Встречи, которых не было

Беринга, Берингов, Берингово

Я никогда не был на Командорских островах, но слышал, как волны разбиваются о их скалы.

Мы плыли по Берингову морю с Чукотки, полуострова, который с севера омывается Чукотским морем, с востока — Беринговым проливом, отделяющим Азию от Америки, а с юга — Беринговым морем. Путь наш лежал к берегам Камчатки, к городу со старинным названием Петропавловск. Неожиданная радиограмма изменила курс транспорта: у Командорских островов на камни село какое-то судно. Буксирный катер пытался стащить его на глубокую воду, но лопнули все тросы, а судно так и осталось на мели. Наше участие в этом происшествии свелось к тому, что мы завезли туда новый металлический трос. Происходило все это ночью, мы легли в дрейф, и стало так тихо, что до слуха нашего донесся глухой плеск океанских волн, набегавших на прибрежные скалы. А потом подошел буксирный катер, на него перегрузили с транспорта бухты троса, и мы отправились дальше.

Вот, собственно, и все. Но сейчас именно с этого незначительного эпизода мне захотелось начать сложный процесс распутывания истории первоначального исследования северной части Тихого океана, сложный тем более, что делать это я собираюсь в обратном порядке.

Два острова, не считая мелких скал и кекуров, входят в состав Командорской группы. Первый из них, самый крупный, называется островом Беринга, второй, поменьше, — Медным.

Ранняя история этих островов весьма любопытна. На них разыгрался заключительный акт одной из тихоокеанских трагедий.

В самом начале ноября 1741 года по Тихому океану, почти в буквальном смысле слова без руля и без ветрил, плелся на запад к берегам Камчатки двухмачтовый пакетбот «Св. Петр». Командиром на нем числился датчанин Витус Беринг, носивший звание капитан-командора русского флота. Витус Беринг, ослабевший от болезни, давно уже не выходил из своей каюты, в управление судном не вмешивался, да им почти никто и не управлял, потому что все были больны и измучены; Каждый день за борт сбрасывали одного, а то и двух умерших. Все ждали неминуемой гибели. Часто дули встречные ветры, и, хотя пакетбот почти все время шел под малыми нижними парусами, стакселями и рифлеными триселями, судно нередко сносило назад. «Никакое красноречивое перо не в состоянии было бы описать наших крайних бедствий», — отметил в эти дни в своем дневнике один из самых деятельных и умных участников плавания — натуралист Стеллер. Капитан-командор в столь трудной обстановке сумел предложить лишь одну радикальную меру: в случае спасения православным сделать пожертвования в пользу церкви в Петропавловске, а лютеранам — в… Выборге, на другом конце планеты!

4 ноября утром погибающие мореплаватели увидели впереди по курсу землю — высокие горы с присыпанными снегом вершинами. Где находится пакетбот — толком никто не знал. Но плыли люди к Камчатке, спасение надеялись найти на Камчатке и поэтому очень легко и охотно желаемое приняли за действительное. «Невозможно описать, — сообщает тот же Стеллер, — как велика была радость всех нас, когда мы увидели этот берег! Умирающие выползли наверх, чтобы увидеть его собственными глазами, и каждый сердечно благодарил бога за его великую милость к нам. Даже больной капитан-командор вышел наверх. Все осведомлялись о здоровье друг друга, все изъявляли надежды на отдых и успокоение. Нашли даже спрятанный где-то бочонок с водкою, которым еще более усилили общую радость… Открывшаяся земля казалась Камчаткою!»

Выбравшийся на палубу Витус Беринг слишком хорошо знал побережье Камчатки, чтобы ошибиться и принять за нее незнакомую землю. Кроме того, по счислению, даже самому оптимальному, до Камчатки нужно было плыть еще несколько десятков миль, а полуденная «обсервация» подтвердила, что пакетбот находится севернее Авачинской бухты, где недавно был основан Петропавловск — порт с большим будущим.

Как следовало поступить в этом случае командиру?.. Кажется, двух мнений на этот счет быть не может. Любой руководитель на месте Беринга, не утративший чувства ответственности за жизнь подчиненных, обязан был сообщить им, что радость их преждевременна, и приказать плыть дальше, к порту, где их ждало теплое жилье и обильная пища, столь необходимая больным цингой.

Капитан-командор поступил иначе.

В его каюте собрался «консилиум», на который приползли все, кто еще мог двигаться, в том числе и нижние чины. На этом консилиуме Беринг предложил плыть дальше в поисках Авачинской бухты. Измученная команда, в отличие от капитан-командора уверенная, что судно находится у берегов Камчатки, с ним не согласилась, и все, кроме Овцына, встали на сторону офицеров Вакселя и Хитрова, которые высказались за немедленную высадку на берег.

Одна из особенностей характера Витуса Беринга заключалась в том, что, как увидим дальше, твердость он проявлял лишь в тех случаях, когда выбирал более легкий путь. В данном случае он твердости не проявил и тем самым подписал смертный приговор и себе и многим другим.

…Тихий попутный ветер, слабо надувая обветшалые паруса, двигал пакетбот к скалистому берегу. В версте от него уже под вечер следующего дня попытались стать на дагликс-якорь на глубине в двенадцать сажен. Но перепревший канат почти тотчас лопнул, и пакетбот понесло на скалы. Второй якорь тоже не удержал судно. И тут Берингу повезло последний раз в жизни: волны перебросили пакетбот через буруны в тихую заводь, не повредив его. Там моряки бросили с правого борта последний плехт-якорь, который и остановил судно на безопасном расстоянии от берега.

Минула ясная лунная ночь. Утром мореплаватели спустили на воду последнее сохранившееся у них гребное суденышко — лангбот. В него село несколько человек из числа тех, которые еще могли держаться на ногах, среди них Стеллер. Благополучно добравшись до берега, они удачно поохотились, Стеллер набрал целебной противоцинготной травы, и все это отправили на пакетбот Берингу. Началась перевозка больных. Все участники плавания свидетельствуют, что на больных убийственно действовал свежий холодный воздух. Во время плавания, главным образом за последние дни, погибло двенадцать человек, а при перевозке с пакетбота на берег — девять. К счастью, стояло маловетрие и волны не мешали перевозкам.

На берегу те, кто посильнее, выкапывали ямы, прикрывали их сверху парусиной и туда укладывали больных. 8 ноября в такую яму уложили тщательно закутанного Витуса Беринга. Через месяц эта яма стала его смертным одром.

Витус Беринг держался очень спокойно, казался довольным. Умница Стеллер, несмотря на все пережитое, не утративший любознательности, успел за несколько дней многое осмотреть на острове и однажды привел Берингу доказательства, что они находятся не на Камчатке. Беринг с ним согласился, но ему, видимо, не хотелось внушать эту мысль команде.

Понимая, что люди ждут от него каких-то дальнейших указаний, он 1 декабря отправил нескольких матросов выяснить, где они находятся — на острове или на матерой земле. Беринг не дождался результатов этой рекогносцировки. Он Скончался через семь дней, 8 декабря 1741 года.

Всего на острове погибло девятнадцать человек, многие из которых, в том числе-и сам Беринг, остались бы живы, если бы могли получить хороший уход.

Но для спасения нужно было приказать плыть дальше.

Этого капитан-командор Витус Беринг не сделал.

Расположенные к востоку от Камчатки острова ныне называются Командорскими, а самый крупный из них — островом Беринга. Что ж, капитан-командор открыл эти острова, капитан-командор трагически погиб на них. Последующие поколения мореплавателей и картографов не погрешили против здравого смысла и справедливости, таким способом увековечив имя Витуса Беринга на географической карте.

Но Командорские острова составляют западное звено островной дуги, отделяющей Тихий океан от… Берингова моря.

Что же, очевидно, это море тоже открыто капитан-командором?

Увы, нет. Капитан-командор немало плавал за свою шестидесятилетнюю жизнь, но ни одного моря ему открывать не довелось.

Море, которое ныне носит имя Витуса Беринга, открыл холмогорец Федот Алексеев Попов.

Командорские острова, ограничивают Берингово море на юго-западе. На севере оно переходит в узкий Берингов пролив.

Берингов?.. Значит, его открыл капитан-командор Витус Беринг?

Увы, нет. Капитан-командор кое-какие проливы открыл, например между островами Алеутской гряды, но честь открытия этого пролива принадлежит не ему.

Пролив, который отделяет Азию от Америки и который ныне носит имя Витуса Беринга, открыл холмогорец Федот Алексеев Попов.

Но может быть, открытие Федота Алексеева Попова было забыто и Витус Беринг окончательно доказал существование пролива?

Нет. О проливе в начале XVIII века знали многие, да и сам Беринг слышал о нем. Сведения эти проникли в науку благодаря плаванию Федота Алексеева. Попова. Кроме того, поход Беринга ровным счетом ничего не доказал.

Но может быть, Беринг был первым мореплавателем, увидевшим и описавшим оба берега пролива?..

Нет. Это сделали подштурман Федоров и геодезист Гвоздев, которых послал в поход некто Шестаков. Кстати, сделали они это после того, как Беринг побывал в проливе.

— Ну а где же Семен Дежнев? — вправе спросить читатель.

Почему автор умалчивает о казаке Дежневе, том самом, именем которого назван крайний северо-восточный мыс азиатского материка, о том самом, про которого пишут книги, которому ставят памятники, которого теперь повсюду прославляют как первооткрывателя пролива?.. Неужели автор забыл о нем?

Нет, автор не забыл о скромном и отважном казаке Семене Дежневе. Беда лишь в том, что мыс, который ныне носит его имя, открыт Федотом Алексеевым Поповым.

Вот как?.. Значит, он раньше Дежнева подплыл к нему? Нет. Но посмертных «взаимоотношений» между Федотом Алексеевым Поповым и Семеном Ивановым Дежневым мы пока затрагивать не будем. К ним мы еще вернемся.

Ни Федот Алексеев Попов, ни Семен Дежнев, ни Витус Беринг, ни его славный спутник Алексей Чириков, ни Федоров, ни Гвоздев не заботились о дележе «курицы славы» (пользуясь выражением Маяковского). Просто, без всякой помпы они делали то, что считали нужным, или то, что им поручали. И все-таки трудно найти на географической карте место (хотя их немало), где эта самая пресловутая «курица славы» была бы поделена столь несправедливо. Менее всего повинны в этом первооткрыватели — даже тени подозрения не должно пасть на них. Вина целиком ложится на плечи их потомков.

Потомкам же следует и разобраться в этом.

Не для того, чтобы принизить одних за счет других. Просто любое историческое исследование должно быть пронизано уважением к человеку. Просто нельзя, чтобы исторические события заслоняли от историка живых людей, реальную расстановку сил, подлинных вдохновителей и руководителей, потому что чины важны для современников, но не для историков. И еще потому, что нет в истории человечества ничего ценнее прекрасных душевных качеств реальных людей, тех, что жили задолго до нас, их творческой инициативы, их самозабвения, готовности идти на подвиг во имя поставленной цели. Самое важное в истории — это накопление человеческого в человеке. Очень труден и сложен этот процесс, часты, к сожалению, рецидивы, отбрасывающие целые слои общества назад. Но все-таки психологическая эволюция человечества продолжается, накопление человеческого в людях происходит неуклонно, и это приведет в конце концов к созданию человека новой формации, человека будущего, о котором мы сейчас только мечтаем.

Вот почему нельзя разбазаривать драгоценные приобретения прошлых поколений и вот почему всегда необходимо отличать золото от позолоты, а творчество — от слепого повиновения власть имущим. И по этой же причине нельзя исторически оценивать участников предприятия по их чинам. Главное — человеческое в человеке, его моральный вес, духовная, нравственная ценность. Но это главное учитывалось далеко не во всех случаях, часто на первый план выдвигались моменты формальные. Именно поэтому многие исторические события следует подвергнуть моральному переосмыслению.

К чему это иной раз приводит, мы увидим из наших дальнейших расследований.

Бухта Гавриила

На северо-востоке нашей страны, от Парапольского дола у основания полуострова Камчатки до берегов Анадырского залива, протягивается Корякский хребет. Горные кряжи подходят вплотную к побережью и образуют многочисленные бухты. Одна из них называется бухтой Гавриила. Впервые я услышал о ней давно, теперь уже более десяти лет тому назад.

Я летел На Чукотку. Наш самолет всего за трое суток преодолел колоссальное пространство от Москвы до Берингова моря и опустился в Анадыре. Первое, что мы увидели, — это тучи чаек. Именно тучи. Чайки преследовали рыболовные суденышки, караулили сети, вились Над причалами, над невысокими домами селения. Но потом мы забыли про чаек — внимание наше, мягко выражаясь, привлекли комары. Вообще различных комаров на белом свете очень много, кажется, более пятисот видов. Так эти были большущие, рыжие, мохнатые, словно они завернулись от холода в цигейковые шубки. Количество их не поддавалось никакой оценке. Я пытался писать дневник, но не выдержал, захлопнул тетрадь, а на следующий день обнаружил между страницами засушившихся комаров.

Нам долго не давали разрешения на вылет, но потом мы все-таки покинули Анадырь. Мне предстояло работать в бухте Угольной, но добраться до нее было непросто.

Я немало ездил и немало видел различных мест, но до сих пор убежден, что трудно найти на земле уголок более красивый, чем бухта Провидения, точнее, бухта Эммы в этом заливе. Не берусь точно передать ее красоту, объяснить, чем она прекрасна. По крайней мере красота ее не броска — она лаконична, сдержанна, сурова, как все, кроме цветов, на севере. Серые, цвета шинельного сукна, сопки, белые пятна снежников и глубокая зеленая вода, в которой отражается низкое серое небо, — вот, пожалуй, и все. Но потому, что в бухте Эммы зеленые не склоны, а вода, что белые не облака, а снежники в ложбинах, простая гамма красок поражает, оставляет совершенно незабываемое впечатление и волнует. Во всяком случае так было со мной.

