Всем спокойной ночи

Глава 35

Когда в половине шестого я постучала в дверь Кэрол Гвиннелл, дом ее пах, как яблочный пирог.

— Мамочка! — закричали мои дети, бросившись через всю кухню и обхватив руками мои ноги.

Кэрол помахала мне рукой.

— Ну как, ребята, хорошо провели время? — спросила я.

— Да! — воскликнул Сэм.

— Да! — крикнул Джек.

— Спасибо за прекрасный день, — вежливо сказала Софи, прежде чем схватить меня за руку и многозначительно посмотреть в сторону двери.

— Секундочку, дорогая. Я только хочу поблагодарить миссис Гвиннелл.

— Всегда рада! Приходите в любое время! — улыбнулась Кэрол.

Пока дети надевали пальтишки, она произнесла, понизив голос:

— Никто ничего не слышал… ни о чем. Позвони, когда вернешься домой, ладно?

— Ты думаешь, что тот же тип, убивший Китти, как-то связан и с Лекси? Кто у них мог быть в общих знакомых?

Кэрол сморщила нос, и ее серьги еле слышно звякнули.

— Да все. Та же самая школа, церковь, друзья, детский врач, тренажерный зал…

Она заглянула в гостиную, где телевизор был включен на канал Си-эн-эн с приглушенным звуком.

— Мне нужно готовить обед. Позвони обязательно.

Я поблагодарила ее и повела детей к машине.

Кэрол стояла в проеме двери, в красно-белом полосатом фартуке и наблюдала, как мы отъезжали.

— Чарли не смывает в туалете после того, как сделает, — прошептала Софи, пока я пристегивала ее к сиденью.

Она и мальчики получили по конфете, оставшейся с Хеллоуина. Я держала их в «бардачке» для таких случаев.

— Да уж, плохо.

Софи помахала рукой, разговор ей уже наскучил.

— Можно мне на ужин кимчи?[40]

— Конечно, — кивнула я.

Мы вернулись домой, закрыла двери, и я позвонила Кэрол.

Я накормила детей ужином (сосиски из индейки для мальчиков, кимчи, заказанное по Интернету из Нью-Йорка, для Софи), искупала всех, почитала «Золушку», причем мальчики притворялись, будто им неинтересно.

В восемь тридцать, когда все спали, я приняла душ, влезла в просторную поношенную ночную рубашку и панталоны без резинки в одной штанине, прокралась в комнату мальчиков и удостоверилась, что они в безопасности, хорошо укрыты и спят.

Когда я забралась под одеяло и закрыла глаза, то была уверена, что это только для видимости, и я не смогу уснуть, как не сумела удержаться от поцелуев с Эваном. Но когда проснулась, в окно стучал дождь со снегом, дети ссорились, и, судя по смятой подушке и скомканному одеялу на кровати в гостевой комнате, мой муж пришел и ушел, а я даже не заметила.

— О, мой бог, — крикнула Джейни. — Ты отказалась!

— Да, отказалась, — сказала я, чувствуя, как сжимается мой желудок.

Я нарезала ломтиками тосты с корицей и поставила тарелку перед детьми.

До этого утра я не осознавала в полной мере чудовищность того, к чему была так близка. Но возмездие настигло меня. И либо оно, либо чувство вины ослабили мою иммунную систему. С того момента, как я проснулась, желудок болел, и каждые десять минут я бегала в туалет, что очень веселило деток.

— Но я хотела.

Джейни помолчала.

— Я все еще могу депортировать его, — усмехнулась она.

— Не волнуйся. Я никогда больше с ним не увижусь.

Я приняла это решение в поезде, на обратном пути домой. Я не создана для адюльтера. Я ощущала себя гадкой, от чувства вины мне было плохо. Мои тайные поездки, которые я уже совершила, и так потребовали максимального напряжения сил. Я не могла придумать никаких других фальшивых предлогов для того, чтобы съездить в город. Бена можно было купить на то, что в офисе доктора Моррисона потеряли мой анализ только раз. Второй раз — это перебор.

— Ты все еще любишь его? — спросила Джейни.

Я громко застонала:

— Какое это имеет значение? Я замужем. У меня дети.

— Полагаю, в наши дни можно получить развод, даже если у тебя дети. Но я не подбиваю тебя на развод!

Я взяла стакан сельтерской без газа и заставила себя сделать глоток.

— Это было только один раз, — произнесла я. — Мне нужна была его помощь.

— И он тебе помог.

Я ухитрилась отпить еще немного. Потом на дрожащих ногах доползла до ванной комнаты и села на унитаз, размышляя, как это все могло произойти, как я за одни сутки превратилась в женщину, какой, как я клялась, никогда не стану. Лгунья. Почти изменщица. Способная с легкостью отказаться от брака и разрушить семью ради дешевых удовольствий в отеле.

— Он выяснил, что Дельфины Долан не существует.

— Неужели? Она показалась мне весьма реальной на твоей вечеринке.

— Это не настоящее имя. Раньше ее звали Дебби Фарбер.

— В таком случае звони Стэну и вели арестовать ее немедленно.

Я попрощалась, положила трубку и вернулась в кухню, где дети продолжали ссориться из-за мелков, из-за кукольного домика, из-за одинаковых книжечек с наклейками, которые я купила им в Нью-Йорке.

— Нет! — визжала Софи, размахивая куском тоста, будто судейским молотком. — Нет, какашка, отдай!

Вот твоя жизнь, Кейт Кляйн, подумала я и попыталась примирить воюющие стороны. Разожгла огонь в камине гостиной, и мы сыграли три раза в «Горы и лестницы» и четыре — в «Карамельную страну». Потом я разогрела на обед баночки с куриным супом, зная, что каждая мать Апчерча, включая мою пекущую пироги подружку Кэрол Гвиннелл, наверняка кормит детей домашней едой.

Когда солнце пробилось сквозь облака, я вымыла руки, оставила тарелки в раковине и загрузила детей в минивэн. Земля была еще мокрая, но температура поднялась чуть выше десяти градусов, дул нежный ветерок. Я решила отправиться на игровую площадку. Прогнозы предвещали на выходные от пятнадцати до двадцати сантиметров снежного покрова.

На углу Эппл-Делл, где жила Лекси, толпились две машины службы новостей телевидения, а третья, как я заметила, стояла у дома Кавано на Фолли-Фарм-уэй.

В парке мамаши Апчерча сгрудились у качелей. Разговаривали они тихими голосами, поглядывая направо и налево, чтобы быть уверенными, что никто из детишек их не подслушивает.

— Вы слышали? — спросила Рейни Уилкис.

Она втиснула свою дочку Лили в рюкзак-кенгуру, несмотря на то, что девочке было почти два года и она была на год старше и почти на пять килограммов тяжелее, чем рекомендовано для этого рюкзака. Бедняга Лили даже пальцем не могла пошевелить, зажатая между рюкзачком и бирюзовым пуховым комбинезончиком.

— Что там Лекси? Кто-нибудь… — Я с усилием сглотнула.

Я не могла заставить себя произнести слова «нашел ее», потому что это прозвучало бы так, будто я говорю о пропавшей собаке — или о трупе.

— Она вернулась?

Рейни покачала головой.

— Я слышала, что обратились в ФБР. Они прочесывают лес вокруг ее дома.

Она остановилась и понизила голос:

— Собаки тоже ищут. Я видела утром, как все они направлялись в лес.

Я прижала руку в перчатке к губам. Я не могла не вообразить Лекси в том же положении, что нашла Китти, в луже остывающей крови, а нож торчит между ее мускулистыми плечами.

Я опустилась на скамейку.

Сэм и Джек в одинаковых красных шапках с кисточками, купленных Джейни, играли за качелями в какую-то сложную игру в пиратов. Пока я смотрела, они махали друг на друга воображаемыми мечами и рычали. Софи, в розовой шапочке с кисточкой, была задействована в раунде игры в прятки.

Кэрол Гвиннелл села рядом со мной, сжимая на коленях свою разукрашенную сумку.

— Роб хочет выставить дом на продажу, — сообщила она.

Она открыла сумку, выпустив на волю облако аромата пачули, и перед моими глазами мелькнуло нечто невероятное — красно-белая сигаретная пачка. Кэрол вытащила ириску, развернула ее и сунула в рот.

— Похоже, здесь все идет наперекосяк. — Кэрол засмеялась. — Я ем все время. Вчера вечером слопала целую пачку драже.

— Куда переедете?

Она пожала плечами и скомкала целлофановую конфетную обертку.

— Может, в Уайт-Плейнс или Нью-Ханаан. Куда-нибудь, где хорошие школы и недалеко от города. — Кэрол наклонилась ко мне: — Мы не единственные. Я звонила в агентство, и мне сказали, что я уже третья за день.

Кэрол угостила меня конфетой.

— Спасибо.

Я сосала конфету, чувствуя себя несчастной и напуганной. Слушала, как шепот кружился вокруг меня, как супермамочки Апчерча переваривали новую информацию: оказывается, их маленький Эдем вовсе не рай.

Однако этот разговор немного успокоил меня. Вернул к тем дням в Нью-Йорке, когда другие мамочки были так же измучены, как и я. Где каждую неделю казалось, будто чей-то брак под угрозой. Мужья теряли работу или бесконечно жаловались на ту работу, которая у них была. Жены, романтически хихикая, увлекались своими врачами. Или водопроводчиками, или старыми бойфрендами, которые неожиданно возвращались в город.

— Мамочка!

Все резко обернулись. Софи скрючилась у качелей, схватившись за живот. Я вскочила и побежала так, как давно не бегала, через лужу, от которой шел пар, и схватила дочь на руки.

— Что? Что случилось?

— В животике плохо, — простонала Софи. Потом подавилась, и ее вырвало, прямо на куртку из стриженой овчины, которую я в конце концов купила, чтобы уж не отличаться от всех остальных на площадке.

— Софи, давай я отвезу тебя домой.

Я загрузила троих детей в машину.

— А вы, ребята, как себя чувствуете? — спросила я Сэма и Джека.

— Животик болит, — сказал Джек.

Сэм схватился за живот и застонал.

Я развернулась у мини-маркета и припарковалась. Взять детей с собой? Оставить их в закрытой машине на те пару минут, что мне потребуются для покупки куриного бульона и крекеров? Я не могла так поступить. Я завела мотор и отправилась домой, где провела четыре часа, таская больных детей в туалет и обратно, стирая одежду и простыни, выводя пятна на ковре в комнате мальчиков, когда Сэм все-таки не успел добраться до ванной комнаты вовремя.

К пяти часам все трое заснули. Я переложила чистые вещи из стиральной машины в сушку, сбросила дурно пахнущий свитер и включила компьютер. Сказала себе, что проведу пять минут, просматривая новости — веб-сайты «Газеты» Апчерча и, может, даже Си-эн-эн. Нет ли каких-нибудь сведений о пропавших матерях Апчерча?

«У вас появилось новое сообщение» — информировала моя почта. Сердце заколотилось, когда я увидела, какое сообщение было первым в папке «Входящие». «От кого: Эвана Маккейна. Кому: Кейт Кляйн. Тема: Ты».

Как всегда Эван высказался кратко и по существу: «Я скучаю по тебе. Когда я могу тебя увидеть?»

Я нажала «Удалить», потом очистила «корзину», а затем, чтобы уж наверняка, удалила все временные файлы. Нажала перезапуск и подождала, пока компьютер завершит работу.

Я должна сказать ему, чтобы он оставил меня в покое. Но каковы будут моральные и этические последствия, если я нарушу обещание никогда не общаться с ним снова для того, чтобы сказать ему, что я не хочу больше с ним разговаривать?

Я стояла внизу у лестницы, прислушиваясь. Потом взяла мобильник и пошла в гараж, достаточно далеко, чтобы не осквернять семейный очаг неверностью, но достаточно близко, чтобы услышать детей, если они позовут. Уселась на холодный бетонный пол, прислонившись спиной к минивэну, и нажала кнопочки с его номером.

Эван тут же ответил.

— Кейт, — сказал он.

Я сжала губы, а колени у меня задрожали.

— Пожалуйста, не посылай мне больше сообщений!

— Хорошо, — протянул он. — А как же мы тогда станем общаться? С помощью дымовых сигналов? Или слать звуковые письма?

— Мы не будем общаться! У нас нет для этого повода.

— Даже для простого обмена информацией?

Я прислонилась к машине.

— Какого рода информацией?

— Маленькая пикантная подробность о Дельфине Долан, она же Дебби Фарбер. А еще кое-что о твоей пропавшей соседке.

— Рассказывай!

Эван усмехнулся.

— Должен заметить, Кейт, у меня возникло ощущение, что меня используют.

— Рассказывай!

— Видишь ли, дело в том, что надо не «рассказывать», а «показывать». Встретимся в конце твоей улицы сегодня в полночь.

— Я не могу… Бен приходит домой поздно… дети заболели…

— Хорошо. Тогда завтра в полночь.

— Эван!

Но он уже повесил трубку.

— Черт!

Я повернулась к двери, а там уже стояла Софи со Страшилой в руках, пряди взмокших от пота волос прилипли к ее щекам. На шее у Страшилы висел пластиковый стетоскоп.

— Ты сказала слово на букву «ч», — сказала она.

— Да, — кивнула я, и меня затошнило от чувства вины. — Нехорошо.

— А почему ты здесь?

— Нужно было позвонить по телефону, я боялась вас разбудить.

Я взяла дочь за руку.

— Мальчики внизу?

Софи с мрачным видом кивнула.

— Я им велела раскрашивать картинки.

Сэм и Джек молча сидели за кухонным столом и раскрашивали картинки.

— Привет, ребята! — Мой голос прозвучал громко и бодро. — Всем уже лучше? Кто-нибудь хочет покушать?

Сэм пожал плечами. Джек кивнул.

— Кексики с воздушным рисом? — поинтересовалась Софи.

Слава богу, она была еще в том возрасте, когда любовь — или по крайней мере молчание — можно было купить за воздушный рис в сладкой пастиле.

— А вас не будет больше тошнить?

Софи ответила за всех, серьезно глядя на меня:

— Нет, не будет.

Я разрешила Джеку насыпать рис. Сэм отмерял соду. Софи размешивала, громко считая с каждым кругом ложки.

— Один, два, три, четыре, пять, шесть, Эван.

О боже! Она слышала, с кем я разговаривала? А если она скажет так при Бене? А я вообще-то говорила хоть когда-нибудь своему мужу, что было время, когда я надеялась, что Эван станет для меня больше, чем другом?

— Мама!

Софи уставилась на меня с миской готовой смеси в руках.

— Извини, милая, — сказала я и стала выкладывать кексики на сковородку.

Глава 36

— Алло, это Бонни Верри?

— Да, — прозвучал голос на том конце линии.

— Не уверена, что вы помните меня. Мое имя Кейт Кляйн.

— Если весело живется, делай так — хлоп-хлоп, — отозвалась она.

Ну что ж, она меня помнит.

— Сожалею, что побеспокоила вас.

Честно говоря, гораздо больше я сожалела о других своих прегрешениях: о встрече с Эваном вкупе со страстными объятиями и поцелуями и о превращении поминальной службы по ее дочери в спевку хора.

