Вторжение

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Стоя за спинкой кресла, генерал Хильдебранд разминал зелёную кожу обивки медленно и старательно, словно мышцы. За его спиной на стене висела карта Соединённых Штатов, как рождественская ёлка, украшенная зелёными, красными и жёлтыми стрелками и ленточками. Газосветные лампы с потолка отражались бликами в восьми серебряных звёздах генерала, по четыре на каждом плече. Массивный набор разноцветных колодок украшал левую грудь его безукоризненно отглаженной форменной рубашки. В ситуационную комнату не доносилось металлическое лязганье принтеров и тут стояла тишина. Собравшиеся члены комитета сидели перед генералом, как ученики перед учителем.

— Риск для жизни минимален, — сказал он, словно читая текст из учебника. — Расчёт времени многократно проверен в военных играх по подавлению волнений. Тактически манёвр не представляет никаких проблем. Гранаты с газом С8 сбрасываются с вертолётов. Их выход на цели к каждому из шести домов точно скоординирован по времени с отборными штурмовыми группами. В их составе опытные ветераны, которые привыкли выполнять приказы буква в букву. Так что никаких потерь и травм не ожидается.

При этих словах Хильдебранд оставался столь же невозмутим, как диктор, сообщающий о надвигающемся шторме. Президент Рэндалл неловко поёрзал на стуле. Почему генерал неизменно переходит к этому бесстрастному преподавательскому тону, когда они говорят о почти неизбежном кровопролитии? Шла ли речь о рукопашной схватке, о деревне, охваченной напалмом, о применении водородной бомбы, способной испепелить континенты, тон его не менялся. Сухой, вежливый, уверенный, словно он зачитывал примечания к учебнику для Вест-Пойнта, написанному Макартуром, изданному Паттоном и опубликованному с предисловием Лимея. В этом голосе никогда не было ни тени сомнений, ни намёков на переломанные руки и ноги, на окровавленные глазницы с вытекшими яблоками глаз; генерал был обитателем прохладных бункеров, в которых оперировали абстракциями. В них шла речь о количестве живой силы, номерах частей, артиллерии, площадях, высотах и точном взаимодействии сил. И сталкиваясь с столь бесстрастной уверенностью, Президент Рэндалл чувствовал себя чужаком на этом поле.

— Ни при каких обстоятельствах штурмовые группы не будут стрелять в сторону белых заложников, — продолжал Хильдебранд. Он продолжал разминать кожаную спинку стула.

— Они вступят в бой лишь с чёрными террористами Ч. Ф. — но лишь в том случае, если те откроют огонь и речь пойдёт о самообороне. Шансы, что кто-то пострадает по ошибке, практически равны нулю. Спутать членов Ч. Ф. невозможно — все они носят чёрные свитера и зелёные джинсы.

Хильдебранд сделал паузу, напоминая профессора, который предлагает участникам семинара оспорить его логические выкладки, ведущие к единственно возможному решению. Лицом к нему теперь сидели пять человек, ибо секретарь Казначейства Ли недавно присоединился к ним, не переставая поддерживать контакты с загадочным миром финансовых проблем.

— Нет ли опасности, что от газа пострадают и войска, и люди в домах? — спросил Гарольд Осборн.

Хильдебранд одобрительно кивнул, словно старательный студент задал хороший вопрос, на который нетрудно дать ответ.

— Нет, — ответил он. — Все участники штурмовых групп будут в противогазах. Кроме того, когда вертолёты точно выйдут на цель — в чём у нас нет оснований сомневаться, учитывая элемент внезапности — периметр сброса будет рассчитан с предельным тщанием. Штурм-группы будут действовать за пределами этой линии и обеспечат обитателям домов возможность добраться до них.

Генерал обвёл помещение удовлетворённым взглядом, давая понять, что готов к следующему вопросу. Тот незамедлительно поступил от Ли Ворхи.

— Предположим, что «чернофевральцы», используя детей в виде живого щита, откроют огонь по военным…

Генерал понимающе кивнул. Такое развитие событий тоже было предусмотрено.

— Наши люди получили приказ не открывать огонь в таких обстоятельствах. Не исключено, что им придётся понести потери, прежде чем они сблизятся с противником и разоружат его.

Президент Рэндалл неторопливо изменил положение и, откинувшись, упёрся затылком в кожаный подголовник. Ему удалось пару часов подремать, но он так и не пришёл в себя и теперь ему казалось, что он обитает в этой комнате уже несколько недель.

— Не слишком ли многого мы требуем от солдата, Уолтер? — Рэндалл мягко дал понять, как он относится к педантизму генерала. — Рядом убили его приятеля, он понимает, что в любую секунду может прийти его черёд — и тем не менее, он не открывает огня. Такое трудно себе представить.

Хильдебранд нахмурился. В горних высях Пентагона такие до абсурдности малые потери, которые предполагал вопрос Президента, просто не учитывались, когда речь шла о столь высоком понятии, как «боевые действия».

— Не стоит забывать, мистер Президент, что эти люди — ветераны элитных частей, — предостерёг он. — Они были под огнём во Вьетнаме. Несмотря ни на какие провокации, они будут следовать приказу. На этот счёт у меня нет ни малейших опасений.

Рэндалл ещё глубже утонул в кресле, продолжая изучать Хильдебранда, который обстоятельно отвечал на очередной вопрос Осборна.

— Вы сказали, что в состав штурмовых групп входят только добровольцы, — заметил тот. — Сколько из них чёрных, генерал? У вас имеются такие данные?

Хильдебранд слегка порозовел и ощетинился.

— Не интересовался. Хотя, откровенно говоря, я был бы удивлён, если, учитывая вчерашний инцидент, среди двухсот добровольцев на каждой точке оказалось бы много чёрных.

— Поскольку несколько секунд все молчали, генерал сам задал вопрос: — Могу ли я подвести итог с военной точки зрения, мистер Президент?

Рэндалл кивнул. Хильдебранд стиснул спинку стоящего перед ним кресла.

— Министр обороны Эдельштейн и я видим сложившуюся ситуацию следующим образом, — сказал он. — Сейчас десять часов утра. Дома захвачены с вечера субботы, то есть, более шестидесяти часов назад. Если не считать оскорбительного вызова, поступившего из поместья Кроуфорда, силы, захватившие владения, не дают о себе знать. Они проигнорировали ваше предложение амнистии. Сдаваться они не собираются. Риск для жизни заложников возрастает с каждым часом. И что хуже всего, с каждым часом растёт опасность, что в крупных городах начнутся бунты чёрного населения. Из звонка мисс Джонс Гарольду Осборну мы знаем, что даже некоторые члены Ч. Ф. опасаются безумных призывов Даниела Смита к революции. Почти не подлежит сомнению, что в данный момент Смиту удалось выйти из горного района. Мы сидим на бочке динамита с сотней бикфордовых шнуров, которые в любой момент могут вспыхнуть. — Он помолчал для пущего эффекта, рассматривая лица слушателей. — Сочетание газовой атаки и штурмового натиска сулят 95 процентов успеха, что намного ниже уровня риска, приемлемого в обыкновенной военной операции. Я совершенно уверен, что, стоит вам отдать приказ, мистер Президент, и через несколько минут все заложники окажутся на свободе. А окончательная очистка домов разрядит всю ситуацию.