Из бухты Провидения в бухту Угольную мне пришлось отправиться на катере, который назывался «Победа», имел в длину двадцать шагов, а в ширину шесть. Мы вышли из бухты Эммы, идеально защищенной от морских волн, под вечер. Во фьорде нас уже качало, но вполне деликатно. Берега фьорда отвесны, как стены средневекового замка, и так же монолитны. Я стоял на палубе, смотрел по сторонам и вдруг увидел на стене, на самом Верху, одинокий крест. Он выделялся очень рельефно и четко на фоне еще светлого неба. Никто не знал, над чьей могилой он поставлен, и никто не мог сказать, давно ли поставлен, Но что не в наши дни, в этом сомневаться не приходилось. Очевидно, давно, еще тогда, когда плавали здесь парусные шхуны и промышляли ныне почти исчезнувшего морского котика.

Крутая волна у выхода из фьорда в Берингово море заставила меня перенестись из прошлого в настоящее. Пришлось уйти в кубрик.

…Проснулся я через четырнадцать часов. Кубрик был залит водой, и, когда катер кренился, вода переливалась с одной стороны на другую, увлекая за собой окурки, куски мертвенно-бледного хлеба из американской пшеничной муки, обрывки бумаги. Справившись с чувством вялости, безразличия, я заставил себя подняться и вышел на палубу. Теперь мы шли вдоль берега. Прямо из воды поднимались срезанные морем отвесные склоны сопок — отрогов Корякского хребта. Мы подплывали к бухте Угольной. Часов в шесть вечера маленькая «Победа» стала у пирса, и мы почувствовали под ногами твердую почву. Впрочем, сначала она не показалась нам твердой, и мы все были убеждены, что она карается, так же как палуба катерка.

А катерок, почти не задерживаясь, отошел от пирса и снова взял курс в открытое море.

— Куда он пошел? — спросил я.

— В бухту Гавриила, — ответили мне. — Это миль сто отсюда.

Никаких исторических ассоциаций это название в тот момент у меня не вызвало. Гавриила так Гавриила. Они, эти исторические ассоциации, возникли позднее. В поселковой библиотеке я взял книжку о Витусе Беринге и из нее узнал, что свое, первое плавание вдоль северо-восточных берегов Азий он совершил на судне, которое называлось «Св. Гавриил».

Это открытие настроило меня на романтический лад.

В свободные часы я усаживался на берегу моря и подолгу смотрел вдаль, провожая глазами темные дымки пароходов, которые, не заходя в Угольную, шли прямо на Провидение. Я фантазировал, и в моем воображении частенько возникал парусник «Св. Гавриил», отважно плывущий вдоль пасмурных, неприветливых берегов на север, к проливу, который теперь носит имя руководителя экспедиции Витуса Беринга. Я представлял его себе отважным, не ведающим страха и сомнений мореплавателем, открывателем новых земель, суровым, закаленным; непреклонным, овеянным ореолом заслуженной славы…

Итак, поговорим о Витусе Беринге. Дележ «курицы славы» в северной части Тихого океана уже поставлен нами под сомнение. Но может быть, духовная значимость Витуса Беринга, его моральный вес столь велики, что именно поэтому следует оправдать посмертную славу мореплавателя?..

Всего вреднее в таких вопросах бездоказательность. Перейдем теперь к последовательному изложению событий. Мореплаватель Витус Беринг возглавлял две экспедиции — Первую Камчатскую и Вторую Камчатскую. Начнем с Первой, той самой, во время которой бот «Св. Гавриил» прошел мимо бухты Угольной.

Первая Камчатская экспедиция была послана поличному указу императора Петра Первого. Организация ее имеет свою длинную и небезынтересную предысторию, но мы подробно останавливаться на ней не будем. Выясним лишь причины, побудившие Петра Первого отправить экспедицию в столь отдаленные края.

Петр Первый стремился к всемерному развитию торговли. В частности, он был совсем не прочь установить прямые торговые отношения с Индией, которые сулили немалую выгоду. Но западные торговые пути в Индию давно контролировались другими державами, конкурировать с которыми Россия не могла. Иное дело, если бы удалось найти восточный путь в Индию и Китай вдоль берегов Азии, открыть так называемый северо-восточный проход, который безуспешно искали многие выдающиеся мореплаватели, в том числе и Виллем Баренц…

Но тут помимо чисто практических трудностей вопрос упирался в одну из сложнейших географических проблем XVI–XVIII веков: соединяется Азия с Америкой или нет?.. Если соединяется, то морской путь из устья Двины в Китай не проложишь, как советовал сделать это царский спальник Федор Степанович Салтыков. А вот если между материками существует пролив… Короче говоря, выяснить это было бы очень полезно не только для науки, но и для государства. Вот почему Первая Камчатская экспедиция состоялась.

Но любопытно, что в тот год, когда смертельно больной император собственноручно писал инструкцию для экспедиции, уже многие знали, что пролив между Азией и Америкой существует. Более того, Петр Первый сам имел карту, на которую был нанесен этот пролив. Очевидно, Петр не решился довериться этой карте, к чему у него имелись основания. Но тут мы должны сделать небольшое отступление.

На многих географических картах пролив, отделяющий Азию от Америки, — его называли Анианский — появился задолго до того, как был в действительности открыт. Анианский пролив придумал — буквально придумал — итальянский картограф Гастальди в 1562 году. Он же назвал его Анианским. Никаких разумных оснований для нанесения этого пролива на карту у Гастальди не было. На некоторых других своих картах он изображал Азию соединенной с Америкой. Но эта картографическая «утка» совпадала с горячим желанием и ученых, и мореплавателей найти северо-восточный проход, ведущий к богатейшим странам Южной Азии, и поэтому ей охотно, бездумно поверили.

Однако после 50-х годов XVII века в литературу проникают уже совершенно достоверные, основанные на фактах сведения о проливе между Азией и Америкой. Они исходили от людей, так или иначе связанных с Сибирью, местные жители которой в ту пору говорили об этом проливе как о чем-то совершенно очевидном. Так, католический патер Юрий Крижанич, за интриги высланной из Москвы в Сибирь и проживший там пятнадцать лет (с 1661 по 1676 год), в своей книжке «История Сибири» определенно утверждал, что русскими доказана возможность сквозного плавания вдоль северных и восточных берегов Азии. В атласе Ремезова, законченном в 1701 году, указан свободный морской путь из устья Колымы до Камчатки и даже Амура. Плененный под Полтавой швед Страленберг провел в Сибири тринадцать лет (до 1722 года) и составил за это время три карты Сибири, одну из которых преподнес Петру Первому. Вернувшись на родину, он опубликовал книгу и приложил к ней карту. На этой карте Против устья реки Индигирки сделана следующая надпись: «Отсюда русские, пересекая море, загроможденное льдом, который северным ветром пригоняет к берегу, а южным отгоняет обратно, достигли с громадным трудом и опасностью для жизни области Камчатки», то есть прошли проливом, отделяющим Азию от Америки. В Петербурге рукописной картой Страленберга пользовались иностранцы; вскоре в Западной Европе появились карты, основанные на его материалах.

«Таким образом, — совершенно справедливо заключает академик Л. С. Берг, — ко Времени Первой Камчатской экспедиции Беринга (1725–1729 гг.) не только в Сибири, но и в Западной Европе было уже хорошо известно, что Азия не соединяется с Америкой» («Открытие Камчатки и экспедиции Беринга». М.-Л., 1946).

Но может быть, сам Беринг по какой-то случайности не знал об этом?.. Знал. На пути к Тихому океану он летом 1725 года писал из Енисейска в одном из своих «представлений», что разрешить вопрос о соединении Азии с Америкой можно было бы с меньшим «коштом», издержками, если плыть не с Камчатки на север, а из устья Колымы на восток к реке Анадырь, впадающей в Тихий океан, потому что там «пройти всемерно возможно, о чем новые Азийские карты свидетельствуют, и жители сказывают, что прежь сего сим путем хаживали».

Всеми этими сведениями о северо-востоке Азии картография и вообще наука обязана в первую голову Федоту. Алексееву Попову, а также Семену Дежневу. Витус Беринг ехал открывать уже открытое и знал это.

Имело ли смысл при таких условиях все-таки посылать экспедицию?.. Безусловно, потому что хоть о проливе и знали, но в целом картографический материал был очень противоречив, и истину трудно было отличить от фальши, потому что не было никаких письменных свидетельств о плаваниях (отписки Дежнева в то время еще не нашли), потому что отсутствовали географические сведения о проливе. Так что Петр Первый поступил вполне логично, не доверившись карте Страленберга.

Но почему Витус Беринг встал во главе такой экспедиции?.. Чтобы ответить на этот вопрос, познакомимся, с некоторыми фактами из биографии прославленного мореплавателя.

Витус Беринг родился в 1681 году в Дании, в городке Хорсенсе. Юношей он совершил плавание на голландском корабле в Ост-Индию, и это обстоятельство сыграло решающую роль в его жизни. В 1703 году он вернулся в Амстердам, и там молодого моряка завербовали на русскую службу. В России Беринг возил лес на остров Котлин, где строилась «фортеция» Кроншлот (будущий Кронштадт), командовал дозорным кораблем, следившим за действиями шведов, участвовал на двадцатипушечной шняве в Прутском походе Петра, затем был переведен в Балтийский флот, сражался со шведами; постепенно его повышали в чинах и переводили на все более и более крупные военные корабли. Очевидно, служил Беринг добросовестно, но о его заслугах и личных качествах можно судить по следующему факту, После окончания Северной войны он в отличие от многих других офицеров не был повышен в чинах. Беринг обиделся и подал в Адмиралтейств-коллегию прошение об отставке, которая немедленно была приняла. 10 марта 1724 года Беринг уже получил паспорт на выезд в Данию, но минула весна, затем лето, а Беринг все не уезжал из Петербурга на родину.

Почему?.. Видимо, потому, что его прошение об отставке было всего лишь демаршем, предпринятым с целью добиться повышения, и поспешность Адмиралтейств-коллегии обескуражила незадачливого дипломата. Беринг отлично понимал, что возвращение в Данию не сулит ему ничего хорошего, что нигде он не сможет занять столь высокого и обеспеченного положения, как в России. Вот почему он продолжал сидеть в Петербурге, надеясь через друзей хотя бы восстановиться во флоте.

В августе 1724 года кто-то напомнил о Витусе Беринге императору, и тот предложил Берингу вернуться во флот в прежнем чине. Беринг тотчас согласился на это. Он даже согласился на перевод с девяностопушечного корабля на шестидесятипушечный, которым командовал три года назад.

Но теперь нам предстоит ответить еще на один вопрос: почему, подыскивая начальника для Первой Камчатской экспедиции, Адмиралтейств-коллегия остановила свой выбор на Беринге?.. Вот тут-то и сыграло роковую роль то обстоятельство, что Беринг бывал в Ост-Индии, а Петр затевал экспедицию прежде всего с целью проложить туда морской путь.

Едва ли можно усомниться в том, что Беринг принял известие о новом назначении без всякого восторга. Наука его не интересовала ни до экспедиций, ни во время экспедиций; соединяется ли Азия с Америкой, ему, разумеется, тоже было безразлично. Но Витус Беринг понимал, что против монаршей воли не пойдешь, что Петр крут и проще простого угодить в страшную отставку. Он покорно согласился, и монаршья воля, сдвинув его с места, потом уже в течение двух десятилетий подталкивала в спину к бессмертию. Беринг легонько упирался, искал пути к отступлению, медлил, колебался, но монаршья воля все-таки возвела его на пьедестал столь высокий, что молва поставила Беринга в один ряд с великими мореплавателями…

Теперь давайте разберемся, каковы все-таки были личные качества главы Первой Камчатской экспедиции. Дело это щекотливое, при некоторой предвзятости в отношении к Берингу легко впасть во грех необъективности и поэтому лучше всего сослаться на мнения авторитетов. Александр Петрович Соколов, историограф русского флота, в книге «Северная экспедиция», опубликованной в 1851 году, писал, например, что Беринг был «человек знающий и ревностный, Добрый, честный и набожный, но крайне осторожный и нерешительный, Легко подпадавший влиянию подчиненных и потому малоспособный начальствовать экспедициею, особенно в такой суровый век и в такой неорганизованной стране, какою была Восточная Сибирь в начале осьмнадцатого века». Тот же Соколов, касаясь взаимоотношений Беринга с подчиненными во время Второй Камчатской экспедиции, полагает, что капитан-командор был, «может быть, и любимый ими (подчиненными. — И.3.), но не уважаемый; не питавший ни к кому злобы (это не совсем точно. — И.3.), но недостатком стойкости озлоблявший многих; ревностный, но не довольно деятельный…».

Л. С. Берг в своем капитальном исследовании, которое уже упоминалось, повторяет характеристику Соколова, а от себя добавляет: «Он был чересчур осторожен и слишком придерживался правила (даю в переводе с латинского. — И.3.): «если ты не хочешь сделаться игрушкой ветров, берегись». К тому же к научным вопросам он не выказывал никакого интереса».

Участники Первой Камчатской экспедиции покинули Петербург в конце января — начале февраля 1725 года, почти сразу же после смерти Петра Первого. В состав экспедиции кроме Беринга входили лейтенанты Алексей Чириков, Мартын Шпанберг и некоторые другие, В конце следующего 1726 года, участники экспедиции добрались до Охотска. В 1727 году, в самый разгар строительства новой, лодии, в Охотске появились наши старые знакомые архангельские мореходы Никифор Тряска и Кондратий Мошков. Оба они приняли активное участие в делах экспедиции и немало помогли Берингу в строительстве вспомогательной лодии, получавшей громкое название «Фортуна» («Судьба»).

