довольно», имея в виду не то количество собранной информации, не то дозу выпитого алкоголя, и, выйдя из очередного кабака, направился вместе с Элиной на постоялый двор. Надо отдать ему должное — шел он уверенно и говорил почти как трезвый, однако, добравшись до своей комнаты, пластом рухнул на кровать, предварительно наказав Элине разбудить его рано утром, ибо не был уверен, что проснется сам.

Открыв глаза с утра, Элина сперва подумала, что проспала — в комнате было слишком светло для столь раннего часа. Однако, выглянув в окно, она убедилась, что бурая грязь улиц и крыши домов укрыты свежевыпавшим снегом. Редкие снежинки еще и сейчас опускались в безветренном воздухе. Лишь кое-где безупречную белизну нарушали первые цепочки следов — человечьих и собачьих. Графиня оделась и пошла будить Эйриха.

Ее спутник, с трудом разлепив веки, первым делом осушил залпом большой ковш с водой, вылив остатки себе на голову; затем бросил хмурый взгляд в окно и, голый по пояс, вышел на улицу, где растерся снегом. После этого он почувствовал себя намного лучше и готов был обсуждать дальнейший план действий.

— Если мы поторопимся, то успеем догнать перское посольство, — сказал он.

— Зачем оно нам сдалось? — удивилась Элина.

— Чтобы присоединиться к ним и спуститься по Омоле до Срединного моря,

— ответил Эйрих таким тоном, словно это был давно обсужденный план. — Это самый безопасный способ пересечь земли кочевников.

— Вы, кажется, забыли, что мне не нужны ни кочевники, ни Срединное море. Я еду на восток, а не на юг.

— В это время года вы далеко не уедете. Имеете ли вы представление, что такое зима в условиях резко континентального климата? В лесах за Омолой навалит снега в человеческий рост, а морозы там такие, что ломается сталь мечей. Ехать туда сейчас — это верное самоубийство. Так что, боюсь, вам придется сопровождать меня до Дулпура. А уж потом поворачивайте на север, когда погода станет благоприятной или когда хотя бы доберетесь до хороших дорог восточных стран.

Для Элины это препятствие оказалось неожиданным. Она привыкла к мягким зимам Запада и как-то не предполагала, что на тех же широтах климат может быть совсем иным (тем паче что в старых легендах о таком не говорилось — при чародеях климат был мягким везде). Правда, Тургунай располагался южнее, так что была надежда, что ей все же не придется дожидаться на юге весны, чтобы продолжить свой путь. Но еще больше ее удивило другое.

— Ведь вы и раньше знали это, — сказала она обвиняющим тоном.

— Знал.

— Почему же не сказали?

— Вы могли решить, что я вас куда-то заманиваю.

Элине пришлось признать справедливость этого рассуждения.

— А вы уверены, что послы позволят нам к ним присоединиться? — спросила она. — Все-таки они везут немалые ценности, а мы чужаки.

— Не уверен. Но мы попробуем.

Лучшего плана все равно не было, и уже через полчаса путешественники выехали рысью из восточных ворот Перска. Легкий морозец сковал присыпанную снегом грязь; под копытами лошадей с хрустом лопались ледяные корочки. Судя по отсутствию других следов, этим утром они первые ехали по этой дороге. Эйрих заметил, что луситы, должно быть, потратили немало времени, чтобы договориться о совместном посольстве; провозись они еще некоторое время — и лед на Омоле разрушил бы всю затею.

Около полудня путники сделали привал — разумеется, под открытым небом, никакого жилья поблизости не было. Перекусив и отдохнув, они вновь вывели коней на дорогу и собирались уже садиться в седла, когда Эйрих, прищурившись на запад, неодобрительно заметил:

— Похоже, за нами кто-то скачет.

Элина тоже взглянула в том направлении. Дорога здесь шла прямо, и видно было далеко.

— Почему вы думаете, что за нами? Просто едет по своим делам.

— Уж больно торопится.

— Должно быть, у него спешные дела.

— Возможно. Например, догнать нас. Я обычно предпочитаю доверять своей интуиции.

— Похоже, он уступает нам в скорости. Если он вас смущает, мы можем просто от него ускакать. Заодно и проверим, попытается ли он не отстать.

— Нет, я предпочитаю выяснять такие вещи как можно скорее. Да и что он может нам сделать? Дождемся его тут.

Одинокий всадник приближался. Одет он был по-луситски; впрочем, в этих местах трудно было ожидать иного.

— А в седле он держится, как куль с песком, — неодобрительно заметила Элина.

— Тем более непонятна такая спешка, — отозвался Эйрих.

Всадник, безусловно, заметил, что его ждут, однако не снижал темпа. Можно было подумать, что Элина и Эйрих действительно не интересуют его; но, подъехав вплотную, он остановился, да так резко, что едва не вылетел из седла.

— Что тебе нужно? — осведомился Эйрих по-луситски (у луситов не было в обычаях обращаться друг к другу на «вы», хотя, если Элине и Эйриху случалось говорить по-луситски между собой, они придерживались западного этикета).

— Вы меня не узнаете? — ответил тот, сдвигая на затылок низко нахлобученную лохматую шапку.

— Йолленгел, — спокойно констатировал Эйрих. — У меня было предчувствие, что так просто нам от вас не избавиться.

— Я не буду вам обузой, — поспешно заговорил эльф. — Вам не придется больше на меня тратиться. Просто ехать вместе безопаснее.

— Для вас — наверняка, — Эйрих, как обычно, не обременял себя лишней тактичностью.

— Откуда у вас лошадь? — удивилась Элина.

— Я ее украл, — просто ответил Йолленгел.

— Эльф-конокрад — это звучит! — не удержалась графиня.

— Ну-ка слезайте с коня, — потребовал вдруг Эйрих строго. Эльф поспешно и явно испуганно повиновался. Эйрих быстро и умело расседлал лошадь.

— Полюбуйтесь, что вы наделали! — возмутился он. — Разве можно так обращаться с животным? У него вся спина стерта седлом. А все из-за того, что некоторые представители нечеловеческой расы не умеют толком затянуть подпругу…

— Я… мне право же очень жаль, — пробормотал эльф.

— Вот что, Йолленгел, благотворительность никогда не была моей профессией. Более того, моим хобби она также не является. Если вы желаете ехать на восток или куда-либо еще, это ваше дело. Но держитесь от нас подальше. Я не шучу, — в знак убедительности Эйрих положил руку на рукоять меча.

— Я… я еще не сказал, чем могу быть вам полезным, — поспешно произнес эльф.

— Полагаю, что из лука я стреляю лучше вас, — перебил Эйрих.

— Нет, не лук… вот… правда, это умение больше ценят в цивилизованных краях, но говорят, что даже среди дикарей… — произнося эти слова, Йолленгел рылся в глубине своей мешковатой для него луситской куртки, и наконец выудил оттуда простую, без лака и украшений, флейту. Видно было, однако, что инструмент не был изготовлен в спешке на днях; возможно, флейта пережила несколько поколений последних эльфов. Пережила она и недавние события, едва не стоившие Йолленгелу жизни. Взяв ее в руки, эльф преобразился; от его испуганно-угоднической поспешности не осталось и следа, тонкие черты лица отразили величавое достонство древней расы. Он медленно поднес флейту к губам и заиграл.

Элина провела последние 8 лет жизни при дворе, и ей доводилось слышать лучших музыкантов Тарвилона. Она и сама, как положено благородной девице, обучалась музыке, хотя на этом поприще преуспела заметно меньше, чем в области фехтования. Тем не менее, ее слуха и ее познаний было вполне достаточно, чтобы оценить игру Йолленгела адекватно; она поняла, что его мастерство уступает придворным исполнителям. Однако, зафиксировав разумом этот факт, она не обратила на него никакого внимания, завороженная поразительной красотой мелодии, искупавшей все огрехи исполнения. Флейта плакала и пела, унося слушателей на волнах светлой печали; ее пронзительные, щемящие ноты способны были, казалось, разрушить самую прочную броню равнодушия. Даже вечно сурово-сосредоточенное лицо Эйриха мало-помалу разгладилось, обретя задумчивое и прямо-таки отрешенное выражение…

Когда последние звуки мелодии растаяли в морозном воздухе, несколько секунд никто не произносил не слова. Даже лошади стояли тихо-тихо. Элина первой нарушила молчание, спросив, кто автор.

— Не я, — улыбнулся эльф. — Это очень старая вещь, еще эпохи магов. Время не сохранило имени композитора… и даже само произведение дошло до нас с потерями. Оригинал был длиннее.

«Удивительно, — подумала графиня, — если эта вещь написана в эпоху расцвета эльфов, откуда в ней столько грусти? Неужели они уже тогда предчувствовали свой конец? Хотя… расцвет расы не отменяет трагедий отдельных личностей. А может быть и так, что общий тон произведения не был таким печальным, но эльфы времен упадка исполняли и передавали следующим поколениям лишь те места, что были наиболее созвучны их настроению… «

— Вы и теперь будете возражать против общества Йолленгела? — агрессивно поинтересовалась она у Эйриха.

— Ну вообще-то у нас здесь не оркестр, — без прежней уверенности ответил тот. — Хотя… мой опыт показывает, что пригодиться может самое неожиданное умение. Ладно, — обратился он к эльфу, — можете ехать с нами. Только не ждите поблажек. Вы должны выдерживать наш темп и обеспечивать свое пропитание… причем так, чтобы у нас не возникало проблем с местными жителями.

Эльф согласно кивал.

— Однако, когда мы сядем на корабль, вы уже не сможете ночевать в лесу… — продолжал Эйрих. — Снимите шапку.

Йолленгел повиновался, и Эйрих, достав из котомки перевязочный материал, сделал ему повязку, закрывавшую уши. Повязка вполне гармонировала со следами побоев, еще сохранявшимися на лице эльфа, однако Эйрих осмотрел свою работу критически.

— М-да, — резюмировал он. — Слишком приметно. Ну да все равно это более надежная маскировка, чем волосы. Старайтесь все-таки не снимать шапку в тех ситуациях, когда это не выглядит подозрительно.

Оказав фиктивную медицинскую помощь Йолленгелу, Эйрих уже всерьез занялся его лошадью, смазав ей мазью пострадавшую спину (свои снадобья он хранил в обширных внутренних карманах своей куртки, а потому не лишился их в Чекневе). Мазь, конечно, не могла оказать мгновенный эффект, поэтому до следующего привала эльф вновь ехал за спиной Элины. Пара встречных всадников проводили их удивленными взглядами.

В Перске Эйрих выяснил все подробности дороги, так что теперь путешествие проходило без неожиданностей. В Тугич они должны были прибыть на пятый день, перед этим дважды переночевав в деревнях и дважды — под открытым небом.

Первый вечер по выезде из Перска они встретили в селении, отстоявшем на пару миль от основной дороги; когда по дорогам периодически движутся армии

— и чужие, и свои — непосредственно у обочины лучше не селиться. Эйрих сговорился о ночлеге с хозяином и, оставив Элину позаботиться о лошадях, как бы между прочим отвел Йолленгела в сторону.

— Мой товарищ молод и наивен, и порой не обращает внимания на очевидные вещи, но со мной лучше не пытайтесь хитрить, — сказал он, глядя эльфу в глаза. — Допустим, вы могли пробраться в деревню и украсть крестьянскую лошадь — хотя собаки учуяли бы вас еще на подходе; но я говорю

— допустим. Однако где вы взяли сбрую? Да и конь ваш явно лучше, чем положено быть крестьянской кляче.

Эльф испуганно молчал.

— Вы подстерегли путника на дороге, застрелили его и завладели лошадью, — спокойно констатировал Эйрих. — Не отпирайтесь, я не осуждаю вас за убийство лусита. У вас к тому были все основания.

— Я… я хотел так сделать, — сказал Йолленгел, потупив взгляд.

— Но я не смог… Два раза мимо моей засады проезжали на запад всадники. Я накладывал стрелу на тетиву, но… у меня так дрожали руки… я бы не попал, я чувствовал, что не попаду, и всадник только поднимет тревогу, повернет назад, и все село пойдет прочесывать лес в поисках меня…

— И что же? — поторопил его Эйрих.

— Когда уже почти совсем стемнело, мимо проехал еще один всадник — на этот раз с запада. Он свернул с дороги прямо на меня, я испугался, что он меня заметил, хотя это было невозможно… Но нет, он лишь собирался остановиться на ночлег в лесу. Я ждал, пока он разведет костер, потом поужинает… потом заснет…

— И?

— Я осторожно подошел, отвязал его лошадь и ушел.

— А он?

— Он не проснулся.

— Так вы не убили его?

— Как я мог убить спящего? Да и зачем? Я ведь и так завладел лошадью.

— Которая могла заржать в любую минуту. Вообще вам очень повезло, что она так легко вас послушалась.

— Когда-то мой народ умел управлять животными… может быть, что-то еще осталось.

— Все равно — очень неблагоразумно с вашей стороны. А я уж было вас зауважал, решив, что вы прикончили одного из ваших обидчиков… Ведь это был лусит?

— Дда… наверное, лусит.

— Что значит «наверное»? Вы разглядывали его вблизи минимум полчаса.

— Ну я все-таки не говорил с ним… да и темно было… одет был как лусит, это точно.

— Как простой путник или воин?

— На нем не было доспехов, но у него был меч.

— Ладно, Йолленгел. Можете идти спать. И смотрите, чтобы во сне с вас не слезла повязка.

Сам Эйрих вернулся в конюшню и тщательно осмотрел краденую сбрую.

«Похоже, тот парень такой же лусит, как я — тарвилонский король», — подтвердил он свои подозрения. «И дороги он не знает, иначе не стал бы ночевать в лесу, а проехал бы еще милю до деревни. Впрочем… не исключено, что он просто не хотел там светиться. Что ему здесь надо, хотелось бы мне знать? И не по нашему ли следу он путешествует? « Он решил пока не говорить об этом Элине, но бдительность удвоить. Если Йолленгел и оказал им невольную услугу, оставив неведомого преследователя без коня, то это давало лишь незначительную отсрочку. Тот мог раздобыть среднюю лошадь в селе, а хорошую — в Перске. Сейчас они ехали быстро, стремясь догнать перское посольство, так что вряд ли дистанция между ними и преследователем сокращалась; однако в предыдущие дни тот вполне мог наверстать упущенное. Конечно, ничто не доказывало, что незнакомец едет именно за ними — кроме тех фактов, что западные гости — большая редкость в этих краях, и что этот человек был одет по-луситски, то есть, вероятно, не хотел привлекать к себе лишнее внимание. Тем не менее, Эйрих хорошо знал, что опасность лучше переоценить, чем недооценить. В другое время он бы сделал финт и сам подстерег загадочного путника в засаде у дороги, но сейчас на это не было времени. Однако кое-что он все-таки предпринял. Выйдя к воротам, он достал нож и вырезал на правом столбе небольшой знак, который местные жители не заметили бы или сочли детским баловством, но который много сказал бы посвященному, решившему навести в этом доме справки о недавно гостивших путешественниках. Было уже темно, и никто не видел Эйриха за этим занятием.

Утром, по настоянию Эйриха, выехали еще до рассвета. Йолленгел хотел честно отработать свою долю платы за ужин и ночлег, испробовав на хозяевах свои музыкальные таланты, но Эйрих сказал «Времени нет — сочтемся позже» и расплатился за него сам.

Два дня спустя, в следующей деревне, эльф все-таки дал концерт луситам. Послушать чужестранного «игреца» набилась полная изба народу. Полилась нежная и печальная мелодия, не вызвавшая, однако, восторга у слушателей, привыкших к более простецким напевам. Общее настроение выразил один чернобородый мужик, грубо перебивший музыканта: «Ну, чего разнылся? У нас тут не похороны! « Йолленгел сбился, отнял флейту от губ и несколько секунд пребывал в растерянности, а потом вдруг заиграл совсем иной мотив, напомнивший Элине роллендальские карнавалы. Графиня и не ожидала, что эльфийская флейта зазвучит так задорно. Лица луситов разгладились, они принялись притопывать и прихлопывать в такт, а хозяин избы подыграл Йолленгелу на балалайке.

Эльф исполнил еще несколько подобных мелодий, не гнушаясь, кажется, импровизацией; не особенно удачные ее моменты были заметны для Элины, но не для луситов. Стало ясно, что в этой деревне платить не придется. Напротив, некоторые крестьяне кидали Йолленгелу серебряные монеты, а еще больше было тех, кто хотел угостить его брагой; эльфу стоило немало трудов отбиться от последних, которые, впрочем, сами себе в этом удовольствии не отказали. Наконец шумная толпа покинула избу; было слышно, как они поют на улице.

Эйрих не был в восторге от этого концерта — теперь каждая собака в деревне могла рассказать таинственному преследователю о проезжавших здесь чужестранцах; с другой стороны, однако, полезно было проверить, насколько игра эльфа производит впечатление на луситов, да и деньги были не лишними. Тем не менее, наутро они вновь выехали до рассвета.

Днем заметно потеплело; снег таял, дорога вновь превращалась в грязную кашу. Небо, однако, оставалось пасмурным, дул сырой ветер, и, того и гляди, грозился вновь пойти дождь. До жилья оставалось еще почти два дня пути.

— Знаете, Эрвард, — сказал Йолленгел, ехавший рядом с Элиной, — у меня как будто нет причин относиться к луситам иначе, чем как к сброду дикарей и убийц. Они истребили моих соплеменников и с радостью сожгли бы меня заживо, если бы знали, кто я такой. Не только те, от которых вы меня спасли, но и эти тоже, без сомнения. Но когда я вчера играл… я думал, что буду играть для себя, что мне наплевать, как они отреагируют, эти скоты, недостойные высокого искусства… но все вышло не так. Мне было совсем небезразлично, как они принимают мою музыку. Я играл для них. Я был искренне рад, когда нашел мелодии, которые им понравились. У меня больше не было ненависти к ним. Я забыл об отношениях между нашими расами. Это были мои слушатели, и я дарил им радость, а они были мне благодарны, вы понимаете?

— И вам не казалось унизительным развлекать их?

— Только сначала. А потом пришло это чувство. Из меня бы не вышел воин, не так ли? Впрочем, эльфы никогда не были воинственным народом.

— Мой отец говорит, что ненависть — плохой помощник в бою, — возразила Элина.

— Ваш отец — военный?

Графиня открыла было рот, но прикусила язык. Разговоры об отце грозили раскрыть ее инкогнито. И пусть эльф, вне всякого сомнения, никогда не слышал в своих чащобах о графе Айзендорге, да и распространителем слухов мог стать едва ли — раз приняв решение путешествовать под вымышленным именем, следовало его держаться.

— Да, — коротко ответила она Йолленгелу. Тот почувствовал, что его собеседник не хочет развивать тему, и тоже замолчал.

После полудня лес стал редеть; сплошной массив сменялся рощами и перелесками. Въезжая в очередной раз под кроны леса, Эйрих несколько раз придерживал коня и оглядывался назад, на только что пересеченное пустое пространство; но не было заметно, чтобы кто-то скакал за ними. К вечеру пошел-таки дождь, так что путешественников ждала еще одна малоприятная ночевка под открытым небом.

На другой день снова подморозило, и дорога сделалась скользкой. Во второй половине дня они наконец добрались до Тугича. Город стоял на крутом берегу Омолы, которая текла в этих местах на юговосток, но затем постепенно заворачивала к югу, а перед впадением в Срединное море даже отклонялась несколько к западу. Согласно карте, лежавшей в кармане Элины, Ильт-Ка была отнюдь не самой великой рекой континента; однако все реки к западу от нее уступали ей, и Элина не без волнения смотрела на ее мутные воды, хоть они и выглядели в этих широтах не столь внушительно, как в низовьях. У берега можно было уже заметить мелкие льдинки; луситы действительно едва не опоздали с отправкой посольства водным путем.

Зато Элина, Эйрих и Йолленгел опоздали. Прибыв в город, они узнали, что посольские ладьи отплыли рано утром.

Эйриха, однако, это не обескуражило. «Догоним по берегу», — спокойно сказал он. Таким образом, задержавшись в Тугиче буквально на пару часов, чтобы дать отдых себе и лошадям (Эйрих успел еще пополнить запасы провизии), они снова отправились в путь.

Корабли на ночь не приставали к берегу и не становились на якорь, поэтому догнать их оказалось не такой уж легкой задачей — тем паче что и местность не везде благоприятствовала быстрой скачке. Тем не менее, два дня спустя путешественники все же поравнялись с вереницей из пяти луситских судов, обликом весьма напоминавших тарсунские — вот разве что с изображением солнца на парусе и резной головой дракона на круто вздыбленном носу. Подавать сигналы с берега было, однако, бесполезно — навязываться луситам в пассажиры следовало явочным порядком, прямо на середине реки. Лошади в качестве плавательного средства явно не годились — по сравнению с Омолой речка, через которую некогда переплыли Элина и Эйрих, выглядела жалким ручейком, да и температура воды была теперь лишь ненамного выше точки замерзания. Таким образом, путники поскакали дальше, обгоняя ладьи и отыскивая средство для переправы.

Такое средство обнаружилось через несколько миль. Берег в этом месте стал более пологим, и всадники получили возможность спуститься к самой воде. Здесь кончалась выныривавшая из-за деревьев дорога, и здесь они увидели то, что некогда, по всей видимости, было домом лодочника. От дома уцелела лишь часть стены и каменная печь в черных языках копоти, возвышавшаяся среди обугленных бревен, недогоревших досок и прочего мусора, бывшего когда-то человеческим жильем. Подъехав ближе, путники увидели — и почуяли — хозяина сожженного дома. Труп был объеден лесным зверьем практически до костей, но остатки гнилого мяса, запутавшиеся в рваном тряпье одежды, все еще воняли. Лодочник не стал жертвой пожара, а был убит у себя во дворе при попытке спастись; оперенный хвост стрелы, торчавший между обнажившимися ребрами, служил тому подтверждением. Судя по всему, со времени трагедии прошел уже не один месяц.

Эльф отвернулся, перегибаясь через седло; через несколько секунд его вырвало. Элина отнеслась к представшему перед ними куда более спокойно — детский опыт сказывался, хотя граф и старался оберегать ее от наиболее страшных сцен войны. Она лишь деловито спросила:

— Луситы?

— Скорее всего, кочевники, — покачал головой Эйрих. Он подъехал к останкам лодочника и, наклонившись, спокойно выдернул стрелу. — Определенно, — подтвердил он свою догадку, рассматривая орудие убийства. — Форма наконечника не характерна для луситов.

Элина впервые почувствовала масштабы опустошения, нанесенного этому краю степняками. Судя по наличию дороги и переправы, когда-то эти места были достаточно оживлены; но со времени нашествия миновало уже несколько месяцев, и за это время никто так и не появился здесь, раз тело погибшего не было предано земле. Ни один лусит не бросил бы своего земляка гнить под открытым небом.

Эйриха занимали более практические мысли. Небольшая деревянная пристань избежала разрушения, но куда важнее было то, что уцелела и лодка, наполовину вытащенная на берег. Весел, правда, нигде не было видно; однако среди полуобгоревших досок можно было подыскать подходящие орудия для гребли, о чем он и сообщил своим спутникам.

Элина окинула лодку скептическим взглядом, особенно задержавшимся на воде в кормовой, погруженной в реку части.

— Не выглядит особенно надежной, — согласился Эйрих, — но до середины реки хватит.

— А если они откажутся принять нас на борт? — подал голос эльф.

— Вам придется дать им концерт по горло в ледяной воде, — осклабился Эйрих.

Меж тем ладьи были уже недалеко, и следовало спешить, пока они не миновали траверз пристани и не начали удаляться — тогда, гребя досками, догнать их было бы уже нереально. Втроем путешественники освободили лодку из вязких объятий мокрого песка и завалили ее на бок, сливая воду, а затем снова спихнули с берега, попутно бросая внутрь свои вещи. Лошадей, очевидно, приходилось оставить — даже если бы они и доплыли успешно в ледяной воде, посреди реки все равно было бы невозможно втащить их на борт ладьи. Поэтому рачительный Эйрих вместе с Элиной сняли с них сбрую и тоже кинули в лодку.

— Вы бы хоть весла пока подыскали, — неприязненно бросил Эйрих ничем не занятому Йолленгелу, но тот виноватой улыбкой дал понять, что ничто не заставит его приблизиться к остаткам дома и тому, что находится рядом. Пришлось Эйриху, ругаясь, сбегать за подходящими досками.

Они отчалили и принялись быстро грести каждый своей доской; Эйрих задавал ритм. Хуже всего, конечно, получалось у Йолленгела, из-за которого лодка постоянно отклонялась от курса то в ту, то в другую сторону, и только необходимость отсчитывать вслух гребки мешала Эйриху разразиться нелестной тирадой о представителях нечеловеческих рас. Вода меж тем и впрямь начала прибывать, просачиваясь в давно не конопаченные щели. Котомки с вещами были водружены на сиденья. Лодка не преодолела еще и трети пути, а воды в ней уже было выше чем по щиколотку; даже сквозь сапоги чувствовалось, какая она холодная. На ладьях, несомненно, уже заметили гребущих наперерез, но не делали никаких попыток сбавить скорость или изменить курс, чтобы облегчить им задачу.

Вода поднималась все выше, а до цели было еще далеко. К тому же лодка, постепенно погружаясь, теряла в скорости. Сопоставив все тенденции, Эйрих подумал, что его вывод о пригодности лодки для плавания по крайней мере до середины реки был, возможно, не вполне обоснованным.

— Йолленгел, — сказал он, — оставьте в покое доску, от вас все равно больше вреда, чем пользы. Будете вычерпывать воду.

— Чем? — растерялся эльф.

— Чем! — только присутствие Элины удержало Эйриха от грубого ругательства — хотя ответ был действительно неочевиден: можно было достать из котомки кружку, но такой сосуд был слишком невместительным. — У вас голова на что, шапку носить? Вот ею и вычерпывайте!

— Головой? — не удержалась Элина.

— Шапкой!

Действительно, шапка с ее кожаной подкладкой, практически не пропускавшей воду, неплохо подходила для этой цели. Поначалу дело как будто пошло на лад, и Йолленгелу удавалось достойно противостоять прибывающей воде; однако эльф быстро устал нагибаться, черпать полную шапку воды и опрокидывать ее за борт, и шумные всплески стали раздаваться все реже. Вода вновь медленно, но неумолимо начала подниматься. Оставалось уже меньше полупути, но эта часть маршрута была труднее предыдущей, тем паче учитывая, что гребцов осталось всего двое.

Первая ладья миновала траверз лодки, а через некоторое время и вторая. Эйрих, сжав зубы, яростно греб, обливаясь потом; Элина, обдаваемая брызгами из-под его доски, едва поспевала за ним. Луситские гребцы все так же ритмично вздымали и опускали весла своих ладей.

— Эй! — не выдержала графиня. — Подождите нас!

Никакой реакции не последовало. Уже третья ладья была вне досягаемости. Вода постепенно подбиралась к коленям.

— Может, выбросить вещи? — робко предложил эльф.

— Можете выбрасывать свои, только не просите потом нас снова их вам покупать, — огрызнулся Эйрих. Тем не менее, он спихнул свою котомку со скамьи в воду внутри лодки, чтобы хоть как-то уменьшить тяжесть груза. То же сделали и остальные. Четвертая ладья поравнялась с лодкой и неспешно ушла вперед. Отчаяние придало Йолленгелу силы, и он вновь заработал шапкой так же энергично, как и вначале. Это позволило лодке еще какое-то время держаться на плаву, но последняя ладья уже неумолимо проплывала мимо.

— Эрвард, — сказал Эйрих, — у вас заняты руки, и вы не можете заткнуть уши, но постарайтесь не запоминать того, что сейчас услышите, — и он, набрав побольше воздуха, разразился громогласной и длинной тирадой на луситском, из которой Элина поняла лишь предлоги.

Несколько воинов высунулись из-за борта ладьи, целясь в путешественников из луков.

— Что надо? — спросил один из них.

— Официальные церемонии потом, — крикнул Эйрих, — вы что, не видите, что мы тонем?

— Ты не лусит, — заметил воин, слыша его акцент.

— Верно. Но ведь и не кочевник, правда? Мы — мирные путешественники с Запада. А сейчас, может, вы притормозите свою посудину и бросите нам веревку, пока нам не пришлось учиться дышать под водой?

Луситы посовещались с кем-то в ладье, и тот, очевидно, пришел к выводу, что даже если тонущая лодка и трюк, то три человека, из которых лишь один выглядит настоящим воином, в любом случае не представляют реальной опасности. Весла ладьи приподнялись из воды, а затем сделали возвратное движение, вздымая небольшие буруны и тормозя ход. Тонущая лодка приблизилась к борту, через который полетели три каната. Эйрих сильной рукой забросил на палубу котомки с вещами. Элина ухватилась за один из канатов и проворно полезла вверх. Йолленгел, плюхая сапогами по заполнявшей лодку воде, тоже подошел к канату и ухватился за него, но на большее его сил не хватало.

— Эй, тяните правый канат! — крикнул Эйрих. На борту так и сделали, и эльф, дрыгая ногами, вознесся над готовой уже погрузиться лодкой, начавшей вновь отставать от корабля. Так он провисел несколько секунд, а затем с шумом сорвался в реку.

Эйрих среагировал мгновенно и успел ухватить эльфа за шиворот прежде, чем тот скрылся под водой. Он поднял Йолленгела, словно котенка за шкирку, и ткнул носом в болтающийся конец каната, за который эльф поспешно вновь уцепился. Но едва Эйрих разжал руки, как терпение лодки лопнуло, и она пошла ко дну.

Элина, бывшая уже на борту, только вскрикнула, глядя, как ее товарищ с головой уходит под воду, увлекаемый весом меча, сапог и тяжелой одежды. Лишь круги разошлись у кормы продолжавшей движение ладьи.

— Что ж вы стоите, надо его спасти! — накинулась графиня на луситов.

— Сам прыгай, если хочешь, — ответил один из бойцов. Он не был жесток, просто понимал, что шансы даже просто найти человека в этой мутной ледяной воде ничтожны, не говоря уже о том, чтобы успешно вытащить его. Никто на корабле не собирался идти на смертельный риск ради чужака, спасти которого к тому же было почти невозможно. Элина с отчаянием поняла, что у нее тоже не хватит сил выплыть вместе с Эйрихом, хотя руки ее уже машинально отстегивали пояс с мечом…

Но в этот момент за кормой на поверхность вынырнула голова, глотнувшая воздуха и снова исчезнувшая. Несколько секунд спустя Эйрих показался уже ближе, он отчаянно работал руками и ногами, пытаясь удержаться на поверхности и догнать ладью. Элина вырвала канат из рук замешкавшегося лусита и бросила конец в воду; Эйрих схватился за него через пару гребков. Совместными усилиями его втащили на борт.

— Чертов недотепа, — прорычал Эйрих, поворачиваясь к Йолленгелу, — когда-нибудь я удавлю тебя своими руками! (Он впервые отступил от своей манеры презрительной вежливости, побуждавшей его всегда говорить эльфу «вы». ) — Из-за тебя мне пришлось бросить меч!

— А мне ты без меча больше нравишься, — усмехнулся могучего сложения лусит в доспехе-бахтерце; судя по манере держаться и обращению остальных, он был здесь за старшего. — С таким молодцом приятней разговаривать, когда ему ничто не оттягивает руки… по крайней мере, до тех пор, пока не узнаешь его намерений.

— Я уже сказал — мы мирные путешественники, — ответил Эйрих уже без всяких следов гнева. — В данный момент наша цель — добраться до Срединного моря, и мы будем вам признательны, если вы нас подвезете.

— Это не купеческие корабли, — хмуро ответил лусит.

— Знаю. Нам все рассказали о вас в Тугиче. И нам тоже нужно навестить хана. Поскольку мы следуем через его земли, нам надо получить пайцзу.

— А больше вам ничего не надо? — усмехнулся лусит.

— От вас — ничего, — спокойно ответил Эйрих, то ли не уловив иронии, то ли не пожелав ее замечать.

Лусит разглядывал его с любопытством.

— Где ты научился так ругаться? — спросил он.

— Я много чего умею, — не стал вдаваться в подробности Эйрих.

— Например, подать знак дружкам на берегу, да?

— Разве я похож на луситского разбойника?

— На луситского — может, и нет. Но на разбойника — вполне.

Эйрих презрительно пожал плечами.

— В таком случае, мои сообщники остались в лесах Запада. Чего же вам бояться?

— Ты мне нравишься, — хмыкнул лусит. — Ну а что ты еще умеешь? Сядешь на весла, чтобы оправдать свой проезд?

— Согласен, — кивнул Эйрих, не предлагая расплатиться деньгами. Его собеседник был доволен, что удалось заполучить сильного гребца, но не был расположен к благотворительности по отношению к его спутникам.

— А чем отработают они? — спросил он.

Красноречивый взгляд Эйриха убедил Элину, что о золоте и серебре лучше не заикаться.

— Я умею играть на флейте, — смущенно произнес Йолленгел. Слова «флейта» не было в луситском языке, поэтому он сказал «на дудке».

— Это то, что нам больше всего необходимо, — рассмеялся лусит.

— Ну что ж, послушаем. Ты? — палец уперся в Элину.

— Ну, я тоже мог бы грести, — ответила она неуверенно.

— Ты? Не смеши, парень. Ты даже весло не поднимешь. Давно ли ты держался за мамкину юбку?

— На твоем месте я бы не смеялся над тем, кого ты не знаешь, — брови Элины угрожающе сдвинулись, а рука легла на рукоять меча. — Говорят, что смех продляет жизнь, но иногда он ее укорачивает.

Йолленгел глядел на готовую вспыхнуть ссору с ужасом, но Эйрих не вмешивался и улыбался в усы.

Лусита, похоже, тоже позабавила горячность юного чужестранца.

— Хочешь получить урок мечного боя? Ну что ж. Убивать я тебя не буду, а вот проучить стоит. Ну давай, доставай свою железку. Если проиграешь — либо прыгай за борт, либо будешь прислуживать мне и другим воинам до конца плавания.

— А если выиграю, с тебя бесплатный проезд и кормежка. Для меня и моих спутников.

Лусит считал шансы юноши нулевыми, но возразил из принципа:

— Нет, речь только о тебе. Они сами за себя отвечают.

Элина бросила взгляд на Эйриха, и тот слегка кивнул.

— Идет, — согласилась графиня.

Им расчистили место на середине палубы. Луситы стояли вокруг, обсуждая шансы бойцов и подтрунивая над ними обоими. Шутки были куда более обидными для Элины, чем для ее противника, которому говорили, что он связался с младенцем; тем не менее, графиня уже не обращала на шутников внимания, понимая, что сейчас за нее будет говорить ее меч. Эйрих, с одежды которого все еще текло, основательно приложился к своей фляжке и с явным удовольствием приготовился смотреть. Мокрый Йолленгел мелко дрожал от холода и страха, не решаясь ни глядеть на окружавших его луситов, ни приблизиться к своему грозному спасителю.

Поначалу луситский командир наносил удары вполсилы, так как боялся ранить или убить не защищенного кольчугой противника. Но постепенно, видя, что все его выпады парируются, а самому ему с трудом удается отражать внезапные и стремительные атаки, лусит вошел в раж и рубил уже в полную силу

— так что Элине грозила теперь реальная опасность. Эти удары были уже слишком могучими, чтобы ей хватило сил отбивать их на встречном движении; поэтому Элина сменила тактику и либо просто уворачивалась от них, либо заставляла их изменить направление, подставляя меч под углом и используя энергию удара против него же самого.

Как обычно бывало в поединке Элины с грузным и тяжеловооруженным противником, тот вскоре стал уставать и махал мечом без прежней резвости; дыхание сделалось тяжелым, струйки пота текли по его раскрасневшемуся лицу, а графиня все так же легко порхала вокруг, пружиня на полусогнутых ногах и со свистом рассекая мечом воздух. Уже несколько раз ее клинок лязгал по кольчуге лусита, и будь это реальное сражение, по крайней мере один из этих ударов закончился бы серьезной раной. Лусит чувствовал, что проигрывает бой этому мальчишке, но, конечно, не мог признать этого на глазах у подчиненных и продолжал рубиться.

Элина понимала это его упрямство и решила, что бой необходимо закончить каким-нибудь эффектным способом. Долгое время она примеривалась, исследуя пробными выпадами реакцию противника, и наконец разыграла свою комбинацию. Первой атакой снизу она вынудила его рубануть мечом сверху вниз, да так, что острие клинка выщербило доску палубы. Элина же, увернувшись от этого страшного удара, стремительно чиркнула мечом под подбородком лусита. Срезанный клок бороды упал на палубу. Пройди острие на дюйм дальше — и туда бы хлынула кровь из перерезанного горла.

Дружный хохот луситов был ответом на выходку Элины.

— Что, Ратислав, побрили тебя? — кричали они своему командиру, ничуть, кажется, не задетые тем, что тот претерпел такое поругание от чужеземца. Они ценили удаль, и им понравился смелый юноша.

Ратислав побагровел от злости, когда понял, что произошло, но тут же осознал, что единственный способ сохранить авторитет — смеяться вместе со всеми.

— Ну, герой! — сказал он, пряча меч в ножны и с усмешкой трогая подбородок. — Звать-то тебя как?

— Эрвард Эльбертин.

— А вас? — обратился он к остальным чужеземцам.

— Я Эйрих, а это Йорен, — быстро произнес товарищ Элины, не давая Йолленгелу раскрыть рта.

— Я Ратислав, — важно сказал лусит, словно они еще этого не знали. — Командую этой ладьей. Можете ехать с нами.

— Не найдется ли у вас запасного меча? — поинтересовался Эйрих. — Я бы вернул его вам при расставании.

— У нас нет лишнего оружия. Более того, вам придется сдать мне на хранение ваше, пока вы на борту.

Элина и Эйрих разом попытались что-то возмущенно возразить, но Ратислав оборвал их:

— Если на моем корабле кому-то что-то не нравится — берег там, — он кивнул за борт.

Пришлось подчиниться. Элина отдала свой меч, от души надеясь, что ей его не подменят менее качественным луситским, а Йолленгел — лук. Эйрих потерял в воде то и другое, так что ему отдавать было нечего; до личного обыска с требованием сдать ножи дело не дошло.

На луситской ладье не было отдельных кают, хотя пространство под палубой и было разделено на несколько отсеков — часть их отводилась под груз, в других спали люди. Ратислав хотел определить гостей в один из таких отсеков, но в планы Эйриха это никак не входило — находясь все время на виду у луситов, трудно было скрыть истинную сущность Йолленгела.

— Нельзя ли нам ночевать в отдельном помещении, пусть даже и нежилом?

— обратился он к Ратиславу.

— Брезгуешь? — насмешливо-подозрительно вздернул брови лусит. Брезговать, кстати, было чем — дух в тесных отсеках стоял тяжелый.

— Наоборот, — возразил Эйрих. — Ты же видишь, Йорен был ранен в голову. Я лечу его специальными мазями, а они довольно вонючие. Мы-то уже привыкли… Кроме того, после той контузии он часто кричит во сне.

— Вот как? — лусит все еще смотрел недоверчиво. — А ты уверен, что это именно рана?

— А что же еще?

— Может, какая болезнь, которой твой друг заразит нас всех?

— Что за вздор! Будь это так, стали бы мы с Эрвардом подвергать себя опасности, путешествуя в его обществе?

— А кто вас знает, — ответил Ратислав, и Эйрих отметил про себя, что тот весьма недалек от истины. — Будет лучше, если наш лекарь осмотрит рану вашего приятеля.

— Вот еще, не хватало, чтобы какой-то знахарь лез своими грязными пальцами куда не надо! Я сам лечу Йорена и знаю, как это делать. Повязки надо накладывать и менять строго в определенное время, если открыть рану не вовремя, все лечение пойдет насмарку.

— Так ты врач? — недоверие Ратислава, казалось, лишь возрастало с каждым новым объяснением.

— Я знаком в том числе и с этим искусством.

— А по-моему, если ты что и умеешь по врачебной части, так это отрубать больные конечности, — усмехнулся лусит. У Эйриха отлегло от сердца

— разговор переходил с Йолленгела на него самого, и если он теперь докажет справедливость последних слов, то поверят и тому, что он говорил перед этим. Эйрих много раз сталкивался с этой тривиальной логической ошибкой.

— Отведи меня к какому-нибудь больному, и убедишься сам.

— На моем корабле все здоровы.

«Незадача», — подумал Эйрих. На крайний случай у него было средство продемонстрировать свое умение — глубоко поранить себе руку и быстро остановить кровь, однако наносить себе травму из-за какого-то эльфа не хотелось.

— Может, на других кораблях? — предположил он.

— Ладно. Мы это выясним.

Они снова поднялись на палубу, где оставался весь экипаж — днем луситы предпочитали свежий речной воздух, пусть даже холодный, тяжелой духоте и мраку подпалубных помещений. Другие ладьи уже были поставлены в известность о подобранных чужестранцах — один из воинов прокричал эту новость с носа судна, и таким же образом она была передана дальше. Теперь Ратислав аналогичным способом отправил свой запрос. Через некоторое время лусит на корме четвертого корабля прокричал ему ответ.

— Тебе повезло, — сказал Ратислав Эйриху. — Или не повезло. На третьей ладье один из гребцов, не размявшись, слишком рьяно налег на весло, и ему прострелило спину. Сможешь привести его в норму?

— Постараюсь.

После очередного обмена криками корабли замедлили ход, чтобы плывшую впереди ладью можно было догнать на лодке. Лодка эта, совсем маленькая, лежала кверху днищем в носовой части палубы; ее спустили на воду, и один из воинов сел на весла вместе с Эйрихом; больше места в лодке не было. Сильные гребки повлекли ее вперед.

С того момента, как лодку подняли на борт третьего корабля, прошло минут двадцать. Ратислав, Элина, совершенно продрогший Йолленгел и несколько воинов стояли на носу ладьи, нетерпеливо вглядываясь вдаль. Но вот лодка снова плюхнулась на воду, и в нее по канатам соскользнули двое. В скором времени они поравнялись с ладьей Ратислава.

— С греблей ему надо чуть повременить, но боли больше нет, — сообщил Эйрих, перебираясь через борт. Сопровождавший его лусит кивнул, подтверждая правдивость его слов.

— Как ты это сделал? — поинтересовался Ратислав.

— Растер ему спину мазью, — пожал плечами Эйрих.

— У тебя есть мази на все случаи жизни?

— В основном на те, что могут произойти в дальнем путешествии.

— Что ж ты раньше не сказал, что ты врач? Это поценнее простого гребца.

— Ты сказал, что тебе нужен гребец. К тому же у меня с собой не такой большой запас снадобий, и мне бы не хотелось тратить их на кого-то еще.

— Ну а если ты обучишь нашего лекаря готовить эти снадобья?

— Увы, — покачал головой Эйрих, — я давал клятву хранить их рецепт в секрете.

Элина взглянула на него с удивлением. Она привыкла к насмешкам Эйриха над предписаниями рыцарской чести и не ожидала, что он откажется от практической выгоды ради столь же эфемерных соображений.

— Ну, если тебе больше нравится грести, дело твое, — ответил не без раздражения Ратислав. Однако просьбу о предоставлении отдельного помещения он выполнил. Путешественникам отвели каморку в носовой части судна, где хранились канаты и запасной парус.

Здесь было тесно и темно — свет проникал лишь в щели между досками бортов — но лишь здесь они могли почувствовать себя свободно. Все же как минимум двое из них выдавали себя не за тех, кем являлись.

Эйрих наконец влил в горло слабо сопротивлявшемуся эльфу порцию спирта с добавлением какой-то жидкости из металлической колбочки. После того, как к Йолленгелу вернулась способность говорить, он робко поинтересовался причиной своего переименования.

— «Йолленгел» звучит слишком по-эльфийски, — ответил Эйрих.

— Но раньше вас это не смущало.

— Раньше мы не общались с луситами подолгу, а теперь у них будет достаточно времени, чтобы сложить два и два. Так что советую вам твердо зазубрить, что вас зовут Йорен и вы родом из Столенхейма — надеюсь, это достаточно далеко на западе, чтобы никто из луситов ничего не знал об этой стране.

Вечером Йолленгел дал свой первый концерт на палубе ладьи. К удивлению Элины, он снова начал с печальной темы — и на этот раз попал в точку, учитывая скорбную причину посольства. На борту было несколько человек, лично заинтересованных в успехе миссии — их родные также оказались в плену. Впрочем, таких в состав экспедиции включили немного — из опасения, что при неуспехе они могут предпринять безнадежную попытку освободить пленников силой. Однако, погрустив вместе с эльфийской флейтой, луситы захотели развеяться, и Йолленгел перешел к задорным мелодиям. Успех был полный; Ратислав не раскаялся, что позволил необычным странникам плыть на своем судне.

Звуки флейты далеко разносились над ночной рекой, и уже на следующий день луситы с других ладей стали звать чужеземца поиграть и у них. Эльфа совсем не радовала перспектива оказаться одному среди луситов, но уважительная причина для отказа нашлась быстро. Уже в середине дня Йолленгел чувствовал себя плохо, а к вечеру и вовсе слег. Купание в ледяной воде с последующим стоянием на холодном ветру все же сделали свое дело; мера, предпринятая накануне Эйрихом, запоздала. Эйрих снова дал больному своей микстуры на спирту и уложил его на парусине, наказав как можно больше спать.

— Он поправится? — тревожно спросила Элина, когда они вышли из каморки.

— Не знаю. Никогда не лечил нелюдей.

Таким образом, концерты откладывались, и у плывших на ладье вновь не осталось иного вечернего развлечения, кроме разговоров. Чужеземцы вызывали естественный интерес, и с ними охотно общались; Эйрих, однако, умел повернуть разговор так, чтобы не столько рассказывать о себе, сколько выслушивать других.

Выяснилось, что возглавляет посольство, ни много ни мало, младший брат тугичского князя (он плыл на второй ладье и был, кстати, не так уж молод — весной ему исполнилось 44), а самым знатным из пленников является средний брат, командовавший войском тугичан, которое должно было остановить кочевников на границе княжества. Однако поражение этого войска и пленение воеводы привели к тому, что степняки больше не встречали централизованного сопротивления; жители княжества заперлись в своих городах, каждый из которых оборонялся в одиночку, предоставив захватчикам хозяйничать на остальной территории. Часть городов кочевники легко взяли, у остальных оставили небольшие осадные силы, а основные свои войска двинули дальше, на Перск. Разграбив и перское княжество, на обратном пути они попытались-таки взять остававшиеся в осаде города. В двух случаях им это удалось, еще три города, включая и сам Тугич, выстояли. Не желая задерживаться на севере в преддверии осени, захватчики вновь отступили в свои южные степи.

Как оказалось, тугичский князь еще летом, получив известия о готовящемся нашествии, посылал в Перск предложение о соединении двух армий для отпора врагу. Однако перский князь и его советники рассудили, что тугичане и сами смогут остановить степняков — или, по крайней мере, ослабить настолько, что те не решатся идти дальше. И вот запоздалое решение о совместных действиях было принято только теперь, когда надо было выкупать земляков и родичей из неволи.

Ладьи по-прежнему плыли днем и ночью, не приближаясь к берегу. Объяснялось это не столько даже спешкой, сколько соображениями безопасности. Угрозу представляли не степняки, давно покинувшие эти широты, а свои же соплеменники — луситские разбойники, любившие устраивать засады на лесистых берегах Омолы и грабить проходившие мимо корабли. Собственно, именно из-за этой опасности на ладьях было столько воинов — среди многотысячных орд Курибая две сотни бойцов были для посла не большей защитой, чем десяток.

— А где вообще гарантия, что степняки пойдут на честный обмен, а не присвоят все себе, никого не освободив? — поинтересовалась Элина.

— Они не так глупы, чтобы резать курицу, несущую золотые яйца, — хмуро ответил Ратислав, смыкая пальцы на подбородке. Раньше он имел привычку в мрачном настроении теребить бороду, но ему пришлось очень коротко подстричь ее после урона, нанесенного мечом «Эрварда». — У них давний опыт торговли с нашими князьями.

Элина вспомнила рассказы о том, что луситские правители привлекают кочевников для помощи в междуусобной борьбе, но, видя выражение лица Ратислава, решила не углубляться в тему.

На шестой день плавания стало окончательно ясно, что Йолленгел идет на поправку, но полностью он оправился от болезни лишь к концу второй недели. Задним числом он соглашался, что все сложилось наилучшим образом, избавив его от опасности слишком частых контактов с луситами. Теперь плыть оставалось уже недолго.

Пейзаж по берегам изменился. Сперва леса сменились небольшими, жмущимися к воде рощицами, а затем исчезли и они, растворившись в бескрайних просторах степей. Высокая степная трава пожелтела и пожухла в преддверии зимы, и все же здесь было заметно теплее, чем на севере. В этих широтах Омола практически никогда не замерзала.

Однажды утром, поднявшись на палубу, Элина заметила какое-то оживление среди луситов, тут же сменившееся угрюмой руганью. Проследив направление недобрых взглядов, она увидела на берегу кочевника. Он сидел на коне, подняв к небу копье, неподвижно, словно статуя. С середины широко разлившейся в своем нижнем течении реки трудно было рассмотреть подробности. Несколько минут он оставался недвижным, возможно, рассматривая ладьи, а затем развернулся и поскакал в степь.

Позже, однако, корабли сами подошли ближе к берегу. Таково было давнее правило, установленное кочевниками для проходящих судов — те должны были идти на таком расстоянии, чтобы за ними было легко наблюдать с берега. Сами жители засушливых степей собственных кораблей не имели — даже для переправы они чаще использовали своих лошадей, нежели лодки.

Вообще за время наблюдения за кочевниками с борта ладьи у Элины сложилось впечатление, что они вообще никогда не покидают седла. Их низкорослые мохнатые кони явно находились в родстве с тургунайской породой. Степняки были облачены в кожаные доспехи, иногда с нашитыми металлическими бляшками; на головах были остроконечные кожаные шапки с меховой опушкой. Практически у каждого за спиной висел колчан, а на поясе — свернутый аркан. Помимо луков, они были вооружены кривыми саблями или копьями; у некоторых на копьях развевались конские хвосты, это были, говоря по-западному, офицеры. Несмотря на то, что эти земли были их давними владениями и никакие внешние враги не могли внезапно появиться поблизости, Элина ни разу не видела ни одного степняка безоружным.

Вскоре после того, как ладьи ушли с середины реки, на берег в плотном конном строю выехали два десятка воинов. Один из них, вероятно, командир, отделился от остальных и, подъехав к самой кромке воды, принялся что-то визгливо кричать на своем языке, делая красноречивые жесты рукой. Очевидно, он приказывал судам остановиться и принять его людей для досмотра. Луситы послушно бросили каменные якоря и выслали лодку; приставать к берегу им не было позволено.

Самая большая лодка из находившихся на ладьях вмещала только трех человек; поэтому кочевники грубо выдернули из нее гребца и оставили его на берегу под охраной своих, а сами сели в лодку втроем (командир и еще двое) и поплыли к первой ладье.

Прошло почти два часа, прежде чем они, осматривая одну ладью за другой, добрались до последней, на которой плыли западные путешественники. Такая задержка объяснялась тем, что проверявшие придирчиво выбирали, что из привезенных для выкупа товаров присвоить себе. Впрочем, они знали свое место и не посягали на дорогие подарки, предназначенные хану.

Наконец степняки поднялись на борт пятой ладьи. Все, кто плыл на ней, включая пассажиров, должны были выстроиться на палубе. Элина с интересом, хотя и не без опаски, смотрела, как идет вдоль рядов кривоногий кочевник, скользя по лицам луситов презрительным взглядом раскосых глаз. Ратислав, утративший весь свой гордый и внушительный вид, семенил за ним, приноравливаясь к его короткому шагу, и отвечал на бросаемые через плечо вопросы. Графиня с удивлением поняла, что Ратислав отвечает по-луситски; стало быть, степняк знал этот язык, но считал ниже своего достоинства говорить на нем.

Поравнявшись с представителями Запада, кочевник остановился; его внимание привлекли не столько лица — для него все белые были на одно лицо

— сколько одежда, отличавшаяся от луситской. В нос Элине шибанул запах никогда не мывшегося тела; она еле сдержала отвращение. Кочевник ткнул пальцем в их сторону и изрек короткий вопрос — очевидно, интересовался, кто такие.

Однако прежде, чем Ратислав успел ответить, за него это сделал Эйрих. Элина в очередной раз подивилась, заслышав из уст своего спутника кургузые и немелодичные слова языка кочевников.

Удивился и степняк. Он вздернул редкие брови и спросил Эйриха о чем-то еще. Выслушав ответ, он заулыбался и покровительственно похлопал пришельца с Запада по плечу. Затем, сменив выражение лица на деловитое, обернулся к Ратиславу, и они последовали в трюм.

— Эйрих, сколько языков вы знаете? — спросила Элина.

— В совершенстве только пять. Более-менее объясниться могу еще на дюжине.

— Где вы всему этому научились? Вы и воин, и лекарь, и…

— У меня была насыщенная биография.

Элина поняла, что подробностей не добьется, и сменила тему:

— О чем вы говорили с этим вонючим субъектом?

— К вонючим субъектам вам придется привыкать — в ближайшее время нам предстоит с ними общаться. А я всего лишь сказал ему, что мы путешественники с Запада, он спросил, откуда я знаю язык, а я ответил, что слава о великом хане Курибае достигла даже далеких западных земель.

— Кочевники падки на такую примитивную лесть?

— Весьма и весьма. Интересный, знаете ли, феномен — их мораль прямо противоположна западным представлениям о чести, обман и коварство, особенно по отношению к чужим, считаются у них верхом доблести — но при этом они так любят лесть, словно искренне верят в нее. Впрочем, вероятно, все же не верят, а принимают как знак смирения перед их могуществом.

— Хорошо было бы проучить этих самовлюбленных дикарей.

— О, не стоит их недооценивать. Нам следует благодарить судьбу, что после падения власти чародеев кочевники, придя в эти земли с востока, не двинулись дальше. В одном их табуне может быть больше голов, чем во всей конной гвардии какого-нибудь западного короля. Хочу, кстати, предупредить вас, чтоб вы не вздумали здесь задираться. Тут вашу гордость никто не оценит. Честные рыцарские поединки остались там, откуда мы приехали. Здесь проявившему непочтительность просто отрубят голову, это в лучшем случае.