Рэндалл снова поёрзал на стуле.

— В теории всё это звучит неплохо, Уолтер, но кое-что может и не получиться. Вертолёты ошибутся в определении цеди. Их могут сбить. Передовые дозоры могут открыть огонь. Погибнут дети. Да всё, что угодно. А если в районе хоть одного из этих домов перестрелка затянется, то результатом может стать всеобщее восстание чёрных, чего мы так хотим избежать.

— Конечно, и такое возможно, — согласился с ним Хильдебранд, — но я повторяю, что риск минимален.

Рэндалл обвёл взглядом присутствующих.

— Пол?

— Я полностью согласен с Уолтером, — сказал министр обороны. — Подошло время действовать. Дальнейшее промедление может привести к исключительно опасным последствиям.

— Я против этого плана, — сказал Джой Ворхи. Прямота его слов напоминала о надёжности личных связей Джоя с Президентом. — Мы должны уладить это дело миром, и я думаю, что стоит продолжать усилия в этом направлении… хотя бы до конца дня.

— Я тоже так считаю, — сказал Осборн. — Если парашютисты перебьют членов «Чёрного февраля», гетто могут взорваться. Ситуация в чёрных общинах продолжает оставаться очень напряжённой.

— А я бы немедленно ввёл в действие план генерала Хильдебранда, — сказал секретарь Казначейства Ли. — Американские ценные бумаги пошли книзу по всей Европе. Торговцы повсюду избавляются от долларов, отдавая предпочтение более надёжным маркам и франкам. Ещё день — и начнётся мощное наступление на доллар. Биржи, которые только что открываются на восточном побережье, уверены, что оно грядёт уже сегодня. Дальнейшее промедление будет не только опасно, как говорит Пол. Мы можем оказаться на краю хаоса, с которым явно пытаемся заигрывать.

Встав, Рэндалл подошёл к длинному столу и сел на его угол. Похоже, что в моменты, когда приходилось принимать решение, ему было необходимо двигаться, пусть и бесцельно, словно мозг отказывался функционировать в состоянии неподвижности.

— Трое против двух за штурм. — Он было задумался, а потом повернулся к Осборну. — Когда мисс Джонс появится в моём кабинете, Хал?

— В любую минуту, — сказал Осборн. — Её чартерный рейс должен приземлиться в десять. Сейчас десять ноль семь.

Рэндалл поразмыслил.

— Первым делом я хотел бы переговорить с мисс Джонс, — сказал он. — И дам ответ примерно к одиннадцати. Сомневаюсь, что за этот час произойдут серьёзные изменения.

— При всём уважении, мистер Президент, должен не согласиться с вами, — сказал Хильдебранд. — Дальнейшие оттяжки значительно увеличивают степень риска.

Он по-прежнему стоял, вцепившись в спинку кресла и смотрел только на Рэндалла, не обращая внимания на остальных. Как ни странно, в этот момент смолкли и телепринтеры, словно не желая мешать диалогу между Президентом и генералом.

— Основания для импичмента, Уолтер? — чуть заметно улыбнулся Рэндалл.

— Нет, сэр, — ответил тот. — Вы главнокомандующий. И вы знаете, что я исполню любые ваши приказы. Но со всей настойчивостью, которую я могу себе позволить, хотел бы повторить, что оттяжка — это не самое умное решение.

— Я понимаю вашу точку зрения. — Рэндалл повернулся к морскому пехотинцу за пишущей машинкой. — Отметьте в отчёте точку зрения генерала, сержант. — На сухом стволе беспрекословной военной дисциплины внезапно пышно расцвёл цветок разногласий. Наделит ли история генерала своим лаврами? — Через час мы подведём итоги, — сказал Рэндалл. — Я попытаюсь к одиннадцати вернуться.

Президент закрыл за собой дверь. В сопровождении агента Секретной Службы он на лифте добрался до первого этажа и стремительно прошёл по коридору в свой залитый утренним солнцем Овальный кабинет.

Ему пришлось подождать лишь несколько минут, и тут же было объявлено о появлении мисс Джонс. Она вошла в высокие французские двери, ибо её доставили к задней стороне дома, чтобы ей не пришлось миновать холл, где ждали журналисты. Рэндалл встретил гостью на середине комнаты, устланной зелёным ковром с вытканной президентской печатью. Перед ним предстала напряжённая женщина в простом чёрном платье и золотыми серёжками в виде ятаганов. Сквозь проём высоких дверей, за которыми открывался вид на колоннаду и розовые посадки за ней, Рэндалл увидел лимузин Белого Дома, который доставил её, скорее всего, тайным образом, из ангара для специальных рейсов Национального аэропорта.

— Мне не нравится, что меня тут лапали, — сказала Джинни, когда они обменялись приветствиями. Она возмущённо уставилась на него чёрными глазами.

— Лапали? — смутился Рэндалл.

— Эти агенты обыскали меня, — пожаловалась она. — Даже в Белом Доме с нами обращаются как с грязью.

— Мне ужасно неудобно, мисс Джонс. Я должен был предупредить их. Но сомневаюсь, чтобы из этого получился бы какой-нибудь толк. Секретная Служба действует по своим собственным правилам, ну, а сегодня…

— Они обыскивали меня и рылись в моей сумочке потому, что я чёрная, — ровным голосом сказала она.

— Нет, мисс Джонс. Честное слово. Цвет кожи тут абсолютно не при чём.

— То есть, они обыскали бы и белую женщину, пригласи вы её сюда? Не могу поверить.

Рэндалл понял, что ему предстоит нелёгкий час. Он понимал, что гостья права. Кроме того, он знал, что никто из агентов Секретной Службы сегодня не подпустит члена Ч. Ф. и на десять метров к Президенту, предварительно тщательно не обыскав его. Но по возмущённому выражению лица мисс Джонс он видел, что никакие объяснения не смогут удовлетворить её.

Он подвёл её к одному из диванов у мраморного камина в дальнем конце кабинета. Джинни положила свою чёрнозолотую сумочку на кофейный столик и устроилась в углу дивана.

— Я понимаю, что вас ругать не стоит, — успокаиваясь, сказала она. — Я тут в первый раз, мистер Президент. До чего приятный кабинет. Он светлый и спокойный. Хотя и скучноватый.

Рэндалл с удовольствием увидел, что её настроение изменилось.

— Да и работа тут скучноватая — в большинстве случаев. — Он расположился на другом диване напротив неё.

— Но сегодня, благодаря вам, мы ею заниматься не будем. Мисс Джонс, мне нет необходимости говорить вам, как я восхищаюсь вашим пением. Мы с миссис Рэндалл ваши искренние поклонники.