Было воскресное утро. Мы с Беном привезли детей на дополнительный урок музыки, и Бен сам предложил пойти с ними. А я осталась в минивэне, с мобильником (и сказала мужу, что собираюсь позвонить соседкам, узнать, есть ли новости о Лекси).

— Могла бы я поговорить с вами о Китти?

— Зачем? — усмехнулась она. — Все уже сказано. — Ее голос стал резче. — Вас интересует ее сочинительство?

— Нет, она сама.

Я нарисовала вопросительный знак в блокноте.

— Видите ли, я чувствую своего рода ответственность. Я ее нашла. И никого еще не арестовали. И я… — Вот тут настал самый сложный момент. — Думаю, мы могли бы подружиться. У нас было много общего. Мы обе когда-то жили в Нью-Йорке.

— Ей там очень нравилось, — промолвила Бонни.

— Вы знали, что она называла Апчерч «Затерянным миром»?

— Это меня не удивляет. — Она вздохнула. — Мы все еще живем в Истхэме. В том же самом доме, где выросла Китти. Позвоните, когда соберетесь приехать, и мы поговорим.

Я рассыпалась в благодарностях и попрощалась. Когда я уже делала заметки в блокноте, раздался стук в стекло. Я подпрыгнула на сиденье и врезалась головой в люк.

— Ой!

Я повернулась и увидела спокойную физиономию Сьюки Сазерленд. Она постукивала наманикюренным пальчиком по стеклу автомобиля. Я наполовину опустила стекло.

— Все в порядке? — поинтересовалась она.

Я слабо улыбнулась. Руки у меня дрожали.

— Хочешь чаю? — спросила Сьюки, протягивая чашку травяного отвара. От него пахло кипяченой кошачьей мочой.

— Нет, спасибо, не хочу.

На Сьюки были кремового цвета шерстяные шапочка и шарф, меховая курточка и кожаные сапоги на высоких каблуках, не приспособленные для ходьбы по снегу.

Ее улыбка стала шире.

— Тогда ладно. Увидимся позднее.

— Пока, — кивнула я.

Сьюки помахала рукой и ушла. А я сидела на водительском месте, размышляя, какое же оправдание могу придумать для того, чтобы провести день в Кейп-Коде.

Той ночью, лежа в постели с книгой Рут Ренделл, я наблюдала, как мой муж, совершивший триумфальное возвращение в супружескую постель (или, по меньшей мере, в супружескую спальню), вешает брюки. Он перевернул их, взял за отвороты, встряхнул, изучил, потом снова встряхнул так, чтобы стрелки точно совпадали.

— Как твоя книга? — поинтересовался он.

— Нормально. Спасибо, что отвел детей на урок.

— Не за что, — чопорно ответил он, в последний раз встряхнул брюки и защемил отвороты вешалкой. — У тебя найдется время отнести вещи в химчистку на этой неделе?

— Разумеется.

— Буду весьма обязан.

— Бен, прекрати!

Я швырнула книгу на пол. Бен поднял ее, закрыл и аккуратно положил на тумбочку. Я собрала волосы в пучок и сказала три слова, которые могут остановить сильного мужчину на бегу:

— Нам нужно поговорить.

С непроницаемым лицом Бен вешал брюки в шкаф.

Я глубоко вздохнула и приступила к деликатному процессу — сделать так, чтобы он отвез меня туда, куда мне нужно.

— Я знаю, что отношения между нами в последнее время были напряженными.

Мой муж усмехнулся, оценив, как мягко я обрисовала ситуацию. Выражение его лица было отстраненным, темные глаза смотрели печально.

Я выпалила извинение, которое отрепетировала накануне в процессе приготовления кексиков:

— Сожалею, что так глубоко увязла в деле с Китти Кавано!

«И еще сожалею, что соврала тебе, сказав, что я это прекращаю. И еще сожалею, что тайком сматывалась в Нью-Йорк за твоей спиной и… целовала Эвана Маккейна».

Прямая линия его спины постепенно смягчалась.

— Ну, я тоже сожалею.

О чем? О том, что перевез нас сюда, снисходительно решал, как мне проводить время, назвал меня домохозяйкой, нуждающейся в хобби, неделями не смотрел на меня и не слушал меня?

Бен в этих уточнениях не участвовал. Он приступил к тщательному процессу водворения рубашки на вешалку. Чудненько. Поехали дальше.

Я подтянула одеяло к подбородку, прикрыв ночную рубашку с глубоким вырезом, надетую по этому случаю и не оказавшую желаемого эффекта.

— Хорошо бы было, если бы мы куда-нибудь уехали на День благодарения.

Его спина вновь напряглась.

— Ты это только что придумала?

— Мы могли бы поехать куда-нибудь недалеко. Просто маленькое путешествие. Например, в Вермонт. Можно узнать, есть ли места в маленьких отелях. Кстати, — небрежно добавила я, — ты когда-нибудь бывал в Кейп-Коде?

— Однажды, — ответил Бен. — Очень давно. Папа возил меня туда, когда я был маленьким. По-моему, мы брали напрокат каноэ.

Лицо у него смягчилось. А я почувствовала себя еще паршивее, сообразив, что наступила на одно из трех воспоминаний о его отце. Который умер, когда Бену было восемь лет.

Наступила только для того, чтобы получить возможность пообщаться с родителями Китти на их территории.

— Полагаю, в это время года там очень спокойно. Мы могли бы гулять по пляжу. Разводить костры. Детям бы очень понравилось. Это очень познавательно! — Я озвучила факт, почерпнутый утром из Интернета: — А ты знаешь, что первопроходцы до Плимут-Рока высадились в Провинстауне?

На Бена сей факт произвел впечатление.

— Правда?

— Да. Но потом они решили, что там слишком весело.

Мне показалось, я увидела намек на улыбку, прежде чем Бен покачал головой.

— Сейчас не самое лучшее время для поездок.

Он пошел в ванную комнату и закрыл дверь.

— Слишком многое мне нужно уладить с Тедом Фитчем, — услышала я его голос.

Я поморщилась.

— Но ведь это День благодарения! — воскликнула я.

Тишина.

— Даже политики проводят этот день с семьей!

Молчание.

— Или со своими любовницами!

Бен не ответил. Я перевернулась, подмяв под себя подушку.

— Послушай, ты же говорил: «Потерпи, Кейт, это не навсегда». И я терпела. Но на следующий год Софи уже пойдет в садик на целый день, и мальчики растут, а мы никогда не ездили в отпуск всей семьей.

Я лежала, прислушиваясь, как Бен чистит зубы зубной нитью. И чувствовала себя омерзительно из-за того, что использовала собственных детей в своих гнусных целях.

Бен выключил свет в ванной комнате, натянул пижамные штаны и лег в постель рядом со мной.

— Знаешь, у Брайана Дэвиса там дом, и у него должок передо мной. Я спрошу у него утром.

— Прекрасно! — воскликнула я и поцеловала его в колючую щеку.

Муж повернулся ко мне, улыбаясь.

— Не хочешь показать, как ты мне благодарна? — спросил он, прихватывая мою левую грудь через ночную рубашку.

Но когда его пальцы стали ласкать сосок, я почувствовала на своих губах губы Эвана, а его теплую ладонь — на своей спине.

Я оттолкнула мужа.

— Не могу, — сказала я.

Выражение желания на лице Бена быстро сменилось недовольной гримасой.

— Из-за мазка, — объяснила я. — Еще немного кровоточит… Ничего страшного, но все еще побаливает.

— Извини, извини, — торопливо пробормотал он.

Я легла на спину с облегчением и с чувством вины, думая, что фразой «все еще побаливает» проще всего остановить мужское либидо.

— Мне очень жаль, — вздохнула я.

Бен не ответил. Он лег на спину и вскоре захрапел. Я перевернула подушку и попинала одеяло, подыскивая удобное местечко, но не нашла. Посмотрела на часы. Одиннадцать тридцать восемь. Нет, подумала я. Нет. Но все происходило так, словно мой мозг покинул тело и парил где-то под потолком, рядом с итальянской импортной люстрой, выбранной дизайнером. Наблюдая сверху, как мое тело откинуло одеяло, на цыпочках прокралось через комнату и натянуло брюки, так удобно брошенные на кресло рядом с кроватью.

Этого не может быть, думала я, надевая розовую футболку с длинным рукавом и глубоким вырезом — без бюстгальтера. И я на цыпочках спустилась по лестнице.

Просто поговорю с ним, сказала я себе, пока всовывала ноги без носков в сапоги. Накинула овчинную курточку, сняла сигнализацию с входной двери, закрыла за собой дверь, вышла в морозную ночь и двинулась через лужайку. Я просто послушаю, что он мне скажет, а потом попрошу его никогда не приходить. Конечно, если он вообще появится.

Но я не могла заставить свое сердце биться медленнее, когда увидела машину с выключенными фарами, припаркованную в нашем тупике. Не могла заставить себя идти медленнее, а потом не бежать с растрепанными волосами и грудью, прыгающей под грязной курткой.

Я слышала каждый звук — как под моими сапогами хрустел наст, намерзший на снегу, как мое дыхание вырывалось в холодный ночной воздух. Я ощущала, как при приближении к автомобилю течет моя кровь.

Через ветровое стекло я видела лицо Эвана, улыбавшегося мне в слабом свете приборной панели. А над ним я видела каждую звездочку в небе.

Я честно собиралась провести встречу по-деловому. Решила, что начну с лишенного флирта вопроса: «Ну, что у тебя за информация?» И я, конечно же, думала, что, по крайней мере, моя курточка останется на мне. Но Эван открыл дверцу, и лицо его было таким нежным, таким исполненным желания, что когда он притянул меня к себе, оказалось, что куртка у меня уже расстегнута, а суровый вопрос так и не задан.

— Нет! — воскликнула я после первого поцелуя.

— Не надо, — строго сказала я, когда Эван просунул руки мне под рубаху и застонал, нащупав там обнаженную грудь.

— Прекрати, — ухитрилась пробормотать я и вывернулась на безопасное пассажирское место.

— Кейт!

Мы оба тяжело дышали. Стекла засеребрились от конденсата. Я смотрела вниз, чтобы удержаться и не смотреть на Эвана — румянец на щеках, черные волосы, глаза, в которых голубовато-зеленая радужная оболочка почти полностью поглотила зрачки.

И тут я увидела конверт с моим именем. Я с усилием сглотнула раз, потом еще. И наконец смогла хрипло выговорить низким, грубым тоном:

— Ну, что у тебя есть для меня?

— Лекси, — произнес Эван. — Лекси Хагенхольдт. Я навел кое-какие справки и выяснил у смотрителя спортивного клуба Апчерча любопытную информацию. Лекси бегала каждое утро, когда ее сын… — Он вытащил записную книжку из «бардачка».

— Хадли, — подсказала я.

— Да, когда Хадли находился в садике. Она сажала маленького Брирли в коляску и бегала пятнадцать, восемнадцать километров. Но за два месяца до смерти Китти Лекси стала заворачивать к сараю, где хранилось спортивное оборудование. На парковке стояла машина. Голубой «Мерседес», зарегистрированный на имя…

— Филиппа Кавано?

Я представила Лекси и Филиппа, кувыркающихся на свернутых гимнастических матах, окруженных спущенными баскетбольными мячами и порванными волейбольными сетками, пока маленький Брирли дремал в коляске. Лекси наверняка находила весь этот спортивный антураж очень возбуждающим.

— Ну и где сейчас Лекси? В Майами-Бич вместе с Филиппом?

Эван вытер губы тыльной стороной ладони.

— С момента ее исчезновения не было никаких транзакций по ее кредитке. Никаких звонков с ее телефона. Но это еще не все…

— Что?

— Дельфина Долан, в девичестве Дебби Фабер. У нее есть судимость.

— За что?

— Приставание к мужчинам.

Как только он произнес это слово, я почувствовала, что волосы на затылке встали дыбом.

Вот оно, недостающее звено.

— В Нью-Йорке ее арестовывали три раза. Праздношатание, нарушение общественного порядка, приставание с целью проституции. А еще она занималась издательской деятельностью под своим прежним именем. В некотором смысле.

Эван открыл конверт и сунул мне в руки журнал. Я уставилась на название: «Страстные ребята». Весна 1989 года.

— Ничего себе!

— Страница тридцать семь.

Я открыла соответствующую страницу и увидела там обнаженную Дельфину Долан, позирующую с двумя мускулистыми парнями с большими половыми органами, щеголяющую копной волос в перманенте (в стиле поздних 80-х) и малюсенькой полоской волос на лобке. У джентльмена под ней на предплечье была татуировка в виде скорпиона, а прическа мужчины справа от нее, стриженного под горшок, была красновато-каштанового цвета.

Я перевернула страницу и увидела, что Дельфина засунула два пальца туда, куда хорошо воспитанные леди не имеют привычки совать персты — по крайней мере, когда поблизости находятся фотографы.

— Смотри, смотри, — усмехнулся Эван. — У нее на заднице тату в форме сердечка.

— Господи! И что теперь?

— Отлови ее, когда она одна. Задай ей вопросы.

— Она ведет занятия по пилатесу. Думаю, я могу записаться на частный урок и поговорить по душам.

— Но только не тогда, когда ты будешь прикована к одной из этих машин. Ты должна быть осторожна.

Я закрыла журнал.

— Могу я оставить это себе?

Эван поднял брови.

— Что, супружеская жизнь такая скучная?

— Я… — Я провела пальцами по блестящим словам «Страстные ребята». — Я не хочу говорить о супружеской жизни.

— Ладно, давай не будем.

Его пальцы на моей щеке были теплыми, когда он повернул мое лицо к себе. Я хотела потрогать его всего — уши, подбородок, шелковую кожу шеи. Эван Маккейн…

Вдруг мир сделался кроваво-красного и фиолетово-голубого цвета. Мы услышали короткие, сердитые гудки позади себя. Я посмотрела через запотевшее стекло, но Эван быстрее разобрался в ситуации.

— Копы, — сказал он, одергивая на мне футболку. — Я с ними разберусь.

— Нет, Эван, давай я…

Мы открыли дверцы и выкатились из салона в холодную темноту, моя тонкая футболка была одернута не до конца, а клетчатая рубаха Эвана была расстегнута на три пуговицы ниже общепринятого.

Стэн Берджерон рассматривал нас в свете своего фонарика.

— Добрый вечер, миссис Боровиц!

Я неуверенно кивнула.

— Мистер Маккейн.

— Добрый вечер, офицер, — произнес Эван.

— Стэн, я могу все объяснить, — сказала я.

В этот момент с пассажирского сиденья соскользнул журнал «Страстные ребята» и выпал на дорогу с печальным негромким шлепком. Стэн направил на него фонарик.

— Я и это могу объяснить! — воскликнула я. — Там есть Дельфина Долан.

Стэн посмотрел на журнал.

— Сомневаюсь, что она подходит для этого дела.

Я сделала еще одну попытку:

— Лекси Хагенхольдт была любовницей Филиппа Кавано!

Стэн кивнул. Выражение его лица свидетельствовало о том, что для него это не новость.

— Вы знаете, что Дельфина Долан поменяла имя и у нее был привод за проституцию? — произнесла я.