Элина вспыхнула от возмущения, но поняла, что Эйрих прав. Как говорил ее отец, «если не можешь навязать свои правила — научись выигрывать по чужим».

Наконец степняки отчалили вместе со своей добычей, для перевозки коей пришлось задействовать еще одну лодку. После того, как лодки вернулись, ладьи продолжили путь.

В этот же день Элина впервые увидела на берегу пленных луситов. Судя по всему, кочевники обращались с ними дурно, заставляли много работать и плохо кормили. Вид у пленников был изможденный; несмотря на весьма ощутимый даже в этих южных широтах холод, они ходили в лохмотьях, большинство — босиком или, в лучшем случае, с обмотанными тряпками ногами. Графиня мысленно содрогнулась при мысли, что и Артен может подвергаться такому обращению. Впрочем, она тут же возразила себе, что он — жертва политического заговора, а не военной неудачи, и уж если его захватили живым, то явно не для того, чтобы просто обратить в рабство. Правда, это еще вопрос, что хуже — организовать побег обычного раба было бы проще…

Пленники с надеждой смотрели на проплывающие мимо ладьи, догадываясь, что соотечественники прибыли для переговоров о выкупе. Иногда степняки, замечая это, принимались демонстративно хлестать плетьми своих рабов. Луситы на ладьях стискивали зубы и кулаки, но ничего не могли поделать.

Однажды Элина стала свидетельницей драматической сцены. Обычно корабли все время оставались под наблюдением кого-нибудь из гарцевавших на берегу кочевников, но в этот раз вышло так, что берег на протяжении нескольких миль был пуст. И вдруг к воде вышел пленник, молодой луситский парень. Оглянувшись по сторонам, он бросился в холодную воду и быстро поплыл по направлению к ладьям.

Графиня ожидала, что хотя бы одно судно сменит курс и подойдет ближе к берегу, чтобы скорее подобрать его, но ладьи плыли, как раньше.

— Грести! — послышался окрик Ратислава. — Не снижать темпа!

Гребцы, не отрывая взгляда от плывущего парня, продолжали ритмично налегать на весла. Свободные от вахты луситы столпились на палубе и мысленно

— только мысленно — подбадривали беглеца. Ничего другого им не оставалось; ссориться с кочевниками они не могли. Надежда была лишь на то, что парень успеет добраться до ладей незамеченным.

Когда он проплыл уже половину пути, на берег выехал кочевник.

Он сразу же заметил беглеца, но не стал суетиться. Он спокойно подъехал к кромке воды, не спеша снял с плеча лук, вытянул из-за спины стрелу и стал тщательно прицеливаться. Юноша не знал о грозившей ему опасности, но и так плыл изо всех сил.

Стрела просвистела в воздухе и цвикнула в воду возле левого бока парня. Мимо! Пленник продолжал плыть.

Но не было радости на лицах луситов. Они понимали, что теперь, после того как кочевник увидел беглеца, они не смогут принять того на борт.

В движениях степняка исчезла демонстративная медлительность. Он был слишком уверен, что попадет с первого раза, а теперь жертва грозила ускользнуть. Вторая стрела легла на тетиву. В этот раз кочевник целился еще более тщательно, даже один раз опустил лук, потом снова поднял. Снова стрела сорвалась в свой смертоносный полет — и на сей раз попала в цель, под углом вонзившись юноше в спину.

Но беглец все еще плыл! За ним расплывалась в воде кровавая дорожка, но он упрямо, стиснув зубы от боли, с каждым гребком приближался к кораблям. Степняк потянулся было за третьей стрелой, но раздумал. Жертва была уже слишком далеко. Ухмыляясь, он смотрел на ладьи, ожидая, отважатся ли луситы нарушить закон степи и дать убежище беглому рабу.

Юноша был уже совсем близко. Силы оставляли его, но до пятой ладьи оставались буквально считанные футы.

— Право руля, — скомандовал Ратислав. Последовало легкое замешательство.

— Право руля! — гаркнул он. — Или вы хотите добивать его веслами по голове?!

Ладья стала отклоняться вправо. Юноша не верил своим глазам, видя, как близкое спасение уходит от него, и из последних сил пытался добраться до корабля. Весла ритмично поднимались и опускались. Гребцы старались не смотреть за борт.

Юноша продержался на воде еще минуты три. Уже безнадежно отстав от ладьи, он все еще плыл за ней, но движения его становились все слабее, и в конце концов, так и не издав ни звука, он скрылся под водой. На поверхности расплылось бурое пятно.

Элина услышала странные звуки и, повернувшись, увидела, что стоявший рядом лусит, рослый, сильный воин, плачет.

— Они за все заплатят нам, — с ненавистью сказал Ратислав. — Придет день — и они, и их жены и дети проклянут час своего рождения. Но пока мы должны терпеть, иначе не сможем помочь нашим братьям.

На пятый день плавания через земли кочевников ладьи пристали к берегу. Здесь было нечто вроде порта; на берегу раскинулся торговый город кочевников, в котором роль домов играли кибитки. Сюда прибывали купцы с юга, поднимавшиеся от моря по реке; несмотря на своеобразные представления степняков о честности в торговых сделках, желающие иметь с ними дело всегда находились, ибо здесь можно было по дешевке приобрести награбленное в набегах добро и рабов. Кочевники, в свою очередь, охотно закупали оружие, изготовленное из лучшей, нежели позволяли их примитивные технологии, стали

— и продавцы этого оружия не особо задумывались над тем, что через несколько лет оно может быть использовано против их собственных стран.

Здесь приплывшие сошли на берег — не все, а лишь сами послы — 6 человек, западные путешественники и дюжина воинов; все прочие остались на кораблях. Там же оставался пока товар и золото, предназначенные для выкупа; послы должны были лишь доставить дары лично для Курибая. Им прислали эскорт из трех десятков степняков, который должен был проводить их в ханскую ставку. На все посольство выделили лишь одного конька, запряженного в двухколесную повозку — для перевозки ларцов с дарами; люди сложили туда также личные вещи, но сами должны были идти пешком, в то время как эскорт степняков, разумеется, был конный.

Элина не обращала внимания на это очередное унижение, а с любопытством осматривалась по сторонам. Хотя рыночные площади западных городов и не отличались чопорностью и унылостью, теперь перед графиней предстало нечто куда более пестрое, яркое и шумное. Она смотрела на кочевые кибитки со сплошными, без спиц, деревянными колесами, превращенные в торговые лавки, на развешанные тут и там разноцветные ткани и ковры, на блестящие россыпи разложенных на дорогом сукне и бархате украшений, на богато убранную, пахнущую кожей конскую сбрую; разумеется, не осталось без ее внимания многочисленное оружие, среди коего преобладали всевозможные кривые восточные сабли и мечи, но попадались и прямые западные клинки. (Возле одного из таких торговцев Эйрих отстал от эскорта, сделав знак Элине не беспокоиться, и вскоре вновь нагнал их уже с мечом на поясе; командир конвойных покосился на него подозрительно, но ничего не сказал. ) Разноголосые и разноязыкие торговцы наперебой расхваливали свой товар, пытались перекричать друг друга, азартно торговались и бранились с покупателями; где-то тренькал заунывный трехструнный восточный мотив, где-то звенели бубны, ржали и всхрапывали кони, ревели верблюды (не все торговцы прибывали сюда водным путем).

Жадно вбирая новые впечатления, Элина как-то не задумывалась, что за весьма значительную часть всего этого великолепия заплачено не столько золотом, сколько кровью и слезами; она даже не поняла, что девушки, танцующие под звуки бубна — выставленные на продажу рабыни. Тем сильнее было ее потрясение, когда ее взгляд наткнулся на большой загон, где продавали детей. Самому старшему из них было не больше 12. Дети, особенно старшие, понимавшие, что происходит, смотрели затравленно и испуганно, но не плакали. Они уже знали, что будут за это жестоко наказаны. Некоторые все же украдкой всхлипывали, но умудрялись делать это беззвучно. Элина встретилась взглядом с одним из них и поспешно отвернулась. «Ты не можешь исправить все зло на свете», — говорила она себе, но ощущение непонятной вины не уходило. Эйриху подобные эмоции были явно чужды, да и любопытства он не проявлял — очевидно, здесь не было для него ничего нового. Эльф же, впервые оказавшийся среди такого количества людей, да еще говоривших на незнакомых ему языках, был еще бледнее обычного; казалось, все его силы уходили на борьбу с собственным страхом.

Затем торговый город остался позади — ханская ставка находилась, разумеется, гораздо дальше от берега. До нее добрались лишь ближе к вечеру. Дозорные встретили эскорт за несколко миль до стойбища и поскакали доложить хану. Через полтора часа наконец и сами путники, пройдя между рядами шатров, достигли цели.

Ханский шатер, минимум втрое превосходивший по размеру любой другой, возвышался посреди обширного пустого пространства в центре становища. Над ним вился штандарт, состоявший из девяти конских хвостов. Перед входом горело два факела, укрепленные на длинных шестах; считалось, что проходящие между ними очищаются от дурных помыслов, прежде чем предстать перед ханом.

В этот день, однако, Элине и ее товарищам не суждено было увидеть Курибая; хан принял только луситских послов. Для ночлега всем путешественникам была отведена одна юрта, правда, довольно просторная.

Послы не были расположены обсуждать с западными путешественниками результаты переговоров, но, судя по их лицам, пока дела шли не слишком хорошо для луситов. На второй день хан вновь общался с ними, а также с посланцами подчиненных ему кочевых племен, так что ему опять было не до гостей с дальнего Запада.

— Неужели нельзя получить этот дурацкий пропуск у какого-нибудь чиновника, — ворчала Элина, недовольная задержкой. Впрочем, ворчала она для успокоения совести; на самом деле ей хотелось повидать владыку степей.

— Ханская пайцза — самая надежная, — возразил Эйрих. — Никто не имеет полномочий выдавать такие, кроме него самого. Конечно, какой-нибудь нойон или туменный тоже могли бы предоставить нам охранный знак, но он был бы значим лишь для их подчиненных, а не для всей степи.

— А вообще ехать через степь — это самый короткий путь? Может, лучше было спуститься к морю на одном из кораблей этих торговцев? — продолжала очищать совесть Элина.

— Если в здешних местах и есть кто-то более опасный и коварный, чем степняки, то это торгующие с ними купцы. Для них взять с человека деньги за проезд, а потом продать его в рабство — значит сделать хороший бизнес, — ответил Эйрих.

— Интересно, — задумчиво произнесла графиня, — а что будут делать луситы, когда закончат переговоры? Ведь они не смогут подняться обратно по Омоле. Выше по течению река скована льдом.

— Насколько мне известно, корабли тоже спустятся к морю, но по правому рукаву дельты, и пойдут потом не на восток, а на запад. По всей видимости, они переждут зиму в южных портах. А освобожденным пленникам и части воинов для их охраны придется возвращаться домой пешком. Впрочем, на ладьях для них все равно недостаточно места.

— Разутыми и раздетыми — в луситскую зиму?

— Не все содержимое трюмов ладей предназначено для выкупа. Часть пойдет на то, чтобы хоть как-то одеть и обуть освобожденных. Кстати, если одежда будет куплена на местном базаре, то некоторым из них могут достаться их собственные вещи, некогда сорванные с них степняками.

— И все же это сопряжено с большими неудобствами. Не проще было отложить посольство до весны?

— Полагаю, те, ради кого оно организовано, предпочли бы идти домой босиком по снегу, нежели оставаться еще на несколько месяцев рабами кочевников. К тому же к весне многие из них были бы уже распроданы работорговцам и увезены на восток.

Графиня почувствовала стыд за свое «рациональное» предложение подождать до весны; ведь и сама она не стала поступать так же, а пустилась в путь, едва узнав о постигшей принца беде.

Этот разговор происходил снаружи их временного жилища. Внутри делать было нечего, но и далеко отходить от шатра Элина обоснованно опасалась. В данный момент она наблюдала за мальчишкой, гарцевавшем вдоль окраины стойбища. Тому было лет десять, но он весьма уверенно держался в седле, и жеребец, судя по всему, молодой и горячий, повиновался ему. Несмотря на юный возраст, на поясе у мальчишки висела сабля, хоть и укороченная, но все же вполне настоящая, способная убить человека. Элина улыбнулась, вспоминая себя в этом возрасте. Однако здесь, похоже, подобное не было экзотикой — конечно, среди детей мужского пола.

— Вот потому я и говорю, что мы должны благодарить судьбу, остановившую кочевников у Хурлуцкого моря, — сказал Эйрих, словно прочитав ее мысли. — Дело даже не в том, что они весьма многочисленны. Дело в подходе. На Западе воин — это профессия, а здесь — половой признак. В степи мужчина и воин — синонимы. Конечно, им не хватает стратегических построений военной науки, они сражаются по-варварски, налетают с визгом и гиканьем большой толпой, имея как минимум трех-пятикратное преимущество в численности; грамотно организованная оборона опытных, не склонных к панике бойцов способна серьезно их сконфузить. И все же мне бы не хотелось наблюдать битву между западными армиями и степными ордами.

Наконец на третий день за ними явился посланец от хана. Эльф в последний момент оробел и хотел остаться в юрте, но степняк сделал властный жест, приказывая всем троим следовать за ним, оставив при этом в юрте оружие.

И вот, пройдя между потрескивающими и чадящими факелами, Элина с любопытством вступила под полог огромного шатра. В нос шибануло вонью немытых тел, прогорклого масла и перебродившего кислого кобыльего молока. После ясного солнечного утра снаружи внутри казалось совсем темно; но наконец глаза Элины привыкли к тусклому свету масляных плошек, и она смогла рассмотреть грозного степного повелителя, власть которого признавали на территориях, в несколько раз превышавших по площади крупнейшее из королевств Запада.

Перед ней на алой подушке, скрестив ноги в остроносых войлочных сапожках, сидел старый жирный степняк с выбритой наголо непокрытой головой. Он был облачен в расшитый золотом парчовый халат, препоясанный золоченым же поясом с пышными кистями. К поясу была прицеплена внушительных размеров сабля в украшенных драгоценными камнями ножнах. Глядя на этого обрюзгшего старика, трудно было поверить, что некогда он был могучим и грозным воином, бесстрашно скакавшим во главе своего тумена и не раз первым врубавшимся во вражеский стан; в те годы удар его сабли способен был развалить человека надвое до седла. Теперь Курибай извлекал оружие из ножен лишь для того, чтобы перед своим шатром собственноручно рубить головы заподозренным в нелояльности нойонам; на это у него сил еще хватало.

По левую руку от хана на подушке поменьше восседал его сын Судэбай, а по правую — приближенный воевода Бахтакыр. Эти двое ненавидели друг друга; хану это было прекрасно известно и полностью его устраивало — он видел в этом гарантию собственной безопасности и не упускал случая подлить масла в огонь. То, что собственного сына он посадил лишь по левую руку, а безродного Бахтакыра, возвысившегося из простых кочевников благодаря военным талантам

— по правую, было одним из таких штрихов. По обе стороны от врагов стояло по телохранителю с обнаженной саблей, а чуть ближе к вошедшим, между ханом и воеводой, на покрывающей пол циновке примостился толмач.

Хан вяло шевельнул рукой, приказывая чужеземцам не подходить ближе и садиться. Те опустились на циновку, скрестив ноги. Курибай словно нехотя произнес несколько слов, и толмач открыл было рот переводить (вероятнее всего, на луситский), однако Эйрих уже отвечал хану на языке степняков. Курибай принял это как должное; скорее он был недоволен тем, что двое других путешественников недостаточно грамотны, чтобы говорить на его языке. После обмена несколькими фразами с повелителем степей Эйрих обернулся к своим спутникам.

— Хан хочет, чтобы мы рассказали ему про свои страны, — произнес он, мешая тарвилонские и луситские слова, причем произнося последние с жутким западным акцентом — должно быть, в расчете, что эльф его поймет, а толмач

— нет. — Я сказал, что Эрвард из Тарвилона, а Йорен — из Столенхейма. Пусть каждый из вас говорит на своем родном языке, я буду переводить.

Элина мысленно улыбнулась — настолько мало недотепа-эльф походил на жителей Столенхейма, суровой и холодной страны на северозападе континента, края метелей, свинцовых валов, разбивающихся о прибрежные скалы, могучих снежноволосых и льдистоглазых воинов и протяжных героических саг, воспевающих битву и месть. Следом, однако, она удивилась подчеркнутому слову «родном»; неужели Эйрих знает еще и эльфийский? Тогда почему он скрывал это прежде?

Хан довольно долго говорил с Эйрихом и, похоже, остался удовлетворен беседой; затем он обратился к Элине. Курибая интересовали самые разные вещи

— климат Тарвилона, качество дорог и количество городов, из каких классов состоит население и какие налоги взимаются с каждого (Элина и сама толком не знала ответа на последний вопрос, как и на ряд других, касавшихся хозяйства), часто ли случаются неурожаи, с какими странами торгуют тарвилонцы и многое другое. Задал он и несколько вопросов об армии — как бы между прочим, не заостряя на этом внимание и не ожидая особой проницательности от мальчишки; но Элина была начеку и заметно преувеличила мощь тарвилонской армии в своем рассказе.

Затем наступил черед Йолленгела. Элина не без волнения ожидала, достанет ли у эльфа фантазии бойко рассказывать о стране, о которой он ничего не знает. Однако, когда Эйрих обратился к нему с вопросом хана, опасения Элины сменились недоумением: хотя она никогда не слышала эльфийского языка, но была уверена, что вопрос был задан совсем не по-эльфийски. Это была какая-то жуткая и бессмысленная мешанина из западных наречий.

Йолленгел, похоже, растерялся не меньше графини, но Эйрих повторил свой вопрос, слегка изменив его. Эльф что-то нерешительно произнес, и Эйрих слегка кивнул одобрительно. Йолленгел заговорил более уверенно. Элина с удовольствием слушала мелодичные звуки чужого языка, столь контрастировавшие с визгливо-каркающей речью кочевников.

Странный диалог продолжался. Элина заметила, что Эйрих теперь вставляет в свои «вопросы» услышанные от Йолленгела слова, но, тем не менее, они, очевидно, не стали более осмысленными. Эйрих выслушивал вопрос хана, говорил какую-то тарабарщину, слушал, как эльф в ответ рассказывает что-то свое, а затем излагал Курибаю собственный ответ на вопрос.

Наконец хан удовлетворил свое любопытство. Его приближенные за все время не произнесли ни слова; Судэбай при этом явно скучал, а Бахтакыр, напротив, слушал с неослабевающим интересом. Курибай чтото изрек покровительственным тоном; Эйрих поклонился ему и перевел на луситский:

— Великий хан милостиво приглашает нас разделить его трапезу.

Элина, хоть и принюхалась уже к стоявшему в шатре запаху, не ожидала ничего хорошего от степняцкой кухни; к тому же от долгого сидения в непривычной позе у нее затекли ноги, и ей ничего так не хотелось, как поскорее выйти отсюда на свежий воздух и размяться. Однако ясно было, что от такой чести не отказываются.

Хан хлопнул в ладоши, и из-за циновки, отделявшей заднюю часть шатра, выпорхнули три нарядно одетые девушки-рабыни, которые принялись расстилать на полу дастархан и расставлять кушанья. Это были степнячки, а не луситки; хану было совершенно ни к чему, чтобы услышанное в его шатре доходило до ушей пленников. Должно быть, девушки происходили из бедных семей кочевников и были проданы в рабство собственными родителями. Им повезло — жизнь в качестве прислужниц хана была роскошной по сравнению с той, что ждала бы их, останься они на свободе. Свобода эта была бы чисто номинальной — фактически они все равно оказались бы в рабстве, но не у богатого и милостивого к хорошим слугам повелителя, а у мужа-бедняка. И все же, глядя на их улыбающиеся лица и слыша, как позванивают их браслеты и мониста, Элина почувствовала ужас при мысли, что, родись она в другой семье, и ее судьба могла бы быть такой — и она бы даже не мечтала о лучшей участи.

Еда, вопреки ожиданиям графини, оказалась не такой уж и плохой. Конина, жареная с душистыми степными травами, была хоть и жестковата, но приятна на вкус; вот разве что несколько глотков питья из перебродившего кобыльего молока дались Элине с трудом. К счастью, западный обычай тостов был здесь не в моде, и этими глотками можно было ограничиться. Ели, разумеется, руками; закончив трапезу, хан важно вытер жирные пальцы о халат и объявил свое решение.

— Нам разрешено пересечь земли великого хана, — перевел на луситский Эйрих, — но мы должны уплатить пошлину в размере пяти золотых с каждого.

И тут Йолленгел, помня о своем обещании не обременять спутников расходами, решил проявить инициативу. Он извлек из глубин своей мешковатой куртки флейту и выжидательно посмотрел на Эйриха. Тот явно не пришел в восторг от этой идеи, но делать было нечего — пришлось переводить:

— Наш товарищ Йорен из Столенхейма просит позволения развлечь великого хана музыкой.

Курибай величественно кивнул. Элина ожидала, что для вождя кочевников эльф выберет что-нибудь воинственное, но, должно быть, таких мелодий не было в его репертуаре. Он снова заиграл что-то печальное.

Через несколько минут Судэбай впервые нарушил свое молчание.

— Этот жалкий плач не для воинов, — презрительно фыркнул он.

— Да, это не для воинов, — согласился хан, — но это хорошая мелодия для рабов, оплакивающих свою свободу. Я люблю слушать жалобные песни побежденных. Продолжай, чужеземец.

Йолленгелу пришлось исполнить несколько произведений, прежде чем Курибай позволил ему остановиться.

— Слушайте волю хана, — изрек он. — Вы двое получите пайцзу и можете ехать. Я освобождаю вас от уплаты пошлины. А Йарын останется у меня и будет играть на моих пирах.

Эйрих перевел. Йолленгел испугано вытаращил глаза. Элина похолодела и открыла было рот, готовая отстаивать свободу эльфа.

— Не вздумайте возражать, — процедил ей Эйрих по-тарвилонски.

Элина метнула на него испепеляющий взгляд.

— Но…

— Вы что, хотите, чтобы нас всех троих посадили на кол?

Эйрих обернулся к Курибаю.

— Мы благодарим великого хана.

Слуга принес две пайцзы — это были овальные металлические пластинки с выгравированным на них сложным узором. Эйрих и Элина поднялись и, сопровождаемые умоляющим взглядом эльфа, направились к выходу. Прежде, чем покинуть шатер, Эйрих еще раз поклонился хану и почти силой заставил Элину сделать то же самое.

— Вы продали нашего товарища в рабство за 15 золотых! — накинулась на него графиня, едва они отошли от шатра.

— Во-первых, я никого не продавал — он сам напросился, — спокойно ответил Эйрих. — Во-вторых, хан теперь не отпустит его и за бОльшую сумму. В-третьих, это не рабство. Рабов вы видели. А Йолленгел теперь придворный музыкант.

— На Западе придворный музыкант может оставить двор, когда пожелает!

— Мы не на Западе, и чем скорее вы это усвоите, тем лучше.

— Вы всегда хотели избавиться от Йолленгела, вот и радуетесь!

— Не знаю — может, он еще и мог быть нам полезен. Но что произошло, то произошло. В конце концов, он сам хотел поселиться гденибудь на востоке.

— Что они с ним сделают, когда узнают, что он эльф?

— Ничего плохого. Высшей расой они считают только себя. А что эльф, что лусит, что мы с вами — для них едино; главное, чтобы исправно служили им. Ну разве что эльф — это экзотика, и Курибай будет ценить его еще больше, чем просто музыканта.

— Но послушайте, мы не можем так просто оставить его там против его воли!

— Ошибаетесь. Мы не можем н е оставить его там. В становище хана имеет значение только воля хана.

— Наверняка можно устроить побег.

— Можно. Но крайне неблагоразумно, находясь в сердце степи, ссориться со степняками. Если вам угодно поиграть в игры со смертью, это, конечно, ваше право. Но лично я здесь не за этим. Я здесь всего лишь проездом в Дулпур. Да и у вас, помнится, было какое-то важное и спешное дело на востоке?

Вновь он сражал ее этим аргументом. Элина не имела права на излишний риск по дороге, если хотела спасти Артена. С другой стороны, если она спасует перед задачей освобождения Йолленгела сейчас, то как она справится с задачей освобождения принца, которого наверняка стерегут куда более тщательно? Однако к побегу принца можно будет старательно и незаметно готовиться, а здесь у них нет никакой свободы маневра, они на виду и должны уехать…

— А пайцза нам не поможет? — неуверенно спросила Элина.

— Это всего лишь медная пайцза, удостоверяющая право предъявителя на проезд через признающие власть хана земли. И не более чем. Бывает еще серебряная пайцза, означающая, что степняки должны оказывать содействие ее предъявителю, и золотая — эта значит, что предъявитель действует от имени самого хана, и степняк любого ранга обязан выполнять его приказы. Но нам такой роскоши не достать.

В юрте один из луситских послов спросил их, куда девался их третий спутник. Элина угрюмо поведала о случившемся.

— Эти скоты норовят наложить лапу на все, до чего дотянутся, — понизив голос, сказал лусит. — Ну, теперь уж ничего не поделаешь. У Курибая нет никаких контактов со Столенхеймом, так что ему нет резона церемониться.

Явившийся следом кочевник объявил, что хан позволяет гостям с запада взять себе коней из табуна — тех, которых они поймают с одного броска аркана. Элина вопросительно взглянула на Эйриха — она не умела бросать аркан, это было не западное и тем паче не рыцарское приспособление — но Эйрих кивнул утвердительно, очевидно, ему и это было по плечу. И действительно, после того как их проводили к табуну, Эйрих с первого раза заарканил злобного степного конька и быстро принудил его к повиновению, а затем, уже сидя у него на спине, раздобыл скакуна и для Элины. Воины одобрительно поцокали языками, глядя, как ловко обращается с арканом пришелец с Запада.

Сбруя у Эйриха и Элины сохранилась собственная — они привезли ее на повозке вместе с другими личными вещами, так что теперь ничто не мешало им ехать дальше. Эйрих настоял на том, чтобы покинуть стойбище немедленно; во многом это было продиктовано его желанием поскорее увеличить дистанцию между Элиной и Йолленгелом и избавить первую от искушения попытаться освободить последнего.

— Между прочим, ну и наговорили вы Курибаю, — неодобрительно заметил Эйрих, когда становище осталось позади. — Вы же почти позвали его в гости.

— Я рассказал ему, что армия Тарвилона могуча, а крепости неприступны!

— возмутилась Элина.

— Все, что вы говорили о тарвилонской армии, Курибай делил на четыре. Он не так глуп, чтобы ожидать, что вы скажете ему правду. А вот из остальных вопросов он мог составить себе вполне полное представление, что Тарвилон — достаточно благополучная и небедная страна с мягким климатом, благодаря которому у его коней не будет проблем с кормом, а у его солдат — с продвижением. При этом тарвилонские города пользуются значительной самостоятельностью, да и власть короля над баронами далеко не абсолютна — а это значит, что в критических условиях тарвилонцам будет трудно быстро организовать централизованное сопротивление. Короче говоря, ваш рассказ был бы увесистым камушком на чашу весов, склоняющуюся в пользу похода на Запад.

— Вы сказали — был бы? — с надеждой переспросила Элина, чувствуя, что краснеет от стыда за свою недальновидность.

— Разумеется. Мой перевод сильно отличался от оригинала. Теперь Курибай думает, что тарвилонские почвы бедны и не родят в достаточном количестве сочной травы для коней, климат суров, случаются заморозки даже летом, от дурной воды часто вспыхивают эпидемии, зато среди жителей процветает культ воинов, поскольку основой тарвилонской внешней политики являются завоевательные походы с целью захватить более удобные для жизни земли. Не знаю, насколько он мне поверил, но это в любом случае лучше того, что рассказали вы.

— А что вы рассказали о своей стране?

— Примерно то же самое, хотя и нарисовал более благополучную картину

— хан бы заподозрил неладное, если бы я стал открыто жаловаться на свою родину, в степи это не принято. Но, сравнив мой рассказ с якобы вашим, он должен был сделать вывод, что ситуация в наших странах схожая, а разница в рассказах обусловлена как раз моими патриотическими чувствами. При этом я не упускал случая тонко польстить ему…

— Кстати, Эйрих, вы так и не говорили мне, откуда вы родом.

— Я и сам не знаю, — просто ответил Эйрих.

— Как это? — Элина повернула к нему удивленное лицо. — Я понимаю, как человек может не знать своих родителей, но как можно не знать своей страны? Какой ваш родной язык?

— Люди, воспитывавшие меня, говорили на разных языках. И я не знаю, откуда был привезен к ним. Видимо, из какого-то королевства Запада.

— Да уж, на выходца с Востока вы вряд ли похожи.

— Вы думаете? — Эйрих на минуту отвернулся, а когда повернулся вновь, Элина едва не вскрикнула. На нее смотрел кочевник. Раскосые глаза, широкие скулы, тонкая нитка черных усов по верхней губе… Лишь вглядевшись в это лицо, она узнала черты Эйриха. Затем его лицо вновь изменилось, принимая обычные очертания. Рукой он разгладил усы.

— Как вы это делаете? — спросила изумленная графиня.

— Это старинная методика, в которой, однако, нет никакой мистики. Тренировка лицевых мышц позволяет достигать достаточно эффектных результатов.

— Кажется, вы могли бы пересечь степи и без пайцзы, — пробормотала Элина.

— Да, и однажды я это проделал. Но с пайцзой надежнее. К тому же долгое время сохранять измененное лицо утомительно.

— Так вы говорите — вас куда-то привезли во младенчестве? Стало быть, вас похитили?

— Может быть и так.

— Тогда, возможно, в ваших жилах течет благородная кровь?

— Эрвард, романтические фантазии оставьте бардам. Скорее всего я был десятым ребенком в семье какого-нибудь бедняка или незаконнорожденным, и родители сами были рады от меня избавиться.

— Ваши воспитатели никогда не рассказывали вам об этом?

— Это не в их правилах.

— А кем они вообще были?

— Вы задаете слишком много вопросов. Я же не спрашиваю вас о цели вашего путешествия.

— А если я расскажу вам? — любопытство Элины было распалено, и она и впрямь готова была открыться.

— Мы не в меняльной конторе.

Графиня обиженно отвернулась. Дальше поехали молча.

Этот разговор заставил Элину вспомнить, что она и сама не знает, в какой стране родилась и кто ее мать. Ее первым воспоминанием был теплый летний день. Она лежала в повозке с брезентовым верхом, и лучики солнца иглами пронзали дырявый брезент. Затем свет вдруг хлынул внутрь, и большой человек взял ее на руки и вынес из повозки. Его латы сверкали на солнце, и от его черной бороды пахло дымом. Этот человек был ее отец. «Запомни, Элина,

— сказал он, — сегодня день великой победы. Мы взяли Медден, хотя их было втрое больше нас. « Он повернул ее, так что она увидела уходящую вдаль зеленую равнину, фигурно разрезанную надвое змеящейся синей и золотой от солнца рекой, и над рекой — белые каменные стены какого-то города, на которыми медленно поднимались в голубое небо черные клубы дыма, кое-где подсвеченные снизу оранжевыми всполохами. От города к тому месту, где стояли повозки, и обратно тянулись пешие и конные люди в сияющих панцирях, кольчугах, просто кожаных доспехах, с копьями, мечами и луками; многие из тех, что двигались к повозкам, волокли на себе тюки с каким-то скарбом. Во всей картине было ощущение веселья и праздника. Потом рядом вдруг застучали копыта, и человек на коне заслонил солнце. Элина увидела, как его темный силуэт приложил к шлему два пальца в кольчужной перчатке, а затем протянул ее отцу свиток с болтавшейся на шнурке сургучной печатью: «Господин капитан, пакет от его светлости. « Ее отец поставил дочь на траву и принял пакет; Элина увидела совсем близко от себя длинные лошадиные ноги, и ей стало неуютно. Она посмотрела вверх, на отца, потом на всадника; тот меж тем поворотил коня, намереваясь ехать, и в какой-то момент Элина отчетливо увидела снизу на фоне неба его профиль, в тот же миг осознав, что это — страшный, очень страшный человек. Она пронзительно закричала, прижимаясь к ногам отца…

Больше о том дне Элина ничего не помнила и не представляла себе, что именно могло ее напугать в обыкновенном вестовом. Впрочем, мало ли какие нелепые страхи могут родиться в сознании ребенка, еще только познающего большой и непонятный мир? Так или иначе, впоследствии она не отличалась столь постыдной трусостью. Своей родиной, со слов графа, Элина считала Тарвилон — еще задолго до того, как впервые увидела эту страну; возвращение Айзендорга в Роллендаль стало для нее и ее собственным возвращением, а подлинное место рождения не слишком ее интересовало. Многим это показалось бы странным, но не особенно интересовалась Элина и женщиной, которая произвела ее на свет. Выросшая без матери, она полагала такой порядок вещей совершенно естественным; о том, что мама бывает у всякого ребенка, она узнала лишь незадолго до возвращения в Тарвилон. Тогда же на ее вопрос отец ответил ей, что ее мать умерла, и Элина, знакомая со смертью лучше, чем обычные дети ее возраста, просто приняла это к сведению. Отец уже был ее кумиром, а дальнейшее общение со сверстницами при дворе лишь убедило ее, что матери нужны либо для презираемых ею телячьих нежностей, либо для различных строгостей и запретов под смехотворными предлогами или вовсе без всяких предлогов. Так что сложившееся положение дел ее вполне устраивало; повзрослев, она, впрочем, несколько раз пыталась из любопытства распрашивать отца, но всякий раз получала уклончивые ответы и обещание все рассказать когда-нибудь потом. Элина видела, что эта тема графу неприятна, и не настаивала. Про себя она решила, что ее мать, должно быть, была скверной женщиной, и лишний раз порадовалась, что пошла в отца.

Эйрих хорошо ориентировался в степи, несмотря на то, что взгляду здесь практически не за что было зацепиться. Лишь иногда пейзаж разнообразили небольшие холмы или курганы степных вождей. Периодически путники видели кочевников, скачущих или неспешно едущих по своим делам, но те не обращали на них внимания, полагая, видимо, что раз чужаки открыто путешествуют по степи, то имеют на это право. Дважды вдали показывались большие табуны лошадей и один раз — юрты становища, но Эйрих явно предпочитал не мозолить лишний раз степнякам глаза. В соответствии с этим, заночевали в открытой степи, вдали от жилья, поужинав снедью, прихваченной в ханском стойбище.

Очередь Элины дежурить была во вторую половину ночи. Перед рассветом сильно похолодало, на траве выступила изморозь. Элина подкармливала костер пучками травы, слыша, как неподалеку неуклюже переступают стреноженные лошади. В какой-то момент ей показалось, что она слышит и иной звук копыт. Послушав некоторое время, а затем и приложив ухо к холодной земле, графиня утвердилась в своих подозрениях. Кто-то скакал по направлению к их костру, причем, похоже, с приличной скоростью. Было еще слишком темно, чтобы разглядеть неизвестного всадника, однако тому огонь костра служил ориентиром за многие мили, и тушить его было уже поздно. Элина сочла за благо разбудить Эйриха.

Они отошли от костра — теперь незнакомец не мог разглядеть их раньше, чем они его; хотя он был один, а они находились под защитой ханского закона, Эйрих решил, что предосторожность не помешает. У него тем более были для этого основания, ибо он не забыл о подозрительном западном путешественнике, лишившемся коня в лесу по дороге к Перску. Конечно, вероятность того, что ему удалось проделать весь этот путь за ними, притом по суше, была не слишком велика, но Эйрих знал, что пренебрегать ею не следует.

Всадник, подъехав к костру и не увидев поблизости людей, осадил коня; как видно, в последний момент ему тоже расхотелось попадать в освещенный круг. Виден был лишь его силуэт; складывалась патовая ситуация — ни одна из сторон не проявляла желания первой открыться другой. Элина усмехнулась, подумав, уж не придется ли им ждать рассвета, но все разрешилось гораздо быстрее. Неожиданно задние ноги чужого коня подломились, и животное неуклюже завалилось на землю, придавив ногу не проявившего расторопности седока. Тот издал жалобный стон.

— О, нет, — обреченно вздохнул Эйрих.

— Что? — не поняла Элина, на всякий случай чуть вытягивая меч из ножен.

— Вы разве не слышите?

— Я так рад, благородные господа, что смог наконец догнать вас, — донесся до них страдальческий голос эльфа.

— За вами есть погоня? — требовательно рявкнул Эйрих.

— Не знаю. Может быть. Вы не поможете мне выбраться?

Эйрих, бормоча что-то нелестное, выдернул Йолленгела из седла и занялся его лошадью. Эльф, прихрамывая, отошел чуть в сторону, однако нога его, по всей видимости, серьезно не пострадала. Он вытащил свою флейту, проверяя, не пострадала ли она.

— Как вам удалось бежать? — спросила Элина.

— С помощью вот этого инструмента, — Йолленгел любовно погладил флейту. — Я с детства слышал, что если играть на нем определенным образом, то можно подчинить человека своей воле.

— Эльфийская магия все еще действует? — на Эйриха это произвело такое впечатление, что он оторвался от своей ветеринарной деятельности.

— Здесь нет никакой магии, — честно ответил эльф. — Просто искусство гипноза. Я не знаю, как это работает, ведь мы, эльфы, не занимались наукой… наверное, этот эффект и обнаружен-то был случайно… но некоторые монотонные мелодии способны погрузить человека в транс.

— На востоке есть фокусники, укрощающие таким образом змей, — припомнил Эйрих, — но я не знал, что это действует и на человека. Даже странно, ведь я имею кое-какие познания в отношении подобных нетрадиционных штучек… И вы все это время располагали таким оружием и молчали?! — накинулся он на эльфа.

— Я не знал, работает это или нет, — смущенно оправдывался эльф.

— Я никогда не пробовал. Я даже не был уверен, что старинная методика дошла до меня в неискаженном виде. И потом, это совсем не универсальное средство. Человек должен быть спокоен и слушать достаточно долго… и все равно на многих это вообще не действует. Лучше всего поддаются люди с низким интеллектом, — добавил он извиняющимся тоном.

— И вам удалось загипнотизировать Курибая? — в голосе Эйриха звучало недоверие. — Я бы не назвал его дураком.

— Его я всего лишь усыпил, правда, крепко и надолго. Помогло то, что он был расслаблен после сытного обеда и пребывал в благодушном настроении. А вот кто действительно погрузился в настоящий транс, так это его телохранитель. Ему-то я и приказал обеспечить меня лошадью.

— Вы — приказали? — переспросил Эйрих с нескрываемой иронией.

— На каком же языке, позвольте узнать? На эльфийском?

— За то время, что мы провели среди кочевников, я запомнил некоторые часто употребляемые ими слова, — невозмутимо ответил Йолленгел. — Например, «лошадь» и «двигаться». Кстати, нет такого языка — эльфийский.

— Как это? — опешила Элина.

— Так же, как нет такого языка — человеческий. У эльфов, правда, только одна раса, а не три, как у людей, но народов все равно много… по крайней мере, было.

— Жаль, что вы не выучили, как будет «хорошая лошадь», — изрек Эйрих, поднимаясь. — Этот конь больше не встанет. Вы загнали его.

— Я очень спешил, — виновато развел руками эльф. — Я боялся, что не догоню вас… и что меня будут преследовать.

— Вы что же, не удосужились использовать свой гипноз, чтобы раздобыть себе пайцзу? Можете не отвечать. Ясно, что не удосужились.

— Это было бы слишком сложно… Я испугался и дальше испытывать возможности гипноза. Вдруг бы не сработало?

— Тогда у нас было бы одной проблемой меньше, — ответил жестокий Эйрих. — Сколько, по-вашему, проспал Курибай?

— Много… Я же говорю — я не знаю. Я впервые этим пользовался.

— Ясно. Будем исходить из худшего — час. Хотя нет… с вашим умением ездить верхом вас бы уже догнали, — Эйрих вдруг лег и приник ухом к земле.

— Пока тихо. Значит, еще некоторое время у нас есть… Нет, ну замечательно

— свалиться на нашу голову без лошади и без пайцзы! По-хорошему, бросить бы вас тут…

— Эйрих! — возмутилась Элина. Тот раздраженно отмахнулся.

— Может быть, никакой погони вообще нет, — сказала графиня.

— Если бы я имел привычку ориентироваться на лучший, а не на худший вариант, я бы не дожил и до пятнадцати, — ответил Эйрих. — К тому же хан не склонен прощать тех, кто нарушает его волю. Не сомневаюсь, что воин, попавший под влияние эльфийской дудки, уже казнен каким-нибудь мучительным способом. Нам придется поспешить, если мы не хотим разделить его участь.

Йолленгел, проведший всю ночь в седле, безропотно принял эту перспективу и вновь, как при их первой встрече, влез на коня за спиной Элины. Эйрих окинул всадников скептическим взглядом и покачал головой.

— Двое чужаков скачут во весь опор, и у одного из них за спиной сидит третий. Нужно быть полным идиотом, чтобы не понять, что это бегство. Удивительно, что нашего друга эльфа не перехватили раньше, когда он мчался по степи, но теперь везение точно кончится. Слезайте и ждите меня здесь.

— Куда вы? — удивилась Элина.

— Поеду прогуляюсь по окрестностям, — усмехнулся Эйрих и вдруг протянул эльфу свою пайцзу. — Вот. Если появятся кочевники — предъявите им это. Не уверен, что поможет, но лучше, чем ничего. Эрвард, надеюсь на вас. Если заметите, что они приближаются — скачите прочь, но если потребуют остановиться — подчинитесь. Сейчас погасите костер. Я постараюсь вернуться не позже чем через час.

Он ускакал, оставив их в недоумении. Светало.

Сидеть без огня было холодно, а тревога не добавляла уюта. В небе кружил стервятник, заприметивший лошадиную тушу и досадующий на людей, мешающих приступить к трапезе. Элина периодически прикладывалась ухом к земле, но пока все было тихо. Прошло, наверное, уже часа полтора; эльф клевал носом, но периодически испуганно просыпался и вскидывался, оглядываясь по сторонам. По иронии судьбы случилось так, что как раз в один из таких моментов он первым заметил приближающегося всадника.

— Их двое! — вскочила Элина, глядя туда, куда он показывал. Однако, присмотревшись внимательно, с облегчением поправилась: — Нет, один с конем в поводу. Не иначе, Эйрих добыл вам коня!

Однако это мог быть и не Эйрих; в таком случае, время, чтобы вскочить в седло и ускакать, еще было. Элина, однако, промедлила, рассудив, что один человек не представляет опасности. Всадник скакал прямо по направлению к ним. Когда он подъехал ближе, Элина поняла, что это кочевник. Ее рука непроизвольно легла на рукоять меча, но затем она решила проявить больше дружелюбия.

— Не вздумайте его бояться! — строго сказала она Йолленгелу. Тот неуверенно кивнул, нервно тиская в пальцах пайцзу.

— Только не заставляйте меня за вами гоняться! — крикнул подъезжавший.

— Эйрих! — Элина расслабилась и облокотилась на седло. — Откуда у вас эта одежда?

— Оттуда же, откуда и конь, — усмехнулся ее спутник, останавливаясь.

— Одолжил у одного местного.

— Одолжили? Что же вы оставили ему в залог?

— Хороший удар мечом, после которого он вряд ли станет требовать одолженное назад. Седлайте коней, поехали.

— Он напал на вас? — поинтересовалась Элина, вскакивая в седло.

— Нет. Я напал на него. Вас что-то смущает?

— Меня смущает компания грабителя и убийцы! — возмущенно воскликнула графиня.

— Кочевники — отнюдь не друзья людям Запада. Они сами широко практикуют грабеж и убийство по отношению к другим. Разве вы не готовы были сражаться за свободу Йолленгела? Или, по-вашему, вам не пришлось бы для этого убивать?

— Есть разница между защитой и нападением исподтишка!

— Есть, — кивнул Эйрих. — Напавший внезапно имеет преимущество.

Элина тяжело вздохнула. Отношение Эйриха к рыцарским понятиям о чести ей было известно… и, что хуже всего, он постоянно оказывался прав.

— Что будет, когда его соплеменники найдут тело? — перевела она разговор в практическую плоскость.

— Может, примут за нашего друга Йолленгела. А скорее просто за раба. Они ведь не найдут ни одежды, ни головы.

Эйрих протянул эльфу свой меч вместе с ножнами и поясом.

— Я не умею с этим обращаться, — растерянно сказал Йолленгел.

— Никто и не предлагает! — рявкнул Эйрих. — Но раз, по вашей милости, у нас две пайцзы на троих, мне придется изображать аборигена. А западный меч с местным костюмом не гармонирует.

Когда он протягивал эльфу оружие, Элина брезгливо наморщила нос.

— Эйрих, вы настоящий герой, если способны носить на себе эти вонючие шкуры, — сказала она.

— Мне приходилось одеваться и похуже, — невозмутимо ответил тот. — Согласно повериям степняков, мыться значит смывать с себя удачу. Конечно, вряд ли у них сложились бы такие обычаи, если бы в степях не было проблем с водой. Куда больше, чем запах, неудобен размер этих вещей. Как вы могли заметить, кочевники в среднем ниже ростом, чем люди Запада — исключения бывают, но у меня не было времени их искать.

Эльф, кое-как нацепивший наконец пояс с мечом, рассыпался в благодарностях, понимая, на какие неудобства идет ради него Эйрих.

— Вот именно, Йолленгел, — удовлетворенно изрек тот.

Они скакали быстро, но не настолько, чтобы загнать коней. Йолленгел, несмотря на тряску, несколько раз порывался заснуть и один раз чуть не свалился на землю; Эйрих пригрозил, что привяжет его к лошадиному хвосту и потащит на аркане, если он не может нормально держаться в седле. Около полудня их остановил разъезд степняков.

Эйрих мастерски сыграл свою роль. Он говорил на языке Курибая с акцентом, но это не было подозрительным: степь населяли разные племена. Он объяснил, что сопровождает путешественников с Запада. Элина и Йолленгел предъявили пайцзы, и им было позволено ехать дальше.

Дальнейшее их путешествие через степь протекало без приключений — разве что на третий день им встретилось стадо сайгаков, и Эйрих, вооруженный теперь, как кочевник, подстрелил одного, что позволило пополнить запасы продовольствия без лишних контактов с местным населением. Карающая длань Курибая так и не настигла беглеца и его товарищей. Через пять дней пути от ханской ставки они выехали на побережье Срединного моря. Эйрих слегка ошибся в расчетах; он надеялся выехать прямиком к городу Эль-Хасар, однако они оказались у моря западнее, на пологом пустынном берегу.

Для эльфа зрелище простертой до горизонта водной стихии было совершенно в новинку и не слишком ему понравилось; набегавшие на песчаный пляж волны (небольшие, балла два) прямо-таки пугали его, и он не рискнул подъехать к воде. Элина пару раз видела море в детстве, во время скитаний Айзендорга, но и для нее эти воспоминания были смутными, почти не существующими. Однако, в отличие от Йолленгела, она сразу же выехала на полосу прибоя, где холодная белая пена разбивалась с шипением о копыта ее коня, и с удовольствием вдыхала влажный, пропитанный йодом воздух. Изменчивая белая кайма отделяла безбрежность моря от бескрайности степи — но и сама уходила при этом в бесконечность, и казалось, что нет на свете ни городов, ни стран, а есть одна лишь дикая и прекрасная в своей безлюдности природа. Однако показавшийся на горизонте парус напомнил о существовании цивилизации. Корабль шел в Эль-Хасар; туда же направились и путешественники.

Некогда северное побережье Срединного моря было заселено южной ветвью западной расы; здесь было выстроено много прекрасных городов с многоколонными дворцами и белыми мраморными лестницами, спускавшимися прямо к волнам. Защищенная властью магов от катаклизмов и неурядиц, эта благодатная земля процветала. Холмы утопали в зелени виноградников, в море было полно рыбы, у причалов всегда покачивались многочисленные суда из разных стран, увозившие в своих трюмах расписные амфоры, полные вином и оливковым маслом, нежное овечье руно и разнообразные творения местных мастеров и художников. Здесь жил веселый и беззаботный народ — во всяком случае, так казалось чужеземцам; на самом деле местные жители, будучи людьми, разумеется, находили поводы отравить жизнь себе и окружающим. И все же нигде на Западе не было такого количества празднеств и карнавалов, как здесь, и даже простые пастухи обычно бывали здесь неплохими певцами и музыкантами. Город Эль-Хасар, называвшийся тогда Эхасса, был самым крупным в западной части побережья; здесь сходились торговые пути с четырех сторон света — да, в те времена и Южный континент еще не погряз в дикости, и его чернокожие жители тоже приплывали торговать в Эхассу на своих длинных многовесельных лодках с полосатыми квадратными парусами.

С падением власти магов все изменилось. С севера, из глубины континента, на побережье двинулись кочевники, а с востока — более цивилизованные завоеватели из молодых эмиратов и султанатов, образовавшихся на месте прежних провинций чародейских империй. Жители побережья, давно утратившие воинственность своих далеких предков, не могли оказать достойное сопротивление; тысячи их были убиты, обращены в рабов или бежали на запад, под защиту новых монархов своей расы. Завоевателям пришлось сражаться не столько даже с ними, сколько друг с другом. Многие дворцы и статуи были уничтожены как в ходе боевых действий, так и просто развлекавшимися варварами. К рукотворным бедам добавились и природные катаклизмы, которые прежде предотвращала магия: выяснилось, что многие районы побережья слишком засушливы для проживания большого количества людей, да и сейсмически не вполне благополучны. В итоге в течение первого же столетия после свержения власти магов многие прибрежные города были разрушены и полностью покинуты или основательно захирели. Другие отделались меньшими потерями, хотя и существенно сменили состав населения. В то же время переселенцы с востока основали даже несколько новых городов.

В конечном счете территориальные споры решились так: восточная часть побережья отошла граничившим с нею царствам, города же западной части получили формальный статус «вольных», т. е. независимых, хотя независимость эта держалась на регулярной уплате дани степнякам. К числу таких городов относилась и Эхасса, совсем было захиревшая в эпоху войн и разрыва торговых связей, но за прошедшие с тех пор столетия постепенно возродившаяся к новой жизни. Национальный состав ее жителей, как и в других подобных городах, был теперь весьма пестрым; тут проживали потомки и коренного населения, и различных завоевателей, и завезенных из других мест рабов, и всевозможных беглецов, бродяг и переселенцев, в разные времена оседавших здесь. Преобладали все же выходцы с Востока, что отразилось и в языке, и в изменившемся названии. Политическое устройство ЭльХасара, однако, не походило на восточные монархии. Знатность не имела здесь никакого значения; беглый раб из степи мог разбогатеть и стать уважаемым купцом и почтенным человеком, а разгружать в порту его суда мог отпрыск древнего патрицианского рода. Город жил торговлей и мерил достоинства деньгами. Управлял городом Совет Пяти, избираемый на общем заседании купеческой гильдии.

Прежде, чем въехать в Эль-Хасар, Эйрих избавился от одежды кочевника и вновь облачился в свои вещи — по понятным причинам степняков в городе не жаловали. Лук и кривую саблю он отдал эльфу, забрав обратно свой меч.

Подобно другим городам времени меча, Эль-Хасар был обнесен крепостной стеной, отсутствовавшей во времена магов. Высокая, сложенная из массивных каменных блоков стена выглядела практически неприступной — однако и она не могла защитить жителей от бедствий осады, не говоря уже о том, что благополучие Эль-Хасара держалось на бесперебойном и надежном функционировании порта, поэтому горожане предпочитали исправно платить степным ханам. Днем все ворота были распахнуты, так что Элина и ее спутники беспрепятственно въехали в город. В Эль-Хасаре ни с кого не брали въездных пошлин — хитрые градоначальники предпочитали выкачивать деньги из карманов гостей, когда те будут уже в городе.

Светило солнце, и было тепло, как в Роллендале весной. Элина и Эйрих ехали без головных уборов, и лишь Йолленгел вынужден был нахлобучить свою меховую шапку, чем периодически привлекал любопытные взгляды. Элина тем временем с интересом оглядывалась по сторонам. В Эль-Хасаре сохранилось немало сооружений времен Эхассы, а в последнее столетие многие из них были к тому же отреставрированы, дабы сделать город еще привлекательнее для гостей. Не без удивления смотрела Элина на статуи, изображавшие нагих мужчин и женщин. На Западе подобное было немыслимо. Там воздвигали лишь монументы королей и полководцев; скульптура Запада была атрибутом политики, а не эстетики, а уж изображение обнаженной натуры было абсолютно недопустимым непотребством. Элина, однако, не испытывала особого смущения — в детстве ей не раз приходилось видеть, как купаются солдаты ее отца.

Почти вплотную к стенам старинных дворцов, однако, лепились невзрачные кубики глинобитных домов с узкими прямоугольными дырами окон без стекол; большинству эль-хасарцев, вынужденному ютиться в подобных жилищах, было мало проку и от древнего величия Эхассы, и от нынешнего богатства городских купцов. Как и всякий город, вынужденный ограничить свои пределы крепостной стеной, Эль-Хасар страдал от тесноты. Тем удивительнее было увидеть почти в центре города незастроенный холм. На вершине его среди бурьяна виднелись обломки поваленных колонн и вросшие в землю каменные глыбы. При чародеях здесь был дворец Наместника, управлявшего городом. Дворец не стал жертвой землетрясения или завоевателей; его разрушили сами эхасситы, как только узнали о падении власти магов. Тогда же был убит и сам Наместник. Впоследствии дважды предпринимались попытки использовать холм для застройки, но оба раза в самом начале, еще при расчистке вершины от развалин, с кем-то из рабочих происходил несчастный случай. В результате холм был признан проклятым, а застройка отложена на будущие времена, когда силы магии иссякнут в мире окончательно.

Путешественники отыскали трехэтажную гостиницу и сняли наиболее дешевые комнаты на верхнем этаже. Отсюда, предводительствуемые Эйрихом, они направились в порт.

— Между прочим, Йолленгел, почему бы вам не обосноваться здесь? — спросил вдруг Эйрих.

— Здесь?… — вопрос явно застал эльфа врасплох.

— Ну да. Вы же собирались поселиться где-нибудь на востоке. В наше время это уже восток. Притом довольно спокойное его место — по крайней мере, до тех пор, пока город исправно платят дань степи. Об эльфах здесь если и слышали, то смутно.