— Благодарю вас. — Он отметил, что, ожидая дальнейшего развития событий, она была куда спокойнее, чем большинство тех, кто впервые оказывался в этом кабинете.

— Прошу прощения, что наши взгляды разошлись во вчерашнем телевизионном выступлении, — сказал он. — Но хотел бы лично сказать вам, что не имел представления об истории этих домов, как вы её описали. В каждой теме есть две стороны — как минимум — и вы более чем выразительно изложили свою точку зрения.

— Я изложила правду, — в её голосе прозвучала лёгкая нотка вызова.

— Кроме того, я хотел бы извиниться и по другому поводу, — сказал он. — Это верно, что ФБР проникло в среду «Чёрных Двадцать Первого Февраля». Но это произошло без моего ведома и без моей санкции. — Он вздохнул. — Правительственный аппарат огромен. Даже приказания Президента не всегда выполняются… Вы знали о Делмаре Спрэге?

Она кивнула.

— Теперь я знаю, что он мёртв. Он шпионил в Ч. Ф. — Её тон не оставлял сомнений, что Спрэг вполне заслужил свою смерть.

Рэндалл объяснил роль, которую выпало сыграть Спрэгу, как он нашёл телефонные номера и как на Орчард Стрит в Манхэттене было найдено его безжизненное тело.

— Сплошь и рядом грязные дела. — Он помолчал. — Мисс Джонс, я не хочу рисковать ничьей жизнью в этой… м-м-м, коллизии, если хотите. Вот почему Хал Осборн попросил вас прибыть сюда. Мы глубоко тронуты вашим предложением вместе с Альфредом Николетом помочь нам в случае необходимости, но должен сказать, что сомневаюсь в точности вашего изложения. Правильно ли я понял, — вы опасаетесь, что Даниел Смит может произнести какое-то кодовое слово, которое станет сигналом к революции?

— Именно так.

— Но чего ради? Трудно что-то планировать, если больше ничего не известно.

— Я понимаю, мистер Президент. Согласившись приехать к вам, я снова связалась с доктором Николетом, и он дал мне право кое-что рассказать вам с глазу на глаз… Мистер Президент, доводилось ли вам слышать слово «Гамал»?

— Одно из имён Насера, — сказал он.

— Нет, я имею в виду нечто другое. Слышали ли вы его в связи с движением чёрных?

— Нет, — удивился он. — Боюсь, что не слышал.

— Несколько часов назад я и сама не знала, что оно значит. — Она сложила руки на коленях. — Гамал — так называется отдельное чёрное государство, которое командир Смит хочет создать на юге из нынешних штатов Джорджии, Алабамы, Миссисипи и Луизианы.

Она обрисовала этот замысел и планы Смита по его воплощению: призыв к Гамалу, захват более тысячи домов в богатых белых пригородах, о готовности сил Ч. Ф. в больших городах, о захвате в конечном итоге десяти тысяч домов и об ультиматуме Президенту. Рэндалл внимательно слушал, понимая, что в данном случае любое соображение только ухудшит ситуацию.

— Я бы хотела сейчас жить в Гамале, — сказала она, — но пока мы не в силах его создать, да и в любом случае план Данни приведёт к гражданской войне, в которой погибнут тысячи чёрных.

— И белых тоже.

Она повела плечами.

— Да хоть бы и миллионы белых, меня это не волнует. Это ваши проблемы. У нас есть свои. Я не хочу, чтобы гибли чёрные… Откровенно говоря, мы в Ч. Ф. разделились. Часть из нас хочет, чтобы эти шесть домов легли в основу сделки. Другие хотят двигаться по пути Данни — стреляя и умирая.

— Так что вы по сути предлагаете? Как вы с Николетом можете помочь нам?

Она вспыхнула.

— Помочь вам? О, нет. Помочь себе, поберечь наших чёрных бойцов до битвы другого дня, когда обстоятельства будут куда лучше.

Рэндалл ощутил прилив враждебности. Есть ли такие слова, которые он может сказать этой молодой женщине, чтобы она не сделала из них убийственных выводов? Ему захотелось ответить ей со всей резкостью, но он вспомнил теорию президента Кеннеди во время ракетного кризиса 1962 года с русскими: никогда не загоняй оппонента в угол, пусть у него всегда будет пространство для манёвра. Никогда не припирай его к стенке, пока конфликт не становится неизбежным. Рэндалл поймал себя на том, что думает о чёрных обитателях Америки, как о врагах и покраснел. Слава Богу, эта ершистая женщина не умеет читать мысли.

— Помогая другому, тем самым помогаешь и себе, — сказал он, стараясь произнести это без всякой иронии. — Так что же я должен сделать?

— Если командир Смит отдаст закодированный приказ к началу Еамала, — сказала она, — мы с Николетом хотим, чтобы вы немедленно предоставили нам время на телевидении. Мы скажем нашим чёрным братьям то, что я сказала вам: в данный момент следовать за Данни означает самоубийство чёрного народа.

— Как я могу знать, что вы используете время в эфире не для того, чтобы призвать к поддержке Смита?

Она в упор посмотрела на него.

— Потому что я дала вам слово и я этого не сделаю — как и Николет. — Она была полна отчаянного напряжения. — Это слово чёрного человека, мистер Президент, и не стоит его сравнивать с уклончивыми обещаниями белых, от которых завтра же отказываются.

Проще иметь дело с дикобразом, подумал он, представив на этом месте генерала Хильдебранда или Ли. Джинни Джонс мигом вылетела бы за дверь.

— И вы считаете, что чёрные послушаются скорее вас и Николета, чем Смита?

— Да. Так они и сделают, если мы предложим им что-то более серьёзное. — Она с вызовом уставилась на него.

— Например?

— Когда белые напуганы, они, как правило, бросают кость.

Ну, она и колючая особа, эта дама. А почему бы ей в самом деле не обругать своего Президента, если ей это нравится?

— Прошу вас, мисс Джонс. Не можете ли вы изложить мне факты без того, чтобы м-м-м… тенденциозно оценивать их?

Её глаза блеснули мгновенной вспышкой торжества. Она выиграла.

— Когда вы услышите факты, которые вам не понравятся, вы тоже назовёте их тенденциозными. Я сказала кость от белых — именно это я и имела в виду. Если я обращусь с экрана к братьям и сёстрам, я должна сказать им — мы что-то выиграли.

— Вы хотите от меня каких-то уступок? Вы к этому клоните?

Она безрадостно усмехнулась.

— Наконец-то вы докопались до сути, мистер Президент.

Несколько секунд он внимательно изучал её.

— Прошу прощения, но я чего-то не понимаю. Захвачены дома. Их необходимо вернуть. На какие уступки, которые устроят владельцев домов, может пойти официальное лицо?

— Это смешно. — Она разочарованно покачала головой. — Вы самый влиятельный человек в мире, мистер Президент. Может, я и не очень сообразительна, но у меня хватает ума понимать, что стоит вам захотеть и все остальные выполнят тысячи ваших пожеланий.

