Глава III ЛЕКСИКОЛОГИЯ
§ 87. Лексикология (от др.-греч. lexis ‘слово, выражение’) — раздел науки о языке, изучающий лексику, т. е. словарный состав языка. Лексика состоит из слов и устойчивых словосочетаний, функционирующих в речи наподобие слов.
Переходя после изучения фонетики и фонологии к изучению лексикологии, мы попадаем в совершенно другой мир. Если там мы имели дело с односторонними языковыми единицами, то здесь — с единицами двусторонними, обладающими значением. Если количество фонем в одном языке исчисляется всего несколькими десятками, то количество лексических единиц — десятками и сотнями тысяч, а вернее — даже вообще не может быть сосчитано, так как словарный состав непрерывно пополняется. Если каждая фонема и просодема повторяются в текстах практически бесконечное число раз, то среди лексических единиц языка есть высокочастотные (например, в русском языке союз и, предлог в, отрицательная частица не, местоимение он и т. д.), а есть и такие, которые могут не встретиться ни разу на многих десятках тысяч страниц текста, и даже такие, о которых можно сказать, что они существуют лишь потенциально, в возможности. Наконец, в отличие от звукового строя и фонологической системы языка, лексика непосредственно и широко отражает общественную практику, материальную и духовную культуру соответствующего человеческого коллектива, немедленно откликается на любое изменение в производстве, в общественных отношениях, в быту, в идеологии и т. д. и потому находится в состоянии непрерывного изменения (что нисколько не исключает наличия в лексике каждого языка устойчивого «ядра», сохраняющегося в течение столетий).
Все это объясняет нам специфику лексикологии — внимание к индивидуальным особенностям отдельного слова, особый интерес к разнообразным внеязыковым факторам, к общественной обусловленности лексических явлений.
Первая и чрезвычайно трудоемкая задача, возникающая перед наукой в рассматриваемой области,— собрать (инвентаризировать) по возможности всю лексику языка, выяснить и описать значение каждой лексической единицы. Этим занимается лексикография, дающая описание лексики в виде словарей (лексиконов) соответствующего языка. Словари осуществляют (под тем или иным углом зрения, с помощью методов, разрабатываемых теорией лексикографии) лишь первичное описание лексики, оформленное как совокупность описаний отдельных лексических единиц, учтенных в рамках данного словаря. В больших (особенно многотомных) словарях многие слова могут быть описаны очень подробно и глубоко, но описание каждого слова является здесь по необходимости изолированным от описания других слов: в задачи словаря не может входить обобщение фактов, касающихся разных слов. Материал, собранный в словарях, составляет базу для обобщений лексикологии, для выявления общих закономерностей, управляющих функционированием и историческим развитием словарного состава.
Наиболее существенным разделом лексикологии является семасиология[22], изучающая проблемы значения (семантики) лексических единиц.
1. СЛОВО КАК ЕДИНИЦА ЯЗЫКА
§ 88. Выше мы уже не раз встречались с понятием слова и с замечаниями о некоторых типах слов (§ 30). Назвав слова наиболее привычными значащими элементами в составе предложения, мы отметили неопределенность понятия «слово». В другой связи было указано на несовпадение «акцентного слова» с «орфографическим словом» и с тем, что понимают под словом составители словарей (§ 79). Сейчас займемся словом «в собственном смысле», словом как лексической (и грамматической) единицей языка.
Определяя эту единицу, мы не можем ограничиться указанием на то, что слово — это «значащая единица в составе предложения», «звук или комплекс звуков, обладающий значением» и т. п. Такие формулировки не являются неверными, но они приложимы не только к словам, но и к другим значащим единицам, меньшим или большим, чем слово. Очевидно, мы должны найти более узкое определение, которое отграничивало бы слово как языковую единицу от его ближайших «соседей» в иерархии языковых единиц, и прежде всего от морфемы, а в потоке речи позволило бы обоснованно отграничить слово от соседнего слова.
Морфема, как мы уже знаем, есть минимальная (т. е. нечленимая дальше) значащая единица языка, в которой за определенным экспонентом закреплен тот или иной элемент содержания. Слово же не обладает признаком структурной и семантической нечленимости: есть слова, не членимые на меньшие значащие части, т. е. состоящие каждое из одной морфемы (например, предлоги у, для, союзы и, но, междометие ах, существительное кенгуру), и такие, которые членятся дальше на значащие части, т. е. состоят каждое из нескольких морфем (тепл-ая, погод-а, по-вы-брас-ыва-ть и т.д.)[23]. Какой же признак объединяет и семантически нечленимые, и членимые слова в общем понятии слова как языковой единицы и одновременно противопоставляет такое слово (в частности, и одноморфемное слово) морфеме? Очевидно, признак большей самостоятельности (автономности) слова по сравнению с морфемой. Эта самостоятельность может быть позиционной и синтаксической.
§ 89. Позиционная самостоятельность заключается в отсутствии у слова жесткой линейной связи со словами, соседними в речевой цепи, в возможности в большинстве случаев отделить его от «соседей» вставкой другого или других слов, в широкой подвижности, перемещаемости слова в предложении. Ср. хотя бы следующие простые примеры: Сегодня теплая погода. Сегодня очень теплая и сухая погода. Погода сегодня теплая. Теплая сегодня погода! и т. п.
Можно сказать, что слово — минимальная единица, обладающая позиционной самостоятельностью. Части слова, например морфемы внутри многоморфемного слова, такой самостоятельностью не обладают. Они как раз связаны жесткой линейной связью: их нельзя переставлять, между ними либо вовсе нельзя вставить никаких других морфем (например, в вы-брас-ыва-ть, рыб-о-лов), либо же можно вставить лишь немногие морфемы из жестко ограниченных списков (тепл-ая, тепл-оват-ая, тепл-еньк-ая, тепл-оват-ень-кая; погод-а, погод-к-а; да-ть, да-ва-ть). Показательно в этом отношении сравнение в русском языке предлогов и приставок, в частности параллельных (у и у-, от и от- и т. д.). Предлоги легко отделяются от слова, перед которым стоят и с которым связаны по смыслу, вставкой других слов: у стола; у большого стола; у небольшого, недавно купленного стола и т. д. Поэтому вполне закономерно считать предлог отдельным словом (хотя он и не составляет акцентного слова, см. § 79). Приставка же неотделима от корня, перед которым стоит: в унести, отнести между у- или от- и -нести ничего нельзя вставить.
Позиционная самостоятельность характеризует все типы слов в языке, хотя и не в одинаковой степени.
§ 90. Более высокая ступень самостоятельности слова — синтаксическая самостоятельность — заключается в его способности получать синтаксическую функцию, выступая в качестве отдельного однословного предложения или же члена предложения (подлежащего, сказуемого, дополнения и т. д.). Синтаксическая самостоятельность свойственна не всем словам. Предлоги, например, не могут быть ни отдельными предложениями (исключения вроде Без! как ответ на вопрос Вам с сахаром или без? единичны), ни сами по себе (без знаменательного слова) членами предложения[24]. То же самое можно сказать и о многих других типах служебных слов — о союзах, артиклях, частицах и т. д. Все же некоторые лингвисты кладут в основу общего определения слова как раз критерий синтаксической самостоятельности, причем обычно даже в более узкой формулировке: слово определяют как минимальную единицу, способную в соответствующей ситуации выступать изолированно, в качестве отдельного предложения.
§ 91. Имеется расхождение между двумя подходами к определению слова, связанное главным образом с различной трактовкой служебных слов. Первая точка зрения в известной мере уравнивает служебные слова со знаменательными на том основании, что и те и другие обладают признаком подвижности в предложении (хотя и не в одинаковой степени). Вторая точка зрения, напротив, резко противопоставляет знаменательные слова по крайней мере тем служебным, которые не способны составить отдельное предложение: такие служебные слова вообще не признаются словами.
Традиционные представления о слове в русском, других славянских, западноевропейских и многих других языках, в значительной мере опирающиеся на «орфографическое слово» — цепочку букв между двумя пробелами, стоят, в общем, ближе к первой точке зрения. Не следует, впрочем, думать, будто «орфографическое слово» всегда совпадает со словом как подвижной в предложении, но линейнонеделимой единицей языка. Ведь орфография консервативна, она всегда в той или иной мере отстает от развития языка и порой дает чисто условное решение вопроса о раздельном или слитном написании. Так, в русском языке многие сочетания предлога с существительным давно уже стали нерасторжимыми и превратились в наречия, но русская орфография во многих случаях сохраняет раздельное написание (на глазок, на попа, на слом, на побегушках, на плаву, на корточки и многие другие).
Первая точка зрения вполне соответствует и практике словарей, в которых все служебные слова даются отдельными статьями. Напротив, понятие акцентного слова в некоторых случаях больше соответствует концепции синтаксического слова[25].
§ 92. Нужно, впрочем, иметь в виду, что, какую бы точку зрения на слово мы ни приняли, мы всегда столкнемся с трудными случаями, допускающими двоякую трактовку.
Одна из трудностей связана с так называемыми аналитическими (сложными) формами, например, такими, как русск. буду читать, читал бы, англ. has read, will read, is reading, has been reading, нем. hat gelesen, wird lesen, wird gelesen haben и т. д. С одной стороны, эти и другие подобные образования справедливо рассматриваются как формы глагола (соответственно читать, to read, lesen), т. е. формы одного слова. С другой стороны, между компонентами этих форм возможна (в определенных случаях даже обязательна) вставка других слов («Я буду с интересом читать эту книгу», «Не has never read this book» ‘Он никогда не читал этой книги’); компоненты иногда могут меняться местами («Ты бы читал дальше, а не спорил»); выходит, что перед нами сочетания слов. Получается противоречие: одно и то же явление оказывается одновременно и одним словом (формой одного слова), и сочетанием двух (или более) слов. Но это противоречие — не результат логической ошибки. Это — противоречие в самом языке, расхождение между функциональной и структурной стороной образований, называемых аналитическими формами: будучи функционально не более как формами слова, эти образования по своему составу и строению представляют собой сочетания слов — знаменательного и служебного (или знаменательного и нескольких служебных)[26]. Разумеется, сказанное относится не только к аналитическим формам глагола, но и к аналогичным явлениям в области других частей речи, в том числе и к предложным сочетаниям вроде у стола.
Есть и другие специальные случаи: отделяемые приставки в немецком, явления так называемой групповой флексии (например, в английском, шведском, тюркских и некоторых других языках), «вынесение за скобку» общей части двух сложных слов в русских сочетаниях типа до- и послевоенный, право- и левобережный[27].
§ 93. Подытоживая сказанное, можно сформулировать следующее рабочее определение слова как языковой единицы: слово — минимальная относительно самостоятельная значащая единица языка; относительная самостоятельность слова — большая, чем у морфемы, — последовательнее всего проявляется в отсутствии у него жесткой линейной связи с соседними словами (при наличии, как правило, жесткой связи между частями слова), а кроме того, в способности многих слов функционировать синтаксически — в качестве минимального (однословного) предложения либо в качестве члена предложения.