— Я… я не знаю… — растерянно пробормотал Йолленгел. — Здесь так много людей…

— К вашему сведению, это свойство любого города. Если вы предпочитаете лес, почему вы там не остались?

— Мне бы хотелось все же увидеть побольше. Чтобы было из чего выбирать, — решился эльф.

— Ну, дело ваше, только не ждите, что я оплачу вам проезд на корабле. Что-то мне подсказывает, что капитаны, ходящие отсюда в сторону Дулпура, небольшие поклонники музыки.

— Не беспокойтесь, Йолленгел, в случае чего я расплачусь, — поспешно сказала Элина, неприязненно взглянув на Эйриха.

В порту было меньше судов, чем в летние месяцы, но все же вполне достаточно, чтобы поиски нужного заняли немало времени. В конце концов, побеседовав на нескольких языках с различными матросами, отдыхавшими портовыми грузчиками и просто бездельниками, гревшимися на солнышке или удившими мелкую рыбешку с волнорезов, Эйриху удалось отыскать корабль, идущий прямиком в Дулпур. Судно называлось «Русалка», но, несмотря на романтическое имя, отнюдь не впечатляло изяществом форм. Это была небольшая, достаточно неуклюжая на вид трехмачтовая каравелла, на своем веку не раз стоявшая в ремонтных доках. Единственное орудие — катапульта — было установлено на корме; маневренный бой не был сильной стороной «Русалки», все, на что она могла рассчитывать — это отстреливаться от преследующего врага.

Настоящие русалки, впрочем, хотя и были превосходными пловцами, но тоже заметно отличались от созданного легендами романтического образа. Элине доводилось видеть чучело русалки в кунсткамере роллендальского дворца. Эти существа, разумеется, были лишены волос, которые под водой были бы только бессмысленной помехой, человеческого носа, ушных раковин, и вообще куда больше походили на рыбу с руками, чем на женщину с рыбьим (точнее, дельфиньим) хвостом. Кстати, на самом деле они были не самками, а гермафродитами — поэтому, собственно, никто и никогда не видел самца русалки, а все легенды о любви русалки и моряка являются полнейшей чепухой. Даже во времена магов интеллект русалок уступал человеческому; впоследствии же они деградировали до животного состояния и теперь вообще встречались крайне редко.

Капитан был на борту, потому переговоры состоялись сразу же. Морской волк был пузат, как его судно, радикально лыс и смугл от постоянного пребывания на солнце. Черная с проседью борода его свирепо топорщилась во все стороны. Изъяснялся он на языке Варсалии, одной из южных стран Запада, пересыпая свою речь словами из еще десятка языков побережья. Элина, благодаря приобретенным в детстве отрывочным лингвистическим познаниям, не то чтобы все понимала, но смысл улавливала.

— Вам повезло — мы уходим завтра, — говорил капитан. — Давайте задаток сейчас, и в полдень будьте на борту. Опоздаете — сами виноваты, ждать не буду.

Запрошенная им цена была достаточно высокой, особенно для судна такого класса, и Эйрих принялся торговаться. Капитан не хотел сбавлять, напирая на то, что следующего судна до Дулпура они могут дожидаться еще не один месяц

— и это была правда; однако Эйрих проявил решимость и, развернувшись, объявил своим спутникам, что они поищут другой корабль. Лишь когда они спустились на причал, капитан окликнул их и согласился уступить.

После этого они отправились осматривать город и гуляли до вечера по его кривым горбатым улочкам и обширным площадям, чьи камни помнили расцвет эпохи магов; ныне многие из этих площадей были превращены в рыночные. Помимо торговцев, там делали бизнес представители еще двух категорий: во-первых, уличные фокусники, акробаты и музыканты, а во-вторых, карманные воры. О последних Эйрих особо предупредил своих спутников — и оказался прав, ибо через некоторое время Элина ловко перехватила руку, решившую погостить в ее кармане. Рука принадлежала коричневому от грязи и загара оборванному мальчишке лет тринадцати. Пойманный рванулся, но, столкнувшись с железной хваткой, тут же прекратил сопротивление и принялся униженно молить о пощаде. Эйрих выразил готовность позвать стражников, но Элина, глядя на незадачливого воришку, смущенно переступавшего грязными босыми ногами на холодных камнях площади и утиравшего нос свободной рукой, сжалилась над своим пленником и отпустила его, предварительно взяв через Эйриха обещание больше не воровать. Мальчишка моментально растворился в толпе, а Эйрих с усмешкой сообщил, что его обещание будет действовать еще минут пятнадцать. Графиня с достоинством возразила, что человеку надо давать шанс. Эйрих ничего на это не ответил, но подумал про себя, что как раз шанса зарабатывать себе кусок хлеба честным путем у этого парнишки, скорее всего, нет.

В гостиницу вернулись уже в сумерках и, поужинав, вскоре легли спать — Элина в одной комнате, Эйрих и эльф в другой. Было еще довольно рано, но усталость от путешествий по взбиравшимся на холмы и сбегавшим вниз улочкам сказывалась. Впервые со дня высадки на берег Омолы Элина позволила себе отоспаться на всю катушку.

Когда она встала, солнце уже карабкалось по небу короткого зимнего дня. Выйдя в коридор, она столкнулась с Эйрихом. Ее спутник только что продал лошадей хозяину гостиницы. Это была обычная практика — так поступали многие путешественники, прибывавшие в ЭльХасар сушей и покидавшие его морем. На специальном рынке можно было продать дороже, но это означало лишние хлопоты, да и налог пришлось бы платить.

— Йолленгел не вернулся? — спросил Эйрих.

— Я даже не знал, что он уходил, — ответила Элина, почувствовав беспокойство. Эйрих заглянул в свою комнату и убедился, что она пуста.

— Он не говорил, куда идет? — спросила графиня.

— Похоже, он не хотел меня беспокоить. Я слышал сквозь сон, как он выходил, но подумал, что это он просто по нужде. Однако вряд ли это дело может так затянуться даже у эльфа.

Немногочисленные вещи Йолленгела находились в комнате, да и покинуть своих благодетелей, не попрощавшись, было бы не в его духе. Однако время шло, а эльф не возвращался. В конце концов Эйрих объявил, что пора идти, иначе они опоздают на корабль.

Элина шла по улице в расстроенных чувствах — она почти не сомневалась, что Йолленгел попал в беду. Однако город был слишком велик, чтобы надеяться быстро разыскать его, а опоздай они к отплытию — и ждать следующего корабля пришлось бы неведомо сколько. В который раз графиня вынуждена была сделать выбор в пользу Артена. Тем не менее, она шла в порт не самой короткой дорогой, петляя по улицам и заглядывая в переулки.

— В Эль-Хасаре нет ксенофобии — здесь проживает слишком много народов, и само благополучие города зависит от его привлекательности для гостей, — успокаивающе говорил Эйрих. — Так что ничего особо страшного ему тут не грозит. Скорее всего, он просто пошел погулять и заблудился — языка он не знает и дорогу спросить не может. А нам надо поспешить.

— Эрвард! Эйрих! — послышался вдруг знакомый голос.

Они обернулись. Крик доносился из глубины ответвлявшейся улицы. Расталкивая прохожих, они устремились туда.

Шестеро городских стражников, вооруженные кривыми мечами, конвоировали троих задержанных, одним из которых был Йолленгел. Под глазом эльфа красовался свежий синяк, губа была разбита. Двое других арестованных выглядели не лучше. Их руки не были связаны — как видно, стражи порядка не ожидали сопротивления.

— Что случилось? — требовательно спросил Эйрих по-луситски, переходя на шаг и двигаясь рядом с косившимися на него конвоирами.

По быстрой и сбивчивой речи Йолленгенла удалось реконструировать события. Терзаемый совестью по поводу денег, уплаченных за него Элиной, эльф решил подзаработать. Идея пришла ему в голову накануне, когда он увидел уличных музыкантов. Рано утром он тихо выбрался из комнаты и, расположившись на одной из людных улиц, начал играть. Его мелодии имели большой успех, и прохожие щедро кидали ему монеты. Однако эльф не учел того обстоятельства, что все сколь-нибудь выгодные места на улицах Эль-Хасара давно поделены между городскими музыкантами, фокусниками, нищими и прочей подобной публикой. Так что в скором времени явились хозяева территории и потребовали от нарушителя убираться, отдав им при этом «незаконно» добытые деньги. Эльф из-за незнанья языка даже не мог понять, чего они от него хотят; тогда те перешли к более доходчивым средствам — один двинул Йолленгела в челюсть, а второй вырвал из его рук флейту и сломал старинный инструмент о колено. Смирный эльф мог бы еще стерпеть побои, но не это. Как тигр, он набросился на обидчиков. Драка продолжалась до тех пор, пока не явились стражники и не арестовали всех троих, не побрезговав при этом и подобрать рассыпанные монеты.

Уяснив ситуацию, Эйрих обратился к начальнику караула, пытаясь объяснить, в чем дело, и добиться освобождения эльфа. Элина, хотя и не понимавшая языка, горячо его поддерживала. Стражник, однако, ничего не желал слушать, повторяя, что во всем разберется судья. Эйрих вздохнул и неохотно произнес:

— Ну хорошо, сколько?

— Взятка? — ненатурально возмутился стражник.

— Компенсация за причиненные хлопоты, — дипломатично сформулировал Эйрих, мысленно проклиная ненасытность стражников, которые и так уже неплохо поживились за счет Йолленгела.

— Не здесь, — буркнул начальник караула. Приличия не позволяли принять мзду и отпустить задержанного прямо посреди людной улицы, хотя вряд ли хоть для кого-то из прохожих продажность городской стражи стала бы новостью.

И в этот момент эльф все испортил. Не то ошибочно приняв возникшую паузу за неуспех переговоров, не то осознав, что он вновь, вопреки собственному обещанию, ввергает своих спутников в расходы, Йолленгел воспользовался тем, что внимание конвоиров отвлечено Эйрихом и, оттолкнув одного из них, бросился бежать. В следующую секунду пустились наутек его обидчики; они сделали это рефлекторно, им, как постоянным жителям города, не следовало лишний раз ссориться со стражниками. Те дернулись было догнать арестантов, но безуспешно — прохожие быстро расступались перед беглецами и весьма неохотно — перед их преследователями. Простые эль-хасарцы в массе своей не жаловали городскую стражу.

Тогда гнев охотников, упустивших добычу, обратился на Эйриха и Элину. Друзья одного из беглецов были в их глазах прямыми виновниками побега. Сразу двое стражников схватили за руки Эйриха, а еще один потянулся к графине. Рука Элины молниеносно метнулась к мечу.

— Меч в ножны, Эрвард! — страшным голосом рявкнул Эйрих по-тарвилонски. Элина, слегка ошарашенная, послушалась и лишь увернулась от того, кто пытался ее схватить. В следующий миг Эйрих расшвырял в стороны державших его, но и сам не стал обнажать меч. Он знал, что делает — нападение на городских стражников с оружием было куда более серьезным преступлением, чем просто сопротивление. Однако, в то время как Элина, отскакивая от наседавших врагов, сохраняла у себя за спиной путь к свободе, сам Эйрих оказался в окружении. Один из стражников уже вовсю свиристел глиняным свистком, призывая подмогу.

— Бегите в порт! — крикнул Эйрих, раздавая удары направо и налево.

— А как же вы? — крикнула в ответ Элина, понимая, однако, что с голыми руками она не сможет ему помочь.

— Обо мне не беспокойтесь! Ждите меня на борту! Но даже если я не прорвусь, я скоро буду на свободе!

Элина в последний раз ударила стражника ногой по голени и бросилась бежать. Некоторое время она слышала за собой топот сапог преследователей, затем он отстал.

Двадцать минут спустя она вылетела на набережную в паре миль от порта; планировка города была не слишком удобной для ориентирования. Элина перевела дух, еще раз оглянулась, нет ли погони, и дальше уже пошла быстрым шагом.

Наконец она отыскала нужный причал и поднялась по пружинящим сходням на борт «Русалки». На судне шли последние приготовления к отплытию.

— Наконец-то, — ворчливо приветствовал ее капитан. — Где остальные?

— Сейчас будут, — ответила Элина, чувствуя разочарование: она надеялась, что по крайней мере эльф уже на корабле.

Она стояла у борта и смотрела на город, надеясь разглядеть вдали знакомые фигуры. За ее спиной топали башмаками по скрипучим доскам палубы матросы, волокли последние тюки грузчики и хрипло покрикивал на тех и других боцман. Все пассажиры уже прибыли; некоторые из них стояли на палубе, подобно Элине, другие прогуливались по причалу, оттягивая до последнего момент расставания с твердой землей под ногами. Наконец капитан зычно рявкнул: «Все на борт, отчаливаем! « — и пассажиры, в последний раз пожав руки или обнявшись с провожающими, поднялись на корабль.

— Ну, где твои друзья? — спросил капитан, проходя мимо Элины.

— Не знаю, — печально пожала плечами графиня. — Что-то их задержало.

— Я предупреждал — судно ждать не будет. Ты едешь или сходишь на берег?

Элина еще раз все обдумала. Вряд ли Эйрих врал, говоря, что ничего особо страшного ему не грозит. Ну, может быть, месяц тюрьмы, если не сможет откупиться. И зачем ему понадобилось ввязываться в драку, почему было не откупиться сразу? Конечно, обозленные стражники содрали бы с них двоих больше, чем намеревались вначале за Йолленгела, но зато теперь все были бы на борту. Или нет, стражники все равно бы промурыжили бы их слишком долго? Должно быть, именно так. И куда девался эльф? Скорее всего, он бежал куда глаза глядят и просто заплутал в лабиринте улиц. Выходило, что спутники Элины не нуждались в спасении; если она останется, то просто потеряет несколько недель, а то и месяцев, ожидая следующего корабля. С другой стороны, Эйрих был весьма полезным спутником, но ведь он ехал только до Дулпура, значит, им все равно предстояло расстаться — не в порту отправления, так в порту прибытия. Терять время и подвергать лишней опасности Артена лишь для того, чтобы иметь возможность нормально проститься, было глупо.

— Я еду, — ответила Элина.

— Поднять сходни! Отдать швартовы! — гаркнул капитан.

Между бортом и причалом стала шириться полоса воды; заскрипели снасти, захлопали паруса, ловя ветер, город стал поворачиваться и уходить за корму. Элина все еще всматривалась в очертания порта, надеясь увидеть своих товарищей; и лишь когда судно вышло из бухты в открытое море, она ушла в свою каюту.

Поначалу плавание протекало благополучно. Дул ровный попутный ветер; море было спокойно, хотя, конечно, без небольшой волны не обходилось. За свою предыдущую жизнь Элина лишь однажды совершала морское путешествие — ей было тогда лет пять, и король, в чьей армии служил тогда ее отец, решил перебросить свой экспедиционный корпус морем. Тем не менее, морская болезнь, истязавшая половину пассажиров, Элину не тронула — благодаря регулярным тренировкам, куда входили различные прыжки, развороты и сальто, у нее был тренированный вестибулярный аппарат. Постепенно и пассажиры стали привыкать к качке и выбираться на палубу не только для того, чтобы согнуться над бортом в приступе рвоты. Поскольку плавание предстояло долгое, в скором времени все перезнакомились друг с другом, хотя некоторым требовалась для этого помощь других попутчиков в качестве переводчиков.

Пассажиров было немного — всего дюжина, не считая Элины (а команда судна состояла из восемнадцати человек). Большинство составляли подручные купцов средней руки, не имевших собственных кораблей — эти люди сопровождали груз или, напротив, возвращались из деловой поездки. Четверо были переселенцами, отправившимися на восток в поисках лучшей жизни: худой неразговорчивый мужчина без двух пальцев на левой руке и семья из трех человек — муж, жена и их восьмилетний сын. Ребенок, толстый некрасивый мальчик, был изрядным плаксой и изводил родителей и других пассажиров своими гнусавыми громогласными жалобами; Элина с первой же минуты почувствовала к нему глубокое отвращение. Наконец, последним пассажиром был молодой человек, ехавший к своей невесте, с которой не виделся несколько лет. Всех остальных людей на свете он, похоже, рассматривал в качестве слушателей его патетических разглагольствований о своей возлюбленной. Он был еще большим бедствием, чем ребенок; за несколько дней он успел всем, включая матросов, прожжужать уши рассказами о том, как они вместе играли в детстве, как целовались и давали клятвы верности в отрочестве, как жестокая судьба забросила их семьи «на разные края света» — ее в Дулпур, его в Эль-Хасар (между «краями света» не было и трех тысяч миль), и, разумеется, какими неземными достоинствами обладает его идеал. В «Эрварде» он особо рассчитывал найти благодарного слушателя — тем паче что нашелся юго-западный диалект, который понимали они оба — но был жестоко отшит.

— Ваша девушка, должно быть, давно замужем за кем-нибудь более здравомыслящим, но если она и впрямь ждет вас, то мне ее искренне жаль, — сказала Элина.

— Вы просто еще не знаете, что такое любовь! — воскликнул тот тоном не столько обиженным, сколько покровительственным.

— Даже если бы я не знал, что любовь — это величайшая глупость на свете, мне достаточно было бы взглянуть на вас, чтобы в этом убедиться, — отрезала графиня. Больше пылкий влюбленный с ней не разговаривал. Ему, однако, удалось-таки заполучить внимательного слушателя в лице матери плаксивого ребенка — усталой женщины за тридцать, утратившей остатки красоты, но так и не набравшейся ума.

В первые дни плавания узкая полоска суши виднелась на горизонте, но затем корабль отклонился к югу. В принципе можно было идти вдоль берега в течение всего плавания, но такой путь был бы, во-первых, заметно длиннее из-за сильно изрезанной северной береговой линии, а во-вторых, отнюдь не безопаснее. Между портовыми городами простирались незаселенные территории, где в угрюмых скалистых бухтах или между прибрежными островами вполне могли поджидать в засаде быстроходные пиратские суда. Впрочем, южный берег моря был в этом плане еще опаснее: на севере Южного континента у пиратов была целые города. Государства, имевшие выход к Срединному морю, предпринимали не одну военную экспедицию с целью разорения этих разбойничьих гнезд, но, сожженные дотла и с потопленным флотом, те через некоторое время возникали вновь, на прежнем или новом месте.

К середине второй недели плавания погода испортилась. Ветер сменился на северо-восточный; он гнал по небу рваные тучи и взъерошивал пенные гребни свинцово-серых волн. Начинался один из тех зимних штормов, после которых к берегу нередко прибивает плавучий мусор, оставшийся от кораблей, а иногда и раздутые тела утопленников.

Тут уже даже Элине пришлось несладко. Лежа в своей каюте, пристегнутая ремнями к койке, она боролась с комом в горле и пустотой в животе, когда каравелла то карабкалась к небу, задрав бугшприт, то скользила в водяную яму. Один раз графиня, дабы продемонстрировать свою храбрость и набраться впечатлений, попыталась было выйти на заливаемую морской и небесной водой палубу, но привязавшийся к мачте боцман немедленно погнал ее обратно — и вовремя, иначе следующий вал мог унести ее в море.

Трое суток «Русалку» мотало по волнам. Старый корпус угрожающе скрипел, принимая на себя удары бесчисленных тонн воды, зарывался в волну чуть ли не по нижние реи — однако всякий раз выныривал, стряхивая с бортов водопады ярящейся пены и норовя вновь уставить мачты в зенит. Наконец на четвертый день — это был пятнадцатый день плавания — море успокоилось. «Русалка», несмотря на внешнюю неказистость, с честью выдержала испытание (далеко не первое и не самое страшное в ее биографии); правда, под конец в трюме образовалась течь, но ее удалось заделать. Некоторые снасти нуждались в починке. Пострадал кое-какой груз, залитый водой или плохо закрепленный. Один из матросов был смыт за борт во время шторма; один из торговцев сломал себе руку в собственной каюте, не удержав равновесия при качке. Больше потерь не было, не считая, конечно, того обстоятельства, что корабль отнесло от первоначального курса вспять и к югу.

Почти сразу вслед за штормом воцарился штиль. Желваки волн еще перекатывались под поверхностью воды, но мокрые паруса висели дрябло и бессильно. До самого вечера «Русалка» лежала в беспомощном дрейфе, и лишь ближе к закату удалось поймать хоть какой-то ветер. Он был слабый и не слишком попутный, так что «Русалка» тащилась вперед, делая не больше трех-четырех узлов. В таких условиях прошла ночь.

Утром, выйдя на палубу, Элина сразу обратила внимание на какое-то нездоровое оживление команды. Проследив направление взглядов, то и дело кидаемых за корму, она увидела на горизонте белый парус. Даже, пожалуй, не совсем на горизонте, а уже ближе.

Графиня решительно поднялась на ют и подошла к капитану, который, скрестив руки над животом, тоже неприязненно смотрел в сторону неизвестного судна.

— Это пираты? — без обиняков спросила она.

Капитан вообще не склонен был раньше времени поднимать панику среди пассажиров, но как-то поддался решительному натиску Элины.

— Пока не знаю, — хмуро ответил он. — Мачты у них невысокие, почти как на рыбачьей лодке. Но рыбачьей лодке нечего делать на таком расстоянии от берега. Значит, галера или что-то вроде. Конечно, галеры имеются и в обычных военных флотах… Идут за нами с рассвета.

— Мы сумеем оторваться?

— С этим-то ветром? — горько усмехнулся капитан. — Они идут на веслах, это очевидно.

«Русалка», конечно, делала все возможное, развернувшись кормой к ветру и идя на всех парусах, но три часа спустя неизвестное судно уже практически настигло ее. Теперь уже отчетливо было видно, что это небольшая двухмачтовая галера. Она могла бы догнать каравеллу и раньше, но, должно быть, на галере берегли силы гребцов, понимая, что добыча никуда не денется. Увы, теперь уже практически не приходилось сомневаться, что команда галеры рассматривает «Русалку» в качестве добычи. Ни один государственный флаг не развевался под клотиком преследователей; впрочем, будь это и не так, оснований для спокойствия все равно бы не было — пираты нередко использовали флаги захваченных кораблей для маскировки. На палубе галеры толпились люди, и их оружие сверкало на солнце.

Вскоре Элина, стоя на юте, могла уже рассмотреть галеру во всех подробностях. Острый форштевень рассекал волны; под водой он переходил в грозный бивень тарана. На носу судна располагалась широкая площадка, закрытая спереди и с боков обитыми бронзой деревянными стенками в человеческий рост; в этом ограждении были прорезаны широкие щели — несколько вертикальных и одна сплошная горизонтальная, смещенная кверху. Площадка предназначалась для лучников, обстреливающих преследуемый корабль. Сразу же за ней располагалась катапульта; благодаря тому, что корма «Русалки» поднималась выше палубы галеры, можно было разглядеть, что, в отличие от жестко закрепленного орудия каравеллы, неприятельская катапульта установлена на поворотном круге и может, таким образом, стрелять в любом направлении; при этом, однако, она была меньше и била более легкими ядрами. Поскольку катапульта — навесное орудие, ограждение стрелковой площадки не мешало ей бить прямо по курсу; широкая горизонтальная щель служила в этом случае для прицеливания бомбардиров. Вдоль бортов в нескольких местах было установлено что-то типа трапов, благодаря которым абордажная команда могла легко взбежать на борт более высокого корабля. На приподнятой корме располагалась вторая катапульта, аналогичная первой; но она, как и орудие каравеллы, предназначалась в основном для защиты — стрелять вперед ей мешали паруса.

На «Русалке» была объявлена тревога. Трое бомбардиров заняли места у катапульты. В обязанности двоих входило закладывать каменные ядра и вращать ворот, отводя рычаг, а третий, командовавший ими, отвечал за наведение на цель. На всякий случай каравелла подняла сигнальные флажки, предупреждающие, что дальнейшее сближение судов будет расценено как нападение; как и следовало ожидать, это предупреждение не возымело действия. Пираты — теперь уже было бесспорно, что это именно они — разумеется, видели орудие каравеллы и потому заходили не прямо с кормы, а со стороны, дабы оказаться вне его зоны досягаемости. «Русалке» пришлось маневрировать, теряя и без того невеликий темп. Галера выстрелила первой. Каменное ядро перелетело наискось через корму, проломило левый фальшборт и плюхнулось в воду. Ответный выстрел каравеллы пришелся аккурат на середину пиратской палубы. Было видно, как взлетели вверх обломки досок; ветер донес с пиратского корабля вопль агонии. Матросы «Русалки» разразились радостными и воинственными криками.

Пираты вновь меняли курс, уходя с линии обстрела. Их следующий выстрел оказался точнее, проломив корму каравеллы; никто, однако, не пострадал.

На сей раз бомбардиру «Русалки» не удалось угадать момент, и ядро ушло в воду рядом с бортом галеры, сломав, впрочем, по пути одно из весел.

Следующее ядро пиратов прорвало бизань и рухнуло на палубу, переломав ноги не успевшему отскочить матросу. Гребцы налегали на весла, обходя каравеллу и вынуждая ту разворачиваться против ветра, дабы остаться кормой к неприятелю. Во время этого маневра бомбардир «Русалки» целился более тщательно и пропустил выстрел вражеской кормовой катапульты, который, однако, не достиг цели. Его старания были вознаграждены: пущенное с каравеллы ядро своротило правый край стрелковой площадки, увлекая в море обломки ее стен вместе с разможженным телом одного из пиратов. «Русалка», однако, почти полностью потеряла ход, и теперь суда сближались стремительно. Бомбардиры каравеллы заложили еще одно ядро, но выстрелить не успели: новый пиратский снаряд угодил прямо в катапульту, сломав рычаг и выбив осколком дерева глаз главному бомбардиру.

Теперь, в принципе, галера могла бы курсировать вокруг, обстреливая беспомощное судно, пока не кончатся ядра; однако ее капитан, как видно, предпочел поберечь боеприпасы на случай более тяжелых боев и сразу повел свой корабль на абордаж. Галера подходила к «Русалке» с кормы, отклоняясь вправо; таким образом, стрелковая площадка оставалась обращенной к каравелле своей непострадавшей стороной, и оттуда уже били лучники. Впрочем, в данном случае им даже не нужно было прикрытие стен, ибо на «Русалке» не было луков и арбалетов.

Капитан каравеллы меж тем колотил в двери кают с криком: «Выходите с оружием, если не хотите, чтоб вас продали на базаре, как обезьян! « Пассажиры, попрятавшиеся (за исключением Элины и пары торговцев) по каютам в начале боя, выбирались на палубу, нервно стискивая рукояти мечей или кинжалов — у кого что было. Несколько человек, очевидно, не способные оказать вооруженное сопротивление, остались в каютах, дрожа от страха и призывая на головы пиратов всех демонов вселенной.

Всего готовых сражаться пассажиров вместе с Элиной набралось восьмеро. К этому времени двое матросов были ранены стрелами; таким образом, из команды, вместе с капитаном и помощником, на ногах оставалось 14 человек (даже главный бомбардир, несмотря на боль, перевязал платком кровоточащую глазницу и стоял рядом с другими, сжимая рукоять топора). На палубе же галеры момента атаки дожидалось более полусотни пиратов.

Гребцы подняли весла, чтобы они не мешали абордажу; галера скользила по инерции вдоль правого борта «Русалки». Враги имели последнюю возможность взглянуть друг на друга, прежде чем сцепиться в беспощадной схватке. Большинство пиратов, как и экипаж каравеллы, принадлежало к западной расе, хотя были и раскосые желтолицые представители востока, и даже один негр. Но наибольшее внимание привлекал не он, а пират, стоявший по центру. Он был не выше среднего роста, однако казался гигантом благодаря исходившей от него силе. Его торс был защищен кольчугой, однако руки, вздутые буграми мускулов и веревками жил, были обнажены до плеч, несмотря на холод; в каждой он сжимал по ятагану. Но хуже всего было его лицо, казавшееся какой-то кошмарной маской. Палач вырвал ему ноздри и выжег клеймо на лбу; остальную же кожу бритой головы покрывали узоры татуировок, словно у южных дикарей. Судя по коротким властным командам, которые он сплевывал сквозь зубы, это был предводитель пиратов.

Через борт полетели абордажные крючья, с хрустом впиваясь в дерево. Оглашая воздух воинственными криками, пираты ринулись в атаку.

В первый момент более высокий борт каравеллы обеспечил преимущество ее защитникам; на короткое время им удалось сдержать натиск пиратов, и несколько разбойников, раненых или убитых, рухнули обратно на палубу галеры. Но все новые абордажные трапы со стуком ложились на борт «Русалки», к тому же несколько пиратов, раскачавшись на канатах, привязанных к реям галеры, запрыгнули на каравеллу сверху, сразу спутав порядок обороняющихся. Вскоре бой кипел уже на палубе «Русалки» от юта до бака.

Матросы каравеллы дрались не так уж плохо, но численный перевес неприятеля поневоле заставлял их оступать. Что же до пассажиров, то лишь Элина и трое торговцев оказались хорошими бойцами; остальные не столько бились, сколько пятились от противника, отмахиваясь своим оружием. Графиня видела, как влюбленный юноша кинулся на врага со шпагой — это оружие, которое граф Айзендорг презрительно именовал вязальной спицей, в последнее время входило в моду среди дворян южных городов взамен тяжелых мечей. Но то, что хорошо для учтивой дуэли, мало годится для боя без правил; в следующий же миг острое лезвие тяжелой пиратской сабли легко переломило субтильный клинок и, не встречая больше сопротивления, разрубило наискось шею юноши. Несчастный жених упал, захлебываясь собственной кровью.

Капитан «Русалки», видя все это и понимая, что положение безнадежно, решился на отчаянный шаг. Криком увлекая за собой свою команду, он бросился на пиратов, рассчитывая пробиться к их предводителю. Отчаяние и ярость сделали свое дело: орудуя мечом с неожиданным для своей комплекции провороством, капитан зарубил одного за другим четырех разбойников, так что и подчиненные его, воспрянув духом, перешли в контратаку, не то чтобы отбросив, но остановив натиск пиратов. Капитан последних как раз перебрался через борт и с усмешкой остановился перед своим врагом. Когда два капитана скрестили клинки, внимание дерущихся с обеих сторон поневоле сосредоточилось на лидерах, так что прочие бои почти прервались, сменившись взаимными оборонительными стойками.

Поединок продолжался несколько секунд. Капитан «Русалки» обрушил на своего врага страшный удар, который, казалось, невозможно было парировать; но тому это удалось. Затем пират с видимым напряжением отвел левым ятаганом в сторону неприятельский меч и каким-то будничным жестом воткнул второй ятаган в толстый живот противника. Капитан каравеллы стоял, глядя выпученными глазами на свой живот; лицо его выражало крайнее изумление. Тому, кто не понимал бы смысла этой сцены, она могла показаться комической. Затем меч выпал из ослабевшей руки, и толстяк стал соскальзывать с окровавленного ятагана на палубу. Его лысая голова глухо ударилась о доски.

Этот звук словно послужил сигналом об окончании боя. Матросы и пассажиры «Русалки» стали бросать оружие, отдаваясь на сомнительную милость победителей. Двое торговцев еще дрались, но, увидев безнадежность сопротивления, сдались и они.

Однако каравелла не была еще окончательно в руках захватчиков. Отступившая к левому борту, Элина продолжала сражаться. С начала боя ее меч восемь раз входил в тела врагов; только на нынешней позиции перед ней лежало трое мертвых пиратов, и один раненый отползал в сторону. Трупы эти образовали как бы барьер, мешавший новым врагам приблизиться к ней; четверо пиратов делали издали выпады саблями и мечами, но не решались шагнуть ближе, через тела товарищей, еще недавно посчитавших этого юношу легкой добычей. Они понимали, что один боец, даже очень искусный, не может противостоять команде целого корабля; но понимали и то, что меч этого бойца может забрать еще не одну жизнь, и лезть на рожон, тем паче учитывая, что бой уже фактически выигран, никому из них не хотелось. Наконец один решился — и в следующий миг его рука с мечом валялась на палубе, а сам он кричал и размахивал фонтанирующей культей, орошая кровью окрестности. Больше желающих не находилось.

Элина, залитая чужой кровью с ног до головы, со сжатыми зубами и сверкающими яростью глазами, почти рычащая от ненависти и отчаяния, являла собой в этот момент зрелище немногим менее страшное, чем сам пиратский капитан. Переводя взгляд с одного врага на другого, она готова была биться до тех пор, пока хватит сил держать меч.

Но в этот момент резкий голос скомандовал пиратам расступиться. Они обернулись, затем послушались. Перед Элиной оказался бандит со взведенным арбалетом в руках, целивший ей прямо в грудь. Он был слишком далеко, чтобы достать его мечом, но слишком близко, чтобы успеть увернуться.

Графиня швырнула свой меч на палубу.

Однако прежде, чем протянувшиеся руки успели схватить ее, она подпрыгнула в воздух, крутанула заднее сальто через борт и мгновение спустя отвесно ушла в воду.

Граф Айзендорг говорил, что между очень плохим и безнадежным вариантом следует выбирать очень плохой; однако гордость заставила Элину сделать выбор в пользу безнадежного. До берега было больше сотни миль, а в воде такой температуры человек мог бы продержаться от силы минут сорок. Тем не менее, не загадывая, что будет дальше, ближайшие свои действия Элина просчитала вполне рационально. Она не стала сразу же выныривать и плыть от корабля на глазах у пиратов; напротив, нырнула поглубже, чтобы ее не было видно сверху, и, развернувшись, проплыла под днищем «Русалки», собираясь незаметно вынырнуть у ее правого борта, между каравеллой и галерой, где ее никто не стал бы ждать. Однако в тот момент, когда она уже собралась всплывать, графиня с ужасом почувствовала, что ее попрежнему тянет в глубину. Ее одежда весила слишком много — в особенности сапоги и куртка с зашитыми и лежащими в карманах монетами.

Несмотря на парализующий холод, боль в ушах от давления воды и сказывавшуюся уже нехватку воздуха, Элина переборола вспыхнувшую было панику и, работая ногами, чтобы все же направить себя вверх, в несколько движений выбралась из куртки. Высвободив руки, она яростными гребками устремилась к поверхности.

Ее грудная клетка пульсировала в агонии, пытаясь доставить легким отсутствующий воздух, в ушах уже начинало звенеть; должно быть, еще немного

— и рот непроизвольно разжался бы, алчно втягивая смертоносную воду; но в этот момент голова Элины с шумом вылетела на поверхность. С минуту она не могла думать ни о чем, кроме жадного, взахлеб, дыхания.

И все же нехватка воздуха подвела ее. Она вынырнула слишком шумно — ее услышали. Отдышавшись, Элина увидела глядевших на нее с бортов каравеллы и галеры пиратов; они переговаривались и показывали пальцами.

Теперь не оставалось ничего другого, как попытаться просто уплыть; о том, чтобы снова нырять под киль, Элине было страшно подумать, и она заработала руками и ногами вдоль борта в сторону кормы. Ей вспомнился пленный лусит, застреленный кочевником; каждую секунду она ждала арбалетной стрелы меж лопаток.

Но ей было уготовано нечто иное. Не успела она миновать корму галеры, как сверху на нее упала сеть.

Она попыталась было вновь нырнуть, уходя от ловушки, но было поздно. Ее руки запутались в ячеистых тенетах. Ее выволокли на поверхность и втащили на борт, для верности подцепив длинным багром за ремень. Освобождая от сети, ее повалили на палубу, заломили руки за спину и крепко связали запястья. Едва графиню отпустили, она поднялась на ноги, не желая лежать покорной жертвой у ног победителей.

Пираты, обступив самого необычного из своих пленников, обсуждали, что с ним делать. Они говорили между собой на юго-западном диалекте тарвилонского, том самом, на котором изъяснялся с Элиной несчастный жених, так что графиня хорошо понимала их. Одни хотели расправиться с юношей, нанесшим самый чувствительный ущерб их команде. Других останавливали практические соображения — зачем убивать того, за кого можно получить выкуп или плату от работорговца. Третьи прониклись уважением к мастерству и смелости юного бойца и готовы были принять его в свои ряды, если бы он изъявил такое желание. Однако прежде, чем они успели прийти к какому-либо решению, один из пиратов, окинув наметанным глазом прилипшую к телу рубашку Элины, понял, что фигура у пленника не совсем мужская. Своим открытием он немедленно поделился с остальными.

Настроение пиратов мигом переменилось. Лица расплылись в сальных улыбках; градом посыпались непристойные шуточки. Те, кто только что призывал к кровавой расправе, теперь говорили, что пленница, конечно, должна быть наказана, но по-другому; но и те, кто только что восхищался боевым искусством юноши, теперь обещали «показать этой сучке, для чего на самом деле предназначена женщина». Графиня затравленно озиралась. Множество похотливых взглядов жгло ее; множество рук тянулось к ней с самыми недвусмысленными намеренями. Спасения не было.

— Клянусь землей и небесами, каждый, кто прикоснется к графине Айзендорг, горько пожалеет об этом! — в отчаянии воскликнула девушка. Взрыв хохота был ей ответом. Одна из рук уже готова была схватить ее рубашку.

— Стойте! — раздался вдруг властный голос.

Пираты замерли, затем поспешно расступились, пропуская своего предводителя. «О, конечно, капитан, — послышались угодливые голоса, — такая добыча должна принадлежать вам! « Главарь разбойников остановился в двух шагах от нее, внимательно разглядывая девушку. Но взгляд его не был раздевающим, как у других; он будто пытался узнать ее. Элина, вновь взявшая себя в руки, смотрела в его жуткое лицо смело и презрительно, словно это он был ее пленником.

— Так ты говоришь, что ты — графиня Айзендорг? — спросил он.

— Могу повторить это еще раз, если ты плохо слышишь.

— Откуда ты родом?

— Из Тарвилона, — Элина подумала и решила, что лучше ничего не скрывать. — Точнее, я родилась в военном походе. Тарвилон — это родина моего отца. Он привез меня туда, когда мне было 8.

— Как зовут твоего отца?

— Эльберт, граф Айзендорг. Надеюсь, тебе что-то говорит это имя.

— О, да… Говорит. Ну-ка повернись.

— Зачем? — насторожилась Элина.

— Повернитесь, графиня, прошу вас, — усмехнулся пират.

Элина, пожав плечами, повиновалась. Холодная сталь коснулась ее кистей. В следующий момент ее руки были свободны. Графиня вновь обернулась к капитану, массируя запястья и еще не до конца веря в свою удачу.

— Надо понимать, что я свободна?

— Да. Ты сможешь сойти на берег в ближайшем порту.

Ропот пробежал по рядам пиратов, но тут же смолк под грозным взглядом капитана. «Если кто-то из вас вздумает докучать этой девушке, он отправится крутить шашни с акулами», — изрек предводитель разбойников.

— Это потому, что ты знаешь о моем отце? — Элину разбирало любопытство.

— Когда-то я знал его, и очень близко.

— Что может связывать такого, как ты, с графом Айзендоргом? — фыркнула Элина, к которой в полной мере вернулась ее уверенность в себе.

— Что может связывать? — переспросил пират тоном, от которого Элина сразу пожалела о своей надменности. — Я скажу вам, графиня. Железная цепь длиною в три фута и весом в шестнадцать фунтов — вот что нас связывало. Мы были прикованы за ногу друг к другу на галере «Принцесса Сэлия» военного флота его величества короля Варсалийского.

— Отец никогда не рассказывал об этом, — медленно произнесла Элина.

— Еще бы! Не думаю, что высокородному графу приятно вспоминать кандалы и бич надсмотрщика. Дело в том, графиня, что варсалийцы не делают разницы между военнопленными и преступниками. Тех и других отправляют на каторгу. Ваш отец командовал ротой солдат, а я командовал шайкой грабителей — а в итоге мы оба очутились на одной галере. И не скажу, чтобы мне это понравилось больше, чем ему — как, впрочем, и другим, кто был на «Сэлии». Одному из наших удалось пронести на борт пилку — представьте себе, он спрятал ее в собственной заднице, которая потом несколько дней кровоточила. И вот этой пилкой мы день за днем по очереди подпиливали свои кандалы, дожидаясь, пока все будут готовы, чтобы напасть на охранников и солдат. Но один из надсмотрщиков оказался слишком бдителен и заметил неладное. Нам пришлось начинать прямо тут же, хотя у многих цепи были еще не перепилены. И если бы не ваш отец — нам бы всем крышка. Он один дрался против целой кучи солдат, пока я сбивал цепи с тех, что еще не освободились. Были и другие освободившиеся, но их в первый момент было мало, и без вашего отца нас бы одолели. Ну а потом подоспела подмога от остальных, и мы победили. Граф был ранен, но легко. После того, как мы перебили солдат и надсмотрщиков, пересчитали свои раны и потери, мы стали думать — что делать дальше? Большинство решило, что грех бросать такое хорошее боевое судно и не заняться пиратством. Графу эта идея не нравилась, но так хотело большинство. Потом стали выбирать капитана; все помнили, что сделал для нас граф, к тому же знали, что он опытный офицер, хотя и не морской, и хотели выбрать его. Но граф сказал: «Я не вправе вам указывать; вы завоевали свободу, и если хотите использовать ее для занятий разбоем — это ваш выбор, и вам отвечать за последствия. Но я в этом участвовать не хочу. Я не буду вашим предводителем и прошу лишь об одном — позвольте мне сойти в ближайшем порту, а вместе со мной всем, кто тоже не захочет пиратствовать. « Конечно, мы сказали, что уважим его просьбу, хотя и жаль, что такой молодец не с нами. Снова стали выбирать капитана и выбрали меня.

Граф, однако, не чурался нас; он объявил, что не станет участвовать в бою, если мы нападем на какое-нибудь судно, но в обычном плавании вместе со всеми стоял вахту и садился на весла, когда его рана зажила. Вышло, однако, так, что не мы напали на судно, а оно напало на нас. Нас выследил варсалийский военный галеон, капитан которого хотел выяснить, что случилось с «Сэлией» и не верил, что та могла просто потонуть при полном отсутствии шторма. Среди нас тогда почти не было людей, сведущих в морском деле, и галеон легко перерезал нам путь. Бой был жарким, и шансы были не в нашу пользу, но под конец стало жарко в прямом смысле — нам удалось устроить на галеоне пожар и уйти. Судя по тому костру, который мы наблюдали на горизонте, им так и не удалось потушить его. Так вот, в том бою граф второй раз спас меня. Я был ранен, упал на палубу, и солдат уже заносил надо мной свой меч — когда граф, отбивавшийся еще от двоих, развернулся и снес ему голову.

Потом мы пришли в один из портов на востоке Срединного моря, где смотрят сквозь пальцы на пиратов с Запада, и там граф сошел на берег, а с ним еще пятеро или шестеро. Перед этим я сказал ему, что он дважды спасал мне жизнь, и я дважды в долгу перед ним. Он ответил: «Пустое! Забудь об этом. « Но я знаю, почему он так ответил! От своего собрата-дворянина он бы принял благодарность. Но бандитом вроде меня он побрезговал. Однако напрасно вы, графья, думаете, что честь имеется только у вас. И я решил, что рано или поздно выплачу ему свой долг. В тогдашней его бродячей жизни это было вполне возможно; однако потом он вернулся в Тарвилон, и судьба так и не свела нас снова. Я слышал, что он стал знаменит, о нем сложили песни; обо мне, впрочем, тоже поют кое-где в портовых кабаках. Так или иначе, у меня было мало шансов когда-нибудь оказать ему услугу; и я рад, что могу это сделать благодаря вам. Когда встретите своего отца — передадите ему привет от Таба Саберро.

— Хорошо, — кивнула Элина. — Однако пока вы выплатили лишь половину долга, — заметила она, тоже переходя на «вы».

— Я с детства знал, что знатный сеньор своего не упустит, — усмехнулся Саберро. — Что ж, назовите, что вы еще хотите. Все, что угодно, кроме сдачи властям.

Элина подумала, что могла бы назвать капитану любой порт, куда ее следует доставить — и тот, пожалуй, не стал бы отказываться от своих слов; однако представления о рыцарской чести требовали высказать иное желание.

— Я хочу, чтобы все пленники с «Русалки» были освобождены, — твердо сказала она.

Эта идея явно понравилась пиратам еще меньше, чем освобождение самой Элины. Саберро тоже нахмурился.

— Вы не знаете законов нашего братства, — произнес он. — Я капитан, и мне причитается бОльшая доля добычи, чем простому матросу; однако я могу распоряжаться лишь своей долей, а не чужой. Я освободил вас и мог бы освободить еще некоторых, но на всех у меня просто нет прав. Просите что-нибудь другое.

— Я вынуждена настаивать, — произнесла графиня изысканно-вежливым тоном. — Мне показалось, что вы пользуетесь авторитетом у своих людей.

Саберро хмыкнул и тряхнул головой, оценив этот выпад.

— Ладно, сделаю, что могу.

Он повернулся и зашагал к середине палубы, где уже выстроили пленных. Их было 19 — 10 пассажиров и 9 членов команды; пираты уже успели добить раненых с каравеллы, которые не могли стоять на ногах, а также двоих своих, чье положение сочли безнадежным. У всех пленников, не исключая ребенка, его мать и двух легкораненых, руки были связаны за спиной; лишь для торговца со сломанной рукой сделали исключение.

— Кто может уплатить 500 дихразов — шаг вперед, — велел им Саберро. Это была весьма значительная сумма; даже хороший, вышколенный раб на восточных базарах стоил дешевле. Однако деньги за раба можно было получить сразу, выкупа же приходилось ждать месяцами, и все это время заложников надо было кормить и стеречь.

Пятеро торговцев вышли из строя. Для них произошедшее было крупной неприятностью, но не трагедией; отправляясь в опасное путешествие, они заручились от своих хозяев-купцов страховой гарантией на подобный случай. Единственный их коллега, оставшийся на месте, предпочел этому более высокие комиссионные и теперь проклинал себя за жадность. Лицо стоявшего рядом неразговорчивого переселенца, напротив, выражало стоическое спокойствие; в жизни ему довелось испытать столько несчастий, что потерю свободы он воспринимал просто как еще одно звено в привычной цепи неудач. Но наибольшее отчаяние читалось на лицах мужа и жены; они понимали, что отныне не только они сами, но и их ребенок обречен на рабство, притом, скорее всего, всех троих продадут разным хозяевам. Мальчик, как ни странно, не плакал; он был слишком испуган и находился в состоянии, близком к ступору.

Из команды никто не двинулся с места; даже для помощника капитана сумма выкупа была слишком велика, не говоря уже о простых матросах.

— Отвести в трюм и запереть, — распорядился Саберро, указывая своим людям на готовых заплатить выкуп. — Остальных развяжите, они свободны. Я расплачусь с командой за них.

Торговцы, мгновение назад снисходительно сочувствовавшие будущим рабам, остановились как вкопанные, не веря своим ушам. Весь их жизненный опыт отвергал возможность ситуации, когда отсутствие денег лучше, чем их наличие. Однако пираты немилосердно подталкивали своих заложников вперед, так что размышлять о несправедливости судьбы тем предстояло уже в трюме.

Освобождаемые тоже боялись поверить своему счастью, думая, что это какая-то жестокая шутка пиратов.

— Благодарите эту девчонку и ее отца, — буркнул им Саберро. — Вы покинете корабль в первом же порту, а пока тоже сидите в трюме и не путайтесь под ногами у моих парней. Но прежде вы поможете нам перетащить груз с каравеллы.

— Почему бы не отпустить их обратно на «Русалку»? — негромко спросила Элина у предводителя пиратов. — Да и я бы могла не злоупотреблять вашим гостеприимством.

— В этих водах шныряют военные корабли, — ответил Саберро. — Нам не нужно, чтобы кто-то навел их на наш след. Да и куда бы вы уплыли с такой куцей командой и без шкипера?

Пока добычу пиратов переносили на галеру, капитан наконец обратил внимание, что Элина стоит на палубе в насквозь пропитанной холодной водой одежде. Он велел выдать ей сухой костюм, попутно выделив каюту (одному из его подручных пришлось перебраться жить к товарищу). Элина также выразила желание получить обратно свой меч, что, после некоторого колебания капитана, было исполнено.

Переодевшись, графиня вернулась на палубу. Матросский костюм был ей великоват, но с родным мечом на поясе она чувствовала себя вполне комфортно, несмотря даже на недружелюбные взгляды части пиратов. В нынешней команде Саберро сохранилось лишь несколько человек из числа каторжников, взбунтовавшихся некогда на «Принцессе Сэлии» и, таким образом, лично обязанных графу; большинство же услышало подробности этой истории впервые. Мнения разбойников разделились — одни сочли, что их капитан поступил с Элиной правильно, другие полагали, что Саберро не следовало играть в благородство, тем паче по отношению к дворянину, высокомерно им пренебрегшему. Но и эти последние не смели ослушаться своего предводителя.

Разграбление «Русалки» было закончено. На палубе ее остались одни лишь трупы — как защитников, так и нападавших. Абордажные крючья были отцеплены, трапы убраны — все, кроме двух. По ним несколько пиратов в последний раз перебрались на каравеллу. Они обошли побежденное судно от бака до юта, поджигая его в разных местах. Убедившись, что огонь уже не потухнет, они поспешно попрыгали обратно на галеру. Гребцы налегли на весла, и пиратский корабль стал быстро отходить от «Русалки», превращавшейся в гигантский погребальный костер.

Бывших пленников — впрочем, пока еще не совсем бывших — отправили в трюм, в соседний с заложниками отсек, и Саберро повернулся к Элине:

— Я бы и вам не советовал зря маячить на палубе.

— Как будет угодно капитану, — не без обиды пожала плечами графиня.

— Еще только один вопрос. Почему вы поверили, что я — это я? О графе Айзендорге сложены баллады, я могла бы знать о нем, и не будучи его дочерью.

Вопрос был опасным — что, если Саберро просто не подумал об этом? Однако Элина уже чувствовала, что этот человек — не такой дурак, а значит, ответ у него есть.

— Я видел, как вы деретесь, — ухмыльнулся пират.

Галера рыскала по морю, отклоняясь то к северу, то к югу, но в целом постепенно двигалась в восточном направлении. Элина без всякого удовольствия

— да что скрывать, со страхом — думала о перспективе встречи еще с каким-нибудь судном. Она вняла предостережению капитана и старалась не выходить лишний раз из каюты, а дверь всегда держала на запоре. Хотя не все здесь были настроены к ней враждебно, на этом судне у нее не было друзей. Даже и сам Таб Саберро отнюдь не походил на классический образ «благородного разбойника» из легенд. Это был грабитель, убийца, работорговец и насильник

— не всякой ведь женщине, попавшей к нему в руки, посчастливилось оказаться в родстве с человеком, оказавшим ему услугу. Он ступил на преступный путь еще мальчишкой и ни разу в том не раскаялся. Тем не менее, у этого человека были свои понятия о чести, которым он неукоснительно следовал. Иногда он любил порисоваться, демонстрируя свое благородство. Так, он искренне полагал, что оказывает великое благодеяние захваченным на «Русалке», не продавая их в рабство и компенсируя команде недополученную прибыль за счет собственных средств. Те обстоятельства, что он потопил их корабль, присвоил все их имущество и теперь собирается высадить их без гроша в кармане в чужой стране, как-то не принимались им в расчет.

Элина испытывала к предводителю пиратов определенный интерес, какой испытывают к большому и опасному зверю; она, пожалуй, была бы непрочь послушать историю его жизни, но после первого своего рассказа тогда, на палубе, Саберро больше не проявлял склонности к автобиографическим повествованиям. При редких встречах они лишь перебрасывались несколькими словами.

Однажды Элина, совсем обессилев от духоты тесной каюты, выбралась подышать на палубу. Капитан стоял на носу, вглядываясь в горизонт прямо по курсу. Графиня вспомнила, что во время боя так и не разобрала название галеры; теперь она прошла на нос и осторожно перегнулась через борт, чтобы взглянуть на него. Предположение подтвердилось — название было записано явно не западной азбукой.

— Что вы там увидели? — спросил Саберро, не оборачиваясь.

— Разве это не «Принцесса Сэлия»?

— Нет, это восточная галера «Иль-бадияр». Мы зовем ее «Акулой», но в восточных портах удобнее иметь восточное название. «Сэлия» затонула во время шторма 13 лет назад. Недолго она нам прослужила, меньше года. Как сказал бы какой-нибудь поэт, «Принцесса» не захотела быть добычей пиратов и предпочла смерть, — усмехнулся капитан.

— Выходит, та история с моим отцом произошла 14 лет назад? Тут что-то не сходится. Мне тогда было уже два года.

— Ну и что? По-вашему, граф ходил в бой с младенцем под мышкой? Наверняка, отправляясь в экспедицию, закончившуюся для него пленом, он оставил дочку кому-то на попечение.

— Должно быть, так и было. Я ничего об этом не помню. Просто за то время, что я помню, мы с ним никогда надолго не расставались. Можно сказать, что сейчас — это в первый раз.

— А теперь вы решили поискать приключений на свою задницу?

Элина вспыхнула, но вспомнила, с кем имеет дело.

— Мой друг нуждается в помощи, — сказала она с достоинством.

— И ради этого вы отправляетесь на край света в гордом одиночестве? Всегда знал, что аристократы не в ладах с головой.

Графиня проглотила и это оскорбление.

— Вы уже решили, где меня высадите? — холодно осведомилась она.

— Да. Через два дня мы должны прийти в Харбад.

— Хорошо, — Элина кивнула и вернулась в свою каюту. Ее обрадовало известие, что путешествие в обществе пиратов вскоре закончится. Возникала, однако, одна проблема деликатного свойства. Хотя ей вернули скудные пожитки, найденные в ее каюте на «Русалке», основное богатство Элины покоилось на морском дне, зашитое в подкладку ее куртки. И теперь ей предстояло либо ступить на чужой берег без денег, либо… просить о подачке у пиратского капитана. Поначалу графиня решительно отвергла саму возможность второго пути. Унизительно было обращаться с подобной просьбой; еще унизительней было бы нарваться на отказ. Но если бы Саберро согласился, вышло бы еще хуже: она, графиня Айзендорг, присвоила бы себе краденые деньги, став, таким образом, соучастницей разбойников! Однако, обдумав альтернативу, Элина решила взглянуть на ситуацию с другой стороны. Деньги все равно уже украдены и ни при каких условиях не будут возвращены законным владельцам; так что плохого в том, что некоторая их часть послужит благому делу? К тому же это благодаря ей пассажиры «Русалки» избавлены от рабства; разве это не стоит того, чтобы небольшая часть их имущества досталась освободительнице? «Не иначе, общение с Эйрихом на меня повлияло», — подумала Элина, оценив свои прагматические выкладки. «Интересно, что с ним теперь? И с Йолленгелом? Увидимся ли мы еще когда-нибудь? « Логика подсказывала, что это весьма маловероятно.