— Что конкретно?

Джинни задумалась. Она здесь, чтобы получить от этого человека обещание ввести представителей чёрных в состав двух советов директоров, в «Эмпайр» и в профсоюз водителей грузовиков, но почему бы не попробовать нечто большее? Когда члену Ч. Ф. предоставлялась лучшая возможность? Перед ней сидит обуреваемый заботами Президент Соединённых Штатов. Она может попробовать. Она торопливо ухватилась за эту идею. Может, это обрадует и удивит Ала Николета. Будь, что будет.

— Во-первых, — медленно сказала она, — то, в чём мы отчаянно нуждаемся. Вы согласитесь субсидировать из федеральных средств создание престижного университета только для чёрных? Это я особо подчёркиваю. Определять его судьбу не будет ни один белый. Все рычаги будут только в руках чёрных — средства, научные кадры, студенты, исследования. Специальным посланием вы запросите Конгресс о выделении фондов.

Рэндалл размышлял всего несколько секунд. Идея была не новой. По сути Хал Осборн всего несколько недель назад обсуждал с ним аналогичный проект.

— Я думаю, это можно было бы организовать, — сказал он и быстро добавил. — Но при условии, что первым делом будут возвращены дома.

— Вы хотите сказать, что пока об этом не стоит говорить?

— Не стоит оповещать во всеуслышание. Но вы можете дать слово руководству Ч. Ф., что если дома будут освобождены, я обещаю, что Белый Дом окажет полную и всестороннюю поддержку организации первоклассного университета только для чёрных, лучшего в стране.

— Договорились, — тут же отреагировала она. — Но я должна ещё кое-что сказать братьям и сёстрам с экрана, если и когда Данни приступит к действиям.

— Ещё кое-что? — Рэндалл почувствовал, что с него хватит. Эта женщина умела торговаться, как профсоюзный юрист. Он насторожился. — Так что ещё?

— Послушайте, — сказал она, — я не хуже вас понимаю, что вы за десять минут можете переломать хребет этой ситуации. Так что поступят только два общественных требования: первое — чтобы старый Диттмар ввёл двух чёрных в совет директоров «Эмпайра»; и второе, чтобы Фриц Тигерт ввёл одного чёрного человека — всего одна чёрная физиономия — в состав управляющих пенсионным фондом. В таком случае два из этих домов тут же будут освобождены — и вы понимаете, что за ними, скорее всего, последуют и стальные. — Она пожала плечами. — Как я и говорила, всего лишь маленькая обглоданная косточка.

— И вы в самом деле считаете, что это сработает, мисс Джонс?

— Ага. — Её лицо осунулось. — Да, чёрт побери, сработает, по крайней мере, я в этом уверена. Мы настолько привыкли бросаться на каждую брошенную кость, что это стало нашей второй натурой. Привычка. Ваши соплеменники приучали нас к этому триста лет.

Овальный кабинет был залит ярким солнцем июльского дня. Он представил себе, каким жаром пышет воздух за пределами кабинета — как из горна. Длинный лимузин, доставивший мисс Джонс, ждал на задней подъездной дорожке. Шофёр в форменной куртке болтал с двумя агентами Секретной Службы, укрывшись под развесистой кроной магнолии.

— Но вы понимаете, мисс Джонс, — тихо спросил он, — что у меня нет власти над советом директоров «Эмпайр» или над профсоюзом?

— Перестаньте! — взорвалась Джинни, перестав изображать спокойствие. — Да вы можете просто снять трубку, — она кивнула на набор аппаратов на столе, — и через пятнадцать минут всё будет в порядке. Контроль, влияние, угрозы из Белого Дома — да называйте как хотите. Всё одно. И вы, и я — оба мы знаем, что вам под силу практически всё, мистер Президент.

Она была безоговорочно уверена в силе своего натиска. Этот монарх белого отребья был облечён неограниченной властью: стоило ему шевельнуть пальцем, и все его вассалы и пикнуть не посмеют.

— Ну, далеко не всё, — уточнил он. — Например, я не смог уговорить Ч. Ф. отказаться от своих замыслов — даже предлагая амнистию.

— У них есть понятие о гордости, — мрачно возразила она. — Они не сдадутся, пока не победят… хоть в чём-то. Но в чём? Смех, да и только. Три чёрных физиономии в окружении белых лиц, восседающих за двумя большими дорогими столами. Господи, да это ровным счётом ничего. — Она с горечью посмотрела на него, буркнув что-то невнятное. — Понимаете, мне должно было бы быть стыдно, что явилась сюда с просьбами. Будь у меня отвага Данни Смита, я бы сказала — да пошли к чёрту и вы, и вся остальная бел… ну, белые люди — и уйти отсюда. Почему бы и нет? Пусть льётся кровь. Рано или поздно это всё равно случится. Какая разница? Сейчас или через десять лет.

Он молча смотрел на неё, пытаясь подобрать ключик к этой маленькой женщине, полной яростного напряжения. Видно, как мучительно тяжело даётся ей верность своим взглядам, но в чём источник её силы и её напора?

— Так почему же всё-таки вы оказались здесь? — тихо спросил он.

— Потому что меня попросил Альфред Николет, — сказала она. — Он умница. Лучший из нас.

— Я понимаю. — Он снова погрузился в молчание, не столько думая, сколько опасаясь спровоцировать её на новую вспышку. Она была воплощением того заряда взрывчатки, о котором говорил генерал Хильдебранд, с сотней бикфордовых шнуров. — И если я всё же смогу договориться о чёрных членах правления в «Эмпайр» и в профсоюзе водителей в дополнение к университету для чёрных, то, насколько я понимаю, вы с Николетом убедите чёрных граждан не следовать за призывами Даниела Смита? — Он тщательно подбирал слова.

— Да.

Они молча сидели, глядя друг на друга, словно прикидывая, что у каждого за пазухой. Рэндалл понимал, насколько высоки ставки. Если он откажется играть в эти игры, и если таинственного неуловимого Данни Смита не поймают через несколько часов, он может кинуть мессианский клич к Гамалу, который потрясёт страну и повлечёт за собой груды трупов. Но если он согласится, и давление на «Эмпайр» и профсоюз завершится успешно, то страна может сказать, что Фил Рэндалл ушёл в кусты при первой же угрозе со стороны чёрных, которые его избрали. И если он уступил однажды, то скажут, что он будет это делать снова и снова. Она сказала о брошенной кости. О сухой обглоданной кости. Брось он её, то потеряет лицо. Что ещё? Но лицо — далеко не последняя вещь в этом доме. Достаточно вспомнить Линдона Джонсона.

Затем он подумал о генерале Хильдебранде и о его рецептах, стерильно безукоризненных — и смертельно опасных.

— Я готов согласиться при одном условии, — сказал он.

— Каком именно?