Однако, когда эту «Фортуну» спустили на воду, чтобы отправиться на восточное побережье Камчатки, Беринг не рискнул плыть на ней. Очевидно, и Никифор Тряска, и Кондратий Мошков убеждали мореплавателя дерзнуть, ссылаясь на свой собственный опыт, не исключено, что они предлагали воспользоваться их услугами, но Витус Беринг на уговоры не поддался. На первых порах «Фортуне» был доверен один Шпанберг, а вместе с ним, видимо, и Кондратий Мошков: (плавал ли Тряска на судах Беринга, я, к сожалению, не знаю). Шпанберг прекрасно сплавал на «Фортуне» до Большерецка на Камчатке и обратно. После этого Беринг переплыл на лодии через Охотское море, но идти вокруг Камчатки отказался наотрез, хотя и знал, что зимой придется проделать адову работу по переброске огромного груза с одного берега Камчатки на другой. Чириков и Чаплин прибыли в Охотск позже других, догоняли Беринга на маленькой ладье и воздействовать на решение начальства не могли. Президенту Адмиралтейств-коллегии Апраксину Беринг донес следующее: «Весьма желали итти кругом Камчатского носа, но для осеннего времени и за жестокими ветрами на таком карбусе итти не посмел, чтоб не случилось какого-либо несчастья и не учинилось в той экспедиции великого препятствия».

Во что обошлись участникам экспедиции и камчадалам эти соображения Витуса Беринга, можно заключить, прочитав следующие строки из книги Л. С. Берга: «Теперь согласно плану начальника экспедиции надлежало весь груз перевезти посуху на восточную сторону Камчатки, в Нижнекамчатск, на расстояние в 900 км. Предприятие это очень трудное, которого можно было бы избежать, если бы обогнуть Камчатку водою».

…Зимой часть грузов на камчадальских собаках была перевезена на восточный берег Камчатки. Это дело Беринг описывает так: «Каждый вечер в пути для ночи выгребали себе станы из снегу, а сверху покрывали, понеже живут великие метелицы, которые по тамошнему называются пурги, и ежели застанет метелица на чистом месте, а стану себе сделать не успеют, то заносит людей снегом, отчего и умирают». Для несчастных камчадалов экспедиция Беринга была сущим бедствием: со всех селений были собраны собаки, так что население осталось без перевозочных средств. Кроме того, камчадалы, занятые перевозкой грузов, упустили удобное зимнее время для звериного промысла. Большая часть доставленных собак погибла, так что и на будущее время собственники их были разорены. Сборщики же ясака требовали с камчадалов пушнину, и Л. С. Берг вполне обоснованно предполагает, что «одним из поводов к восстанию 1731 г. были также непомерные тягости, возложенные на камчадалов экспедицией Беринга».

Перевезти за зиму весь груз не удалось, и летом следующего года ныне всеми забытый архангельский мореход Кондратий Мошков вывел роковую «Фортуну» из Большерецка, обогнул морем Камчатку и благополучно прибыл в Нижнекамчатск, где в это время заканчивалось строительство бота «Св. Гавриил».

13 июля 1728 года бот «Св. Гавриил» вышел в море и взял курс на север. Он миновал полуостров Олюторский, бухту Гавриила, бухту Угольную, залив Креста, бухту Провидения и ровно через месяц, 13 августа, достиг северо-восточного угла Чукотского полуострова. Береговая линия, ранее круто поднимавшаяся на северо-восток, там резко изменила направление и пошла на северо-запад. И Беринг, и Чириков, и Шпанберг, и Чаплин, и матрос Кондратий Мошков, очевидно, не без интереса осматривали угрюмые скалистые берега…

Инструкция, написанная Петром Первым, обязывала Беринга искать, где Азия сошлась с Америкой. Поскольку Америка находилась на востоке, а береговая линия повернула на запад, было всем ясно, что в данном конкретном месте Америка с Азией не соединяется. Как следовало поступить мореплавателю, слышавшему ранее о морском пути из устья Колымы до Камчатки и о проливе, но посланному проверить все это и нанести пролив на карту?.. Такой мореплаватель обязан был принять одно из трех решений: 1) повернуть на восток и плыть через пролив до тех пор, пока корабль не достигнет Америки, или 2) плыть на запад до устья Колымы, или, на худой конец, 3) вести корабль на север до тех пор, пока какое-нибудь неодолимое препятствие не преградит путь. Будто бы просто и самоочевидно. Однако Беринга это совершенно не устраивало. Еще ничего не открыв и ничего не доказав, он созвал «консилиум» и стал советоваться, что делать дальше, словно уже было выполнено все, что от него требовалось. Вот тут-то и проявились в полной мере человеческие качества Беринга и его помощников Алексея Чирикова и Мартына Шпанберга. На этом консилиуме со всей очевидностью выявилось превосходство совсем еще молодого, двадцатипятилетнего Алексея Чирикова над своими начальниками.

Но кто такой этот Алексей Чириков?.. Давайте выясним это, прежде чем говорить о его первом крупном споре с Витусом Берингом. Вновь предоставим слово Александру Петровичу Соколову, историографу: «…Алексей Ильич Чириков был лучшим офицером своего времени, краса и надежда флота, умный, образованный, скромный и твердый человек, в котором «морская служба не смогла ожесточить чувствительное сердце», по свидетельству Миллера. Выпущенный из Морской академии в 1721 г. за отличие прямо в Унтер-Лейтенанты, через чин мичмана, занимавшийся сперва во флоте, потом в Академии обучением гардемаринов, он был представлен Петру Великому… Сиверсом и Сенявиным для посылки в первую экспедицию вместе с четырьмя другими офицерами (Шпанберг, Зверев, Косенков и Лаптев), которым, писали они, «оная экспедиция годна». Назначенный тогда вместе с Шпанбергом под команду Беринга и произведенный при этом (1725 г.), опять не в очередь, за отличие в лейтенанты, он уже успел оказать в этой экспедиции благоразумную твердость своими советами и по возвращении в 1730 г. вознагражден следующим чином — Капитан-Лейтенанта».

А теперь вернемся к консилиуму, происходившему 13 августа 1728 года под 65°30′ с.ш. в проливе, который ныне носит имя Беринга. Легко можно предположить, что Беринг вообще не прочь был бы немедленно плыть обратно. Но оба помощника его высказались иначе.

Мартын Шпанберг предложил еще в течение трех дней идти на север, а потом возвращаться, даже если ничто не помешает дальнейшему плаванию.

Совершенно по-другому отнесся к делу Чириков. Он рассуждал так: поскольку неизвестно, как далеко простираются на север берега Азии, и, следовательно, не исключено, что севернее Чукотского Носа они все-таки сходятся с американскими, нужно плыть до устья реки Колымы или до льдов. По мнению Чирикова, только таким способом можно было доказать, что Азия и Америка разделены морем. Если же берег начнет сильно уклоняться к северу, то надлежит начиная с августа заняться поисками места для зимовки, причем для этой цели Чириков рекомендовал достичь земли, расположенной против Чукотского Носа, то есть Америки, а на следующий год продолжить исследования.

«Беринг не последовал совету рассудительного и храброго моряка, — пишет академик Л. С. Берг, — а между тем к разрешению поставленной экспедиции задачи нужно было идти только таким путем, какой предлагал Чириков: надлежало плыть к устьям Колымы, на что по состоянию погоды и льдов, а также по времени — 15 (26) августа — была полная возможность. Только этим способом можно было удостовериться в том, что между Азией и Америкой нет соединения. Осторожный командор присоединил свой голос к мнению Шпанберга».

Но выдержки у Беринга не хватило и на три дня. Уже 15 августа посреди чистого моря при ясной спокойной погоде «Св. Гавриил» повернул обратно и пошел по своим «следам», не уклоняясь в сторону, что исключило самою возможность дальнейших географических открытий. Такое поведение Беринга впоследствии было осуждено нашим великим ученым М. В. Ломоносовым. Что касается объяснений самого Беринга, то они свидетельствуют о его формальном отношении к заданию, 6 полном отсутствии у Беринга личной заинтересованности в успехе предприятия.

Что же нового дало плавание Витуса Беринга, что прибавило оно к тому, что было уже известно о проливе, которому позднее мореплаватель Кук присвоил имя Беринга?.. Увы, очень немного. Что Азия не соединяется с Америкой, он не доказал, берегов Америки, не увидел, путь до Колымы не проведал. Он просто побывал в проливе, где до него уже бывали, увидел то, что до него видели, убедился, что к северу от Чукотского полуострова нет земли, что также было известно, и торопливо вернулся обратно.

Короче говоря, географическое значение плавания Витуса Беринга оказалось гораздо меньшим, чем могло бы быть при ином отношении к делу. Беринг действовал как робкий исполнитель чужой воли, лишенный любознательности и творческого огонька. Моральное, нравственное превосходство Чирикова над своим начальником никаких сомнений вызвать не может.

Эту характеристику великолепно подтверждает поведение Беринга в следующем 1729 году. В Нижнекамчатске местные жители сообщили Берингу, что в ясные дни к востоку от Камчатки видна земля. Беринг решил, что речь идет об Америке, но имелись в виду Командорские острова — те, на которых Беринг провел последний месяц своей жизни. 5 июня Беринг вывел «Св. Гавриила» в море, намереваясь достичь эту видимую простым глазом землю, но уже 8 июня, из-за того что начался сильный ветер и на море спустился туман, повернул обратно. Прославленный мореплаватель не стал дожидаться даже прояснения погоды — под всеми парусами направился он в Охотск, а 29 августа уже прибыл в Якутск. Надо ли доказывать, что в данном случай Витус Беринг не выдерживает никакого сравнения с землепроходцами, с теми, что шли проведывать новые земли на свой страх и риск, кого не могли остановить не то что ветер с туманом, но и преграды неизмеримо более грозные…

Путь к Командорам

1 марта 1730 года Беринг прибыл в Петербург. Встретили его там очень холодно. И Адмиралтейств-коллегия, и Сенат констатировали, что поставленной Петром Первым задачи он не решил, и выразили ему свое неудовольствие. Никаких наград за экспедицию Беринг не получил, хотя и был по очереди произведен в капитан-командоры.

В декабре 1730 года по указанию Сената Беринг написал предложения об улучшении управления Охотским краем. Во втором из этих предложений он высказал мысль, что к востоку от Камчатки могут быть открыты новые земли — Америка или близлежащие острова, то есть те, от поиска которых он отказался на третий день пути из-за ветра и тумана.

В Сенате вначале заинтересовались только первым предложением, но затем обратили внимание и на второе. Поскольку Беринг уже бывал в Охотске, решено было поручить ему управление краем и попутные поиски новых земель. Впоследствии Сенат и Адмиралтейств-коллегия убедились, что управлять краем и совершать плавание одновременно — задача Невыполнимая, и управителем края был назначен Скорняков-Писарев.

Обычно инициативу в организации Великой северной экспедиции целиком приписывают Берингу. Это неточно. Во-первых, он писал свои предложения по прямому указанию Сената. Во-вторых, идея исследования северного и восточного побережий России с целью описания и проведывания пути в Индию и Китай высказывалась спальником Салтыковым в его предложениях Петру Первому; Беринг в этом не оригинален. Но все-таки, составляя свои предложения, он воскресил эту идею, а потом в меру своих сил осуществил ее. Этого достаточно, чтобы имя Беринга навсегда осталось вписанным в летопись отечественной и мировой науки. Но рядом с ним, а частью и впереди него должны быть вписаны другие имена — забытые или полузабытые. Перед отправкой в новую экспедицию Витус Беринг просил, чтобы ему присвоили чин шаутбенахта, то есть контр-адмирала, но ему отказали. Чириков за это время был повышен в чине дважды, причем «не по старшинству; а по знанию и достоинству».

Теперь на некоторое время оставим Беринга.

Через год после того, как участники Первой Камчатской, экспедиции покинули столицу, в 1726 году, в Петербург прибыл некто Афанасий Шестаков, казачий голова из Якутска, и представил правительству карту, на которой против северо-восточной оконечности материка Азия была нанесена суша под названием Большая Земля, то есть Америка. В те дни, когда Беринг только подъезжал к Охотску, Афанасий Шестаков, совершенно уверенный в существовании Большой Земли и в том, что она недалеко от Азии, взялся покорить и северо-восток Азии, и Америку. В Петербурге Шестакову поверили, и под его начальством была снаряжена огромная экспедиция, насчитывавшая более четырехсот человек. Осенью 1729 года Шестаков, прибыл в Охотск и застал там оставшегося не у дел после отъезда Беринга архангельского морехода Кондратия Мошкова. Поскольку Кондратий Мошков плавал с Берингом и видел северо-восточную оконечность Азии своими глазами, Шестаков взял его в экспедицию. Весной следующего года, уже находясь где-то в районе Пенжинской губы, Шестаков приказал отправить корабль к берегам Большой Земли. А через три дня энергичный казак погиб в сражении с чукчами. После Шестакова командование принял капитан Дмитрий Павлуцкий. Осенью он послал в плавание два судна. Одно из них разбилось у берегов Камчатки. Судьба второго сложилась иначе. Вел его подштурман Иван Федоров, вместе с ним в качестве помощника плыл геодезист Михаил Гвоздев, а матросом — наш старый знакомец неутомимый мореход Кондратий Мошков, человек, биографией которого следовало бы поинтересоваться нашим историкам. Летом 1732 года, когда Беринг готовился отправиться из Петербурга во вторую экспедицию, Иван Федоров достиг восточных берегов Чукотки, а через некоторое время открыл Северо-западную часть Америки — полуостров Аляску. Таким образом, первыми мореплавателями, достигшими северо-западных берегов Америки и собственными глазами увидевшими как западные, так и восточные берега пролива, названного в честь Витуса Беринга, были Федоров, Гвоздев, Мошков и их товарищи. Одно время острова, расположенные в Беринговом проливе, называли островами Гвоздева (Федоров умер, а Гвоздев сообщил о плавании). Но теперь даже, этот легкий след стерт с географических карт равнодушными руками: если вы посмотрите на карту Берингова пролива, то убедитесь, что острова Гвоздева ныне называются островами Диомида. Люди, сделавшие то, на что не осмелился Беринг, забыты…

Указ об организации Второй Камчатской экспедиции был издан 17 апреля 1732 года, но из Петербурга участники экспедиции выехали лишь в феврале 1733 года. Вся экспедиция с возвращением в Петербург была рассчитана на шесть лет (первая продолжалась пять лет). В октябре 1734 года Беринг приехал в Якутск. Чириков в это время руководил передвижением огромного обоза, Шпанберг отправился в Охотск строить суда.