Стэн выключил свой фонарик.

— А вы знаете, про комендантский час?

— Что?

— Комендантский час. После полуночи никто не должен околачиваться в припаркованных машинах.

Он посветил фонариком на номерной знак машины Эвана.

— В основном это для подростков.

Стэн записал что-то в свой блокнот и снова посветил на нас, оценивая наш внешний вид.

— Миссис Боровиц как раз собиралась домой, — сказал Эван.

— Мы просто разговаривали, — добавила я. — И если вы встретите Бена на заправочной станции, то не говорите ему об этом. И дело не в том, что тут что-то такое было. Я понимаю, как это выглядит, однако…

— Кейт, я провожу тебя до дверей, — сказал Эван.

Стэн покачал головой.

— Нет, сэр. Вы поедете со мной.

Эван с озадаченным видом уставился на него.

— Я просто хочу пожелать ей спокойной ночи.

Стэн снова включил свой фонарик. Я услышала, как что-то звякнуло, потом зазвенело, и сообразила, что он вытащил наручники.

— Или вы пойдете спокойно, или я вызываю подмогу, и мы вас арестовываем.

— За что? — скептически осведомился Эван.

— Для начала за нарушение комендантского часа.

— Вы арестуете меня за то, что я находился вне дома после полуночи?

— И ваше алиби, — продолжил Стэн.

— А что с его алиби? — спросила я.

— Что с моим алиби? — воскликнул Эван. — Я сказал вам, где был, предъявил билеты на самолет, квитанции из отеля…

— Проблема в том, что в отеле утверждают, будто вы не находились там все четыре дня. Вы въехали в отель на четыре дня, заплатили, но я связался с одним человеком из обслуги, и он заявил, что в день смерти Китти Кавано вас не было в номере всю ночь.

Я медленно повернулась и посмотрела на Эвана. Он поднял руки.

— Это не то, что ты думаешь, — пробормотал он. — Я был с приятелем. Я могу объяснить!

Вот они, проверенные временем слова всех обманщиков — а может, и убийц!

— Почему бы нам не выяснить это все в полицейском участке? — произнес Стэн. И обратился ко мне: — Спокойной ночи, миссис Боровиц.

Эван яростно взглянул на него, а потом повернулся ко мне:

— Не волнуйся, Кейт. Это какое-то недоразумение.

Я во все глаза смотрела на него, пока Стэн усаживал его в патрульную машину.

— Я позвоню тебе, — мягко сказал Эван.

Автомобиль отъехал, а я осталась стоять в расстегнутой зимней куртке, рядом с машиной Эвана, припаркованной перед моим домом, и порнографическим журналом, валяющимся в грязи рядом с ней. Потом я подняла журнал, повернулась и побежала через двор, ввела код сигнализации и скинула сапоги.

Дурной сон, вздохнула я. Дурной сон, думала я, прокрадываясь вверх по лестнице и удостоверившись, что дети спят.

Утром я украдкой, с бьющимся сердцем выглянула из окна спальни. Машина Эвана исчезла. Мое душевное состояние, пока я предавалась фантазии, будто все это приснилось, ненадолго улучшилось.

Но когда я надела куртку для похода в супермаркет, журнал «Страстные ребята» все еще лежал у меня в кармане, а рукава слабо пахли желчью.

Глава 37

— Мамочка! — Софи наклонилась вперед так далеко, как позволяло ее автомобильное креслице.

Я подавила вздох, приклеила на лицо терпеливую улыбку и обернулась.

— Да, дорогая?

— Джек и Сэм хотят знать, скоро ли мы приедем.

Я повернулась и посмотрела на близнецов. Оба дремали в своих сиденьях.

— Софи, они спят.

— Они мне сказали, — упрямо ответила она. — Они интересуются.

Она выучила слово «интересуются» неделю назад и с тех пор вставляла его в разговор. Я прикусила губу, чтобы спрятать улыбку.

Софи нарядила Страшилу в вязаный крючком розовый бикини. Несмотря на то что я повторяла ей снова и снова — хотя мы и пойдем на пляж, там будет слишком холодно для того, чтобы купаться. И плюс к тому, ведь кукла вроде мальчик?

— Вот смотри, — сказала я, вытаскивая карту, которую мой муж часто использовал. — Мы сейчас на этой дороге. И мы по ней поедем до вот того шоссе… Потом переедем через большой мост.

Глаза Софи широко раскрылись.

— А потом будет Кейп-Код?

— Да, но нам нужно будет ехать, пока мы не доберемся до того места Кейп-Кода, где собираемся жить. — Я показала голубую точку на карте. — Труро. Вот как раз здесь, почти в самом конце.

— Ого.

Софи подумала минутку, а затем начала ритмично лягать сиденье водителя. Я знала, что нужно сказать ей, чтобы она остановилась. Вместо этого я закрыла глаза. В понедельник утром я позвонила Стэну с парковки детского садика и выяснила, что Эвана выпустили рано утром.

— Значит, его алиби подтвердилось?

— Похоже на то, — проворчал Стэн. — Мы проверяем его контакт в Уэст-Палм-Бич.

— Контакт в Уэст-Палм-Бич, — повторила я, рисуя себе картину бронзовотелой секс-бомбы в бикини.

— Вы взрослая женщина, — произнес Стэн. — Не мне вас учить.

— Клянусь, ничего такого…

— Просто будьте осторожны.

Я пообещала.

Но все равно мне казалось, будто я думаю об Эване каждую минуту бодрствования — пока Бен вкалывал по четырнадцать часов в день, стараясь сделать так, чтобы Тед Фитч не сбежал, а сам он смог взять четырехдневный отпуск.

А если последние семь лет моей жизни (и три ребенка, которые за это время появились) были ошибкой? А если нам с Эваном было предначертано быть вместе? Если он был как раз тем, о чем поется во всех любовных песнях, — моим единственным?

Вдруг в моей голове зазвучал голос Джейни — Эвана интересовало лишь преследование, только то, чего он не мог получить, будь то Мишель, или я, или кто-то еще. И что мне со всем этим теперь делать?

Я закрыла глаза. Когда я открыла их, мы въезжали по крутой, изгибающейся подъездной дороге, окруженной голыми коричневыми ветками, припорошенными снегом.

— Вот и добрались.

Бен подкатил к гаражу большого дома, выглядевшего так, точно три серые коробки из-под обуви поставили на ребро.

Я посмотрела на вход. Огромная раздвижная стеклянная дверь.

— Ты уверен?

— Вот.

Он передал мне листок бумаги с распечатанной фотографией дома.

Я взглянула на снимок, потом на дом, на его фасад, по которому там и сям были разбросаны слишком большие квадратные окна.

— Да уж, оно самое. Веселенькое место.

— Брайан говорит, что дом повернулся спиной к миру, — сказал Бен, паркуя машину.

Все дети спали. Мы посидели, вслушиваясь в звуки остывающего мотора и ветра.

— Внутри там красиво, — произнес Бен.

— Поверим ему на слово. — Я выбралась из машины и проинспектировала местность.

Клумбы, разделенные на аккуратные прямоугольники и укрытые мульчой. Все абсолютно пустые.

— Пошли! — скомандовал Бен.

Он вынул чемоданы и рюкзаки, шесть пакетов с едой, включая девятикилограммовую индейку, и начал таскать их к входу. Видимо, муж твердо решил быть поласковее с женой, потому что вел себя замечательно. По дороге останавливался еще до того, как я просила его об этом, покупал то, что я больше всего люблю есть во время поездок, и развлекал детей, подпевая каждой песне с диска «Собаки играют польку».

— Я занесу все в дом. А ты пойди осмотрись.

— Ладно.

Гравий на дорожке скрипел под ногами, я раздвинула входную дверь. Внизу было три спальни, их двери выходили в коридор, выложенный кремовой плиткой. Солнечный свет проникал через большие окна в спальнях, оставляя на полу золотые квадраты.

Я поднялась по лестнице.

— Ого, вот это да.

Весь второй этаж — гостиная, кухня, столовая — были объединены в единое пространство. Стены разделены раздвижными стеклянными дверями, выходившими на голубовато-зеленые воды Кейп-Кода.

— Посмотри на этот вид, — сказал Бен.

Я замерла, когда он потерся щекой о мою шею.

— Наша спальня должна находиться там.

Бен взял меня за руку и привел в большую комнату с высоким потолком.

Справа снова были раздвижные стеклянные двери, выходящие на пустые клумбы и волнистые зеленые холмы. Слева, за еще одной стеной располагался небольшой балкон с двойным шезлонгом. А дальше вновь была вода, нежные волны накатывались на берег, покрытый водорослями и плавником.

— Ты только посмотри на это!

В спальне была своя ванная комната с джакузи и унитаз в маленьком укромном закутке.

— Можно гадить, глядя на океан, — усмехнулась я.

Руки Бена соскользнули с моих плеч.

— Красиво сказано, женушка.

Оказалось, совсем несложно избавиться от своего семейства на следующее утро после Дня благодарения. Я сказал Бену, что мне нужно несколько часов, чтобы отдраить всю посуду и, может, прогуляться. Он одобрительно кивнул.

— Не работай слишком много, — произнес Бен, заставив рыболовный крючок вины, с некоторых пор прочно сидевший у меня в груди, болезненно повернуться. — Сделай перерыв. — Он поцеловал меня в щеку. — Все было так вкусно.

Я выдавила слабую улыбку.

Бен загрузил детей в машину и отправился в Провинстаун, в Музей пиратов. Как только минивэн отъехал от дома, я высыпала полбутылки моющего средства в сковородку из-под индейки и в блюдо, где обычно пекла любимую запеканку матери Бена, налила в раковину горячей воды и взяла телефонную трубку.

— Мы как раз на границе Уэлфлита и Истхэма, — объяснила Бонни Верри.

— Я могу дойти туда пешком?

— Лучше на велосипеде. — И она рассказала, как туда добраться. — За полчаса доедете, — добавила Бенни.

— Давайте через час, — сказала я. — Мне еще нужно вспомнить, как катаются на велосипеде.

Мне показалось, я вижу, как она улыбается, когда я услышала ее ответ:

— Некоторые вещи не забываются.

«Уехала на велосипеде», — написала я в записке и прилепила ее к холодильнику.

Я метнулась в спальню, натянула джинсы, кофту и удобные ботинки, привезенные с собой, а еще свежевычищенную овчинную куртку, красную шерстяную шапочку и шерстяные перчатки.

Слава богу, у велосипеда, который я заметила в гараже, шины были надуты и цепь недавно смазана. Я вывела его на крутую дорогу. Холодный ветер щипал щеки. Я перекинула ногу через сиденье и, виляя, поехала вниз по узкой асфальтовой ленте, набирая скорость по мере того, как приближалась к пляжу. Вдоль дороги возвышались деревья и росли кустики брусники.

Десять минут спустя я сняла шапку и перчатки, потом куртку и, свернув, положила на багажник, примотав ее резиновым жгутом, оставленным предыдущим ездоком.

Еще пятнадцать минут — и я уже крутила колеса вдоль длинного холма. Я заложила крутой вираж влево, прокатила через маленькую центральную часть Уэлфлита, потом свернула на велосипедную дорожку, которая и привела меня к задней двери дома Верри.

Бонни и Хью жили в небольшом, типичном для Кейп-Кода доме, крытом серебристой кедровой дранкой.

Кухонный пол из линолеума под фальшивый кирпич, желтые пластиковые поверхности, стол темного дерева и светильники в стиле Тиффани — все в духе середины семидесятых, но чистое и опрятное. В старой кофеварке варился крепкий кофе. Картины на стенах были в том же стиле, что и у Китти в гостиной: яркие морские пейзажи в богатых, манящих цветах — глубокая лазурь океана, золотой песок, красные и оранжевые зонтики, белые чайки, пунктиром прочерчивающие небо.

Бонни поставила на стол блюдо кексов с черникой.

— Замороженные ягоды, — сказала она, пока я собирала в «хвостик» взмокшие от пота волосы.

Она налила кофе в тяжелые глиняные кружки и села напротив, выжидающе глядя на меня.

— Я обнаружила кое-какие факты о вашей дочери, — начала я, взяв кружку обеими руками. — Некоторые из них…

Она кивнула, наклонив голову — будто бы готовясь принять удар гильотины.

На ней был свободный фиолетовый свитер, белая водолазка, ожерелье из грубо обтесанных фиолетовых камней, толстые синие шерстяные носки под кожаными сандалиями. Взгляд потухший, лицо изборождено морщинами, словно Бонни ждала только плохие новости.

— Продолжайте.

— Похоже на то… кое-кто говорит…

— Расскажите мне все, — потребовала Бонни. — Вряд ли я услышу еще что-то, что заставит меня чувствовать себя хуже, чем сейчас.

— Похоже, она занималась проституцией.

Бонни уставилась на меня широко открытыми голубыми глазами. Потом она резко согнулась в пояснице. Я видела, как тряслись ее плечи, слышала звуки, которые она издавала. И только когда Бонни наконец выпрямилась, вытирая глаза, я сообразила, что она вовсе даже не плакала. Бонни смеялась.

— Китти? — с трудом выговорила она. — Моя Китти? Проституция? Ой… ой, не могу. — Бонни снова согнулась от смеха.

Вскоре она успокоилась, вытерла глаза и извинилась. Заявила, что понимает, сколько труда я вложила в свое расследование. Она даже почти уверена, что знает, что послужило причиной недоразумения.

— Мужчины в возрасте? — уточнила она.

Я молча кивнула.

Бонни вздохнула и снова вытерла глаза.

— Китти не занималась с ними сексом, не брала у них денег. Она была очень порядочной. От всех этих мужчин ей ничего не было нужно, кроме одного — правды. — Бонни отодвинулась от стола, подошла к кофеварке и налила себе еще кофе.

— Какой правды?

Бонни села за стол и произнесла:

— Китти искала своего отца.

Все части головоломки легли на место: почему Китти не хотела рассказать Дори, что ей в действительности было нужно от мужчин в возрасте; почему Китти плакала за ленчем с Тедом Фитчем; почему Джоэл Эш смотрел на меня с сожалением и утверждал, что это не то, о чем я думаю…

— Китти не моя дочь. Она была дочерью моей сестры Джудит.

Мне хотелось задать сотню вопросов, но я остановилась на самом очевидном:

— Полиция знает?

Бонни кивнула.

— Что произошло?

Она провела пальцами по своему ожерелью.

— Это было в шестидесятых годах, — начала Бонни. — Думаю, это многое объясняет из того, что я собираюсь вам рассказать.

— Мой отец — наш отец — служил в полиции. Офицер Медейрос. Очень строгий. Мы с Джудит должны были быть дома в десять часов в те дни, когда были занятия в школе, и в одиннадцать по субботам и воскресеньям, нам запрещалось встречаться с мальчиками, пока нам не исполнилось шестнадцать лет; мы не водили машину, никуда не могли пойти без взрослых… — Она покачала головой. — Меня это особо не задевало: я была домоседкой, да и мальчики не обивали мой порог. Но Джуди…

Она вздохнула, и мне показалось, будто я увидела Китти в этом страдальческом, скорбном движении.

— А ваша мама? — спросила я.