— Что в течение года правительству не будет выдвинуто никаких условий со стороны Ч. Ф. — Меньшего потребовать он не мог. Он не имел права руководить страной под давлением, чувствуя, что в любой момент может быть предъявлено любое вздорное требование.

— Я не руковожу Ч. Ф., — сказала она. — Я просто рядовой его член.

— А я думаю, что и вы, и Николет пользуетесь большим влиянием. — Он положил ногу на ногу. — Я хочу получить от вас обещание — вы с Николетом сделаете всё, что в ваших силах, дабы в течение года от Ч. Ф. не поступало никаких требований.

— Это большой срок.

— Не такой уж большой. В любом случае, таково моё условие.

— О’кей. Обещаю.

— Хорошо. Будем считать, что мы договорились. Что касается «Эмпайр» и водителей, я попытаюсь.

— Попытаетесь? — Она не скрывала подозрительности.

— Мисс Джонс, — терпеливо сказал он, — что бы вы ни думали, я не могу командовать людьми, которые не работают на федеральное правительство. Я могу только уговаривать их.

— Президент может сделать всё, что захочет.

— Посмотрим. Во всяком случае, я хочу этого так же, как и вы. И я дал вам слово, что попытаюсь. — Он встал. — Где я могу вас найти?

— Я собираюсь остановиться у друзей в Вашингтоне. — Она взяла с кофейного столика свою сумочку и стала копаться в её содержимом. Рэндалл подошёл к письменному столу и вернулся с ручкой и листком бумаги с президентским гербом.

— Спасибо. — Она набросала номер. — По этому телефону. Я буду там, пока не услышу вас.

Он проводил её за высокие французские двери. Она на секунду приостановилась, в первый раз обратив внимание на президентскую печать, вытканную на зелёном ковре. Рассмотрев её, она подняла на Рэндалла глаза, в которых была странная смесь уважения и растерянности.

— Нам предстоит долгий путь, — сказала она.

Рэндалл ничего не ответил, но крепко сжал её предплечье. Он подвёл её к дверям, за которыми тянулась колоннада.

— Я ценю ваше появление здесь, — сказал он. — Да, пропасть очень широка, но, может быть, ещё в наше время через неё удастся перекинуть мост. Во всяком случае, мы должны пытаться.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Нет, у вас не получится. Вы даже не представляете, как я поступила с Данни Смитом. — Она взялась за ручку двери и внезапно её заколотило. — Но придёт день, да поможет мне Бог, и Данни одержит победу… И придёт Гамал, пусть даже нам придётся сжечь этот дом до основания.

Она переступила порог и решительным шагом двинулась меж розовых посадок. Она не обмолвилась ни словом с агентом Секретной Службы, который возник рядом с ней. Рэндалл продолжал стоять на пороге, пока за ней не захлопнулась задняя дверца автомобиля.

Вернувшись к своему столу, он нажал клавишу на панели.

— Эмили, — сказал он. — Мне нужны имена всех управляющих и членов совета директоров «Эмпайр». То же самое и о профсоюзе водителей грузовых машин. И будьте любезны, как можно скорее.

В течение последующих двух часов, пока члены оперативного комитета ждали внизу в ситуационной комнате, Президент Рэндалл сделал двадцать пять телефонных звонков, большей частью, междугородних. Порой на линии у девушек в операторской ждали своей очереди на соединение по четыре человека — словно самолёты в перегруженном аэропорту, вылетающие друг за другом. Ближе к концу переговоров рядом со столом Президента оказался Джой Ворхи.

— Ты слышал, о чём шёл последний разговор, Джой, — сказал Рэндалл. Он положил трубку и откинулся на спинку плетёного кресла. — Я договорился с «Эмпайр» и с профсоюзом. Если Диттмар согласен, в совете директоров «Эмпайр» появятся двое чёрных — некое новое подразделение, представляющее потребителей. В случае с Тиггертом в пенсионном фонде появится чёрный.

Рэндалл передал суть своего разговора с Джинни Джонс, избегая упоминать слово «Гамал». Он мрачно подумал, что коль скоро дал слово, то будет его держать — даже перед женщиной, которая мечтает дотла испепелить его дом. В самом ли деле она полна таких желаний? Он не был в этом уверен. Вместо того, чтобы рассказать о Гамале, Рэндалл изложил Ворхи замысел Смита поднять знамя революции с изображением сжатого кулака над захваченными домами.

— И что ты об этом думаешь, Джой? — Он играл медным ножом для бумаги.

— Что я могу тут сказать? — Джой был в рубашке без галстука и, несмотря на кондиционер, обливался потом. — Если ты за столь дешёвую цену сможешь выбраться из этой неразберихи, считай себя гением — если, конечно, повезёт. Дело в том, сработает ли?

— Это игра, — сказал Рэндалл, — но в последние пару дней всё так и выглядит. Вот чего мы не знаем — сможет ли влияние Николета и Джинни Джонс перевесить воздействие голоса Данни Смита. Но если мы сможем захватить эти шесть домов до того, как Смит выйдет в эфир, может, нам удастся обезоружить его.

— Спроси у Хала Осборна. В таких вещах он разбирается лучше всех нас. Он-то, естественно, поддержит твой план действий… Но Ли, Эдельштейн и Хильдебранд? Притормози и подумай о реальном положении дел.

— Его-то я знаю. — Рэндалл встал. — Что ж, давай спускаться в клетку с дикими зверями.

В ситуационной комнате они оказались в 12:40, через полтора часа после обещанного Рэндаллом времени возвращения. Даже беглый взгляд дал понять Рэндаллу, что на него смотрят как на солдата в самовольной отлучке, который наконец вернулся в свою часть. Только телепринтеры ни на что не обращали внимания, продолжая всё так же стрекотать.

— Есть какие-то новости? — спросил Рэндалл.

Эдельштейн покачал головой.

— Ничего существенного.

— Мы явно просрочили время штурма, — сказал генерал Хильдебранд, сидящий у золотого телефона, который связывал его с пунктом оперативного командования Пентагона.

— Дела на рынках хуже некуда, — сказал Ли. Пепельница перед секретарём Казначейства была заполнена окурками.

— Молчание Смита начинает становиться зловещим.

— Я решил нанести Смиту ответный удар, — сказал Рэндалл. — Уолтер, сложно ли передать послание в захваченные дома?

— Никаких проблем. Пустим в ход мегафоны.

— Нет, нет. Я имею в виду конфиденциальный разговор с владельцами — скажем, с Диттмаром и Тигертом. Конечно, люди из Ч. Ф. тоже будут в курсе дела.

— Тоже ничего нет легче, — ответил Хильдебранд. — По мегафону мы сообщим о послании, а потом сбросим его с парашютом или зарядим в пушечный ствол ёмкость с бумагой.

Рэндалл кивнул.

— Я принял решение отказаться от штурма. Я понимаю, как вы рвётесь в бой, как вы хотите… вырвать эту опухоль. — Он помолчал.