В Якутске капитан-командор обосновался прочно. Нельзя преуменьшать стоявшие перед ним трудности, например, по снаряжению северных отрядов. Но видимо, Берингу и не очень хотелось ехать дальше. Адмиралтейств-коллегии пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы убедить Витуса Беринга выехать из Якутска. Историограф Соколов свидетельствует, что Адмиралтейств-коллегия, всячески выгораживая Беринга перед Сенатом, ибо он вел себя так, что экспедицию вот-вот могли прикрыть, «посылала ему подтверждение за подтверждением поспешать походом, выговор за выговором за медленность и нераспорядительность, стращала ответственностью, угрожала взысканием, приводила в пример разжалованных за нерадение лейтенантов Муравьева и Павлова, даже лишила его (в 1737 году) прибавочного жалования «за неприсылку в Коллегию надлежащих ответов и за нескорое отправление в надлежащий путь». Сенат приказал «крепчайше исследовать» о неисполнении порученного Берингу и Шпанбергу».

Лишь эти крайние меры побудили наконец капитан-командора летом 1737 года перебраться в Охотск, где уже хлопотали Чириков и Шпанберг.

А в 1738 году, по истечении шестилетнего срока, Кабинет императрицы поставил вопрос о прекращении экспедиции. Нельзя не согласиться с логичностью этого шага: а) срок, назначенный для выполнения, истек, б) расходы составили 300 000 рублей — сумму колоссальную по тому времени, в) а экспедиция даже не приступила к выполнению основного задания. К счастью, экспедицию все-таки решено было продолжать, потому что Адмиралтейств-коллегию возглавляли воспитанники Петра, подлинные ревнители морского дела.

Несмотря на долгое пребывание в Якутске, Беринг покинул его, так и не завершив организацию экспедиции, и это отрицательно сказалось на положении в Охотске: люди голодали, суда строились на редкость медленно. Работы осложнились сквернейшими отношениями между сибирскими властями и участниками экспедиции, во-первых, и между самими участниками экспедиции, во-вторых. Все это проистекало главным образом потому, что Беринг не пользовался авторитетом. Вообще же большего количества кляуз, доносов, сплетен, жалоб, грязи, чем во Второй Камчатской экспедиции, трудно себе представить. Соколов с горечью констатирует, что «сцены происходили постыдные». Но тот же Соколов пишет: «Весьма замечательно, что в кляузных делах этой экспедиции, которой все члены перессорились между собой и чернили друг друга в доносах, имя Чирикова остается почти неприкосновенным; мы не нашли на него ни одной жалобы…»

Но Алексей Чириков, определенно один из самых честных и принципиальных участников экспедиции, был поставлен в такие условия, что почти не мог проявить инициативу. В 1738 году Чириков подал прошение об увольнении из экспедиции. «Понеже я, премилостивый государь, — писал он графу Головину, — обращаюсь в ней (в экспедиции. — И.3.) истинно без пользы, понеже предложения мои к господину капитану-командору о экспедичном исправлении от него за благо не приемлются, токмо он, господин командир, за оные на меня злобствует».

Три года просидел Беринг в Охотске. В мае 1740 года Адмиралтейств-коллегия направила ему полное глубокой иронии и вместе с тем раздражения послание: «Из полученных Коллегиею рапортов усмотрено только одно, что леса заготовляются, суда строются и паруса шьются. А к которому времени будут готовы и в надлежащий путь отправится, о том не показано. Из чего Коллегия иначе рассуждать не может, что оное чинится через не малое время от неприлежного старания к скорому по инструкции исполнению; и потому что лесам давно надлежало быть приготовленным, и судам построенным, и парусам сшитым, а не так, как в оном (то есть Беринга. — И.3.) рапорте объявлено: для шитья тех парусов и дела такелажа строются избы…» Беринг порой прибегал к хитростям, шитым белыми нитками: по малейшему поводу он вступал в переписку с Петербургом, а от запроса до ответа проходило погоду.

В Петербурге эту хитрость, разумеется, раскусили. В том же послании Берингу предлагается «в путь свой отправляться без всякого замедления, не утруждая, яко излишними, без всякого действия, переписками и не ожидая впредь подтвердительных указов, понеже о том многими чрез всю его тамо бытность указами наикрепчайше подтверждено…».

В это же время Алексей Чириков предложил Берингу, чтобы тот отпустил его одного на небольшой бригантине «Михаил» в плавание к берегам Америки. Чириков обещал вернуться к осени в Охотск, но Беринг остался верен себе: он сослался на инструкцию, в которой подобное плавание не было предусмотрено, и отказал Чирикову. Так сорвалось смелое плавание, наверняка вписавшее бы славную страницу в историю географических открытий.

В сентябре 1740 года из Охотска наконец вышли в море два пакетбота — «Св. Петр» (им командовал Беринг) и «Св. Павел» (им командовал Чириков). Однако путь они держали не к берегам Америки, а на Камчатку — экспедиция перебиралась на новую базу, в Авачинскую губу, одну из лучших гаваней мира. Там еще летом штурман Иван Елагин, описывавший берега Камчатки, построил пять жилых домов, казармы и амбары, основав, таким образом, новое поселение, в наше время превратившееся в крупнейший город и порт Камчатки — Петропавловск. 27 сентября в Авачинскую губу Прибыл на «Св. Павле» Чириков, а 6 октября добрался Беринг, хотя его судно было лучше по мореходным качествам.

Л. С. Берг почему-то полагает, что именно день приезда Беринга следует считать днем основания города Петропавловска, названного в честь кораблей экспедиции. Однако почему Л. С. Берг так считает, понять трудно: ведь Беринг прибыл в губу, описанную, а вероятно, и открытую штурманом Елагиным, и в основанное Елагиным поселение. Очевидно, что Петропавловск заложили в те дни, когда строили там дома, а не тогда, когда с опозданием после Чирикова прибыл туда Беринг.

Весной 1741 года Беринг собрал консилиум для того, чтобы решить, куда направить корабли — прямо на восток, к берегам Америки, или же на юго-восток, к фантастической Земле Гама, которую астроном Хозеф Делиль нанес на карту, выданную Берингу в Петербурге. На этой карте вообще не было земли к востоку от Камчатки. Вопреки своему собственному убеждению Беринг подчинился мнению астронома Дела Кройера, брата составителя карты. Решено было искать Землю Гамы.

Это было первым шагом капитан-командора на пути к гибели.

4 июня 1741 года «Св. Петр» и «Св. Павел» вышли в море. Впереди, как и полагается начальнику экспедиции, плыл Витус Беринг, за ним — Алексеи Чириков, Уже на следующий день «Св. Петр» уклонился от намеченного курса к югу, заворачивая в бескрайние просторы Тихою океана. Чириков вынужден был догнать капитан-командора и указать ему на ошибку. Беринг обиделся и не пожелал объясняться. Но 6 июня не очень-то уверенный в себе капитан-командор приказал — «Св. Павлу» под командованием Чирикова выйти вперед. Таким образом, «Св. Павел» фактически превратился во флагманское судно, а Чириков — в главное действующее лицо.

Через шесть дней Беринг предложил прекратить поиски Земли Гама и взять курс на Америку. Чириков согласился с ним. 20 июня суда потеряли друг друга из виду. Чириков направил свой пакетбот к берегам неведомого материка, твердо и уверенно прокладывая курс.

Совершенно иначе повел себя Беринг. Оставшись один, он испугался, что действия его все-таки не соответствуют букве инструкции, и снова повернул на юг; потом он опять повел пакетбот на восток, но часто и необоснованно менял курсы; в конце концов он изменил юго-восточный курс на северо-западный.

Так было сделано еще несколько шагов на пути к гибели.

Историограф Соколов пишет: «Таким образом, направляя курсами нерешительно, кружа путем и еще замедляя плавание несвоевременными предосторожностями, после полуторамесячного, впрочем благополучного, плавания, около полудня 16 июля… наконец увидели на севере высокую сопку и высокие хребты гор, покрытые снегом. Это была гора, названная потом именем Св. Ильи, одна из высочайших на Американском континенте».

20 числа пакетбот Беринга подошел к острову, который ныне называется Каяк. Счисление велось не очень точно: определенная Берингом долгота оказалась почти на 8 градусов западнее истинной, и среди историков и картографов более столетия продолжался спор, куда именно пристал Беринг.

Далее началось непостижимое.

«Всякий легко себе вообразит, — рассказывает натуралист Стеллер, — как велика была радость всех нас, когда мы наконец увидели берег! Со всех сторон обратились с поздравлениями к Капитану, до которого более всех относилась честь открытия. Однако ж Капитан не только что весьма равнодушно выслушивал эти поздравления, но, рассматривая берег, даже стал пожимать плечами… Находясь потом в каюте со мною и Плениснером, он так выразился: «Мы теперь воображаем, что все открыли, и строим воздушные замки, а никто не думает о том, где мы нашли этот берег? Почему знать, не будем ли мы задержаны пассатными, ветрами? А берег нам незнакомый, чужой, провианта на прозимовку не хватит!»

Беринг даже не сделал попытки высадиться на материк, подойти к нему, хотя высокие горы определенно указывали, что перед ним большая земля. Он послал людей на остров за водой и запретил ехать вместе с ними натуралисту Стеллеру; тот вырвался лишь после страшнейшего скандала. Стеллер провел на острове около десяти часов и за это время вопреки желанию Беринга собрал уникальный научный материал, переоценить который просто невозможно. Но едва Стеллер вернулся к месту высадки, как Беринг тотчас потребовал, чтобы натуралист немедленно вернулся на судно, угрожав в случае неподчинения оставить его на острове.

Л. С. Берг пишет: «С горьким чувством отмечает Стеллер, что на подготовку экспедиции ушло 10 лет, а на самые исследования ему было предоставлено всего десять часов: «якобы только для взятия и отвозу из Америки в Азию американской воды приходили». Упреки Стеллера здесь совершенно справедливы».

Но даже воды Беринг не пожелал взять в нужном количестве. 21 числа, имея обыкновение вставать поздно, он рано утром выбрался на палубу и приказал поднимать якоря, хотя матросы не успели наполнить водой все бочки. Офицеры уговаривали Беринга подождать, но капитан-командор проявил железную непреклонность и сделал еще один шаг на пути к гибели, потому что затем вновь пришлось подходить за водой к берегу. Пакетбот «Св. Петр» отправился в обратное плавание, невероятно тяжелое, закончившееся трагически.

Но может быть, капитан-командор Витус Беринг действовал строго в соответствии с инструкцией? Может быть, ему запрещалось исследовать открытые земли, завязывать отношения с туземцами? Ведь нам памятно, с какой пунктуальностью выполнял Витус Беринг инструкцию!

Что ж, обратимся к инструкции. Вот она: «Когда самые американские берега найдутся там, то на оных побывать и разведать подлинно, какие там народы и как то место называется и подлинно ли те берега американские, и, учиня то и разведав, с верным обстоятельством поставить все на карту, и потом итти для того же разведывания подле тех берегов, сколько время и возможность допустит…»

Как видите, в некоторых случаях Витус Беринг не очень-то считался с инструкцией! Он даже запамятовал, что в своем предложении обещал «установить торги с тамошними обретающими землями», то есть с Америкой.

Чем закончилось плавание Витуса Беринга, мы уже знаем. Петляя, поворачивая то на юг, то на север, пакетбот «Св. Петр» влачился по волнам до тех пор, пока не набрел на остров, в земле которого и доныне покоится прах капитан-командора.

Совершенно иначе сложилась судьба «Св. Павла», руководимого Алексеем Чириковым. С борта «Св. Павла» землю увидели на сутки с половиной раньше, чем с борта «Св. Петра», а подошел к ней Чириков на пять суток раньше Беринга. Посланная на берег шлюпка вернулась, не найдя подходящего места для стоянки. Чириков повел пакетбот вдоль берега. 17 числа, заметив залив (на самом деле пролив), Чириков вновь послал к берегу шлюпку с десятью вооруженными людьми во главе со штурманом Абрамом Михайловичем Дементьевым. Чириков выдал Дементьеву письменную инструкцию, в которой штурману предлагалось найти якорную стоянку для пакетбота, вступить в переговоры с местным населением, узнать у них, как называется страна, под чьей властью находится, сколько в ней жителей, и, чтобы установить хорошие отношения с туземцами, одарить их подарками. Кроме того, Дементьеву поручалось внимательно осмотреть побережье, узнать, какие растут деревья и травы, нет ли драгоценных камней и руд, особенно серебряных (Чириков даже дал Дементьеву образец серебряной руды).

Как видим, задание не такое уж маленькое, особенно если учесть, что на следующий день Чириков намеревался подвести пакетбот к берегу, чтобы самому приступить к исследованиям и пополнить запасы воды. Сравнение опять не в пользу Беринга…

Лангбот с Дементьевым и матросами отвалил от борта и, ныряя среди волн, пошел к берегу. С борта «Св. Павла» десятки глаз следили за счастливцами, которым было суждено первым ступить на неведомую землю. Чем дальше отходил лангбот, тем меньше он казался, и все-таки моряки видели, как лодка приблизилась к берегу… Минули сутки. По уговору Дементьев должен был вернуться, но напрасно Чириков осматривал в подзорную трубу побережье: все было пусто, тихо, никто не плыл обратно к пакетботу и никто не подавал условного знака с берега. Впрочем, виной тому могла быть густая пасмурь, заволакивающая горизонт, скрывающая побережье. Прошел второй день, третий… Несмотря на ветер, Чириков держал пакетбот под малыми парусами у самого берега.

Минула неделя. 23 июля на берегу, примерно там, где высадился Дементьев, заметили огонь. Чириков послал к берегу последнее гребное судно — маленькую лодку, в которую сели боцман Сидор Савельев, матрос, плотник и конопатчик. На этот раз с пакетбота видели, что лодка благополучно пристала к берегу… Но условного сигнала не подал и Савельев. На следующий день у берега появились две лодки. Сначала моряки подумали, что это возвращаются их товарищи, но вскоре убедились, что, в лодках сидят индейцы-тлинкиты. Тлинкиты что-то кричали морякам, но подъехать к пакетботу не захотели. После этого Чириков не без основания заключил, что все посланные на берег люди либо пленены, либо убиты.