— Умерла. Рак груди. Джудит было одиннадцать лет, а мне девять.

— Сожалею, — пробормотала я.

— Я думаю, отец не был бы так строг с нами, если бы не боялся потерять нас. А именно это и случилось с моей сестрой. Чем жестче он удерживал ее, чем чаще говорил «нет», тем ловчее она обходила его запреты. Иногда вылезала в окно и курила на крыше, а могла выбраться тайком через подвал и отправиться на вечеринку с друзьями. Когда ей исполнилось восемнадцать лет, она ушла насовсем.

— Уехала в Нью-Йорк? — догадалась я, и Бонни кивнула.

— Джудит хотела стать художницей. — Бонни указала на картины на стенах. — Это ее работы.

Я внимательно посмотрела на картины. Морские пейзажи с бирюзовой водой и песком медового цвета, виды океана на восходе солнца или днем. Ни на одной картине не было людей. Просто море, песок и птицы в небе.

— Она могла на это жить?

Бонни вздохнула.

— В Кейп-Коде? Могла подыскать галерею в Уэлфлите или Провинстауне и выставлять там свои работы. И все бы у нее было прекрасно. Джудит была красивой. У нее были длинные темные волосы, почти до талии, она была высокой и с хорошей фигурой. Это могло бы компенсировать то, чего ей не хватало в таланте. Она была хороша здесь, но недостаточно хороша для Нью-Йорка.

Бонни погладила скатерть в красно-белую клетку.

— Многие красивые девушки приехали в Нью-Йорк в шестидесятые годы, желая стать художницами, актрисами, певицами или манекенщицами. Картины Джудит были хороши, но не очень модные. Все рисовали абстрактные вещи. Ни одна галерея не хотела выставлять живописные виды океана. Если бы она заранее исследовала рынок…

Она вздохнула.

— Но Джудит никогда не задумывалась о своих реальных шансах. Бросила школу, как только ей исполнилось восемнадцать лет, и уехала жить в Гринвич-Виллидж. Это разбило сердце моему отцу.

Прошло почти сорок лет, но в голосе Бонни я слышала горечь, печаль, смешанную с восхищением и завистью от того, что сошло с рук старшей сестре.

— Вот, — сказала она, доставая фотографию из ящика деревянного письменного стола.

Я увидела высокую, стройную девушку с длинными темными волосами, как у Китти. На ней была блуза с глубоким вырезом, чтобы показать гладкую загорелую кожу, и мини-юбка, открывавшая стройные ноги.

— Здесь ей семнадцать, — сказала Бонни.

— А что случилось в Нью-Йорке? Джудит смогла зарабатывать там на жизнь?

Она пожала плечами.

— Отец посылал ей деньги, но считалось, что я об этом не знаю.

Я кивнула.

— Джудит писала нам о доме, о соседках по квартире, о ресторанах, в которых работала. Посылала открытки с видами города — Центральный парк, Эмпайр-стейт-билдинг.

Я вернула ей снимок, и она положила его в ящик стола.

— Сестра провела там семь лет, и когда вернулась домой, то была на шестом месяце беременности.

— Она вышла замуж в Нью-Йорке?

Бонни покачала головой.

— Сестра, конечно, делала хорошую мину при плохой игре, говорила, что замужество — инструмент буржуазного угнетения, мол, она никогда не хотела потерять свободу… но я жила с ней в одной комнате и слышала, как она плачет по ночам. Ну а вскоре Джудит рассказала мне, что влюбилась в отца ребенка, но возникли сложности. Он был очень важной персоной, сказала она. И он был женат. Как только он разведется, они поженятся. Он любил ее, и она верила, что они будут вместе.

— А вы…

— Она ни разу не назвала его имени. Жаль, что у меня нет фотографии Джудит, когда она была беременна Китти. Ее не разнесло, и на лице не было пятен, и ноги не отекали. Джудит просто светилась от счастья.

Я никогда не светилась от счастья, когда ходила беременная. Самое большее, чего я могла добиться, это в некотором роде свежевымытый, розовощекий вид, который я обычно приобретала после того, как брызгала холодной водой на лицо после рвоты.

Бонни вздохнула.

— Даже когда Джудит была на девятом месяце, все парни, с которыми она училась в старших классах, приглашали ее на свидания. Они всегда забегали к нам с маленькими подарочками для нее — ароматические свечи, журналы, какая-нибудь вышитая подушка, которую сестра видела в каком-нибудь магазинчике, корзинка, полная лобстеров…

Я поморщилась, и Бонни уточнила:

— Лобстеры не бесплатны. А когда Джудит была беременна, она только их и ела. Не мороженое и соленые огурчики, а лобстеры под лимонным соусом.

Она снова разгладила скатерть.

— Но все они были ей безразличны. Она ждала того самого мужчину из Нью-Йорка. И после того, как родила Китти, она оставила ее здесь и вернулась в Нью-Йорк.

— Вот так взяла и уехала?

— Ее влиятельный бойфренд оплачивал ей квартиру. Он хотел, чтобы Джудит всегда была под рукой.

— Он хотел ее, но не ребенка, — сказала я.

Бонни внезапно поднялась и поставила свою кружку в раковину. Слабый свет просачивался через белые занавески на окне, подчеркивая морщины на ее лице.

— Джудит была дура, — заявила она. — Верила, что он разведется с женой, женится на ней и даст Китти свою фамилию. Она умерла с этой верой.

— Что случилось? — спросила я, хотя у меня уже засосало под ложечкой в предчувствии окончания истории.

— Когда Китти было семь лет… Ох, вам бы увидеть их двоих вместе. Китти так любила мать. Она прямо загоралась вся, когда приезжала Джудит. И что бы та ни дарила ей — пластмассовый шар с миниатюрным Эмпайр-стейт-билдинг внутри и сыплющимися на него снежинками или кружку с надписью «Я люблю Нью-Йорк», — для нее это были сокровища. Она раскладывала подарки рядом с подушкой, когда ложилась спать.

Я кивнула, чувствуя, что щиплет веки, видя мысленным взором собственных детей, как они несутся к двери, всякий раз, когда приезжает тетя Джейни с подарками.

— Мы давали ей деньги. Два доллара в неделю. Она никогда не тратила из них ни пенни. Ходили в кондитерские в Провинстауне или в молл в Хайаннисе, но она никогда ничего себе не покупала. Сама рисовала поздравительные открытки нам с Хью на день рождения, мастерила подарки на Рождество. Хью, бывало, подшучивал над ней. Называл маленькой скупердяйкой. Но я знала, для чего ей эти деньги. Когда она была уже достаточно взрослая, заявила нам, что купит билет на автобус, поедет в Нью-Йорк и будет жить с тетей Джудит.

— Китти знала, что Джудит ее мать?

Бонни съежилась в кресле. Казалось, что даже ее седые кудряшки и полоски на платье поникли.

— Мы с Хью все время собирались ей сказать, просто не могли договориться, когда это сделать. Китти узнала, когда ей было двенадцать лет. Ей сообщил один из старых друзей отца. Пришел на Рождество, напился и заявил, что пора Китти узнать правду.

— Как она отреагировала?

— Рассердилась. Спросила, почему мы ее обманывали. Потом поинтересовалась, почему мать не хочет с ней жить. Что я должна была ей ответить? Джудит к тому времени уже умерла. От передоза. Героин.

Я охнула.

Глаза Бонни заблестели от непролитых слез, а губы дрожали, когда она продолжила свой рассказ:

— Полиция сказала нам, что это был несчастный случай. Якобы Джудит приняла наркотика достаточно, чтобы убить дюжину человек. Я никогда не могла этого понять. Я знаю, что Джудит делала кое-какие… вещи не совсем законные. Она курила марихуану, но героин… В голове не укладывается. Она так боялась иголок. Могла упасть в обморок в кабинете детского врача, если нужно было делать укол, и в ту неделю — неделю, когда она умерла…

Бонни вынула из кармана горсть бумажных носовых платков и высморкалась.

— Джудит позвонила мне и сказала, что он наконец решился быть с ней. И я нашла открытку в ее сумочке после того, как она… — Она смахнула слезы. — И что она была счастлива. Они собирались жить вместе.

«Вместе, — подумала я, вспоминая открытку, которую вытащила из туалетного столика Китти: — Теперь мы вместе. Счастливее, чем я даже могла поверить».

— Кто он? — спросила я.

Бонни покачала головой.

— Джудит никогда мне не говорила. Ну а после того, как она… ушла из жизни, мы все ждали, что кто-нибудь придет в квартиру… или на похороны. — Она вытерла глаза.

Может, он ей врал. Может, Джудит просто устала ждать. А Китти очень изменилась после того, как узнала. Она приносила хорошие отметки, не прогуливала уроки, не бегала за мальчиками, но ощущение было такое, что у нас поселилась квартирантка. Китти почти не общалась с нами, а когда говорила, то единственной темой была Джудит — где она бывала, кого знала, как жила, как умерла. Ко мне она всегда относилась прохладно, а к Хью — даже еще хуже — словно винила его за то, что он не был с ней откровенен. Вряд ли Китти хоть кому-нибудь доверяла после этого. Уж не нам, это точно. И не мужу. Никому.

Голос у нее задрожал, и она замолчала.

— Никому, кроме своих девочек. Они приезжали сюда… летом…

Она уже задыхалась от рыданий, всхлипывая, как Сэм или Джек, после того как упадут и ушибутся.

— Я водила их на пляж, мы плавали, собирали чернику и ходили собирать ракушки…

Она прикрыла глаза маленькими, дрожащими руками и так сидела какое-то время, глубоко дыша.

— Китти поставила себе цель — найти его, — сказала Бонни.

Я кивнула, вспоминая слова стихотворения, которое Эммет Джеймс прочитал Джейни: «Я лежу сейчас, как бывало, я лежала/В изгибе ее руки — ее создание./И я чувствую, что она смотрит на меня,/Как создатель меча смотрит на отражение/Своего лица в стали лезвия».

Китти выросла и стала мечом своей матери.

— И все эти годы она задавала мне вопросы: знаю ли я такое-то имя; помню, ездила ли Джудит в отпуск когда-нибудь, — продолжила Бонни. — Я понимала, к чему все эти вопросы. Если был мужчина, который отнял жизнь у ее матери — вольно или невольно, — тогда он должен заплатить.

Она качалась в своем кресле и накручивала на палец бусы.

— Джоэл Эш тоже упоминался? — спросила я.

— Да. — Он знал Джудит. И даже после того, как Китти сказала, что отец не он, она говорила, что он был добр к ней. Вероятно, он чувствовал ответственность — он не смог спасти Джудит, но хотел помочь ее дочери. Вы ведь знаете, он дал Китти работу.

Она повернулась в кресле.

— Колонка, — сказала я. — Писатель-невидимка.

— «Хорошая мать», — усмехнулась Бонни. — Думаю, когда она писала о матерях, которые бросают детей, это как-то примиряло ее с прошлым. Китти любила Джудит, но как она могла не сердиться? Мать бросила ее. Наверное, любому ребенку было бы очень обидно.

Я вспомнила обвинения в колонке «Хорошая мать», ту ехидную, язвительную манеру, которой она буквально потрошила женщин, считавших допустимым и похвальным работать вне дома, оставлять маленьких детей даже на короткое время, лишать их бесконечного купания в теплой ванне материнской любви.

— Хью впадал в ярость, читая эти колонки, — в конце концов, я ведь работала. Я объяснила ему, что слова Китти — написание текстов для «Хорошей матери» — было своего рода катарсисом. Ну и еще средством для достижения цели. За неделю до гибели Китти сообщила мне, что обнаружила кое-что очень важное. Мол, она добралась до развязки. Я попросила ее быть осторожной. Китти пообещала, дескать, она знает, что делает…

Бонни вздохнула.

— Я должна была сказать ей: «Остановись!» Другой-то матери, кроме меня, у нее не было. Я должна была сказать ей, что пора забыть прошлое, что ее будущее — только девочки — вот что было действительно важно. Я должна была заставить ее остановиться.

Глава 38

— Мама, мамочка!

Я подъехала на велосипеде к дому и увидела, что Софи спотыкаясь идет по террасе, изо всех силенок волоча розовое пластиковое ведро с водой, расплескивающейся на ее джинсы и лиловый дутик, а ее сопровождают оба брата. Волосы у нее были завязаны в два «хвостика», а ноготки выкрашены в разные оттенки розового.

— После музея папа повел нас в кондитерскую! Мы пили горячий шоколад! Ели пончики и булочки с изюмом! А потом пошли на пляж, и я поймала маленького краба! Теперь мы делаем бутерброды с индейкой!

— Просто чудесно! — Я наклонилась к ведру с крабиком.

Возвращаясь домой, я думала о Китти как о греческой богине, высокой и благородной, широко шагающей по улицам Манхэттена. Рисовала в воображении сильных мира сего, хватающих Китти за руки своими влажными ладонями, приподнимающими ее блестящие шоколадные волосы, чтобы восхититься изгибом шеи. А она рассматривала их, выискивая свой собственный изгиб бровей или форму носа, и глаза ее сияли ожиданием, когда она произносила имя своей матери.

— Ее зовут Принцесса Фиона, — сказала Софи.

— Потрясающе! Но откуда ты знаешь, что она девочка?

Софи обдумала вопрос, потом посмотрела на краба.

— Потому что она красивая. Мама, можно она поедет с нами домой?

— Ну, пожалуй, она может пожить на веранде, пока мы в Кейп-Коде, но вряд ли ей понравится в Коннектикуте.

— Почему?

— Тебе не кажется, что она будет скучать по океану?

Софи почесала нос, потом нагнулась над ведром.

— Принцесса Фиона, ты будешь скучать по океану? — спросила она.

Бен устало улыбнулся мне из-за стеклянной двери.

Три часа спустя, после того как каждого измазанного песком ребенка раздели, вымыли, одели, накормили и уложили спать в одной из затемненных спален на первом этаже, мы с Беном уселись на диване в гостиной с видом на океан. Он разжег камин.

— Ну что, я все еще в немилости? — спросила я.

— Неплохое место, — произнес он и отпил из кружки кофе с виски.

Волны накатывались на берег и убегали обратно в океан, над ними, по сиренево-голубому небу низко неслись белые облака, подкрашенные еле заметным розовым цветом.

Я крутила в руках кружку. От виски и тепла огня после энергичной велосипедной прогулки меня клонило в сон. Хотелось растянуться на кушетке под одеялом, забыть о Китти Кавано и Дельфине Долан, Бонни Верри и ее сестре Джудит, не говоря уже об Эване Маккейне, и просто плыть…

Бен поставил чашку на кофейный столик.

— Кейт, я хотел бы обсудить с тобой кое-что.

Сердце мое замерло. Он знает. Кто-то видел меня в отеле или засек машину Эвана на нашей улице. Я с трудом сглотнула и приготовилась к обвинениям, высказанным сухим и невыразительным тоном. Затем должно было последовать перечисление разумных требований от спутника жизни и супруга (не ввязываться опрометчиво в тайны убийства, не думать о сексе с мужчинами, которых когда-то знала по Нью-Йорку, не швыряться обвинениями в убийстве в адрес его самых важных клиентов и не врать).