На другой день на северо-востоке показалась земля. Галера подходила к южной оконечности Агабейского полуострова. Пираты повеселели, предвидя скорый кутеж на берегу. Элина, наконец, решилась объяснить Саберро свои стесненные финансовые обстоятельства.

— Вы, кажется, путаете пиратский корабль с городским советом по благотворительности, — усмехнулся капитан.

— Нет, всего лишь полагаю, что и пиратам может быть не чуждо благородство, — голос Элины прозвучал искренне, но в душе она испытывала отвращение как к Саберро, так и к себе самой.

— Я и так уже пошел на немалые расходы из-за вас. Однако же я вспоминаю, что ваш отец, сойдя на берег с «Сэлии», не взял своей доли. Правда, делить было особенно нечего: галеон мы лишь подожгли, но не захватили, а сама «Сэлия» была военным кораблем и не несла лишних грузов. Личные вещи и деньги ее капитана и офицеров — вот все наши тогдашние трофеи. Доля графа, как рядового члена команды, не достигала и десятка дихразов. Но если считать, что он был нашим капитаном — пусть лишь в течение минуты — тогда его доля поднимается до пятидесяти трех дихразов. Я помню, что именно столько получил я. Эти деньги я вам и отдам.

— Вы очень великодушны, капитан, — насмешливо поклонилась Элина.

— К вашим услугам, графиня, — в тон ей ответил Саберро.

На следующий день галера вошла в порт. Элина рассчитывала лично проследить, как освобожденные пленники покинут корабль, но у предводителя пиратов были иные планы.

— Хоть в этих портах и не склонны цепляться к людям нашего ремесла, ибо здесь мы продаем свою добычу, однако формальную благопристойность следует соблюдать, — пояснил он. — Если эти люди станут досаждать местным властям рассказами о том, что «Иль-бадияр» — пиратский корабль, тем придется начать расследование. То бишь нам придется заплатить им больше, чем обычно. Поэтому, пока мы стоим в порту, ваши протеже останутся на борту. Их отпустят перед самым отплытием.

— Это точно? — подозрительно нахмурилась Элина.

— Вы, кажется, уже могли убедиться, что я держу свое слово. И, в свою очередь, готов поверить вашему, поэтому вы сможете сойти на берег сразу же.

— Хорошо, я обещаю не говорить никому в городе, что из себя представляет ваш корабль.

— Вы можете рассказывать, что ваше судно потонуло во время шторма, а мы подобрали вас в открытом море. Тем не менее, ваши приятели с «Русалки» могут дать другие показания, а потому не советую встречаться с ними на берегу.

— Я учту это. А вы, стало быть, не боитесь, что их показания помешают вам когда-нибудь в будущем? — Элина не могла избавиться от привычки задавать опасные вопросы.

— Когда мы придем в Харбад в следующий раз, история будет благополучно замята.

Меж тем последние пираты, сходившие на берег в этой смене, уже спустились по сходням; Саберро проводил их взглядом и добавил:

— И с моими парнями вам на берегу тоже лучше не встречаться. Вы здесь не всем понравились.

— Это взаимно, — усмехнулась Элина. — Ну что, я могу идти?

— Идите, графиня. И постарайтесь не попадаться мне больше. Наша следующая встреча может оказаться не столь безоблачной.

— Верно, — кивнула Элина. — Ибо мой долг верноподданного тарвилонской короны — способствовать аресту и казни таких, как вы.

— Мне нравится ваша дерзость, — хмыкнул Саберро. — Ну а если я гарантирую вам безопасность на будущее, вы пообещаете сделать то, что от вас зависит, чтобы избавить мою шею от петли? — его губы усмехались, но он и в самом деле готов был заключить такое соглашение — жизнь морского пирата полна превратностей, и неизвестно, кто чьим пленником окажется в следующий раз.

Элина на мгновение задумалась, но тут же покачала головой.

— Нет, Саберро. Вы приносите несчастья сотням людей, и я не могу покупать собственную безопасность за их счет.

— Ну что ж. В таком случае прощайте, графиня, и надеюсь, что наши пути больше не пересекутся.

— Аналогично, — Элина повернулась и легко сбежала по сходням.

Впервые она оказалась в действительно восточном городе. Если космополитичный Эль-Хасар представлял собой смешение стилей, эпох, народов и культур, то Харбад, второй по величине город Агабейского Эмирата, даже во времена магов был классическим воплощением Среднего Востока, успешно противостоя как западному, так и юго-восточному культурному влиянию, несмотря на то, что находился в ключевой точке морского пути, соединявшего противоположные области материка. В этом месте Великий и Южный континенты ближе всего подходили друг к другу; их разделял пролив шириной всего в двадцать миль, соединявший море и океан, поэтому Харбад еще называли Восточными Воротами Срединного моря. Естественно, после падения чародейских империй такое географическое положение оказалось весьма выгодным не только в торговом, но и в военно-стратегическом плане; город превратился в одну из главных баз агабейского военного флота (что, впрочем, не мешало пиратам со всего Срединного моря практически в открытую сбывать здесь свою добычу). Харбад неоднократно подвергался нападению соседних стран, желавших захватить контроль над Восточными Воротами, но всякий раз атака бывала отбита. Тем не менее, потери и разрушения были велики, и в конце концов эмират пошел на компромисс, введя значительно более мягкие условия прохода через пролив и стоянки в харбадском порту для иностранных судов. Несколько раз эмиры агабейские пытались использовать Харбад в качестве базы для колонизации Южного континента, однако неукротимая свирепость тамошних дикарей, не желавших мириться с пришельцами, всякий раз служила к тому препятствием; колониальная война с нападающими из непроходимых джунглей аборигенами затягивалась на годы и годы, пока очередной эмир — как правило, наследник того, что начал колонизацию — не прекращал это явно убыточное предприятие. Наконец, деду нынешнего эмира удалось преуспеть — он бросил через пролив столь мощные силы, что дикари вынуждены были отступить вглубь континента. Под командованием наместника-воеводы Махмадана была изменена сама природа этих диких и неприветливых мест; джунгли выжигались и вырубались, болота осушались. И вот, когда вековая мечта агабейских правителей о южной колонии

— «южной створке Восточных ворот», по выражению одного из дипломатов — казалось, осуществилась, Махмадан вдруг провозгласил себя эмиром, а колонию

— независимым государством. Последовала новая война; немногочисленный флот Махмадана был быстро разгромлен, однако на суше крепости, выстроенные против дикарей, сослужили неплохую службу и против солдат метрополии. Тем не менее, перспективы сепаратистов, фактически отрезанных от цивилизации, зажатых между джунглями с юга и агабейской армией с севера, выглядели достаточно мрачно, и их капитуляция стала бы, по всей видимости, лишь делом времени — если бы не поддерджка, которую оказали им другие страны, давние соперники Агабейского эмирата. Начались переговоры; метрополия согласна была признать формальную независимость колонии, но фактические условия сводили эту формальность на нет. Махмадан был против и выступал за продолжение войны; в результате среди его ближайших соратников созрел заговор — вероятно, не без помощи агабейских агентов — и бывший наместник был убит, а голова его передана агабейскому воеводе для отсылки эмиру. После этого был подписан мир, по которому бывшей колонии запрещалось иметь флот и крупные порты на побережье; кроме того, она должна была выплачивать метрополии ежегодную дань. Вполне вероятно, что если бы заговорщики не поспешили с предательством, то им удалось бы выторговать и более выгодные условия… С тех пор такая ситуация сохранялась; основная торговля и морское сообщение по-прежнему шли через Харбад, а у бывшей колонии едва хватало сил лишь на отражение набегов дикарей. Эмиры агабейские, напуганные угрозой сепаратизма, предпочли иметь на юге слабых данников, чем сильный собственный форпост.

Пробившись через сутолоку порта, Элина оказалась в одном из кварталов города. Здесь не было роскошных дворцов с большими розовыми и синими куполами, изразцовыми стенами, изящными резными балюстрадами и необычайно высокими, устремленными в небо башнями, похожими на гигантские свечи; подобное великолепие сосредоточено было в центральной части Харбада. Однако не был это и район трущоб, с немощеными узкими улочками и громоздящимися друг на друга кособокими мазанками, где вечно висит в воздухе пыль, духота и вонь нечистот. В примыкавшем к порту районе, по которому шла Элина, располагались в основном лавки и жилища торговцев (впрочем, наиболее богатые купцы жили в другом квартале, подальше от портовой толчеи; их роскошные дома утопали в зелени садов, как и особняки знати). Здания торгового квартала нельзя было назвать роскошными, однако их создатели явно уделяли больше внимания декоративным элементам, чем прагматичные строители Запада. Если на Западе основными элементами архитектуры были прямая и плоскость (и даже зодчие древней Эхассы использовали тот же базис, хоть и разнообразили его колоннами и статуями), то здесь — свод, арка, купол. Нередко встречались тонкие резные колонны, многоугольные окна, мозаика на стенах. Элина уже видела этот стиль в новых кварталах Эль-Хасара; здесь он проявлялся еще более ярко.

На улицах было немало народу, в основном, конечно, из незнатных сословий; но так же, как и архитектура, одежда агабейцев производила впечатление большей пышности и меньшей функциональности по сравнению со строгими повседневными костюмами жителей Запада. Чалмы, теплые халаты (даже и в этих южных широтах все же стояла зима, хотя, конечно, она больше напоминала прохладный летний день в Тарвилоне), широкие кушаки, шаровары, остроносые туфли… Большинство двигалось пешком, хотя пару раз навстречу Элине неспешно протрусили агабейцы на ишаках, а на перекрестке улицу важным шагом пересек одногорбый верблюд, неся на спине грузного не по летам молодого человека. Затем сзади послышался быстрый цокот копыт, и Элина обернулась. По улице скакал воин — об этом свидетельствовали кривая сабля и круглый щит; в глаза бросались его длинный черный плащ и алый тюрбан. Тонконогий белый конь с изящной маленькой головой на длинной шее не походил ни на западных, ни на степных и тургунайских сородичей. Сабля покоилась в ножнах, но рука агабейского солдата сжимала иное оружие — ременную плеть, которой он, не церемонясь, стегал прохожих, не поспешивших освободить дорогу его коню. Элина, возмущенная подобной манерой, хотела было демонстративно остаться у него на пути, положив руку на рукоять меча — она не сомневалась в быстроте своей реакции — однако вспомнила, что говорили и ее отец, и Эйрих относительно храбрости и безрассудства, и нехотя шагнула в сторону.

Но вовсе не это произвело самое сильное впечатление на графиню. Среди пестрой уличной толпы двигались невысокие фигуры, с головы до пят облаченные в коричневые или серые балахоны, полностью скрывавшие лицо и тело. В первый момент Элина почувствовала страх и брезгливость одновременно: несколько раз в жизни ей приходилось видеть подобные балахоны на Западе, их носили прокаженные. Но затем графиня поняла, что в нормальном городе не может быть такого количества прокаженных, тем паче что ни у кого из них не было обязательного колокольчика, коим прокаженный предупреждает о своем приближении. В следующий миг она осознала, что видит в толпе бородатые лица мужчин и безбородые — юношей, но ни одного женского, и ужасная истина открылась ей. Выходит, эти несчастные создания, обреченные носить одежду прокаженных, причем, наверное, не только зимой, но и летом, в жару — это и есть… Элина вспомнила, что Эйрих говорил о странах Востока, где женщины не имеют права открывать лица, но она не ожидала, что это выглядит — так. Ей представлялось что-то вроде изящной западной вуали… Кажется, даже рабыни-степнячки имели больше свободы, чем агабейки. Элина в очередной раз возблагодарила судьбу за неведомые ей, но несомненно благоприятные обстоятельства собственного рождения.

Графиня двигалась по улице уверенным деловым шагом, так что со стороны не возникало сомнений, что она знает, куда идет — хотя на самом деле она не имела об этом ни малейшего понятия. Она находилась в чужой стране, языка и обычаев которой не знала, и при себе у нее была, как она догадывалась, не такая уж большая сумма денег (впрочем, местные цены тоже были ей неизвестны). Дипломатических отношений с Западом и соответственно западных посольств здесь не было, это Элина знала точно. Она обдумывала эту ситуацию еще на пиратском корабле и пришла к выводу, что наибольшие шансы отыскать людей, знающих западные языки — либо в порту, либо в книжных лавках; несомненно, были переводчики и у городских чиновников, но связываться с официальными харбадскими структурами ей не хотелось. Порт пока что отпадал

— слишком велика вероятность нарваться еще на каких-нибудь пиратов. Оставались книжные лавки, но их еще надо найти. Смешно надеяться, что у такого заведения будет вывеска, понятная неграмотным — вроде башмака у сапожника или кренделя у булочника.

Случай, однако, распрорядился иначе. Элина, рассматривая прохожих, замечала, что и на нее периодически кидают любопытные взгляды — гости с Запада были здесь не то чтобы совсем диковиной, но все же явлением довольно редким (исключая разве что матросов, но Элина, несмотря даже на матросскую куртку, с ее мечом и высокими сапогами не походила на представителя этой профессии). Однако человека, следившего за ней из подворотни, графиня не замечала до тех пор, пока он сам, выйдя из своего укрытия, не устремился к ней.

— Какая радость встретить в этой дикой стране своего соотечественника!

— воскликнул он на одном из диалектов тарвилонского. Элина обернулась. Говоривший, невысокий и смуглолицый, был одет в соответствии с местной модой и походил скорее на аборигена; однако, вглядевшись в черты его лица, украшенного жгучими черными усиками, можно было понять, что он относится к западной расе, хотя, видимо, и к южной ее ветви.

— Вы тарвилонец? — живо откликнулась Элина, хотя и по акценту, и по внешнему облику этот человек не походил на тарвилонца.

— Увы, нет, — развел руками ее новый собеседник. — Я уроженец Гриндазийского княжества, что к востоку от Варсалии. Мое имя — Джато Гварели. Но я взял на себя смелость предположить, что вы говорите по-тарвилонски, ибо вы похожи на выходца из центральных королевств, а там многие знают этот язык. Надеюсь, вы не сочтете за дерзость мое обращение, ибо в этой глуши все мы, представители цивилизованного Запада, можем считать себя соотечественниками…

Элина хотела возразить, что эпитеты «глушь» и «дикая страна» мало подходят могущественной восточной державе, в строительстве городов и кораблей как минимум не уступающей самым развитым из королевств Запада — но вспомнила несчастных в глухих балахонах и солдата, хлеставшего плетью людей на улице, и промолчала.

— Простите мое любопытство, что привело вас в эти края? — тараторил меж тем Гварели. — Мой интерес не праздный, ибо, возможно, я мог бы быть вам полезен…

Не сказать, чтобы этот человек с его угодливой и суетливой речью понравился Элине, но ее положение не располагало к привиредливости.

— Я здесь проездом и направляюсь дальше на восток, — сказала она. — Вы можете посоветовать мне недорогую гостиницу?

— О, конечно, конечно! Все, что нужно проезжающему. Идите за мной, здесь совсем близко.

«Уж не заманит ли меня этот тип к грабителям? « — подумала Элина. Гварели, как видно, уловил ее колебания и поспешил пояснить:

— Хейнс Фандертольд, известный в Харбаде купец, будет рад оказать помощь соотечественнику, тем паче такому благородному господину, как вы — вы ведь принадлежите к дворянскому сословию, я сразу это понял…

Вполне возможно, что Гварели ничего не понял, а просто хотел польстить, но Элина почувствовала, что ей все равно приятно.

Лавка Фандертольда действительно оказалась неподалеку. Элина прошла за своим провожатым по выложенной разноцветными камнями дорожке между двух журчавших перед дверью фонтанчиков и, миновав приказчика-агабейца, который устремился было к ним, но по знаку Гварели отступил назад, поднялась на второй этаж. Они оказались в круглой комнате с куполообразным потолком, откуда сквозь цветные стекла падал солнечный свет. Стены были убраны роскошными коврами, украшенными причудливым восточным орнаментом; пол был выложен шестигранными плитками голубого и золотого цветов. В центре располагался маленький круглый бассейн, в голубой воде которого плавали рыбки. Половину комнаты охватывал низкий подковообразный диван, на котором лежали алые подушки. В комнате было две двери; через одну они вошли, в другой, раздвинув скрывавшие ее циновки, исчез Гварели, попросив Элину немного подождать.

Элина рассматривала роскошное убранство с восхищением, однако и не без осуждения; несмотря на свой аристократический титул, она была приучена к бережливости — как, впрочем, и западные купцы, не позволявшие себе излишних трат на внешнее великолепие. Но Фандертольд, как видно, слишком долго прожил на востоке.

Наконец циновки вновь раздвинулись, и вошел хозяин дома. Фандертольду было лет шестьдесят; движения его были неспешными, фигура — довольно обрюзгшей, отвислые щеки и отечные мешки под глазами дополняли картину. Одет он был по-западному, но черты его лица сложились в маску типично восточного гостеприимства.

— Сердечно рад встрече, не имею чести знать вашего имени, сударь, — сказал купец.

Элина на мгновение задумалась. Не выбрать ли себе очередное имя? Ведь на пиратском корабле ее инкогнито было раскрыто, и, как только бывшие пленники с «Русалки» окажутся на свободе, слух о том, что из себя представляет «Эрвард Эльбертин», может распространиться. С другой стороны, Эйрих посоветовал ей выбрать такое имя, под которым ее могли бы отыскать друзья, и теперь ей не приходило в голову никакой подходящей замены; да и отец говорил ей, что если уж приходится лгать, то надо, по крайней мере, твердо придерживаться одного варианта лжи. К тому же способны ли чужаки, даже не знающие местного языка и не имеющие здесь никаких связей, пустить скольнибудь жизнеспособный слух? Вряд ли; тем паче что в этих краях имя графа Айзендорга мало кому что может сказать. Притом Элина не собиралась задерживаться в Харбаде (хотя пока еще не представляла, хватит ли ей денег на дальнейшую дорогу и как их можно добыть). Всех этих соображений было достаточно, чтобы не задумываться об имени раньше, когда Элина полагала, что ей придется иметь дело только с аборигенами; для них, должно быть, что Эрвард Эльбертин, что Артен Вангейский — все едино; однако встреча с западным купцом заставила ее по-новому взглянуть на проблему. Но времени на раздумье больше не было; Элина ругнула себя за то, что не озаботилась этим вопросом, пока шла сюда, и сказала:

— Эрвард Эльбертин.

— Из Тарвилона?

— Почему вы так думаете?

— Я жил там лет двадцать назад и помню тамошнее произношение. Это характерное «р»… Вы прибыли сюда в одиночестве?

— Почему вас это интересует? — Элина вновь ощутила подозрения.

— Просто хотел выразить восхищение вашей смелостью. Будучи, да позволено мне будет это заметить, в столь юном возрасте, вы отправились в такое далекое и опасное путешествие… вы воистину недаром носите имя легендарного героя. Однако что же мы стоим? Прошу вас, — он указал на диван.

На низком диване с непривычки было неудобно — колени торчали вверх, меч в ножнах уперся в пол. Элина попыталась скопировать непринужденную позу купца, раскинувшегося на подушках неподалеку.

— Я полагаю, будет лучше, если от обсуждения моего возраста мы перейдем к делу, — холодно сказала Элина. — Я собираюсь как можно скорее продолжить свое путешествие на восток. Мне нужна комната, чтобы переночевать, кое-какие припасы в дорогу, помощь человека, знающего местный язык и, возможно, полезные советы.

— Все это вы получите здесь! — расцвел в улыбке Фандертольд. — С тех пор, как я осел тут, столь редко выпадает удовольствие помочь соотечественнику… пусть даже моя родина и не Тарвилон, но здесь все мы, белые люди… вы сейчас же получите комнату по высшему разряду, всего за тридцать дихразов…

— Сколько?!

— О, я, кажется, сказал «тридцать». Простите, я по привычке назвал стандартную цену. Конечно же, с вас я возьму только двадцать пять.

— Боюсь, что и это слишком дорого, — помрачнела Элина.

— Ну, конечно, у меня есть для вас комната попроще, — улыбка Фандертольда стала несколько уже. — Скажем, за 17. Что скажете? Ну, только из уважения к вам — 15.

— Послушайте, мне нужно просто место, где переночевать. И я непривередлив.

— Я бы ни за что не осмелился предложить вам комнату хуже чем за десятку… — купец сделал паузу, глядя выжидательно, — … но если вы так настаиваете, то у меня есть и за пять. Хотя это оскорбительно для нас обоих. В этой комнате останавливаются погонщики ослов.

— По крайней мере не сами ослы, этого уже довольно, — ответила Элина, поняв, что ниже цену уже не сбить. — Теперь насчет дальнейшего путешествия. У меня нет желания продолжать путь морем, как здесь с сухопутными дорогами?

— Довольно приличные, хотя и не вполне безопасные для одинокого путника. На вашем месте я бы нашел себе компанию.

— Вероятно, я так и сделаю. Сколько стоит лошадь?

— Хорошая или такая же, как комната?

— Получше, чем комната, — ответила Элина. Отец учил ее: «Никогда не экономь на качестве оружия и коня — от того и другого зависит твоя жизнь. «

— 90 дихразов, и это практически мне в убыток.

— Ээ… а за 40 ничего нельзя достать?

— Можно, — радушие Фандертольда стремительно таяло, — если вы желаете ездить на ишаке.

— Хорошо, отложим это пока, — пробормотала Элина. — Как насчет переводчика? Возможно, он понадобится мне на несколько дней.

— В Харбаде найдется немного людей, знающих западные языки, так что подобное стоит дорого. Но вам повезло. Вы можете воспользоваться услугами Гварели, и это будет стоить вам не больше… ээ… дихраза в день.

— Гварели — ваш слуга? — уточнила Элина, хоть и обрадованная, но и удивленная этой внезапной дешевизной.

— Не совсем, — улыбнулся купец. — Но он кое-чем мне обязан и, конечно, не откажется выполнить мою просьбу.

— Можно узнать, чем именно? — поинтересовалась графиня, полагая, что маленький гриндазиец, скорее всего, залез в долги и теперь вынужден отрабатывать.

— Я выкупил его из рабства, — просто ответил Фандертольд. — Вернуться домой ему было не на что, да не очень-то и хотелось, вот он и остался здесь. Берется за всякую мелкую подработку, оказывает услуги мне и другим торговцам, так и живет.

— Ясно, — протянула Элина, подумав, что была несправедлива к несчастному гриндазийцу. — Сейчас я хотел бы пообедать, а потом прогуляться по городу в сопровождении Гварели. Это реально?

— Конечно. Обед будет стоить вам еще 4 дихраза. И боюсь, что вынужден попросить вас уплатить вперед.

— Я полагал, что обед входит в стоимость комнаты, — Элине не удалось скрыть разочарования.

— Знаете, сударь, — тон купца утратил остатки восточного гостеприимства и сделался холодным, как снега Столенхейма, — вам не следовало пускаться в столь далекое путешествие без денег.

— Мои деньги лежат на дне моря вместе с моим кораблем, — резким тоном ответила Элина.

— Ах вот что… Простите. В таком случае, как вы добрались сюда?

— Меня подобрал проходивший мимо корабль.

— Вам очень повезло, — заметил Фандертольд. «… что вы сидите сейчас здесь, а не стоите на помосте невольничьего рынка», — закончил он мысленно.

— Могу я узнать название этого достойного судна?

Элина вновь заколебалась. Она не давала капитану пиратов слова не упоминать название корабля; более того, тот прямо предложил ей — «говорите, что мы спасли вас». С другой стороны, купец, по природе своей профессии, наверняка располагал информацией о приходящих в порт кораблях и, поскольку пираты неоднократно сбывали здесь добычу, мог прекрасно знать об истинной сущности галеры. В то же время, назови Элина вымышленное судно, Фандертольд, в силу все той же информированности, сразу отнесся бы к ней с подозрением. «Будь что будет, — решила Элина, — если он заподозрит меня в связях с пиратами, я расскажу ему почти все, как было — не упоминая только мой пол. Если он и так знает про галеру, слова я при этом не нарушу. «

— «Иль-бадияр», — сказала она.

Реакция Фандертольда была неожиданной. Его лицо снова широко расплылось в восточной улыбке.

— Что ж вы сразу не сказали! — воскликнул он. — Все намеками да намеками. Я подумал, что у вас и впрямь нет денег. Разумеется, я не возьму с вас платы за постой. Друг капитана Саберро — мой друг.

Элина сидела, ошарашенная. Как?! Этот человек, практически ее соотечественник, представитель западной цивилизации — не восточный варвар, не беглый каторжник, а респектабельный и процветающий негоциант — деловой партнер одного из самых свирепых пиратов Срединного моря?! Благородная натура Элины попыталась уцепиться за мысль, что Фандертольд может не знать об истинном происхождении продаваемого капитаном галеры товара, но логика тут же отвергла эту идею. Товар… скупает ли Фандертольд только награбленные вещи, или — неужели? — он причастен и к торговле людьми? Со времени посещения базара степняков и разъяснений, данных по этому поводу Эйрихом, Элина знала, что, помимо пиратов, существуют и, так сказать, легальные белые работорговцы, но эти люди представлялись ей какими-то абсолютными злодеями, их образ не вязался с этим сидящим на диване улыбающимся стариком, который, возможно, скуповат, но никак не выглядит чудовищем…

«Нет, наверное, нет, — решила Элина. — Он, конечно, знает, чем занимается Саберро, и слишком жаден, чтобы отказаться иметь с ним дела, но до торговли себе подобными он не опустился. Ведь он выкупил Гварели… наверное, выкупал и других, чтобы успокоить свою совесть… «

— Капитан будет гостить у вас? — спросила она.

— Нет, капитан редко покидает корабль, во всяком случае, здесь в Харбаде. Если у него ко мне дело, он пришлет своего человека, — купец выжидательно уставился на Элину, словно ожидая признания «я и есть этот человек». Впрочем, не получив в ответ условного знака, Фандертольд не удивился — он и не думал, что Саберро пришлет для разговора о делах юношу, у которого еще даже не сломался голос.

Графиня меж тем пыталась в очередной раз отыскать выход из все более усложнявшейся ситуации. Пожалуй, момент для признания «вообще-то я вовсе не друг капитана Саберро» был упущен. Купец не ожидал, что человек, свободно покинувший пиратский корабль, может не быть пиратом или их союзником — и в результате Элина оказалась в категории людей, которые слишком много знают. Правда, власти Харбада смотрели на пиратов сквозь пальцы, так что у Фандертольда, вероятно, не было серьезных оснований для волнений — но кто знает, как там оно на самом деле. К тому же — Элине стыдно было в этом себе признаться, но возможность в качестве «друга Саберро» избежать расходов весьма ее порадовала. Наверное, самым безопасным было покинуть дом купца незамедлительно и больше сюда не возвращаться; графиня, однако, решила прежде при помощи Гварели провести кой-какую разведку в городе. В любом случае, она не планировала пользоваться гостеприимством партнера Саберро дольше одного дня.

Комната, куда проводил ее лично сам купец, явно предназначалась не для погонщиков ослов, да и обед был подан весьма недурной. Как видно, бизнес, который Фандертольд делал с пиратами, приносил очень неплохие доходы, раз скупой купец так расщедрился. Затем в дверь робко постучал Гварели и сообщил, что он весь к услугам благородного господина Эльбертина; Элина прихватила с собой тощую котомку со своими пожитками на тот случай, если решит не возвращаться, и отправилась исследовать город.

В первую очередь ее интересовали не красоты архитектуры, а лавки и рыночные площади; она была не так проста, чтобы безоговорочно поверить высоким ценам, которые называл ей Фандертольд. Но увы! цены на рынках оказались еще выше — как видно, купец и впрямь делал скидки соотечественникам.

— Гварели, вы можете дать мне совет? — решилась наконец Элина (она по-прежнему следовала рыцарской манере говорить «вы» даже людям много ниже по положению). — Только пусть это останется между нами.

— Как вам будет угодно, сударь, если скромный Джато Гварели может быть чем-то полезен…

— Вот вам дихраз, чтобы было приятнее хранить молчание. Я бы мог дать и больше, но в том-то и проблема, что у меня их не слишком много. Но Фандертольду об этом знать не следует.

— Благодарю, сударь, я буду нем, как камень, — ответил гриндазиец, пряча монету куда-то вглубь своей просторной туземной одежды.

— Так вот — скажите мне, где и как в городе можно заработать немного денег?

— Боюсь, сударь, что здесь трудно найти работу для благородного господина вроде вас. Не станете же вы разгружать корабли в порту или убираться в чайхане.

— Да уж, я бы предпочел ненадолго продать свой меч.

Гварели окинул взглядом спрятанное в ножны оружие Элины.

— Вряд ли вам много дадут за него, — покачал он головой, — здесь не привыкли к прямым западным мечам. И потом, что значит — продать ненадолго?

Элина рассмеялась его непонятливости.

— Я не собираюсь расставаться со своим оружием! «Продать свой меч» — это значит наняться в охранники, телохранители или что-то в этом роде. Все предрассудки относительно моего возраста я могу развеять за пару минут…

— Увы, сударь, на это мало шансов. Ни один состоятельный харбадец в здравом уме не наймет себе в охрану незнакомца — а вдруг тот уже подкуплен врагами?

— Ну и нравы у вас тут, — пробормотала Элина.

Они как раз выходили с большой рыночной площади. Внезапно слева донесся крик и громкие причитания. Элина повернула голову и увидела небольшую толпу, человек полтораста-двести, окруживших, по всей видимости, невысокий помост

— над толпой возвышались голова и плечи человека, там стоявшего. Элина начала уже было проталкиваться, чтобы посмотреть, что происходит, но тут сильные руки стоявшего на помосте вскинули ввысь блестящий на солнце серповидный топор, а затем тяжелое лезвие обрушилось вниз с глухим стуком. Элина ожидала, что после удара наступит тишина, как обычно бывает в первую минуту после казни — ибо нетрудно было догадаться, что за действо только что буднично совершилось на рыночной площади, в полусотне футов от кипящих жизнью торговых рядов — но, напротив, следом за ударом воздух прорезал истошный вопль. Палач невозмутимо поднял над головами отрубленную по локоть руку, обильно сочившуюся кровью.

— Что это? — Элина повернулась к своему провожатому, стараясь перекричать вопли злосчастного преступника.

— Вор. Обычное дело, сударь, — пожал плечами Гварели.

— В Харбаде за воровство отрубают руки?

— Этот закон действует во всем эмирате.

— И что, воров меньше, чем на Западе?

— Мелких воришек действительно меньше. Зато больше грабителей и убийц, которым все равно нечего терять.

— М-да. И что, всегда казнят прямо вот так, посреди базара?

— Воров наказывают на рыночных площадях, потому что там они часто промышляют. Неверных жен забивают каменьями обычно посреди улицы, где они жили. Серьезных преступников — убийц и разбойников — казнят на площади перед тюрьмой. Ну а кто замешан в политическом заговоре, тех сажают на кол на центральной площади, перед дворцом градоправителя — наместника эмира. Это не то что какой-то воришка, на такое посмотреть полгорода собирается.

Не то чтобы в этих сведениях было что-то шокирующее — публичные казни практиковались и на Западе, и хотя на кол и не сажали, но колесования случались — но Элине не понравились сладострастные нотки в голосе Гварели. Подобно другим аристократам, она восхищалась воинами и презирала палачей. Хотя, если вдуматься, логики в подобном отношении немного — палач избавляет общество от преступника, а воин убивает законопослушных граждан (пусть даже они и послушны закону другой страны). Гриндазиец, впрочем, вряд ли имел основания симпатизировать харбадцам, по какую бы сторону закона те не находились — ибо этот закон считал продажу людей в рабство нормальным делом.

Они прошли мимо тощего человека, жонглировавшего горящими факелами, и Элина подумала, что, при ее регулярных тренировках с мечом, она могла бы без особых проблем освоить подобное ремесло — хотя, конечно, это было и не самое подходящее для дворянина занятие. Тем не менее, если в ближайшее время не отыщется более благородный способ заработка, придется ей забыть о гордости и вспомнить времена кочевого детства, когда графиня, которой тогда еще не было и девяти, не могла себе позволить гнушаться физической работой.

Помня о том, что у Фандертольда лучше не задерживаться, Элина, после неутешительной прогулки по рынкам, попросила Гварели показать ей какой-нибудь постоялый двор. Был, конечно, определенный риск, что если купец и впрямь решит ее преследовать, то ему не составит труда узнать нужный адрес у гриндазийца; один дихраз за молчание выглядел слишком ненадежной гарантией. Но выбирать не приходилось — без знания языка ее свобода маневра была слишком ограниченной. Элина, впрочем, не теряла времени даром и старалась запоминать слова и выражения, когда Гварели переводил ее вопросы и ответы торговцев. Правда, это было непросто — язык слишком сильно отличался от всех знакомых ей западных.

Постоялый двор — или, как его здесь называли, караван-сарай — выглядел целой крепостью внутри города. Постройки, предназначенные для гостей, с четырех сторон сплошной стеной огораживали внутренний квадрат двора; узкие наружные окна напоминали бойницы, а единственные массивные ворота и четырехугольные башенки по углам усиливали сходство с замком. Подобная архитектура была бы очень уместной где-нибудь на караванном пути вдали от городов, однако Элина поинтересовалась, к чему вся эта фортификация внутри Харбада.

— В городе всякое может случиться, — ответил Гварели. — Волнения или нападение бандитов, а гости хотят чувствовать себя в безопасности. Дворцы знати тоже хорошо укреплены.

Ворота были закрыты — их отворяли только в момент прохода каравана — однако рядом виднелась открытая калитка. Пройдя внутрь, мимо отдыхавших прямо посреди двора верблюдов и арб на огромных колесах, упершихся в землю растопыренными оглоблями, Элина и ее гид встретились с человеком, бывшим, вероятно, одним из подручных хозяина — для самого хозяина он выглядел недостаточно солидно. Элина через своего переводчика осведомилась о ценах за постой, и ответ вновь оказался неутешительным. Самая плохонькая комнатка и впрямь стоила пять дихразов. Тем не менее, графиня решила все же перебраться сюда на следующий день, а пока еще некоторое время попользоваться услугами Гварели.

Короткий зимний день меж тем уже клонился к вечеру, и маленький гриндазиец прозрачно намекал, что пора возращаться, ибо после наступления темноты комфортно на улице себя чувствуют только грабители. Элина, конечно, заявила, что ее меч чувствует себя комфортно в любое время суток, однако не стала настаивать на продолжении экскурсии, поскольку с приближением заката жизнь на улицах и площадях действительно замирала, общаться было не с кем, да и осматривать достопримечательности во тьме тоже смысла не имело. По дороге Элина уже напрямую распрашивала Гварели о местном языке; гриндазиец, как ей показалось, отвечал не очень охотно. Вернувшись в гостиницу Фандертольда, она попрощалась со своим гидом до завтра.

Вскоре в номер был подан ужин. Если в обед гостю прислуживал мужчина, то ужин принесла служанка. На ней не было тяжелого балахона; напротив, тонкие ткани ее одежд, сквозь которые просвечивали очертания тела, выглядели излишне фривольно даже по меркам западных нравов. Лицо ее ниже глаз прикрывала прозрачная кисея, не способная, впрочем, скрыть тот факт, что служанка очень молода — возможно, не старше Элины.

Едва тарелки, горшочки и кувшинчики заняли свое место на столе, графиня принялась уписывать какое-то острое горячее блюдо, заедая его мягкой лепешкой; заметив, что принесшая все это девушка не уходит, Элина отпустила ее кивком.

— Должна ли я позже посетить господина? — спросила служанка тихим и застенчивым голосом. Она говорила по-тарвилонски с сильным акцентом, но понять было можно.

— Конечно, — ответила Элина, кое-как прожевав, — не оставлять же здесь посуду до утра.

— Должна ли я буду развлечь господина? — уточнила служанка.

— Почему бы и нет, — кивнула Элина. Идея скрасить долгий зимний вечер показалась ей весьма кстати. Она полагала, что речь идет о музыке, пении или чем-то подобном. — Что ты умеешь?

— Все, что нужно, чтобы доставить удовольствие мужчине, — служанка по-прежнему говорила тихо и застенчиво. — Я обучена шестидесяти двум позам…

Когда Элина, наконец, поняла, о чем идет речь, то даже поперхнулась от гнева и отвращения.

— Убирайся! — крикнула она, чувствуя, как краска заливает ее лицо. Служанка испуганно выбежала из комнаты.

Так вот, значит, какого рода услуги полагаются почетным гостям Хейнса Фандертольда! Впрочем, чего еще ожидать от подельника пиратов… Графине хотелось немедленно покинуть этот вертеп, но она сдержала свой порыв. Затем она почувствовала укол совести. Пожалуй, зря она накричала на проститутку. Что, если эту несчастную просто заставляют заниматься столь постыдным ремеслом? Хотя то, как она рекламировала свои услуги, наводило на мысль, что застенчивый голос был просто маской… «Все, что нужно, чтобы доставить удовольствие мужчине… « Хороши же мужчины, для которых это действительно «все, что нужно! « И эти животные еще воображают себя хозяевами мира… Хорошо, что ее отец не такой. И Артен…

Элина нащупала висящий на груди медальон. Может быть, удастся почувствовать связь? Все-таки теперь она уже гораздо ближе к цели. Графиня закрыла глаза и попыталась сосредоточиться, мысленно вызывая образ принца. Но нет, возникавшие в сознании картины были лишь воспоминаниями, и пальцы не ощущали струящейся от медальона энергии. Однако Элина не оставляла своих попыток, и постепенно ее сознание все больше и больше отключалось от внешнего мира…

Стук в дверь нарушил ее медитацию.

— Кто там? — недовольно крикнула Элина, открывая глаза.

— Вы позволите забрать посуду, господин? — донесся из-за двери голос слуги.

Элина взглянула на стол и обнаружила, что так и не закончила ужин.

— Позже, — ответила она. — Утром!

Слуга удалился. Элина доела без прежнего аппетита, чувствуя усталость после тщетных попыток установить магическую связь. Она прилегла на кровать, не раздеваясь и спустив ноги на пол, и тут же заснула.

Разбудил ее очередной стук. Стучали негромко и осторожно, потому Элина долго колебалась между сном и пробуждением, прежде чем начала осознавать реальность помехи.

— Утром, сказано же, утром! — пробормотала она, не открывая глаз.

Стук не умолкал. Элина, наконец, поднялась с кровати, нашарила в темноте меч и открыла дверь.

В полутемном коридоре стоял Гварели.

— Быстрее уходите, — сказал он. — Вам грозит опасность.

Сон графини моментально испарился.

— Кто, сколько, где? — лаконично спросила она, бросая взгляд в оба конца коридора.

— Фандертольд знает, кто вы. Вечером прибыл пират с корабля. Они говорили о вас, когда я вошел. Говорили по-пирвадийски, но я знаю этот язык. Пират хочет вашей крови, и Фандертольд согласился.

Элине не требовалось много времени на сборы. Застегнуть пояс с мечом, просунуть руку в лямку котомки — вот и все.

— Надеюсь, что могу вам верить, — произнесла она, выходя в коридор и пристально глядя в глаза гриндазийцу.

— Можете, графиня, — ответил он, опуская глаза. — Днем я вас обманывал, завышая цены по приказу Фандертольда, но сейчас говорю правду.

«То-то местная система числительных показалась мне странной», — подумала Элина, а вслух спросила: — И что же заставило вас теперь ослушаться вашего благодетеля?

— Благодетеля… — горько усмехнулся Гварели. — Что он вам наплел? Что он выкупил меня из рабства?

— А это не так?

Гриндазиец сдвинул назад свою чалму, с которой не расставался даже в помещении, и Элина увидела выжженное на лбу клеймо.

— Он меня не выкупил. Он меня купил. Я — его раб.

— Один белый человек — раб другого?! — возмущению Элины не было предела.

— Законы эмирата не видят в этом ничего неестественного. Однако, поторопитесь.

— Бегите со мной! — Элина, как обычно, поддалась благородному порыву.

— Я обещаю вам защиту.

— Мне некуда бежать, — покачал головой Гварели. — А вы — спасайтесь, пока они не застукали здесь нас обоих!

Элина еще раз нерешительно оглянулась на него — и устремилась к выходу. Ей отчаянно хотелось ворваться к Фандертольду и дать волю своему мечу, но она в который раз напомнила себе о благоразумии.

Фандертольд, стоявший у окна, проводил взглядом выскочившую на улицу фигурку и обернулся к своему собеседнику.

— Гварели выполнил свою задачу, — сказал купец. — Как видно, и впрямь решил, будто я не знаю, что он понимает пирвадийский.

— И надо было ломать комедию… — проворчал развалившийся на подушках пират. — Справились бы с ней прямо в комнате…

— Если бы вы, мой кровожадный друг, прибыли чуть пораньше, это можно было бы сделать с помощью яда на ужин, а драки на мечах мне ни к чему. Впрочем, яд тоже нежелателен. Я не хочу никаких смертей в моей гостинице, и даже на улице рядом с ней. У вас свой бизнес, а у меня свой.

— Дело не в бизнесе, — ответил морской разбойник. — Дело в моем брате Барго, которому эта сука выпустила кишки. Мне пришлось добить его своей рукой.

— Можно подумать, что на ее месте вы бы вели себя по-другому, — купец с кряхтением опустился на подушки. — По правде сказать, мне жаль девчонку. Она, конечно, чокнутая, раз отправилась в подобное путешествие… но есть в безрассудной храбрости нечто, что внушает уважение.

— Будь она парнем, я бы не стал мстить, — кивнул пират. — Бой есть бой. Но я не потерплю, что Барго загнулся от руки какой-то сучки!

— Эта сучка уложила девятерых, если я не ошибаюсь? — усмехнулся Фандертольд. — На вашем месте я бы просто выстрелил ей в спину из арбалета и не пытался взять ее живой.

— Мои парни знают, что им делать на своем месте, — пробурчал пират.

Элина шагала по погруженным во тьму улицам и ругала себя за то, что не покинула дом Фандертольда сразу же, как только узнала, что купец связан с людьми Саберро. Почему-то она решила, что по крайней мере до утра следующего дня она в относительной безопасности. Глупость, какая глупость…

Однако она не собиралась повторять прежние ошибки. В отличие от той ночи, когда она так же шла по улицам пралецкого городка — ночи ее встречи с Эйрихом — теперь бдительность Элины была на высоте. И потому, как ни осторожно подбирались к ней преследователи, она услышала их раньше, чем они рассчитывали. Но в первый момент Элина не подала виду. Ей пришлось пережить несколько очень неприятных секунд, прежде чем появилась возможность свернуть в узкий переулок. Велик был соблазн остановиться сразу же за углом и ждать с мечом наготове, но Элина понимала, что враги разгадают этот маневр по стихшему звуку ее шагов. Что ж, довольно уже того, что переулок узкий, а значит, численный перевес лишь оборачивается против нападающих.

Элина сосчитала про себя до тридцати и, рассудив, что преследователи уже в переулке, сделала вид, что споткнулась, чтобы, позволив котомке соскользнуть с плеча, тут же прыгнуть назад, прокручивая сальто и приходя на руки. За краткий миг, когда ее ладони ударились о камень, она успела оценить количество противников — как минимум шестеро — и расстояние до них, и пошла на второе сальто. Этот акробатический номер был сложнее — чтобы не приземлиться спиной к уже близким врагам, ей пришлось перекрутиться в стойке на руках и лишь затем рывком перебросить свое тело в нормальное положение. Меч в ножнах тяжело ударил ее по бедру. Удобно иметь специально сконструированные ножны, из которых клинок не вываливается при подобных кульбитах, но в то же время моментально выскакивает, повинуясь пальцам хозяйской руки! В следующий миг стальное лезвие уже рассекло воздух.

Хотя пираты и знали, с кем имеют дело, внезапный переход намеченной жертвы в атаку оказался для них неожиданностью. Они всетаки надеялись, что им удастся схватить Элину; у двоих из них наготове были не мечи и кинжалы, а веревки. Поэтому графиня атаковала третьего из ближайших к ней, вооруженного коротким и широким мечом. Клинок Элины, описав короткую дугу, обрушился на него сверху; пират вскинул свой клинок и парировал удар — чтобы тут же получить увесистый пинок носком сапога в наиболее чувствительное у мужчины место. Даже и сам граф Айзендорг признавал, что в иных ситуациях приходится прибегать к отнюдь не рыцарским приемам.

Коротко и страдальчески охнув, пират согнулся, и следующий удар меча пришелся на его бритый затылок, проламывая кость. Не давая врагам опомниться, Элина атаковала бандита справа, который все еще пытался обойти ее сбоку и набросить веревку. Сделать это он не успел — меч рубанул его по шее, и кровь обильно хлынула из перерубленной артерии. Графиня тут же переключилась на третьего, который пытался отбросить веревки и достать свои кинжалы, но от спешки сам же запутался в уготованных для Элины путах. Он пытался попятиться назад, но ему мешали собственные товарищи. Элина угостила его прямым ударом в грудь. Должно быть, она попала в сердце, ибо враг рухнул, как подкошенный, едва она успела выдернуть клинок.

Таким образом, буквально за первые же секунды боя трое врагов были выведены из строя; это был рекорд результативности в пока еще небогатой боевой практике Элины, который, впрочем, сделал бы честь и более опытному воину. Однако оставалось еще четверо (бандитов оказалось все же семь, а не шесть). И эти четверо были уже во всеоружии. Правда, ширина переулка не позволяла им наступать одной шеренгой и беспрепятственно обходить с флангов; двое оказались впереди, двое сзади. Из тех, что впереди, один был вооружен саблей, а второй — двумя ножами.

Пользуясь тем, что пиратам мешают валяющиеся под ногами тела сообщников, Элина шагнула назад и подобрала короткий меч, предварительно перебросив свой, более длинный, в левую руку, чтобы легче было держать на расстоянии бандита с ножами. Она отступила достаточно, чтобы позволить двум бандитам переступить через трупы по направлению к ней, но не собиралась давать ту же возможность двум оставшимся и вновь устремилась в атаку. Противостоявшие ей пираты были неплохими бойцами, и Элине стоило немалого труда отражать коротким мечом стремительные сабельные удары, одновременно не давая приблизиться второму врагу, в руках у которого так и порхали ножи. Отчаявшись застать ее врасплох для удара, этот последний метнул один из ножей, но Элина, успев заметить замах, рывком ушла в сторону, и мелькнувший мимо нож звякнул о стену, а затем о мостовую гдето за ее спиной.

В тот же миг, однако, второй достал ее саблей. Клинок разорвал куртку и рассек кожу правого плеча, но, кажется, не нанес более серьезного урона. Элина ответила ложным выпадом, направляя меч ему в грудь, а когда его сабля метнулась вверх, чтобы отбить удар, графиня вдруг резко присела и обоими мечами с двух сторон рубанула врага по ногам. По ее замыслу, сразу же за этим следовало перекатиться по мостовой, уходя от удара сверху, но мечи застряли в кости. Ей пришлось выпустить оружие — и вовремя: промедли она еще полсекунды, и сабля раскроила бы ей череп, и даже четверть секунды могла бы стоить ей руки. Однако сабля раненого пирата все-таки обрушилась на мостовую и со звонким лязгом сломалась.

Элина, откатившаяся вправо, больно ударилась плечом и головой о стену дома. Пострадавший пират нетвердо шагнул назад — удар был не настолько силен, чтобы полностью перерубить голени — но споткнулся об оставшийся за спиной труп предшественника и грохнулся навзничь — было слышно, как он глухо ударился затылком о камни; меч графини при этом выскочил из раны и со звоном упал на мостовую. Меж тем другой пират уже заносил для броска оставшийся нож, но, увидев, что Элина безоружна, передумал — возможно, решил, что теперь им удастся ее схватить. Он быстро шагнул вперед (за ним двигались еще двое пиратов), отсекая графиню от ее меча. Элина чуть сдвинулась, готовясь вскочить и попытаться бежать, хотя шансов на удачу практически не было. В этот момент, однако, она ощутила бедром какой-то твердый крестообразный предмет. Рукоятка первого брошенного ножа! Элина тут же изменила свои намерения и притворилась, что еще не вполне пришла в себя после удара о стену.

Бандит, не сводя с нее глаз, нагнулся, чтобы подобрать меч. Это была последняя ошибка в его жизни. Рука Элины юркнула за спину, а затем метнула нож в живот пирата, отплатив ему его же монетой. В следующий миг графиня вновь перекатилась, с маху нанося раненому удар двумя ногами; тот потерял равновесие и рухнул рядом с Элиной прямо на нож, который ушел вместе с рукоятью в его кишки и высунул окровавленное жало из спины. Элина успела подхватить свой меч как раз вовремя, чтобы, еще сидя на мостовой, закрыться от удара следующего пирата. Тяжелый топор, вжикнув, соскользнул по косо подставленному мечу и ушел вбок, не причинив вреда; собственный клинок плашмя ударил Элину по голове и, спружинив, распрямился. Пират не попытался тут же исправить дело — как видно, учел опыт предшественников и отскочил назад, не желая получить удар мечом по ногам или снизу в живот. Это дало Элине возможность вскочить на ноги. Краем глаза она видела и последнего пирата, который подходил к ней, раскручивая шипастый металлический шар на цепи. Эта штука ей не понравилась. Совсем не понравилась.

Прежде всего Элина решила разобраться с бандитом, вооруженным топором. Она старалась навязать ему позицию, при которой он мешал бы вступить дело второму, с цепью и шаром. Какое-то время ей это удавалось, однако ее противник просек суть маневра и начал прижиматься боком к стене, оставляя своему сообщнику достаточно пространства для обхода. Элина поняла, что этот бой надо кончать быстро. Топор на длинной ручке был тяжелее ее меча, однако требовал замаха для эффективного удара и обладал изрядной инерцией. После того, как металл несколько раз лязгнул о металл, Элине удалось уйти из-под рубящего взмаха и, прежде чем ее враг успел вернуть топор в оборонительное положение, ответить прямым колющим ударом в грудь. Второй пират метнулся на помощь сообщнику, но было поздно — меч, неприятно скрипнув по кости, вошел между ребрами. Пират, однако, был еще жив и даже сумел вновь занести топор. Элина перехватила левой рукой его запястье и, продолжая сжимать правой рукоять вонзенного меча, развернула тело своего врага, закрываясь им от последнего бандита. Как раз вовремя: удар шипастого шара, предназначенный Элине, обрушился на голову ее агонизирующего противника, с хрустом проломив череп; из дыры выплеснулись кровавые ошметки, и скользкий теплый комок шлепнулся на щеку девушки, отчего горло ее сжало спазмом отвращения.

Элина рывком выдернула меч из уже мертвого тела, а ее последний противник освободил, в свою очередь, свое оружие. Враги стояли, глядя друг на друга и тяжело дыша. Окровавленный меч Элины задумчиво шевелился, выбирая направление для атаки. Цепь вращалась, и было слышно, как она рассекает воздух: вжух, вжух, вжух… Графиня понимала, что через этот тускло поблескивающий в темноте круг ей не прорубиться, и что меч, оказавшийся на пути у движущегося на большой скорости шара с цепью, может быть выбит или сломан. Отвлечь врага? Не получится. Удар снизу ногой по голени? Пожалуй, это идея, но рискованная — можно не успеть уклониться… Эх, как ей не хватает хоть самого маленького щита!

И тут произошло неожиданное. Пират сделал небольшой шаг назад, затем еще один, пошире, бросил косой взгляд через плечо, чтобы не споткнуться о тела… и вдруг повернулся и бросился бежать! Девять побед Элины на палубе «Русалки» и шесть — в переулке сломили волю бандита. Должно быть, он решил, что в облике девушки скрывается настоящий демон. Бежать от «какой-то сучки» было позором, но бежать от демона — вполне благоразумным решением.

Элина понимала, что не следует его отпускать — он может привести подмогу, и кто знает, насколько быстро. Однако она не могла заставить себя пуститься в погоню. Тело сожгло весь выброшенный адреналин, и теперь наступала разрядка. Кожа сочилась потом, по мышцам разливалась усталость. Меч Элины опустился, и она почувствовала боль от легкой раны на плече.

Пират, отбежавший уже шагов на пятнадцать, вдруг остановился. Элина почувствовала опасность, но в темноте не успела разглядеть его движения. Лишь в последний момент она поняла, что это метательный жест — и в следующий миг что-то сильно ударило ее в левый бок чуть ниже ребер. Элина инстинктивно шарахнулась в сторону, и второй брошенный предмет зазвенел где-то позади. Графиня подняла меч и, перепрыгивая через тела, бросилась на врага. Пират, окончательно убедившись в неуязвимости демона, вновь обратился в бегство и вскоре скрылся за углом. Элина собиралась его преследовать, но усталость и нарастающая боль в боку заставили ее остановиться.

Она осторожно потрогала бок. Куртка там уже была мокрой от крови, сочившейся через прореху. Из самой прорехи торчал какойто металлический зуб. На рукоять ножа непохоже, но все равно приятного мало. Элина пошла обратно в переулок, глядя под ноги в поисках не попавшего в цель двойника этой штуки. Вскоре она и впрямь увидела тускло блестевший в свете ущербной луны предмет и, осторожно нагнувшись, подняла его. Это оказалась металлическая звездочка с четырьмя острыми лучами длиной около двух с половиной дюймов каждый. Края и острия лучей были заточены не хуже, чем хороший клинок. Элина приложила луч этой звезды к тому зубцу, что торчал из ее бока. Выходило, что, даже с учетом толщины куртки, в ее теле сидит не меньше трех дюймов металла, притом еще и разлапистого. Скверно.

Она знала, что нельзя выдергивать звездочку сейчас, так как это вызовет приличную кровопотерю; хоть у нее и была с собой — точнее, осталась валяться где-то в переулке — котомка с кое-какой аптечкой, в темноте она вряд ли сможет как следует обработать рану. Значит, надо дойти с этой штукой в боку до постоялого двора. Хорошо, что она запомнила дорогу и неплохо умеет ориентироваться. Гварели вел ее по основным улицам, но в ее нынешнем состоянии, пожалуй, лучше подойдут переулки, где меньше шансов встретиться с патрулем. Зная об отношениях между пиратами и харбадскими властями, графиня не питала иллюзий относительно возможной помощи последних — тем паче что любой осмотр раскроет тайну ее пола, а как здесь относятся к женщинам, она уже могла убедиться. А что, если попадутся какие-нибудь местные бандиты? Об этом лучше не думать.