Как ни тяжела была потеря пятнадцати человек, но самым трагичным было то, что пакетбот «Св. Павел» лишился всех своих гребных судов. Теперь мореплаватели при всем желании не могли высадиться на берег, хотя им очень нужно было пополнить запасы воды.

Некоторое время пакетбот еще плыл вдоль берега материка там, где вплотную к морю подходит южная оконечность величественного хребта Св. Ильи, — высокие горы, покрытые ледниками, уходили в поднебесье.

26 июля решено было возвращаться на Камчатку. Если бы не гибель шлюпок, Чириков еще немало времени провел бы у берегов Америки. Он так и писал: «И если б не учинилось объявленного несчастия, то б еще довольное время путь продолжать могли». Когда Чириков записывал это в судовом журнале, капитан-командор Витус Беринг шестые сутки плыл к дому.

Одни и те же бури трепали пакетботы Беринга и Чирикова, одни и те же встречные ветры заставляли их уменьшать парусность и лавировать, одну и ту же Алеутскую гряду обследовали они по пути, одни и те же болезни валили с ног экипажи пакетботов. И все-таки Чириков и его помощник штурман Иван Елагин точно прокладывали курс и вывели свой пакетбот к Авачинской губе за месяц до того, как сбившийся с пути Беринг наткнулся на Командорские острова.

Впрочем, вновь пора предоставить слово авторитетам, чтобы избежать обвинения в необъективности. Вот заключение Соколова, причем выделенные слова подчеркнуты им: «Итак, открыв Американский берег полуторами сутками ранее Беринга, в долготе одиннадцатью градусами далее; осмотрев его на протяжении трех градусов (почти трехсот пятидесяти километров. — И.3.) к северу и оставя пятью днями позже, Чириков возвратился на Камчатку — восемь градусов западнее Берингова пристанища — целым месяцем ранее; сделал те же на пути открытия Алеутских островов; во все это время не убирая парусов и ни разу не наливаясь водою; тоже претерпевая бури, лишения и смертность, более, впрочем, павшую у него на офицеров, чем на нижних чинов. Превосходство во всех отношениях разительное! По времени истинное торжество морского искусства!»

Так оно и было на самом деле — превосходство разительное во всех отношениях. И прежде всего превосходство нравственное, человеческое. Моральное переосмысление событий из истории исследования северной части Тихого океана не оставляет повода сомневаться в том, что слава Беринга настолько же искусственно раздута, насколько искусственно приглушена слава подлинного победителя Алексея Чирикова, по словам М. В. Ломоносова, «главного в этой экспедиции». А Чириков заслужил право на такую же посмертную славу, как и Беринг.

Но тень Беринга затмила не только Чирикова. Она невольно затмила память еще об одном человеке, первооткрывателе пролива Беринга и Берингова моря, — я имею в виду Федота Алексеева Попова. Опять-таки виноват в этом не капитан-командор, которого менее всего интересовала посмертная слава; и конечно же, виноват в этом не Семен Дежнев, искусственно поставленный современными исследователями на место всеми забытого организатора экспедиции. Виноваты в этом мы, ныне здравствующие, виноваты те из нас, кто за фактами не желает видеть людей; те, которым важно на каждое событие иметь монументальную символическую «фигуру» и которым безразличны человеческие судьбы, безразличны подлинные, живые люди с творческим огоньком в душе, те, кто на свой страх и риск делал первый, самый трудный и опасный шаг.

Костяные стрелы

Начнем с утверждений, которые многим кажутся очень странными.

Знаете ли вы, что вовсе не Магеллан был первым кругосветным путешественником, что слава его ныне незаслуженно раздута и писать о нем статьи и книги — занятие не из достойных?.. Современники этого мореплавателя поступили гораздо правильнее, чем потомки, восславив спутника Магеллана баска Себастьяна Эль-Кано. Этот Себастьян Эль-Кано, человек, разумеется, не лишенный мужества, сделал все от него зависящее, чтобы сорвать кругосветную экспедицию. Он находился в числе мятежников, взбунтовавшихся во время зимовки в бухте Сан-Хулиан на пустынном побережье Южной Америки, и навел на адмиральский корабль пушки. Магеллан, этот вознесенный потомками мореплаватель, не пожелал, однако, выполнить требования мятежников. С непостижимой решительностью и находчивостью он разгромил мятежников, расправился с вожаками, а баска Эль-Кано милостиво простил. Впоследствии Эль-Кано посчастливилось стать шестым по счету капитаном судна «Виктория» и живым добраться до Испании. Король Дон-Карлос не только пожаловал Эль-Кано пенсию, но и утвердил ему фамильный герб, на котором изображен земной шар, омытый океаном с плывущими корабликами, а наверху сделана надпись по-латыни: «Ты первым объехал вокруг меня».

Но лично я на сей счет придерживаюсь особого мнения. По моему глубокому убеждению, первым кругосветным мореплавателем был не Эль-Кано и уж, конечно, не Магеллан, а итальянец Антонио Пигафетта, вышедший из Испании вместе с Магелланом, а вернувшийся в Испанию вместе с Эль-Кано.

— Почему? — спросите вы.

— Потому, — отвечу я, — что он оставил описание первого кругосветного путешествия.

Предвидя возражения, спешу сам высказать их. «Как, что за смехотворные рассуждения?.. Не Магеллан ли несколько лет вынашивал идею кругосветного плавания к островам пряностей, не он ли приложил колоссальные усилия для того, чтобы организовать экспедицию, покинул родную Португалию, не он ли разгромил мятежников, не он ли провел эскадру через пролив, который теперь называется его именем, и через Тихий океан к Филиппинским островам?..»

Все это так. Но Магеллан погиб. Это во-первых. Магеллан не оставил описания своего путешествия. Это во-вторых.

Следовательно, мои доводы пока остаются неопровергнутыми…

В бытность свою на Чукотке я обычно проводил свободное от работы время на так называемом опорном пункте Полярного института земледелия, а если говорить проще — на крохотном теплично-огородном хозяйстве. Заправлял этим хозяйством Василий Михайлович Соловьев, ленинградец, агроном, более пятнадцати лет проживший вместе с женой — своим единственным помощником — на севере. В бухту Угольную он перебрался сравнительно недавно, а ранее работал на Анадыре, в Марково. Вся Чукотка расположена в зоне тундры, но в бассейне, реки Анадырь местами сохранились «островные», окруженные со всех сторон тундрой леса из тополя, ивы-кореянки, лиственницы, осины, березы. Там, в районе Марково, где климат теплее, чем на побережье, Василий Михайлович выращивал, на опытных, полях не только картофель и корнеплоды, по и некоторые зерновые культуры.

Иное дело в бухте Угольной. Здесь Василию Михайловичу пришлось повести более жестокую и менее удачную борьбу с природой. Правда, на его крохотных «полях» зеленели всходы овса и ячменя, но культуры эти не вызревали, даже не колосились. В открытом грунте удавался только табак-самосад да некоторые корнеплоды — репа, турнепс. Зато в теплице буйствовала почти тропическая зелень — огуречные лозы вились по стенам и стеклянному потолку, с подвязанных кустов томатов свешивались большие зеленоватые гроздья плодов…

Вот в этой самой теплице я и обнаружил сложенную в уголке кучку старых костяных наконечников для стрел. Я извлек их на свет и стал с любопытством рассматривать. Оказалось, что Василий Михайлович нашел их у себя на опытном поле, когда вскапывал его весною. Участок Соловьева находился почти на самом берегу моря, в устье реки Угольной. Место это — удобное, заметное, и нет ничего удивительного в том, что раньше здесь располагалась чукотское становище. Я обратил внимание на странную форму наконечников: одни из них были трехгранными, заостренными, а другие имели форму лодочки с загнутым носом. Мне показалось, что вторые очень неудобны и едва ли могли пригодиться на охоте.

— Напрасно так думаешь, — возразил мне Василий Михайлович, когда я поделился с ним своими соображениями. — Просто у этих стрел разное назначение. Этими, трехгранными, охотились, скажем, на оленей, а теми, что лодочкой, — на морскую птицу.

— Как — на морскую? — не понял я.

— Так, обыкновенно. Представь себе, что ты выстрелил в сидящую на воде птицу стрелой с острым наконечником и стрела упала на воду рядом с птицей. Что произойдет в этом случае?

— Птица улетит, а стрела потонет, — ответил я.

— Вот именно потонет. А стрела, у которой наконечник в виде лодочки с плоским дном, не потонет, а подпрыгнет и все равно стукнет птицу. Как плоский камень. Знаешь, «блины» делают на воде? Вот и вся нехитрая.

Действительно, все оказалось очень нехитро, но очень мудро. Я живо представил себе сцену охоты на птиц.

— А сейчас… чукчи так уже не охотятся? — наивно спросил я.

— Конечно, нет, — улыбнулся Василий Михайлович. — Им давно уже винчестеры и винтовки больше пришлись по душе. Ну, а раньше стрелами охотились. И воевали. Они ведь отважные воины. Дежнев тут когда появился? Лет триста назад? Вот в его людей они и стреляли костяными стрелами — кое-кого убили, кое-кого ранили. Ты ж, наверное, читал об этом?

Я подтвердил, что действительно кое-что читал.

— У нас в районе Марково, — продолжал Василий Михайлович, — есть такое место, Крепость называется. Говорят, раньше там острог стоял. Сейчас Анадырь подмывает эту Крепость, и однажды вымыло казака, — благодаря вечной мерзлоте он сохранился так, как будто вчера помер. Здоровенный малый в меховой куртке, красной рубахе, в шароварах и торбазах. На пальце у него сохранилось, кольцо, а на голове — черный венчик, на котором написана дата смерти — 1794 год. Этот тут уже ничего не открывал. Служил верой и правдой. Если ты историей интересуешься, я тебе могу дать книжки, у меня есть.

Я действительно заинтересовался историей и прочитал несколько книг о доберинговском этапе исследования. Они были посвящены преимущественно Дежневу. Но в моих глазах фигуру Дежнева вскоре заслонил другой путешественник — Федот Алексеев Попов, который в литературе больше известен как Федот Алексеев.

Вот о нем, о событиях, происшедших в 40-х годах XVII века, мы теперь и поговорим, поговорим о людях, которые задолго до Витуса Беринга сделали почти то же, что было поручено ему.

Если вы возьмете книгу Л. С. Берга, уже упоминавшуюся в этом очерке, — «Открытие Камчатки и экспедиции Беринга» — и откроете ее на 27-й странице, то найдете там раздел, который называется «Плавание Дежнева 1648 года через Берингов пролив». Занимает этот раздел около двенадцати страниц и начинается так: «В 1648 году якутский казак, устюжанин Семен Иванович Дежнев, — выйдя из устья Колымы на шести кочах, обогнул мыс Восточный, или Дежнева, и высадился к югу от устья Анадыря». Далее разбирается, как он совершил плавание и что из этого получилось.

В этом разделе есть подраздел «Отчет Дежнева», а в подразделе цитата, в которой случайно оказалось имя торгового человека Федота Алексеева. Что это за личность — никому неизвестно, и пришлось Л. С. Бергу сделать следующее примечание: «Федот Алексеев Попов был холмогорец, приказчик одного торгового человека. Фактически он был главою экспедиции; однако после него не осталось никаких письменных документов» (курсив мой. — И.3.).

Ну раз после него не осталось никаких письменных документов — так какой же он руководитель! А что он организовал экспедицию и совершил плавание — так Магеллан тоже организовал и тоже совершил, а первый кругосветный путешественник все-таки Пигафетта! Кроме того, Федот Алексеев, как и Магеллан, погиб во время плавания, а Дежнев, как и Пигафетта, остался жив. Уже этого одного достаточно, чтобы вею славу приписать Дежневу и Пигафетте!

Отделавшись от Федота Алексеева крохотным примечанием в подборе, академик Л. С. Берг продолжил повествование о походе Дежнева.

Однако все же упомянут Федот Алексеев Попов… И вообще ему в этом отношении везет. Вот, например, в «Энциклопедическом словаре», вышедшем в свет в 1955 году, в статье «РСФСР» из Федота Алексеева Попова сделали двух землепроходцев — Федота Алексеева и Попова. Там так и написано: «Федот Алексеев, Попов и Семен Дежнев открыли пролив между Азией и Америкой…» Вот как велика популярность этого человека!

Но давайте проследим ход событий, приведших к историческому плаванию вдоль северо-восточных берегов Азии. В 30-х годах XVII века крупный московский купец Василий Усов встретился с помором, уроженцем Холмогор — знаменитого села на Северной Двине, вблизи которого позднее родился Ломоносов, — неким Федотом Алексеевым Поповым, позднее получившим прозвище Холмогорец. Где произошла эта встреча — в Москве или у берегов Белого моря, — можно лишь догадываться. Но мне лично кажется, что торговые дела привели Усова на Северную Двину и там нашел он помощника, человека умного, с трезвой практической смекалкой, настойчивого, решительного. Как все поморы, этот человек детства плавал по Белому морю, знал в своих края каждую скалистую луду, обнажающую в отлив голую коричневую спину, каждый крохотный баклыш — островок, все удобные салмы и залудья. Вполне возможно, что плавал он и по Баренцеву морю, ходил вместе со старшими на суровый Грумант; он много повидал в жизни, и на его богатый опыт вполне можно было положиться. Звали этого человека Федотом Алексеевым Поповым. И московский купец Василий Усов сделал его своим приказчиком.

Так или иначе это происходило, поручиться нельзя. Но вот что бесспорно: в 1638 году московский купец царский гость Василий Усов отправил большую партию своих товаров в далекую, неведомую, тогда Сибирь; доверил он свои товары Федоту Алексееву Попову и устюжанину Луке Васильеву Сиверову. Как нужно вести прибыльную торговлю в Сибири, Усов, разумеется, отлично представлял себе. Он знал, что несколько тысяч километров придется пройти его приказчикам по горам, лесам, сплавляться по рекам, а может быть, и выходить в ледовые моря; он знал, что путь этот опасен, что разбойные ватажки бродят по лесам, и понимал, что только опытным и решительным людям можно доверить товары; наконец, царскому гостю не надо было рассказывать, как выгодно, чтобы приказчики его первыми пришли в неведомую землю, какой это принесет барыш; а если так, то во главе должен стоять человек, который сумеет организовать людей и, если потребуется, повести их за собою через моря и горы на новые реки, на сторонние земли.