— Я тебя слушаю.

Бен повернулся ко мне, положив руку мне на плечо.

— Зря я так насел на тебя в этом деле с Китти Кавано. Тебе не хватает нагрузки для ума, нечем ум занять. Я понимаю.

— Мне нравится быть матерью, — промолвила я.

— Но дети — это дети.

Он сжал мое плечо.

— Разговор с четырехлетним ребенком мало что даст.

Я затаила дыхание, когда муж потерся носом о мою щеку.

— И вот что я надумал, — сказал он. — Как насчет того, чтобы поработать у меня на неполный день?

— Я…

Я высвободилась из объятий Бена и удивленно уставилась на него.

— Что? Что я буду делать? По-моему, Теду Фитчу я особой любви к себе не внушила. И я ничего не понимаю в политике.

— Ну, это не ракеты строить, — усмехнулся он. — Ты могла бы отвечать на телефонные звонки, разбирать почту…

— Разбирать почту… То есть работать секретарем?

— Нет, ты будешь присутствовать на важных совещаниях, сотрудничать со средствами массовой информации…

— Ах, как же мне повезло! А кофе мне тоже нужно будет подавать или это кто-то другой будет делать?

Бен отвернулся и вздохнул.

— Кейт, я пытаюсь помочь тебе. Пытаюсь помочь нам обоим.

— Не думаю, что это такая уж удачная идея — работать на тебя. Кроме того, политика — это все-таки не мое.

— А что твое? Мертвые знаменитости?

— Нет, всего лишь их бородавки.

— Ну ладно, — холодно произнес Бен. — Почему бы тебе не пойти прилечь? Расслабься. Вздремни.

Я аккуратно закрыла дверь в спальню, легла на бирюзово-розовое покрывало и закрыла глаза. Пятнадцать минут спустя, когда Бен лег рядом, я старалась дышать медленно и ровно.

— Я люблю тебя, Кейт, — прошептал он.

В ответ я пробормотала какую-то невнятицу.

Казалось, расстояние между нами растет, пока оно не стало таким же огромным, как океан за нашими окнами. Я не шевелилась, пока не услышала, как Бен вздохнул и встал с постели. После того как он закрыл дверь, я досчитала до ста, прежде чем вытащить из кармана мобильник и отправиться на цыпочках в ванную комнату.

— Ну что, чудо ты в перьях, я тебя совсем не слышу, — проговорила Джейни.

— Да, — сказала я. — Здесь паршивый прием. Можешь кое-что для меня проверить? — И я рассказала ей все, что услышала от Бонни. Сообщила о Джудит Медейрос, назвала год ее смерти. — У тебя ведь есть друзья в полицейском управлении?

— Еще бы, — усмехнулась Джейни. — Все основные полицейские участки у меня схвачены. Дай-ка угадаю: ты хочешь выяснить, была ли ее случайная смерть действительно случайной?

— Я хочу выяснить хоть что-нибудь. А ты свободна в понедельник утром?

— Ты знаешь, я не люблю понедельники. И утро.

— Доверься мне, — прошептала я. — Это во имя благой цели.

Глава 39

Вечером за столом Бен подозрительно потыкал вилкой в свою тарелку, намотав лапшу на зубцы.

— Размороженное?

Я кивнула. Он вздохнул, добавив, вероятно, еще одну черную метку к растущему списку под моим именем: «Не слушает. Толстая. Подвергает детей опасности. После тяжелого дня в офисе кормит магазинным фетуччини».

Я посмотрела на него. У него были усталые глаза, полоска лапши прилипла к подбородку.

— Неплохо, — сказал Бен.

Он потянулся через стол, чтобы взять меня за руку, но опрокинул молоко Софи.

— Папа! — воскликнула она, нахмурив бровки.

Я взяла бумажное полотенце. Джейни бросила мне губку. Бен налил Софи молока, а потом помог мне вытереть пол. Близнецы хихикали, наблюдая, как родители трут пол, стоя на четвереньках. И вылили молоко из своих стаканов тоже.

— Мальчики! — возмутилась я.

Я выпрямилась и ударилась головой о край стола, опрокинув диетическую колу Джейни прямо себе на голову.

— Ну, блин!

— Мама сказала слово на букву «б»! — объявила Софи.

— Кейт, с тобой все в порядке? — Джейни наклонилась ко мне с губкой в руках.

— И как только люди это пьют? — вздохнула я, поднимая с пола пустую банку и вспоминая первого человека, которого интервьюировала: Лору Линн Бэйд, ее хилую лапку, просунувшуюся через дверь, исхудавшую фигуру и сухие волосы, ведерко со льдом и фотографию в серебряной рамке, стоявшую на книжной полке в гостиной. Портрет ее отца.

— «Цветы на чердаке»,[41] — произнесла я. — Боже мой.

— Что, Кейт? Что такое? — поинтересовалась Джейни.

— Не брат, а сестра, — пробормотала я. — Помнишь Бо Бэйда?

— Он был в списке Китти, — сказала подруга, не хотевшая упоминать имя Эвана при моем муже.

Я вскочила.

— И Тара Сингх сказала мне, что ходили слухи о нервном срыве у Лоры Линн Бэйд после смерти отца!

Бен показал мне три пальца и спросил, сколько пальцев я вижу.

— Бо Бэйд! — воскликнула я и рванула мимо него к своему ноутбуку, оставленному включенным в укромном уголке на время завтрака.

— Бен, до тебя доходили какие-нибудь слухи о нем и внебрачном ребенке? Или о том, что он принимал наркотики? Героин?

— Что?

Муж ходил за мной, все еще держа в руках пакет с молоком.

— Кейт, помедленнее! Кто такая Тара Сингх?

— Он умер в номере отеля в Бостоне с другой женщиной, так?

— Может, «Скорую» вызвать? У тебя в глазах не двоится?

Я оторвалась от клавиатуры, чтобы бросить на него свирепый взгляд.

— У меня с головой все в порядке. И я задала тебе вопрос!

Он поставил молоко на стол и начал говорить сухим тоном, как лектор первокурсникам:

— Бо Бэйд славился своими амурными похождениями, но я никогда ничего не слышал о незаконнорожденных детях и героине. А теперь объясни мне, о чем речь? Или я вызываю врача.

— Она сводная сестра Китти, — пробормотала я.

Все стало понятным.

Китти не просто писала за Лору Линн Бэйд, она являлась ее сводной сестрой и, следовательно, обличителем того, за что ратовали два поколения консерваторов. Она была незаконнорожденной сестрой женщины, которая думала, будто матери-одиночки означают конец западной цивилизации. Ну и, плюс к тому, она была коллега-писательница, с законным притязанием на огромный аванс за книгу.

Я схватила с барной стойки ключи и сумку.

— Джейни! Пошли! — скомандовала я.

Подруга взяла сумку и выбежала вслед за мной. Дети удивленно смотрели нам вслед.

— Я скоро вернусь! Пейте свое молоко! Почистите зубы и не доставайте папу!

Я двинулась к входу в гараж, Бен помчался следом.

— Ты куда?

Он схватил меня за плечо и с силой повернул к себе. А я не могла сообразить, что сказать. Пломба вылетела? Проблемы по женской части? Нужно быть в суде как присяжному заседателю, а я вспомнила об этом только сейчас, в понедельник в половине седьмого вечера?

Джейни спокойно погладила Бена по щеке.

— Тут кое-что неожиданно выяснилось, — произнесла она.

— Нам нужно ехать! — воскликнула я и села за руль.

Я выехала из гаража и уже мчалась по подъездной дорожке, а Бен с изумленным видом стоял и наблюдал за мной, держа руки в карманах.

Лора Линн Бэйд открыла дверь, увидела меня и попыталась закрыть ее. Джейни вставила ногу в проем двери.

— Дайте нам войти, иначе мы вызовем полицию.

— И что вы им скажете? — усмехнулась Лора Линн Бэйд. — Это мне нужно вызывать копов.

— Мы вызовем прессу, — произнесла я. — И расскажем им, что у Бо Бэйда был внебрачный ребенок.

Мне показалось, будто кровь отхлынула от лица Лоры Линн Бэйд.

— Вы сумасшедшие, — сказала она, оскалившись так, что я могла видеть все ее зубы.

Я снова налегла на дверь, вспомнив тело Китти на кухонном полу и двух ее маленьких девочек, которые говорили: «Она была самая лучшая мама на свете…»

— Какие возникают ощущения после организации убийства собственной сестры? — спросила я. — Спорим, «Контент» ухватится за эту историю?

Она прислонилась к притолоке.

— Она не была… я не…

Джейни протолкнула меня в проем двери, потом схватила Лору Линн Бэйд за руку и потащила ее в гостиную, где были включены все три экрана. Один был настроен на Си-эн-эн, второй на MSNBC, а на третьем в стоп-кадре замерло лицо самой Лоры Линн Бэйд.

— Ма! — хрипло крикнула она в сторону лестницы. — Искупай ребенка!

Ма прокричала что-то в ответ.

Тяжело дыша, Лора Линн Бэйд села на диван. На ней был еще один костюм из шанелевской серии. На сей раз коричневатого цвета с золотой тесьмой. Она была босиком. Лак на ногтях пальцев ног облупился. Жесткие обесцвеченные волосы висели противными острыми шипами по плечам. Лицо без макияжа было нездорового красного цвета, что свидетельствовало о недавнем химическом пилинге.

Джейни встала к ней лицом, а я зашла за диван и начала задавать вопросы:

— Что же произошло, Лора? Китти сообщила вам, кто она? Или сказала, что хочет видеть свое имя на публикациях, или потребовала большую долю из аванса за книгу? Или просто собиралась написать книгу. Рассказать свою историю. Чертовски интересную историю. Газетный магнат правых взглядов — отец, которого она никогда не знала, сводная сестра — принцесса СМИ, мать, чья смерть, вероятно, не была случайной. Очень скоро она бы стала желанным гостем на всех телевизионных ток-шоу.

Лора Линн Бэйд подергала себя за жесткие, как солома, волосы и свирепо уставилась на нас.

— Она была вашей сводной сестрой, — произнесла я.

— И конкуренткой, — добавила Джейни.

— И поэтому я ее убила? Вы так думаете? — Она презрительно усмехнулась. — Вам бы надо еще побегать и повыспрашивать.

Она встала, светлые волосы закрыли ярко-красные щеки.

— Почему бы не начать сразу сейчас?

— Чудненько! — откликнулась Джейни, хватая радиотелефон, лежавший рядом с ведерком для льда с монограммой Лоры Линн Бэйд. — Для начала я сделаю несколько звонков в газеты, на телевизионные ток-шоу. А может, — сказала она, протягивая трубку Лоре, — лучше вы? Крикните маме наверх. Помогите ей придумать несколько фраз, чтобы она была готова, когда снова придется появляться в ночных ток-шоу. Интересно, Джудит Медейрос тоже разрешала вашему папе наряжаться в ее одежду?

Глаза Лоры Линн Бэйд наполнились слезами. Она яростно смахнула их.

— С меня хватит! — бросила она.

Она схватила с кофейного столика телевизионный пульт, направила его в сторону телеэкранов, выключила их и открыла банку диетической колы.

— С первой нашей встречи я поняла, что она что-то ищет, — сказала Лора Линн Бэйд, вытирая рот рукавом, украшенным галуном. — Предполагалось, что это будет интервью о найме на работу. Но все ее вопросы касались моей жизни. Есть ли у меня братья и сестры, где мы проводим отпуск, жила ли я когда-нибудь в Нью-Йорке? Я не хотела отвечать, но она была любимицей Джоэла. У меня не было выбора.

Джейни прислонилась к книжному шкафу и открыла книгу какой-то консервативной писательницы — советы юным девушкам, как правильно ходить на свидания.

— А как вы догадались, что Китти действительно хотела узнать? — спросила она, перелистывая страницы.

Лора Линн Бэйд, как маленький ребенок, которого отсылают спать, пнула диван босой пяткой.

— Она сказала мне, что ее мать и мой отец…

Она снова цапнула банку с газировкой, поднесла к губам и отхлебнула.

— Я ей сначала не поверила. Она посоветовала мне пойти домой и спросить у него самого. Я сказала, даже не надейся, папа плохо себя чувствует, и я не собираюсь вредить его здоровью. Она заявила, что если я не сделаю этого, то она приедет к нам. Я сказала ей, что дальше входной двери она не войдет.

— И что потом?

Впервые, как мы вломились к ней, Лора Линн Бэйд замялась.

— Я… мой отец… я не хотела, чтобы он прошел через все это, чтобы к нему явилась незнакомая девица с подобными обвинениями. Поэтому я ему соврала, мол, моему доктору нужен его анализ крови для анамнеза всей семьи. Мы с ним поехали в город, пошли к его врачу, и я вернулась в Нью-Йорк с образцом крови. И — о чудо…

Она пересекла комнату, отодвинула один из телевизионных экранов, за которым прятался сейф, от стены, и, покрутив тумблеры, открыла дверцу.

Внутри лежал конверт и книга в мягкой обложке, обернутая в красную бумагу. Лора Линн Бэйд вытащила их. Я заметила на обложке слова «гранки без корректуры» и имена двух авторов: «Лора Линн Бэйд и Кэтрин Кавано». Она открыла конверт и извлекла оттуда листок желтой бумаги — машинописную копию бланка больницы Леннокс-Хилл, третий экземпляр.

— Вот, смотрите.

Она указала на строку посередине страницы и торжественно прочитала:

— Результат отрицательный.

Мое сердце сжалось, когда я просмотрела бланк и нашла там имена Бо и Китти.

— Ох!

— Да уж, — усмехнулась Лора Линн Бэйд, выхватывая листочек из моих рук. — А теперь убирайтесь!

Ее тон был таким же свирепым, но лицо выглядело хрупким и измученным, как у маленькой девочки, нарядившейся в мамин костюм. Когда она снова плюхнулась на диван, я заметила, что ее босые пятки были грязными. Я посмотрел на дату анализа.

— Это было шесть лет назад, — сказала я.

Она кивнула.

— Но если вы знали, что Китти вам не родственница, то зачем позволяли ей работать на вас?

— Наверное, я ее жалела. Китти была такой безупречной, такой умницей, но когда речь заходила о ее матери… Она становилась ненормальной. Вот. Возьмите это.

Она протянула мне книгу. На обложке я увидела слова, жирно написанные черными чернилами: «Хорошая мать».

— Я сказала вам правду. Она была хорошим писателем. Вероятно, и хорошей матерью.

— Какая жалость, — вздохнула Джейни, когда мы отъехали от дома Лоры Линн Бэйд в ледяную черную ночь.

Я крепко зажмурилась, задрожала и громко застонала.

— Что я скажу Бену?

— Предоставь это мне.

Я затрясла головой при одной только мысли, какое объяснение выдумает моя подруга. Но, оказалось, мне незачем было беспокоиться.

Когда мы въехали в гараж, дом был темным, двери заперты, все трое детей спали, и хозяйская спальня пустовала. Бен в очередной раз предпочел гостевую спальню удовольствию от моей компании. А когда на следующее утро я проснулась, он уже уехал.