§ 94. Как и все другие языковые единицы, слово выступает в системе языка в качестве абстрактной единицы — инварианта и наряду с этим, как правило, также в виде набора своих вариантов; в речи (в речевом акте и в тексте) оно реализуется в виде конкретного экземпляра, т. е. «речевого слова». Инвариант слова, как уже было отмечено выше (§ 10), называют лексемой. Экземпляр слова в речи соответственно назовем лексом. Устойчивые сочетания, функционирующие наподобие слова (например, железная дорога, выйти в люди, как пить дать), мы будем называть составными лексемами, а их экземпляры в речи — составными лексами.
Что касается языковых вариантов слова, то, поскольку слово — единица значительно более сложная, чем фонема, языковое варьирование этой единицы носит тоже более сложный характер. Это варьирование может быть чисто фонетическим варьированием экспонента (ср. такие варианты, как калоша и галоша), иногда связанным с различием стилей или профессиональных подъязыков (рапорт у моряков — рапорт в остальных случаях, см. § 21) либо с фонетическими условиями окружающего контекста (английский неопределенный артикль a перед согласным и an перед гласным: a thought ‘мысль’ — an idea ‘идея’). Варьирование слова может быть (несущественным для значения) варьированием морфемного состава слова (прочесть — прочитать) в сочетании с той или иной стилистической дифференциацией (как в картофель — картошка) или без нее. Варьирование слова может, напротив, касаться одной только содержательной его стороны (семантические варианты многозначного слова, например аудитория ‘учебная комната’ и аудитория ‘состав слушателей’, о чем речь будет ниже). Во всех этих столь разнородных случаях мы вправе говорить о языковых вариантах соответствующего слова, о его аллолексемах (аллолексах). В таком языке, как русский, и в очень многих других весьма важным видом языкового варьирования слова является его грамматическое варьирование, т. е. образование его грамматических форм, или словоформ (пишу, пишешь, писать и т. д.), в том числе и аналитических (буду писать, писал бы).
2. ЛЕКСИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ СЛОВА
а) Вступительные замечания
§ 95. Содержательная, или «внутренняя», сторона слова представляет собой явление сложное, многогранное. В содержании слова, и прежде всего слова знаменательного, следует различать два момента. О них хорошо говорит крупнейший русский языковед XIX в. Александр Афанасьевич Потебня (1835—1891): «...слово заключает в себе указание на известное содержание, свойственное только ему одному, и вместе с тем указание на один или несколько общих разрядов, называемых грамматическими категориями, под которые содержание этого слова подводится наравне с содержанием многих других»[28].
Заключенное в знаменательном слове указание на те или иные «общие разряды», т. е. на определенные грамматические категории, называется грамматическим значением (данного слова или его отдельной формы). Так, в слове теплая (в данной словоформе) грамматическим значением является указание на род (женский), число (единственное), падеж (именительный), а также (в любой словоформе — теплый, теплая, теплого и т. д.) на грамматический класс слов, т. е. часть речи (прилагательное). Грамматическими значениями занимается грамматика.
Заключенное же в слове указание на «известное содержание, свойственное только ему одному», т. е. только данному слову в отличие от всех других слов, называется лексическим значением. Лексическое значение, как правило, остается одним и тем же во всех грамматических формах слова, в том числе и аналитических. Таким образом, оно принадлежит не той или иной словоформе, а лексеме в целом. Лексическое значение слова теплый — это то значение, которым это слово отличается от всех других слов русского языка, прежде всего от соотносительных по смыслу (т. е. от холодный, горячий, прохладный, тепловатый), а далее и от всех остальных (кислый, желтый, высокий, передний, восьмой, человек, гора, бежать, вприкуску и т. д.). Лексикология и лексическая семасиология как раз и занимаются исследованием лексического значения, индивидуально присущего каждому знаменательному слову.
Что касается служебных слов, то вопрос о их лексическом значении не имеет однозначного решения в науке. Ясно только, что они функционируют в предложении как выразители тех или иных грамматических значений отдельных слов и тех или иных смысловых и формальных связей между словами и что, таким образом, грамматическое значение является в их содержании ведущим, если вообще не единственным^
§ 96. Важнейшую часть лексического значения, его, так сказать, ядро составляет у большинства знаменательных слов мыслительное отображение того или иного явления действительности, предмета (или класса предметов) в широком смысле (включая действия, свойства, отношения и т. д.). Обозначаемый словом предмет называют денотатом, или референтом[29], а отображение денотата (класса денотатов) — концептуальным значением слова, или десигнатом[30] Кроме ядра в состав лексического значения входят так называемые коннотации, или созначения[31] — эмоциональные, экспрессивные, стилистические «добавки» к основному значению, придающие слову особую окраску. В каждом языке есть и такие знаменательные слова, для которых не дополнительным, а основным значением является выражение тех или иных эмоций (например, междометия вроде ого! тьфу! или брр!) или же передача команд — побуждений к определенным действиям (стоп! прочь! брысь! на! в смысле ‘возьми’ и т. п.).
В лексическом значении слова выделяются три стороны, или грани: 1) отношение к денотату — это так называемая предметная отнесенность слова; 2) отношение к категориям логики, и прежде всего к понятию,— понятийная отнесенность; 3) отношение к концептуальным и коннотативным значениям других слов в рамках соответствующей лексической системы — этот аспект значения иногда называют значимостью (фр. valeur).
б) Предметная отнесенность
§ 97. Денотатами слова могут быть предметы, события, свойства, действия, наблюдаемые в окружающем нас мире — в природе и в обществе (ср. денотаты слов собака, погода, газета, зеленый, продолжаться, курить, вверх, четыре); чувства и ощущения внутреннего мира человека, моральные и логические оценки и понятия, выработанные развитием духовной культуры, идеологии; и т. д. (ср. денотаты слов радость, томиться, казаться, вспомнить, честно, совесть, гордый, сентиментализм, по-видимому). Денотатами слов могут быть и элементы языка (как и язык в целом), процессы, протекающие при функционировании языка в речи, действия, осуществляемые в процессе изучения языка,, и т. д. (ср. денотаты слов речь, слово, фонема, произносить, спрягать). С фиктивными, воображаемыми денотатами соотнесены слова, десигнатами которых являются ложные понятия, возникшие на каком-то этапе развития культуры, а позже отброшенные (черт, леший, русалка, флогистон).
Независимо от реального или фиктивного характера денотата различают общую и частную предметную отнесенность.
Общая предметная отнесенность слова есть отнесенность его концептуального значения к целому классу (множеству) денотатов, характеризующихся наличием у них каких-то общих признаков. Так, слово собака обозначает любую собаку независимо от породы, цвета шерсти, клички и т. д., т. е. класс (множество) собак; слово зеленый — любой оттенок и любой конкретный случай зеленого цвета; слово курить — любой конкретный случай этого действия.
Частная предметная отнесенность слова есть отнесенность его концептуального значения к отдельному, единичному денотату, к отдельному, индивидуальному предмету, к отдельному конкретному проявлению свойства, действия и т. д. Так, в приводимых ниже предложениях слова собака, зеленый и курить обозначают уже нечто совершенно конкретное: В комнату вбежала большая черная собака. Записка была написана зелеными чернилами. Стоя у окна, он нервно курил.
§ 98. По способности выступать в общей и/или частной отнесенности большинство знаменательных слов делятся на три группы: 1) имена собственные, 2) нарицательные слова и 3) так называемые указательно-заместительные, или местоименные, слова.
1. Имена собственные всегда выступают (пока они остаются именами собственными) только в частной предметной отнесенности. Нева — это одна, совершенно определенная река; Киев — вполне определенный город, расположенный в определенной точке земного шара; Герцен — определенный человек, живший с 1812 по 1870 год, написавший «Былое и думы», «Кто виноват?» и другие произведения. Берем ли мы имя собственное как элемент языка или в его употреблении в речи, оно в любом случае соотнесено с индивидуальным предметом. Это справедливо и применительно к таким многократно повторяющимся именам собственным, как личные имена Татьяна (Таня), Виктор (Витя), названия населенных пунктов вроде Покровское, Александровка и т. д. Дело в том, что все многочисленные Тани не имеют никакого общего им всем и вместе с тем присущего только им одним признака (кроме самого этого имени Таня, но имя не есть реальный признак вещи). Тем самым все Тани не объединяются в «класс Тань» (или если при случае и объединяются, то лишь в чисто «вербальный», но никак не реальный класс денотатов).
2. Нарицательные слова, например река, город, писатель, девушка или приведенные выше собака, зеленый, курить, могут выступать и в общей, и в частной предметной отнесенности. В системе языка (в его словаре), в отвлечении от конкретного текста, такие слова всегда имеют, как об этом уже говорилось, общую отнесенность. В речи, в тексте нарицательные слова обладают либо общей, либо частной отнесенностью, в зависимости от характера соответствующего высказывания. Ср. частную отнесенность слов в предложениях Город стоит на берёзу реки; В комнату вбежала собака и в других, приведенных выше, и общую предметную отнесенность тех же слов в таких общих утверждениях, как «Во всех странах наблюдается отлив сельской молодежи в город»; «Собака — друг человека»; «Зеленый цвет действует успокаивающе на нервы»; «Курить — вредно».
3. Указательно-заместительные слова составляют количественно небольшую, но важную группу. Это местоимения, например я, ты, он, этот, мой, какой, такой, столько, и местоименные наречия, например так, здесь, там, тогда и др. В системе языка они имеют, как и нарицательные слова, только общую предметную отнесенность (и притом отнесенность к очень большим и широким классам денотатов): я — любой говорящий, ты — любой собеседник, здесь — любое место, находящееся вблизи говорящего или указанное в предыдущем контексте, и т. д. О слове это В. И. Ленин справедливо заметил: «Самое общее слово»[32]. Вместе с тем в речи все указательно-заместительные слова в отличие от нарицательных выступают всегда только в частной отнесенности: в любом высказывании я — вполне конкретное лицо, автор этого высказывания, ты — вполне конкретный собеседник, здесь — место вблизи данного говорящего и т. д., В диалоге частная отнесенность такого рода слов непрерывно меняется. Если же местоимение получает общую отнесенность, оно перестает быть местоимением (ср.: «Наше внутреннее я» — где я уже не местоимение, а имя существительное).
§ 99. Имена собственные и нарицательные слова объединяются вместе как слова-названия, выполняющие номинативную (назывную) функцию[33]. Указательно-заместительные слова противостоят им как слова-указатели и слова — заместители названий. Соответственно говорят о дейктической (т. е. указательной)[34] и о заместительной функциях. Слова эти называют также ситуативными, так как они получают совершенно различный и даже прямо противоположный смысл в зависимости от ситуации, в которой употреблены (в зависимости от предшествующего контекста или, при устном общении, в зависимости также от жестов, движения глаз говорящего лица и т. д.). Так, вопрос «Вы поедете туда?» будет иметь совершенно разный смысл смотря по тому, какое место (город, страна и т. д.) было перед этим упомянуто или в какую сторону направлен указательный жест спрашивающего. Выступая вместо слова-названия, слово-заместитель делает ненужным повторение этого названия в последующем отрезке текста. Ср.: «В комнату вбежала собака. Она (вместо собака) громко залаяла». Или: «Я вышел на лестницу. Там (вместо на лестнице) было темно».