Элина двинулась к месту побоища и услышала стон. Пират с ножом в животе подвывал от боли и скреб ногтями камни мостовой. «Надо добить», — подумала графиня, и от одной мысли об этом почувствовала тошноту. Наверное, этот бандит вполне заслужил медленную и мучительную смерть, однако, глядя на корчившегося у ее ног человека, Элина чувствовала, что если не исполнит долг рыцаря по отношению к поверженному врагу, то эта картина еще долго будет ее преследовать. Она направила меч острием вниз, чувствуя предательскую дрожь в руках, примерилась и ударила. Собственная рана отозвалась болью. Удар получился слишком слабым — меч скользнул по ребру и вошел на небольшую глубину. Пират издал короткий взлаивающий звук.

— Сссуукк… — выдавил он. Он напоминал полураздавленное насекомое, в агонии перебирающее передними лапками.

Элина перехватила рукоять меча двумя руками и навалилась на него всей тяжестью тела. Пират неожиданно тонко взвизгнул и продолжал визжать, пока сталь погружалась в его плоть. Затем этот звук резко перешел в хрип, по телу пирата пробежала крупная дрожь (передавшаяся через меч Элине), и он затих. Графиня с трудом — в боку словно пульсировал огонь — вытянула меч обратно.

Она побрела дальше, чувствуя, как перепачканные кровью подошвы сапог липнут к мостовой, и подобрала свою котомку. В этот момент сзади снова кто-то зашевелился. Неужели этот все еще жив?! Нет, кажется, приходит в себя тот, что ударился затылком. Может быть, он даже еще опасен? Насколько сильно пострадали его голени — вдруг он в состоянии ходить? Хотя вряд ли, слишком глубоко рассечены мышцы… Но Элина чувствовала, что вернуться и добить еще и этого выше ее сил. Она по привычке повесила котомку на правое плечо и поморщилась, когда саднящая царапина напомнила о себе. Однако слева котомка, пожалуй, задевала бы за торчащий зубец, так что лучше уж терпеть царапину.

Элина дошла до конца переулка, свернула, прошла немного по улице, вновь углубилась в какой-то переулок, твердо помня направление на караван-сарай. Но если мысль о направлении была четкой, то другие мысли начинали путаться, кружась в основном вокруг дыры в боку. Волнами накатывалась дурнота; ноги делались ватными. «Не может быть, чтобы я уже потеряла столько крови, — проплыло в голове у Элины, — надо просто немного отдохнуть… „ Она прислонилась к какой-то глухой стене, постояла, прижимаясь к ней затылком, глядя вверх и дыша открытым ртом; затем осторожно сползла вниз и села у подножья стены. «Сейчас я сконцентрируюсь“, — подумала она, закрыла глаза и

— отключилась.

Элина очнулась, чувствуя, что кто-то теребит ее за ногу. Она нехотя открыла один глаз и увидела какую-то согбенную фигуру, чтото делавшую с ее сапогом. Ей показалось, что она уже в гостинице, и слуга помогает ей разуться. «Не надо, — сказала Элина, — я сама. « Точнее, ей показалось, что она это сказала; на самом деле из ее рта вырвался лишь невразумительный стон. Человек поднял голову, и в свете луны блеснули его испуганно вытаращенные глаза. «Это не слуга, — поняла Элина. — Это вор. Мелкий воришка хочет присвоить мои сапоги. « Она сжала кулак и ощутила в нем привычную рукоятку меча, который не выпускала все это время. Клинок, показавшийся необычно тяжелым, поднялся и обличающе указал на мародера. Пожалуй, сейчас тому не составило бы труда его выбить, однако харбадец был явно не из храбрых. Поспешно выпустив ногу с полуснятым сапогом, он вскочил и бросился наутек.

«Ну вот, а мне теперь снова натягивать», — раздраженно подумала Элина, сгибая колено, откладывая меч и берясь обеими руками за голенище. В боку задергало и застреляло; графиня ощутила кожей, как вновь потекла теплая кровь. Кружилась голова. Мысль о том, чтобы встать и куда-то идти, казалась нелепой.

«Магия», — подумала Элина. «Если она еще на что-то годна, самое время это проверить».

Она закрыла глаза, сложила ладони вместе и сосредоточилась, представляя собственное тело и произнося про себя слова ритуальных формул. Сперва ничего не было, кроме темной пустоты; потом в этой темноте стал проступать светящийся силуэт сидящего человека. Это не походило на обычный мыслеобраз

— картина была отчетливой, как во время яркого сна. Сперва силуэт был схематичным и даже не дублировал точно позу Элины; но девушка мысленным усилием изменяла его, подгоняя под себя, как портной подгоняет платье. Наконец наступил момент совпадения — платье пришлось по фигуре; Элина шевельнула рукой, и светящийся двойник сделал тот же жест без дополнительных усилий с ее стороны. Элина мысленно потянулась к сияющей фигуре и в следующий миг слилась с ней.

Она осмотрела себя; для этого не требовалось поворачивать голову, а достаточно было лишь скользить по собственной фигуре мысленным взором. Одежды или анатомических подробностей не было видно, но это и не требовалось. Ее тело светилось ровным желтым светом, более бледным, чем когда она проделывала подобное в нормальном состоянии. Длинная царапина на плече рдела красным, но тут не было ничего страшного. Страшно выглядела рана в боку — окруженная алым, постепенно переходящим в багровый, а затем в черный, дыра, из которой бледными всполохами утекало в темноту пространства ее желтое пламя. Ее энергия, ее жизнь. Энергетическая оболочка вокруг раны истончилась, и сама дыра казалась глубже, чем, по-видимому, была на самом деле.

Элина сосредоточила свою волю на сведенных вместе кончиках пальцев, представляя себе, как они разгораются все ярче. Сперва она ощущала в них лишь биение пульса, но затем стало приливать тепло. Скоро пальцы уже ярко светились; каждый был окружен маленьким ореолом. Элина осторожно провела пальцами одной руки по другой, затем наоборот; свечение отслаивалось с кончиков, оставаясь неровными яркими сгустами на внутренних сторонах ладоней. Девушка легко, круговыми движениями, потерла ладони друг о друга, скатывая сияние в шарик. Затем она медленно сжала ладони и вновь разъяла их; теперь каждая казалось покрытой слоем яркого света. Элина чувствовала в ладонях ровное, сильное, но приятное тепло.

Держа правую руку на весу, она поднесла левую к ране и коснулась ее багрового кольца. В пальцы стрельнуло горячей болью. Не обращая внимания на боль, осторожными круговыми движениями ладони Элина принялась счищать красноту, периодически стряхивая ее в пространство. Багровые язычки пламени срывались с ее пальцев и исчезали, оставляя, впрочем, на руке небольшие зудящие пятнышки, постепенно таявшие. Наконец рана была очищена от всех оттенков багрового; остался лишь тоненький слой бледно-желтого, окружавший дыру. Теперь в ход пошла правая рука; Элина проводила ей по ране, заделывая и восстанавливая энергетическую структуру, и с каждым движением боль в боку стихала. В конце концов осталась лишь узкая черная щель, заделать которую Элина не могла — как-никак, там по-прежнему торчало инородное тело. Затем девушка сделал жест, словно мыла руки, уничтожая остатки красноты на левой, глубоко вздохнула и открыла глаза.

Бодрости не прибавилось — все-таки ей пришлось расходовать собственную энергию — но в целом она чувствовала себя заметно лучше. Боли не было, кровь не текла. Элина знала, что все это — лишь временный эффект, ибо прошли времена, когда подобным образом можно было полностью исцелить человека; ныне не обойтись без бинтов и лекарств. Но теперь, по крайней мере, она могла рассчитывать добраться до караван-сарая, не потеряв сознание и не истекя кровью по дороге.

Вновь начался долгий путь по ночным улицам и переулкам; один раз она еле успела спрятаться в подворотне, заслышав впереди шаги и голоса; в другой раз, наоборот, кто-то юркнул в щель между домами при ее появлении (она не осознавала, что по-прежнему идет по улице с обнаженным мечом в руке). Голова кружилась, и все тело наполняла усталость, но, по крайней мере, она могла теперь не думать о ране, и к горлу не подкатывали приступы дурноты. Наконец, пару раз забредя в тупики и уже начиная паниковавать от осознания потерянного направления, Элина вышла к неприветливой стене караван-сарая.

Ей пришлось долго стучать — сперва кулаком, потом рукояткой меча — в запертую калитку, прежде чем ей открыли. Служитель (для хозяина он, пожалуй, был одет слишком просто) тоже был вооружен — в руке он сжимал короткий широкий меч, похожий на кривой тесак — однако вид Элины произвел на него, должно быть, столь сильное впечатление, что он поспешил захлопнуть дверь. В самом деле, даже в таком неспокойном городе, как Харбад, не каждый день — и не каждую ночь — в двери городского караван-сарая стучится юноша чужой расы, с ног до головы забрызганный кровью, с торчащим из раны железом и окровавленным по самую гарду мечом в руке.

Однако Элина не позволила захлопнуть калитку у себя перед носом, сперва подставив ногу, а потом протиснувшись внутрь. Служитель рассеянно отступил и разинул рот, намереваясь не то прогонять ее, не то звать на помощь своих товарищей.

— Я. Комната. Здесь, — сказала Элина на языке эмирата. Свои слова она дополнила более веским аргументом, запустив руку в кошель (меч пришлось переложить в левую руку) и протянув служителю, не считая, пригоршню монет. Тот не без испуга смотрел на деньги в перепачканной кровью руке.

— Моя, — сказала Элина, имея в виду, что деньги не краденые. В глазах служителя сохранялось понятное сомнение, постепенно, впрочем, таявшее при виде золота. Графиня вздохнула и убрала меч в ножны. Служитель, наконец, опустил свое оружие и ссыпал липкие монеты в карман на животе, предварительно попробовав на зуб одну из них.

— Комната, — повторила Элина. — Надо.

Служитель неуверенно кивнул и повел нового постояльца в здание, все время оглядываясь через плечо.

Уплаченный ей аванс был, по-видимому, солидным по местным меркам — комната, куда ее привели, была недурна для такого заведения. Служитель, правда, бормоча что-то извиняющимся тоном, сдернул бархатное покрывало с низкого дивана — очевидно, не хотел, чтобы оно пропиталось кровью. Перекинув его через руку, он обратился к Элине с каким-то вопросом, но та лишь беспомощно развела руками. Служитель указал на ее рану, потом на дверь и снова на рану, произнося вопросительно какое-то слово. «Наверное, спрашивает, не прислать ли лекаря», — подумала Элина и покачала головой.

— Нет надо. Надо вода.

Служитель кивнул и вышел. Элина сняла пояс с мечом и присела на диван. Комната поплыла у нее перед глазами. «Не время! « — приказала себе графиня.

Вошел другой слуга, поставил на пол большой закрытый крышкой кувшин и таз, предварительно откинув ногой в сторону циновку. Элина кивком отпустила его и закрыла дверь на засов.

Графиня открыла котомку и достала все, что у нее было припасено для таких случаев. Затем она осторожно сняла куртку, потом рубашку. Рана на плече действительно оказалась безобидной царапиной; графиня смазала ее мазью, а затем разорвала и завязала рубашку таким образом, что грудь была надежно закрыта, ниже же тело оставалось обнаженным до пояса. В таком виде она уже могла бы прибегнуть к посторонней помощи, но пока решила все же справляться своими силами. Она села на пол, прислонившись спиной к дивану, подвинула к себе таз и налила воды. От всех этих манипуляций бок снова начал ныть, но Элина понимала, что это еще цветочки.

Она обмыла и осмотрела рану. Похоже, ей здорово повезло — звездочка вошла под углом, при этом грубая ткань куртки остановила ее вращение, и боковые лучи лишь слегка надрезали кожу. Кажется, внутренние органы не пострадали. Все могло быть гораздо хуже — как-никак, эти звездочки наверняка предназначались для убийства.

Элина, чувствуя, как участился ее пульс, обмотала торчавший наружу металл куском материи от рубашки, крепко взялась за звездочку правой рукой, сосредоточилась, закрыла глаза, сосчитала до пяти и — дернула.

Ей удалось удержаться от крика, но все же она замычала от пронзительной боли. Звездочка упала на пол. Снова хлынула кровь, хотя и не так сильно, как могла бы, если бы не проделанные раньше магические действия. Но повторить ту же процедуру сейчас Элина уже не могла — у нее просто не осталось на это сил. Оставалось полагаться лишь на мазь и повязки и стараться не терять сознания…

Наконец ей удалось остановить кровь. Правда, пока она завязывала бинты, рана снова открылась — на бинте, даже сквозь плотную, пропитанную целебным эликсиром прокладку, стало расплываться темнокрасное пятно, но, достигнув трех дюймов в диаметре, остановилось. Элина еще некоторое время подозрительно смотрела на него, затем, достав из котомки кружку, налила из кувшина воды и жадно напилась. Потом она прямо в сапогах вползла на диван, чувствуя себя легкой и слабой, и почти сразу же провалилась в черноту беспамятства.

В себя она приходила долго и трудно; где-то на полпути между небытием и бытием ей мерещилась тоскливая, повторяющаяся, как это часто бывает в бреду, сцена — на площади какого-то грязного, хмурого города сколачивали эшафот. Приговоренный стоял рядом, но Элина, как не вглядывалась, не могла рассмотреть, кто это. Артен? Эйрих? Кто бы это ни был, это был друг. Элина знала, что ничем не может ему помочь — она лежала в могиле тут же, на площади, и тяжесть навалившейся земли не позволяла ей пошевелиться, а из ее бока проросла крапива. Несмотря на это, она видела происходящее и хотела лишь одного — чтобы все поскорее кончилось, плотники сделали свое дело, а палачи — свое. Но всякий раз, когда эшафот был уже готов, плотник слишком сильно бил молотком, и вся конструкция разваливалась. Разочарованная публика кричала ему какие-то слова, должно быть, обидные, на незнакомом языке. Когда это произошло в очередной раз, злость заставила Элину открыть глаза и сфокусировать сознание.

Бок ныл, голова горела, во рту пересохло и в целом ощущения были отвратными. Однако звуки оказались вполне реальными. Стучали в дверь, и кричали оттуда же. Сперва Элина решила, что ей грозит опасность — она подумала это с какой-то философской отрешенностью, ибо сейчас была не способна оказать сопротивление. Но затем поняла, что крики скорее обеспокоенные, чем угрожающие, и осознала, как выглядит ситуация со стороны

— раненый, весь в крови, приходит среди ночи, снимает комнату и запирается там, после чего долгое время не подает признаков жизни. Естественно, хозяин обеспокоен — что, если его постоялец уже умер? Заплаченные вперед деньги еще не повод держать в комнате разлагающийся труп.

— Я жива, — по возможности громко сказала Элина по-тарвилонски и тут же запоздало спохватилась. Ей повезло — никто из стучавших не знал тарвилонского языка и не заметил, что она выдала свою половую принадлежность. Они лишь убедились, что постоялец и вправду жив — однако не ушли; мужской голос что-то спросил через дверь, и Элина поняла, что надо открыть, чтобы хотя бы привлечь к объяснению жесты.

Осторожно, стараясь не тревожить рану, она сползла с дивана и подошла к двери. В свете угасающего дня (Элина, впрочем, не знала, что уже вечер) она увидела, в каком состоянии комната, особенно вблизи дивана — пятна засохшей крови и лужи розовой воды на полу, разбросанные вокруг заскорузлые бурые тряпки и комки ваты… Правда, в детстве ей приходилось видеть и не такое, но тогда кровь не была ее собственной.

Элина отодвинула засов. На пороге стояли двое мужчин — один из них служитель, что впустил ее вчера, а второй, судя по его важному виду, вероятно, сам хозяин караван-сарая. Чуть поотдаль стояла женщина — одетая не в балахон, как ее сестры по полу на улице, но и не так откровенно, как юная проститутка в гостинице Фандертольда. Ее лицо ниже глаз прикрывала тонкая голубая ткань. В руках она держала ведро.

Хозяин, глядя на открывшуюся ему картину, сочувственно поцокал языком и покачал головой. «Сколько ж я им заплатила, что он так любезен? „ — промелькнуло в сознании Элины. Он задал вопрос — кажется, опять насчет лекаря — и графиня вновь отказалась. «Однако новые бинты мне не помешают“,

— подумала она и попыталась объяснить это жестами. Хозяин важно кивнул и что-то приказал стоявшей в коридоре женщине. Та вошла в комнату (Элина невольно посторонилась) и занялась уборкой. Графиня постаралась пояснить, что имела в виду не это, но хозяин вновь успокаивающе кивнул и произнес коротую фразу, в которой Элина разобрала слово «позже».

Этот короткий в общем-то диалог c привлечением жестов утомил Элину, словно долгое путешествие; она чувствовала себя совершенно разбитой — несомненно, у нее был жар. Графиня вернулась на диван. Дверь она на этот раз запирать не стала. Хозяин произнес что-то ободряющее и удалился вместе со своим подручным.

Лежа на диване и глядя в потолок, Элина слышала, как служанка вытирает пол. Затем женщина вышла, обронив какие-то слова. Элина спустила руку с дивана и подтащила к себе куртку. Следовало проверить наличность. Среди монет, полученных ею от Саберро, были, конечно, не только достоинством в один дихраз; попадались там и по два, по три, по пять и даже большие десятидихразовые кругляки. Так что вчерашняя пригоршня могла оказаться весьма значительной частью ее капитала… Так и есть! Она выгребла почти все

— у нее осталось всего 11 дихразов. Что ж, остается надеяться, что ее аванса, по крайней мере, надолго хватит для оплаты местных услуг. Должно было хватить — ведь Фандертольд и Гварели врали ей насчет цен, и в реальности таковые были намного ниже…

От этих не слишком веселых мыслей Элину отвлекла вернувшаяся служанка. На сей раз у нее в руках был какой-то сверток, слишком большой для перевязочного материала. Женщина подвинула к дивану низкий круглый столик и разложила на нем принесенное. Там действительно были бинты, а помимо них — тонкое одеяло, полотенца, губка, маленький узкогорлый сосуд с завинченной крышкой и что-то вроде ножа. Когда служанка приблизилась к Элине, держа в руках этот острый блестящий инструмент, графиня обеспокенно спросила: «Эй, что это? « Но служанка лишь произнесла что-то мягким увещевающим голосом и, коснувшись прохладными пальцами живота Элины, принялась осторожно, но уверенно разрезать бинты.

Графиня поняла, что ей не придется заниматься перевязкой самой, и успокоилась. Она покорно подчинялась служанке, когда та жестом просила ее повернуться. Хуже всего было, когда пришлось отдирать присохшие бинты от раны. Элина понимала, что это будет больно, но не ожидала, что настолько! Она, однако, из принципа не издала ни звука, хотя выражение ее лица было вполне красноречивым. Потом, когда служанка, обтерев рану губкой, обрабатывала ее бурой жидкостью из сосуда, вызывавшей острое жжение, это было уже гораздо легче терпеть. Наконец женщина помогла Элине сесть и сделала новую перевязку.

— Вода, — сказала графиня, указав на кружку и на свой рот. Служанка кивнула, однако вместо того, чтобы исполнить просьбу, вышла из комнаты. Элина почувствовала раздражение из-за ее непонятливости, но затем решила подождать, что будет дальше. Действительно, вскоре женщина опять вернулась, на сей раз принеся на подносе две широких чашки, побольше и поменьше. Сперва она дала Элине выпить маленькую чашку, где была не вода, а какой-то теплый травяной отвар. В большой чашке оказался наваристый бульон. Элина с возмущением пресекла попытку кормить ее с ложки и поела сама, после чего, чувствуя себя уже заметно лучше, вновь вытянулась на диване. Служанка, однако, продолжала о ней заботиться. Она сняла с графини сапоги и чулки (Элина не возражала), обтерла ей ноги мокрым полотенцем, а затем вытерла сухим. После этого она накрыла девушку одеялом и, задув лампу, вышла.

Так прошли первые три или четыре дня в караван-сарае; из-за высокой поначалу температуры Элина не могла сказать точно. Все это время она провела на диване, вставая лишь тогда, когда того требовали естественные надобности, не чуждые даже аристократам и героям. Вынужденное бездействие не слишком угнетало графиню — она была еще слишком слаба и бОльшую часть времени просто спала. Служанка продолжала ухаживать за ней, приносить еду и делать перевязки. Однако в один не слишком прекрасный день ситуация изменилась.

В этот день утром Элину вновь навестил хозяин. Он продолжал радушно улыбаться, отчего его узкие глаза совсем слились в щелочки, и, кажется, вежливо спросил, как дела у его гостя.

— Лучше, — ответила Элина. Жар действительно спал, но оценивать свое состояние как хорошее было рано; все же в ее теле побывали три стальных зубца, один вонзился торчком и два, хоть и не глубоко — боком, и на рану даже не был наложен шов.

Хозяин сказал, должно быть, что рад это слышать, и задал извиняющимся тоном вопрос, в котором Элина разобрала слово «деньги». Графиня, сразу почувствовавшая недоброе, попыталась с достоинством объяснить, что и так уже заплатила приличную сумму. Дальнейшее выяснение с привлечением жестов и демонстрацией чисел на пальцах показало, что слуга, как видно, недурно поживился за ее счет, присвоив себе половину полученных денег — возможно, он решил, что окровавленный гость долго не протянет (и впрямь, в ту ночь трудно было отличить чужую кровь на одежде Элины от ее собственной). Попытки Элины втолковать это хозяину успеха не имели. Тот понимал, что постоялец находится не в том положении, чтобы качать права, и если и собирался потом побеседовать как следует со слугой, то это никак не мешало вытягиванию дополнительных денег сейчас — тем паче что с одиноким чужестранцем, практически не знающим языка, можно было не церемониться. В конце концов Элина смирилась и, тяжело вздохнув, спросила: «Сколько? « Выяснилось, что она, с учетом всего обслуживания, успела уже даже задолжать, и, даже уплатив последние 11 дихразов, она должна будет съехать послезавтра. Оценив перспективу оказаться на улице в ее нынешнем положении и притом совершенно без денег, Элина вынуждена была просить перевести ее в более дешевую комнату.

— Больше нет? — уточнил хозяин, презрительно глядя на врученные ему три двухдихразовые монеты (Элина решила все же оставить себе хоть что-то).

— Сейчас нет. Позже будет, — ответила графиня самым аристократическим тоном, на какой была способна. Это было, конечно, чистейшим блефом, и хозяин, очевидно, в этом и не усомнился. Он сделал Элине знак собирать вещи и следовать за ним.

Ковыляя в не до конца надетых сапогах — натягивать их как следует означало лишний раз тревожить рану, а идти босиком не позволяла гордость — и держась рукой за бок под наброшенной курткой, Элина пересекла двор, прошла по узкому полутемному коридору и наконец оказалась в крохотной комнатушке, где не было даже мебели, а только маты на голом полу. Эти апартаменты стоили полдихраза в день. Хозяин поставил на пол лампу с небольшим количеством масла, предупредив, что за новое надо будет платить отдельно, и вышел.

Около полудня здоровый детина неопрятного вида принес еду — кувшин с водой и черствые пресные лепешки. Элина взглянуда на него с ужасом — неужели он попытается оказать ей медицинскую помощь? Но для постояльцев полудихразовых номеров подобные услуги попросту не предусматривались. Элине вновь пришлось вооружиться принципом «исцели себя сам». У нее еще оставались чистые бинты, но в количестве, требующем строгой экономии. Графиня вновь попыталась прибегнуть к помощи магии. Ей удалось успокоить боль, разыгравшуюся после путешествия в этот номер, но, кажется, целебный эффект был чисто косметическим. К вечеру у нее вновь поднялась температура, и на повязке опять проступила свежая кровь.

Элина пыталась уверить себя, что это временная неприятность, однако вскоре вынуждена была признать очевидное — состояние ее действительно ухудшалось. Эта грязная комнатушка оказалась явно не лучшим помещением для лазарета. Рана воспалилась и загноилась; Элина убедилась в этом на следующий день, выбравшись из липкого тяжелого сна около полудня. В тот день она еще сумела сделать себе перевязку и потом долго лежала, положив руку на лоб внутренней стороной локтя, чтобы хоть как-то смягчить головную боль. Слуга опять принес воду и лепешки; Элина жадно напилась и положила на лоб мокрую тряпку, но от одной мысли о еде ее тошнило. Бок болел непрерывно; в основном боль была ровной, но иногда — дергающей.

«Как же мне плохо», — подумала графиня и устыдилась этой негероической мысли. Она положила ладонь на холодную рукоять меча — словно взяла за руку друга, ища у него помощи. Но увы — времена героев древности, набиравшихся сил от своего оружия, давно прошли, если вообще существовали где-нибудь, кроме легенд.

Периодически сознание Элины соскальзывало в вязкое болото полусна-полубреда, что, конечно, не приносило облегчения. То она брела по глубокому песку бесконечной пустыни под палящими лучами солнца, то блуждала в безвыходном лабиринте бесконечных закоулков серого, безлюдного города, где на улицах валялись мумии и не росло ни одной травинки, а от стен угрюмых и громоздких зданий исходил удушливый зной, то лежала утонувшая на морском дне, на грудь ей давила вода, почему-то горячая, а в боку копошились пирующие крабы. Один раз ей даже пригрезилось, что она беременна, и лежит в лазарете, больше напоминающем камеру пыток — привязанная к кровати и неспособная шевельнуться, а ребенок прогрызает себе путь наружу через бок.

Затем она приходила в себя, без особого удовольствия вспоминая, где она и что с ней. Во время одного из таких пробуждений ей показалось, что она умерла: вокруг было совершенно темно и тихо. Она провела рукой вправо от себя; пальцы коснулись холодного камня, затем — ребристой рукояти лежавшего рядом меча — все это весьма походило на гробницу. Но тут из-за стены донесся крик пьяной ссоры, и графиня поняла, что просто наступила ночь. «И к тому же у мертвецов не болит бок, — подумала она. — Утром надо сделать перевязку. « Элина еще пару раз просыпалась с этой мыслью в утренних сумерках, но всякий раз решала, что еще недостаточно светло. Наконец, в очередной раз обнаружив, что лежит с открытыми глазами, она поняла, что уже день, и дальше откладывать неприятную процедуру невозможно. Она села, размотала бинты и обработала рану; все вышло легче, чем она ожидала. Вскоре Элина снова заснула с чувством выполненного долга. Ей не пришло в голову, что на самом деле она и не просыпалась; перевязка ей лишь привиделась.

Одни бредовые картины сменялись другими. Она видела, как Артена закапывали в землю; видела своего отца, распростертого в луже крови; убегала от стаи собак, у каждой из которых была голова Саберро — как водится, ноги не слушались ее, собаки настигали, валили на землю и начинали рвать… Элина утратила ощущение времени. Она не слышала, как приходил слуга, приносивший пищу и воду, и лишь по тому, что, в очередной раз припав к кувшину, обнаруживала его пустым или полным, могла понять, что дни сменяют друг друга

— но сколько этих дней прошло, она не знала. Ей казалось, что она здесь уже целую вечность — зыбкую вечность, подернутую горячим маревом бреда; единственным, что сохраняло постоянство, была боль.

Она в очередной раз бродила по коридорам роллендальского дворца, который, по идее, знала как свои пять пальцев — но теперь с ним было что-то не так; коридоры прихотливо изгибались, и за каждым поворотом открывались новые двери и лестницы, уводившие ее все дальше и дальше от выхода. Вдобавок все эти залы и коридоры были совершенно пусты, и не у кого было спросить дорогу. Постепенно на стенах исчезала лепнина и позолота, сменяясь голыми грубыми камнями; пол был покрыт толстым слоем пыли; с низкого потолка, словно древние ветхие знамена, свешивались седые полотнища паутины… Внезапно Элина услышала в отдалении голоса. Она хотела бежать на звук, но коридор уводил в другом направлении. Элина в отчаянье прислонилась к стене. Однако голоса приближались. Говорили двое — один грубо и резко, другой что-то лепетал в оправдание. Она не понимала их язык, но первый голос был ей определенно знаком.

Затем рядом хлопнула дверь. «Это называется восточное гостеприимство»,

— сказал первый голос по-луситски, и Элина, обернувшись, увидела Эйриха. С ним был еще кто-то.

«Эрвард! „ — воскликнул этот второй. Это не был обладатель оправдывавшегося голоса; всмотревшись, графиня узнала Йолленгела. В тот же миг она поняла, что лежит на полу, а двое ее бывших попутчиков склонились над ней. «Когда же кончится этот бред“, — устало подумала графиня.

«Если вы о нас, то это не бред», — ответил Эйрих. Она услышала, как плеснула вода в кувшине, и на лоб ей легла холодная мокрая тряпка.

От этого ощущения, удивительно реального, графиня окончательно пришла в себя. В комнате действительно находились Эйрих и эльф; слуга, сопроводивший их сюда, благоразумно ретировался, опасаясь еще большего гнева Эйриха. Уши Йолленгела прикрывал местный зеленый тюрбан.

— Вы и правда настоящие? — спросила она, все еще боясь поверить.

— Доселе у меня не было причин сомневаться в собственной реальности,

— усмехнулся Эйрих. — Однако философские диспуты позже. Сначала я должен осмотреть вашу рану. Йолленгел, вы нормально переносите подобные зрелища?

— Нне знаю, — неуверенно сказал эльф. — Но если нужна моя помощь…

— Сам справлюсь. Просто отвернитесь и не мешайте.

Элина утомленно закрыла глаза. Руки Эйриха быстро освободили ее от не менявшихся несколько дней бинтов; когда его пальцы принялись ощупывать рану, графиня слабо застонала.

— На обычный клинок не похоже, — деловито констатировал Эйрих. — На топор тоже… Ага, кажется, понимаю. Сюрикен, и не маленький.

— Что? — переспросила Элина.

— Метательная звездочка. Вы дешево отделались после встречи с такой штукой. Очевидно, метавший не был профессионалом, даже не смазал ее ядом…

— Я не умру?

— Нет, — серьезно сказал Эйрих, — по крайней мере, в ближайшее время. Если бы в рану не попала грязь, вы бы уже были практически здоровы. А так получилось гнойное воспаление, но, к счастью, до заражения крови не дошло. У вас сильный организм, он уже сам начал решать эту проблему. Осталось лишь немного ему помочь. Потерпите чуть-чуть.

Обработав рану, он дал Элине напиться. К воде он, очевидно, подмешал какую-то настойку с мягким вкусом. Через несколько минут девушка вновь заснула — на сей раз без сновидений.

На следующий день ей было уже заметно лучше. Температура все еще была довольно высокой, но сознание оставалось ясным. Проснувшись, графиня обнаружила себя в просторной комнате, напоминавшей ту, что выделили ей вначале, только еще больше. Эльф сидел рядом и радостно приветствовал ее пробуждение. Открылась дверь, и вошел Эйрих.

— Как вы меня нашли? — спросила Элина.

— Мы прибыли в Харбад с караваном и остановились здесь, — ответил Эйрих. — Хозяин караван-сарая рассказал нам о раненом юноше нашей расы. Сделал он это, конечно же, не из милосердия, а потому, что рассчитывал урвать денег. Ведь вы, кажется, пообещали ему, что ваши друзья привезут их позже? Вот он и спросил, не мы ли те самые.

— Мерзавец! — вставил Йолленгел. — Этот скряга чуть не уморил вас!

— Мне это тоже не понравилось, но, по большому счету, мы не можем так уж его осуждать, — рассудительно заметил Эйрих. — Бизнес есть бизнес, никто не обязан заниматься благотворительностью. Тем паче по отношению к чужакам. Однако, Эрвард, как вы оказались в Харбаде?

Элина коротко рассказала историю злосчастного плавания. На мгновение она задумалась, стоит ли все еще сохранять инкогнито пеперед Йолленгелом, но решила, что раз Эйрих не раскрыл ему правды, то и ей следует поступать так же. Поэтому она убрала из своего рассказа все, что было связано с разоблачением ее имени и пола, пересказав, однако, историю знакомства Саберро с ее отцом.

— Могу лишь повторить, что вы дешево отделались, — кивнул Эйрих. — Надеюсь, вы никому не собираетесь мстить?

— А это возможно? — тут же заинтересовалась графиня.

— Да, только очень хлопотно. Такие люди, как Фандертольд, заботятся о своей безопасности. Потребовалась бы серьезная подготовка. Игра не стоит свеч. Фандертольд ничуть не хуже множества таких же мерзавцев, обретающихся в разных городах по всему побережью.

— Ну, раз вы так говорите… — протянула Элина. — По правде говоря, мне хочется поскорее оставить все это позади.

— Как только вы сможете ехать верхом, мы покинем город, — кивнул Эйрих.

— Кстати, а как вам удалось так быстро сюда добраться? — поинтересовалась Элина. — Вы сбежали из тюрьмы?

Тут произошло нечто невероятное: впервые за время их знакомства на лице Эйриха отобразилось смущение.

— Честно говоря, меня вытащил Йолленгел, — признался он.

Округлившиеся глаза Элины с немым вопросом уставились на эльфа.

— Моя заслуга не так уж велика, — произнес тот, но от его скромности разило фальшью за милю. — Я всего лишь уплатил выкуп.

— Откуда вы взяли деньги?

— Вообще-то поначалу это было большой проблемой, — эльф в эту минуту выглядел точь-в-точь как рыцарь, повествующий о своих приключениях и странствиях (часто по большей части выдуманных) в кругу почтительно внимающих слушателей. — Мне удалось тогда убежать, но, едва я остановился и перевел дух, как радость о чудесном избавлении стала уступать место отчаянию, — Йолленгел и сам не заметил, как перешел на приподнятый слог. — Я стоял посреди какой-то улицы, не имея представления, где нахожусь и что делать дальше. И вокруг были люди, столько людей… Я попытался отыскать дорогу в порт, даже не надеясь на успех — и впрямь, мои старания оказались тщетными. Мне некуда было идти, я не знал местного языка, у меня не было ни гроша в кармане, я даже лишился своей флейты — о, до сих пор меня охватывает гнев при мысли о негодяе, сломавшем ее! Этот инструмент пережил не одно поколение моих предков… До самого вечера я бесцельно бродил по улицам, побывал в конце концов и в порту, но что было в том проку через несколько часов после ухода корабля! Ночевать мне пришлось на голой земле в какой-то подворотне. На другой день я вновь бесцельно скитался по городу. У меня не было и крошки во рту, мне лишь удалось выпросить у водоноши несколько глотков воды. На третий день повторялось все то же самое, но, когда дело уже шло к вечеру, судьба улыбнулась мне. Какой-то хорошо одетый человек окликнул меня и подошел ко мне. Я попытался ответить ему по-луситски, и оказалось, что он, хотя и плохо, знает этот язык! (Элина улыбнулась: эльф и сам был не лучшим знатоком луситского). Выяснилось, что этот человек — подручный богатого купца; в тот злосчастный день, когда все мы разлучились, он слышал на улице мою игру, и она ему понравилась, однако тогда он принужден был спешить по делам. Теперь, отыскав меня вновь, он решил представить меня своему господину. Купец тоже не остался равнодушен к моей музыке, хотя и заявил, что у него есть и более искусные музыканты. (Это признание явно было для эльфа не слишком приятным. ) Он предложил мне хорошие деньги за то, чтобы я обучил их своим мелодиям. Я немного поторговался и поднял цену, — добавил Йолленгел со скромным достоинством, тут же возместив урон своему самолюбию. — За эти деньги, правда, мне пришлось играть почти без отдыха, и вот, проведя два дня в доме купца, я получил свой гонорар. Я рассудил, что, если отправлюсь выручать Эйриха лично, то, пожалуй, и сам окажусь за решеткой, и попросил торговца, чтобы тот послал с деньгами в тюрьму своего человека. Через час Эйрих был уже на свободе, и у меня даже оставалось еще немного денег; кроме того, купец позволил мне взять флейту, на которой я играл все это время. Она, правда, не так хороша, как моя прежняя — таких сейчас уже не бывает… даже если бы среди людей нашелся столь искусный мастер, где он возьмет древесину аллона? Это дерево называли эльфийским кленом, и оно сгинуло вместе с моей расой…

— Кстати, этот купец и его слуги так и не заметили, что вы эльф? — поинтеревовалась Элина.

— Нет, я носил ленту вокруг головы, не позволяющую волосам открыть уши. Не абсолютная надежность, но все же… На чем я остановился?

— На освобождении Эйриха.

— А, ну да. Собственно, это почти все. В тот же день он нанялся охранником каравана, уходившего в Харбад, и, конечно, взял с собой меня в благодарность за то, что я для него сделал, — эльф с довольным видом посмотрел на Эйриха, и тот ответил ему взглядом, явственно говорившим «Йолленгел, я, конечно, рад, что вы меня вытащили, но, между прочим, в тюрьму я тоже угодил из-за вас! «

Дела Элины шли на поправку. Рана еще побаливала, но температура была нормальной, и в целом графиня чувствовала себя неплохо — а после того, как ей удалось впервые за много дней вымыться в бочке, так и вовсе хорошо. Не считая этой процедуры, ее почти не оставляли одну; в первое время в номере практически все время находились и Эйрих, и Йолленгел, затем Эйрих стал подолгу отлучаться, наказывая остающимся помнить об осторожности и открывать дверь лишь на условный стук. Трудно сказать, чего он боялся — раз уж никто не причинил вреда Элине, когда она лежала в комнате одна, раненая и беспомощная — но, как видно, у него были свои основания. Жили они в эти дни на остатки гонорара Йолленгела и платы, полученной Эйрихом. Денег этих было мало, и их приходилось экономить — если в одну из первых своих отлучек Эйрих купил Элине новую рубашку, то столь же удобная куртка западного образца оказалась непозволительной роскошью, и пришлось пока что заштопать грубыми нитками прорехи в старой.

Оставаясь в обществе Йолленгела, Элина выслушивала эльфийские легенды и баллады; поначалу ей было интересно, но затем ее деятельная натура стала тяготиться подобным праздным времяпровождением. Однако стоило ей подумать, как поступил бы на ее месте Артен, и она выругала себя за недогадливость: рядом с ней сидит, может быть, последний в мире эльф и рассказывает легенды своего народа, которые умрут вместе с ним, а она ничего не делает, чтобы сохранить их для потомков! Элина попросила Эйриха раздобыть побольше бумаги (тот скривился — бумага стоила недешево — но в тот же день принес стопку неровно разрезанных желтоватых листов) и стала записывать. Сам эльф писать не умел, причем не только на западных языках, но и на собственном; к тому времени, как он родился, из жалкой кучки еще остававшихся в живых его сородичей лишь один старик знал письменность, да и тот вскоре умер. Говорил он с Элиной, как обычно, на своем «людском» диалекте, представлявшем собой испорченный луситский, разбавляемый отдельными западными словами; последних за время общения с графиней и Эйрихом стало больше, и все в основном тарвилонские. Разумеется, все красоты эльфийского языка (того из них, что был родным для Йолленгела) при переводе на эту смесь утрачивались безвозвратно, и восхитительно совершенные поэмы превращались в длинные и порою нудные рассказы. Элина выразила было желание познакомиться с языком народа Йолленгела поближе, но его чрезвычайная сложность быстро охладила ее пыл. В нем было 14 склонений и 28 падежей, не говоря уже о многообразии всевозможных глагольных форм и способов построения предложения, сильной зависимости значения слова от контекста и прочем наследии многотысячелетнего развития с тщательным сохранением традиций, без единой упрощающей реформы; даже для Элины, с детства знакомой с разными языками, это оказалось чересчур. По правде говоря, даже и сам Йолленгел владел этим языком не в полном объеме; бывало, что целые фразы из заученных им баллад он не мог перевести дословно, а всего лишь приблизительно знал их смысл.

Прошло уже почти две недели со времени прибытия спутников Элины в Харбад. Графиня совершенно оправилась от раны и хотя пока еще, по совету Эйриха, не возобновляла ежедневных упражнений с мечом, но готова была в любую минуту двинуться в путь. Однако случай пока не представлялся — караваны уходили на восток не каждый день.

И вот наконец Эйрих, вернувшийся, как обычно, вечером, принес обнадеживающую весть. Он сообщил, что ему удалось сговориться с хозяином каравана, отправлявшегося три дня спустя в Фаррак.

— Фаррак, конечно, не Дулпур, — сказал Эйрих, — но оттуда уже близко. И четырехсот миль не будет.

Элина меж тем смотрела на Эйриха с удивлением — его поза была не вполне обычной для рассказчика: он стоял, прижавшись к стене и повернув к ней голову, словно прислушиваясь, что происходит в соседнем номере. Что-нибудь услышать таким образом было вполне реально — стена была деревянной, некогда ей разделили более крупную общую комнату.

— Труднее всего было убедить хозяина каравана, что нам можно доверять,

— продолжал рассказывать Эйрих; одновременно он полошел к столу, взял листок бумаги и принялся что-то быстро царапать на ней грифелем. — Что я не подослан бандитами. Как ни странно, похоже, что моя расовая чужеродность на сей раз сыграла в нашу пользу. В городе, конечно, любой мог бы нанять и белого убийцу, но шансов на то, что грабители из пустыни заручатся поддержкой прибывшего с Запада чужака, намного меньше. А ваш народ, Йолленгел, практиковал караванную торговлю?

Эльф был удивлен этим внезапным вопросом, но прежде, чем он успел ответить, Эйрих показал своим собеседникам бумагу, где крупными буквами значилось по-луситски и тарвилонски: «ПРОДОЛЖАЙТЕ РАЗГОВОР, КАК БУДТО Я ЗДЕСЬ». Эйрих до сих пор не удосужился выяснить, что эльф неграмотен. Йолленгел беспомощно посмотрел на Элину.

— В самом деле, интересно, — поддержала она заданный вслух вопрос, слегка кивнув эльфу.

— В том смысле, как это понимается у вас — нет, — начал рассказывать Йолленгел. — Каждая… лэиннох… ну, в общем, это что-то вроде общины — обеспечивала себя всем, что необходимо в практическом смысле. Не забывайте, что лес служил нам, где бы мы ни жили. Единственное, что могло по-настоящему заинтересовать нас в других лэиннох — это их искусство. Время от времени какой-нибудь мастер — поэт, музыкант, художник, создатель музыкальных инструментов — отправлялся странствовать, навещая другие лэиннох, перенимая их искусство и делясь с ними собственным. Бывало, что мастера странствовали целыми группами — чаще пешком, ибо в те времена нам некуда было спешить, но бывало, что и на спинах животных. Вот это, пожалуй, было ближе всего к вашим караванам. Иногда, посетив несколько общин, они возвращались обратно и делились свежим опытом, иногда оседали на новом месте. Некоторые путешествовали всю жизнь, нигде подолгу не задерживаясь. Их называли фаэнар-сэллик — вечные скитальцы.

Пока он все это говорил, Эйрих на удивление беззвучно выбрался из комнаты, не забыв прихватить с собой меч. Элина, лишенная возможности активно участвовать в происходящем, проводила его чуть ли не ненавидящим взглядом.

Отлучки Эйриха в эти дни носили, в основном, более чем прозаический характер: лишившись всех средств в эль-хасарской тюрьме, он теперь зарабатывал деньги разгрузкой судов в порту. В его арсенале имелись и более эффективные — хотя, конечно, куда менее законные — способы пополнения бюджета, и в былые годы он бы скорее прибегнул именно к ним, однако теперь предпочел не рисковать. Он был уже не один, в отличие от прежних времен, и это сковывало свободу маневра; к тому же не сдедовало недооценивать суровость харбадских законов.

Однако добыча денег была не единственной интересовавшей его темой. Мысль о том, что он так и не выяснил, что за таинственный преследователь сопровождал их через луситские земли, давно уже неприятным осадком лежала на дне его сознания, хотя логика и подсказывала, что, даже если то и был враг, они, скорее всего, давнымдавно от него оторвались. И несколько дней назад выяснилось, что подозрения не были беспочвенными. Один из грузчиков — местный, как и прочие — отозвал Эйриха в сторонку и сообщил, что накануне, когда Эйрих работал на другом конце порта, какой-то белый парень, прибывший на корабле из Хатканы (Хаткана находилась между Эль-Хасаром и Харбадом), интересовался, не сходили ли в последние дни в этом порту трое путешественников с Запада: один из них — юноша с мечом, второй — постарше, высокий и с длинными светлыми волосами…

— А третий сильно на тебя смахивает, — закончил грузчик.

— И что ты ему сказал? — равнодушно осведомился Эйрих.

— Ясное дело, сказал, что видел. Монету мне с этого парня надо было получить, как ты думаешь? Он, конечно, стал распрашивать, где вас в этом городе найти можно.

— Почему это «нас»? Я, как видишь, один, и на корабле не приплывал.

— Не так уж много вас, лупоглазых, тут ошивается, чтобы путать. Но если тебе неинтересно, могу не продолжать.

— Ну почему, любопытно, что ты ему наплел.

— Вообще-то он дал мне дихраз, чтобы я помалкивал.

— Ну хорошо, вот тебе другой дихраз, чтобы ты об этом забыл.

— И зачем ты только работаешь грузчиком, если такой богатый? Ясное дело, я не знаю, где ты живешь. Но я сказал ему, где обычно останавливаются приезжие.

Среди перечисленных грузчиком мест оказался и тот самый караван-сарай. Теперь не приходилось сомневаться, что в ближайшие дни неизвестный там появится. Эйрих решил не суетиться и ждать. Он пожертвовал частью скудных финансов, чтобы купить усердие слуг караван-сарая; теперь те должны были информировать Эйриха о вселении любого человека с Запада, а особенно подходящего под полученное от грузчика описание.

Незнакомец появился накануне и поселился в соседнем номере, восхитив Эйриха своей наглостью. Впрочем, если он не подозревал, что его здесь уже ждут, ничего такого особо наглого в его действиях не было. Эйрих как раз возвращался с новостью об успешных переговорах с караванщиком, когда его перехватил слуга и представил свой отчет. В результате Эйрих ничего не сказал своим товарищам — ни о преследователе, ни о караване — однако наутро, хоть и покинул, как обычно, номер, но не пошел в порт. Прямое столкновение с неизвестным пока не входило в его планы — Эйрих всегда предпочитал сначала собрать информацию — хотя сомнений во враждебности загадочного преследователя у него почти не было. В противном случае, зачем бы тот стал таиться?

Двери как комнаты, где жили Эйрих и его товарищи, так и соседней, выходили на галерею, опоясывавшую двор с внутренней стороны на уровне второго этажа. Таким образом, примостившись гденибудь в противоположном углу двора за повозками, можно было наблюдать за всеми входящими и выходящими из комнаты незнакомца.

Первые несколько часов не дали Эйриху никаких результатов. Затем дверь отворилась, и Эйрих впервые увидел незнакомца. Тот и впрямь отвечал описанию, и вид его еще больше утвердил Эйриха в мысли, что перед ним — не самостоятельный игрок, а чей-то агент, что явно усложняло ситуацию. Эйриху крайне хотелось осмотреть комнату неизвестного, однако тот не дал такой возможности, прогулявшись лишь до отхожего места и обратно. Эйрих перебрал несколько вариантов, которые могли бы выманить незнакомца в город, однако любой из них означал вспугивание дичи (пока что считавшей себя охотником), а если этот человек действовал не один, подобного следовало избегать. Оставалось только захватить его врасплох и выбить, если потребуется, всю правду.

Эйрих продолжал свои наблюдения до темноты и в конце концов вернулся в комнату. Он решил, что теперь самое время поведать о скором отбытии из Харбада, и огласил свою новость громко, стоя у самой стены. Когда он прижал к стене ухо, ему показалось, что он различил шорох с той стороны. Ну разумеется, тот тип был просто обязан прислушиваться к подобным разговорам! Что ж, настало время преподнести ему сюрприз.

Эйрих не сомневался, что дверь незнакомца заперта изнутри, но искусство тургунайских гвардейцев, способных голой ногой сломать кирпич, знакомо было и ему. Прежде, чем изготовиться для удара, он обратил внимание на отсутствие света под дверью. Можно было подумать, что внутри никого нет. Эйрих мысленно усмехнулся и некоторое время постоял, привыкая к темноте.

В следующую секунду его сапог обрушился на дверь. С хрустом треснуло дерево, железную скобу, державшую засов изнутри, вырвало из косяка, и дверь распахнулась. В сумраке Эйрих различил силуэт у стены и бросился на него.

Хотя у Эйриха был при себе меч, шпион был нужен ему живым, и он атаковал, намереваясь захватить противника голыми руками. Однако тот был не так прост и, несмотря на внезапность нападения, успел занять оборонительную позицию. Враги сцепились и покатились по полу.

Уже по тому, как быстро незнакомец изготовился к защите, Эйрих понял, что его не слишком внушительная внешность обманчива; однако это был еще не самый удивительный и неприятный сюрприз. Через несколько секунд Эйрих убедился, что против него используют приемы той же школы, к которой принадлежал он сам — тайного искусства, которым владели весьма немногие! Что ж, это означало серьезные осложнения. Но прежде следовало провести переговоры. Эйрих ослабил захват и сделал тайный знак.

И тут же попал в жестокий удушающий зажим! Изумлению и гневу Эйриха не было предела. Ни один из членов Ордена не смел игнорировать Знак Принадлежности! Однако, помимо размышлений на тему, куда же катится мир, если нарушаются столь незыблемые законы, у Эйриха были и более насущные проблемы. Он пытался избавиться от захвата, но его противник весьма грамотно делал свое дело. В ушах начинало звенеть, и голову наполняла неприятная легкость.

— Эрвард! — попытался крикнуть Эйрих. Из горла вырвался лишь сдавленный хрип, слишком слабый и невразумительный, чтобы служить надежным призывом о помощи.

Однако не следовало недооценивать Элину. Уже услышав звук выбиваемой в соседней комнате двери, она была на ногах и с мечом. К тому моменту, как Эйрих позвал на помощь (во второй раз с тех пор, как ему исполнилось 15), она уже стояла поблизости, всматриваясь в темноту; звуки борьбы, конечно, указывали место поединка, но ей не хотелось по ошибке ударить своего. Как только Эйрих подал голос, Элина метнулась вперед и нанесла удар. Хватка противника Эйриха обмякла, и он повалился на пол.

Эйрих немедленно оседлал поверженного врага, перевернув его на живот и заламывая ему руки к лопаткам.

— Надеюсь, вы его не убили? — осведомился он.

— Думаю, нет. Я бил мечом в ножнах.

— Принесите веревку из моей котомки. И лампа не помешает.

Полминуты спустя Элина вернулась, неся то и другое. За ней на пороге робкой тенью нарисовался Йолленгел.

Элина невольно залюбовалась ловкостью, с которой Эйрих связывал недавнего противника. Руки пленника были выкручены под углом, исключавшим всякое сопротивление; Эйрих туго обмотал сперва одно запястье, потом примотал к нему другое, затем перекрестил веревки между кистями перпендикулярными петлями и затянул их. Можно было не сомневаться, что связанному таким образом не удастся освободиться без посторонней помощи, даже если надолго оставить его без присмотра. По крайней мере, для обычного человека таких пут было бы более чем достаточно; но Эйрих уже знал, что имеет дело с не совсем обычным человеком. Поэтому он потянул веревку от рук дальше, затягивая ее вокруг шеи, так, чтобы любая попытка освободиться — или просто шевельнуть руками — вела к удушению. В этот момент пленник, лежавший на полу вниз лицом, начал приходить в себя.

Почувствовав боль в плечах, он рефлекторно попытался выпрямить руки, и тут же петля на шее заставила его поднять голову. В комнате раздалось сразу два удивленных возгласа. И Элина, и Йолленгел узнали лежавшего на полу.

— Развяжите его, Эйрих, — сказала графиня.

— Вы его знаете?

— Это герцог Редрих Урмаранд. Сын бывшего регента Тарвилона.

— Я тоже рад вас видеть, графиня, — попытался усмехнуться Редрих, — хотя вы и чуть не проломили мне череп.

— То есть это вам он назвался герцогом. Этот человек не тот, за кого себя выдает, — уверенно заявил Эйрих.

— Где вы подобрали этого маньяка? — скривился Редрих, хотя и знал ответ на этот вопрос с точностью до города. — То он набрасывается на меня ни с того, ни с сего, теперь не верит, что я — это я…

— О доверии мы с тобой еще потолкуем, — зловеще посулил Эйрих. — Ац фалги буадиш.

— Что? — переспросил юноша.

— Не понимаешь? — делано удивился Эйрих.

— Эйрих, я не понимаю, о чем вы, но это действительно герцог Урмаранд,

— настаивала Элина. — Он назывался этим именем даже тогда, когда любое другое было бы для него гораздо предпочтительней. И потом, фамильное сходство… я, правда, не видела его отца, все портреты были уничтожены, но мой отец знал старшего Урмаранда лично и говорил, что похож.

Эйрих впервые усомнился в своей правоте.

— Ну и где вы научились так драться, господин герцог? — поинтересовался он все еще недоверчивым тоном.

— Человек, заменивший мне отца, учил меня… Слушайте, может, вы все-таки меня развяжете? Трудно говорить с петлей на горле…

— Этот человек жив? — настаивал Эйрих.

— Не знаю… Он исчез.

Эйрих ничего не сказал, но про себя подумал, что мир пока еще не катится в сильно неправильную сторону, раз законы исполняются и кара настигает отступников, нарушающих обет тайны.

— Вы уверены, что это не враг? — спросил он Элину. — Он Урмаранд, а вы — Айзендорг.

— Полагаю, что мы решили эту проблему.

— Это тот самый бывший враг, которому вы спасли жизнь?

— У вас хорошая память.

— Пока не жалуюсь.

— Так, может, освободите герцога, пока он снова не почувствовал себя моим врагом?

— Ну ладно, — Эйрих с явной неохотой принялся распутывать узлы.

Весь этот диалог происходил на тарвилонском, поэтому эльф понимал от силы треть, но кое-что он все же уяснил.

— Эрвард, — нерешительно спросил он, — вас что, на самом деле зовут по-другому?

— Да, — признала графиня, чувствуя, что дальнейший маскарад лишен смысла. — Мое настоящее имя — Элина Айзендорг. И… я не мужчина.