— Я бы не стал прибегать к таким выражениям, — сказал генерал Хильдебранд. — Да, хирургическое вмешательство — но аккуратное и эффективное. И к тому же быстрое.

Рэндалл только вздохнул. Военные всегда считают, что действуют быстро и эффективно. Он вспомнил мемуары Роберта Кеннеди о кубинском ракетном кризисе, когда генералы предлагали «хирургически точные бомбардировки» Кубы. Вырезать аппендикс, срезать мозоль, убрать зоб — и весь организм будет как новый! Неважно, что окостенеет душа, что будет плакать сердце и все надежды развеются, как пыль на ветру. Пушка, великий целитель, неизменно восстанавливает здоровье, пусть даже в радостных звуках фанфар на победном параде уже слышны барабаны следующей войны.

— К сожалению, — сказал Рэндалл, — Даниел Смит готов к захвату тысяч домов. Смит, как мне сообщили из надёжного источника, собирается кинуть призыв к революции. Так что пришло время, джентльмены, говорить не пушкам 82‑й, а искать общий язык и договариваться. Тем не менее, я…

Раздался короткий тревожный сигнал гонга. Майор кинулся к аппаратуре, выкрашенной в кремовый цвет, подсоединённой к большой пишущей машинке. Каретка конвульсивно дёрнулась и на бумаге стремительно возник ряд слов. Майор оторвал лист и протянул его Рэндаллу:

«Перевод сообщения по «горячей линии» из Москвы. Получено 7/10/1646 2

Филиппу Рэндаллу,

Президенту Соединённых Штатов.

Я вместе со всем советским народом приветствую вашу удивительную сдержанность и выражаю сочувствие необходимости решать возникшую дилемму. Примите самые сердечные наилучшие пожелания.

Председатель Совета Министров СССР».

— Господи! — Рэндалл прочёл сообщение вслух и протянул его Эдельштейну. — Что, по-вашему, это может значить?

— Скорее всего, ответ кроется в слове «дилемма», — сказал Эдельштейн. — Таким образом нам дают понять, что на вас свалилась расовая проблема, с которой, как он надеется, вы не справитесь.

— Не будьте столь уверены, — вмешался Ли. — Я думаю, мы должны исходить из того, что русские совершенно искренни, пока они не докажут нам обратного. Они настолько прямолинейны, что всегда видно, когда они притворяются. Мы знаем, что миллионы русских смотрят телевизор и в курсе всех новостей Америки. Может, Зудков чувствует, что они понимают ситуацию, в которой вы оказались. — Обсуждение продолжалось ещё какое-то время, и кремленологи-любители предлагали самые различные объяснения смысла телеграммы из Москвы. Во всяком случае, у Рэндалла несколько повысилось настроение, и он вернулся к более насущным проблемам — надо было связаться с владениями Тигерта и Диттмара и уговорить их ввести в состав управляющих трёх чёрных членов совета директоров. Рэндалл снова, не упоминая о Гамале, обрисовал замысел Смита захватить тысячи домов и рассказал о предложении Джинни Джонс и Альфреда Николета помешать призыву Смита к революции.

— Ага, — сказал Ли, — наконец-то Николет объявился. Отлично. Мне бы хотелось поговорить с ним.

— Прошу прощения, Эд, — сказал Рэндалл, — мисс Джонс не говорила, где он находится, а я её не спрашивал. — Ли несколько смутился. — Мы можем только предполагать, что он где-то в Филадельфии, потому что мисс Джонс звонила именно оттуда и туда за ней был послан самолёт.

Рэндалл объяснил членам комитета, что он собирается делать. Эдельштейн и Ли незамедлительно стали возражать ему, сформировав оппозиционную фракцию.

— Вас обвинят, что вы поддались на шантаж, — сказал Ли.

— И не без оснований, мистер Президент. Вы уступили сейчас, а где гарантия, что через месяц вас снова не загонят в тупик и не предъявят новые требования?

Рэндалл повторил условие, которое он поставил перед Джинни Джонс. В течение года никаких требований со стороны Ч. Ф.

— Вряд ли на него можно полагаться, — сказал Эдельштейн.

— Как бы там ни было, если вы сейчас уступили, это признак слабости. Если Смит поведёт своих юных бойцов в пожар восстания, оно будет разгораться с каждым часом, ибо всем станет известно, что стена дала трещину.

— Совершенно верно, — поддержал его Хильдебранд.

— Мы имеем дело с вооружёнными фанатиками, мистер Президент. Они привыкли добиваться своего только силой, и подавить их может лишь сила, жёсткая и решительная. И мы должны дать им понять, что владеем ею.

— Что получится, — спросил Осборн, — если вы доставите своё послание Тигерту и Диттмару, а они откажутся? Ни одного чёрного в составе совета директоров. Что тогда?

— Пока ещё не думал, Хал, — ответил Рэндалл. — Я заручился поддержкой большинства руководства и в профсоюзе, и в корпорации. При таком исходе, что ж, попробуем использовать другие варианты.

— А сам Ч. Ф.? — задал вопрос Эдельштейн. — Ведь его руководство так и не высказалось в официальном порядке. Предположим, они откажутся освобождать дома на этих условиях?

— Мисс Джонс заверила меня, что они согласятся на них, — сказал Рэндалл. — Послушайте, джентльмены, давайте оценим ситуацию с другой стороны. Ради Бога, почему бы и не быть чёрным в составе совета директоров «Эмпайр»? Они покупают сотни тысяч машин «Эмпайра». А в профсоюзе Тигерта чёрных водителей не меньше, чем чёрных солдат в армии. На это надо было пойти ещё несколько лет назад.

— Но не когда тебя держат на мушке! — возразил Хильдебранд. — Мы даже с русскими на таких условиях не вступали в переговоры.

Беглая усмешка Осборна дала понять, как он относится к точке зрения генерала Хильдебранда, что в шкале вражеских сил Советы всё же стоят выше, чем чёрные Америки.

— Я думаю, мистер Президент, — сказал Осборн, — мы должны получить полную уверенность, что Альфред Николет вместе с мисс Джонс появятся на телеэкранах. Джинни Джонс, при всей её известности как певицы, всё же женщина, и молодые чёрные бунтовщики вряд ли будут смотреть ей в рот. Но они знают Николета и уважают его ум. Мисс Джонс не сможет противостоять Смиту, тут и говорить не о чем. Но вот что касается Смита и Николета, за последним пойдёт столько последователей, что революция не состоится.

Рэндалл кивнул.

— Хорошая мысль, Хал. Я согласен… Будем считать, что с этим ясно. Наш следующий шаг — написать послания Тигерту и Диттмару. Джой, нужна твоя помощь. Сочини что-то такое, дабы Тигерт и Диттмар не могли отказаться.

Они вдвоём уселись бок о бок у края длинного стола. Сержант морской пехоты бесшумно положил перед ними по листу бумаги и две ручки.

— Итак, давай-ка прикинем, — сказал Рэндалл, задумчиво уставившись в потолок.