§ 100. Рассмотренные группы знаменательных слов не отделены друг от друга глухими, непроходимыми перегородками. Имя собственное легко получает значение нарицательного, т. е. способность обозначать целый класс однородных в каком-либо отношении предметов (лиц и т. д.) и тем самым способность выступать и в общей предметной отнесенности. Яркий пример — имена некоторых литературных персонажей: Плюшкин (в нарицательном значении ‘скупец, мелочно-скаредный человек’), Манилов (‘пустой благодушный мечтатель’), Хлестаков (‘безудержный хвастун’), Отелло (‘ревнивец’), Яго (‘коварный клеветник’), Тартюф (‘ханжа’) и т. д. Сходным образом иногда имена реальных лиц, а также географические названия получают более общее, т. е. нарицательное, значение. В ряде случаев нарицательные слова развиваются из имен собственных или образуются от них. Так, из имени римского полководца и императора Юлия Цезаря (Caesar) возникли нарицательные нем. Kaiser ‘император’, русск. кесарь, цесарь, откуда в дальнейшем царь; а из имени франкского короля Карла Великого — нарицательные русск. король, чешск. kral, польск. krol с тем же значением. Имя собственное — название местности — получает нарицательное значение как название того или иного изделия, например палех, хохлома, болонья, цинандали.
С другой стороны, имена собственные возникают на базе нарицательных слов. Иногда нарицательное слово получает преимущественную отнесенность к какому-то одному представителю класса и тем самым начинает сближаться с именем собственным; так, слово начальник, или шеф, и т. п. в устах служащих какого-либо учреждения преимущественно начинает обозначать именно их начальника, город для деревенского жителя — чаще всего конкретный, ближайший к данной деревне город и т. д. Затем так возникают настоящие имена собственные. Например, Стамбул (турецк. Istanbul) есть искажение греческого выражения eis tēn polin ‘в город’. Ср. и наше Городок (в Витебской области БССР).
Нет резкой грани и между указательно-заместительными и нарицательными словами. Так, слова вышеупомянутый, следующий близки по своему характеру к местоимениям тот, этот, такой; слова вчера, завтра — к местоименным наречиям тогда, теперь; слова справа, слева — до некоторой степени к местоименным наречиям здесь, там, поскольку у всех этих слов «ситуативное наполнение» оказывается весьма изменчивым. Относительность значения, характерная для заместительных слов, наблюдается и в таких названиях, как термины родства (отец, мать, сын, дочь, племянник), в словах земляк, сосед, однокурсник, тезка, соперник, приятель и в ряде других. С другой стороны, ср. выше пример превращения местоимения я в имя существительное.
в) Соотношение слова и понятия
§ 101. Логика издавна рассматривает понятие как одну из форм отражения мира в мышлении. Понятие представляет собой «результат обобщения и выделения предметов (или явлений) некоторого класса по определенным общим и в совокупности специфическим для них признакам. Обобщение осуществляется за счет отвлечения от всех особенностей отдельных предметов и групп предметов в пределах данного класса»[35]. Понятие, выраженное словом, соответствует, таким образом, не отдельному денотату, а целому классу денотатов, выделенному по тому или иному признаку, общему для всех денотатов этого класса. Из сказанного вытекает, что из всех типов слов только нарицательные слова служат для прямого выражения понятий. Однако косвенно соотнесены с понятиями и другие типы слов.
Имена собственные, как сказано, являются названиями индивидуальных предметов, но эти индивидуальные предметы мыслятся как входящие в определенные общие классы, вследствие чего и имя собственное подводится в сознании говорящих под тот или иной общий класс и связывается с соответствующим понятием. Так, Нева соотносится с классом рек, либо (в письменном изображении в кавычках — «Нева») с классом периодических изданий (журнал «Нева»), либо с классом гостиниц, пароходов и т. д. Любое имя собственное имеет смысл при условии такого соотнесения с соответствующим общим понятием.
Отчетливо соотнесены с понятиями указательно-заместительные, а также служебные слова и даже междометия (например, тьфу! с понятием отвращения, презрения, стоп! с понятием запрещения дальнейшего движения и т. д.). В общем, прямо выражают понятия или косвенно соотнесены с ними все разряды слов.
§ 102. Понятия, с которыми так или иначе соотнесены слева языка, не обязательно являются научными, логически обработанными понятиями, соответствующими современному уровню познания мира человеком. Лишь часть слов языка, особенно те, которые выступают как специальные термины науки и техники, действительно выражают научные понятия. Но термины — особая область лексики, хотя и не отграниченная резко от лексики бытовой. Обычные же бытовые слова связаны с понятиями «бытовыми», часто «донаучными», сложившимися в глубокой древности или существенно упрощенными и огрубленными по сравнению с соответствующими понятиями науки. Для астрономии «звезда» и «планета» — разные понятия (их существенные признаки совершенно различны), а в повседневном языке концептуальное значение слова звезда охватывает без различия и то и другое. Даже при кажущемся совпадении научного и бытового понятия более внимательное рассмотрение показывает, что они содержат нетождественные признаки. Современное научное понятие «вода» включает признак химического состава (H2O), тогда как бытовое понятие, выраженное словом вода, возникло задолго до познания химического состава веществ (и современным ребенком усваивается задолго до первых уроков химии). Содержание бытового понятия (концептуального значения) «вода» может быть определено примерно как ‘прозрачная бесцветная жидкость, образующая ручьи, реки, озера и моря’.
§ 103. Языковой формой выражения и закрепления понятия (научного или бытового) может быть не только слово, но и словосочетание, иногда даже очень длинное и сложное (например, «лицо, внесенное в списки избирателей»; «пассажир, у которого в момент проверки не оказалось проездного билета» и т. п.). Что же касается раскрытия содержания понятия, то такое раскрытие может быть разным по степени полноты и глубины и достигается оно не с помощью одного слова или словосочетания, называющего это понятие, а с помощью сложного, развернутого определения или даже обстоятельного разъяснения, состоящего порой из многих предложений.
г) Системные связи между значениями слов
§ 104. Концептуальное значение слова существует не изолированно, а в определенном соотношении с концептуальными значениями других слов, прежде всего слов того же «семантического поля». Термином семантическое поле обозначают большее или меньшее множество слов, точнее — их значений, связанных с одним и тем же фрагментом действительности. Слова, значения которых входят в поле, образуют «тематическую группу» более или менее широкого охвата. Примеры таких групп: слова, обозначающие время и его различные отрезки (время, пора, год, месяц, неделя, сутки, час и т. д., также весна, зима... утро, вечер и пр.); термины родства (отец, мать, сын, брат, кузина и т. д.); названия растений (или более узкие группы: названия деревьев, кустарников, грибов и т. д.); названия температурных ощущений (горячий, теплый, прохладный, холодный и т. д.); названия процессов чувственного восприятия (видеть, слышать, заметить, почувствовать, ощутить), процессов мысли (думать, полагать, считать, догадываться, вспоминать) и пр. С точки зрения их внутренних смысловых отношений слова, принадлежащие к одной тематической группе, должны рассматриваться как некая относительно самостоятельная лексическая микросистема.
В рамках тематической группы выделяются разные типы семантических связей. Важнейшая из них — иерархическая связь по линии род — вид между обозначением более широкого множества (более общего, родового понятия), так называемым гиперонимом, и обозначениями подчиненных ему подмножеств, входящих в это множество, т. е. «именами видовых понятий» — гипонимами. Так, гиперониму животное подчинены гипонимы собака, волк, заяц и т. д., составляющие вместе «лексическую парадигму» (§ 33). Приведенные гипонимы в свою очередь являются гиперонимами для других, более частных гипонимов. Например, собака выступает как гипероним по отношению к таким гипонимам, как бульдог, такса, дворняжка и т. д. Слова бульдог, собака и животное могут относиться к одному и тому же денотату, однако заменяемость этих слов — односторонняя: гипероним всегда может быть употреблен вместо своего гипонима, но не наоборот. Иногда в подобных иерархических системах в роли того или иного звена выступает не слово, а словосочетание, например в русском языке в иерархическом ряду дерево — хвойное дерево — ель.
§ 105. Смысловым отношением слова, с одной стороны, к его гиперониму, а с другой — к «соседям», остальным гипонимам того же гиперонима, определяется объем и содержание выражаемого в слове понятия. Учитывая это отношение, можно сформулировать логическое определение концептуального значения слова, т. е. его «определение через ближайший род и видовое отличие». А более подробный анализ всех смысловых связей, в которых участвует данное слово, позволяет «расщеплять» концептуальное значение на его мельчайшие составляющие — отдельные семы. Такое «расщепление» получило название компонентного анализа. Выделяемые семы отчасти выступают в качестве интегрирующих семантических признаков, которые объединяют данное значение с какими-то другими, а отчасти — в качестве дифференциальных семантических признаков, отграничивающих одно значение от другого.
Так, концептуальные значения русских слов мать, отец, брат, кузина и т. д. объединяются интегрирующим признаком ‘(кровный) родственник’ и различаются тремя дифференциальными признаками:
1) принадлежность к поколению (‘моему’, ‘старшему на одну ступень’, ‘старшему на две ступени’ и т. д.); 2) ‘прямое/непрямое родство/двоюродность’ и т. д.; 3) ‘пол’. Каждый элемент системы характеризован в отношении каждого из признаков. Так, тетка 1) в противоположность, например, сестре (‘мое поколение’), бабушке (‘поколение, старшее на две ступени’) и т. д. принадлежит к поколению родителей; 2) в противоположность матери не является прямой родственницей по восходящей линии; 3) наконец, в противоположность дяде (с которым совпадает по двум остальным признакам) является женщиной. Если мы возьмем систему терминов родства в более широких рамках, включая и свойство, т. е. родство через браки, мы должны будем учесть еще признак 4) ‘кровное родство/родство через браки’ и 5) ‘со стороны жены/со стороны мужа’. Так, именно по 5-му признаку различаются в ‘поколении родителей’ теща и свекровь, в ‘моем поколении’ — шурин (брат жены) и деверь (брат мужа).
Как и дифференциальные признаки фонем (§ 57), дифференциальные семантические признаки выделяются в противопоставлениях[36]. Для четкости выделения этих признаков важно опираться на случаи, когда два элемента противопоставлены только по одному признаку, как это мы видели в приведенных сейчас примерах. Есть, однако, такие лексические системы, в которых противопоставление элементов носит глобальный (нерасчлененный) характер, т. е. осуществляется сразу по многим сопряженным признакам. Так в большинстве случаев обстоит дело с названиями животных и растений. Например, для ряда бульдог, такса, шпиц, дворняжка интегрирующий признак ‘собака’ выделяется просто, четкое же выделение дифференциальных признаков оказывается затруднительным[37].
Сложность строения лексических систем и микросистем проявляется, в частности, в том, что в отдельных звеньях определенные признаки оказываются как бы постоянно нейтрализованными, невыраженными. В таких случаях мы будем говорить о синкретизме[38]. Так, в значении слова невестка наблюдается синкретизм признака ‘поколение’, так как это слово применимо и к жене брата (‘мое поколение’) и к жене сына (‘поколение детей’). Но здесь синкретизм лишь частичный, поскольку, например, жену отца или дедушки никогда не называют невесткой. В значении слов тетка (тетя) и дядя наблюдаем полный синкретизм признака ‘кровное родство/свойство’. Наконец, есть обобщающие термины родители и ребенок — дети, в которых представлен синкретизм признака пола.
§ 106. Разновидностями лексических микросистем являются также 1) антонимические пары и 2) синонимические ряды.