Всем этим требованиям удовлетворял Федот Алексеев — холмогорец, помор.

Вот почему Усов послал его в Сибирь и вот почему он сделал его старшим в караване. А что Федот Алексеев был старшим, говорит хотя бы тот факт, что при разделе с Сиверовым к Федоту Алексееву перешло почти две трети имущества.

И Усов не ошибся в выборе вожака. Лука Сиверов в конце концов дезертировал — ушел в монастырь, «в немощи постригся», как печально сообщил через много лет купец Усов. Что касается Федота Алексеева Попова… Впрочем, нет смысла забегать вперед.

В июне 1641 года Федот Алексеев прибыл в Енисейск и выправил там проезжую грамоту — таможенный пропуск — на Лену. Любопытно, что по дороге в западносибирских городах Федот Алексеев не торговал, боясь продешевить.

На следующий год караван Федота Алексеева прибыл в Якутск. Приказчики быстро сориентировались в городе и сообразили, что на большой барыш и здесь рассчитывать не приходится: Якутск был заполнен такими же, как они, посланцами российских купцов.

Федот Алексеев принял решение уходить из Якутска. В этом Сиверов согласился с ним. Но Федот Алексеев рвался на дальние земли, а Сиверов стремился обосноваться поближе. Тут-то они и поделили имущество…

В 1642 году якутские купцы и промышленники во главе с крупным предпринимателем Андреем Дубовым, назначенным целовальником, организовали морскую экспедицию на реку Оленек, в которой приняло участие около ста человек — очень много по тому времени.

К этой экспедиции был прикомандирован в качестве сборщика государева ясака один из самых выдающихся полярных мореходов XVII столетия — казак Иван Ребров. Промышленники сами попросили отпустить его с ними, обязавшись доставить Реброва на Оленек на собственных судах. Под этим прошением подписался и Федот Алексеев. Ребров в свою очередь подал челобитную государю с обещанием собирать для казны пушнину, добытую на Оленьке.

Поход этот обычно именуют походом Реброва. Очевидно, что это не совсем точно. Но вот что важно учесть. Снаряжая на свои средства крупные промыслово-торговые экспедиции, промышленники обычно приглашали с собою представителя местной власти, служилого человека. Делалось это, во-первых, для того, чтобы придать походу «законный» (в глазах администрации) характер, а во-вторых, чтобы обезопасить себя на будущее от произвола местных властей, потому что промысел и торговля в Сибири лимитировались пошлинами, различными правилами (например, существовал большой список запрещенных к продаже товаров), а «свой» представитель власти мог быть посредником между торговцами и администрацией и избавлял купцов от всяких подозрений.

Но случай с Ребровым особый. Промышленники пригласили с собой не просто представителя власти, сборщика пушнины в государеву казну, а опытного морехода, первооткрывателя реки Оленек. Еще в самом начале 30-х годов XVII века пятидесятник Илья Перфильев возглавил в Жиганске крупный отряд казаков, гулящих и промышленных людей, пожелавших идти в низовья Лены. Среди этих людей был и Иван Ребров, тобольский казак. Очевидно, он сумел быстро выдвинуться, потому что в 1633 году, когда отряд Перфильева в устье Лены разделился на две партии, одну из них возглавил Ребров. От устья Лены он поплыл на запад-и открыл Оленек… А позднее именно Иван Ребров проложил морской путь на Яну и Индигирку.

Не приходится сомневаться в том, что, приглашая Ивана Реброва, промышленники хотели заполучить не просто представителя власти, а известного морехода, бывальца, знавшего те места, куда они собирались вести кочи.

6 июля 1642 года якутский таможенный голова Дружина Трубников выдал Федоту Алексееву Холмогорцу грамоту, в которой говорилось, что идет Федот Алексеев на «стороннюю» реку Оленек на рыбную ловлю и на соболиный промысел и везет с собою «хлебного запасу и промышленного заводу и русково товару»: семьсот пудов муки ржаной, четыре пуда меди зеленой в котлах, два пуда олова, двадцать фунтов одекуя мелкого и большого, десять фунтов бисеру, сто аршин белого сукна, пятьдесят колькольцев-кутасов, триста пятьдесят саженей неводных сетей, двадцать сколотое подошвенных, двадцать пять обметов собольих, шестьдесят топоров, два пуда «прядена» неводного, сто аршин холста среднего и толстого. Всего товару было по таможенной оценке на тысячу двадцать пять рублей.

Вместе с Федотом Алексеевым отправились в странствие его племянник Емельян Степанов, двадцать три покрученника и пять своеужинников.

Купеческий караван, ведомый Иваном Ребровым, благополучно прибыл на Оленек. Однако надежды купцов на успешный промысел и, следовательно, на скорое обогащение не оправдались. Не удалось Федоту Алексееву наладить и меновую торговлю с местными жителями, на которую он рассчитывал. Надо полагать, что виною тому были сами промышленники: они повели себя так, что воинственные эвенки восстали и вытеснили пришельцев из лесов, богатых соболем, в тундру, населенную никому не нужными в то время песцами.

Примерно в 1644 году Федот Алексеев и его спутники начали движение на восток, которое всего через четыре года завершилось открытием крайней северо-восточной оконечности Азиатского материка. Федот Алексеев вернулся на Лену, но, не заезжая в Якутск, перебрался сначала на Яну, потом на Индигирку, на Алазею, а зимой или весной 1647 года прибыл на Колыму.

Почему спешил Федот Алексеев? Почему не задержался он на таких крупных реках, как Индигирка, Алазея?

Ответ на это можно дать только один: Федота Алексеева не устраивала деятельность на уже открытых и в значительной степени обобранных землях, он рвался на «оперативный простор», стремился стать хозяином новых, неведомых земель.

По этой же причине не устроила его и Колыма, где уже хозяйничали приказчики крупных купцов.

И холмогорец Федот Алексеев, беспокойный и настойчивый человек, в тот же год решает организовать торгово-промысловую экспедицию на реку Погычу, или… Анадырь, слухи о которой уже дошли до Колымы. И не только решает, он организовывает ее.

Как он организовал экспедицию?.. Самым обычным способом, так же, как организовывали все другие «опытовщики» — инициаторы дальних походов. Федот Алексеев располагал крупными средствами, имел верных людей; он построил кочи, скупил хлебные запасы. Прослышав о новой экспедиции, сулящей крупные барыши, на огонек устремляются своеужинники, промысловики со своим «заводом», снаряжением, но без крупных средств: организовать свою экспедицию им не под силу, но присоединиться к экспедиции они могут. — Федот Алексеев охотно принял их, понимая, что, чем сильнее будет его отряд, тем больше земель они смогут покорить. И вскоре под его «знаменем» оказывается более шестидесяти человек; четыре коча, а это уже сила!

К числу инициаторов похода, признавая приоритет холмогорца Федота Алексеева, следует, очевидно, отнести и постоянно промышлявших вместе с ним своеужинников Осташа Кудрина, Дмитрия Яковлева, Максима Ларионова, Юрия Никитина, Василия Федотова и, разумеется, племянника Федота Алексеева Емельяна Степанова. Колымский приказчик Второй Гаврилов сообщает, что с Федотом Алексеевым в поход отправилось двенадцать покрученников. Как видно, половину своих людей Федот Алексеев оставил на промысел в бассейне Колымы.

Как протекали события дальше?.. Организовав экспедицию, снарядив кочи, Федот Алексеев, привыкший действовать наверняка, отправился к колымскому приказчику Второму Гаврилову…

Впрочем, здесь уже пора переходить к Полемике с теми исследователями, которые вопреки исторической правде, вопреки логике событий искусственно возвеличивают Семена Дежнева, превращая его в этакий монумент, расчищают ему место, сознательно принижая других землепроходцев. Предоставляю слово М. И. Белову, человеку, безусловно, знающему историю землепроходчества, но который немало способствовал искажению истины. Вот как он излагает события в книге «Семен Дежнев», опубликованной в 1955 году: «Явившись к приказчику Нижне-Колымска, он (Федот Алексеев. — И.3.) стал просить у него служилого человека в поход, так как хотел открыть анадырские торги и промыслы не украдкой, а официально, с разрешения казны. Памятно ему было и оленекское предприятие. Ехать в «новую землицу» без казаков он не решался» (выделено мною. — И.З.).

Сохранился рассказ о ходе этих переговоров, который принадлежит непосредственному очевидцу колымскому приказчику Второму Гаврилову. Вот он: «…в нынешнем во 155 году (1647 год) июня в… день пошли на море москвитина гостиной сотни торгового, человека Алексея (здесь ошибка — Василия. — И.3.) Усова прикащик Федотко Алексеев Колмогорец с покрученниками двенадцать человек, а иные збирались промышленные люди своеужинники, а сверх их собралось пятьдесят человек, пошли на четырех кочах той кости рыбьего зуба и соболиных промыслов проведывати. И тот Федотко Алексеев Колмогорец с товарищи к нам в съезжую избу словесно прошал с собою служилого человека. И бил челом государю Якуцкого острогу служилой человек Семенка Дежнев ис прибыли, а челобитную подал в Съезжей избе, а в челобитной явил государю прибыли на новой реке на Анадыре 47 соболей, и мы его, Семенку Дежнева, отпустили для тое прибыли с торговым человеком с Федотом Алексеевым» (выделено мною. — И.3.).

Кажется, все ясно: ни у кого не было сомнений в том, что в море пошел Федот Алексеев и инициативные промышленники-своеужинники, присоединившиеся к нему. Случилось это после того, как Федот Алексеев получил «казаков» в лице Семена Дежнева и «решился», отчалить. Как получил — тоже ясно: пришел и попросил с собою служилого. Вызвался ехать Семен Дежнев — его и отпустили с торговым человеком.

А М. И. Белов по поводу этой же цитаты рассуждает таким образом: «Из простого (?!) рассказа колымского приказного человека видно, что Федот Алексеев шел в поход всего с 12 покрученниками, большую часть своих людей он оставил на Колыме; Основную массу участников первого похода Дежнева (?!) составляли своеужинники, промышленники, имевшие свои капиталы и ведшие промыслы самостоятельно, независимо от Федота Алексеева».

Направленность этих рассуждений сомнений вызвать не может. И нежелание считаться со свидетельством Второго Гаврилова, и, наконец, попытка изобразить мелких промышленников совершенно самостоятельными людьми, хотя, методы организации экспедиций того времени достаточно хорошо известны, — все это служит одной цели: изобразить Федота Алексеева рядовым участником плавания, поставить на его место Семена Дежнева, которого Федот Алексеев взял с собой, короче говоря, направлено на то, чтобы искусственно возвысить Дежнева, расчистить ему место.

Как доказывается недоказуемое, легко проследить по книгам М. И. Белова: «Семен Дежнев», 1948, «Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах», 1952 (сборник документов с обширными примечаниями М. И. Белова), и «Семен Дежнев», 1955. Не будем обращать внимания на мелочи, например на то, что в книге 1955 года М. И. Белов на странице 62 утверждает, что спутники Федота Алексеева находились «в разной степени зависимости от своего вожака», а на странице 64, что они были независимы и, следовательно, никакого «вожака» не существовало; или на то, что, по мнению М. И. Белова, изложенному на странице 62, Федот Алексеев «имел намерение пройти на реку Анадырь под охраной (!) казаков», а на странице 64 тот же Федот Алексеев пускается в плавание, взяв с собой одного Дежнева, который при всем желании не смог бы охранять шесть десятков добрых молодцев с пищалями и саблями. Все это, повторяю, мелочи.

Вот что значительно серьезнее. В конце 1952 года М. И. Белов писал: «Следует несколько подробнее остановиться на подготовке его (Дежнева по контексту. — И.3.) морского похода на Анадырь, тем более что в литературе при освещении этого вопроса допущен ряд фактических неточностей — нередко организацию и саму идею похода исследователей приписывают торговому человеку Федоту Алексееву, а С. Дежнева изображают «прикомандированным» к отряду Алексеева».

Упрек этот, в высшей степени серьезный, относится, надо полагать, в первую голову к колымскому приказчику Второму Гаврилову — очевидцу событий! — в «простом» рассказе которого события освещаются именно так. Что же, в конце концов полемика допустима и с первоисточником. А что касается приемов доказательства… Возможен, например, такой прием: утверждай, не доказывая. В статье «Дежнев» второго издания БСЭ можно прочитать нижеследующее: «Под начальством Федота Алексеева… известного под фамилией Попов, была организована торгово-промысловая экспедиция. Д(ежнев) присоединился к экспедиции в качестве представителя государственной власти (сборщика ясака). Плавание экспедиции летом 1647 не увенчалось успехом… 20 июня 1648 экспедиция вышла в повторное плавание…» А четырнадцатью строчками ниже читаем: «Экспедиция Д(ежнева) сделала выдающееся географич. открытие». Просто, убедительно и придраться не к чему!

Вернемся теперь к «критике» М. И. Беловым колымского приказчика Второго Гаврилова, рассказавшего о событиях без всяких ухищрений. Продолжим прерванную цитату из книги М. И. Белова: «Правильный ответ на этот вопрос может быть дан на основе изучения таможенных документов участников похода Дежнева. В делах якутской таможни нам удалось обнаружить «выписи» и проезжие грамоты дежневцев…» Что ж, об этих грамотах и «выписях» Второй Гаврилов мог ничего не знать…

В первой части цитаты речь шла о том, что некие злоумышленники приписывают Федоту Алексееву организацию экспедиции и саму идею похода.