Рядом с Рэндаллом, кончив говорить по телефону, появился Эд Ли.

— Прошу прощения, мистер Президент, но это может быть важной новостью. Акции на рынке упали всего на пару пунктов. Большие их пакеты пока не поступают в продажу. Мой надёжный источник на Уолл-стрит сказал, что многие управляющие фондами медлят с продажей, опасаясь, что их обвинят в корыстном использовании национального кризиса.

Рэндалл с иронической усмешкой поднял на него глаза.

— Патриотизм на Уолл-стрит? Расскажите это кому-нибудь другому, Эд.

Ли покачал головой.

— Нет, нет. Скорее всего, всё дело в детях. Мне сообщили, что несколько фирм, занимающиеся общественными отношениями, категорически не советуют массового выброса ценностей. Их клиентов могут публично окрестить кровососами, которые пытаются наживаться на страданиях маленьких детей.

— Трудно поверить. Мэдисон-авеню, как спасательный отряд. — Рэндалл положил ручку и откинулся на спинку стула.

— Как вы полагаете, Эд, это долго продлится?

— Откровенно говоря, нет. — Секретарь Казначейства не мог скрыть удивления. — Всё зависит от того, какие решения будут приняты в этой комнате. — Он смотрел на Рэндалла в рабочей рубашке с таким видом, словно тот был обречён.

Майор протянул Рэндаллу лист желтоватой бумаги.

— Доставлено из центра связи.

То было послание от премьер-министра Великобритании — он взывал к «благоразумию» и передавал наилучшие пожелания от имени всего народа Британии. Жёлтая бумага пошла по рукам.

— Москва и Лондон, — пробормотал Ворхи. — Скорее всего, это только начало.

Так оно и оказалось. Пока шли разговоры о том, что имели в виду англичане, пришла телеграмма от канцлера Западной Германии. В ней говорилось, что немецкий народ поддерживает действия Президента Рэндалла, направленные на спасение жизни невинных детей и восхищается ими. Канцлер, кроме того, выражал личную симпатию Рэндаллу. И хотя текст был преисполнен сочувствия, Рэндалл приободрился. Канцлер проявил себя хорошим другом.

Они по-прежнему обсуждали канцлера и его чувства, как майор принёс очередную телеграмму. То было дружеское послание от японского премьера, выражавшего надежду, что ситуация с пленёнными детьми завершится ко всеобщему удовлетворению. Ворхи заметил, что в минуты большого напряжения старые враги дают о себе знать быстрее, чем старые друзья.

— Не могу поверить, — Рэндалл поднялся с кресла и в радостном возбуждении потёр руки. Он стал ходить вдоль ряда телепринтеров, поглядывая на них, словно они стали курьерами, доставлявшими исключительно хорошие вести. Атмосфера в комнате резко изменилась; в ней появилось то наэлектризованное возбуждение, которое запомнилось Рэндаллу с ночи выборов, когда, вроде окончательно проиграв, он стал чувствовать, что нарастающий поток голосов выносит его на вершину победы. Обращения к Тигерту и Диттмару на время были отложены в сторону. Члены комитета столпились рядом с Рэндаллом у принтеров, и майор время от времени бросал на них раздражённые взгляды, ибо в его угодья вторглась толпа возбуждённых охотников. Ещё две страны дали о себе знать на командном пункте. Послания из Египта и Израиля пришли почти одновременно и были на удивление схожи в своих добрых пожеланиях.

— Можешь считать, что мир проголосовал за доверие к тебе, — сказал Ворхи Рэндаллу.

Воодушевление в звуконепроницаемой комнате возрастало с каждой минутой. Министр обороны Эдельштейн, который последние тридцать часов был воплощением похоронной мрачности, позволил себе откровенно улыбнуться. В перерывах между телефонными звонками Эд Ли и Гарольд Осборн по-приятельски подтрунивали друг над другом. Морской пехотинец, разнося поднос с напитками, ухмылялся до ушей. Джой Ворхи внезапно вспомнил, в каком состоянии у него бакенбарды и отправился на поиски электрической бритвы. Генерал Хильдебранд раскурил сигару, первую за день, и, удивляясь сам себе, предложил другую Гарольду Осборну. Чёрный член кабинета не только с благодарностью принял её, но и поднёс генералу зажигалку.

Вскоре после двух часов из принтера, через который шли секретные документы связи между Белым Домом и Центральным Разведывательным Управлением, поползла распечатка. В соответствии с указанием Рэндалла, ЦРУ каждые четыре часа составляло обзор мировой прессы и её реакции на происходящее в Америке. Последний отчёт гласил, что весь мир наблюдает за драмой в домах Америки, сидя у своих телевизоров и радиоприёмников. Повсеместно люди озабочены судьбой девятнадцати детей, а о некоторых из них, например, о Скотте и Холли Кроуфордах, знают за границей. Неизвестный автор бюллетеня заключал: «И если бы не критическая напряжённость ситуации, реакцию мира можно было бы сравнить с вниманием аудитории к мыльной опере».

Через несколько минут майор, который теперь наблюдал за рядом бормочущих телевизоров, что-то шепнул Президенту и прибавил звук. Диктор телекомпании NBC, сидя перед огромной картой Соединённых Штатов, на которой мигающие лампочки показывали месторасположение шести домов, говорил:

— Кроме выражения открытой поддержки со стороны многих лидеров мирового сообщества, как нам известно, главы некоторых государств отправили Президенту Рэндаллу личные послания, которые будет опубликованы в своё время.

Последнее публичное заявление подписано главами правительств пяти стран Западной Африки — Гвинеи, Сьера-Леоне, Либерии, Берега Слоновой Кости и Ганы. Зачитываю: «Мы, нижеподписавшиеся руководители стран Западной Африки, аплодируем Президенту Рэндаллу и правительству Соединённых Штатов за их мудрое и взвешенное поведение в новом расовом кризисе Америки. Как главы пяти чёрных стран, мы чувствуем тесные узы связи с чернокожим населением Соединённых Штатов. Мы не берёмся оценивать стремления и намерения организации, именующей себя «Чёрные Двадцать Первого Февраля», считая, что это внутреннее дело Соединённых Штатов.

Тем не менее, мы осуждаем использование детей, как инструмента достижения политических целей. Исходя из этого, мы обращаемся к «Чёрным Двадцать Первого Февраля» с призывом освободить из захваченных домов всех детей и, обеспечив им защиту белого флага, передать на другую сторону. Мы убеждены, что никакая конфронтация между расовыми группами не должна угрожать безопасности невинных детей».