1. Антонимические пары объединяют антонимы[39], т. е. слова, диаметрально противоположные по концептуальному значению. Они могут быть (а) разнокорневыми, например добрый : злой, умный : глупый, холодный : горячий, любовь : ненависть, день : ночь, уважать : презирать, поднять : опустить, поздно : рано, справа : слева, или же (б) образованными от одного корня, например надводный : подводный, одеть : раздеть, счастливый : несчастный, порядок : беспорядок.
2. Синонимический ряд может содержать два и более синонимов[40], т. е. слов, частично, а в иных случаях даже полностью совпадающих по концептуальному значению, но различающихся своими коннотациями, сферой употребления, сочетаемостью с другими словами, часто оттенками концептуального значения и т. д. Так, в синонимическом ряду смотреть : глядеть : глазеть : взирать между первыми двумя синонимами отмечается концептуальное различие в степени целеустремленности, сосредоточенности действия (ср. внимательно смотреть, но «рассеянно глядел перед собой, не замечая собеседника»); вместе с тем в противоположность стилистически нейтральному, прозаическому смотреть в слове глядеть чувствуется некоторая поэтичность и свежесть, так что в поэтическом контексте это слово может обозначать и ‘увлеченно смотреть’ (ср. у Некрасова: «Что ты жадно глядишь на дорогу/В стороне от веселых подруг?»). Последние два синонима этого ряда выделяются прежде всего эмоциональными и стилистическими коннотациями: глазеть — слово неодобрительное и грубоватое, а взирать — очень книжное и «высокое» (и, как многие другие «высокие» слова, нередко употребляемое также иронически); вместе с тем и в этих двух синонимах есть определенные концептуальные оттенки: глазеть — ‘смотреть с праздным любопытством’, а взирать — ‘смотреть бесстрастно, незаинтересованно, сохраняя полное спокойствие и равнодушие’. В некоторых случаях различие между членами ряда только или главным образом в оценке— положительной или отрицательной: ср. соратник и приспешник. Встречаются (особенно в терминологической лексике) и абсолютные синонимы — слова с полностью совпадающими значениями, например языковедение = языкознание = лингвистика, уподобление = ассимиляция. Иногда один из таких абсолютных синонимов начинают чаще применять в научной, а другой — в научно-популярной литературе, что может привести к возникновению определенных коннотаций и тем самым к некоторой дифференциации и этих синонимов.
д) Значение слова и различия между языками
§ 107. Слова, обозначающие в разных языках одни и те же или близкие явления действительности, часто оказываются нетождественными, заметно расходящимися по своим концептуальным значениям. Так, в русском языке мы различаем голубой и синий, а в некоторых других языках этим двум словам соответствует одно — англ. blue, фр. bleu, нем. blau. Русское слово рука обозначает всю верхнюю конечность человека (или обезьяны) — от плеча до кончиков пальцев; правда, у нас есть еще отдельное слово кисть для части руки ниже запястья, но это последнее слово применяется редко, в специальных случаях: нормально мы говорим подать руку, пожать руку, взять за руку, мыть руки и т. д., а не «подать кисть», «пожать кисть» и пр. В некоторых же других языках значение русского рука «распределено» между двумя словами: одно из этих слов регулярно (а не изредка, как русское кисть) используется для обозначения кисти руки — это англ. hand, нем. Hand, фр. main; другое — соответственно arm, Arm, bras — для остальной части руки и лишь в специальных случаях для руки в целом. Русское слово пальцы в современном языке относится и к пальцам рук, и к пальцам ног; в некоторых других языках такого общего слова нет, а существует по два слова — одно для пальца на руке (англ. finger, нем. Finger, фр. doigt), другое — для пальца на ноге (англ. toe, нем. Zehe, фр. orteil). Зато мы различаем мыть и стирать (о белье и т. п.), а немцы объединяют то и другое в одном глаголе waschen.
Иногда расхождения между языками касаются не отдельных слов, а целых лексических микросистем. Например, в системе терминов родства в некоторых языках оказываются существенными семантические дифференциальные признаки, не играющие роли в рассмотренной выше (§ 105) русской системе. В частности, современному русскому слову дядя во многих языках соответствует по два слова: 1) лат. patruus, болг. чичо, польск. stryj (также и др.-русск. стрый) — для брата отца и 2) лат. avuncŭlus, болг. вуйчо, польск. wuj (и др.-русск. уй) — для брата матери. В саами (лопарском) языке для дяди по отцу (а также для тетки с материнской стороны) существенным является еще один признак — ‘моложе или старше отца’ (для тетки — ‘моложе или старше матери’). Иногда, напротив, оказывается несущественным признак, казалось бы, очень важный, например признак пола[41]. Так, в малайском языке рядом с общим обозначением saudara ‘брат или сестра’ (включающим также двоюродных братьев и сестер) нет однословных обозначений отдельно для брата и отдельно для сестры, но зато есть особые слова, с одной стороны, для младших, с другой стороны, для старших братьев и сестер (без различия пола), а кроме того, еще разные слова для понятий ‘старшие сестры’ и ‘старшие братья’ (включая двоюродных). В венгерском языке вплоть до XIX столетия также не было слов со значением ‘брат’ (соврем. fivér) и ‘сестра’ (соврем. nővér)[42], а употреблялись только (существующие и сейчас) отдельные слова для старшего и для младшего братьев, а также для старшей и для младшей сестер.
§ 108. На основании такого рода различий между языками в составе словаря и в значениях слов (а также и аналогичных различий грамматического порядка) была выдвинута «гипотеза лингвистической относительности». Ее сторонники — американцы Э. Сепир (1884—1939) и особенно Б. Уорф (1897—1941) — утверждают, что не только язык, но и само «видение мира» оказывается у разных народов разным, что каждый народ видит мир через призму своего языка и потому мыслит и действует иначе, чем другие народы.
Правильны или неправильны эти утверждения?
Если говорить о законах, по которым протекает мышление, то они, как мы уже отметили выше (§ 16), безусловно являются общечеловеческими, интернациональными; именно таковы принципы отражения действительности сознанием человека, законы формирования понятий на основе обобщения признаков, законы оперирования этими понятиями и т. д. Следовательно, не может быть русского, английского, лопарского, малайского и т. д. мышления, а есть единое общечеловеческое мышление. Вместе с тем конкретный инвентарь понятий, осознанных коллективом и устойчиво закрепленных в концептуальных значениях слов, во многом отличается от языка к языку и, в истории одного языка, от эпохи к эпохе. Однако эти различия, вопреки представлениям Сепира и Уорфа, не порождаются языком, а только проявляются в языке. Порождаются же они непосредственно или опосредованно различиями в общественной практике, в культурно-историческом опыте народов. Так, у лопарей в старину существовал обычай, согласно которому вдова выходила замуж за младшего неженатого брата своего покойного мужа, а вдовец женился на младшей незамужней сестре своей покойной жены; таким образом, младшие дяди со стороны отца были для детей «потенциальными отчимами», а младшие тетки со стороны матери — «потенциальными мачехами». Это их особое правовое положение и обусловило закрепление за ними специального слова; теперь обычай этот давно оставлен, но возникшее благодаря ему отдельное обозначение сохранилось и поныне.
Конечно, во многих случаях мы не можем конкретно объяснить различие между языками различиями в общественной практике, но это не меняет дела в принципе. Ведь отражение действительности — не пассивный, а активный процесс. Отражая мир, человек определенным образом систематизирует и моделирует его, в зависимости от своих практических потребностей. К тому же сама многогранность объективной действительности, многообразие признаков предметов и явлений, наличие всесторонних связей между ними дают реальные основания очень по-разному группировать и объединять эти предметы и явления в классы, выдвигая на передний план то один, то другой из признаков. Рука в целом объективно представляет собой известное единство, но вместе с тем кисть руки объективно отличается (по выполняемым функциям и т. д.) от остальной части; пальцы рук и ног объективно имеют сходные черты и так же объективно отличаются друг от друга и т. д. Разные человеческие коллективы могли по-разному сгруппировать данные опыта и соответственно закрепить эту группировку в значениях слов своих языков.
Хотя мы сейчас во многих случаях не можем конкретно объяснить практикой происхождение того или иного различия между языками, мы в принципе знаем, что в филогенезе, т. е. в истории становления и развития человека, человеческого мышления и языка, дело обстояло именно так: общественная практика всегда была здесь первична, а различия между языками — вторичны. Другое дело — в онтогенезе, т. е. в индивидуальном развитии отдельного человека. Рассматривая роль языка в становлении понятийного мышления индивида, мы должны признать, что каждый новый член общества и каждое новое поколение, вступая в жизнь, усваивает знания о мире при посредстве и потому в значительной мере, действительно, через призму родного языка.
Однако и последнее обстоятельство не создает каких-то непроходимых перегородок между народами. Ведь понятие выражается, как мы знаем, не только с помощью отдельного слова, но и в сочетаниях слов (§ 103). В английском языке нет слова, соответствующего по значению русскому сутки, но то же самое понятие без труда передается словосочетаниями day and night ‘день и ночь’ или 24 hours ‘24 часа’. Если, говоря по-английски, нужно разграничить понятия ‘голубой’ и ‘синий’, к слову blue прибавляют определения light ‘светлый’, или Cambridge ‘кэмбриджский’ (для голубого) и dark ‘темный’, или Oxford ‘оксфордский’ (для синего). В принципе все переводимо с любого языка на любой другой, и каждая мысль может быть так или иначе выражена на любом языке.
а) Вступительные замечания
§ 95. Содержательная, или «внутренняя», сторона слова представляет собой явление сложное, многогранное. В содержании слова, и прежде всего слова знаменательного, следует различать два момента. О них хорошо говорит крупнейший русский языковед XIX в. Александр Афанасьевич Потебня (1835—1891): «...слово заключает в себе указание на известное содержание, свойственное только ему одному, и вместе с тем указание на один или несколько общих разрядов, называемых грамматическими категориями, под которые содержание этого слова подводится наравне с содержанием многих других»[28].
Заключенное в знаменательном слове указание на те или иные «общие разряды», т. е. на определенные грамматические категории, называется грамматическим значением (данного слова или его отдельной формы). Так, в слове теплая (в данной словоформе) грамматическим значением является указание на род (женский), число (единственное), падеж (именительный), а также (в любой словоформе — теплый, теплая, теплого и т. д.) на грамматический класс слов, т. е. часть речи (прилагательное). Грамматическими значениями занимается грамматика.
Заключенное же в слове указание на «известное содержание, свойственное только ему одному», т. е. только данному слову в отличие от всех других слов, называется лексическим значением. Лексическое значение, как правило, остается одним и тем же во всех грамматических формах слова, в том числе и аналитических. Таким образом, оно принадлежит не той или иной словоформе, а лексеме в целом. Лексическое значение слова теплый — это то значение, которым это слово отличается от всех других слов русского языка, прежде всего от соотносительных по смыслу (т. е. от холодный, горячий, прохладный, тепловатый), а далее и от всех остальных (кислый, желтый, высокий, передний, восьмой, человек, гора, бежать, вприкуску и т. д.). Лексикология и лексическая семасиология как раз и занимаются исследованием лексического значения, индивидуально присущего каждому знаменательному слову.