К десяти часам я натянула джинсы и кофту, найденную в корзине с грязным бельем, завезла детей к Сьюки Сазерленд, где они должны были поиграть с ее детьми, и сделала коктейль «Кровавая Мэри».

Мы с Джейни провели утро, выпивая за столом в кухне.

— Какая жалость! — Джейни добавила соус «Табаско» в наши стаканы. — Было бы потрясающе, если бы Филипп оказался ее мужем… и братом… и мужем… и братом.

Я сделала глоток и отодвинула стакан.

Сьюки сказала, что дети могут оставаться у нее до двух часов, будет нехорошо, если я приеду под хмельком и уроню еще ниже свою репутацию среди мамаш Апчерча. Если такое вообще возможно.

— Или если бы Лора Линн оказалась ее сестрой, — произнесла Джейни. — Мне это тоже подошло бы.

— Не Филипп Кавано! — возразила я. — Не Бо Бэйд. Не Джоэл Эш. Не Тед Фитч. Что же мне теперь делать? Бегать по Нью-Йорку, стараясь вычислить, с кем еще спала Джудит Медейрос?

— Знаешь, я люблю тебя, — сказала Джейни. — Но если это твой план, то я в нем не участвую.

Она подняла стакан для тоста.

— Да, у этой женщины была бурная светская жизнь.

Я разрезала лайм на ломтики и выжала сок в свой стакан.

— А что насчет Джуди? Что сказали полицейские?

— Типичный висяк — фактически, дела и не было. Одинокая женщина, предположительно художница, умерла со шприцем в руке. В семидесятые годы по такому делу в Гринвич-Виллидже даже бровью никто не повел. В отчете следователя сказано, что у нее не было следов от инъекций…

— Ты видела отчет следователя?

Джейни самодовольно улыбнулась.

— Можешь заставить их снова открыть дело?

Она помешала свой напиток, и кубики льда застучали друг о друга.

— Я попытаюсь.

— Может, у Эвана есть еще кое-какая информация?

Мысль, чтобы начать все с нуля, искать мужчин, находить их, задавать им вопросы, привела меня в отчаяние.

— Давай начнем с начала, — предложила Джейни. — Почему люди убивают? Любовь или деньги. Преступления по страсти или из-за страха разорения.

— Очевидно, — кивнула я, чувствуя себя опустошенной после всех разочарований, алкоголя и вчерашнего пилатеса.

Я скрестила руки на столе и опустила на них голову.

— Пойди и прими ванну, — посоветовала Джейни. — Я привезу детей.

— Точно?

Я пошарила по столу в поисках ключей и перебросила их ей.

— Я в порядке, если только она не начнет обсуждать свои соски. Иди, — сказала Джейни и повела меня к лестнице.

Через пять минут Джейни отъехала от дома. А я позвонила в «Контент». Нахальная секретарша на сей раз соединила меня сразу.

— Я провела День благодарения в Кейп-Коде, — сказала я Джоэлу Эшу. — Разговаривала с Бонни Верри. Она рассказала мне, что искала Китти.

Пока Джоэл Эш молчал, шум на линии был почти неразличим. Я представила, как он с закрытыми глазами сидит за столом, примерно таким же, как у меня в «Нью-Йорк найт», — металлическим, старым, покрытым боевыми шрамами.

— Я был глупец, — наконец произнес он. — Она так мной интересовалась…

Эш снова замолчал, а я мысленно продолжала добавлять детали к его письменному столу: элегантный серебристый ноутбук, изысканный маленький стереопроигрыватель, несколько фотографий в рамках с изображением его жены и детей.

— Мне это льстило, — произнес он. — И… да, черт побери, я признаю. Я хотел ее. И я добивался ее. Пока она не сказала мне, почему я так ее интересовал. И тогда я почувствовал себя идиотом. — Он горько рассмеялся. — Что было вполне справедливо. Действительно, я вел себя как глупец.

— Но вы старались помочь ей.

— Я хотел быть добрым к ней. И не так уж много я мог сделать. Упомянуть ее имя, представить ее Лоре Линн Бэйд…

«И пара жемчужных сережек», — подумала я.

Мое сердце сжалось, когда я вспомнила о своем отце, готовом на что угодно ради меня: приехать в Коннектикут, чтобы уберечь меня от опасности.

Когда я смотрела на Китти на детской площадке, то считала, что у нее есть все. Мне и в голову не приходило, что как раз я была обладательницей того, чего она больше всего желала в жизни.

— Сегодня мы сдаем номер. — Джоэл вернул меня к реальности. — Если я еще могу быть чем-то вам полезен…

— Благодарю вас. — Я положила трубку и пошла принимать ванну.

Двадцать минут спустя я лежала в большом джакузи, которым пользовалась лишь один раз с того дня, как мы въехали в этот дом, смотрела на снег, налипающий на мансардное окошко, и чувствовала себя полной неудачницей. День благодарения завершился. Близилось Рождество.

Большую часть декабря наш садик будет закрыт, а это означало, что дети постоянно будут при мне и отнимут всякую надежду на свободное время и возможность вести расследование дальше.

Убийство Китти не раскрыто. Кто отец Китти и как умерла ее мать, оставалось тайной. Лекси Хагенхольдт так и не нашли, и у меня не было ни малейшего представления о том, кто налепил угрожающую записку на мою машину. Столько беготни, волнений, а в результате — идиотская речь на похоронах, расследование гибели Китти Кавано и проблемы с фактически чужим, но неотразимым мужчиной. И что делать с этой ситуацией, я понятия не имела. Значит, думала я, лениво натирая ноги мочалкой, Дельфина оказалась шлюхой… а Кевин Долан — Пигмалионом из предместья. Китти искала отца и причину смерти своей матери среди богатых и могущественных мужчин Нью-Йорка. А клиент моего мужа был одним из потенциальных папочек, как и Бо Бэйд, и Филипп Кавано-старший.

— Любовь, — сказала я. — Деньги.

Я задержала дыхание и опустилась под воду. Волосы вокруг плеч всплыли на поверхность.

Для меня в результате все это складывалось в одну большую, исходящую паром кучу бесполезных усилий. Но хоть для Джейни это было не так. По крайней мере она уедет из Апчерча с замечательной историей. Счастливая Джейни. По крайней мере ей нужно уезжать.

Мой мобильник зазвонил, я протянула руку и подхватила его.

— Наслаждаешься?

— Привет, Джейни!

Я закрыла глаза.

— Более или менее.

— Хорошо. Мы нанизываем клюкву и попкорн для праздничных гирлянд. — Она понизила голос. — Чертовски скучно. Но к счастью, твоих детей легко развлечь.

— Прекрасно. Развлекайтесь!

Я постаралась добавить энтузиазма в голос, но это мне не удалось.

— Увидимся позже.

Я снова легла в воду и вспомнила о женщинах Апчерча, о высококачественных супермамочках, которые никогда не станут моими подругами. Вспомнила Китти, как она присела на корточки перед моими детьми, ее темно-каштановые волосы и классические черты лица, освещенные солнцем. Потом представила, как Китти входит в тот загородный клуб, длинные ноги красиво двигаются под платьем, смотрит на все фиалковыми глазами, видит Филиппа, Флору и Филиппа-младшего, оглаживает юбку и садится на стул, занимая свое место, принадлежащее ей по праву, между Филиппом и…

— Господи!

Я села прямо, струи воды водопадом вылились на кафельный пол. Спотыкаясь, вылезла из ванны и нашла телефон.

Когда Филипп Кавано-старший услышал мой голос, счастья он не испытал. Но мне было наплевать.

— У меня к вам один вопрос, — сказала я, стоя голой в ванной комнате. Вода стекала с волос, и у ног образовалась лужица.

Он хрипло засмеялся.

— Конечно, почему бы нет?

— Когда Китти явилась в загородный клуб…

— Вошла, словно все там принадлежало ей, — проворчал Филипп.

Я услышала, как постукивали кубики льда. Значит, что не только мы с Джейни утешали себя выпивкой.

— Как будто у нее было право. Интересно, может, ее отец был евреем?

Я пропустила его слова мимо ушей.

— Вы сказали, Филипп был с подружкой. Как ее звали?

Казалось, пауза затянулась на целую вечность.

— Грудастая такая крошка, — наконец ответил Филипп. — Что-то вроде Сьюзи?

«Мы встречались». Я услышала, как Сьюки говорит это, таинственная улыбка приподнимает уголки губ, румянец появляется на щеках под макияжем, румянец девушки, которая не может поверить в то, что герой ее мечтаний улыбается ей, — румянец, горевший и на моих щеках в ту ночь, когда Эван пришел в «Ло-Ки-инн» в канун Нового года и целовал меня на улице. Миллион лет назад.

Не попрощавшись, я бросила трубку, выбежала из ванной комнаты, поскользнулась на мокром полу и приземлилась на пятую точку. Не обращая внимания на боль, я трясущимися руками набрала номер Джейни. Телефон прозвонил один раз… два… три раза.

— Алло!

— Джейни, хватай детей и выбирайся оттуда!

— Чего?

— Слушай меня. Придумай повод, и немедленно выбирайтесь оттуда. Это важно!

— Хорошо.

— Я еду.

Я сгребла одежду с пола, натянула рубаху и джинсы, обойдясь без трусиков и лифчика, и сунула мокрые ноги в кроссовки. Вихрем пронеслась вниз по лестнице, молясь только о том, чтобы Джейни догадалась оставить свои ключи, когда брала мой автомобиль. Я раскопала кучу хлама на столе в прихожей: ненужная реклама, старые газеты, рисунки двухнедельной давности, которые дети притащили домой. Вскоре я обнаружила ключи на цепочке с монограммой.

Я выскочила наружу, пробежала по снегу и, прижимая к уху телефонную трубку, прыгнула за руль «Порше», принадлежащего Джейни.

— Сожалею, начальник полиции Берджерон сегодня не работает, — ответила та самая скучающая дамочка, с которой я говорила в тот день, когда нашла Китти, та самая, что чесала себе голову карандашом.

— Пошлите ему сообщение на пейджер!

— Пожалуйста, продиктуйте ваше имя по буквам.

Я сунула ключ в зажигание, выжала сцепление, и меня занесло по нашей подъездной дорожке прямо в почтовый ящик.

— Черт!

— Мадам, нет необходимости ругаться.

Я снова включила сцепление, подала машину вперед, потом снова назад, объехав разбитые деревяшки, и с ревом понеслась к выезду с Либерти-лейн.

— Пусть меня встретят! — заорала я. — Я еду на Фолли-Фарм-уэй, двенадцать. Там женщина, Сьюки Сазерленд, она вооружена и очень опасна!

— Можете повторить, мадам? — спросила диспетчер.

— Фолли-Фарм-уэй, двенадцать!

Я повернула налево, едва не зацепив внедорожник, обладательница которого яростно уставилась на меня и нажала на гудок. Шестьдесят километров в час. Семьдесят. Восемьдесят. Подвеска «Порше» застонала, когда я переключила передачу и в крутом вираже вошла в поворот, ведущий прямо к Фолли-Фарм-уэй.

Я набрала номер мобильного телефона Эвана.

— Эван, ты меня слышишь?

— …не слышу… не дома…

— Черт бы побрал этот проклятый выпендрежный задрипанный городишко! — заорала я.

Снег лепил в ветровое стекло, а я не могла догадаться, как включить «дворники».

— Ого, — усмехнулся Эван. — Это я слышал.

— Ты должен приехать сюда! Я знаю, кто это сделал и…

— Повтори, Кейт!

— Фолли-Фарм-уэй, двенадцать! — повторила я, стараясь перекричать рев мотора.

Потом я ударила по тормозам и остановилась перед домом Сьюки. Оставив ключи в зажигании и дверцу открытой, я рванула к дому.

Я не стучала и не звонила. Дверь распахнулась, как только я прикоснулась к ручке двери. Сьюки Сазерленд стояла в раскрытых дверях и улыбалась.

— Кейт!

Ее карие глаза были широко раскрыты. В них не было удивления. Словно я заскочила на минутку одолжить сахар или выпить с ней чашечку кофе, обсудив последние сплетни нашего городка. Как будто я стояла перед ней абсолютно сухая и полностью одетая, а вовсе не так, как оно было в действительности — с волос капает вода, на мне ни шапки, ни куртки, ни носков, а на дворе минус один, и идет снег.

Сьюки являла собой воплощение грации и достатка в образе супермамочки. Каштановые волосы блестели, аккуратно отглаженные брюки и розовый свитер из ангоры с жемчужными пуговками были удачно оттенены маленьким серебристым пистолетом, который она держала в руке.

— Входи и встань у холодильника, Кейт.

Я двинулась за ней на негнущихся ногах.

— Где мои дети?

— Кейт?

Я чуть-чуть расслабилась, услышав приглушенный голос Джейни, донесшийся из-за двери в подвал.

— Эй, мы здесь, внизу!

— Держитесь! — крикнула я.

Сьюки нацелила пистолет прямо мне в грудь.

— Твоя подруга пыталась сбежать, — сказала она, качая головой. — Знаешь, я бы оставила их в покое. Я бы и тебя не тронула, но ты ведь никак не хотела остановиться! — Она почесала плечо дулом пистолета. — Теперь у меня уйдет на вас целый день!

Она показала мне пистолетом — к холодильнику! И я двинулась туда. Я слышала, как рыдания Софи перемежались с икотой, и как Джейни старалась успокоить их. Услышала, как она запела: «Если весело живется, делай так — хлоп-хлоп», а потом раздались два неуверенных хлопка.

Сьюки Сазерленд. Как же я сразу не догадалась? Разве не вызывает подозрений женщина, назвавшая своих детей Тристан и Изольда, которая располагает в алфавитном порядке баночки с консервами?

— Где твои дети?

— У Мэрибет, — сказала она. — Я отправила их туда поиграть. Они пробудут там до четырех часов.

Сьюки взглянула на наручные часы.

— Давай посмотрим, — сказала она, помечая пункты в списке дел, как женщина, закупающая продукты.

— Сажай детей и свою подругу в машину. У тебя есть детские сиденья для всех?

Я тупо кивнула. Она собирается убить нас всех? Тогда почему беспокоится о детских сиденьях?

— Что ты собираешься делать?

— Отвезти вас к реке. Кинуть в воду. — Какой позор! — Сьюки угрожающе тыкала в меня пистолетом, пока я не уперлась спиной в ее холодильник. — Вот ведь как, ты убила Китти, а потом не выдержала угрызений совести, груза вины и напряжения от необходимости хранить тайну. Убила своих детей, убила подругу, а потом направила машину с моста. Мне очень жаль, — произнесла она, улыбаясь так широко, что я видела все ее сверкающие белые зубы. — Пропадет такой хороший минивэн.

— Ты…

Я отбросила спутавшиеся мокрые волосы со лба и постаралась успокоиться.

— Я, — подтвердила она, словно мы обсуждали, чья очередь быть «Родителем дня» в нашем детском садике.

— Ты убила Китти!

Сьюки кивнула.

— Ты оставила записку на моей машине.

«Пусть она не молчит, говори с ней», — думала я. А тем временем у меня начали дрожать колени. Пусть она говорит, а я… что? Закричу? Убегу? Надеюсь, что диспетчер все-таки пришлет копов, несмотря на то что я не дала ей номер своей страховки и не сообщила девичью фамилию своей матери?