Теперь телефонные звонки, телеграммы, сообщения по телеграфу и через принтеры хлынули в ситуационную комнату, как обильный дождь на иссохшую землю. Подавляющее большинство стран высказывали поддержку Президенту Рэндаллу. Единственным исключением, которое, впрочем, можно было предсказать, был голос Пекина. Правительство коммунистического Китая поддерживало стремление чёрных американцев начать революцию, ни словом не обмолвившись о детях. Премьер Кубы был уклончив. Он завершил своё четырёхчасовое телеобращение к народу загадочным сочетанием — обеспечить безопасность детей и в то же время сокрушить расистский империализм янки. Дома коалиция лидеров чёрных общин США выступила с обращением к Ч. Ф., требуя немедленно освободить детей. По Гарлему прошла демонстрация более пятиста чёрных матерей под самодельными лозунгами с трудносочетаемыми призывами: освободить детей и удовлетворить все требования Ч. Ф., какие бы они ни были. Но этот марш пикетировали несколько чёрных мужчин, вздымавших свои лозунги. На одном из них было написано: «Будь прокляты эти дети. Они вырастут такими же расистами, как и их родители».

Казалось, словно какой-то всемирный компьютер и дома и за границей ежеминутно собирал, перерабатывал и выдавал мнение мировой общественности.

По мере того, как оно выражалось всё отчётливее, среди стратегов на командном пункте нарастало радостное возбуждение, постепенно меняя оценку ситуации. Три решительных сторонника твёрдой линии — немедленно бросить в атаку парашютистов — начали прикидывать, не предпочтительнее ли воздержаться от военного решения. Ли, Эдельштейн и генерал Хильдебранд не могли не прийти к выводу, что политика Президента Рэндалла с самого начала была наиболее мудрой. Не подлежало сомнению, что мир целиком и полностью поддержал её. Пусть даже понятие «сдержанность» часто равносильно политике ничегонеделания, бывают времена, признал Эдельштейн, склонив свою монументальную голову, когда, ничего не делая, можно достичь многого, ибо позиции противной стороны ухудшаются сами собой.

К четырём утра выпустил заявление Ватикан. Оно было продиктовано лично папой. Его Святейшество обратился к лидерам Ч. Ф. с требованием немедленно освободить детей. Дети любого цвета кожи ни в коем случае не должны быть пешками в той сложнейшей расовой проблеме, которая, к сожалению, разделила мир. Папа, как и ожидалось, завершил своё послание словами Иисуса Христа, в которых Господь брал под свою защиту всех страдающих детей.

Эд Ли, который последние десять минут был занят разговором с Фредериком Хохвальдом, банкиром из Женевы, положил трубку и повернулся, не в силах скрыть изумлённого выражения лица.

— Так что слышно от нашего швейцарского Шейлока? — спросил Рэндалл.

— Честно говоря, мне трудно в это поверить, — сказал Ли. — Хохвальд опросил ведущих банкиров по всей Европе.

Они единодушно высказались в том смысле, что пока у нас сложное положение, о нападении на доллар не может быть и речи.

— Отличные новости, — сказал Рэндалл. — Но почему?

— Дети.

— Опять?

— Эти удивительные дети, да благослови их Бог. — Несмотря на свою радость, Ли всё же испытывал раздражение, что такой неучитываемый фактор вторгся в мир высоких финансов. — Хохвальд рассказал, что все банкиры советовались со своими специалистами по общественным отношениям и эти головастые ребята в голос сказали: наилучший способ для банка замарать свой облик — это отказаться поддержать доллар, когда американские дети в опасности. И как бы кое-кто из них ни ломался, тут им всем пришлось действовать заодно.

— Слава Богу, — сказал Эдельштейн. — Нас спасают дети.

— Нет, — возразил Ворхи. — Толковые ребята по всему миру, которые разбираются в общественных отношениях. Дайте мне человека из системы О. О. — и покажу вам доподлинного Диккенса, который мечтает создать Крошку Тима. Так что не будем сбрасывать их со счетов.

В помещении стоял гул возбуждённых голосов. Все говорили разом. Эдельштейн хлопал Ворхи по спине. Рэндалл внезапно вспомнил о своей дочери Кэти, и её замысел снова стал наполняться жизнью. Осборн рассказывал Ли политические анекдоты, которые были в ходу среди чёрных, и секретарь Казначейства, обычно самый мрачный член кабинета, от души хохотал.

Радостное настроение владело всеми — кроме генерала Хильдебранда. Обмякнув в кресле, он смотрел на огромную настенную карту, усеянную паутиной ярких ленточек. Рэндалл положил руку на плечо генерала, коснувшись четырёх серебряных звёздочек.

— Что вас беспокоит, Уолтер?

— Я просто думаю, — тихо ответил Хильдебранд. — Я предполагал, что командую самолётами, танками, подводными лодками, машинами и пушками общей стоимостью не менее полумиллиарда долларов. И вдруг выяснилось, что они ровно ничего не стоят по сравнению с девятнадцатью детишками. Сколько же на самом деле они стоят, эти девятнадцать ребят?.. — Он посмотрел на Рэндалла, и тот в первый раз увидел в его взгляде растерянность.

— Может, и странно, — сказал Рэндалл, — но хорошо, что так.

— В самом деле? — спросил генерал и тяжело вздохнул, не в силах скрыть свой возраст. — Честно говоря, я ничего не понимаю. — Он покачал головой. — Эти дети. Эти дети, чёрт бы их побрал…

Лишь через три часа Президент вернулся к текстам, которые надо переправить в дома Тигерту и Диттмару. Он подозвал к себе Джоя Ворхи и они уселись над бумагой. Посмотрев на них, Ли покачал головой.

— Вы всё ещё считаете, что удастся обменять эти дома на места в совете директоров «Эмпайр» и в профсоюзе? — спросил он.

— Конечно, — ответил Рэндалл. — Я дал слово мисс Джонс.

— Я думаю, что это ошибка, мистер Президент, — возразил Ли. — Всё изменилось. Теперь мы можем выиграть и без всяких соглашений, не говоря уж о том, что у нас под рукой войска. Я убеждён в этом до мозга костей. Теперь у нас есть возможность жёстко стоять на своём.

— Вы изменили позицию, Эд, — сказал Рэндалл. — Пару часов назад вы прямо сгорали от желания двинуть в бой войска.

— Не спорю, — сказал Ли, — но теперь вы обрели поддержку всего мира. Премьер-министров Африки, наших чёрных лидеров, самого папы. Вы были правы с самого начала. И теперь вам остаётся только подождать. Эти дома сами упадут нам в руки.

Осборн прислушался к диалогу и на его высоком чёрном лбу пролегли глубокие морщины.

— Что вы об этом думаете, Хал? — спросил Рэндалл.

— Я не согласен с Эдом, — сказал он. — Вы не можете нарушить слово, данное мисс Джонс. И более того, вы не должны забывать, с какой силой Дан Смит может обратиться к чёрным гетто. Если он отдаст приказ захватить тысячу домов, вы столкнётесь с настоящей революцией прежде, чем мисс Джонс и даже Николет смогут остановить её. Мы ещё не вышли из леса, с папой или без папы. Поверьте мне.

Эдельштейн, который во время этого разговора сидел у телефона на другом конце стола, вмешался в дискуссию:[2]