«Разрушается» это мнение своеобразно. М. И. Белов ссылается на два документа — таможенные грамоты. Одна из них была выдана Федоту Алексееву еще летом 1641 года на провоз товаров и хлеба из Енисейского острога к Ленскому волоку. А вторая выдана в июне 1646 года приказчикам Афанасию Андрееву и Бессону Астафьеву, которые приняли участие во втором плавании Федота Алексеева. В этих грамотах содержится перечень товаров, которые везли с собой приказчики, и все. Почему из этого перечня следует, что не Федоту Алексееву принадлежит идея похода и организация экспедиции, я лично судить не берусь, а М. И. Белов никак не поясняет своей мысли. Очевидно, ссылкой на эти грамоты он хотел сказать, что помимо капитала Федота Алексеева большой капитал вложили в экспедицию и другие приказчики. Это верно. Но Афанасий Андреев и Бессон Астафьев приняли участие во втором походе, а не в первом, так что они не могли оказать влияния на организацию этой экспедиции вообще и на возникновение идеи похода у Федота Алексеева в особенности.

М. И. Белов еще раз воспользуется этими приказчиками царского гостя Василия Гусельникова, чтобы принизить значение Федота Алексеева, «мешающего» Дежневу. В книге 1955 года, описывая подготовку второго похода Федота Алексеева, М. И. Белов инициатору уделяет семь строчек, а приказчикам купца Гусельникова — шестьдесят шесть, причем оказалось, что и средств-то у Гусельникова в торговлю было вложено больше, чем у Василия Усова, и служила ему «целая армия оборотистых, смышленых, жадных до наживы, инициативных и смелых людей, родиной которых было русское поморье. Они без боязни пускались в опасные морские плавания…». Видите, не то, что горемыка Федот Алексеев, который без казачьей охраны шагу ступить не смел, плыть без них «не решался». Одна беда, что повели оба приказчика Гусельникова за собой в поход восемь человек, а Федот Алексеев — двадцать девять.

Но вернемся к событиям весны 1647 года. Итак, Дежнев приглашен в экспедицию Федота Алексеева. Есть ли у нас основания полагать, что Дежнева взяли на «руководящую работу», что экспедиции только и не хватало «вождя», чтобы поставить сыромятные или холщовые паруса и двинуться в неведомое?.. В дошедших до нас документах определенно утверждается, что промышленники просто взяли Дежнева с собою, отнюдь не склонив перед ним непокрытых голов, Но давайте попробуем разобраться в этом, так сказать, невзирая на документы. Попробуем решить вот какой вопрос: мог ли Семен Дежнев претендовать на роль вожака большой торгово-промысловой экспедиции?.. Увы, на этот вопрос придется ответить отрицательно, потому что Семен Дежнев не выдерживает сравнения, например, с Иваном Ребровым, тоже приглашенным в торгово-промысловую экспедицию. Мы уже знаем, что Иван Ребров был первооткрывателем реки Оленек, что он проложил морской путь на Яну и Индигирку и, таким образом, имел заслуженную репутацию бывалого морехода.

Дежнев же к моменту организации экспедиции Федота Алексеева как вожак и мореплаватель проявить себя не успел, и со стороны руководителя было бы чистейшей нелепостью передать ему бразды правления. Не согласились бы на это и другие промышленники, которые, безусловно, уважали пожилого, многоопытного приказчика Федота Алексеева и ни в коем случае не предпочли бы ему безвестного казака, хоть и наделенного мужественной и честной душой.

У читателей, знакомых с книгами о Дежневе, могло сложиться впечатление, что к 1647 году Семена Дежнева чуть ли не вся Россия знала. Достигнут же этот «эффект» тоже не очень хитрым путем: просто Дежневу приписывалась руководящая роль там, где он был всего-навсего рядовым служакой. Возьмем для примера книгу В. И. Самойлова «Семен Дежнев и его время» (1945 год), книгу искреннюю, но методологически далеко не совершенную. Послали казачьего вожака известного в истории Сибири землепроходца Дмитрия Михайлова Зыряна с небольшим отрядом, в который входил Дежнев, собирать ясак, и (откройте страницу 51) тотчас Дмитрий Зырян оказывается оттесненным на второй план, а на первый выдвигается Дежнев: «Добравшись до Яны очень быстро и удачно, — сообщает Самойлов, — видимо благодаря качествам организаторов похода — Дежнева(!) и Зыряна, — собрали большой ясак». Отправил воевода Головин знаменитого землепроходца Михаила Стадухина на Оймякон, и тотчас обнаруживается, что во главе этого отряда стояли два человека: атаман Стадухин и рядовой Дежнев (страница 59). На следующей странице уже говорится об отряде Дежнева, на странице 63 начальниками отряда называются Дежнев и Стадухин, а далее по контексту, Стадухин переводится в рядовые, хотя на самом деле он встал во главе объединенного отряда (своего и Дмитрия Зыряна), а вожаками именуются Дежнев и Зырян (страницы 63–64). В Нижне-Колымском острожке, оказывается, обосновалось «тринадцать человек во главе… с Дежневым и Вторым Гавриловым» (страница 64).

Этим же самым приемом продвинут Семен Дежнев и в руководители экспедиции Федота Алексеева, хотя тот же Самойлов утверждает, что «главным организатором экспедиции был Федот Алексеев Попов, приказчик богатых устюжских торговцев Усовых» (страница 66).

Но может быть, мы все-таки не правы, может быть, Семен Дежнев в 1647 году уже превратился в крупного казачьего вожака?.. Нет, М. И. Белов определенно пишет, что Дежнев был незаметным, ничем себя не проявившим казаком, все эти годы находившимся в тени (загляните на страницу 51 книги 1948 года издания и на страницу 42 книги 1955 года издания).

Так зачем же такой вожак потребовался промышленникам и Федоту Алексееву?.. М. И. Белов объясняет это… чудом. Я не шучу. Вот посмотрите, как патетически оповещает он об этом читателей: «Добраться до конца этого гигантского горного хребта (водораздела между Тихим и Ледовитым океанами. — И.3.) становится заветной мечтой тех, кто раньше всех открыл эту истину, — казаков отряда Зыряна и Стадухина. Как увидим ниже, никому из этих вожаков не суждено было побывать на самой крайней северной точке «камня». И лишь незаметному, ничем особенно не проявившему себя и все эти годы находившемуся как бы в тени казаку Семену Дежневу удалось довести до конца обследование северо-востока Сибири, начатое в 30-е годы XVII века Ребровым, Бузой и Зыряном. И с того момента, когда он решится на этот великий подвиг (то есть последовать за Федотом Алексеевым и его товарищами, — И.3.), его личность вырастает в значительную фигуру, полную энергии, воли и целеустремленности, — она становится великой» (страницы 51–52 в книге 1948 года. Выделено мной, — И.3.). Вот, оказывается, в чем дело!

Кроме того, по широте душевной Семен Дежнев «взял на себя полную материальную ответственность за экспедицию на реку Анадырь» (как полагает М. И. Белов). Каким способом он собирался нести полную материальную ответственность за экспедицию, организованную владельцами частнособственнического капитала, бог весть. Впрочем, разгадать эту загадку не удалось и самому М. И. Белову. По крайней мере при переиздании книги он опустил это смелое утверждение. Речь же, строго говоря, шла просто-напросто о том, что Дежнев обязался доставить с Анадыря в государеву казну энное количество соболей. А какую он нес «материальную ответственность», легко вообразить, если вспомнить, что почти все участники второй экспедиции погибли, а Дежнев благополучно служил дальше, не думая возмещать потери ни купцу Усову, ни купцу Гусельникову, хотя и стал богатым человеком.

Вот как первое плавание Федота Алексеева превратилось в «первое плавание Семена Дежнева».

В июне 1647 года кочи Федота Алексеева вышли в море. На одном из них Федот Алексеев вез в бессмертие казака Семена Дежнева. Тяжелые зимние льды преградили кочам дорогу. Вскоре суда вынуждены были вернуться. Семен Дежнев занялся промыслом, а Федот Алексеев, тоже, конечно, не забывавший о собственной выгоде, начал исподволь готовить, повторный поход. Очевидно, прежний опыт подсказывал ему, что год на год не приходится, что ледовая обстановка на следующий год может сложиться иначе.

И Федот Алексеев не ошибся.

Поговорим теперь об организации второго похода Федота Алексеева. Это тем более необходимо, что исследователи почему-то не обращали внимания на один весьма показательный факт, позволяющий судить о подлинных заслугах Федота Алексеева в истории географических открытий. М. И. Белов пишет, что накануне второго похода обстановка на Колыме изменилась, увеличилось число желающих принять в нем участие и что, стремясь сохранить первенство среди торговых людей, Федот Алексеев вынужден был увеличить число своих покрученников (страница 64 в книге 1955 года).

В действительности же все происходило несколько иначе.

Дело в том, что многие участники первого похода по разным причинам не приняли участия во втором походе Федота Алексеева. Это можно доказать с помощью простой арифметики. В первом плавании участвовало 64 человека, во втором — 90, но 30 из них — это гулящие люди Герасима Анкудинова, присоединившиеся к мореходам без разрешения властей. Значит, в основной отряд Федота Алексеева входило 59 человек, меньше, чем во время первого похода. Из них в первом походе определенно не принимали участия люди торгового гостя Гусельникова (10 человек), которые прибыли на Колыму перед, самым началом второго похода, и 17 покрученников Федота Алексеева. Следовательно, лишь половина участников первого похода — 32 человека — согласилась идти во второй поход. Это — если считать и 13 покрученников Федота Алексеева, участников обоих походов. Без них — всего 19 человек из 51. Число участников первого похода, желавших идти во второй раз на Анадырь с Федотом Алексеевым, уменьшилось в два с половиной раза!

Осуществление похода на Анадырь находилось под угрозой срыва. В этой обстановке Федот Алексеев принимает решительные меры к тому, чтобы все-таки осуществить поход. Для этого он мобилизует всех зависящих от него людей — двадцать девять человек! — которые и составили основное ядро отряда (вместе с вожаком 30 человек). К ним присоединилось 18 своеужинников и 10 человек купца Гусельникова, а также Дежнев.

Только самоотверженным усилиям Федота Алексеева обязана географическая наука тем, что летом 1648 года русские кочи обогнули северо-восточную оконечность Азии.

Помогал ли ему в осуществлении этого замысла Семен Дежнев? Уверен, что помогал, потому что он не только согласился поехать снова с Федотом Алексеевым, но и настойчиво боролся за это право с казаком Герасимом Анкудиновым.

Дело в том, что Герасим Анкудинов, подлинный сорвиголова, отчаянный казак-буян, прослышав о замысле Федота Алексеева, возгорелся желанием принять участие в плавании. Узнав, что с Федотом Алексеевым собирается плыть Дежнев, он подал встречную челобитную, в которой требовал, чтобы вместо Дежнева назначили приказчиком новых земель его, Анкудинова, обещая привезти больше соболей, чем Дежнев.

По мнению М. И. Белова, эта челобитная «свидетельствует и о том, что С. И. Дежнев, а не кто-нибудь другой, например Федот Алексеев, как об этом пишет В. Ю. Визе… был душой и главой подготовлявшегося похода вдоль Чукотского полуострова».

Но давайте попробуем решить, на чье еще место мог претендовать служилый человек Герасим Анкудинов?.. На место Федота Алексеева, приказчика купца Усова?.. Или на место Афанасия Андреева, приказчика купца Гусельникова?.. Или на место одного из их покрученников?

Семен Дежнев был единственным служилым человеком, прикомандированным к экспедиции Федота Алексеева, и только на его место мог претендовать другой служилый человек — Герасим Анкудинов. Поэтому их борьба за право участвовать в экспедиции Федота Алексеева, а точнее, за право нажиться на новых землях совершенно не может служить доказательством того, что Дежнев был «главой» и «душой» экспедиции.

Ища способы возвысить Семена Дежнева, М. И. Белов делает такое заключение: «Свой отряд Семен Дежнев снарядил на личные средства. Позднее он писал, что поднимался на новые реки «на свои деньги» и что от «морского разбою (гибели судов во время бури) обнищал и одолжал великими неокупными долги» (стр. 70, книга 1955 года). Это заключение абсолютно бездоказательно и находится в противоречии с многократно повторенным М. И. Беловым утверждением, что Дежнев принадлежал к казачьей голытьбе. Это во-первых. Во-вторых, как мы помним, ранее М. И. Белов объявил, что своеужинники независимы были от богатого Федота Алексеева. Почему же они и Алексеев попали в зависимость к бедняку Дежневу, поплыли на его средства?..

Дежнев же позднее сообщил в отписке лишь то, что поехал в экспедицию на свои средства. Снаряди он на собственные средства отряд, он не преминул бы напомнить об этом, как сделал это тот же Анкудинов («А я, холоп твой государев, поднимаюсь на твою государеву службу своим животом, судном и оружием, порохом и всякими заводы поднимаю»).

Теперь уже определенно известно, что Дежнев до похода на Анадырь был рядовым казаком с очень и очень скромными средствами; вернулся же с Анадыря он обладателем крупного капитала (одной моржовой кости он вывез для себя на 3000 рублей, а жалованья служилому человеку полагалось в год 5 рублей).

О том, как организовывался второй поход и как попал туда Дежнев, имеется его собственное свидетельство, не оставляющее места для кривотолков. Вот оно: «…торговые и промышленные люди били челом тебе, великому государю, а на Ковыме-реке таможенному целовальнику Петру Новоселову подали челобитную, чтоб их торговых и промышленных людей, Федота Алексеева с товарищи, отпустили по твоему государеву указу на новую на Анандыр-реку и на иные сторонные реки для прииску новых неясачных людей, где б тебе, великому государю, мочно было в ясачном сборе прибыль учинить».

Кажется, ясно — экспедицию организовали торговые И промышленные люди, Федот Алексеев с товарищами, они же подали челобитную целовальнику Новоселову, который разрешил им плавание.

Дежнев же попал в экспедицию так: «А обо мне, холопе твоем Семенке, те торговые и промышленные люди били ж челом, чтоб мне, холопу твоему, итти с ними вместе для своего государева ясачного збору и для прииску новых неясачных людей и для твоих государевых всяких дел» («Первая челобитная Семена Дежнева» в книге Самойлова. Выделено мной. — И.3.).