Что касается служебных слов, то вопрос о их лексическом значении не имеет однозначного решения в науке. Ясно только, что они функционируют в предложении как выразители тех или иных грамматических значений отдельных слов и тех или иных смысловых и формальных связей между словами и что, таким образом, грамматическое значение является в их содержании ведущим, если вообще не единственным^
§ 96. Важнейшую часть лексического значения, его, так сказать, ядро составляет у большинства знаменательных слов мыслительное отображение того или иного явления действительности, предмета (или класса предметов) в широком смысле (включая действия, свойства, отношения и т. д.). Обозначаемый словом предмет называют денотатом, или референтом[29], а отображение денотата (класса денотатов) — концептуальным значением слова, или десигнатом[30] Кроме ядра в состав лексического значения входят так называемые коннотации, или созначения[31] — эмоциональные, экспрессивные, стилистические «добавки» к основному значению, придающие слову особую окраску. В каждом языке есть и такие знаменательные слова, для которых не дополнительным, а основным значением является выражение тех или иных эмоций (например, междометия вроде ого! тьфу! или брр!) или же передача команд — побуждений к определенным действиям (стоп! прочь! брысь! на! в смысле ‘возьми’ и т. п.).
В лексическом значении слова выделяются три стороны, или грани: 1) отношение к денотату — это так называемая предметная отнесенность слова; 2) отношение к категориям логики, и прежде всего к понятию,— понятийная отнесенность; 3) отношение к концептуальным и коннотативным значениям других слов в рамках соответствующей лексической системы — этот аспект значения иногда называют значимостью (фр. valeur).
б) Предметная отнесенность
§ 97. Денотатами слова могут быть предметы, события, свойства, действия, наблюдаемые в окружающем нас мире — в природе и в обществе (ср. денотаты слов собака, погода, газета, зеленый, продолжаться, курить, вверх, четыре); чувства и ощущения внутреннего мира человека, моральные и логические оценки и понятия, выработанные развитием духовной культуры, идеологии; и т. д. (ср. денотаты слов радость, томиться, казаться, вспомнить, честно, совесть, гордый, сентиментализм, по-видимому). Денотатами слов могут быть и элементы языка (как и язык в целом), процессы, протекающие при функционировании языка в речи, действия, осуществляемые в процессе изучения языка,, и т. д. (ср. денотаты слов речь, слово, фонема, произносить, спрягать). С фиктивными, воображаемыми денотатами соотнесены слова, десигнатами которых являются ложные понятия, возникшие на каком-то этапе развития культуры, а позже отброшенные (черт, леший, русалка, флогистон).
Независимо от реального или фиктивного характера денотата различают общую и частную предметную отнесенность.
Общая предметная отнесенность слова есть отнесенность его концептуального значения к целому классу (множеству) денотатов, характеризующихся наличием у них каких-то общих признаков. Так, слово собака обозначает любую собаку независимо от породы, цвета шерсти, клички и т. д., т. е. класс (множество) собак; слово зеленый — любой оттенок и любой конкретный случай зеленого цвета; слово курить — любой конкретный случай этого действия.
Частная предметная отнесенность слова есть отнесенность его концептуального значения к отдельному, единичному денотату, к отдельному, индивидуальному предмету, к отдельному конкретному проявлению свойства, действия и т. д. Так, в приводимых ниже предложениях слова собака, зеленый и курить обозначают уже нечто совершенно конкретное: В комнату вбежала большая черная собака. Записка была написана зелеными чернилами. Стоя у окна, он нервно курил.
§ 98. По способности выступать в общей и/или частной отнесенности большинство знаменательных слов делятся на три группы: 1) имена собственные, 2) нарицательные слова и 3) так называемые указательно-заместительные, или местоименные, слова.
1. Имена собственные всегда выступают (пока они остаются именами собственными) только в частной предметной отнесенности. Нева — это одна, совершенно определенная река; Киев — вполне определенный город, расположенный в определенной точке земного шара; Герцен — определенный человек, живший с 1812 по 1870 год, написавший «Былое и думы», «Кто виноват?» и другие произведения. Берем ли мы имя собственное как элемент языка или в его употреблении в речи, оно в любом случае соотнесено с индивидуальным предметом. Это справедливо и применительно к таким многократно повторяющимся именам собственным, как личные имена Татьяна (Таня), Виктор (Витя), названия населенных пунктов вроде Покровское, Александровка и т. д. Дело в том, что все многочисленные Тани не имеют никакого общего им всем и вместе с тем присущего только им одним признака (кроме самого этого имени Таня, но имя не есть реальный признак вещи). Тем самым все Тани не объединяются в «класс Тань» (или если при случае и объединяются, то лишь в чисто «вербальный», но никак не реальный класс денотатов).
2. Нарицательные слова, например река, город, писатель, девушка или приведенные выше собака, зеленый, курить, могут выступать и в общей, и в частной предметной отнесенности. В системе языка (в его словаре), в отвлечении от конкретного текста, такие слова всегда имеют, как об этом уже говорилось, общую отнесенность. В речи, в тексте нарицательные слова обладают либо общей, либо частной отнесенностью, в зависимости от характера соответствующего высказывания. Ср. частную отнесенность слов в предложениях Город стоит на берёзу реки; В комнату вбежала собака и в других, приведенных выше, и общую предметную отнесенность тех же слов в таких общих утверждениях, как «Во всех странах наблюдается отлив сельской молодежи в город»; «Собака — друг человека»; «Зеленый цвет действует успокаивающе на нервы»; «Курить — вредно».
3. Указательно-заместительные слова составляют количественно небольшую, но важную группу. Это местоимения, например я, ты, он, этот, мой, какой, такой, столько, и местоименные наречия, например так, здесь, там, тогда и др. В системе языка они имеют, как и нарицательные слова, только общую предметную отнесенность (и притом отнесенность к очень большим и широким классам денотатов): я — любой говорящий, ты — любой собеседник, здесь — любое место, находящееся вблизи говорящего или указанное в предыдущем контексте, и т. д. О слове это В. И. Ленин справедливо заметил: «Самое общее слово»[32]. Вместе с тем в речи все указательно-заместительные слова в отличие от нарицательных выступают всегда только в частной отнесенности: в любом высказывании я — вполне конкретное лицо, автор этого высказывания, ты — вполне конкретный собеседник, здесь — место вблизи данного говорящего и т. д., В диалоге частная отнесенность такого рода слов непрерывно меняется. Если же местоимение получает общую отнесенность, оно перестает быть местоимением (ср.: «Наше внутреннее я» — где я уже не местоимение, а имя существительное).
§ 99. Имена собственные и нарицательные слова объединяются вместе как слова-названия, выполняющие номинативную (назывную) функцию[33]. Указательно-заместительные слова противостоят им как слова-указатели и слова — заместители названий. Соответственно говорят о дейктической (т. е. указательной)[34] и о заместительной функциях. Слова эти называют также ситуативными, так как они получают совершенно различный и даже прямо противоположный смысл в зависимости от ситуации, в которой употреблены (в зависимости от предшествующего контекста или, при устном общении, в зависимости также от жестов, движения глаз говорящего лица и т. д.). Так, вопрос «Вы поедете туда?» будет иметь совершенно разный смысл смотря по тому, какое место (город, страна и т. д.) было перед этим упомянуто или в какую сторону направлен указательный жест спрашивающего. Выступая вместо слова-названия, слово-заместитель делает ненужным повторение этого названия в последующем отрезке текста. Ср.: «В комнату вбежала собака. Она (вместо собака) громко залаяла». Или: «Я вышел на лестницу. Там (вместо на лестнице) было темно».
§ 100. Рассмотренные группы знаменательных слов не отделены друг от друга глухими, непроходимыми перегородками. Имя собственное легко получает значение нарицательного, т. е. способность обозначать целый класс однородных в каком-либо отношении предметов (лиц и т. д.) и тем самым способность выступать и в общей предметной отнесенности. Яркий пример — имена некоторых литературных персонажей: Плюшкин (в нарицательном значении ‘скупец, мелочно-скаредный человек’), Манилов (‘пустой благодушный мечтатель’), Хлестаков (‘безудержный хвастун’), Отелло (‘ревнивец’), Яго (‘коварный клеветник’), Тартюф (‘ханжа’) и т. д. Сходным образом иногда имена реальных лиц, а также географические названия получают более общее, т. е. нарицательное, значение. В ряде случаев нарицательные слова развиваются из имен собственных или образуются от них. Так, из имени римского полководца и императора Юлия Цезаря (Caesar) возникли нарицательные нем. Kaiser ‘император’, русск. кесарь, цесарь, откуда в дальнейшем царь; а из имени франкского короля Карла Великого — нарицательные русск. король, чешск. kral, польск. krol с тем же значением. Имя собственное — название местности — получает нарицательное значение как название того или иного изделия, например палех, хохлома, болонья, цинандали.
С другой стороны, имена собственные возникают на базе нарицательных слов. Иногда нарицательное слово получает преимущественную отнесенность к какому-то одному представителю класса и тем самым начинает сближаться с именем собственным; так, слово начальник, или шеф, и т. п. в устах служащих какого-либо учреждения преимущественно начинает обозначать именно их начальника, город для деревенского жителя — чаще всего конкретный, ближайший к данной деревне город и т. д. Затем так возникают настоящие имена собственные. Например, Стамбул (турецк. Istanbul) есть искажение греческого выражения eis tēn polin ‘в город’. Ср. и наше Городок (в Витебской области БССР).
Нет резкой грани и между указательно-заместительными и нарицательными словами. Так, слова вышеупомянутый, следующий близки по своему характеру к местоимениям тот, этот, такой; слова вчера, завтра — к местоименным наречиям тогда, теперь; слова справа, слева — до некоторой степени к местоименным наречиям здесь, там, поскольку у всех этих слов «ситуативное наполнение» оказывается весьма изменчивым. Относительность значения, характерная для заместительных слов, наблюдается и в таких названиях, как термины родства (отец, мать, сын, дочь, племянник), в словах земляк, сосед, однокурсник, тезка, соперник, приятель и в ряде других. С другой стороны, ср. выше пример превращения местоимения я в имя существительное.
в) Соотношение слова и понятия
§ 101. Логика издавна рассматривает понятие как одну из форм отражения мира в мышлении. Понятие представляет собой «результат обобщения и выделения предметов (или явлений) некоторого класса по определенным общим и в совокупности специфическим для них признакам. Обобщение осуществляется за счет отвлечения от всех особенностей отдельных предметов и групп предметов в пределах данного класса»[35]. Понятие, выраженное словом, соответствует, таким образом, не отдельному денотату, а целому классу денотатов, выделенному по тому или иному признаку, общему для всех денотатов этого класса. Из сказанного вытекает, что из всех типов слов только нарицательные слова служат для прямого выражения понятий. Однако косвенно соотнесены с понятиями и другие типы слов.
Имена собственные, как сказано, являются названиями индивидуальных предметов, но эти индивидуальные предметы мыслятся как входящие в определенные общие классы, вследствие чего и имя собственное подводится в сознании говорящих под тот или иной общий класс и связывается с соответствующим понятием. Так, Нева соотносится с классом рек, либо (в письменном изображении в кавычках — «Нева») с классом периодических изданий (журнал «Нева»), либо с классом гостиниц, пароходов и т. д. Любое имя собственное имеет смысл при условии такого соотнесения с соответствующим общим понятием.