— Не человек? — глаза Йолленгела зажглись удивлением и надеждой. В луситском, как и во многих западных языках, слова «мужчина» и «человек» были синонимами.

— Я имею в виду, что я девушка, — произнесла Элина тоном намного более воинственным, чем содержание ее фразы.

Удивление эльфа возросло, но надежда погасла. Он покачал головой.

Редрих поднялся с пола, растирая запястья и поводя шеей.

— Йолленгел, это тот человек, у которого вы украли лошадь? — спросил Эйрих по-луситски.

Эльф смущенно кивнул.

— Простите меня, сударь, но мое положение было отчаянным… вы понимаете луситский?

— Слегка, — кивнул Редрих. — Так это был вы. Вам повезло, что я тогда не проснуться. Я мог убить вам. Я был жутко зол.

Йолленгел ничего не ответил, но вспомнил, как держал Редриха на прицеле, и подумал, что тому повезло не меньше.

— Вы не похож на лусит, — продолжил герцог. — Я так и не понять, откуда вы взяться и какой народ быть.

Йолленгел замялся.

— Сегодня — день разоблачений, — усмехнулась Элина. — Йолленгел — эльф.

— Настоящий эльф?! — совсем по-детски изумился Редрих.

Йолленгел молча отодвинул назад волосы, обнажая уши.

— А вы, Эйрих, ничего не хотите сказать герцогу? — осведомилась Элина по-тарвилонски.

— В смысле? — насторожился тот. — А… ну да. Я приношу свои извинения. Однако вы сами виноваты — если вы не враг, нечего было скрытно следить за нами.

— Собственно, я только вчера нагнал вас, — пояснил Редрих. — Думаете, это было легко? Я несколько раз терял ваш след, через степи кочевников мне вообще удалось пробраться чудом… А вчера — да, я действительно не спешил представиться, потому что мне хотелось понаблюдать со стороны. Не шпионит ли за вами кто-нибудь еще.

— Почему вы решили, что за нами должны шпионить? — брови Эйриха чуть заметно сдвинулись к переносице.

— Потому что есть еще кто-то, кто вами интересуется. Когда я распрашивал о вас по дороге, мне пару раз говорили, что я не первый, кто задает такие вопросы. Правда, в последний раз это было еще на пепелище Чекнева. Наверное, тот человек или люди давно отстали, может быть, сгинули в степи…

По лицу Эйриха было видно, что он не слишком на это полагается.

— А сами-то вы почему едете за нами? — задала резонный вопрос Элина.

За время своего пути Редрих не раз задумывался, как он ответит на этот вопрос. Ему хотелось бросить что-нибудь небрежное, вроде: «Просто в прошлый раз мне помешали нормально попрощаться, а я не хотел бы прослыть невежливым». На что, однако, язвительная Элина, вероятно, ответила бы «Ну что ж, прощайте, герцог, приятно было с вами побеседовать. Теперь ваш долг исполнен, и вы можете ехать назад». Была у него и мысль изобразить, что он путешествует на восток по своей надобности, а встреча произошла чисто случайно, но нынешние обстоятельства полностью разрушили этот сценарий. В конечном итоге Редрих не нашел ничего лучше, чем пробурчать:

— Просто подумал, что там, куда вы едете, лишний меч вам не помешает… Как не помешал мне ваш тогда, на улице Роллендаля, — добавил он, словно оправдываясь.

— Кстати, как вы тогда выбрались из города? — любопытство Элины, как обычно, превалировало над этикетом.

— В ту ночь я счел за благо не связываться со стражниками у ворот. Какое-то время я кружил по улицам в поисках подходящего убежища и наткнулся на пьяницу, дрыхнувшего в подворотне. Я забрал его одежду, он даже не проснулся.

— И оставили ему свою?

— Гм… нет. Это бы навело на мой след, вы же понимаете.

— Вы просто украли чужие вещи? — возмутилась Элина.

— Ну, считайте это военным трофеем. У меня были основания считать Роллендаль враждебным городом, не так ли? Да и что за одежда это была, так, лохмотья… Мне, собственно, именно такое и было нужно. Два дня я отсиживался в каком-то подвале, дожидаясь, пока уляжется шум, а потом покинул город среди бела дня.

— Вам повезло, что вас не узнали, даже и в лохмотьях. Слишком многие тогда вас запомнили и горели желанием отыскать.

— Я прикинулся калекой. Шел, скривив физиономию, скособочившись и приволакивая ногу. Ее легко было приволакивать — в штанину был засунут меч. Гарду я прикрыл котомкой.

— Ясно. И что вы поделывали потом?

— Решил воспользоваться примером вашего отца и вступить в армию где-нибудь за пределами Тарвилона. Я даже успел дослужиться до капрала в Пирвадии. А потом до меня дошел слух о вашем путешествии.

— Слух? Я как раз собиралась спросить, откуда вы узнали. Вам вообще известно, куда и зачем я еду?

— Куда-то на восток, кажется, в Тургунай, спасать принца Вангейского. («И впрямь день разоблачений», — подумала Элина, до сих пор не открывавшая это Эйриху. ) Эта новость быстро достигла соседних стран.

— Странно… — пробормотала графиня. Она была уверена, что это сохранят в тайне. Однако гордость тут же взяла верх над осторожностью: — Так вы говорите, обо мне знают не только в Тарвилоне, но даже в соседних странах?

— Вы — дочь знаменитого графа Айзендорга, — криво усмехнулся Редрих,

— а принц — кузен короля Тирлондского.

Элина поняла, что означала эта горькая усмешка. При других обстоятельствах Редрих мог быть теперь выше их обоих — наследником короны, а может быть, уже даже и королем Тарвилона. Понял это и Эйрих. «Этот парень никогда не смирится с тем, как все сложилось, — говорил его взгляд, — я бы не стал ему слишком доверять. « Кажется, Редрих уловил жалость во взгляде девушки и не замедлил отплатить.

— Между прочим, графиня, это ваше предприятие совершенно безумно.

— Поэтому вы и решили к нему присоединиться? — осведомилась Элина.

— Именно поэтому, — буркнул герцог.

— Что ж, после вашего участия в турнире от вас можно было ждать безумств.

— Впрочем, вы столь легко заводите знакомства, что к Тургунаю, вероятно, подойдете в составе небольшой армии.

— Пока что вы первый, кто по-настоящему в нее вступает, — миролюбиво заметила Элина. — Эйрих с нами только до Дулпура. А Йолленгел… Йолленгел,

— она вновь перешла на луситский, — вы еще не решили, где вам поселиться?

— Говоря по правде, пока что мне не слишком нравится восток, — смущенно улыбнулся эльф. — Посмотрим, что будет дальше.

— Учтите, Йолленгел, — хмыкнул Эйрих, — даже и Великий континент где-нибудь кончается.

— Итак, герцог, вам известны наши ближайшие планы? Мы едем с караваном в Фаррак, — уточнила Элина.

— Да, я уже знаю. Здесь тонкие стены. Надеюсь, мне тоже удастся наняться в охрану каравана. И, кстати говоря, я думаю, в походных условиях мы можем отбросить титулы. Можете звать меня просто Редрихом.

— Отлично, в таком случае, можете звать меня просто Эрвардом, — ответила Элина. По лицу молодого человека скользнула мгновенная тень. Эйрих одобрительно кивнул:

— Хоть мы и устроили день разоблачений, однако для внешнего мира графиня должна оставаться Эрвардом Эльбертином. И во избежание путаницы мы, как и прежде, будем придерживаться этого имени и внутри нашей компании.

— А не стало ли это имя слишком известным в последнее время? — задумалась вслух Элина. — Может, пора его сменить?

— Я искал вас не по имени, а по внешнему описанию, — возразил Редрих.

— Да, — согласился Эйрих, — мы уже находимся в той части континента, где выходцы с Запада — слишком большая редкость, чтобы затеряться в толпе. Если нами кто-то интересуется, чехарда с именами не поможет скрыться, а лишь может привлечь дополнительное внимание. Вы, Редрих, ничего не выяснили об этом загадочном втором преследователе — или преследователях?

— Увы, — покачал головой герцог. — Даже не знаю, сколько их. Сдается мне, он или они не хотели светиться и приняли меры.

— Ну что ж, — резюмировал Эйрих, — друзья это или враги, нам остается лишь учитывать возможность встречи с ними, однако планов менять не будем. Завтра утром, Редрих, пойдете со мной к караванщику и покажете ему, на что вы годны.

В тот вечер они еще несколько часов просидели в комнате Редриха. Молодой герцог рассказывал о перипетиях своего путешествия; ему явно нравилось, что он оказался в центре внимания. Его путь выдался не столь богатым на битвы, как у Элины — лишь пару раз пришлось отбиваться от заурядных грабителей — однако более серьезные угрозы возникали не раз. Повествуя о пережитых опасностях, он, даже сам того не осознавая, поглядывал на реакцию Элины, но графиня была явно не из тех, кто ахает и всплескивает руками в таких случаях. Наконец троица собралась уходить.

— Эйрих! — окликнул Редрих.

— Да?

— Вы не хотите заплатить за дверь?

— По-моему, хозяин этого чулана сам должен доплачивать постояльцам за такое качество дверей, — Эйрих подобрал с пола щеколду и скобу с торчащими гвоздями, приладил все это на прежнее место и несколько раз ударил по гвоздям рукоятью меча. — Вот и все. От серьезного противника, как вы видели, она все равно не защищала, а символически держаться будет.

Редрих остался один, и оживление тут же сошло с его лица, точно стертое чьей-то рукой. Он еще долго сидел с мрачным видом, подпирая кулаком подбородок, а затем встряхнулся и принялся полировать меч.

Наутро Эйрих, как и обещал, представил Редриха караванщику. То был, на самом деле, не владелец каравана, а человек, нанятый владельцами — несколькими богатыми купцами — чтобы довести караван до Фаррака. На Западе такого человека обычно называли капитаном, а здесь, на Востоке — караван-баши. Ему было, должно быть, за пятьдесят, он был сед, нетороплив в речи и движениях, и его широкий алый кушак поддерживал солидных размеров пузо. Свой ятаган в ножнах он носил теперь в основном как украшение и знак статуса, а не как оружие. Однако черная повязка на правом глазу и наискось пересекавший лунообразное лицо шрам доказывали, что некогда он знал и другие времена.

Караван-баши был не в восторге от того, что к ранее заявленным чужеземцам вдруг присоединяется еще один, владеющий оружием. Тем не менее, число лояльных охранников каравана было слишком большим, чтобы один лишний воин, даже если бы он и оказался лазутчиком, мог что-то принципиально изменить. С другой стороны, дополнительный меч на своей стороне в пустыне никогда не бывает лишним — караван-баши хорошо усвоил это за свою богатую биографию; оплата же наемников все равно шла не из его кармана. Так что он брюзгливым тоном позволил Редриху показательно сразиться с одним из охранников и был полностью удовлетворен результатом.

В оставшиеся перед отбытием дни Элина оставалась в караван-сарае. Хотя она и знала от Эйриха, что «Иль-бадияр» давно покинула порт, все произошедшее с нею как-то отбило у нее охоту гулять по харбадским улицам. Вместо этого она преисполнилась энтузиазма по поводу новой своей идеи — сохранить для истории наследие эльфийской культуры. Все свое время она проводила в обществе Йолленгела, который, хоть и охрип от бесконечных рассказов, был чрезвычайно доволен таким вниманием к собственной расе. Элина время от времени улыбалась при мысли о том, как поведает Артену о своем вкладе в мировую науку, и какое удивление отразится на лице принца, когда он узнает, что его кузина умеет не только махать мечом — а, пожалуй, не только удивление, но и зависть! Конечно, это был не единственный и не главный мотив Элины, но думать об этом было приятно.

Кому не было приятно, так это Редриху, бывшему в центре внимания лишь в первый вечер, а теперь явственно чувствовавшему себя лишним. Он даже не мог слушать Йолленгела — герцог слишком плохо знал луситский, а эльф — тарвилонский. И все же на другой день после встречи с караван-баши — и, стало быть, за день до отправления каравана — Редриху удалось раздобыть себе собеседника в лице Эйриха.

От внимания герцога не укрылось, что в «день разоблачений» Эйрих оказался единственным, кого эти разоблачения не затронули. Он по-прежнему оставался просто Эйрихом, человеком, случайно встреченным Элиной в небольшом пралецком городке и неизвестно зачем едущим через полконтинента в Дулпур — если, конечно, Дулпур вообще не был придуманным на ходу предлогом. По словам Элины, правда, выходило, что Эйрих — друг, сомневаться в котором не приходится, но у Редриха были слишком свежи в памяти обстоятельства его собственного знакомства с этим человеком. Помнил он и фразу на неизвестном языке, которую якобы должен был понять. У герцога хватило мудрости не спрашивать Эйриха теперь об этой фразе, но, в свете предстоявшего совместного путешествия, он бы дорого дал, чтобы узнать ее смысл.

В противоположность Редриху, Эйрих знал о своем новом знакомце более чем достаточно. Конечно, ему не были известны отдельные подробности биографии молодого герцога, однако того, что он знал от Элины, и собственных наблюдений вполне хватало, чтобы составить вполне правдоподобный портрет Урмаранда. И это не был портрет человека, которого Эйрих хотел бы иметь у себя за спиной.

И вот эти двое, не доверявшие друг другу, разделенные, казалось бы, всем — тремя десятками лет возраста, социальным происхождением, даже внешне относящиеся к совершенно разным типам людей — на третий вечер знакомства уже болтали, как старые добрые друзья. Общей темой, объединившей их, стало оружие. Они с удовольствием обсуждали различные мечи — прямые, кривые, односторонние, обоюдоострые, короткие, двуручные, с узким, широким, гибким, волнистым, зазубренным клинком, с крюками и серпами; говорили о саблях, шпагах, ножах, секирах, копьях, топорах, молотах, палицах, луках, арбалетах; рассуждали о сильных и слабых сторонах кольчуг, бахтерцев, кирас, лат, круглых и прямоугольных щитов, открытых и глухих шлемов. Эйрих не мог не воздать должное обширным познаниям молодого человека — хотя, в отличие от его собственных, они были чисто теоретическими во всем, что не касалось наиболее распространенных на Западе видов оружия. Элина тоже могла достойно поддержать подобный разговор — что, собственно, не раз происходило в пути

— однако ее познания были менее обширными, ибо человек, учивший Редриха, был хорошо знаком не только с западной культурой. Эйрих несколько раз пытался прощупать, насколько Редрих посвящен этим отступником в тайное знание, но герцог с их первой встречи понял, что некоторые знания и умения демонстрировать небезопасно, и бдительно уходил от провокаций.

Однако, помимо разговоров, у путешественников имелись и более насущные дела. Элина и Редрих прибыли в Харбад морем и, стало быть, безлошадными; Эйрих и Йолленгел приехали конными, но и этих лошадей у них уже не было — продать их и потом купить новых означало, конечно, некоторые денежные потери, однако это все равно было дешевле, чем почти три недели содержать животных в местной конюшне. Итак, накануне отбытия каравана вся компания отправилась покупать лошадей; эльф пошел вместе со всеми, хотя ничего не смыслил в лошадях и по-прежнему чувствовал себя неуютно в людской толпе — однако отрываться от своих товарищей после приключения в Эль-Хасаре ему тем более не хотелось. На улице, впрочем, он не раз усомнился в правильности принятого решения — на него обращали внимание даже больше, чем на его спутников. Дело в том, что его западная внешность и одежда, и без того экзотичные по местным понятиям, в сочетании с восточным тюрбаном смотрелись попросту комично.

Цены на лошадей были довольно высокими — в этом отношении Фандертольд не соврал — и Элина впервые озаботилась финансовым положением команды; до этого она как-то приняла как должное, что с прибытием в город ее товарищей денежные проблемы разрешились. Лишь теперь она узнала, что Эйрих работал грузчиком, сохраняя в неприкосновенности остатки своего жалования охранника; и хотя, строго говоря, в этом не было особой жертвы — ведь Эйрих не был дворянином, да даже и сама графиня в детстве не чуралась черной работы — однако девушка тут же пылко заверила Эйриха, что, как только у нее будут деньги, она отдаст ему не только долг за лошадь, но и вдвое больше, чем он заработал в порту. Эйрих с улыбкой ответил, что ему было полезно размяться, и он совсем не настаивает на возврате долга, однако Элина заявила, что дала слово, а дворянское слово нерушимо, хочет он того или нет.

У Редриха проблем с финансами не было; он собирался сам купить Элине лошадь, но, пока он думал, как это поделикатней предложить, деньги уже были уплачены Эйрихом. Редрих чуть заметно покраснел и расплатился за собственного коня.

— В Пирвадии, как видно, хорошо платят наемникам? — осведомилась графиня. Она спросила без всякого сарказма, но Редриху, конечно, немедленно почудился таковой.

— Полагаю, так же, как и во времена вашего отца, — ответил он. Его левая рука при этом машинально накрыла рукоять меча. Взгляд Элины, привлеченный этим жестом, успел скользнуть по рукояти и различить в ней восьмиугольную выемку, в глубине которой тускло блестело залитое для компенсации олово.

— Ваш рубин… — поняла графиня. — Вы его продали!

— Да! — Редрих повернул к ней злое лицо. — Рубин, а не меч! Это ничего не значит! Рубин — это просто украшение! Честь рыцаря — в его мече, а не в блестящих камушках!

— Герцог, вас никто не обвиняет, — тихо сказала Элина, оторопев от этой вспышки. — Напротив… я хочу выразить вам свою признательность…

— Не думаете же вы, что я сделал это ради вас! — скривил губы Редрих.

— Просто мне нужны были деньги, вот и все!

О том, что деньги были нужны ему именно затем, чтобы отправиться в путь за Элиной, он, конечно, умолчал. Графиня пожала плечами и отвернулась к своему свежеприобретенному коню. Эйрих, казалось, целиком был занят лошадьми, однако все видел и слышал. «Все настолько плохо, насколько я и предполагал», — подумал он.

Утром следующего дня караван отправился в путь. Это был большой караван; четыре дюжины навьюченных верблюдов растянулись чуть ли не на четверть мили. По бокам ехали конные всадники — шесть с лишним десятков, большинство из них — охранники, но были и просто путники, ехавшие, ради безопасности, вместе с караваном. К числу последних относились Йолленгел и

— пока что — Элина; Эйрих настоял на том, что ей еще рано махать мечом, однако графиня собиралась поменять свой статус уже в пути.

Караван шел на северо-восток — сначала вдоль берега моря, а затем все больше отклоняясь к северу, вглубь полуострова. Пока что дорога была хорошей, и путешествие проходило по достаточно населенным районам эмирата. Тем не менее, Элина удивлялась, видя, сколь скудными и бесплодными выглядят эти земли. Пыль, песок, камни, растрескавшийся грунт, на котором лишь кое-где торчали чахлые кустики да совсем редкие рахитичные пальмы; несмотря даже на разбегавшуюся сеть арыков, казалось невероятным, что такие почвы способны прокормить обитателей многочисленных крестьянских мазанок и нанизанных на нитку дороги городов. Элина высказала вслух свое недоумение.

— Говорят, в эпоху магов весь полуостров был сплошным благоухающим садом, — ответил Эйрих. — С тех пор, как магия иссякла, природа вернулась в свое естественное состояние — вода ушла, солнце высушило землю, ветер унес плодородный слой. Но люди приспособились. Вырыли колодцы, провели оросительные каналы, вывели засухоустойчивые сорта хлеба… Однако сельское хозяйство в этих местах — весьма нелегкий труд, требующий ежедневных усилий. Сейчас еще зима, а весной, летом и осенью вы бы увидели на полях многие сотни крестьян и рабов, вкалывающих от зари до зари. В среднем местный крестьянин намного беднее западного — чего, однако, не скажешь о государстве в целом.

Поскольку, едучи в седле, делать записи было проблематично, в пути Элина была вынуждена отказаться от своей работы по сохранению эльфийского наследия. Возникший в компании языковой барьер, однако, все равно привел к новому разделению четверки на пары. Если раньше Элина и Эйрих довольно часто говорили между собой полуситски, когда хотели, чтобы эльф мог на равных участвовать в разговоре, то теперь преимущество «тарвилонского лагеря» сделалось слишком явным — от эльфа отделывались парой фраз, да и то лишь тогда, когда он спрашивал, о чем речь, и вновь переходили на язык Запада. Йолленгел понял, что делать нечего, и попросил Эйриха поучить его тарвилонскому. Тот согласился; его отношение к эльфу вообще заметно изменилось после освобождения из эль-хасарской тюрьмы, хотя, рассуждая цинически, у неприспособленного к жизни среди людей Йолленгела тогда попросту не было другого выхода, кроме как выкупить Эйриха.

Эльф оказался способным учеником, тем более что он уже успел немало нахвататься самостоятельно; тем не менее, эти занятия отнимали много времени, и, таким образом, двое других членов компании автоматически должны были довольствоваться обществом друг друга. Элина, наконец, рассказала Редриху подробности своего путешествия.

— Знаете, — доверительно сообщила она ему под конец, — теперь все это выглядит не так, как думалось тогда, в Тарвилоне… Больше всего меня угнетает, что я чуть не загнулся от пустяковой раны. (Ее мужской род по-прежнему резал Редриху ухо. ) Ни одному самому знаменитому герою не удавалось избежать ран. Берторон Железный, даже пораженный в сердце, успел зарубить двоих врагов, прежде чем испустил дух. Карлунг Карнуальд, когда ему отрубили правую руку, поднял меч левой и продолжал сражаться. Король Тедораух, пронзенный копьем насквозь, сумел уйти от погони и добраться до своего лагеря. Да и мой отец был ранен не единожды, и пару раз — весьма серьезно. А я? По сути, просто глубокая царапина, а переносил ее так, словно мне кишки выпустили.

— Если бы кишки — было бы гораздо хуже, — заметил Редрих.

— Вот это-то меня и смущает, — кивнула Элина. — Что же будет, если меня ранят по-настоящему? Неужели я не готов к серьезным испытаниям? — графиня и сама не знала, почему делится с Редрихом этими сокровенными страхами. Во всяком случае, Эйриху она бы точно постеснялась сделать такое признание, а Йолленгел… он не боец, ему не понять. Но, едва слова сорвались с ее губ, Элина подумала, что произносить их не стоило. — А вам доводилось получать раны? — поспешила она отвести разговор от своей персоны.

— Пока нет, — ответил герцог, — но я сжимал в кулаке раскаленный уголь, чтобы проверить свою выдержку.

Хотел Редрих нанести удар или нет, но он это сделал.

— Ну и сколько вы продержались? — поинтересовалась Элина равнодушным тоном.

— Секунд шесть, — Редрих умолчал, однако, о том, что бросил бы уголь раньше, но от боли его мышцы свело судорогой, и он не мог разжать пальцы. Лишь со всей силы ударив рукой о ствол дерева, он сумел освободиться от угля.

— Не слишком разумная идея — уродовать собственную руку, — перешла в наступление Элина. — Воину нужны обе руки.

— Мне было тогда только тринадцать, — не стал спорить Редрих. — Но мой учитель тоже это не одобрил. Он сказал: «Не причиняй вред себе — не делай за врагов их работу. Тренировки должны укреплять тело, а не ослаблять его. «

— Очень глубокомысленное замечание, — усмехнулась Элина.

— Он был практик, а не философ, — ответил Редрих уязвленным тоном. — Он владел такими видами оружия, о которых вы даже не слышали.

— Например? — заинтересовалась Элина, отбросив пикировку.

Разговор перешел на оружие, тактику индивидуального и группового боя и тому подобные темы. Однако история с углем засела в сознании Элины. Сколько она ни говорила себе, что глупо соревноваться в доблести с тринадатилетним мальчишкой, брошеный ей вольно или невольно вызов раздражал ее, словно камушек в башмаке.

Поздним вечером того дня графиня выскользнула из палатки, где они ночевали вчетвером, и опустилась на колени возле остатков костра. В этой скудной на растительность местности топливо было проблемой, и костры использовали только для приготовления пищи, а не для обогрева — хотя ночи были холодными, и порою поутру на песке блестел иней. Тонкие ветки местного кустарника прогорали полностью, не оставляя углей. Однако на краю кострища Элине удалось отыскать дотлевающую веточку.

Она, разумеется, не подвергала сомнению собственные слова относительно полезности обеих рук и не собиралась жечь ладонь. Вместо этого она засучила левый рукав и наметила точку где-то посередине внутренней стороны предплечья. Поболтав веткой в воздухе, чтобы заставить красный огонек на конце разгореться ярче, Элина на всякий случай полностью выдохнула, чтобы лишить себя возможности закричать, и резким движением…

Боль пронзила ее руку, быстро распространившись, как ей показалось, от запястья до локтя. Не было никакого ощущения температуры — только боль, острая боль в невыносимо чистом виде. Элина судорожно сжала зубы, из глаз брызнули слезы. Титаническим усилием она удерживала руки в прежнем положении, не позволяя им отбросить ветку. «Раз-два-три-четыре-пять… „ Ей казалось, что она правильно считает секунды, но на самом деле цифры сменялись в ее сознании вдвое быстрее. Осознание этого мелькнуло на цифре «семь“, и она заставила себя продолжать. «… девять-десять-одиннадать-двенадцать… « На тринадцати судорожно прижимаемая к оголенной руке ветка сломалась, и тлеющий — на самом деле, уже почти погасший — кончик упал на песок. Элина упала на четвереньки, со всхлипом втягивая холодный ночной воздух. Слезы градом катились по лицу. Челюсти ныли. Но хуже всего, конечно, была боль на месте ожога, ставшая лишь чуть-чуть слабее после того, как исчезла ее первопричина. Элина вытащила из ножен меч и приложила пострадавшую руку к холодному металлу клинка. Стало легче, но не надолго…

Наконец, когда боль ослабла до такой степени, что графиня смогла стереть с лица страдальческое выражение вместе со слезами, она поднялась и нетвердой походкой двинулась к палатке. Она даже не взглянула на свою руку

— все равно было слишком темно. Что она найдет там утром? Большой волдырь? Или, может быть, бурое пятно обуглившейся кожи?

Элина осторожно пробралась на свое место в палатке. Другие ее спутники уже спали, но обожженная рука долго не давала графине уснуть. У Эйриха наверняка имелось какое-нибудь полезное снадобье — Элина знала, что в тюрьме у него отобрали только деньги — но тогда пришлось бы объяснять, что случилось, ибо такой ожог попросту невозможно получить случайно.

Наконец уже заполночь сон все-так взял верх над болью, но та не отпускала и во сне. Элине снилось что-то тягучее и неприятное; затем она вдруг услышала, что ее кто-то зовет. Ей показалось, что она проснулась, но на самом деле она все еще спала; однако образы сновидений куда-то исчезли, и остался лишь зовущий ее голос, а затем в темноте она увидела лицо Ральтивана Зендергаста. Он что-то говорил, и тихие голоса вторили ему; Элина и сама начала повторять его слова, и боль постепенно уменьшалась, уходила, таяла…

Наутро, когда Эйрих, обыкновенно просыпавшийся раньше всех, разбудил ее, от сновидения остались лишь самые смутные воспоминания. Зато вчерашняя сцена у кострища вспомнилась очень отчетливо. Элина мысленно сжалась, готовясь к возвращению боли… и ничего не произошло. Она опасливо потрогала свою руку сквозь рукав. Боли не было.

Лагерь меж тем готовился к новому дню пути. Караванщики гортанно перекликивались, верблюды нехотя распрямляли ноги, поднимаясь с холодной земли и позвякивая упряжью, охранники и путешественники выбирались из своих палаток, с хрустом потягивались со сна, распутывали ноги фыркавших паром лошадей, некоторые разминались с оружием, и их сабли весело сверкали на солнце. Элина посмотрела на них завистливо, а затем, отвернувшись спиной к палаткам, засучила рукав.

От вчерашнего ожога осталось лишь несколько чешуек мертвой шелушащейся кожи. Под ними была молодая розовая кожица.

Выходит, то, что привиделось ей ночью, не было сном. Через все эти сотни и тысячи миль славный старый Ральтиван услышал ее боль и помог ей. Но если ему это оказалось под силу, почему он ничего не сделал для нее раньше, когда она валялась в бреду на полу караван-сарая?

— Любуетесь пейзажем? — раздался рядом голос Редриха.

Элина поспешно одернула рукав.

— Было бы чем любоваться, — ответила она.

— В пустыне есть своя прелесть, — не согласился Редрих.

— Это еще не пустыня, — сзади к ним подошел Эйрих. — Настоящая пустыня будет дальше. Барханы, словно застывшие волны, до самого горизонта… Нет, вы только посмотрите, как он держит саблю! Вон тот, в синем тюрбане. Он, должно быть, возомнил, что с него пишут картину. Пока он так красиво замахивается, я бы уже десять раз проткнул его прямым колющим.

— А что, Эйрих, не показать ли нам этим желтолицым, как надо обращаться с оружием? — предложил герцог.

— Отчего бы и нет, — Эйрих обнажил меч.

Они отошли чуть поотдаль и скрестили клинки. Поединок двух белых на нетипичных для этих мест прямых мечах сразу привлек внимание нескольких зрителей — тем паче что мастерство фехтовальщиков заметно было даже неискушенному глазу.

— Издеваетесь, да? — обиженно пробурчала Элина, отвернулась и пошла укладывать палатку. Это был совсем не тот эффект, на который рассчитывал Редрих; его взгляд на мгновение растеряно скользнул за девушкой, и тут же клинок Эйриха уперся ему в грудь. Послышались одобрительные возгласы караванщиков.

— Хотите реванша? — осведомился Эйрих.

Герцог молча качнул головой. Конечно же, он хотел реванша. Но не в каком-то потешном бое на мечах.

Неделю спустя шедший на северо-восток караван покинул пределы полуострова и эмирата, вступив на земли Тагратского султаната. Большая часть крупных и богатых городов этой страны, включая столицу, находилась на севере, за хребтами Тагратского нагорья; южные же территории почти сплошь представляли из себя пустыню. Тем не менее, именно здесь проходил старинный караванный маршрут, кратчайшим путем связывавший Средний Восток с княжествами Кундийского полуострова. Существовал, конечно, и северный путь, которым обычно пользовались сами тагратцы. Некоторые торговцы и путешественники предпочитали переходу через пустыню плавание по океану, однако такое предприятие было более опасным. И в Срединном море кораблям грозили пираты и непогода, но тамошние воды бороздили целые военные флотилии, сильные бури были редкостью, а вдоль северного побережья располагалось немало портов. В этих же диких водах ничто не могло помешать пиратскому промыслу, а свирепые океанские штормы разбили немало злосчастных судов о пустынный, безжизненный берег, где даже выжившие в кораблекрушении вскоре погибали от жажды.

День, когда караван пересек тагратскую границу и повернул на восток, Элина отметила окончательным возвращением в строй. Свои тренировки с мечом она возобновила еще накануне, с неудовольствием отметив, как быстро утрачивается виртуозность без регулярных упражнений, а в этот день представила свои таланты караван-баши и была причислена к числу охранников. Для водителя каравана это не было неожиданностью — он знал, что первую часть пути этот юноша ехал в качестве простого попутчика лишь потому, что не до конца оправился от раны. Таким образом, теперь для одного лишь эльфа путешествие означало расходы; прочие, напротив, зарабатывали жалование — пусть и не слишком большое — которое должны были получить в конце пути. Любопытно, что Йолленгел на сей раз не пытался подработать концертами — то ли все еще скорбил по своей флейте, то ли не хотел лишний раз привлекать к себе внимание, то ли просто не рассчитывал на успех у людей Среднего Востока, чья заунывная музыка сильно отличалась и от эльфийской, и от западной.

Вокруг простиралась пустыня — та самая, о которой говорил Эйрих. Поначалу бесконечные волны барханов — розово-коричневых на рассвете, ярко-кремовых в полдень, нежно-золотых на закате — показались Элине красивыми и величественными, но вскоре однообразие пустыни начало действовать угнетающе. Она могла часами смотреть на море, стоя на палубе корабля, но море было вечно подвижным и непостоянным, как сама жизнь; в застывшем же спокойствии пустыни ощущалось величие смерти. Караван-баши, однако, уверенно вел своих подопечных среди этих безжизненных песчаных холмов, одному ему ведомым способом находя путь от колодца к колодцу, от оазиса к оазису, так что все эти десятки людей и животных посреди бескрайней пустыни не страдали от жажды и голода, хотя припасы в наполненных бурдюках и сумках и приходилось экономить.

— Никак не привыкну к восточным масштабам, — пожаловалась Элина ехавшему, как обычно, рядом Редриху. — Который день уже ничего, кроме барханов. Кажется, одна эта пустыня больше, чем все королевства Запада.

— Это недалеко от истины, — ответил тот. — По этим пескам мы уже проделали вдвое больший путь, чем от западного побережья Столенхейма до границы с луситами. А общий путь каравана от Харбада до Фаррака раза в полтора длиннее, чем дорога через все западные земли в самой широкой их части.

— Подумать только, а из Роллендаля кажется, что мы живем в центре мира. А мы всего лишь притулились где-то на окраине…

— Да, даже западные карты серьезно искажают масштаб не в пользу востока.

— Но все равно Запад — это авангард человечества. Пусть по сравнению с Востоком нас мало и страны наши невелики, но именно мы движем вперед цивилизацию.

— Сам я прежде не забирался так далеко, — пожал плечами Редрих, — но мой учитель рассказывал, что на Востоке есть страны не только во много раз больше, но и во много раз древнее западных королевств. Говорят, там еще сохранились воспоминания об эпохе, когда магия была не уже, а еще слаба…

— Разве такое было? — удивилась Элина.

— Ну не совсем. Не так, как сейчас. Магические силы наполняли мир, но люди еще только учились их использовать. Это уже потом наши маги овладели знанием и подчинили себе не только своих сородичей, но и другие виды, владевшие магией от природы, но не обладавшие человеческой способностью к развитию…

— Значит, власть принадлежала магам не всегда, и на каком-то этапе они просто захватили ее? Захватили и переделали мир по своему усмотрению?

— Очевидно.

— Странно. Один из основных принципов магов — это баланс. Сохранение равновесия. Они боятся его нарушать даже сейчас, когда от их силы практически ничего не осталось. И тут вдруг — переделка всего мира! Одна мысль о таком должна была бы вывести из себя Зендергаста. Странно, что он мне ничего об этом не рассказывал.

— Зендергаст? Ах, да. Помню, — герцог нахмурился. Как видно, ему тяжелы были воспоминания о времени славы и силы его отца. — Может быть, современные маги уже и сами утратили знания о той эпохе. Ведь это было так давно. Невозможно даже назвать точное число тысячелетий.

— А откуда об этом знал ваш учитель?

— Он не говорил.

— Слушайте, Редрих, — воскликнула вдруг Элина, осененная идеей, — а может быть, магия потому и иссякла в мире, что чародеи во времена своего владычества пользовались ею слишком активно? Может, они ее просто израсходовали?

— Вы меня спрашиваете? — усмехнулся герцог.

В это время в голове каравана возникло какое-то оживление. Элина посмотрела вперед и увидела скакавших навстречу всадников — это возвращался головной дозор. Особой спешки, впрочем, заметно не было, так что вряд ли они обнаружили засаду или что-то вроде. Познания Элины в восточном языке оставались крайне скудными (у Редриха с этим обстояло получше), и она не могла понять доносившиеся голоса, различив лишь прозвучавшее несколько раз слово «шамкумат». Редрих, по всей видимости, тоже не мог прояснить, в чем дело. Элина тронула каблуками бока коня, подъезжая к Эйриху. Караван меж тем начал заворачивать вправо.

— Впереди Шем-Кумату, — пояснил Эйрих. — В эпоху магов это был великий город, столица обширной провинции. Потом на эти земли пришла пустыня. Жители Шем-Кумату очень долго сопротивлялись неизбежному, строили стены для защиты от ветра и песка, рыли глубокие колодцы. Многие уезжали, но гораздо больше было тех, кто не захотел бросать свои дома и нажитое поколениями добро. Когда же они, наконец, поняли, что тысячи людей не смогут выжить в пустыне, было уже слишком поздно. Последние колодцы пересохли слишком быстро, чтобы горожане успели подготовиться к массовому исходу и сделать необходимые запасы. Лишь единицы добрались до более приветливых земель. Остальные погибли во время перехода через пустыню или в самом городе

— их были десятки, а по некоторым легендам, даже и сотни тысяч. С тех пор мертвый город считается самым зловещим символом Тагратской пустыни. Караваны обходят его стороной. Легенды говорят, что Шем-Кумату населен призраками, хотя, конечно, в наше время это чепуха.

— Почему бы нам не съездить взглянуть на него? — в глазах Элины горело ее вечное любопытство.

— Караваны не зря огибают Шем-Кумату, — покачал головой Эйрих. — Дело здесь не только в старых суевериях. В развалинах вполне могут находить приют разбойники. Да и смотреть там особенно не на что — бОльшая часть города уже поглощена песком.

Караван-баши, как видно, тоже опасался не столько призраков, сколько грабителей, поэтому прикрыл караван с севера усиленными фланговыми дозорами, а прочим охранникам было приказано повысить бдительность. Ничего, однако, не произошло. Караван обошел мертвый город далеко с юга и вернулся на прежний путь.

С разбойниками путешественнии встретились четыре дня спустя. Вечером на юго-западе на гребне высокого бархана показался одинокий всадник. Он был достаточно далеко, и солнце, еще почти не утратившее дневной яркости, горело практически над его головой, а сторона бархана, куда должна была упасть его тень, сама уже была в тени, так что заметить его было непросто — однако он не укрылся от зоркого внимания Эйриха и еще нескольких охранников, которые сразу подняли тревогу. Охранники не стали делать вид, что не замечают опасности; напротив, они принялись носиться взад и вперед вдоль каравана с визгливыми воинственными криками, сверкая на солнце обнаженными саблями. Вражеский дозорный понял, что скрытное наблюдение не удалось; тогда на гребень, уже не таясь, выехало еще несколько его товарищей. Некоторое время они совещались, решая, стоит ли нападать; такой большой караван сулил богатую добычу, но и охрана была слишком уж многочисленной. В конечном счете они развернулись и скрылись за барханом; как видно, демонстрация защитников каравана оказалась убедительной. Караван-баши, однако, не удовлетворился этим и послал нескольких разведчиков на наиболее быстроногих лошадях удостовериться, что разбойники действительно ушли, а заодно и попытаться определить, сколько их было. Разведчики благополучно вернулись и доложили, что бандитов поблизости и впрямь больше нет, численность же банды, судя по следам, составляла около четырех десятков человек — не так уж и мало.

В эту ночь вокруг лагеря были выставлены усиленные посты. Элине и Эйриху тоже выпало дежурить. Редрих предложил Эйриху заменить его, но тот ответил с легкой усмешкой: «Благодарю вас, но в этом нет нужды. У меня все равно бессонница. В моем возрасте такое бывает, знаете ли. « Ночь прошла спокойно, и утром караван продолжил свой путь. Еще через два дня, однако, головной дозор обнаружил останки тех, кому повезло гораздо меньше.

Побоище, судя по всему, произошло около двух недель назад. Злосчастный караван, шедший, очевидно, на запад, был меньше и хуже охранялся. Песок уже слегка присыпал трупы защитников и убитых шальными стрелами животных (в основном лошадей, хотя были здесь и четыре верблюда — трех из них явно добили саблями). Наверняка в бою гибли и разбойники, но своих победители, как видно, похоронили. Кое-где валялись выпотрошенные мешки, разорванные в спешке тонкие дорогие ткани, раскиданная походная утварь, сломанные клинки и луки. В сухом и холодном воздухе зимней пустыни мертвые тела не столько гнили, сколько усыхали, но все равно картину являли достаточно неприглядную. Элина из принципа заставила себя смотреть, однако, когда караван-баши велел охранникам закопать убитых, не стала в этом участвовать. Редрих тоже счел это ниже своего герцогского достоинства, а Эйрих, которому было, в общем-то, все равно, проявил солидарность с товарищами. На них косо посмотрели, но ничего не сказали. Они были белыми — что им до мертвецов чужой расы?

Всего покойников оказалось 36; больше половины из них были воинами, десяток — погонщиками верблюдов и пятеро, по всей видимости — торговцами или просто путешественниками. Среди последних была и молодая женщина в дорогой одежде; фаланги ее пальцев обнимали рукоять вонзенного в грудь кинжала. Она предпочла не попадать в руки бандитов живой. Но среди участников каравана были, несомненно, и те, кто сделал иной выбор; их дальнейшая судьба была очевидной — уплата выкупа или продажа в рабство.

Еще одиннадцать дней Элина и ее спутники ехали по пустыне, прежде чем барханы сменились обычной каменистой почвой. На двенадцатый день караван вышел, наконец, к стенам крепости Урдук. Эта небольшая в общем-то крепость была примечательная тем, что здесь сходились южный и северный караванные пути, и отсюда уходила дорога дальше на юг, к Фарраку, стоявшему на морском берегу. Впервые за много дней путешественники смогли переночевать не в палатках под открытым небом, а под надежной крышей караван-сарая.

Последние два дня пути были самыми легкими; дорога была хорошей, местность — населенной и безопасной, солнце светило по-весеннему ярко, но до изнуряющей жары — бедствия этих мест — было еще далеко, и, главное, близость цели вдохновляла не только людей, но, кажется, и животных. Четверо спутников уже почти неделю как ехали вместе — эльф в достаточной мере усвоил тарвилонский, чтобы поддерживать разговор, и теперь оттачивал свои навыки. Вот только Редрих не особенно разделял хорошее настроение остальных; им вновь овладело несносное чувство — ощущение себя лишним. Ему было хорошо в пустыне, когда он день за днем ехал рядом с Элиной, и она разговаривала с ним одним; так хорошо, что он впервые за многие годы выкинул из головы все беспокойства, обиды и опасности и просто ехал, отдавшись этому чувству; но теперь, оглядываясь назад, он корил себя за бездарно потраченное время, за то, что они по большей части болтали о пустяках, вместо того чтобы поговорить о серьезном; о чем серьезном, впрочем, он и сам толком не знал. Он уже жалел, что разбойники тогда не напали на них; ему представлялось, как он сражается плечом к плечу с Элиной, как тогда, в Роллендале; как убивает одного, второго, третьего врага; как бандиты сбивают графиню с коня и набрасываются на нее, но он с окровавленным мечом устремляется в атаку и спасает Элину от неминуемой смерти — или от участи, еще худшей, чем смерть. Мечтать об этом было приятно — куда приятнее, чем наблюдать реальность, в которой графиня весело болтала с Йолленгелом и Эйрихом, не удостаивая и взгляда того, с кем она вполне наговорилась за прошлые дни — и ему даже не приходила в голову простая мысль, что он желает ей беды, только чтобы иметь шанс продемонстрировать ей же его собственную доблесть.

Наконец караван вошел в ворота Фаррака. Портовый город во многом напоминал Харбад — разве что женщины на улицах не прятались под уродливыми глухими балахонами, хотя и прикрывали лица тонкой кисеей. На широком дворе караван-сарая путники, делившие трудности и опасности нелегкого перехода, расстались. Торговцев ждал их бизнес, присоединившиеся путешественники отправились по своим делам, охранники, получив свой гонорар, разошлись по питейным и увеселительным заведениям, а Элина и ее спутники поехали прямиком в порт. Проделать последнюю часть пути до Дулпура морем было идеей Эйриха; графиня сперва воспротивилась, но после насмешливой фразы Эйриха «вы что же, отныне дали обет избегать любых водоемов шире пруда? « пошла на попятный. Действительно, расстояние от Фаррака до Дулпура по прямой составляло, как уже упоминал Эйрих, без малого четыреста миль — не так уж мало для суши (тем паче что дорога была бы не прямой), однако быстроходный корабль при хорошем ветре покрывал этот путь за неполные двое суток.

Наиболее популярными судами, курсировавшими между двумя городами, были скоростные галеры под двумя или тремя косыми треугольными парусами, позволявшими уверенно идти круто к ветру, даже не применяя весел. Благодаря своим ходовым качествам такие корабли часто использовались пиратами; соответственно и честные мореплаватели, совершавшие не слишком длинные рейсы, руководствовались принципом «лечить подобное подобным» и выбирали этот тип судна. Пираты обычно просто не могли угнаться за такой добычей. Оборотной стороной была относительно малая вместимость и сомнительная надежность в шторм.

Эйрих практически сразу отыскал в порту галеру, этим же вечером уходившую в Дулпур. Здесь не было особого везения — морское сообщение между Дулпуром и Фарраком было весьма оживленным, в отличие от редких кораблей между Фарраком и портами Срединного моря. Эйрих некоторое время торговался с капитаном и в конце концов назвал своим спутникам сумму. Сумма была немаленькой, и Элина выразила свое неудовольствие.

— Он говорит, что это доплата за скорость, — перевел Эйрих. — Послезавтра еще до полудня мы будем на месте.

— Это, конечно, здорово, но мы теперь не так богаты, как в ЭльХасаре,

— напомнила Элина.

— А у меня вообще уже ничего нет, — виновато добавил эльф.

— Ничего, я расплачусь, — щедро предложил Редрих. Элина взглянула на него с удивлением, но ничего не сказала. Йолленгел выразил свою благодарность и пообещал отдать при первой возможности. Эйрих собрался было хмыкнуть на это, но вспомнил Эль-Хасар и воздержался.

Они в очередной раз отправились продавать лошадей, а когда вернулись, на галеру как раз загружали новый груз. Человек, руководивший процессом, покрикивал на рабочих на их родном языке и одет был на восточный манер, однако черты его лица, хоть и смуглого, выдавали принадлежность к западной расе. Ему было лет 35, он был худощав, остронос, носил тонкие усики и щегольскую узкую бородку. Элина, конечно, помнила Фандертольда, но упустить шанс перемолвиться с возможным соотечественником не могла.

— Вы говорите по-тарвилонски, сударь? — спросила она, подходя к нему.

— Отчасти, — ответил тот, оборачиваясь. — Рад встрече, сударь. Бертало Ингрильо, негоциант из Варсалии, к вашим услугам.

— Взаимно. Эрвард Эльбертин из Тарвилона. Вы давно с Запада?

— Я-то здесь больше года, а вот новый товар прибыл с караваном только сегодня. Но, однако, никаких интересных вестей из наших краев я с ним не получил, если вас это интересует. Может быть, вам известны какие-то новости? Хотя, конечно, трудно назвать новостями то, что происходило несколько месяцев назад…

— Нет, тоже ничего особенного, — осторожно ответила Элина. — Должно быть, это был тот самый караван, с которым мы ехали.

— Вы здесь тоже по торговым делам? — осведомился Ингрильо явно из вежливости, учитывая юный возраст собеседника.

— Нет, я просто путешествую.

— А ваши друзья? (Элина отметила про себя наблюдательность купца — ее спутники стояли поотдаль, а когда они все вчетвером подходили к причалу, Ингрильо, казалось, был поглощен исключительно погрузкой. )

— Они тоже путешествуют, — она подозвала остальных, чувствуя, что иное будет просто неучтивым. Однако ей-таки пришлось ощутить неловкость, когда она подумала, как их представить. Просто «Эйрих, Редрих и Йолленгел», без фамилий и стран, звучало странно, если не подозрительно; однако фамилии Эйриха она и сама не знала, у Йолленгела, как уже было известно новоиспеченной специалистке по эльфам, ее вовсе не было, а фамилия «Урмаранд» была слишком громкой и вполне могла быть известна варсалийцу. Поэтому, прежде чем ее спутники успели открыть рот, она объявила Эйриха своим отцом, а Редриха — братом. Эйрих взглянул на нее одобрительно. Эльф был назван просто «наш друг Йолленгел».

— Вы ведь не тарвилонец? — сразу уточнил у последнего наблюдательный Ингрильо.

— Йолленгел — наполовину лусит, — поспешно сказал Эйрих. Западному купцу не имело смысла повторять сказку про Столенхейм, а вот луситы оставались народом, о котором большинство жителей Запада, даже и торговцы, знали очень мало.

— Ах вот что, — кивнул Ингрильо. — Да, я слышал, что у этого народа необычные имена. (Варсалийца подмывало спросить, верно ли, что луситы приносят человеческие жертвы, но он, разумеется, счел такой вопрос бестактным. ) Соотечественники — или хотя бы люди одной расы — встретившись где-нибудь на чужбине, вдали от себе подобных, обычно быстро сходятся, и вскоре Элина и ее спутники уже многое знали о купце. Кстати, по-тарвилонски он говорил не отчасти, а весьма неплохо — торговцы, ведущие бизнес с разными странами, часто полиглоты. Он прибыл в эти края осваивать рынок, практически не тронутый его западными коллегами, и за год с лишним довольно неплохо развернулся в Фарраке, благоразумно войдя в долю с несколькими местными купцами; теперь же он решил расширять свое предприятие, продвигаясь дальше на восток, и рассчитывал заручиться поддержкой раджи Дулпура, лично представив ему свои товары. Трудно сказать, поверил ли Ингрильо, в свою очередь, словам своих новых знакомых о том, что они просто путешествуют, ибо «жизнь всего одна, и надо же когда-то посмотреть мир» — но если и не поверил, то, во всяком случае, не подал вида.

Разговор этот происходил сначала на причале, потом на палубе галеры, а потом уставшие за день путешественники разошлись по каютам. Элина видела в иллюминатор, как галера отчаливает от пирса, но уже не стала подниматься на палубу и вскоре уснула.

Проснувшись рано утром, графиня, разумеется, захотела подышать свежим морским воздухом. Ее иллюминатор выходил на север, и солнца не было видно, но оно, похоже, еще только поднималось из-за горизонта. Застегнув поплотнее куртку — по утрам по-прежнему было холодно — Элина вышла в коридор, а оттуда по приятно поскрипывавшей лестнице поднялась на ют. Зрелище, открывшееся ей здесь, заставило ее сразу забыть о красотах утренней зари.

Сначала до ее слуха донеслись какие-то ритмичные удары; она, впрочем, еще успела взглянуть на пылающее оранжевым солнце, до пояса высунувшееся из воды, но потом все же оглянулась в сторону источника звука и увидела палубу.

Вдоль обоих бортов сидели люди, по три на каждом весле. Они синхронно сгибались и разгибались в такт размеренным ударам колотушек барабанщика, который стоял у самого основания кормовой надстройки. Было видно, как напрягаются и перекатываются под кожей их мускулы — ибо, несмотря на холод, многие из них были обнажены по пояс, или, в лучшем случае, в рваных рубахах. Однако не похоже, чтобы они страдали от холода — на спинах тех, что сидели ближе к корме, Элина различила блестящие ручейки пота. Куда заметнее, впрочем, были старые и свежие рубцы, покрывавшие эти спины. Правое запястье каждого было приковано короткой цепью к веслу; тяжелые кандалы сковывали также их ноги, проходя через вмурованные в палубу кольца. По проходу между гребцами лениво прогуливался надсмотрщик; это не был здоровый амбал с бычьей шеей, какими обычно изображают людей его профессии — напротив, он был невысокого роста, однако жилист и коренаст; за ним волочился длинный, почти десятифутовый кнут. Время от времени надсмотрщик замедлял шаг и обрушивал внезапный хлесткий удар на спину одного из гребцов — при этом, как правило, доставалось и соседям несчастного. При этом надсмотрщик всегда подгадывал удар так, чтобы тот совпадал с ударом барабана и не сбивал с ритма.

Элина смотрела на это, вцепившись в деревянные перила резной балюстрады, отделявшей кормовую надстройку от палубы. Она насчитала 40 весел

— 20 с каждого борта — стало быть, всего гребцов было 120 человек.

Кто-то подошел к ней. Элина обернулась и увидела Эйриха.

— Похоже, день будет погожий, — сказал он.

— Эти люди — преступники? — требовательно спросила Элина.

— Какие? Ах, эти… Нет, просто рабы.

— Вы что же, хотите сказать, что всякий человек, кому выпало несчастье попасть в рабство, может оказаться в таком вот положении?

— Не всякий. Только физически сильный. Впрочем, даже и сильные редко выживают на галерах больше четырех-пяти лет.

— Но… это же чудовищно, так обращаться с людьми!

— Эрвард, большинство гребных судов, курсирующих вдоль южного побережья Великого континента, приводится в движение именно таким образом. Вы разве этого не знали?

Элина не знала. Даже на «Иль-бадияр» такого не было — бОльшую часть времени галера Саберро шла под парусами, а в критические моменты, когда все же нужно было грести, пираты сами садились на весла. Впрочем, отнюдь не все пиратские капитаны исповедовали тот же принцип; однако Саберро полагал, что в те минуты, когда скорость решает все, нельзя доверять столь ответственное дело врагам, пусть даже и закованным в цепи. К тому же он помнил начало собственной морской карьеры и понимал, что порой и цепи не спасают от бунта.

Однако то, чего — пусть и не по моральным, а по практическим соображениям — избегал свирепый пират, охотно практиковалось законопослушными восточными капитанами.

В этот момент еще один пассажир показался на юте, а потом спустился на палубу. Это был молодой человек в богатой восточной одежде; на пальцах его левой руки сверкало аж три золотых перстня, и надо лбом, среди белых лент чалмы, зеленел крупный изумруд в золотой оправе. Его лицо было красиво — насколько вообще западный глаз способен оценить красоту представителя восточной расы; на какой-то момент Элина невольно залюбовалась им. Он подошел к барабанщику и что-то сказал ему. Барабанщик ответил — почтительно, но, как поняла графиня, отказом. Тогда молодой человек, презрительно скривив губы, сунул руку в карман, извлек несколько монет и небрежно ссыпал их в широкий карман холщовых штанов барабанщика. На сей раз тот угодливо кивнул и громко и протяжно что-то выкрикнул. Элина явственно услышала, как некоторые гребцы застонали. У них были для этого все основания, ибо темп барабана сразу возрос раза в полтора. Не все смогли сразу включиться в новый ритм, и кнут активно загулял по спинам.

Элина почувствовала, как ее рука тискает рукоять меча.

— Эрвард, держите себя в руках, — тихо посоветовал Эйрих.

— Я не собираюсь драться, — ответила графиня. — Я понимаю, что ничего не могу изменить. Но какой мерзавец этот тип!

— Почему мерзавец? Он в своем праве. В конце концов, вы ведь тоже заплатили за скорость этой галеры.

Элина почувствовала, как краска заливает ей лицо.

— Я не знал, — пробормотала она.