Вот и все. Пригласили Дежнева торговые люди — он поплыл с ними. Будь Дежнев действительно организатором похода, он бы так и написал. Делать из этого секрет не имело никакого смысла.

И вообще, Второй Гаврилов имел право назначить служилого человека приказчиком новых земель, но назначать его руководителем торгово-промысловой экспедиции, созданной на частные средства, руководителем морского похода у него не было ни прав, ни оснований.

Кочи Федота Алексеева вышли из устья Колымы в Восточно-Сибирское море около 20 июня 1648 года и повернули на восток. Лето выдалось ранним, сравнительно теплым, и льды унесло от берегов. Однако кочи землепроходцев того времени под прямыми парусами могли ходить только по ветру; ветры же на беду установились встречные, и это очень замедлило плавание. Недели через две после начала похода разыгралась буря, во время которой два коча (из семи) отделились от каравана и разбились о скалы. Их экипажи благополучно выбрались на сушу, но там на мореплавателей напали местные жители и всех их перебили. Остальные кочи во главе с Федотом Алексеевым сумели пристать к берегу и переждали бурю; потом они продолжили путь. Вскоре мореплаватели увидели «первый Святой Нос от Колымы» — мыс Шелагский, затем миновали пролив Лонга, не заметив острова Врангеля, и Федот Алексеев сделал первые выдающиеся географические открытия — открыл Чукотское море и Чукотский полуостров.

Встречные ветры по-прежнему мешали плыть на восток, внезапные бури грозили гибелью. Еще на два коча уменьшился караван Федота Алексеева. Судьба этих кочей не ясна. Однако есть основание полагать, что их занесло на Аляску и там, на побережье Кенайского залива, мореходы сначала образовали небольшую русскую колонию», а потом смешались с местными жителями — эскимосами или индейцами…

Но оставшиеся три коча, которые вели неустрашимые люди — вожак экспедиции Федот Алексеев, гулящий атаман Герасим Анкудинов и представитель властей Семен Дежнев, — продолжали путь вдоль суровых, неприветливых берегов Чукотского полуострова.

И первого сентября, в Новый год по старомосковскому календарю, Федот Алексеев, Герасим Анкудинов и Семен Дежнев обогнули Большой Каменный Нос и круто повернули к юго-западу.

Так был открыт пролив, который теперь носит имя Беринга, гораздо менее заслужившего эту честь, чем руководитель торгово-промысловой экспедиции Федот Алексеев.

У входа в Берингов пролив вновь началась буря, и о скалы разбило коч предприимчивого казака Герасима Анкудинова. Пришлось сделать остановку и подобрать потерпевших кораблекрушение.

Лишь два коча из семи вышли в бурный пролив Беринга. Там Федот Алексеев совершил еще одно открытие — открыл острова, которые некоторое время назывались островами Гвоздева, а теперь называются островами Диомида.

Следуя вдоль юго-восточных берегов Чукотки, Федот Алексеев миновал мыс Чаплина (он назван в память участника первой экспедиции Беринга) и где-то в этом районе вновь высадился на берег. Очевидно, он хотел наладить деловые отношения с местными обитателями, начать с ними меновую торговлю и, вероятно, узнать дорогу к реке Анадырь. Береговые чукчи напали на пристанище мореплавателей. Бой закончился победой русских, но вожак экспедиции Федот Алексеев был ранен.

Пришлось кочам вновь выйти в море, хотя уже штормило и ветер усиливался с каждым часом. Некоторое время кочи держались неподалеку от берега, но потом ураганный ветер вынес их в море, которое открыл Федот Алексеев, но которое называется Беринговым.

В течение нескольких часов Федот Алексеев и Дежнев, человек, которому отныне припишут все открытия вожака и организатора экспедиции, видели друг друга, но потом их разнесло в разные стороны.

Больше им не суждено было встретиться.

Выдержать этот шторм смог лишь коч самого опытного мореплавателя — Федота Алексеева. Дежнева и его спутников выбросило на берег, и они пешком отправились на Анадырь.

А Федот Алексеев, пристав к берегу и, очевидно, посоветовавшись с гордым и самолюбивым Герасимом Анкудиновым, решил плыть дальше на юг. И они проделали путь, почти равный пройденному. Сколько времени у них ушло на это — сказать трудно. Видимо, месяца два — сентябрь и октябрь. Но коч Федота Алексеева плыл на юг по морю, которое целиком не замерзает даже в суровые зимы, и поэтому льды не мешали им, а штормы они могли пережидать в многочисленных бухтах. Во время этого плавания Федот Алексеев и его товарищи открыли Корякский хребет, отроги которого вплотную подступают к морю. Они миновали Олюторский полуостров, Карагинский залив, они подошли к берегам Камчатки и первыми из русских увидели ее огнедышащие горы — вулканы, о существовании которых не подозревал никто из них. Разумеется, при этом они ничуть не заботились о приоритете и не подозревали, что потомки припишут честь открытия Камчатки атаману-головорезу Атласову, казаку исключительного ума, но который, что про него ни говори, все-таки побывал на Камчатке через пятьдесят лет после Федота Алексеева, Герасима Анкудинова, Емельяна Степанова и их отважных сподвижников.

Наших же мореплавателей волновали более серьезные житейские проблемы: близилась зима, снеговой покров в горах с каждым днем спускался все ниже, пора было подумать о зимовке. К счастью, именно в это время подплыли они к устью реки Камчатки и без долгих раздумий ввели в нее коч. До ледостава они успели подняться довольно далеко вверх по ней, до устья реки Никул, и там зазимовали.

Федот Алексеев, надо полагать, даром времени на Камчатке не терял: занимался меновой торговлей, промышлял камчатского соболя, то есть проделывал то же самое, что и все торговые люди в Сибири.

Весной следующего года Федот Алексеев вышел в море и повел коч дальше на юг.

А добрая память о нем — именно о нем! — надолго сохранилась среди местных жителей — ительменов, которые даже переименовали речку Никул в Федотовку. Они рассказывали о Федоте Алексееве и его товарищах казаку Атласову в 1696 году, они рассказывали о Федоте Алексееве нашему знаменитому ученому-географу Крашенинникову, участнику Второй Камчатской экспедиции, почти через столетие после того, как Федот Алексеев покинул речку Никул…

Это ли не свидетельство огромного морального авторитета Федота Алексеева, организатора и руководителя экспедиции, совершившей столько замечательных географических открытий?.. Остаться в памяти народа без всяких на то декретов — лучшего кажется, и пожелать нельзя…

А в те дни, когда камчадалы осматривали опустевшее зимовье (они не тронут его, и оно сохранится на многие десятилетия до Крашенинникова, что вновь говорит в пользу Федота Алексеева), — в эти дни коч вышел в Тихий океан.

Да, именно в Тихий океан. Федот Алексеев, Герасим Анкудинов, Емельян Степанов и их товарищи были первыми русскими, бороздившими воды Тихого океана, а не его окраинных морей. Это тоже факт примечательный и тоже никем не оцененный.

За лето Федот Алексеев обогнул южную оконечность полуострова Камчатки — мыс Лопатку, открыл северные Курильские острова, вышел в Охотское море и достиг устья реки Тигиль, что впадает в Охотское море на западном берегу Камчатки.

Во время зимовки Федот Алексеев и Герасим Анкудинов, по слухам, погибли от цинги. Оставшиеся в живых люди не поладили между собою. Это заметили коряки и воспользовались разладом: они напали на русских и многих убили. Те, кому посчастливилось уцелеть, весной ушли на коче в море, и дальнейшая судьба их неизвестна. Так по крайней мере рассказала «якутская баба», бывшая с Федотом Алексеевым, позднее попавшая в плен и освобожденная Дежневым. Думают, что они погибли. Однако вот на что следует обратить внимание. Спутники Федота Алексеева покинули берега Камчатки в 1650 году. А в самом начале 1653 года гостиной сотни торговый человек Василий Усов подал царю Алексею Михайловичу челобитную, в которой просил, чтобы якутский воевода прислал Федота Алексеева, если он появится на Лене, вместе с товарами в Москву. Между прочим, говорится в этой челобитной следующее: «…колмогорец Федот Алексеев Попов с тем моим животом пошел на великую реку Лену, а с Лены пошел в неведущые земли и вести, государь, про него лет с восемь и более не бывало (то есть в 1644–1645 годах. — И.3.). А ныне, государь, мне, холопу твоему, ведомо учинилось, что идет тот Федот к Русе, а живот есть или нет, тово я, холоп твой, не ведаю»[11]. Из этого можно заключить, что кто-то из спутников Федота Алексеева (а вдруг он сам? Так ли уж мы должны верить рассказу «якутской бабы»?) остался жив, вернулся в Якутск, и молва об этом докатилась до Москвы.

Я лично не сомневаюсь, что о Федоте Алексееве и его спутниках со временем будут найдены новые документы, которые позволят нам полнее представить себе облик и дела выдающегося русского мореплавателя.

Что касается казака Дежнева, то он благополучно достиг Анадыря и несколько лет служил там. По разным причинам и в разное время он продиктовал свои отписки, благодаря которым мы узнали о плавании Федота Алексеева.

В этом очерке, стремясь восстановить заслуги Федота Алексеева, я невольно противопоставлял его Семену Дежневу. Я действительно убежден, что Федот Алексеев как личность на голову выше прославленного Дежнева.

Из этого, однако, не следует, что Дежнев был заштатным землепроходцем. Нет, он фигура заметная, он имеет заслуги перед географической наукой, важнейшие из которых участие в плавании Федота Алексеева, составление челобитных с упоминанием о плавании и вполне самостоятельное открытие реки Анадырь. Этого уже вполне достаточно, чтобы навсегда внести имя Дежнева в книгу истории географических открытий. Но этого недостаточно для того, чтобы безудержно восхвалять его, изображая «величайшим мореплавателем всех времен и народов», как это делает, например, М. И. Белов. Уже на первой странице своей книги 1955 года он ставит Дежнева в один ряд с Колумбом и Магелланом, что, мягко выражаясь, несколько преувеличено, а далее… далее мы узнаем и более любопытные вещи…

Так, на странице 73 читаем: «В документах, написанных со слов Дежнева, встречается целый ряд наблюдений над условиями плавания у берегов далекого северо-востока. Приходится удивляться, что эти замечания были сделаны человеком, всего лишь один раз побывавшим у северных берегов Чукотки» (выделено мною. — И.3.).

Что же это за наблюдения?.. Вот первое: «Наметанный глаз Дежнева подметил самый существенный признак северо-восточных морей — их чрезвычайную ледовитость». Этому действительно приходится удивляться, потому что на странице 75 М. И. Белов сообщает, что «три месяца путешественники плыли по Чукотскому и Берингову морям, не встречая льдов». Но оказывается, Дежнев сумел сделать во время короткого плавания и более существенные выводы, требующие многолетних систематических наблюдений, например что не каждый год относят льды от северных берегов Чукотки. У М. И. Белова это называется «сверить свои наблюдения с рассказами местных жителей», хотя на самом деле Дежнев просто пересказал наблюдения чукчей.

А делаются такие заключения вот для чего: «Ни Колумб, ни Васко да Гама, ни даже Магеллан… не ознаменовали свои путешествия столь ценными наблюдениями!»

В книге же 1952 года М. И. Белов изображает неграмотного Семена Дежнева чуть ли не образованнейшим человеком своего времени, осведомленным о крупнейших географических проблемах XVII столетия. На странице 93 М. И. Белов сообщает: «Здесь на берегу «Большого Чукотского Носа» (современный мыс Дежнева) была сделана остановка, во время которой промышленники побывали на островах Берингова пролива, населенных эскимосами. Приняв эти острова за берег Новой Земли, или Америки, С. И. Дежнев продолжал путь.

Для С. И. Дежнева было совершенно ясно значение сделанного им открытия, когда он сообщил якутскому воеводе Ивану Акинфову (документ 34), что прошел по «морю-окияну» мимо островов, населенных эскимосами, что берега, «матерой земли» нигде не соединяются с «Новой Землей» (Америкой).

Беда не только в том, что Дежневу приписано то, чего он не знал, о чем не думал и о чем не мог знать. Беда в том, что это научно оформленное рассуждение со ссылкой на документ 34, с кавычками, которые должны означать, что слова взяты из этого документа, — вымысел М. И. Белова. Документ 34 помещен на 118 странице той же книги, и ничего подобного в нем не содержится, — есть лишь указание, что плавание проходило по «великому морю-окияну».

Итак, на географических картах вы легко найдете имена Беринга и Дежнева. Но при всем желании не удастся вам найти имя Федота Алексеева, первооткрывателя Чукотского моря и Чукотки, мыса Дежнева и пролива Беринга, Берингова моря и Камчатки. Имя его забыто. Не увековечены, как они того заслуживают, на географических картах имена подштурмана Федорова, геодезиста Гвоздева и капитана Алексея Чирикова — «главного» во Второй Камчатской экспедиции.

Вот почему я назвал этот очерк «Берега несправедливости».

Написал я его не для того, чтобы призвать к переименованиям. Теперь объективно это принесло бы лишь вред картографии и географии.

Я написал его главным образом для того, чтобы воздать должное замечательному русскому человеку, отважному мореплавателю, жизнью своей заплатившему за великие географические открытия. И если теперь всерьез проводить аналогию с плаванием Магеллана, то разве не ясно, что в отношении Магеллана историческая справедливость в конце концов восторжествовала (ныне никому не приходит в голову называть первым кругосветным путешественником Себастьяна Эль-Кано или Пигафетту), а в отношении Федота Алексеева историческая справедливость все еще остается нарушенной? И разве не ясно, что Дежневу так же нелепо приписывать руководящую роль в экспедиции, которой он не руководил, как и Пигафетте?.. Руководитель экспедиции и летописец экспедиции — это все-таки не одно и то же…

Имя Федота Алексеева Попова — организатора и руководителя исторического плавания вдоль берегов северо-восточной Азии — должно быть известно народу, так же как известно имя его спутника Дежнева, и уж, конечно, не меньше, чем имя Витуса Беринга.

Федот Алексеев достоин такой славы.