Отчетливо соотнесены с понятиями указательно-заместительные, а также служебные слова и даже междометия (например, тьфу! с понятием отвращения, презрения, стоп! с понятием запрещения дальнейшего движения и т. д.). В общем, прямо выражают понятия или косвенно соотнесены с ними все разряды слов.
§ 102. Понятия, с которыми так или иначе соотнесены слева языка, не обязательно являются научными, логически обработанными понятиями, соответствующими современному уровню познания мира человеком. Лишь часть слов языка, особенно те, которые выступают как специальные термины науки и техники, действительно выражают научные понятия. Но термины — особая область лексики, хотя и не отграниченная резко от лексики бытовой. Обычные же бытовые слова связаны с понятиями «бытовыми», часто «донаучными», сложившимися в глубокой древности или существенно упрощенными и огрубленными по сравнению с соответствующими понятиями науки. Для астрономии «звезда» и «планета» — разные понятия (их существенные признаки совершенно различны), а в повседневном языке концептуальное значение слова звезда охватывает без различия и то и другое. Даже при кажущемся совпадении научного и бытового понятия более внимательное рассмотрение показывает, что они содержат нетождественные признаки. Современное научное понятие «вода» включает признак химического состава (H2O), тогда как бытовое понятие, выраженное словом вода, возникло задолго до познания химического состава веществ (и современным ребенком усваивается задолго до первых уроков химии). Содержание бытового понятия (концептуального значения) «вода» может быть определено примерно как ‘прозрачная бесцветная жидкость, образующая ручьи, реки, озера и моря’.
§ 103. Языковой формой выражения и закрепления понятия (научного или бытового) может быть не только слово, но и словосочетание, иногда даже очень длинное и сложное (например, «лицо, внесенное в списки избирателей»; «пассажир, у которого в момент проверки не оказалось проездного билета» и т. п.). Что же касается раскрытия содержания понятия, то такое раскрытие может быть разным по степени полноты и глубины и достигается оно не с помощью одного слова или словосочетания, называющего это понятие, а с помощью сложного, развернутого определения или даже обстоятельного разъяснения, состоящего порой из многих предложений.
г) Системные связи между значениями слов
§ 104. Концептуальное значение слова существует не изолированно, а в определенном соотношении с концептуальными значениями других слов, прежде всего слов того же «семантического поля». Термином семантическое поле обозначают большее или меньшее множество слов, точнее — их значений, связанных с одним и тем же фрагментом действительности. Слова, значения которых входят в поле, образуют «тематическую группу» более или менее широкого охвата. Примеры таких групп: слова, обозначающие время и его различные отрезки (время, пора, год, месяц, неделя, сутки, час и т. д., также весна, зима... утро, вечер и пр.); термины родства (отец, мать, сын, брат, кузина и т. д.); названия растений (или более узкие группы: названия деревьев, кустарников, грибов и т. д.); названия температурных ощущений (горячий, теплый, прохладный, холодный и т. д.); названия процессов чувственного восприятия (видеть, слышать, заметить, почувствовать, ощутить), процессов мысли (думать, полагать, считать, догадываться, вспоминать) и пр. С точки зрения их внутренних смысловых отношений слова, принадлежащие к одной тематической группе, должны рассматриваться как некая относительно самостоятельная лексическая микросистема.
В рамках тематической группы выделяются разные типы семантических связей. Важнейшая из них — иерархическая связь по линии род — вид между обозначением более широкого множества (более общего, родового понятия), так называемым гиперонимом, и обозначениями подчиненных ему подмножеств, входящих в это множество, т. е. «именами видовых понятий» — гипонимами. Так, гиперониму животное подчинены гипонимы собака, волк, заяц и т. д., составляющие вместе «лексическую парадигму» (§ 33). Приведенные гипонимы в свою очередь являются гиперонимами для других, более частных гипонимов. Например, собака выступает как гипероним по отношению к таким гипонимам, как бульдог, такса, дворняжка и т. д. Слова бульдог, собака и животное могут относиться к одному и тому же денотату, однако заменяемость этих слов — односторонняя: гипероним всегда может быть употреблен вместо своего гипонима, но не наоборот. Иногда в подобных иерархических системах в роли того или иного звена выступает не слово, а словосочетание, например в русском языке в иерархическом ряду дерево — хвойное дерево — ель.
§ 105. Смысловым отношением слова, с одной стороны, к его гиперониму, а с другой — к «соседям», остальным гипонимам того же гиперонима, определяется объем и содержание выражаемого в слове понятия. Учитывая это отношение, можно сформулировать логическое определение концептуального значения слова, т. е. его «определение через ближайший род и видовое отличие». А более подробный анализ всех смысловых связей, в которых участвует данное слово, позволяет «расщеплять» концептуальное значение на его мельчайшие составляющие — отдельные семы. Такое «расщепление» получило название компонентного анализа. Выделяемые семы отчасти выступают в качестве интегрирующих семантических признаков, которые объединяют данное значение с какими-то другими, а отчасти — в качестве дифференциальных семантических признаков, отграничивающих одно значение от другого.
Так, концептуальные значения русских слов мать, отец, брат, кузина и т. д. объединяются интегрирующим признаком ‘(кровный) родственник’ и различаются тремя дифференциальными признаками:
1) принадлежность к поколению (‘моему’, ‘старшему на одну ступень’, ‘старшему на две ступени’ и т. д.); 2) ‘прямое/непрямое родство/двоюродность’ и т. д.; 3) ‘пол’. Каждый элемент системы характеризован в отношении каждого из признаков. Так, тетка 1) в противоположность, например, сестре (‘мое поколение’), бабушке (‘поколение, старшее на две ступени’) и т. д. принадлежит к поколению родителей; 2) в противоположность матери не является прямой родственницей по восходящей линии; 3) наконец, в противоположность дяде (с которым совпадает по двум остальным признакам) является женщиной. Если мы возьмем систему терминов родства в более широких рамках, включая и свойство, т. е. родство через браки, мы должны будем учесть еще признак 4) ‘кровное родство/родство через браки’ и 5) ‘со стороны жены/со стороны мужа’. Так, именно по 5-му признаку различаются в ‘поколении родителей’ теща и свекровь, в ‘моем поколении’ — шурин (брат жены) и деверь (брат мужа).
Как и дифференциальные признаки фонем (§ 57), дифференциальные семантические признаки выделяются в противопоставлениях[36]. Для четкости выделения этих признаков важно опираться на случаи, когда два элемента противопоставлены только по одному признаку, как это мы видели в приведенных сейчас примерах. Есть, однако, такие лексические системы, в которых противопоставление элементов носит глобальный (нерасчлененный) характер, т. е. осуществляется сразу по многим сопряженным признакам. Так в большинстве случаев обстоит дело с названиями животных и растений. Например, для ряда бульдог, такса, шпиц, дворняжка интегрирующий признак ‘собака’ выделяется просто, четкое же выделение дифференциальных признаков оказывается затруднительным[37].
Сложность строения лексических систем и микросистем проявляется, в частности, в том, что в отдельных звеньях определенные признаки оказываются как бы постоянно нейтрализованными, невыраженными. В таких случаях мы будем говорить о синкретизме[38]. Так, в значении слова невестка наблюдается синкретизм признака ‘поколение’, так как это слово применимо и к жене брата (‘мое поколение’) и к жене сына (‘поколение детей’). Но здесь синкретизм лишь частичный, поскольку, например, жену отца или дедушки никогда не называют невесткой. В значении слов тетка (тетя) и дядя наблюдаем полный синкретизм признака ‘кровное родство/свойство’. Наконец, есть обобщающие термины родители и ребенок — дети, в которых представлен синкретизм признака пола.
§ 106. Разновидностями лексических микросистем являются также 1) антонимические пары и 2) синонимические ряды.
1. Антонимические пары объединяют антонимы[39], т. е. слова, диаметрально противоположные по концептуальному значению. Они могут быть (а) разнокорневыми, например добрый : злой, умный : глупый, холодный : горячий, любовь : ненависть, день : ночь, уважать : презирать, поднять : опустить, поздно : рано, справа : слева, или же (б) образованными от одного корня, например надводный : подводный, одеть : раздеть, счастливый : несчастный, порядок : беспорядок.
2. Синонимический ряд может содержать два и более синонимов[40], т. е. слов, частично, а в иных случаях даже полностью совпадающих по концептуальному значению, но различающихся своими коннотациями, сферой употребления, сочетаемостью с другими словами, часто оттенками концептуального значения и т. д. Так, в синонимическом ряду смотреть : глядеть : глазеть : взирать между первыми двумя синонимами отмечается концептуальное различие в степени целеустремленности, сосредоточенности действия (ср. внимательно смотреть, но «рассеянно глядел перед собой, не замечая собеседника»); вместе с тем в противоположность стилистически нейтральному, прозаическому смотреть в слове глядеть чувствуется некоторая поэтичность и свежесть, так что в поэтическом контексте это слово может обозначать и ‘увлеченно смотреть’ (ср. у Некрасова: «Что ты жадно глядишь на дорогу/В стороне от веселых подруг?»). Последние два синонима этого ряда выделяются прежде всего эмоциональными и стилистическими коннотациями: глазеть — слово неодобрительное и грубоватое, а взирать — очень книжное и «высокое» (и, как многие другие «высокие» слова, нередко употребляемое также иронически); вместе с тем и в этих двух синонимах есть определенные концептуальные оттенки: глазеть — ‘смотреть с праздным любопытством’, а взирать — ‘смотреть бесстрастно, незаинтересованно, сохраняя полное спокойствие и равнодушие’. В некоторых случаях различие между членами ряда только или главным образом в оценке— положительной или отрицательной: ср. соратник и приспешник. Встречаются (особенно в терминологической лексике) и абсолютные синонимы — слова с полностью совпадающими значениями, например языковедение = языкознание = лингвистика, уподобление = ассимиляция. Иногда один из таких абсолютных синонимов начинают чаще применять в научной, а другой — в научно-популярной литературе, что может привести к возникновению определенных коннотаций и тем самым к некоторой дифференциации и этих синонимов.
д) Значение слова и различия между языками
§ 107. Слова, обозначающие в разных языках одни и те же или близкие явления действительности, часто оказываются нетождественными, заметно расходящимися по своим концептуальным значениям. Так, в русском языке мы различаем голубой и синий, а в некоторых других языках этим двум словам соответствует одно — англ. blue, фр. bleu, нем. blau. Русское слово рука обозначает всю верхнюю конечность человека (или обезьяны) — от плеча до кончиков пальцев; правда, у нас есть еще отдельное слово кисть для части руки ниже запястья, но это последнее слово применяется редко, в специальных случаях: нормально мы говорим подать руку, пожать руку, взять за руку, мыть руки и т. д., а не «подать кисть», «пожать кисть» и пр. В некоторых же других языках значение русского рука «распределено» между двумя словами: одно из этих слов регулярно (а не изредка, как русское кисть) используется для обозначения кисти руки — это англ. hand, нем. Hand, фр. main; другое — соответственно arm, Arm, bras — для остальной части руки и лишь в специальных случаях для руки в целом. Русское слово пальцы в современном языке относится и к пальцам рук, и к пальцам ног; в некоторых других языках такого общего слова нет, а существует по два слова — одно для пальца на руке (англ. finger, нем. Finger, фр. doigt), другое — для пальца на ноге (англ. toe, нем. Zehe, фр. orteil). Зато мы различаем мыть и стирать (о белье и т. п.), а немцы объединяют то и другое в одном глаголе waschen.