— Вы не знали, что галера — это гребное судно? А на какие деньги вы живете, вы знаете? Не здесь и сейчас, а дома, в Тарвилоне? На какие деньги существует аристократия?

— На доходы с имений…

— А откуда они берутся? Падают с неба? Или все-таки создаются трудом крестьян? Да, их не заковывают в цепи и не бьют кнутом — по крайней мере, на Западе. Но их участь не намного легче. Тяжелый физический труд на протяжении всей жизни, чтобы прокормить не только себя, но и дворянина, вся заслуга которого в том, что кто-то из его предков объявил эти земли своей собственностью.

— Во всяком случае, мой отец 12 лет обходился без всяких доходов с имений. Да и сейчас получает деньги от государства…

— Куда они поступают в виде налогов с податных сословий — тех самых крестьян и горожан. А что до того времени, когда он был наемником, то вряд ли этим сословиям шло на пользу, когда он приходил на их земли с мечом. Не думаете же вы, в самом деле, что наемники воюют ради добра и справедливости, а не ради алчных амбиций какого-нибудь короля, который желает во что бы то ни стало округлить свои владения?

Элина лихорадочно искала ответ — и не находила.

— А вы-то кто такой? — перешла она в наступление. — Вы чем зарабатываете на жизнь? Вы явно не хлебопашец. Я видел, как вы обращаетесь с оружием. Какие у вас основания читать мне мораль?

— Эрвард, у меня и в мыслях не было читать мораль вам или комуто еще. Я всего лишь объясняю вам, как устроен мир. Здесь все в своем праве — вы, ваш отец, капитан этой галеры или этот юноша, желающий поскорее попасть в Дулпур. И рабы будут правы, если взбунтуются и нападут на нас. И мы будем правы, если не позволим им этого сделать. Нет никакого добра и зла, это всего лишь красивые ярлыки, которыми люди прикрывают собственные интересы.

Элина ничего не ответила. Она молча вернулась в свою каюту и больше не выходила на палубу до самого конца путешествия.

Как и обещал капитан, в полдень следующего дня галера уже стояла в дулпурском порту. Элина сошла на берег вместе с другими пассажирами, все еще находясь в подавленном настроении, но ее любознательность взяла верх, и вскоре она уже с жадным интересом осматривалась по сторонам и распрашивала Эйриха о Дулпуре.

Ингрильо остался в порту, ибо он должен был проследить за разгрузкой и доставкой товара, однако прежде, чем путешественники расстались, он порекомендовал Эйриху одну из гостиниц и описал дорогу. Прежде купец уже бывал в городе, проводя, так сказать, предварительную разведку.

Город Дулпур, столица одноименного княжества, лежал на северозападе Кундийского полуострова. Несмотря на определенное сходство в архитектуре — местные зодчие тоже любили купола, арки и затейливую каменную резьбу — в остальном Дулпур совершенно не походил на города Среднего Востока. Прежде всего — благодаря своей природе: в противоположность уныло-пустынным ландшафтам Агабеи и Таграта, Дулпур, как и практически весь полуостров, утопал в зелени. Здесь никогда не знали проблем с водой: город стоял в устье великой реки Кунд, и даже в морском его порту вода была почти пресной и желтомутной от речного ила. Жители города, несмотря на смуглость кожи, черные волосы и не вполне привычные западному глазу мягкие овалы лиц, совершенно очевидно принадлежали не к восточной, а к западной расе.

— Удивительно, как этот народ занесло так далеко от наших краев, — сказала Элина.

— Это еще кого занесло, — усмехнулся Эйрих. — Вообще-то считается, что западная культура зародилась именно в этих местах. Много тысячелетий назад значительная часть кундийцев покинула свою родину и мигрировала чуть ли не через весь континент. Часть их осела на южном побережье, а остальные добрались до диких западных лесов, где, конечно, еще не было никаких королевств. Говорят, они предприняли это переселение на край мира, чтобы уйти из-под власти магов, в ту пору лишь набиравших силу. Но через несколько столетий маги добрались и до самых удаленных уголков земли.

Поскольку для Элины уже не было новостью существование домагического периода истории, она не слишком удивилась, но все же уточнила:

— И что же, в тех лесах тогда совсем не было людей?

— Были светловолосые дикари. Кундийцы принесли им культуру. Постепенно пришельцы смешались с аборигенами, и их языки и обычаи тоже смешались… но до сих пор в языках Запада можно отыскать кундийские черты.

Элина продолжала рассматривать местных жителей. Одежда мужчин напоминала средневосточную, разве что дулпурцы не носили длиннополых халатов, а на головы, напротив, накручивали чалмы большего объема. Но женщины выглядели совсем иначе, чем в эмиратах и султанатах. Здесь закон не предписывал им скрывать лицо и голову; они нередко украшали густые черные волосы цветами или блестящими безделушками. Их яркие просторные одежды выкраивались, по всей видимости, из большого одноцветного куска ткани. На запястьях и лодыжках многие из них носили браслеты, порою сразу несколько штук — кто золотые, кто — простые медные. На западный взгляд, многие дулпурки были полноваты, однако двигались с достоинством и плавной грацией.

На улицах можно было увидеть и ослов, и лошадей, однако вскоре глазам путешественников предстало куда более экзотичное транспортное средство. С соседней улицы, величественно ступая ногами-тумбами, вышел огромный серый зверь с ушами размером с одеяло, длинным хвостом вместо носа и торчащими изо рта желтоватыми рогами, загнутыми вверх. Бронзовокожий погонщик, сидевший на шее зверя, управлял им с помощью палки с шипом на конце; на спине исполина был укреплен целый балдахин, под которым восседали друг напротив друга, скрестив ноги, двое важных дулпурцев, о чем-то беседовавшие между собой.

Элине приходилось видеть изображения слонов в старинных книгах, но она полагала, что, подобно многим диковинным созданиям эпохи магов, эти животные давно вымерли, если вообще когда-либо существовали — и теперь во все глаза рассматривала шествовавшего мимо великана. Впрочем, зверь был все же менее внушительным, чем ящер, на котором въехал в Роллендаль тургунайский посол. Эльф же, совершенно не подготовленный к подобному зрелищу, едва удержал вскрик ужаса и непроизвольно вцепился в локоть Элины.

— Йолленгел, вы оставите мне синяки, — со смехом вырывалась графиня,

— неужели вы не видите, что это животное совсем ручное?

— И к тому же травоядное, — не упустил случая блеснуть эрудицией Редрих.

— Слоны не так уж безобидны, — охладил их веселость Эйрих. — Бывает, что слон взбесится от укуса ядовитого насекомого или просто из-за дурного обращения, и тогда, прежде чем его удастся убить, число погибших и покалеченных может составить десятки.

Словно соглашаясь со сказанным, слон вдруг приподнял хобот и коротко протрубил. На лице эльфа было крупными буквами написано, что он уж точно не останется жить в городе, где по улицам запросто расхаживает подобное.

Путешественники вышли на берег Кунда. Ширина реки в этих местах составляла не меньше мили — и притом это была даже не вся река, а лишь самый широкий из рукавов дельты. По маслянисто поблескивавщей бурой поверхности скользили многочисленные джонки. Вдали виднелись обломки могучих каменных столбов, редкой цепью поднимавшихся из воды; то были остатки моста, соединявшего северную и южную часть города в эпоху чародеев. С тех пор, как магия больше не приходила на помощь строителям, гигантский мост так и не был восстановлен, и постепенно южные районы Дулпура, несмотря на лодочное сообщение, обрели статус небогатого пригорода, часть бывших городских кварталов даже распахали под поля, а вся административная и коммерческая жизнь переместилась на северный берег, где некогда находился дворец наместника, а теперь — раджи, верховного правителя суверенного княжества.

— Кундийский полуостров, по сути, можно считать островом, — сообщил Эйрих. — Если бы мы все время двигались вдоль берега, то в конце концов вышли бы к океану с другой стороны, так и не встретив сухопутного участка для переправы на юг. Две великих реки — Кунд и Занг — отсекают полуостров от континента, беря начало из одного и того же горного озера Вишваримар, которое в эпоху магов считалось священным. Кундийцы до сих пор верят, что погружение в воды этого озера дарует очищение… хотя вряд ли оно способно даровать что-либо, кроме простуды.

Давая эти пояснения, Эйрих уверенно шествовал во главе маленького отряда — как видно, город был ему знаком. Свернув от гранитной набережной вверх, он поднялся по неширокой улице между резными каменными оградами, пересек небольшую площадь, в центре которой располагался бассейн с рыбками и выложенным мозаикой дном, и остановился возле трехэтажного здания с портиком тонких колонн. Это и была гостиница, хозяин которой стремился удовлетворить почти любым вкусам, точнее, кошелькам: на первом этаже располагались роскошные номера для знати и богатых купцов, а на третьем — скромные и недорогие комнаты, где, в конечном счете, и расположились путешественники.

Когда с дежурными хлопотами было покончено, и путешественники расселись на диванах и плетеных креслах — пока что в одной комнате — Элина задала вопрос, который не раз омрачал ей настроение в последние дни, и который она до поры отгоняла:

— Итак, Эйрих, здесь мы с вами расстанемся?

— Посмотрим, — ответил тот, чуть улыбнувшись, — мне нужно уладить кое-какие дела, прежде чем строить дальнейшие планы.

— Вообще-то освобождение принца Вангейского не останется без награды,

— заметила Элина, — и если вы будете в этом участвовать…

— Я сказал — посмотрим. Впрочем, если вы согласитесь подождать, пока я не решу интересующие меня вопросы… то почему бы и нет.

— Когда вы надеетесь их решить? — Элина почувствовала, что ее сердце забилось быстрее от радости.

— Если повезет, то уже сегодня. Немного отдохну и пойду. Компания мне не нужна, — предупредил он и поглядел со значением на Редриха.

«Не очень-то и хотелось», — подумал герцог. На самом деле ему очень даже хотелось узнать, что Эйрих будет делать в Дулпуре, но тот, похоже, прочитал его мысли. Пытаться следить за ним в этих условиях было неблагоразумно. Хотя самолюбие и подзуживало юношу, он уже успел понять, что Эйрих — не тот человек, за которым можно безнаказанно следить против его воли.

Эйрих действительно вскоре покинул гостиницу и вернулся лишь вечером, когда уже стемнело. Элина все это время вновь провела с эльфом, делая очередные записи; раздосадованный Редрих отправился гулять по городу, но на закате уже вновь был в гостинице.

— Все намного хуже, чем я предполагал, — сказал Эйрих в ответ на немой вопрос графини. — Не знаю, что здесь произошло за последние… впрочем, неважно. Важно, что я рассчитывал получить свои деньги, но не могу даже выйти на след нужных людей. Завтра продолжу поиски.

— Ингрильо заходил, — сообщила Элина. — Завтра он идет представляться радже, я попросил, чтобы он и нас взял с собой.

— Ну, мне это не слишком интересно, а вы, конечно, сходите.

— Можно подумать, вы каждый день бываете при дворе! — возмутилась графиня.

— Можно подумать, вы никогда не бывали при дворе, — хмыкнул Эйрих.

— Тарвилон — не Дулпур. И вообще, Эйрих… — Элина посмотрела на него просительно. — Из нас четверых только вы знаете местный язык.

— С этого надо было начинать. Ну ладно, будем считать, что вы меня уговорили. Мои поиски могут несколько обождать.

Утром они отправились во дворец в компании Ингрильо, троих его подручных (двое фарракцев и один местный уроженец, некоторое время живший в Фарраке) и десятка воинов, присланных раджой в качестве эскорта. Мера была не лишней, ибо варсалиец вез дорогие подарки владыке. Разумеется, Ингрильо взял с собой лишь подарки, а не все доставленные на галере товары, поэтому для перевозки хватало одной, хотя и серьезно нагруженной, лошади. На второй купец ехал сам. Поскольку Элина и ее товарищи не успели обзавестись конями, им пришлось идти пешком, как и прочим спутникам негоцианта — что создало некоторое ощущение неловкости, однако Ингрильо решил, что ему все же не следует ронять свое достоинство перед иноземцами и спешиваться.

Элина с интересом разглядывала дулпурских воинов. Они не оченьто походили на готовых к битве солдат: у них были мечи на поясе и небольшие круглые щиты на левой руке, но в остальном они были одеты как обычные горожане, разве что чуть более пышно и разноцветно — никаких кольчуг и панцирей, вместо шлема — голубая чалма. Необычнее всего, пожалуй, были их мечи. Прямой клинок в форме вытянутого равнобедренного треугольника у основания переходил в раструб конусообразной гарды. Как объяснил Элине Эйрих, рукоятка внутри этого раструба размещалась перпендикулярно клинку, то есть была поперечной — что означало технику боя, заметно отличную и от западной, и от средневосточной, с их традиционной манерой держать меч. При этом конус гарды защищал руку почти до середины предплечья.

Ингрильо спросил у своих новых товарищей, могут ли они чем-нибудь «заинтересовать» раджу. Взяв своих почти-соотечественников во дворец, негоциант, что вполне естественно, был не вполне бескорыстен — он надеялся, что они помогут ему предстать перед правителем в еще более выгодном свете.

— Ну, например, показательный бой с его стражниками, — предложила Элина, которой не терпелось узнать, каковы странные кундийские мечи в деле.

— Нет! — испуганно воскликнул варсалиец, — во дворце нельзя обнажать оружие — никому, кроме телохранителей. Да и вообще, нынешний раджа не любит насилия, даже ненастоящего.

— Тогда, возможно, он любит музыку? — предположила графиня. Эльф кинул на нее испуганный взгляд.

— О да, раджа Бхаваганан — ценитель и покровитель искусства! А кто из вас музыкант? Во дворце, наверное, найдется подходящий инструмент…

— Эрвард! — умоляюще прошептал Йолленгел.

— Надеюсь, — продолжила Элина, успокаивающе пожимая эльфу руку, — его любовь и покровительство не простираются настолько далеко, что он оставляет музыкантов при дворе против их воли?

— Что вы, как можно. Бхаваганан — гуманный и просвещенный правитель. Он даже отменил в Дулпуре смертную казнь, хотя, — купец понизил голос, — лично я сильно сомневаюсь в мудрости такого решения.

Резиденция раджи находилась всего в двух кварталах от гостиницы, и вскоре путешественники уже вступили под своды величественного здания с большими полукруглыми куполами и яркими изразцовыми узорами на стенах. При входе им пришлось отдать стражникам мечи, однако тем дело и ограничилось — их, незнакомых чужестранцев, пропустили внутрь без личного обыска, и, таким образом, Элина — как наверняка и Редрих с Эйрихом — прошла внутрь с ножом под курткой. Графиня подумала, что раджа излишне беспечен.

Владыка Дулпура принял их, можно сказать, по-домашнему — в помещении хотя и просторном, но все же не настолько обширном, как тронный зал роллендальского дворца, где во время больших и особо торжественных церемоний присутствовало более трех сотен человек, и притом отнюдь не чувствуя себя в тесноте. Впрочем, и прием иностранных купцов был мероприятием куда менее торжественным, чем прием послов — хотя в мирное время благосостояние государства больше зависело от первых, чем от вторых.

Помещение, куда провели гостей с Запада, одной своей стеной (левой, если смотреть от входа) полностью выходило на открытый балкон, и с улицы доносился аромат свежей листвы. Остальные стены на высоте чуть больше человеческого роста украшал затейливый барельеф, где чередовались фигуры танцующих женщин, сплетающихся змей, порхающих птиц и цветущих лотосов. Элина обратила внимание, что ни одна из фигур не повторяется. Черные каменные плиты пола окаймлял вдоль стен сложный золотистый орнамент. Высокий куполообразный потолок изображал небесный свод: темно-синий фон был расписан крупными золотыми звездами. Взглянув на них повнимательнее, Элина поняла, что над ней — не декоративный узор, а настоящая карта звездного неба.

В противоположной входу части зала располагался невысокий помост, а на нем под голубым балдахином стоял трон раджи. К трону не вели дополнительные ступени — это было просто кресло, и даже не очень высокое. Слева и справа от трона стояло по гвардейцу с копьями чуть выше их роста, а сзади и справа пристроился слуга с большим опахалом — хотя и в этих теплых широтах до жары было еще далеко.

Радже Бхаваганану было лет шестьдесят. При нем не было какихто специальных атрибутов монаршей власти, вроде мантии или скипетра; по одежде его можно было бы принять просто за богатого горожанина. Вот разве что изумительной чистоты сапфир на голубой чалме для «просто горожанина» был великоват. По комплекции раджа был не то чтобы толстым, но рыхлым; глаза, однако, не прятались в сонные щелочки, а смотрели живо и с интересом. Элине показалось забавным увидеть монарха, смуглого, словно землекоп — на Западе загар считался вульгарным и простонародным, и лишь для рыцарей, вернувшихся из похода с его простым и грубым стилем жизни, надменная мода делала исключение. Элина понимала, что здесь не Запад и такой цвет кожи естественен для кундийцев — но все же не удержалась от улыбки, тем паче что с темной кожей контрастировали седые волосы правителя.

Раджа тоже улыбнулся, и в этой улыбке не было ничего от восточного лицемерия — напротив, она была искренней и располагающей. Варсалиец выступил вперед и, поклонившись, обратился к правителю с церемонным приветствием. Переводил дулпурский подручный купца. Раджа ответил, что рад видеть у себя гостей с далекого Запада и мечтает о временах, когда узы дружбы и взаимовыгодной торговли вновь свяжут людей разных стран, разобщенных после крушения эпохи магов. После обмена любезностями наступил черед даров; по знаку Ингрильо слуги, сгибаясь под тяжестью, внесли три больших ларца — черного дерева, красного дерева и серебряный. Там были украшения, парадные наряды, дорогие кубки, изящные чеканки и статуэтки. Особое внимание раджи, как и рассчитывал купец, привлекло чудо западной механики — золотая птица с изумрудными глазами, серебряным клювом и осыпанным мелкими бриллиантами хохолком; заведенная ключом, она расправляла крылья, поворачивала голову и разевала клюв, а внутри у нее в это время играла мелодия, правда, довольно незамысловатая. Бхаваганан отблагодарил купца ответными подарками, в число коих входили тонкие, почти прозрачные ткани, восточные благовония и специи, изделия из золота и слоновой кости. Среди этих последних были 32 статуэтки, предназначенные, вместе с квадратной доской, поделенной на 64 клетки, для замысловатой игры, которую раджа назвал «царем игр и игрой царей»; он также сообщил, что к доске и фигурам приложен манускрипт с описанием правил и основных комбинаций, разработанных кундийскими мудрецами. Элина подумала, что если этот дар и достигнет варсалийского монарха, то, скорее всего, будет пылиться в его сокровищнице вместе с другими дорогими безделушками — король не захочет вникать в тонкости восточной мудрости, предпочтя более простые и доходчивые развлечения вроде охоты и рыцарских турниров. «Артен во многом прав, — с сожалением подумала графиня, — и Ральтиван тоже. „ Меж тем варсалиец, со значением посмотрев на эльфа и получив в ответ неуверенный кивок, испросил разрешения «после механической мелодии усладить слух его высочества живой музыкой“. Раджа охотно согласился и велел слугам принести подушки, дабы слушатели могли наслаждаться музыкой сидя. После того как все, кроме слуг, расселись, Йолленгел извлек из-под куртки флейту и начал играть.

Эльф уже давно не музицировал и к тому же волновался, поэтому начало вышло несколько смазанным, однако он быстро исправился, и вскоре нежной и печальной мелодии внимали все, не исключая даже застывших с копьями телохранителей. Бдительное ухо Эйриха, однако, первым уловило какой-то посторонний шум, доносившийся из глубины дворца. Затем и Редрих подозрительно оглянулся на дверь. Несколько секунд спустя она распахнулась, и вбежал гвардеец с обнаженным мечом в руке. Он обернулся к радже и что-то взволнованно крикнул. Бхаваганан выпрямился в своем кресле, сжав подлокотники. Телохранители перехватили копья наизготовку. Йолленгел растерянно отнял флейту от губ, озираясь по сторонам. Подручный варсалийца, служивший переводчиком, похоже, не мог вымолвить ни слова от испуга и неожиданности.

— Что происходит? — требовательно спросила Элина.

— Похоже, переворот, — ответил Эйрих, поднимаясь. — Сюда идет Джавариш со своими солдатами.

— Джавариш — племянник раджи, — пояснил Ингрильо, который тоже был уже на ногах. — Проклятье, вот ведь некстати!

Рука Элины схватила пустое место там, где обычно был меч. Редрих сделал этот жест секундой раньше. Они посмотрели друг на друга, но им было не до улыбок.

В тот же миг мятежники ворвались в помещение. Буквально за пару секунд внутри оказалось человек десять солдат с мечами наголо; один из клинков был в крови, но только один — как видно, лояльность дворцовой гвардии стоила недорого. Раджа медленно и величественно поднялся со своего трона и тоном, исполненным презрительного достоинства, что-то сказал бунтовщикам. Те остановились в нерешительности; должно быть, грозный вид разгневанного владыки все еще внушал им робость. Но тут за дверью вновь послышались быстрые шаги еще нескольких человек, и на передний план, раздвигая солдат с мечами, вышел стройный молодой человек в белоснежной одежде и с кривой восточной саблей в дорогих ножнах на поясе; как видно, это и был принц Джавариш. Он обратился к дяде требовательным тоном — и получил в ответ лишь одно слово. Слова этого было достаточно, чтобы красивые черты лица принца исказились судорогой ярости. Он обернулся через плечо и махнул рукой. Вперед вышли четверо лучников, натягивая тетивы.

Слуги уже давно прижались в ужасе к стенам, но гости с Запада все еще оставались посередине помещения, между раджой и мятежниками. Джавариш брезгливо дернул кистью, приказывая им отойти с линии стрельбы. В этот момент гвардеец, принесший запоздалую весть о мятеже, кинулся с мечом на принца, но оступился и упал под ноги солдатам. Сразу двое вонзили в него мечи.

— На балкон! — скомандовал Эйрих и подал пример. Остальные не заставили себя ждать, и хотя несколько солдат двинулись, чтобы их перехватить — неразумно было просто так отпускать свидетелей переворота — они бы успели выскочить на балкон, если бы не Редрих.

Раджа Бхаваганан, конечно же, ничем не походил на его отца, покойного герцога Урмаранда и регента Тарвилона, да и свидетелем той роковой для Урмарандов ночи во дворце почти девять лет назад Редрих не был. За несколько часов до того, как дворец был взят восставшими, телохранитель, ставший впоследствии воспитателем юного Редриха, вывел его самого и его мать из здания тайным ходом. Но теперь в сознании молодого герцога словно что-то щелкнуло, соединяя те давно минувшие события с картиной, представшей его глазам. Перед ним был законный правитель — и были презренные узурпаторы и изменники, пришедшие, чтобы убить его и захватить власть.

Редрих остановился. Даже преследовавший его солдат попятился, увидев, каким бешенством полыхнули глаза молодого человека. Герцог выхватил нож с узким лезвием и со всей силы метнул его в сердце Джавариша.

Принц успел заметить опасность и попытался увернуться, но бросок был слишком стремителен. Острие впилось в грудь, и претендент на престол повалился на руки стоявших сзади гвардейцев. Это словно стало сигналом для лучников, которые синхронно спустили тетивы. Одна стрела вонзилась в грудь раджи, другая выбила ему глаз. Бхаваганан повалился в свое кресло — он и мертвый не отдал трон захватчику. Две другие стрелы сразили его верных телохранителей.

На белоснежном костюме Джавариша расплывалось ярко-красное пятно, но принц был еще жив. Он попытался что-то крикнуть и закашлялся, в углу рта показалась кровь. Солдаты, за исключением тех, что поддерживали раненого, бросились вперед, оттолкнув лучников, еще не успевших перезарядить свое оружие. Эйрих, бывший уже почти на балконе, обернулся и увидел, что Редриха, оставшегося совершенно безоружным, вот-вот изрубят, и что Элина, похоже, собирается броситься к нему на помощь с ножом в руке против мечей. Отложив ругательства на потом, Эйрих ринулся обратно в зал, выхватывая свой нож и кидая его в ближайшего противника Редриха. Элина тем временем осознала, что под рукой имеется и более эффективное оружие, нежели ножи, и побежала к трону, чтобы подобрать копье убитого стражника. Нож Эйриха воткнулся в горло солдата, и тот упал. Редрих быстро нагнулся и вырвал меч из руки умирающего

— как раз вовремя, чтобы успеть отбить удар второго врага.

— Эрвард, копье! — крикнул Эйрих. Элина поняла и, успевшая уже вооружиться одним копьем, кинула ему второе через головы солдат. Эйрих поймал копье, попутно встречая атакующего гвардейца ударом ноги в солнечное сплетение. Вместо того, чтобы сразу же колоть, Эйрих перехватил копье за середину и принялся орудовать им, как палкой, осыпая врагов быстрыми ударами то одного, то другого конца. Таким образом он расчистил пространство вокруг себя и даже выбил пару мечей, хотя сделать это было непросто, учитывая конструкцию их гарды. Затем Эйрих метнул копье в живот противника, отделявшего его от Редриха, а сам подхватил оба меча с пола и гаркнул: «Эрвард, Редрих, ко мне! « Редрих, только что тяжело ранивший нападавшего на него солдата, метнул косой взгляд через плечо и, увидев, что путь свободен, быстро перебежал к Эйриху. Элина, однако, была уже отрезана солдатами и заблокирована возле трона, в правом дальнем от входа углу. Она уже успела проткнуть одного из своих противников, но копье, пробившее тело насквозь, не желало выходить обратно. Элина едва успела отбросить копье вместе с телом и подхватить меч убитого.

За троном скорчился в ужасе слуга, некогда державший опахало, а левее пятился к стене безоружный Ингрильо, не успевший выскочить на балкон.

— Нет, нет! — повторял он, поднимая руки. — Я — мирный торговец! Кто-нибудь, скажите же им!

Солдаты, однако, не понимали его языка, а если бы и понимали, вряд ли это бы их остановило. Меч вонзился между ребрами варсалийца, и несчастный негоциант рухнул рядом со своими дарами.

— Редрих, держите позицию, — велел Эйрих, отталкивая герцогу ногой еще один ставший бесхозным меч. — Я — на помощь Эрварду, — не дожидаясь его ответа, он ломанулся в атаку.

Редрих мысленно взвыл от досады. Только что чуть было не сбылась его романтическая мечта спасти Элину от превосходящих сил врага, однако Эйрих успел перехватить инициативу, отведя ему подсобную роль. Тем не менее, к спорам ситуация не располагала.

Элине удалось сразить еще одного врага, но драться непривычным оружием было тяжело; она лишь сдерживала натиск, но не переходила в наступление. Однако увидев, что Эйрих пробивается ей на помощь, она восстановила пошатнувшуюся уверенность и устремилась ему навстречу. Один из ее врагов попятился, зажимая рану в боку; двое других заняли его место, но они не знали, что Эйрих уже у них за спиной — а когда узнали, было уже слишком поздно. Еще один обернулся навстречу новой угрозе, но меч Элины тут же перечеркнул его горло.

— На балкон, я прикрою! — скомандовал Эйрих. Графиня придушила возмутившееся было самолюбие и подчинилась. Эйрих отступал за ней, и два окровавленных клинка, мелькавших в его руках, отбивали у солдат желание ему мешать. К этому времени уже одиннадцать гвардейцев принца были убиты или серьезно ранены, однако им на смену все время подходили новые. Сам Джавариш находился возле самого входа под надежной охраной; у Эйриха мелькнула мысль пробиться к нему и захватить его в заложники, но он решил, что это слишком рисковано — к тому же принц мог оставить захвативших его с носом, попросту испустив дух. Таким образом, оставался первоначальный план бегства через балкон.

Джавариш тем временем наконец подал голос, и Эйрих понял его слова: «Отойдите, идиоты! Дайте лучникам сделать их работу! «

— Что он сказал? — спросила Элина.

— Быстрее! Редрих, уходим!

— Где Йолленгел? — требовательно осведомилась графиня. Конец Ингрильо она видела.

Эйриху хотелось ответить «К демонам Йолленгела! «, ибо у них оставались считанные мгновенья — солдаты уже подались назад, выполняя приказ своего предводителя — но он понимал, что Элине ее пресловутая рыцарская честь не позволит рассуждать столь практично.

— Уже снаружи, — ответил Эйрих.

Все трое выскочили на балкон, и тут Эйрих с удивлением — и, надо сказать, с облегчением — понял, что не соврал. Йолленгел не только успел выбежать на балкон еще до начала боя, но и оказался достаточно благоразумен, чтобы не вернуться в помещение потом. Он перебрался через перила, однако прыгать вниз не решился и теперь так и стоял с другой стороны, ногами на узком карнизе, крепко вцепившись в перила руками.

Нерешительность эльфа была вполне понятной — земля находилась не менее чем в двадцати футах ниже. Однако балкон выходил не на каменную мостовую или площадь, а во внутренний сад дворца. Под балконом росла пальма — не настолько близко, чтобы можно было, не обладая акрабатическими навыками, ухватиться за ее ствол, но все же прыгнувшие должны были пролететь сквозь ее раскидистую крону.

— Хватайтесь в полете за ветви, — велел Эйрих и прыгнул первым. Широкие листья хлестнули его по рукам, он вцепился в ветку, которая спружинила, сгибаясь, так что носки его сапог стукнулись о волосатый ствол; в нижней точки траектории Эйрих разжал пальцы и после мгновения полета благополучно приземлился на мягкую землю. Следом за ним сквозь крону пальмы с шумом проломились Элина и Редрих, приземлившиеся практически одновременно; герцог еще сжимал в кулаке длинный темно-зеленый лист. Прежде, чем прыгать, пришлось бросить на землю оружие — ведь ножны гости дворца отдали при входе вместе с собственными мечами, да они бы и не подошли по форме к кундийским клинкам.

Эльф решился на прыжок лишь тогда, когда преследователи были уже почти на балконе; у Элины перехватило дыхание, когда она увидела, как Йолленгел отправился в полет, нелепо размахивая руками — казалось несомненным, что он не сможет затормозить о крону и переломает ноги. Однако эльф крепко вцепился в ветку — настолько крепко, что не пожелал отпускать и, качнувшись до нижней точки, вновь начал возноситься вверх, на радость показавшимся на балконе лучникам.

— Брось!!! — рявкнул Эйрих не своим голосом. Йолленгел испуганно разжал руки и шмякнулся на землю, не устояв на ногах и завалившись на задницу — однако без каких-либо фатальных последствий. Тем не менее, первая шуркнувшая по листьям стрела напомнила, что угроза фатальных последствий все еще актуальна. Эйрих, еще с балкона оценивший обстановку, уже бежал через сад в сторону внешней стены.

Каменная ограда, призванная отделять покой обитателей дворца от сутолоки города, когда-то была серьезным препятствием, однако за многие века вросла в землю, и теперь не достигала и десяти футов в вышину. Эйрих расставил ноги, уперся ладонями в стену и велел остальным перелезать через него. Первой к нему на плечи, а оттуда — на стену вскарабкалась Элина, за ней последовал эльф, которого Редриху пришлось подталкивать снизу, затем перебрался сам герцог, задержавшись на верху, чтобы принять у Эйриха мечи и передать их вниз Элине, и, наконец, сам Эйрих, подпрыгнув, ухватился за верхний край стены и подтянулся.

Четверо чужаков, перелезших через дворцовую стену и теперь стоящих под ней с обнаженными мечами в руках, представляли собой зрелище, мягко говоря, странное — но, по счастью, поблизости никого не было. Беглецы быстро пересекли пустынную улицу и вскоре затерялись в переулках. Здесь им уже попадались прохожие, кидавшие на них удивленные и испуганные взгляды — но, конечно, никто не пытался остановить четверых вооруженных людей (один меч для пущей внушительности вручили и эльфу). В городе, разумеется, никто еще не знал о произошедшем во дворце.

Увидев вывеску ковровой лавки, Эйрих отдал свой меч Элине и заскочил внутрь. Вскоре он вышел обратно, держа под мышкой самый плохонький и дешевый ковер, какой смог найти. В этот ковер завернули все четыре меча; их понес Эйрих. Теперь четверка привлекала меньше внимания (хотя все же выделялась своей светлой кожей), но, в любом случае, город надо было покинуть как можно скорее. Эйрих вывел компанию на рынок, где они, не торгуясь, купили первых попавшихся лошадей; однако, вместо того чтобы ехать на север, Элина повернула обратно к реке.

— К демонам гостиницу, — сказал Эйрих, понявший ее намерения.

— Там наши вещи.

— Купим новые. Нет времени.

— Там мои записи! Как хотите, а я без них не уеду!

— Может быть, я продиктую вам заново? — предложил Йолленгел. Графиня ответила самым простым и эффективным способом: она просто продолжала ехать в прежнем направлении.

— Эрвард! — крикнул Эйрих.

— Можете ждать меня за городом, — снизошла до ответа графиня. Редрих двинул коня каблуками и догнал ее.

— Вот ведь упрямая девчонка, — пробормотал Эйрих. — Ладно, поехали за ними, Йолленгел.

До гостиницы добрались без приключений — разве что уже возле самой цели благополучно разминулись с быстро скакавшим по улице конным отрядом, вовремя осадив коней на выезде из переулка. Искал этот отряд их или нет — осталось неизвестным. Элина и Редрих сбегали наверх за вещами, и вскоре все четверо уже скакали к северным воротам.

Подъезжая к воротам, они поняли, что опоздали. Там уже стояли восемь конных гвардейцев; их командир, не покидая седла, что-то объяснял начальнику караула. Двое стражников взялись за тяжелые створки и принялись их закрывать. Какой-то человек, черный и худой, как головешка, державший в поводу навьюченного осла, что-то пытался им объяснить — как видно, хотел, чтобы его пропустили, на что стражники, разумеется, отвечали то, что всегда отвечают стражники во всех странах мира — «Не положено! «. Досада хозяина осла была тем большей, что приказ никого не выпускать пришел только что, и минутой раньше он бы беспрепятственно покинул город — поэтому он все больше горячился и жестикулировал, явно не боясь спорить с представителями власти; за время мягкого правления Бхаваганана дулпурцы привыкли к свойскому обхождению с государственными людьми, хотя, конечно, не следует думать, будто свойскость эта базировалась на бескорыстных симпатиях. Дулпурец на самом деле уже готов был перейти от слов к коммерческим предложениям и лишь ждал, пока уедут конники. В этот момент как раз на большой скорости подъехали четверо западных путешественников. Пешие и конные солдаты обернулись к ним, и по выражению лиц всадников Эйрих сразу понял, что они уже получили инструкции относительно четверых бледнокожих.

Командир всадников велел подъехавшим спешиться. Эйрих, не тратя времени на разговоры, развернул уложенный поперек седла ковер. Элина и Редрих взяли свои мечи. Бой в очередной раз предстоял неравный — трое, не считая не обученного фехтованию Йолленгела, против восьми конных и пяти пеших. Пусть даже пришельцы с Запада успели убедиться, что дулпурцы — не слишком хорошие солдаты, но их было 13, и у них были мечи и щиты. Причем, учитывая, что двое из них собирались вот-вот задвинуть засов, просто прорыв исключался — необходимо было уничтожить или обратить в бегство всех, чтобы иметь достаточно времени на открытие ворот.

Эйрих взял в каждую руку по мечу, хотя задача управления лошадью при этом значительно усложнялась. Он бросил короткий взгляд на Элину слева и Редриха справа, также изготовившихся к бою. Дулпурские всадники тем временем, обнажив свое оружие, охватывали своих противников полукольцом.

И в этот момент рядом раздался звук, поначалу озадачивший даже многоопытного Эйриха. Это был какой-то жуткий замогильный вой, которому место было разве что в старинных страшных легендах, да и то в глухую полночь в дремучем лесу, а не солнечным днем у ворот крупного города. Эйрих повернул голову и увидел, что звук издает Йолленгел.

Эльф выл, скорчив жуткую рожу, оскалив зубы и вытаращив глаза. Его кожа, и без того непривычно светлая для глаз аборигена, сейчас была совсем белой от страха. Но главное — он сорвал с себя тюрбан и демонстративно выставил напоказ свои острые нечеловеческие уши. При этом он слегка подавал коня вперед, наступая на противников.

И дулпурские воины попятились! Вооруженные, они в ужасе расступались перед безоружным. Несколько наиболее слабонервных сразу бросились галопом врассыпную, остальные, похоже, были к этому близки. Никогда в своей жизни они не только не видели эльфов, но и не слышали об их существовании. Зато им не раз приходилось слышать жуткие истории о демонах, способных голыми руками в клочья разрывать тела и выпивать человеческие души. Некоторые легенды утвержали, что смертельным может быть даже взгляд или голос демона. Надо отдать Йолленгелу должное — вой его действительно превышал возможности обычного человеческого голоса, то взмывая до визга, от которого ломило уши, то падая до низкого утробного рычания.

Солдаты продолжали пятиться, явно забыв о строгости приказа. Маленький отряд во главе с эльфом медленно подъехал к воротам, которые так и не успели закрыть, и выехал наружу. Здесь они пришпорили лошадей и галопом понеслись прочь. Их не преследовали.

— Как вам это пришло в голову? — спросил Эйрих, когда после трех часов скачки они, наконец, остановились передохнуть и пообедать в придорожной деревне.

— Вы же говорили, что они до сих пор верят в волшебную силу озера, — ответил эльф хриплым голосом (соло у ворот не прошло даром для его горла).

— Вот я и подумал, может, они верят не только в это… — он немного помолчал и признался: — А вообще-то ни о чем я особо не думал. Просто испугался. Это было интуитивное решение.

— Я тоже доверяю своей интуиции, — кивнул Эйрих. — В частности, сейчас она мне подсказывает, что если Джавариш выживет, то мы не будем в безопасности даже здесь. Он явно не из тех людей, которые могут оставить без последствий покушение на собственную жизнь. Демоны вселенной, Редрих, и дернуло же вас кидаться ножом! Нам, конечно, все равно пришлось бы уносить ноги, но, если бы мы просто улизнули из дворца, Джавариш наверняка махнул бы на нас рукой. У него сейчас и без того дел хватит.

— Этот ублюдок должен был получить по заслугам, — хмуро ответил Редрих.

— По крайней мере, уж если метать нож, то надо это делать наверняка!

— Я кидал точно в сердце. Но он успел дернуться.

— Из-за вас погиб Ингрильо! — сказала Элина обвинительным тоном.

— Подумаешь, какой-то варсалиец… — пробурчал герцог.

— Редрих, да кто дал вам право так относиться к чужой жизни?! — возмутилась графиня.

— Я просто хочу сказать, что не испытываю скорби, когда погибает посторонний мне человек. У меня, знаете ли, есть и более насущные проблемы. Я его не убивал. Ему просто не повезло.

— Из-за вас нам всем не повезло.

— Браво, Эрвард! — усмехнулся Эйрих. — Наконец-то вы взяли на вооружение здравый смысл, а не рыцарские предрассудки. Вместо того, чтобы хвалить Редриха за попытку спасти раджу, вы ругаете его за то, что он подверг опасности нас.

Элина покраснела.

— Мы ведь ничего не могли сделать для раджи, — пробормотала она. — Лучники все равно выстрелили, даже если бы Редрих убил Джавариша, ничего бы не изменилось… Если бы у нас хотя бы были мечи с самого начала, мы могли бы еще остановить мятежников в дверях, а так…

— Именно-именно. Вы напрасно смущаетесь и оправдываетесь. Нет ничего нелепее, чем стыдиться собственного благоразумия.

Они доели овощную похлебку — дулпурцы, как и большинство кундийцев, практически не употребляли в пищу мяса — но не спешили вставать из-за стола. Кроме них, на открытой веранде никого не было; даже хозяин, получивший плату вперед, ушел куда-то вглубь дома.

— Интересно, здесь есть оружейник? — подумала вслух Элина. — Надо бы купить подходящие ножны… («а может, и более привычные мечи», — добавила она мысленно. )

— Да, неплохо бы, — согласился Эйрих. — Правда, у нас опять не слишком хорошо с деньгами. Демоны вселенной, я рассчитывал на Дулпур.

Редрих открыл рот, чтобы сказать, что у него денег еще достаточно, но его опередил Йолленгел.

— Думаю, деньги — не проблема, — сказал он, запуская руку за пазуху. Три пары удивленных глаз уставились на эльфа.

Йолленгел еще раз оглянулся на всякий случай по сторонам и выложил на стол сверкающий гранями сапфировый кулон в золотой оправе и на золотой цепочке.

Редрих восхищенно присвистнул. Эйрих начал расплываться в широкой улыбке. Элина смотрела на драгоценность недоверчиво, словно ожидая, что она вот-вот исчезнет.

— Откуда? — спросила графиня.

— Прихватил во дворце, — смущенно поведал эльф. — Это лежало сверху в одном из ларцов с дарами.

Эйрих, наконец, расхохотался.

— Йолленгел, вы прелесть! Сначала коня у Редриха, теперь… вы положительно становитесь самым полезным членом команды… и когда вы только успели?!

— Когда вы распорядились бежать на балкон, я как раз был возле ларца… Ведь это все равно досталось бы мятежникам, так? И потом… мне ведь полагался гонорар за выступление…

— Держу пари, еще ни одному музыканту не платили столь щедро за несколько минут игры! — продолжал веселиться Эйрих. — Я, кажется, начинаю понимать, за что люди изгнали эльфов…

Смущенная, но довольная улыбка моментально исчезла с лица Йолленгела.

— Не думаю, что это смешно, — сухо сказал он, снова пряча кулон под одежду.

Эйрих тоже перестал смеяться.

— Извините меня, Йолленгел. Это была неудачная шутка.

Элина переводила удивленный взгляд с одного на другого. В прежние времена, даже если бы Эйрих наступил эльфу на ногу, извиняться пришлось бы последнему — за то, что расставляет свои ноги где ни попадя.

Путешественники не стали задерживаться в деревне (тем паче что оружейника здесь не оказалось) и поехали дальше на северо-восток. Вскоре дорога углубилась в джунгли. В Тарвилоне в эти дни еще только таял снег, а здесь пышные зеленые кроны, переплетенные лианами, нередко смыкались над головой, образуя подобие живого туннеля; это было красиво, однако Эйрих предупредил о необходимой осторожности — бывали случаи, сказал он, когда с таких вот нависших над дорогой ветвей на голову путника падала змея. Элина поинтересовалась, какие еще милые животные водятся в джунглях.

— Тигры, черные медведи, волки, — спокойно ответил Эйрих. — Среди них всех имеются людоеды, в особенности те, что уже встречались когда-то с охотниками. Но они по-настоящему опасны только одиноким путникам.

— Надеюсь, вы не собираетесь становиться одиноким путником? — решила графиня уточнить интересовавший ее вопрос.

— Ну, поскольку Дулпур сейчас явно неподходящее место для моих изысканий, мне ничего не остается, как ехать с вами и дальше, — улыбнулся Эйрих. На самом деле, разумеется, он принял это решение уже давно.

Вечером они остановились в небольшом городке. Местная гостиница была ужасна — всем четверым пришлось разместиться в одной комнате с пятнами плесени на стенах и тростниковыми матами вместо кроватей; однако им случалось ночевать и в худших условиях. Практичный Эйрих тут же где-то поблизости купил ароматические палочки, расставил их по углам и поджег на ночь — как он объяснил, это должно было отпугнуть насекомых. Палочки медленно тлели, источая вместе с тонкими струйками полупрозрачного дыма маслянистый, непривычный для западного носа, чуть дурманящий аромат.

Элина проснулась посреди ночи. Из углов комнаты все еще струился странный, но не сказать, чтобы неприятный, запах. «Колдовской запах, — подумала Элина. — Должно быть, такие использовались в старину при совершении магических обрядов. « Она вспомнила ту ночь, когда в последний раз видела Артена — видела, находясь за тысячи миль от него. С тех пор ей ни разу не удавалось вновь с ним связаться. Может быть, теперь она уже достаточно близко?

Пальцы скользили по поверхности медальона, в то время как сознание Элины все больше и больше отрешалось от окружающей реальности. Она уже не чувствовала жесткого мата, не слышала посапывания лежавшего неподалеку эльфа, и даже аромат тлеющих палочек перестал восприниматься как запах, слившись с окутывавшей ее пеленой… Кругом была только тьма, не страшная, но пустая.

Затем во тьме вдруг что-то шевельнулось. Тишину нарушил слабый, едва различимый звук, похожий на мычание. Элина мысленно потянулась к его источнику. «Артен! Артен, это вы? « «… кузина… — донеслось из темноты. — … приятный сон… « «Это не сон! « — сказала Элина, но затем поняла, что Артен и в самом деле спит — притом, скорее всего, если он проснется, связь исчезнет. «Впрочем, неважно. Артен, где вы находитесь? Постарайтесь описать точно. « «… не знаю… — говорить со спящим было нелегко: мысли его были вялыми и заторможенными. — Какая-то башня… где-то… « «Какая башня? Насколько велика охрана? На каком этаже вас держат? « «… башня… в горах… на нас напали… Рандавани тоже в плену… « «Я знаю. Я иду, чтобы вас освободить. Мне нужны точные сведения. Артен, пожалуйста! « «… кузина… очень мило… но не рискуйте собой… пошлите армию… « «В настоящий момент у меня нет армии. Точнее, есть, но очень маленькая,

— мысленно улыбнулась Элина. — Артен, ответьте хотя бы, с вами хорошо обращаются? Вам грозит опасность? « «… мне ничего не грозит… до весны… « «Но ведь уже весна! « «… в горах еще не сошел снег… Кузина? « Последнее слово было произнесено иным, осмысленным и бодрым тоном — и тут же связь прервалась.

«Все-таки я его разбудила», — поняла Элина. Когда она окажется еще ближе, наверное, можно будет связаться и в состоянии бодрствования — но пока приходилось довольствоваться и этим мимолетным контактом.

Итак, Артена держат в какой-то башне в горах — уже неплохо. Бежать из тюрьмы в крупном городе было бы труднее. Пока он в безопасности, но это не надолго. Значит, надо спешить изо всех сил. Что произойдет, когда растает снег? И соответствует ли вообще эта фраза реальности, или это всего лишь сонное видение принца? Элина решила исходить из того, что все узнанное ею — правда, пока не будет доказано обратное. Итак, снег. Что изменится, когда он сойдет в горах? Исчезнет опасность лавин, откроются перевалы. И тогда, вероятно, пленников куда-то увезут. Туда, где они не будут в безопасности.

Утром Элина поделилась ночными впечатлениями с остальными.

— Вы уверены, что вам это не приснилось? — скептически осведомился Эйрих. Элина оскорбленно фыркнула, хотя уже знала, что, несмотря на незаурядный опыт в других областях, его познания в магии тождественно равны нулю.

— Эрвард действительно может проделывать такие штуки, — мрачным тоном подтвердил Редрих, тоже не знавший и не любивший магии. — Он отыскал меня похожим образом в Роллендале.

В присутствии других герцог послушно называл Элину Эрвардом и в мужском роде, однако, говоря с ней наедине, избегал того и другого — благо обращение на «вы» позволяло не употреблять ни имени, ни рода. Он был единственным в компании, для кого это имело значение — хотя, конечно, он не подавал вида.

— Ну допустим, — нехотя согласился Эйрих. — Пока, впрочем, нам это ничего не дает. Надо спешить, говорите? Так мы и так спешим.

— Мы теперь знаем, что Артен заточен в башне в горах.

— Что сужает область поисков до какого-то миллиона квадратных миль, — усмехнулся Эйрих. — К северу от Кундийского полуострова находятся едва ли не самые гористые области континента.

— Позднее я сообщу вам более точные сведения, — холодно пообещала Элина. — А пока надо добраться до Тургуная.

— Это по другую сторону гор, — сообщил Эйрих. — Насколько мне известно, маршрут вполне проходим, однако не сделать бы большой крюк. Впрочем, я склонен более доверять тем сведениям, которые мы сможем разузнать в Тургунае, нежели всяким магическим озарениям.

Элина и сама доверяла мечу куда больше, чем магии, но такое пренебрежение ее способностями было для нее обидным. Однако она поняла, что словами ничего не докажет, и ограничилась универсальной фразой «Будущее покажет! « Прежде, чем они продолжили путь, Эйрих прогулялся по городку и вернулся с новостями. Как оказалось, известия из столицы уже добрались сюда — возможно, благодаря чьему-то быстроногому коню, а может, и голубиной почтой, но, так или иначе, все теперь только и судачили о событиях в Дулпуре. Джавариш пережил покушение и даже, по всей видимости, находился в сознании. Был объявлен манифест о том, как коварный Бхаваганан заманил племянника во дворец, чтобы убить, однако верные гвардейцы встали на защиту принца. В ходе боя Джавариш был ранен, а недостойный раджа убит. Джавариш объявлял дулпурцам, что, как законный наследник, принимает на себя бремя власти, и обещал навести в стране порядок, покончив с наследием прогнившего и коррумпированного режима Бхаваганана. Упоминалось также, что для убийства принца, справедливо сомневаясь, что истинные дулпурцы согласятся на подобное злодеяние, раджа нанял пятерых чужеземцев, один из которых уже понес заслуженную кару, а четверо разыскиваются. Шепотом передавали, что один из чужаков будто бы оказался демоном.

Удивительное дело, но, выслушав все эти разговоры в местном трактире, Эйрих не был заподозрен в том, что он — один из разыскиваемых. Вероятно, помогло его умение изменять внешность, а также знание языка — пусть и не идеальное, однако при множестве кундийских диалектов это не бросалось в глаза, точнее, в уши. Но Эйрих понимал, что в городе наверняка отыщутся те, кто сложит два и два и получит искомое число четыре — а потому этим четырем надо как можно скорее уносить ноги. Задерживаться и привлекать к себе внимание продажей кулона в этих условиях явно не следовало — впрочем, у них еще оставались наличные деньги. Поэтому уже через двадцать минут после возвращения Эйриха беглецы из Дулпура вновь скакали по дороге, уводившей на северо-восток. Искать оружейника они тоже не стали, так что мечи пришлось по-прежнему везти завернутыми в ковер.

За день они лишь пару раз делали короткий привал, прежде чем заночевали в деревне, стоявшей на берегу одного из притоков Кунда. Дома здесь стояли на сваях — дважды в год прибрежные земли оказывались под водой, что, впрочем, вполне устраивало местных жителей, ибо без этого им было бы трудно возделывать рисовые поля. Сейчас время паводка еще не пришло — не настала пора ни таяния снегов в горах, ни тем более летних муссонных дождей. Через реку был протянут сомнительного вида висячий мост, но четверке не было нужды им пользоваться — этот путь вел на восток, а их дорога лежала на север.

Наконец в середине следующего дня они добрались до города достаточно крупного, чтобы совершить все необходимые торговые операции, не привлекая к себе излишнего внимания. Первым делом решено было поменять коней — купленные ими в спешке были пусть и не совсем клячами, но все же не идеальным выбором. Здесь же, на кишащей народом рыночной площади, отыскалась лавка оружейника.

— Меч или ножны? — осведомился Эйрих.

— Меч, — призналась Элина. — Я пытался освоиться с дулпурским, но это все же не то, что надо. Он хорош для прямых колющих ударов, защищает руку, и его трудно выбить, но он практически не позволяет работать кистью. Слишком мала свобода маневра.

— Точно, — согласился Редрих.

— Ну я всегда говорил, что лучше короткого прямого западного меча для ближнего боя ничего не придумали, — довольно ухмыльнулся Эйрих.

Западных мечей, однако, в лавке не было. Были похожие — тоже прямые, но их рукоять была длиннее, гарда — уже, а лезвие — гибче. Это были мечи из империи Цань, расположенной на востоке, уже практически на самом краю Великого континента. Элина, Эйрих и Редрих перепробовали несколько таких мечей, и каждый подобрал себе оружие по руке. Они обменяли четыре дулпурских меча на три цаньских с ножнами — им пришлось еще доплатить при этом — а также купили ножи взамен утраченных и небольшой кундийский лук для эльфа.

Лишь позаботившись о предметах первой необходимости — конях и оружии

— Эйрих и остальные отправились на поиски ювелирной лавки, каковую нашли вдали от рыночной площади, в респектабельном квартале. Вход в лавку охраняли двое дюжих молодцов; Эйриху пришлось при входе отдать им меч, а его товарищи остались ждать на улице.

Ювелир-кундиец внимательно осмотрел кулон и тоном большого одолжения назвал цифру, минимум втрое уступавшую реальной цене. Эйрих, не оставаясь в долгу, ответил впятеро большей цифрой. Торговля шла бурно, как это всегда бывает на востоке — с решительными клятвами, апелляциями к предкам и потомкам, сентенциями о людской неблагодарности и тому подобными изысками красноречия. Ювелир, однако, поддавался намного хуже, чем обычные торговцы. В конечном итоге он предложил полцены. Эйрих заявил, что уходит.

— Вещь все равно краденая, — сказал ювелир.

Эйрих положил кулон во внутренний карман и сказал, что ни минуты не останется в лавке, где оскорбляют клиента.

— Мне тут птичка напела, что в Дулпуре теперь новый раджа, — негромко сказал ювелир, — который очень хочет найти пришельцев с Запада, пытавшихся его убить.

— И какое отношение это имеет ко мне? — Эйрих был само безразличие.

— Никакого, разумеется. Но ведь придется доказывать это стражникам, а то и ехать вместе с ними в столицу. А заодно и объяснять им, откуда взялся кулон. А стражники — такой народ… они могут просто прикарманить понравившуюся вещь. Не лучше ли сразу получить деньги и избавиться от проблем?

В конце концов сошлись на 60%. Надо ли говорить, что сразу же после совершения сделки четверо путешественников покинули город со всей возможной поспешностью.

Впрочем, уже в следующем городе никто не знал о перевороте, а для жителей более дальних областей страны события в столице были вообще чем-то слишком далеким и в принципе неинтересным. В этой местности уже не было крупных городов — одни деревни. Вечером четвертого дня пути путешественники пересекли границу Дулпура, даже и не заметив этого; в этих диких местах не было не то что кордонов, но даже какого-нибудь межевого столба. Ночевать пришлось в лесу, за неимением поблизости жилья; как обычно в таких случаях, всю ночь жгли костер и по очереди несли вахту, однако ни зверь, ни человек не потревожили путников. Лишь на другой день, заехав в очередную почти затерявшуюся в чаще деревню, они узнали, что находятся уже не в Дулпуре, а в соседнем княжестве с длинным и труднопроизносимым для западного человека названием.