— Ну да. — Сьюки опять улыбнулась. — И если бы ты занималась своими делами вместо того, чтобы бегать и вынюхивать, как Нэнси Дрю[42] с варикозными венами, ты бы не нажила себе множество проблем. Ну да ладно, — добавила она, пожав плечами. — Ты проиграла. Смешно, правда? — Сьюки склонила голову на бок. — Ты всегда думала, что ты самая умная. Такая умная! Такая утонченная! Настолько выше нас всех, тупых мамаш-медведиц в скучном Коннектикуте, так ведь?

— Вы так считали? — удивилась я.

Нэнси Дрю с варикозными венами, вспомнила я и поняла, что если она не убьет меня, то я обязательно убью ее.

— Мы все, кроме Китти. Та думала, что ты просто великолепна.

— Неужели?

Сьюки пожала плечами.

— Что ж, как выяснилось, Китти плохо разбиралась в людях. Думала, что муж любит ее. Меня считала подругой. Протяни руки! — велела она, доставая из кармана золотисто-розовый шелковый шарф.

Я проигнорировала ее требование и сунула руки в карманы.

— Филипп любил ее, — сказала я, и мои слова мгновенно согнали с лица Сьюки самодовольное выражение.

— Нет, не любил! — возразила она. — Не так, как меня.

— Тебя? — презрительно фыркнула я. — Ой, я тебя умоляю.

Моя тактика: «заставь ее говорить» переросла в новую стратегию: «разозли ее».

Разозли ее так, чтобы она совершила ошибку, которая, будем надеяться, не приведет к тому, что она застрелит меня на месте. Вообще-то, я не думала, что Сьюки убьет меня в своей кухне. Потом будет трудно отскрести мою кровь с мексиканского кафеля ручной росписи на стенах.

— Он использовал тебя на замену, — ехидно улыбнулась я. — На самом деле он хотел только Китти. Она была умна, успешна. А принимая во внимание, как проблематичны были его собственные успехи в карьере…

Я пожала плечами.

— Ты о чем? — крикнула Сьюки.

— Да весь город уже знает. Филу нужна была успешная, амбициозная жена, потому что он сам ни во что не въезжал! Единственное, что он мог, это работать на папочку. Да и там все профукал!

— Неправда! — завизжала Сьюки, целясь мне в грудь. — Он очень умный! Просто никто и никогда не давал ему шанса!

Она уставилась на меня, тяжело дыша. Потом протянула шарф. Спорю, «Гермес». Мой первый дизайнерский шарф. Как жаль, что я не доживу, чтобы оценить его по достоинству.

— Руки вместе!

Я бочком пододвинулась к ее «островку» посередине кухни.

— И что вы вдвоем собирались делать после того, как ты убрала конкурентку? Чем ты собиралась заняться, чтобы обеспечивать ему рубашки и туфли ручной работы? Продавать булочки с льняным семенем на улице? Проводить тренировки по пилатесу за деньги?

На мое счастье, Сьюки тоже жила в Монтклере, в доме с такой же планировкой. Ее кухня была моей кухней, только без грязной посуды в мойке, и стены не были исчирканы мелками. Я провела пальцами под краем гранитной поверхности ее «островка» и выдвинула верхний ящик.

— У нас все будет хорошо. — Сьюки тряхнула головой.

— Во Флориде? — высказала я догадку и по выражению ее глаз поняла, что попала в цель. — Так он тебе говорил? Рассказывал, как будет весело на солнечном пляже в Саут-Бич, когда не занимался тем, что трахался с Лекси в сарае для оборудования?

— Забудь про Лекси! — У Сьюки задергалось веко.

— Почему? Что ты с ней сделала? — настаивала я. — Надеюсь, не сбросила с моста и ее тоже? Слишком много домохозяек на одну речку, тебе не кажется?!

— Заткнись! — Она наставила пистолет мне между глаз.

Я видела, что ее руки дрожат. Я сочувственно покачала головой, а тем временем мои пальцы пошарили между разделочными досками и крышками от кастрюль и наконец нащупали что-то прохладное, сделанное из мрамора.

— Спорим, Фил обещал тебе, что бросит Китти? Но получилось все не так, ведь правда?!

— Китти была шлюхой! — крикнула Сьюки. — Ты о ней ничего не знаешь! Она была шлюхой, как и ее мать, она даже не знала, кто ее отец…

— Но узнала, правда?

Сьюки поморщилась.

— Узнала и собиралась бросить его. Конец денежкам, — сказала я и скорчила печальную гримасу. — И никакого аванса за книгу. Старикану Филу действительно пришлось бы самому зарабатывать себе на жизнь, или это пришлось бы делать тебе вместо него. Нет Китти — и он свободен — со всеми ее деньгами. Ее страховка, и никакой безобразной судебной тяжбы из-за детей. А он что делает? Начинает встречаться с Лекси Хагенхольдт. Со старой возлюбленной так себя не ведут.

— Ах ты, гадина! — завыла Сьюки.

Она отвела руку назад, будто собиралась ударить меня пистолетом по физиономии. Я выхватила скалку и изо всех сил врезала ей по предплечью, услышав убедительный треск.

Пистолет сверкнул серебром и, прокатившись по полу, упал в угол. Сьюки взвыла и бросилась на меня, целясь пальцами в глаза. Я уклонилась и врезалась головой ей в грудь. Воздух со свистом вышел из нее, она покачнулась и упала на пол.

— Не двигайся! — заорала я, бросаясь к пистолету в углу и одновременно пытаясь вытащить мобильник из кармана.

Сьюки сильно лягнула меня в голень. Я врезалась бедром в край стола и рухнула на пол с такой силой, что стены задрожали. Зубы у меня защелкнулись на кончике языка, и теплая кровь хлынула в рот. Я завизжала и вскочила. Сьюки бросилась мне на спину и вцепилась в волосы. Я резко развернулась, ударив ее всем телом о рабочий стол. Она скатилась с меня и с грохотом упала, застонав и пиная меня по ногам, пока я не повалилась рядом с ней.

И вот мы обе оказались на полу, ползая, пыхтя и задыхаясь, продвигаясь все ближе к пистолету. Рука Сьюки торчала вверх под странным углом, а мой рот был полон крови. Я видела, как ее пальцы сомкнулись вокруг пистолета…

Я бросилась на нее и упала всем своим весом, стараясь перехватить руку с пистолетом и благодаря бога, что не принадлежу ко всем этим пятидесятикилограммовым мамашам, измученным аэробикой.

Пистолет упал на пол, и я схватила его в ту самую минуту, когда с треском распахнулась входная дверь, и в кухню вбежал Стэн.

— Положите его, миссис Боровиц! — закричал он.

Сьюки наклонила лицо, залитое кровью.

— Пожалуйста, уберите ее от меня! — взывала она. — Она хочет убить меня! Она очень тяжелая!

Я схватила ее за волосы и приложила головой к паркетному полу.

— Она убила Китти Кавано, она убила Лекси, она заперла моих детей в подвале!

— И лучшую подругу тоже! — негодующе завопила Джейни.

Стэн озадаченно уставился на нас. Потом вытащил свой пистолет и нацелил его. Не на нее, а на меня.

Сьюки визжала, Джейни вопила, мои дети рыдали в подвале.

— Она все это сделала! — крикнула я, не обращая внимания на боль в языке.

— Встаньте! — велел Стэн.

Я начала подниматься, когда зубы Сьюки сомкнулись на моем большом пальце. Я взвизгнула от неожиданности и боли. Пистолет выпал из моей руки. Сьюки быстро, как кошка, схватила его. Она встала, глядя на пистолет, потом на меня, затем на Стэна. Лицо в крови, пустое, как у манекена. Кровь текла по щекам, пачкая одежду. А в ее глазах я увидела дикую ярость.

— Успокойся, Сьюки, пожалуйста, просто отдай мне пистолет, и мы… и мы поговорим! Я сделаю чай или еще что-нибудь…

Я слышала, как Джейни колотила в дверь подвала, стараясь превратить происходящее в игру.

— Стук, стук! — кричала она.

И мои дети повторяли.

— Стук, стук!

— Я любила его, — прошептала Сьюки.

— Знаю. — Я сделала шаг вперед, потом еще. — Знаю, что ты любила его.

— Любила его, — повторила Сьюки.

Три шага. Четыре. Я была почти рядом, так близко, что могла дотронуться до нее.

— Да.

— Мы могли быть…

Медленным движением она подняла пистолет, но дуло было направлено не на мою голову, а на ее. Последнее слово Сьюки прозвучало почти как вздох:

— Счастливы.

— Сьюки, не надо…

— Миссис Сазерленд, пожалуйста…

Стэн и я дотянулись до нее одновременно, и оба опоздали.

Когда она закрыла глаза и нажала на курок, звук выстрела стал самым громким звуком во вселенной…

Глава 40

— Мне не нужно ехать в больницу, — сказала я Стэну после того, как он освободил Джейни и моих детей из подвала и вывел нас всех наружу.

Патрульные машины примчались в наш переулок. И розовощекий полицейский, который вез меня к дому Китти после ее убийства, уже отгораживал лужайку желтой лентой. Я заметила, что за патрульными автомобилями появились автобусы с журналистами. Они жаждали сенсаций и готовились рассказать миру, чем закончилась эта история.

— Все равно нужно ехать. И вам, и детям. На всякий случай. Чтобы быть уверенными, что все в порядке.

Он накинул мне на плечи мятое теплое одеяло, но я все равно дрожала. Я обнимала всех троих детей сразу, а Джейни стояла рядом, с красными пятнами на лице, белом, как снег на лужайке Сьюки.

— Мы в порядке, — сказала я.

В это время двое полицейских выкатили из дверей носилки. Они закрыли тело Сьюки простыней. Я прижала головки детей к себе, чтобы они этого не увидели.

— Вам необходимо поговорить с кем-нибудь, — произнес Стэн.

— Я поговорю с вами, — ответила я. — Вам ведь надо получить мои показания?

Зубы у меня начали стучать.

— Хотите, чтобы я позвонил вашему мужу?

Я закрыла глаза. «Никогда не сделаю ничего такого, что подвергло бы детей опасности», — решила я.

— Нет.

— Я позвоню ему, — тихо промолвила Джейни.

Я на секунду выпустила из рук Сэма и Джека, чтобы вынуть из кармана мобильный телефон и протянуть его Джейни. Софи сунула большой палец в рот. Мальчики выглядели ошеломленными.

— Эй, ребятки! — сказала я. — Знаю, что было страшно, но все уже хорошо. Мама в порядке. Тетя Джейни в порядке…

Я замолчала и сплюнула кровь, не подумав о том, что это не самое приятное зрелище.

— Нужно, чтобы доктор посмотрел на это, — сказал Стэн.

Я кивнула и позволила ему посадить всю нашу компанию — меня, Джейни, Софи, Сэма и Джека — в «Скорую помощь».

Три часа спустя я оказалась с четырьмя рассасывающимися швами на языке, рецептом на болеутоляющее средство и номерами телефонов трех разных детских врачей.

Детей увели в какой-то кабинет, там с ними беседовал социальный работник. Джейни позвонила Бену, потом умудрилась раздобыть валиум и номер телефона симпатичного врача-интерна.

Впятером мы сбились в кучу на моей кровати. Я сменила мокрую, запятнанную кровью футболку на больничный халат, как вдруг дверь с треском распахнулась. Я надеялась увидеть Бена, но вместо него в комнату влетела облаченная в меха знакомая фигура, волна крепких духов катилась перед ней.

— Бабушка! — воскликнула Софи.

— Бабушка! Бабушка! — закричали Сэм и Джек.

— Кейт!

Рейна поспешила к моей кровати, полы манто развевались, браслеты сверкали, и схватила меня в объятия. Я разрыдалась.

— Ой, мамочка.

— Тихо, — произнесла она, гладя мои волосы. — Все хорошо, все хорошо. Ты в порядке.

Я рыдала так сильно, что не могла перевести дух.

— Дети были в доме. У Сьюки был пистолет…

— Все закончилось.

— Бен убьет меня! — выпалила я. — Он просил меня не связываться с этим делом, а я не послушалась…

— Успокойся, — ворковала Рейна. — Ты в порядке. Ты в порядке.

Я прижалась щекой к меху ее манто и постаралась поверить, что так оно и есть.

Они с Джейни вынесли детей в коридор. От успокоительных таблеток очертания мира начали приятным образом размываться. Руки и ноги потяжелели, словно их набили теплым песком.

— Кейт!

Я медленно подняла голову с подушки. В дверях стоял мой муж.

— Прости, — хрипло пробормотала я.

Он прислонился к притолоке.

— Кейт!

Голос его отдавался эхом, будто он обращался ко мне с высокой горы.

— Ты тоже прости меня.

— Хот-доги! — воскликнула Джейни.

— Хот-доги! — отозвалась Софи, выбираясь из дивана и двигаясь в направлении овального дубового стола, за которым можно усадить десять человек.

Сэм и Джек, взявшись за руки, последовали за ней. Джейни помогла им забраться в креслица, а моя мама раздала тарелки с едой: хот-доги, печеная фасоль, натертая морковка, цукини и лимонад. Все принялись уплетать за обе щеки, и какое-то время слышались лишь шум волн накатывающегося прилива и порывы ветра, хлещущего по стенам.

Миновало три месяца с того дня, когда Сьюки покончила с собой. И мы с детьми обосновались в доме в Труро, том самом, что повернулся спиной ко всему миру.

— Безусловно! — сказал мне Брайан Дэвис тоном, которым говорят с тяжело больными или умственно неполноценными людьми. — Конечно, вы можете там пожить. Дом все равно пустой! Оставайтесь столько, сколько нужно!

Итак, на следующее утро после самоубийства Сьюки я выписалась из больницы, поцеловала мужа на прощание и загрузила детей, Джейни и маму в минивэн.

Мы закупили все необходимое: комбинезоны и свитера, пижамы и белье, зубные щетки и расчески. Рейна сидела в кафе торгового центра, перед ней стояла чашка с горячим чаем, в руке она держала телефон и смотрела на проходящих людей с таким видом, будто только что высадилась на нашей планете.

Когда мы проходили мимо нее, я слышала пару фраз на французском или итальянском. Наиболее выделялись слова emergencia и famille. Я купила ей ее любимый чай, регулятор влажности в помещении, пару туфель на низком каблуке (готова биться об заклад, что за долгие годы это была первая такая пара), и она пошла с детьми в «Тауэр рекорде».

— Им нравятся польки? — спросила она так громко и требовательно, что все посетители обернулись. — Кейт, это неприлично.

Перед тем как уехать из города, я высадила Джейни у дома Сьюки.

Полицейский подогнал ее «Порше» к обочине, запер машину и привез ключи в больницу. Автомобиль так и стоял перед пустым домом, одинокий и брошенный. Снег залепил стекла, а за антенну зацепился кусочек желтой полицейской ленты.

— Я могу приехать на следующие выходные. — Джейни обняла меня на прощание.

— Я никогда не смогу отблагодарить тебя за…

Я хотела сказать: «За помощь. За то, что верила в меня».