Иногда расхождения между языками касаются не отдельных слов, а целых лексических микросистем. Например, в системе терминов родства в некоторых языках оказываются существенными семантические дифференциальные признаки, не играющие роли в рассмотренной выше (§ 105) русской системе. В частности, современному русскому слову дядя во многих языках соответствует по два слова: 1) лат. patruus, болг. чичо, польск. stryj (также и др.-русск. стрый) — для брата отца и 2) лат. avuncŭlus, болг. вуйчо, польск. wuj (и др.-русск. уй) — для брата матери. В саами (лопарском) языке для дяди по отцу (а также для тетки с материнской стороны) существенным является еще один признак — ‘моложе или старше отца’ (для тетки — ‘моложе или старше матери’). Иногда, напротив, оказывается несущественным признак, казалось бы, очень важный, например признак пола[41]. Так, в малайском языке рядом с общим обозначением saudara ‘брат или сестра’ (включающим также двоюродных братьев и сестер) нет однословных обозначений отдельно для брата и отдельно для сестры, но зато есть особые слова, с одной стороны, для младших, с другой стороны, для старших братьев и сестер (без различия пола), а кроме того, еще разные слова для понятий ‘старшие сестры’ и ‘старшие братья’ (включая двоюродных). В венгерском языке вплоть до XIX столетия также не было слов со значением ‘брат’ (соврем. fivér) и ‘сестра’ (соврем. nővér)[42], а употреблялись только (существующие и сейчас) отдельные слова для старшего и для младшего братьев, а также для старшей и для младшей сестер.
§ 108. На основании такого рода различий между языками в составе словаря и в значениях слов (а также и аналогичных различий грамматического порядка) была выдвинута «гипотеза лингвистической относительности». Ее сторонники — американцы Э. Сепир (1884—1939) и особенно Б. Уорф (1897—1941) — утверждают, что не только язык, но и само «видение мира» оказывается у разных народов разным, что каждый народ видит мир через призму своего языка и потому мыслит и действует иначе, чем другие народы.
Правильны или неправильны эти утверждения?
Если говорить о законах, по которым протекает мышление, то они, как мы уже отметили выше (§ 16), безусловно являются общечеловеческими, интернациональными; именно таковы принципы отражения действительности сознанием человека, законы формирования понятий на основе обобщения признаков, законы оперирования этими понятиями и т. д. Следовательно, не может быть русского, английского, лопарского, малайского и т. д. мышления, а есть единое общечеловеческое мышление. Вместе с тем конкретный инвентарь понятий, осознанных коллективом и устойчиво закрепленных в концептуальных значениях слов, во многом отличается от языка к языку и, в истории одного языка, от эпохи к эпохе. Однако эти различия, вопреки представлениям Сепира и Уорфа, не порождаются языком, а только проявляются в языке. Порождаются же они непосредственно или опосредованно различиями в общественной практике, в культурно-историческом опыте народов. Так, у лопарей в старину существовал обычай, согласно которому вдова выходила замуж за младшего неженатого брата своего покойного мужа, а вдовец женился на младшей незамужней сестре своей покойной жены; таким образом, младшие дяди со стороны отца были для детей «потенциальными отчимами», а младшие тетки со стороны матери — «потенциальными мачехами». Это их особое правовое положение и обусловило закрепление за ними специального слова; теперь обычай этот давно оставлен, но возникшее благодаря ему отдельное обозначение сохранилось и поныне.
Конечно, во многих случаях мы не можем конкретно объяснить различие между языками различиями в общественной практике, но это не меняет дела в принципе. Ведь отражение действительности — не пассивный, а активный процесс. Отражая мир, человек определенным образом систематизирует и моделирует его, в зависимости от своих практических потребностей. К тому же сама многогранность объективной действительности, многообразие признаков предметов и явлений, наличие всесторонних связей между ними дают реальные основания очень по-разному группировать и объединять эти предметы и явления в классы, выдвигая на передний план то один, то другой из признаков. Рука в целом объективно представляет собой известное единство, но вместе с тем кисть руки объективно отличается (по выполняемым функциям и т. д.) от остальной части; пальцы рук и ног объективно имеют сходные черты и так же объективно отличаются друг от друга и т. д. Разные человеческие коллективы могли по-разному сгруппировать данные опыта и соответственно закрепить эту группировку в значениях слов своих языков.
Хотя мы сейчас во многих случаях не можем конкретно объяснить практикой происхождение того или иного различия между языками, мы в принципе знаем, что в филогенезе, т. е. в истории становления и развития человека, человеческого мышления и языка, дело обстояло именно так: общественная практика всегда была здесь первична, а различия между языками — вторичны. Другое дело — в онтогенезе, т. е. в индивидуальном развитии отдельного человека. Рассматривая роль языка в становлении понятийного мышления индивида, мы должны признать, что каждый новый член общества и каждое новое поколение, вступая в жизнь, усваивает знания о мире при посредстве и потому в значительной мере, действительно, через призму родного языка.
Однако и последнее обстоятельство не создает каких-то непроходимых перегородок между народами. Ведь понятие выражается, как мы знаем, не только с помощью отдельного слова, но и в сочетаниях слов (§ 103). В английском языке нет слова, соответствующего по значению русскому сутки, но то же самое понятие без труда передается словосочетаниями day and night ‘день и ночь’ или 24 hours ‘24 часа’. Если, говоря по-английски, нужно разграничить понятия ‘голубой’ и ‘синий’, к слову blue прибавляют определения light ‘светлый’, или Cambridge ‘кэмбриджский’ (для голубого) и dark ‘темный’, или Oxford ‘оксфордский’ (для синего). В принципе все переводимо с любого языка на любой другой, и каждая мысль может быть так или иначе выражена на любом языке.
3. ПОЛИСЕМИЯ СЛОВА
§ 109. До сих пор мы говорили о значении слова так, как если бы каждое слово имело только одно, хотя и многогранное, но все же единое значение. На деле, однако, случаи однозначности, или моносемии, слова не так уж типичны. Моносемия сознательно поддерживается в терминологической лексике (ср., например, значения морских терминов: бак, ют, гротмачта, фальшборт, ватерлиния, водоизмещение, зюйд-вест, норд-ост и т. д.), она иногда встречается и в лексике бытовой (ср. значения слов подоконник, табуретка, подстаканник). Но для подавляющей массы слов языка типична многозначность, или полисемия. В большинстве случаев у одного слова сосуществует несколько устойчивых значений, образующих семантические варианты этого слова. А потенциально любое или почти любое слово способно получать новые значения, когда у пользующихся языком людей возникает потребность назвать с его помощью новое для них явление, еще не имеющее обозначения в соответствующем языке.
Так, в русском языке окно — это ‘отверстие для света и воздуха в стене здания или стенке транспортного устройства’, но также и ‘промежуток между лекциями или уроками длительностью не меньше академического часа’, а кроме того, еще иногда и ‘разрыв между облаками, между льдинами’; зеленый — это название известного цвета, но также и ‘недозрелый’, и ‘неопытный вследствие молодости’ (например, зеленый юнец); вспыхнуть — это и ‘внезапно загореться’, и ‘быстро и сильно покраснеть’, и ‘внезапно прийти в раздражение’, и ‘внезапно возникнуть’ (вспыхнула ссора).
Присматриваясь к приведенным примерам, мы видим, что представленные в них значения неравноценны. Некоторые встречаются чаще, они первыми приходят в голову при изолированном упоминании данного слова. А другие появляются реже, только в особых сочетаниях или в особой ситуации. Соответственно различают относительно свободные значения слова и значения связанные. Например, «цветовое» значение прилагательного зеленый наиболее свободно: его можно встретить в самых разных сочетаниях, так как многие предметы могут быть зеленого цвета; значение ‘недозрелый’ менее свободно: оно встречается лишь в сочетаниях с названиями фруктов, плодов и т. п.; третье же значение является очень связанным: оно представлено только сочетаниями зеленый юнец, зеленая молодежь и, может быть, одним-двумя другими.
§ 110. Между отдельными значениями многозначного слова имеются определенные смысловые связи, и эти связи делают понятным, почему довольно разные предметы, явления, свойства и т. д. оказываются названными посредством одного и того же слова. И часовой промежуток между лекциями, и просвет между облакатйи или льдинами в некотором отношении похожи на окно в стене дома. Неспелый плод обычно действительно бывает зеленым по цвету, а неопытный юноша чем-то напоминает недозрелый плод. Благодаря такого рода связям все значения многозначного слова как бы выстраиваются в определенном порядке: одно из значений составляет опору для другого. В наших примерах исходными, прямыми значениями являются: для окна — ‘отверстие... в стене здания...’, для зеленого — значение цвета, для вспыхнуть — ‘внезапно загореться’. Остальные значения называются переносными. Между ними, в свою очередь, можно различать переносные первой степени, т. е. восходящие непосредственно к прямому, переносные второй степени, производные от переносных первой степени (зеленый в смысле ‘неопытный’), и т. д.
Правда, не всегда отношения между значениями так же ясны, как во взятых примерах. Первоначальное направление связей может не совпадать с их осознанием в позднейший период развития языка. Так, в прилагательном красный исторически исходным было значение ‘красивый, хороший’ (ср. от того же корня: краса, прекрасный, украсить и т. д.), а «цветовое» значение возникло как вторичное на его базе. Для современного же языка значение цвета является, несомненно, прямым, а значение ‘красивый, хороший’ — одним из переносных.
Связь между значениями многозначного слова предполагает сохранение в переносном значении того или иного признака, объединяющего это значение с прямым (или с другим переносным), но вовсе не предполагает тождества всей совокупности сем, выделяемых в каждом из значений. Напротив, получая переносное значение, слово, как правило, переходит в другое семантическое поле, нередко также в другой синонимический ряд, в другую антонимическую пару и т. д. Так, тетка в переносном значении уже вовсе не ‘родственница’, а просто ‘не очень молодая женщина’ (сохраняется лишь дифференциальный признак пола и, в существенно измененном виде, признак принадлежности к ‘поколению родителей’); легкий в одном значении антонимично тяжелому, а в другом — трудному (правда, и прилагательное тяжелый имеет переносное значение ‘трудный’); зеленый в прямом смысле не имеет антонима, а в одном из переносных получает антоним спелый и т. д. Короче говоря, каждое значение многозначного слова вступает в свои особые системные связи с другими элементами лексики.
§ 111. Кроме переносных значений, как устойчивых фактов языка, существует переносное употребление слов в речи, т. е. «мимолетное», ограниченное рамками данного высказывания использование того или иного слова в необычном для него значении с целью особой выразительности, преувеличения и т. п. Переносное употребление слов — один из очень действенных художественных приемов, широко используемых писателями^ Напомним в качестве примера такие писательские находки, как «пустынные глаза вагонов» (Блок) или «пыль глотала дождь в пилюлях» (Пастернак). Для лингвиста подобные поэтические «тропы»[43], а также и аналогичные факты бытовой речи важны как яркое свидетельство неограниченной способности слова принимать новые значения. Но более существенно для лингвиста рассмотрение тех переносных значений, которые представляют собой «ходовую монету» в языковом обиходе данного коллектива, которые должны фиксироваться, и на деле обычно фиксируются словарями[44], и должны наравне с прямыми значениями усваиваться людьми, изучающими соответствующий язык.