Хотя дорога по большей части все еще шла лесом, с продвижением на север он постепенно становился реже, и непричесанное буйство тропиков сменялось более строгой растительностью умеренных широт. Днем весеннее солнце припекало, казалось, по-прежнему, но по утрам было уже заметно холоднее. На шестой день пути лес стал распадаться на отдельные рощицы и к вечеру практически сошел на нет; на горизонте виднелись вершины гор, в этих местах невысокие и почти не покрытые снегом.

Через неделю после бегства из дворца путешественники добрались до последнего кундийского поселения на этом направлении; дальше не дорога уже, а еле заметная тропа уводила в сторону гор, а за ними, по словам Эйриха, начиналась пустыня, тянувшаяся до самых границ Тургуная.

В селении было почти полсотни дворов и никаких укреплений, приличествующих Последнему Форпосту. Появление путешественников с Запада не вызвало у жителей особого интереса — хотя нельзя сказать, чтобы подобные гости были здесь обычными. Просто местные обитатели, будучи, разумеется, не философами, а в большинстве своем обыкновенными неграмотными крестьянами, придерживались, тем не менее, популярных среди кундийцев идей фатализма; а раз все предопределено, то и нет смысла чему-либо удивляться.

Эти люди изъяснялись на диалекте кундийского, который даже Эйрих понимал с трудом. Однако ему все же удалось кое-как объясниться — и сведения при этом выяснились неутешительные. Да, время от времени через селение проходили караваны на север — или же, напротив, из-за гор на юг — но бывало такое весьма редко, и вряд ли стоило ожидать подходящей оказии в ближайшие месяцы. Таким образом, у желающих поскорее освободить Артена оставался единственный выход — добираться до Тургуная самостоятельно. Эйрих тут же занялся поиском проводника. В селении было несколько человек, способных сослужить такую службу, однако они предпочитали иметь дело с богатыми караванами, а не с подозрительными путешественниками, не выглядевшими особо надежно — и даже фатализм ничего не мог с этим поделать. Однако в конце концов желающий нашелся. Его звали Хинг, он был маленький, тощий и почти такой же черный, как аборигены Южного континента. По его выжженному солнцем лицу трудно было определить возраст — ему могло быть и тридцать, и пятьдесят лет. Его одежда выглядела бедной даже на фоне отнюдь не роскошных нарядов других жителей селения, поэтому неудивительно, что глаза его вспыхнули при виде золотых монет, обещанных в качестве вознаграждения. Словом, Хинг смотрелся далеко не внушительно, и все же, посовещавшись, путешественники решили ему довериться. Ведь он отправлялся в путь вместе с ними — а значит, подвергался тем же опасностям. «В конце концов, — заметил Эйрих, усмехнувшись, — у него куда больше оснований не доверять нам — ведь, если в конце пути мы откажемся платить, вряд ли он сможет принудить нас силой. « Оба присутствовавших дворянина, естественно, оскорбились подобным подозрением, но были вынуждены признать его логичность.

Хотя Элина рвалась ехать дальше немедленно, однако все прочие, включая Хинга, сошлись на том, что остаток дня следует употребить на подготовку к переходу и выступить в путь рано утром. Путешественники пополнили запасы провизии (сокрушаясь по поводу невозможности достать в селении мясо), приобрели бурдюки для воды, дали отдохнуть лошадям, которым в последние дни приходилось несладко (Эйрих к тому же, осмотрев подковы, велел местному кузнецу перековать одну из них) и отдохнули сами. Хинг потребовал аванса, и Эйрих, после некоторого колебания, согласился. Если бы последний знал, что часть этих денег Хинг тут же употребит на покупку лошади, ибо своей у него не было — его колебания могли бы иметь совсем иной исход.

На рассвете, как и планировалось, небольшой отряд покинул селение и к полудню уже углубился в горы. На старых западных картах, составленных через несколько столетий после крушения власти магов, вся обширная область к северо-западу, северу и северо-востоку от Кундийского полуострова была обозначена как Фессарнийские горы; однако на самом деле здесь было две горных системы — западную аборигены называли Хадирскими горами, а более мощную восточную — Бхиланайскими. Одна система переходила в другую, соединяясь относительно невысоким и узким перешейком; через этот перешеек и лежал единственный прямой путь, связывавший Тургунай с побережьем (использовавшийся, как было уже известно Элине и ее спутникам, крайне редко).

Самые высокие вершины на перешейке лишь ненамного превосходили пять тысяч футов, а перевалы, разумеется, лежали еще ниже. К тому же здесь не нужно было опасаться нападений грабителей — караваны проходили тут столь нечасто, что любой разбойник умер бы с голоду и тоски, дожидаясь в засаде. Однако не следует думать, будто пересечение перешейка было таким уж простым и безопасным делом. Путникам угрожали каменные осыпи и лавины, а дорога время от времени превращалась в узкую тропку, вьющуюся над двухсотфутовой пропастью; приходилось спешиваться и идти, прижимаясь к скале и осторожно ведя за собой пугливо фыркавших лошадей. Иногда вместо штурма крутого склона приходилось делать изрядный крюк, выбирая дорогу, где могли бы пройти лошади с поклажей. Несомненно, для большого каравана этот маршрут был бы еще более трудным, так что Элина быстро поняла, почему лишь немногие кундийцы и тургунайцы решаются торговать друг с другом.

Хинг с честью выполнял свою роль проводника и уверенно вел маленький отряд по горным тропам. Зато на эльфа больно было смотреть. Проведший всю жизнь на равнине, притом в лесу, он даже от вида открытой степи или моря чувствовал себя не слишком уютно, а уж в горах от первого же взгляда вниз по лицу его разлилась смертельная бледность, сердце забилось часто-часто, а ладони покрылись холодным потом. Ему было стыдно, и он старался взять себя в руки, однако его состояние не укрылось от товарищей.

— Новичкам в горах часто страшно, — неожиданно-добродушно сказал Эйрих. — Однако это далеко не самые высокие горы и не самый сложный маршрут. Привыкнете.

— Постараюсь, — сконфуженно ответил эльф, борясь с головокружением и щупая рукой надежную каменную стену.

Однако, когда дело дошло до первого по-настоящему серьезного карниза, по которому надо было пройти почти три сотни футов между пропастью слева и отвесной гранитной стеной справа, решимость оставила Йолленгела окончательно. Не то чтобы карниз был совсем узким — все же по нему могла пройти навьюченная лошадь — однако эльфу казалось, что вдали он вытягивается в нитку, практически сливаясь со скалой. Вдобавок ко всему налетал порывами встречный ветер, хоть и не такой сильный, чтобы реально сбросить путника в пропасть, но, безусловно, комфорта и уверенности не добавлявший. В общем-то даже и Элина с неудовольствием отметила, что пульс во время пути по карнизу у нее участился — хотя, конечно, она никогда и никому бы в этом не призналась.

Путешественники один за другим проходили по карнизу, ведя под уздцы лошадей, пока, наконец, у начала пути не остался один Йолленгел со своим конем. Эйрих, увидев это, вернулся обратно — он шагал по тропке над пропастью так, словно это был отполированный паркет дворцового зала — и взял из ледяных пальцев Йолленгела уздечку.

— Идите следом, — велел он и двинулся вперед.

Эльф попытался. Однако, стоило ему сделать первый шаг с надежной широкой площадки, как ноги моментально сделались ватными, и Йолленгел бессильно прислонился к скале, пытаясь вцепиться в нее обеими руками. В этом положении его и увидел Эйрих, когда вместе с лошадью добрался до другого конца тропы.

— Похоже, у нас проблема, — заметила Элина. — Эй, Йолленгел! Вы же видите, мы все благополучно прошли! С такой широкой тропы при всем желании не сорвешься!

— Я понимаю, — донесся обреченный голос эльфа. — У меня голова кружится.

— Не смотрите вниз!

Йолленгел, все так же пытаясь вжаться в скалу, сделал пару шагов.

— Да не пяльтесь вы в небо! — раздраженно рявкнул Эйрих. — В горах надо смотреть под ноги!

Естественно, взгляд под ноги тут же напомнил эльфу о пропасти в паре футов слева от него, и Йолленгел вновь застыл, отвернувшись к стене. Ветер трепал его волосы и одежду.

— Или ты пойдешь вперед, или я сам скину тебя в пропасть! — потерял терпение Эйрих.

Йолленгел не внял.

— Он вам не верит, — констатировала Элина, хотя тон Эйриха был столь грозен, что она и сама на какой-то момент испугалась за эльфа.

— Распустил я его… — недовольно пробурчал Эйрих. Внезапно выражение его лица изменилось, рука легла на рукоять меча.

— Йолленгел! Не оборачивайтесь! У вас за спиной снежный барс!

— Что? — растерянно переспросил эльф, сделавший было робкий жест обернуться, но не посмевший довести его до конца.

— Быстрее, эта тварь уже близко!

Разумеется, никакого барса не было, а если бы и был, он не стал бы нападать на человека на узком карнизе. Да и призыв не оборачиваться, а стоять к хищнику спиной, был явно не из разряда разумных. Но Йолленгел был слишком напуган, чтобы рассуждать логично. Он видел лишь, как его спутники обнажили мечи и с тревогой всматриваются во что-то за его спиной. Эльф лихо, почти бегом припустил по тропе, туда, где так обнадеживающе блестели дружеские клинки. Однако, едва он достиг спасительной площадки, как его товарищи заулыбались и убрали оружие в ножны. Йолленгел обернулся на оставшийся позади карниз.

— Так, значит, вы меня обманули, — сказал он огорченно, словно только и мечтал о встрече со снежным барсом. Остальные рассмеялись (за исключением, конечно, Хинга, стоявшего поотдаль и не понимавшего ни слова).

— Теперь вы убедились, что ходить по таким карнизам несложно? — осведомился Эйрих.

— Кажется… надеюсь. Кстати, а что такое барс?

Новый взрыв смеха.

— Он даже не знал, от чего убегает! — заливалась Элина.

— Все правильно, — невозмутимо ответил Эйрих. — Страх перед невидимым и непонятным всегда сильнее, чем страх перед видимой опасностью. Я мог бы назвать и несуществующее слово, но в этом случае, боюсь, вы двое не включились бы в игру мгновенно. Барс, Йолленгел, это большая хищная кошка.

Терапия Эйриха пошла эльфу на пользу; нельзя, конечно, сказать, что его страх исчез сразу и полностью, однако уже по следующей узкой тропе над откосом он прошел вполне уверенно, а позже расхрабрился настолько, что уже сам перевел по карнизу свою лошадь. Высота все еще щекотала ему нервы, но Йолленгел с удивлением понял, что получает от этого давно забытое удовольствие, которое испытывал, лазя по деревьям в детстве, еще до того, как вечный гнетущий страх вошел в его жизнь.

Ближе к вечеру отряд добрался до перевала; несмотря на ясное весеннее небо и все еще пригревавшее солнце, здесь дул обжигающе холодный ветер, а кое-где прямо посреди зеленой травы белели небольшие островки снега. Было еще достаточно светло, когда путешественники перебрались через перевал и начали спуск, однако ночевать им пришлось все еще на довольно приличной высоте, забившись в палатку и прижимаясь друг к другу, ибо топлива для костра здесь почти не было, а холод пронизывал до костей. Хинг, впрочем, относился к холоду с совершенным равнодушием и остался спать на свежем воздухе.

Наутро спуск возобновился; Элина обратила внимание, что природа по эту сторону гор изменилась. На смену зеленому ковру травы, местами расшитому белыми цветами, пришли голые камни и желтая сухая почва, на которой лишь кое-где торчали бурые невзрачные кустики. Отсеченная горами от влажных ветров с юга, впереди на сотни миль лежала пустыня.

Спуск прошел без происшествий, и после короткого отдыха отряд двинулся дальше на север. Какое-то время ехали по сухой каменистой земле, поросшей серой колючкой; но затем исчезла даже и колючка, и начались пески, ничем не отличавшиеся от песков Тагратской пустыни. Отличие было разве что в оккупированной барханами площади — по словам Хинга, путь до степей Тургуная должен был занять лишь пять дней. Кроме того, эта пустыня — тургунайцы называли ее Шезех-Кум — лежала севернее Тагратской, и климат здесь был холоднее; однако Таграт путешественники пересекали в конце зимы, а теперь была уже весна, и солнце с каждым днем пекло все сильнее.

Первая неприятность произошла к концу второго дня пути через пустыню. Бурдюки с водой к этому времени были уже практически пусты — как-никак, лошадям нужно было больше, чем людям — но, по заверениям Хинга, вот-вот должен был показаться колодец. Элина решительно не могла понять, как можно отыскать колодец — по сути, просто ямку в песке — среди всех этих бесконечных однообразных песчаных холмов, но, если бы она это понимала, им бы не понадобилось нанимать проводника. Наконец Хинг, пришпорив пятками коня, поскакал куда-то вбок, но, не успели путешественники последовать за ним, остановился и повернул обратно. Вид у него был огорченный.

— Колодец пересох и засыпан песком, — перевел его объяснения Эйрих.

— Он говорит, что завтра вечером мы доберемся до следующего. Мне это не нравится.

— Кому такое понравится, — пробурчал Редрих.

— Я имею в виду две возможности, — пояснил Эйрих. — Первая — он сам толком не знает дорогу. Вторая — следующий колодец может оказаться в таком же состоянии.

— Он едет вместе с нами и подвергается той же опасности, — возразила Элина. — Если бы он не был уверен…

— Он был уверен уже в этом колодце. Наверное, он пересекал Шезех-Кум, но это было достаточно давно. Пустыня, знаете ли, не так неизменна, как кажется.

— И что ж по-вашему, повернуть назад? — агрессивно поинтересовалась Элина.

— Возможно, это был бы не худший вариант.

— Что, снова переправляться через горы и искать другого проводника? Вы представляете себе, сколько времени мы потеряем?

— Я представляю себе, что такое пересекать пустыню без воды. Мы и так забрались уже слишком далеко, но пока у нас есть шанс вернуться. Если мы поедем дальше, и колодца не окажется, лошади не выдержат, в какую бы сторону мы оттуда ни направились. А если придется идти без воды пешком, не выдержим и мы.

— Это всего лишь предположение. А Артену грозит реальная опасность. Мы и так безнадежно опаздываем. Может быть… его уже нет в живых. С той ночи я так и не смог снова с ним связаться.

— Если его нет в живых, нам тем более некуда торопиться, — усмехнулся логичный Эйрих.

— Эйрих, вы прежде не казались мне трусом, — вступил в спор Редрих.

— Если хотите, можете, конечно, возвращаться, но мы поедем дальше.

Элина посмотрела на него с благодарностью.

Эйрих не стал отвечать и вместо этого что-то спросил у Хинга. Кундиец горячо затараторил в ответ, явно тоже пытаясь в чем-то убедить Эйриха. Наконец тот поднял руку в останавливающем жесте.

— Говорит, что тот колодец не может пересохнуть. Он, дескать, слишком большой, или слишком глубокий, или еще что-то в этом роде. Йолленгел, а вы что думаете?

— Я? — вопрос застал эльфа врасплох. Он не привык, чтобы его спутники спрашивали у него совета. Тем более он не ожидал этого от Эйриха. — Я не знаю… Я ведь впервые в пустыне, — он неуверенно улыбнулся.

— Зная вашу способность влипать в истории, я бы выслушал ваше мнение и понял, как не надо поступать, — желчно ответил Эйрих. — Ну ладно. Вообще-то моя интуиция подводит меня весьма редко. Будем считать, что это тот самый случай.

— Я знал, что вы нас не бросите! — радостно воскликнула Элина, пожимая Эйриху руку. Оставленный без внимания Редрих мрачно наблюдал за этой сценой.

В этот вечер люди сделали лишь по глотку; оставшуюся воду отдали лошадям.

Следующий день пути был не из приятных. Ехали небыстро, щадя коней, и молча; пересохший рот не располагает к разговорам. Весеннее солнце пригревало, ветра не было, так что уже к полудню стало по-настоящему жарко. Вдобавок ко всему пески в этих местах были какого-то белесого оттенка, слепившего глаза в ярких солнечных лучах. Но вот, наконец, дневные краски начали тускнеть; тени барханов беззвучно, но неотвратимо ползли по песку, сперва затопляя низины, а потом и начиная взбираться по пологим спинам соседних песчаных холмов. Наконец уже только гребни гигантских волн пустыни золотились в лучах умирающего дня, а колодца все не было.

Хинг отъезжал от отряда то влево, то вправо, то уносился вперед, как видно, выискивая знакомый ориентир. Эйрих с подозрением наблюдал за этими эволюциями, и пару раз, когда проводник отрывался слишком далеко, направлял коня следом за кундийцем.

Солнце окончательно скрылось за горизонтом; зарево на западе еще озаряло пустыню последним рассеянным светом, но в густевшей синеве восточного неба уже проступили первые звезды.

— Неужели в этой темноте можно отыскать колодец?! — раздраженно воскликнул Редрих.

— Скоро взойдет луна, — ответила Элина, хотя ей самой подобный аргумент не представлялся убедительным. Герцог тоже не удостоил его ответом.

— Когда жажда станет нестерпимой, мы взрежем вену лошади и будем пить кровь, — сообщил он более реальную перспективу.

И в этот момет Хинг, в очередной раз пославший своего усталого коня вверх на гребень бархана, что-то радостно крикнул и замахал руками, а затем скрылся за гребнем.

— Колодец! — перевел Эйрих, устремляясь следом. Остальные тоже не заставили себя упрашивать.

Поначалу с вершины бархана они увидели лишь какую-то кучу камней внизу. Рядом стояла лошадь Хинга, однако самого его нигде видно не было. Подъехав вплотную, путешественники поняли, что перед ними не просто нагромождение валунов, а — остатки древней каменной кладки. Некогда, по всей видимости, это было небольшое куполообразное строение; теперь большая часть купола обвалилась, однако обломки не загромождали полузасыпанную песком пологую лестницу внутри, уводившую куда-то вниз. Очевидно, Хинг спустился именно туда. Эйрих окликнул его. Из темной глубины донесся голос проводника. Эйрих, на всякий случай взявшись за рукоять меча, стал спускаться; Элина двинулась за ним.

Ход был совсем короткий и приводил в небольшое подземное помещение круглой формы. Свет едва проникал сюда, и все же в сумраке вошедшие различили щуплую фигуру Хинга; с видимым усилием он вытягивал толстую веревку, уходившую в огражденную каменным бордюром круглую дыру в центре помещения. Эйрих, оставив в покое меч, подошел ему помочь, и вдвоем они быстро вытащили из шахты колодца тяжелый керамический сосуд, полный холодной плещущейся воды.

Проводник скромно уступил право первого глотка своим нанимателям, но Эйрих добродушно позволил ему напиться первым. Затем, не впадая в излишнюю галантность, выпил сам, потом передал несколько полегчавший кувшин Элине, после чего наступил черед остальных, спустившихся вслед за графиней. Людям, при всей их жажде, хватило одного кувшина; однако затем пришлось еще неоднократно опускать сосуд в глубину и вытягивать наверх, чтобы напоить лошадей и наполнить бурдюки, так что под конец даже у тренированных членов команды заныли руки и плечи. Но что значила эта, в чем-то даже приятная, усталость по сравнению с возможностью наконец-то вволю напиться после дневного перехода по пустыне!

Осторожный Эйрих принял решение заночевать подальше от колодца — кто знает, каких еще путников могло привлечь это, столь необычное для Шезех-Кум, место. Ночевка под открытым небом означала посменное дежурство часовых — Эйрих придерживался этого правила неизменно, хоть в лесу, хоть в самой безжизненной пустыне. В свое время он долго колебался, доверять ли эту ответственную функцию Йолленгелу — в конце концов, тот был не таким уж размазней, раз прожил всю жизнь во враждебном луситском лесу и пережил всех своих сородичей — однако Эйрих помнил, чем это в итоге закончилось, и потому решил пока не привлекать эльфа в качестве ночного караульщика. Тот, разумеется, не возражал — если его самолюбие и было задето, то возможность поспать лишние несколько часов с лихвой это компенсировала. Само собой, не полагался Эйрих и на Хинга; таким образом, со времени бегства из Дулпура ночное дежурство по очереди несли сам Эйрих, Элина и Редрих.

В этот раз дежурить в первую треть ночи выпало графине. Элина поплотнее закуталась в куртку, спрятала руки в рукава — ночи в этих краях были все еще холодными — и уселась на седле, брошеном возле палатки на быстро стынущий песок. Она думала о колодце, совсем не похожем на обычные колодцы в пустыне; стало быть, и в этих диких и безжизненных местах некогда была цивилизация. Уже не впервые гдето в дальнем углу ее сознания, куда безжалостно ссылались негероические мысли, шевельнулось сомнение — действительно ли свержение власти магов было таким благом и прогрессом, как принято считать? Ей даже показалось, что она слышит, как заточенное сомнение гремит цепями в своем каземате; она улыбнулась и наклонила голову, заставив цепи снова звякнуть. Элина вернула голову в прежнее положение, и горизонт неожиданно качнулся, словно графиня находилась на палубе корабля. Это было забавно; она еще несколько раз повторила тот же жест, пока у нее не начала кружиться голова. «Это не голова кружится, это звезды идут по кругу, „ — поняла Элина. Звезды действительно плыли над горизонтом, одни быстрее, другие медленнее; они были уже не маленькими белыми точками, а радужными шариками; некоторые из них волочили за собой шипящий, сыплющийся искрами хвост. Это было очень красиво. Элина счастливо засмеялась, и пустыня отозвалась мелодичным перезвоном колокольчиков. Элина протянула руку и поймала пролетавшую звезду; та щекотала и покалывала пальцы. Графиня поднесла руку к глазам; звезда лежала на ладони, разноцветно помаргивая. Элина вдруг поняла, что пустыня — это большая ладонь, которая мягко укачивает ее; захотелось спаать… „Нельзя, — прозвучал голос как будто со стороны, — я на посту… « «Надо сдать пост, — пришло решение. — Надо… сдать… Эйрих! Эйрих, где вы? « Эйрих почему-то не отзывался. Похоже, он спрятался. Эйрих захотел поиграть. «Эйрих, ну я же сейчас усну“, — капризно подумала Элина, шаря руками вокруг. Почему-то все время попадался песок… неужели Эйрих зарылся в песок, как ящерица? Элина попыталась копать и вдруг уткнулась лбом в полотнище палатки. На ощупь она отыскала вход и вползла внутрь. «Эйрих, идите дежурить“, — подумала Элина и с чувством выполненного долга отключилась.

— Эрвард! Эрвард, что случилось?

«Какого-то Эрварда зовут, — подумала Элина. — Скорее бы он отозвался! Эти крики мешают мне спать. Ну вот, еще пихается кто-то… Ой, демоны вселенной! « Она вдруг вспомнила, кто она и где она, и распахнула глаза. Был день — даже уже не утро, а день. Она лежала у входа палатки — голова и туловище внутри, ноги снаружи. Эйрих, бледный и встрепанный, тормошил ее, пытаясь привести в чувство.

— А… что… день? — рука Элина рефлекторно метнулась к мечу. Меч был на месте. — Эйрих, только не говорите мне, что я уснул на посту! — мысль о подобном позоре была столь ужасна, что графиня в первый момент даже не подумала о возможных последствиях своей оплошности.

— Боюсь, мне придется сказать именно это. Вы хорошо себя чувствуете?

— Эйрих, не издевайтесь! Я понимаю, мне нет прощения, но…

— Я не об этом. Я о физическом состоянии.

Элина проанализировала свои ощущения.

— Разбитость какая-то, — сделала вывод она. — И… одурелость. Будто я еще не вполне проснулась… лся.

— Так-так, — кивнул Эйрих. — А что было вчера, не помните?

Элина наморщила лоб, сосредотачиваясь.

— Бред какой-то, — сокрушенно констатировала она. — Звезды летали, пустыня качалась…

— Так я и думал. Утешьтесь, вы ни в чем не виноваты. Во всем виноват я, — никогда еще графиня не видела своего спутника столь удрученным.

Элина, наконец, заставила себя сесть. Казалось, что голова набита ватой.

— Да что здесь творится, объясните, наконец, — жалобно произнесла она, прикладывая ко лбу холодную сталь меча.

— Хинга нигде нет. Его лошади тоже. И… наших денег.

Графиня сунула руку за кошельком и убедилась в правоте последнего утверждения.

— Этот мерзавец что-то подмешал в воду, — продолжал Эйрих. — Какой-то наркотик. Он оказался у колодца первым и успел что-то бросить или вылить в кувшин.

— Но ведь он пил вместе с нами!

— Вот на это я и купился, — мрачно констатировал Эйрих. — Проклятье, с моим-то опытом! И ведь, главное, интуиция с самого начала говорила мне, что за Хингом нужен глаз да глаз… Старею. Пора переквалифицироваться в садовники… Дело в том, Эрвард, что человек, часто употребляющий наркотики, привыкает к ним, и прежние дозы на него уже не действуют. А он и выпил меньше нашего.

— Надо было мне зашить деньги в подкладку, как раньше, — сказала Элина. — Но я думал — вы о них позаботитесь.

— Да, не надо мне было оставлять их у себя после продажи кулона, — кивнул Эйрих, продолжая самобичевание. — Дрянной из меня получился казначей… В нормальном состоянии никто не смог бы обокрасть меня, не разбудив. Но этот замухрышка оказался хитрее… проклятье!

— Мы уже не сможем его догнать? — для порядка осведомилась Элина. Она понимала, что если бы ситуацию можно было исправить, Эйрих сейчас не предавался бы самоедству, а седлал коня.

— Нет. Он уехал давно и к тому же перестраховался. Я еще не все сказал вам. Наши бурдюки изрезаны. Нам нет пути на юг.

— Не понимаю, почему он просто не перерезал нам глотки, — пробурчала Элина.

— Должно быть, это все туземные суеверия. Среди кундийцев распространена теория, по которой нельзя убивать ни людей, ни животных, иначе после смерти переродишься в какую-нибудь жабу. Поэтому, собственно, многие аборигены — вегетарианцы. Как вы уже могли убедиться, не все кундийцы придерживаются этой теории, но Хинг, как видно, придерживается… Ладно, давайте будить остальных.

Редриха удалось растолкать довольно быстро. Как и другие жертвы наркотика, он имел в прямом смысле бледный вид, однако, взглянув на Элину, вдруг начал краснеть. Графиня так и не узнала, что виной тому были сны, который молодой человек видел в эту ночь; благодаря наркотику они казались удивительно реальными. Элину, впрочем, мало занимал цвет лица герцога, поскольку им никак не удавалось привести в чувство Йолленгела. Очевидно, доза, рассчитанная на человека, для эльфа оказалась чрезмерной. Йолленгел дышал, хотя и неглубоко, но в сознание приходить отказывался.

Эйрих, однако, не растерялся и, раскрыв эльфу безвольный рот, влил туда изрядную порцию какого-то своего снадобья. Через некоторое время после серии пощечин Йолленгел замычал. Эйрих ухватил его за куртку, усадил и встряхнул.

— Как мне плохо… — простонал эльф, болезненно морщась и все еще не открывая глаза. — Голова…

— Знаю. Тошнит?

— Угу, — Йолленгел судорожно сглотнул.

— Это хорошо. На выход.

Эйрих практически вытолкал своего пациента из палатки. Эльф немного отполз в сторону на четвереньках, и его вырвало.

— Извел на него почти весь запас… — проворчал Эйрих, упомянув под конец какое-то слово явно не западного происхождения.

После того как Йолленгел, на лицо которого постепенно возвращались краски, был, последним из отряда, ознакомлен с текущим положением, Эйрих подвел итог: «Сейчас к колодцу, напоим лошадей и двинем на север. По идее, должны добраться. « Возразить на эту программу было нечего, но и особо легкой жизни она не сулила. Понурые и молчаливые, путешественники принялись седлать коней. При воспоминании о Хинге в глазах Редриха сверкало бешенство, но он не позволил себе выйти из себя в присутствии Элины.

Судя по солнцу, выехали незадолго до полудня. Солнце палило вовсю; казалось, всего за пару дней весна сменилась летом, хотя на самом деле время настоящей, убийственной летней жары еще не настало. Ехали по-прежнему молча; к тому же после наркотика все еще чувствовали некую разбитость и заторможенность. Должно быть, поэтому никто не обратил внимания на изменение погоды; на смену штилю пришел странно-теплый, сушивший кожу ветер, налетавший порывами с юго-запада. И лишь в очередной раз поднимаясь по склону бархана, Элина обернулась и посмотрела на юго-запад. То, что она там увидела, ей не понравилось.

Вдали над барханами висела рыжая туча. Висела слишком низко, чтобы приходиться родственницей обычным дождевым тучам — да и небо оставалось по-прежнему безоблачным. Вглядевшись, графиня поняла, что рыжая клубящаяся масса не просто висит, а постепенно движется прямо на них.

Эйрих, и без того невеселый с утра, совсем почернел лицом.

— Шамем, — коротко сказал он. — Ураган пустыни. Только этого нам и не хватало.

Он саданул каблуками лошадь, посылаяя ее вверх по склону. Остальные устремились за ним.

— Это опасно? — осведомилась Элина.

— Да.

— Вы знаете, что делать?

— Укрыться с подветренной стороны бархана. Хотя это слабая защита, когда на нас обрушатся все эти потоки песка. По правде, я никогда не видел шамем, только слышал о нем. Никто не знает заранее, сколько он будет бушевать — час или несколько дней, — Эйрих мог бы еще добавить, что в последнем случае живых обычно не остается, но не стал нагнетать обстановку.

Они были уже почти на гребне, как вдруг лошадь Йолленгела оступилась и осела на задние ноги, сползая назад по песку. Трудно сказать, кто был более виноват — конь или всадник, слишком нетерпеливо его понукавший — однако эльф, не ожидавший такого подвоха, кувырнулся назад из седла и покатился вниз по склону бархана.

— Йолленгел! — крикнула Элина и, развернувшись, поскакала на выручку эльфу.

— Эрвард, куда вы! — в отчаянии крикнул Эйрих, добравшийся уже до вершины и смотревший на рыжую клубящуюся тьму, которая, как теперь уже было видно, не ползла, а мчалась на них с огромной скоростью. Он попытался удержать Редриха, рванувшегося следом за Элиной, но тот вырвался. Тогда Эйрих отвернулся и начал спускаться на подветренную сторону бархана.

Графиня добралась до эльфа в тот момент, когда тот, наконец, поднялся на ноги и начал восхождение к испуганно храпевшему выше по склону неверному коню. Элина протянула Йолленгелу руку и помогла ему взобраться на круп ее лошади. Бедному животному пришлось подниматься по сыпучему склону с двойной нагрузкой; Редрих, не имея возможности помочь, бестолково покружил вокруг, а затем, осененный, подъехал к лошади эльфа, ухватил ее под уздцы и повел навстречу хозяину. Эльф, наконец, перебрался в свое седло; и едва вся троица выехала на гребень, как на них обрушился шамем.

В следующий момент Элина уже ничего не видела и не слышала; горячий сухой песок забивал уши, глаза, нос, рот, хлестал ее, тащил, выволакивал из седла… Шквал едва не опрокинул ее вместе с конем, однако животное все-таки сумело удержаться на ногах и теперь скакало туда, куда гнал его ветер, не обращая больше внимания на всадницу… впрочем, всадница и не пыталась этому помешать.

Она не знала, сколько времени продолжалась эта безумная скачка. Ослепленная, оглушенная, задыхающаяся, графиня Айзендорг растеряла все мысли и чувства, привитые ей цивилизацией; их место занял древний ужас, ужас маленького беспомощного зверька перед безграничной силой разъяренной стихии. Ни во время боя в Чекневе, ни во время шторма, проведенного в каюте, она не чувствовала себя так… пожалуй, теперь она вообще не чувствовала себя.

Затем Элина вдруг поняла, что быстро катится вниз по склону. Потом ткнулась лицом в горячий песок; повернулась, высвобождая нос, и ощутила, как мир вокруг качнулся из-за владевшего ей головокружения. Шамем продолжал бушевать. Элина не пыталась подняться, лишь закрывала руками лицо от ветра и время от времени разгребала песок, грозивший погрести ее с головой. С каждым разом это удавалось ей все хуже; она уже лежала в чем-то вроде кратера, стены которого, наметаемые вокруг ее головы и плеч, периодически осыпались вниз, прямо на нее. Элина практически выбилась из сил. Она сухо, судорожно кашляла — казалось, легкие уже полны песка…

Затем вдруг все кончилось. Ну, может быть, и не вдруг, просто измученное сознание Элины уже фиксировало действителность не непрерывно, а какими-то клочками… и в очередной миг оказалось, что ветра больше нет.

Элине стоило немалого труда выползти из своей почти уже законченной песчаной могилы. Графиня тяжело поднялась на ноги; песок сыпался из волос, стекал струйками по плечам и за шиворот. Рука потянулась к поясу и нежно погладила рукоять меча. Кажется, жизнь продолжается.

Вот только надолго ли? Она одна посреди пустыни, без лошади, без еды. Правда, у нее под курткой непочатая фляга с водой — ее можно растянуть дня на три, и, наверное, еще столько же можно будет протянуть потом… хватит ли этого, и сумеет ли она правильно определить направление?

Лишь после этих рассуждений Элина пришла в себя настолько, чтобы задуматься об участи остальных. Эйрих, скорее всего, в порядке; а вот с двумя другими могло случиться разное, в особенности с эльфом. Графиня понимала, что сама была недалеко от гибели.

Однако пытаться отыскать товарищей, блуждая по пустыне, очевидно, бессмысленно. Она не умеет ориентироваться среди барханов и может пробродить так под солнцем невесть сколько, тратя время и воду. Самое разумное — это двигаться на север. Тогда, если все будет хорошо и остальные рассуждают так же, то у них появляется шанс встретиться в Тургунае. Элина, разумеется, понимала, что Тургунай — огромная страна, но не без оснований полагала, что на границе с пустыней вблизи этого меридиана вряд ли имеется много поселений; скорее всего — какая-нибудь одна крепость, к которой ведут все дороги.

Было, должно быть, где-то между четырьмя и пятью пополудни; впрочем, со всеми этими путешествиями по разным широтам в разные времена года Элина уже не поручилась бы, что правильно определяет время по положению солнца. Но вряд ли ошибка — и вытекавшая из нее ошибка направления — была слишком серьезной. Элина сделала несколько поощрительных глотков из фляги, отплевавшись, наконец, от песка, переобулась, вытряхнув песок из сапог, и зашагала на север.

Она быстро убедилась, что пересекать пустыню пешком — удовольствие куда более сомнительное, чем ехать на лошади или хотя бы даже идти, но по хорошей дороге. У нее зародились серьезные сомнения, что после того, как кончится вода, удастся идти вот так еще три дня. Тем паче что она не могла позволить себе роскошь петлять, избегая крутых подъемов — так было бы слишком легко сбиться с направления. Но куда больше, чем утрата средства передвижения, удручала Элину мысль, что вместе с лошадью и седельной сумкой она лишилась всех своих записей по эльфийской культуре; кое-что можно было восстановить по памяти, но, увы, далеко не все… Хотя если с эльфом все в порядке, то он может надиктовать заново — но все равно, так жаль потраченного времени и труда…

Поднявшись на очередной высокий бархан, Элина остановилась, переводя дух и вытирая рукавом пот с лица. Искушение глотнуть воды было слишком велико, но она твердо постановила экономить. Графиня окинула взглядом открывавшуюся с гребня панораму, не надеясь уже обнаружить что-нибудь интересное… но на сей раз, помимо застывших песчаных волн, увидела кое-что еще. Милях в двух к северо-востоку из-за бархана показался всадник.

С такого расстояния Элина не могла разглядеть, кто это; она даже не могла понять, один он или их двое. Это могли оказаться незнакомцы, и притом с недружественными намерениями. Но Элина не раздумывала. Даже если их двое

— их всего двое на одну графиню Айзендорг.

— Хей! Э-гей! — закричала она во весь объем легких, размахивая руками. Расстояние было большим, но в тишине предвечерней пустыни всадник услышал. Он повернулся и поехал по направлению к ней — теперь Элина наконец разглядела, что человек действительно один, хотя лошадей две. Графиня, зарываясь сапогами в песок, побежала навстречу, вниз по склону бархана.

Уже на полпути она поняла, что это Редрих. Ей подумалось, что герцог проявляет недостаточную прыть — мог бы скакать и побыстрее; она даже сама перешла на демонстративно-неспешный шаг. Однако, когда расстояние еще более сократилось, Элина поняла, что все дело в лошади, которую Редрих вел в поводу — та слегка прихрамывала. Кстати, то была ее собственная лошадь. Графиня устыдилась своих недавних мыслей; к счастью, молодой человек был еще слишком далеко, чтобы это заметить.

— Вот, присмотрел тут за вашей лошадью, — непринужденно сказал Редрих, подъезжая.

— Благодарю, — в тон ему ответила Элина. — На ней можно ехать?

— Думаю, да. Лучше ехать на хромой лошади, чем идти пешком. Но… — внезапно решился Редрих, — еще лучше дать ей отдохнуть. Мой конь выдержит двоих, и если вы… — говоря это, он смотрел куда-то в сторону, словно делал жутко неприличное предложение.

— Резонно, — спокойно одобрила Элина, легко вспрыгивая на круп его коня и без всякой задней мысли берясь за бока Редриха. От этого прикосновения сквозь куртку герцог ощутил сладкое томление во всем теле; он даже не сразу понял, что ему задают следующий вопрос.

— Остальные? Нет, я не знаю, что с ними. Кажется, когда налетел шквал, Йолленгел снова свалился с коня. Я старался скакать за вами, но вскоре потерял вас из виду.

— Я в состоянии о себе позаботиться, — дернула плечом Элина, хотя и была весьма довольна встречей с Редрихом, лошадью и своими записками. — Вам не следовало бросать Йолленгела. Неужели бедняга эльф проехал с нами все эти тысячи миль только затем, чтобы погибнуть под грудой песка посреди пустыни?

— Ну почему сразу погибнуть? Там где-то поблизости должен быть многоопытный Эйрих. Да и потом, вы же не погибли, — он подумал, что все это звучит недостаточно убедительно, и добавил: — Впрочем, я все равно ничего не мог поделать в этой буре. Разве что спрыгнуть с коня, и тогда бы без лошадей остались все трое.

— Надеюсь, что он жив, — непреклонно произнесла Элина. — В противном случае, Редрих, я вам этого не прощу.

«Неужели какой-то нелюдь вам дороже, чем… « — чуть было не вырвалось у Редриха, но он лишь крепче сжал губы.

Таким образом, молча и дуясь друг на друга, они ехали на север еще около часа. Элину это вполне устраивало — после всех передряг этого дня ей хотелось только выпить воды и завалиться спать. Редрих же, напротив, страдал от того, что снова упускает время, и что лучшую возможность для «серьезного разговора» трудно вообразить; он ругал себя ослом и в то же время вспоминал о своей династической гордости, выжидая, чтобы Элина нарушила молчание первой. Гордость, впрочем, была скорее лишь удачным предлогом; на самом деле молодой человек, не раз бившийся с мечом в руке против нескольких врагов сразу, не побоявшийся бросить вызов всему Тарвилону, сражаясь за приз Роллендальского турнира, в одиночку проделавший опасный путь длиной в несколько тысяч миль — теперь попросту боялся грядущего разговора.

Наконец он понял, что ищет предлог для оттягивания объяснения, обругал себя трусом и постановил сосчитать до пяти и начать. Солнце висело уже совсем низко; они поднимались на очередной песчаный гребень, и их длинные тени тянулись вверх по пологому наветренному склону.

— Элина… — после долгого молчания голос Редриха прозвучал до неузнаваемости хрипло.

— Меня зовут Эрвард, — немедленно отреагировала графиня.

— Зачем этот маскарад здесь и сейчас! — воскликнул он, пытаясь обернуться к ней, насколько это можно было сделать, сидя впереди нее на лошади.

— Затем же, зачем везде и всегда, — невозмутимо ответила Элина.

— Мы ведь с вами одни посреди пустыни! И, знаете, я давно…

— Кажется, уже не одни, — перебила графиня, глядя мимо него.

Редрих поспешно повернулся вперед. Они как раз выехали на вершину. Внизу, на расстоянии менее полумили, в северо-восточном направлении двигался караван.

Этот караван не походил на те, что уже приходилось видеть Элине. Здесь не было верблюдов, груженых товарами; голову и хвост каравана образовывали две группы всадников на лошадях. Между же ними тянулась длинная вереница людей, которые брели по пустыне пешком; всмотревшись, можно было понять, что все они скованы общей цепью, шедшей от шеи к шее. От хвоста колонны к голове неспешно гарцевало еще двое всадников, как видно, надсмотрщики.

— Работорговцы, — констатировал Редрих, натягивая поводья и разворачивая коня. Но было уже слишком поздно. Их заметили.

От обеих групп стали отделяться всадники, вытягиваясь в сторону потенциальной добычи. Надсмотрщики защелкали кнутами, заставляя рабов лечь, чтобы те не могли воспользоваться ослаблением охраны. Но измученные дорогой невольники и не помышляли о бунте и сами рады были возможности повалиться на песок.

Враги были еще далеко, и им предстояло скакать вверх по бархану, поэтому у молодых людей еще оставался небольшой запас времени, чтобы принять решение.

— Вдвоем на одном коне нам не уйти, — сказал Редрих. — И не отбиться.

— Мы все-таки лучшие бойцы Тарвилона, — возразила Элина без особой уверенности.

— Их слишком много, — резко качнул головой герцог. — Спасайтесь, я их задержу, — он принялся перебираться в седло хромой лошади.

На самом деле Элину обрадовала его готовность так поступить — естественно, у нее не было желания пожертвовать собой — но гордость требовала возмутиться.

— Почему вы? Давайте жребий.

— Нет. Скачите и не мешкайте.

— Только потому, что я — не мужчина? — Элина начала заводиться всерьез.

— Именно. И они это быстро обнаружат. Дальше объяснять?

Графиня вспомнила пиратский корабль и поежилась.

— Не надо, — тихо сказала она и принялась поспешно отвязывать сумку от седла своей бывшей лошади. — Редрих, постарайтесь остаться в живых! Я обязательно вас вытащу!

— Надеюсь, — криво усмехнулся герцог и, не тратя времени на дальнейшие прощания, поскакал навстречу врагам. Элина помчалась в противоположном направлении.

После нескольких минут стремительной скачки она обернулась. Теперь ее от каравана и Редриха отделял бархан, и она могла лишь догадываться о происходившем с той стороны; очевидно, герцогу, как он ни старался, не удалось отвлечь на себя внимание всех или большинства преследователей, потому что девять из них показались из-за бархана — четверо обогнули вершину слева и пятеро справа.

Во время боя на палубе «Русалки» Элине удалось убить или ранить девятерых пиратов, но теперь на подобное рассчитывать не приходилось. Тогда они не нападали на нее все разом; тогда был бой между двумя командами, и пираты, по неведению, пытались сначала атаковать более солидно выглядевших моряков, а не юношу, почти мальчика — чем Элина и пользовалась; в конце же боя, когда она осталась одна, то занимала выгодную оборонительную позицию в углу между бортом корабля и носовой надстройкой. Во время схватки в переулке ее противникам также негде было развернуться. Теперь ни на что подобное рассчитывать не приходилось; оставалось лишь надеяться, что усталый конь не подведет. Она изо всех сил погоняла своего скакуна, низко припадая к его холке. Опасаясь, что лошадь не выдержит подъемов, графиня петляла между барханами, вертя головой по сторонам, чтобы не прозевать опасность, если преследователям удастся срезать по прямой. Но те избрали ту же тактику, что и она, понимая, что самый короткий путь еще не значит самый быстрый.

Пару раз расстояние между охотниками и дичью начинало опасно сокращаться, но всякий раз графиня, нещадно колотя лошадь, добивалась восстановления паритета. К счастью, Эйрих знал толк в лошадях. Погоня продолжалась до тех пор, пока не стемнело; лишь тогда раздосадованные охотники за людьми повернули назад. Элина, все еще не веря своему счастью, продолжала погонять коня, пока тот вдруг не свалился обессиленно на песок. Элина вытащила ногу из-под лошадиного бока, позволила себе, наконец, несколько жадных глотков из фляги и почти сразу же забылась тяжелым сном.

Первым, что она увидела утром, была мертвая оскаленная конская морда. Тяжело вздохнув по этому поводу, Элина переложила немногочисленное имущество и припасы в свою котомку, позавтракала черствой лепешкой и несколькими финиками — этих продуктов должно было хватить еще на пару дней экономного использования — и вновь побрела по пескам, на сей раз выбрав северо-восточное направление (ибо намеревалась попасть в тот же город, куда работорговцы гнали свой товар). Теперь она шла с большой осторожностью, избегая опрометчиво показываться на гребнях холмов; но пустыня в любом случае — не самое подходящее место, чтобы прятаться, так что Элине оставалось полагаться более на удачу, чем на меры предосторожности. Впрочем, удача, столь систематически отворачивавшаяся от нее и ее товарищей в прошлые дни, на сей раз, кажется, была на ее стороне. Оно, однако, и неудивительно

— пустыня есть пустыня, и встречи с другими людьми, неважно, врагами или нет, здесь случаются нечасто.

На второй день пути изрядно измотанная уже Элина, перебравшись через очередной бархан, вдруг увидела впереди город.

Сердце ее забилось от радости — она полагала, что тащиться по пескам придется еще не один день. Тем не менее, город был здесь, в какой-нибудь паре миль. Его центральная часть была обнесена стеной, однако город, как видно, давно разросся за пределы крепостных укреплений. Элина с интересом рассматривала здания доселе невиданной архитектуры — их красные и желтые крыши походили на квадратные шляпы с изогнутыми вверх полями; среди зданий попадались высокие многоярусные башни, постепенно сужавшиеся кверху, и каждый ярус имел такие поля. Несмотря на близость пустыни, в городе было много зелени; низкие раскидистые деревья манили тенью и прохладой. По улицам двигались люди и повозки, слишком маленькие на таком расстоянии, чтобы различить подробности.

Позабыв про усталость и жажду, Элина бегом припустила вниз по склону бархана; она так спешила, что, зарывшись сапогом в песок, потеряла равновесие и кубарем скатилась к подножью. Оказавшись внизу, она поумерила прыть, и все же близость города придавала ей сил, и она спешила поскорее оказаться в этом полном жизни месте. Она отдавала себе отчет, что в городе ее могут ждать различные опасности, и все же он казался ей гостеприимным — должно быть, благодаря отсутствию внешней стены.

Но странное дело — она все шла и шла, а город не становился ближе. Всматриваясь в очертания домов и башен, Элина с растущим удивлением поняла, что тени в городе не вполне соответствуют положению солнца… да и сам он как будто бы даже не стоит на земле, а висит в воздухе. К тому же из города не доносилось ни единого звука.

Графиня сделала еще несколько нерешительных шагов, не понимая, верить ли ей своим глазам… и тут контуры стен и зданий начали терять свою четкость, таять, искажаться, а через несколько минут исчезли совсем. Вокруг, насколько хватало глаз, лежала мертвая пустыня.

Элина растерянно хлопала ресницами. В этот момент она походила на ребенка, над которым жестоко подшутили, подарив пустой фантик вместо лакомства. Что это? Магия? Но тогда где же чародей, который выкинул этот фокус? Обнажив меч, графиня осматривалась по сторонам и, разумеется, не видела ничего подозрительного. Прежде ей не приходилось слышать о миражах. Правда, в одном из манускриптов королевской библиотеки Роллендаля ей довелось как-то прочитать: «В пустынях Востока совсем нет воды; там не растет трава и не живет зверь, а обитают там одни бесплотные духи, насылающие морок на путников» — однако тогда она не приняла это всерьез. Все эти записки путешественников изобиловали непроверенными слухами и откровенными выдумками самих рассказчиков. Элина хорошо знала, что никаких бесплотных духов быть не может. Возможно еще, в эпоху магов, но только не сейчас.

Теперь же она не знала, что и думать. Однако, рассудив, что если она и находится под чьим-то недобрым вниманием, то сделать все равно ничего не может, Элина спрятала меч, вознаградила себя большим глотком теплой воды из фляги за бесполезную спешку и, зло стиснув зубы, зашагала дальше.

Вечером третьего дня она выпила последние капли воды. Последний финик был съеден еще утром.

Следующий день стал сущим кошмаром. Несмотря на всю свою физическую тренировку, Элина брела, с трудом переставляя ноги, вязнущие в горячем песке; язык, словно кусок дерева, царапал пересохшее небо; от солнца и голода раскалывалась голова. Все это до странности напоминало бред, который мучал ее в харбадской гостинице — только теперь это была реальность. Элина вяло подумала, что ночью идти было бы легче — но в темноте было бы слишком легко сбиться с направления.

Утром пятого дня она проснулась совершенно разбитой; казалось, сон не принес никакого облегчения. Второй день перехода по пустыне без воды. Сколько она еще протянет? Что, если это последние сутки в ее жизни? Почему-то мысль эта не вызывала страха. Скорее — усталое равнодушие.

К полудню перед ее глазами уже плавали темные пятна, а вялые мысли соскальзывали куда-то в черноту, прочь от реальности. В конце концов Элина обнаружила себя лежащей на песке и поняла, что теряла сознание. Она тяжело поднялась на четвереньки, затем заставила себя встать на ноги; ее качнуло, перед глазами совсем потемнело, в коленях разлилась предательская слабость. Однако минуту спустя зрение и равновесие вернулись; Элина сделала шаг, другой, третий… Затем впереди оказался склон, и графиня вновь повалилась на четыре точки.

Она не могла бы сказать, сколько времени ползла наверх, зарываясь руками в песок, иногда ложась, чтобы передохнуть; но вот наконец подъем кончился — Элина лежала на гребне.

Ее сознание было уже настолько замутнено, что она не сразу поняла смысл открывшейся с вершины бархана картины. Пески кончились; отсюда была явно видна их граница. Дальше к горизонту тянулась равнина, хотя и унылая и бесплодная, но не совсем безжизненная; то тут, то там — и чем дальше, тем чаще — проглядывали какие-то серо-зеленые кустики.

А у самого горизонта на северо-востоке маячила высокая сторожевая башня города.

Элина даже не стала спускаться обычным способом — просто легла на бок и покатилась, чувствуя, как на каждом обороте впиваются в бедро ножны меча. Внизу она некоторое время полежала, давая пройти головокружению, а потом поднялась на ноги и пошла.

До города она добралась уже почти на закате.

Ей было не до наблюдений и анализа местных особенностей, но все же она отметила, что у города нет крепостной стены. Такого она еще не видела ни разу — ни на Западе, ни на Востоке. Все дело в том, что пустыня и горы на юге защищали южные рубежи Тургуная лучше любых укреплений. Благодаря колодцам через пески Шезех-Кум мог пройти одинокий путешественник или караван, но не армия.

Элина ступила на широкую немощеную улицу. Ей не было дела до стратегии и географии. Ей хотелось одного — пить.

И почти сразу же она наткнулась взглядом на небольшое куполообразное сооружение, в арке входа которого стоял раскосый бритоголовый охранник с кривым мечом на поясе — меч, впрочем, не выглядел особенно внушительно. Из арки мимо него выскользнула молодая гибкая женщина в длинном коричневом платье, но с открытой головой и лицом; на плече она держала узкогорлый кувшин, и Элине не составило большого труда догадаться, что в кувшине вода, а строение перед ней — колодец, аналогичный тому, чьи развалины они видели посреди Шезех-Кум. Элина решительно направилась к арке, но охранник, разумеется, преградил ей путь. За воду надо было платить. Тургунаец, конечно, видел, что перед ним — чужеземец, измученный переходом через пустыню и мечтающий о глотке воды; ну так этот колодец не зря был построен как раз на южной окраине города.

Элина растерянно пошарила в пустых карманах, а затем решительно сняла куртку. Стражник брезгливо взял куртку — она была пыльной, здорово потрепанной и пропотевшей — и что-то крикнул на своем немузыкальном языке вглубь арки. Вскоре оттуда показался второй тургунаец, державший в сильных руках полный кувшин. Графиня жадно вцепилась в этот сосуд и принялась пить, пить, пить… потом перевела дух и снова принялась глотать воду. Наконец она смогла оторваться от края кувшина и вылила оставшуюся холодную воду себе на голову. Стало легче. Элина двинулась дальше по улице, углубляясь в город.

«Ну вот я и в Тургунае», — буднично подумала она. Более полугода назад она выехала из Роллендаля, направляясь в эту далекую неведомую страну и не подозревая, что ждет ее в пути. Тогда это путешествие казалось ей не трудней поездки в соседнее королевство Запада — по хорошим дорогам, через обжитые и цивилизованные земли. О, конечно, она беспокоилась, всерьез беспокоилась за Артена, и ей было грустно расставаться с отцом и городом, который стал для нее родным — но в остальном она была только рада предстоящему романтическому приключению. Если бы она знала обо всех грядущих опасностях, в которых порой даже смерть будет не самым страшным из возможных исходов — отправилась бы она тогда на выручку Артену? Да, наверное, да… но совсем с другим чувством. Конечно, в пути ее ждали не только несчастья… она приобрела новых друзей — да, пожалуй, она может называть их всех друзьями — но где они теперь? Эйрих и Йолленгел пропали во время песчаной бури; Редрих, гордый герцог Урмаранд, захвачен работорговцами, если вообще жив… Она вступает в Тургунай одна — как одна покидала Тарвилон; но разница весьма существенна. Теперь она одна в чужой стране, и у нее нет ни денег, ни лошади, ни даже куртки; практически ничего, кроме меча — да и тот не свой, привычный и любимый, подобный старому товарищу, а чужой, незнакомец с дальнего Востока, от которого неизвестно, какого коварства ожидать… Тогда она была полна надежд и радостного нетерпения, теперь не чувствовала ничего, кроме валящей с ног усталости и опустошенности. Да и Артен… жив ли он еще? Который день она не может установить с ним контакт… в последние дни, правда, было не до этого…

Солнце уже скрылось за домами, и Элина зябко поежилась в своей мокрой рубашке. Неужели придется ночевать на улице? И что делать утром? Ей казалось, что, когда она наконец доберется сюда, все станет ясно само собой. Но, кажется, неясностей стало только больше…

Над Тургунаем зажигались первые звезды.