— За то, что ты моя подруга.

Джейни крепко обняла меня, поцеловав в щеку. Она села в свою машину, я — в минивэн и повезла своих детей и маму к дому. Солнце медленно скрывалось за горизонтом.

Мы купили дрова и каждое утро разжигали камин. Вечером мы снова собирались у камина, делали тосты с пастилой, закутавшись в одеяла, смотрели кино, а ветер хлестал по морю, заставляя стены трястись и стонать.

Мы покупали продукты в Орлеане, записали детей на занятия музыкой в Истхэме и возили их на занятия для малышей в библиотеках в Труро, Провинстауне и Уэлфлите, а потом отправлялись куда-нибудь поесть суп из моллюсков.

Днем, пока дети спали, а Рейна говорила по телефону, я проводила время на балконе, выходящем на бухту.

Ветер трепал мне волосы, а я сидела в шезлонге и думала о том, что должна была догадаться обо всем раньше. В ретроспективе было так очевидно, как Сьюки вела всех по неверному следу. Именно она рассказала мне, что Китти работала писателем-невидимкой, и я готова была поспорить, что именно она анонимно подбросила информацию Таре Сингх. Сьюки дала мне телефон няни, сообщила о Китти и Теде Фитче, зная, что каждый мой неверный шаг уводит меня все дальше от нее самой.

Я смотрела на волны и вспоминала о Китти Кавано.

Что бы она мне рассказала, если бы дожила до ленча, на который меня пригласила? Привлекла бы к поискам своего отца? Нуждалась в подруге? В свидетеле? Завидовала ли она тому, что у меня есть отец и мать, так же сильно, как я ее красоте, стройной фигуре, блестящим волосам, легкости, с какой Китти справлялась со всеми теми проблемами, что ставили меня в тупик? И объяснила бы я ей, что ее сосредоточенность на прошлом ставит под удар ее настоящее? И если оглядываешься на прошлое, всегда приходится платить?

Зимой на Кейп-Коде можно было найти только «Нью-Йорк таймс», и то ехать приходилось в Провинстаун. Но благодаря этим номерам газеты и хилому телефонному Интернету я все-таки ухитрилась за первые несколько недель в Труро следить за последствиями, за все расширяющимися кругами по воде, началом которых стало убийство Китти Кавано.

Сьюки Сазерленд похоронили в Оутер-Бэнкс в Северной Каролине, куда отправились ее родители, а не в Апчерче, где она провела всю жизнь. Ее муж выставил дом на продажу буквально через неделю после похорон, а потом уехал с детьми, куда — неизвестно.

Лекси Хагенхольдт так и числится пропавшей без вести. Полиция вызвала водолазов из Нью-Йорка, и в поисках ее тела они прочесали Коннектикут-Ривер, где Сьюки хотела похоронить меня. В «Таймс» я не нашли ни слова о дальнейшей судьбе Денни, Брирли и Хадли.

Полиция допрашивала Филиппа Кавано, выясняла, что он знал. Информации оказалось достаточно лишь для сурового выговора. Да, у него была любовная связь с Сьюки и с Лекси, и какое-то время с Лизой, няней, и с Луз, персональным тренером, и — Господи, прости — он даже ухаживал за миссис Дитль, нашей не-такой-уж-строгой-и-добродетельной бабушкой, которая руководила «Красной тачкой». Да, он вел разговоры с Сьюки, «Таймс» назвал их «общими рассуждениями» о том, что жена пишет под чужим именем, и о том, какой могла бы быть жизнь без Китти. Но он никогда не подстрекал ее к чему-либо конкретному и ничего не знал о ее планах.

Что касается Дельфины Долан, то она снова начала называть себя Дебби и продала свою историю в таблоиды. «Жена-проститутка рассказывает обо всем» — кричали заголовки одного из журналов, которые мне привезла Джейни. Там была фотография Дельфины, выглядевшей очаровательно в голубом платье с глубоким декольте, и другая фотография, где она с напускной скромностью смотрела через плечо, одетая только в трусики от бикини.

— «Муж поддерживает ее во всем», — прочитала Джейни, прихлебывая коктейль.

Мы сидели на балконе, закутавшись в пуховые одеяла, перчатки и шапки. А сильный ветер все хлестал по воде, от него краснели щеки и немели пальцы.

— «Я люблю свою жену»… О, смотри, они собираются снимать сериал о ее жизни!

Я кивнула.

— Рада за Дельфину.

Джейни застенчиво улыбнулась и протянула мне еще один журнал.

Я увидела номер «Контента» с лицом Китти на обложке. Это был тот самый снимок, что я видела у нее на каминной полке. Свадебная фотография. Темные волосы и сияющие голубые глаза, белая кружевная вуаль, белое атласное платье и счастливая улыбка. Заголовок гласил: «Китти Кавано: ее жизнь». Шрифт в строке с именем автора — именем Джейни — был раз в пять больше обычного.

— Моя первая законная журналистская публикация, — гордо сообщила она. — Си собирается заказать, чтобы текст высекли в бронзе!

Статья была на пяти страницах и полностью завладевала вниманием. Джейни собрала информацию по каждому фигуранту и от многих из них получила разрешение цитировать их высказывания в печати. Слова Дорис Стивенсон были напечатаны самым крупным шрифтом: «Она была лучшей из всех, кого я знала».

Там содержалось все: история Джудит Медейрос, матери Китти — ее жизнь в Нью-Йорке, смерть от передозировки и фактическое удочерение Китти. Далее упоминался Хэнфилд, где ее профессором был Джоэл Эш — «не отец, но идеальный образ отца. Я хотел помочь ей. Надеюсь, что мне это удалось».

Потом список мужчин, которых знала Джудит Медейрос, как в библейском, так и обычном значении этого слова. В списке были и известный лоббист, и топ-менеджер, и профессор поэзии, и офтальмолог.

«Генеральный прокурор штата Нью-Йорк Тед Фитч согласился пройти тест на отцовство после самоубийства Сьюки Сазерленд, — писала Джейни. — Результат оказался отрицательным. Вопрос отцовства Китти Кавано и смерти Джудит Медейрос остался тайной — однако полицейское управление Нью-Йорка возобновило расследование. Если сама Кавано перед своей смертью нашла ответ, то она унесла его в могилу».

Наши дни текли спокойно. Мы завтракали, ехали в библиотеку, в супермаркет или в Музей пиратов в Провинстауне. Ленч, потом вздремнуть, затем мастерим поделки или раскрашиваем, смотрим видео, когда идет дождь.

После обеда разводили огонь, и Рейна пела — оперные арии или польки. После того как укладывала детей и подтыкала им одеяла, я обычно ложилась одна в кровать рядом с большими окнами и слушала океан, смотрела на мигающие огоньки Провинстауна на противоположном берегу, на звезды в небе.

Я посадила луковицы тюльпанов и нарциссов. А когда стало теплее — посеяла еще бальзамин и маргаритки, петунии и фиалки.

По средам и пятницам с утра я ехала с детьми в порт Провинстауна, а оттуда на пароме в Бостон, где мы встречались с детским психологом, доктором Бирнбаум. Она уводила детей в свой уютно захламленный кабинет, где были и кукольный домик, и мольберт, и всяческие игрушки, и со щелчком закрывала за собой дверь.

А я обычно сидела на деревянном стуле, стараясь не прижаться ухом к двери, стараясь верить, что Софи, Сэм и Джек знают, что их любят и что, несмотря на то что случилось, им ничего не угрожает.

Бен приезжал каждые выходные. Играл с детьми, ходил с нами обедать, поджаривал попкорн, пел полечки, одевал и раздевал Страшилу и смотрел мультфильмы. Ночами он спал в кровати рядом со мной и не дотрагивался до меня.

«Когда ты будешь готова поговорить об этом», — сказал он как-то раз поздно ночью. Я потрясла головой — нет.

Он продал наш дом и снял для себя квартиру в Кос-Кобе. Взял на работу еще одного партнера, пообещал больше времени проводить дома. Мы переедем, куда только захотим — в другой город в Коннектикуте, Нью-Джерси, даже снова в Нью-Йорк, в тот же район и в тот же дом.

Бен хотел, чтобы мы снова стали семьей. «Все образуется, — шептал он, робко проводя пальцем по моей щеке. — Все будет как прежде».

Я лежала с закрытыми глазами и притворялась, будто сплю, слышала, как он вздыхает, и ощущала, как вздрагивает кровать, когда муж поворачивается на бок.

Каждые несколько дней звонил Эван. «Могу я с тобой увидеться? — спрашивал он. — Мы и так потеряли слишком много времени, Кейт. Мы должны быть вместе».

Его я тоже отложила на потом.

Я смотрела на океан и думала об отце Китти. Умер он или еще жив? Следил ли он за этими событиями? И был ли он только отцом внебрачной дочери, или вина его была гораздо серьезнее?

Февраль перешел в март.

— Я бы хотела остаться, — сказала моя мама, — но я подписала контракт.

Я кивнула.

— Все нормально. Ты находилась со мной, — я проглотила комок в горле, — когда была мне нужна.

— Я всегда буду с тобой. — Она отвела мне волосы со лба и поцеловала. — Помни это, Кейт.

Бриз с океана становился все теплее, пахло солью. По выходным Джейни или Бен присматривали за детьми, а я бродила по пляжу, чувствуя прохладный песок, проходила через концентрические круги водорослей, кучи плавника, а иногда и разлагающуюся рыбу.

Иногда я видела котиков, резвящихся в пятидесяти футах от берега или нежащихся на солнышке на камнях при низком приливе. Камни меня успокаивали. Каждый день, когда прилив отходил от берега, они появлялись вновь, как делали это каждое лето, как они делали это столетиями до того, когда я впервые увидела этот пляж. И будут дальше делать это после того, как все мы уйдем.

Перед Днем поминовения я сунула руку под переднее сиденье минивэна, чтобы достать ожерелье Софи из конфет, и обнаружила там корректуру «Хорошей матери», которую дала мне Лора Линн Бэйд. Я пролистала пустые страницы в начале, сообщавшие, что здесь будет посвящение, и прочитала:

— Мамочка! — Софи тянула руку, желая получить свое ожерелье.

Я сунула книгу в сумку и протянула ожерелье Софи. Вечером я вернулась к книге.

Это был первый день, когда температура поднялась до двадцати четырех градусов.

Я надела на детей купальные костюмы и намазала их бледные тельца солнцезащитным кремом. Джейни снова приехала в гости. Мы вместе собирали ведерки и лопатки, полотенца и складные стулья, и еще зонтик, раскрашенный во все цвета радуги, чтобы воткнуть его в песок. Потом спустились по ступенькам к морю. Мальчики сразу бросились в мелкие волны, лизавшие песок. Софи упиралась, сжимая мою руку.

— Пойдем, милая, — уговаривала я.

Она трясла головой, но не сопротивлялась, когда я подхватила ее на руки. Я зашла по щиколотку, вода показалась мне очень холодной, но я заставила себя идти дальше, а потом ринулась вперед, и вот вода уже запенилась вокруг коленей… бедер…

— Раз, два, три! — Я наклонилась вперед так, что пальчики ног Софи мазнули по верхушке волны.

Она завертелась у меня на руках, хихикая, когда я легонько подбросила ее вверх. Завизжала от смеха, но вскоре успокоилась и позволила мне отнести ее обратно на берег строить замок из песка вместе с братьями.

Я расслабленно погрузилась в воду по плечи, глубоко вдохнула и окунулась с головой. Когда я смахнула соленую воду с глаз и посмотрела на берег, дети и Джейни аплодировали мне. Я помахала им, легла на спину и стала качаться в бледно-зеленой океанской воде, глядя на небо. Возвращайся ко мне домой, сказал Бен. Возвращайся ко мне, сказал Эван. Я закрыла глаза, стараясь услышать свой ответ. Волосы колыхались в воде. Тело поднималось и опускалось. Волны накатывались на берег и отступали, и совсем ничего не говорили.

В День поминовения зазвонил телефон.

— Включай телевизор, — сказала Джейни.

— Какой канал?

— Без разницы.

Я включила телевизор, и передо мной открылся знакомый вид — Белый дом на верху изумрудно-зеленой лужайки под сверкающим голубым летним небом. Трибуна была установлена в Розовом саду, и за ней стоял президент.

— Сейчас мы начинаем прямое включение речи президента, — сообщил ведущий программы новостей.

Президент вцепился в трибуну. Я видела, как он сглотнул и начал говорить.

— После долгих раздумий я решил не выставлять свою кандидатуру на второй срок президентства от моей партии. Мое решение обусловлено желанием сделать то, что правильно не только для моей страны, но и для… — Он снова сглотнул. — Но и для моей семьи. Я причинил им боль — моей жене, моим детям, всем тем, кто был со мной в мои самые трудные дни и все-таки любил меня.

Он посмотрел на свои заметки и сжал зубы.

— Я прошу средства массовой информации и общественность уважать наше право на частную жизнь в эти трудные времена. Бог в помощь, и, Боже, храни Америку.

Через секунду зазвучал голос ведущего, а камера задержалась на лице президента. Я обратила внимание на высокие скулы, ямочку на подбородке, голубые глаза, сверкнувшие, когда он склонился к трибуне. Глаза, как сказал бы поэт, синие, как фиалки или васильки.

— Что ж, — быстро заговорил ведущий, явно сбитый с толку, — Питер, я не совсем уверен, как это следует понимать. Может быть, появилась какая-то информация о состоянии его здоровья?

— Хотел бы он, чтобы так и было, — усмехнулась Джейни. — Вчера вечером полиция вышла на дилера.

— Дилера президента?

— Нет. Президент Стюарт тогда уже был конгрессменом. У него хватило ума не покупать наркотики самому. Его младший брат делал это за него — ну ты знаешь, тот самый, который последние десять лет не вылезал из реабилитационных центров. Тридцать лет назад. Неразведенный синтетический героин на двести долларов. И прости-прощай, неудобная женщина и незаконный ребенок.

Я тупо уставилась на пустую трибуну, а в глазах мелькала записка, которую я нашла в ящике туалетного столика Китти: «Стюарт, 1968».

— Мамочка! — Софи дергала меня за руку.

— Я должна идти, — сказала я Джейни.

— Продолжай следить за развитием! Экстренные сообщения. Мне нужно идти делать укладку. Только что звонили с Си-эн-эн.

Я распрощалась с ней, положила трубку и выключила звук в телевизоре.

В моей голове эхом звучал голос Бонни. Она сказала, что подбирается к концу этой истории… К ней присоединился голос Джоэла Эша. Писательство давало Китти доступ, заявил он. Она могла брать интервью у сенаторов. Даже у президента.

— Пошли, — сказала я.

Я подхватила дочь на руки и начала напевать ей в ухо:

— Придет корь, можно закрыть комнату на карантин, прибежит мышка, можно прогнать ее метлой. Придет любовь, ничего нельзя сделать.

— Не пой, — поморщилась Софи, шлепнув меня по губам. — Ты не хочешь больше смотреть на президента?

Я покачала головой и вынесла ее через стеклянные двери на солнышко и вниз по серебристым ступенькам, ведущим к воде.

— С меня довольно, — произнесла я.