§ 112. Исследуя переносные значения в общенародном языке и переносное употребление слов в произведениях художественной литературы, филологи выделили ряд типов переноса названий. Важнейшими из этих типов можно считать два — метафору и метонимию.
С метафорой (от др.-греч. metaphora ‘перенос’) мы имеем дело там, где перенос названия с одного предмета на другой осуществляется на основе сходства тех или иных признаков, как это видно в примере с окном или в третьем значении слова зеленый (‘неопытный, молодой’). Сюда же относятся и упомянутые выше переносные значения слов вспыхнуть, тетка, а также идти в применении к поезду, времени, работе; улечься по отношению к ветру и т. д. Сходство, лежащее в основе метафорического переноса, может быть «внутренним», т. е. сходством не внешних признаков, а ощущения, впечатления или оценки. Так говорят о теплой встрече, о горячей любви или, напротив, о холодном приеме, о сухом ответе, о кислой мине и горьком упреке.
В основе метонимии (от др.-греч. metōnymia ‘переименование’) лежат те или иные реальные (а иногда воображаемые) связи между соответствующими предметами или явлениями: смежность в пространстве или во времени, причинно-следственные связи и т. д. Кроме примера зеленый в смысле ‘недозрелый’ ср. еще следующие: аудитория ‘помещение для слушания лекций’ и ‘состав слушателей’; земля ‘почва, суша, страна, планета’; вечер в смысле ‘собрание, концерт’ и т. п.; различные случаи, когда название сосуда используется как мера вещества («съел целую тарелку», «выпил полстакана»). Очень широко распространены и являются регулярными в самых разных языках метонимические переносы названия с процесса на результат (продукт) процесса (кладка, проводка, сообщение), на используемый в этом процессе материал (удобрение), на производственное помещение (ср. фотография — процесс, продукт процесса и помещение) и т. д.
Разновидностью метонимии является синекдоха (от др.-греч. synekdochē ‘соподразумевание, выражение намеком’) — перенос названия с части на целое (по латинской формуле pars pro toto ‘часть вместо целого’), например с предмета одежды — на человека («он бегал за каждой юбкой»), либо с целого класса предметов или явлений на один из подклассов (так называемое «сужение значения»), например машина в значении ‘автомобиль’, запах в значении ‘дурной запах’ («мясо с запахом»).
§ 113. Сопоставляя факты полисемии слова в разных языках, мы можем отметить как черты сходства между этими языками, так и ряд интересных различий между ними.
Так, можно отметить ряд метафор, свойственных многим языкам. Например, глаголы со значением ‘схватывать’ или ‘вмещать’ нередко получают значение ‘воспринимать, понимать’, кроме русск. схватить («ребенок быстро схватывает»), это же наблюдаем в англ. to catch, to grasp, в нем. fassen, шведск. fatta, фр. saisir, comprendre, ит. capire, словацк. chapat' и т. д. Существительные, обозначающие части человеческого тела, переносно употребляются для похожих предметов — ср. англ. the neck of a bottle ‘горлышко бутылки’, the leg of a table ‘ножка стола’ (в русском соответственно используются уменьшительные образования, ср. также различные ручки — дверные и т. п., носик чайника, ушко иголки и т. д.). Нередко встречаются более или менее регулярные «интернациональные» метонимии, например язык ‘орган в полости рта’ → ‘система звуковых знаков, служащих важнейшим средством человеческого общения’; совмещение тех же значений находим в др.-греч. glōssa, лат. lingua, фр. langue, англ. tongue (ср. выражение mother tongue ‘родной язык’), венг. nyelv, эстон. keel, финск. kieli, турецк. dil и др.
Выше рассматривалось русское прилагательное зеленый; те же три значения отмечаем и в нем. grün; англ. green прибавляет к этим значениям еще одно—‘полный сил, бодрый, свежий’ (например, а green old age букв. ‘зеленая старость’, т. е. ‘бодрая старость’); фр. vert имеет все значения англ. green плюс еще значение ‘вольный, игривый’ и некоторые другие. Немецкое слово Fuchs ‘лиса’ обозначает не только известное животное и — метонимически — его мех, и не только хитреца, пройдоху, но, в отличие от русского слова лиса, еще и лошадь рыжей масти, человека с рыжими волосами, золотую монету и, наконец (на основании какой-то сейчас уже непонятной ассоциации смыслов), студента-первокурсника. С другой стороны, переносные значения, присущие русским словам окно и рыба (‘вялый человек, флегматик’), не отмечаются словарями для соответствующих слов английского, французского и немецкого языков.
§ 114. Полисемия слова не мешает говорящим понимать друг друга. В речевом акте каждый раз реализуется какое-то одно из значений многозначного слова, используется один из его семантических вариантов. Окружающий речевой контекст и сама ситуация общения снимают полисемию и достаточно ясно указывают, какое из значений имеется в виду: «просторная аудитория» и «требовательная аудитория»; «тихий вечер» и «пойдем на вечер»; «фотография — ее хобби», «фотография измялась» и «фотография закрыта на обед» или восклицание «настоящий медведь!», произнесенное ребенком, впервые попавшим в зоопарк, и такое же восклицание, произнесенное (правда, с другой интонацией) человеком, которому в толпе наступили на ногу. Лишь иногда встречаются — или специально создаются ради комического эффекта — случаи, в которых речевое окружение слова и ситуация оказываются недостаточными для снятия полисемии, и тогда возникает либо нечаянное недоразумение, либо каламбур — сознательная игра слов, построенная на возможности их двоякого понимания. Нормально же даже небольшого контекста бывает достаточно, чтобы исключить все посторонние для данного случая значения и таким образом на миг превратить многозначное «слово языка» в однозначно используемое «слово в речи».
Полисемия не только снимается контекстом, но и выявляется во всем своем многообразии с помощью постановки слова в разные контексты. Некоторые считают, что полисемия и порождается контекстом. Однако очевидно, что слово лиса не потому получило значение ‘хитрый человек’, что кто-то употребил это слово в одном контексте с человеческим именем (т. е. в предложении типа «Иван Петрович — лиса»). Напротив, употребить слово лиса в подобном контексте стало возможным потому, что согласно народным представлениям хитрость издавна рассматривалась как типичное свойство лис; когда возникла потребность в экспрессивном, эмоциональнонасыщенном обозначении для хитрого человека, было естественно использовать для этого слово, обозначавшее данное животное. В подобных случаях контекст, в котором употреблено слово, лишь подсказывает слушателю (читателю) выбор нужного (актуального) значения из нескольких потенциальных, исторически развившихся в многозначном слове и присущих ему в качестве семантических вариантов в данную эпоху жизни языка.
В принципе полисемия создается общественной потребностью — либо в подходящем названии для нового предмета или явления, либо в новом (например, более экспрессивном) названии для предмета старого, уже как-то обозначавшегося. Общественная потребность широко использует неограниченную способность слов языка получать новые значения.
4. ОМОНИМИЯ СЛОВ
§ 115. От полисемии слова следует отличать омонимию слов, т. е. тождество звучания двух или нескольких разных слов. Эти разные, но одинаково звучащие слова называют омонимами[45].
Типовым примером омонимов могут служить в русском языке слова бор ‘хвойный лес’, бор ‘стальное сверло, употребляемое в зубоврачебном деле’ и бор ‘химический элемент’. Рассматривая в предыдущем разделе полисемию, мы видели, что между значениями многозначного слова существуют более или менее ясные смысловые связи, которые и позволяют говорить об этих значениях как о значениях одного слова, говорить об одном слове и его семантических вариантах. Совсем другое дело — омонимия. Между хвойным лесом, инструментом зубного врача и химическим элементом нет абсолютно ничего общего. Никакая, даже самая тонкая «ниточка смысла» не протягивается от одного значения к другому, не объединяет их. Три разных «бора» не связаны ничем, кроме звукового тождества. Поэтому мы не можем признать их тремя вариантами одного слова, а должны говорить о трех совершенно разных словах, случайно совпадающих по звучанию.
Встречаются в языке и омонимы несколько другого типа. Глагол течь и имя существительное течь, бесспорно, связаны по значению (и по происхождению: по-видимому, существительное произведено от глагола). Во всяком случае, звуковое тождество не является здесь совершенно случайным, оно в какой-то мере отражает смысловую связь. Но можно ли признать одним и тем же словом (вариантами одного слова) глагол и существительное? Думается, что нельзя. Следовательно, мы и здесь должны говорить о разных словах — правда, связанных помимо звукового тождества смысловой связью (и общностью происхождения), но все-таки разных.
Омонимия обычно не мешает пониманию, поскольку омонимы — как и разные значения многозначного слова — разграничиваются для слушающего контекстом и ситуацией. Неудобными бывают (и потому сознательно избегаются) лишь такие омонимы, которые могли бы оказаться употребленными в одинаковых или сходных контекстах. Отметим еще, что, выявляя и дифференцируя омонимы, контекст, разумеется, никогда не «создает» их, не может служить причиной их возникновения (ср. § 114).
Когда говорят об омонимах, их для удобства обычно нумеруют: бор1, бор2, бор3; течь1, течь2 и т. п.
§ 116. Омонимия — явление многогранное, и классифицировать омонимы приходится под несколькими разными углами зрения.
А. В соответствии с мотивами, по которым данные слова признаются омонимами, выделяются прежде всего те два типа, о которых уже шла речь в предшествующем параграфе.
1. Бор1, бор2 и бор3 признаны омонимами ввиду отсутствия какой бы то ни было связи между их лексическими значениями. Такую омонимию естественно назвать «чисто лексической». Ср. еще примеры: топить1 ‘поддерживать огонь’ (в печи), ‘обогревать’ (комнату), ‘нагревая, расплавлять’[46] и топить2 ‘заставлять тонуть’; кормовой1 ‘служащий кормом’ и кормовой2 ‘находящийся на корме корабля, лодки’; англ. match1 ‘спичка’ и match2 ‘состязание, матч’; фр. louer1 ‘отдавать (или брать) внаем, напрокат’ и louer2 ‘хвалить’.
2. Течь1 и течь2 признаны омонимами, так как это разные части речи. Такую омонимию назовем «грамматической омонимией слов»[47]. Ср. еще примеры: зло1 (сущ.) и зло2 (наречие); англ. love1 ‘любить’ и love2 ‘любовь’.
3. Есть также смешанный тип — «лексико-грамматическая» омонимия. В этом случае омонимы и по лексическому значению никак не связаны, и к тому же принадлежат к разным частям речи. Например, простой1 ‘не составной’ и простой2 ‘вынужденное бездействие’; англ. light1 ‘свет’ и light2 ‘легкий’; нем. weiß1 ‘белый’ и weiß2 ‘знает’.
Б. По степени полноты омонимии выделяются:
1. Полная омонимия — омонимы совпадают по звучанию во всех своих формах. Так, ключ1 (от замка, гаечный и т. п.) и ключ2 ‘родник’ омонимичны во всех падежах ед. и мн. ч. (ср. также кормовой1 и кормовой2 или match1 и match2).
2. Частичная омонимия — омонимы тождественны по звучанию только в некоторых из своих форм, а в другой части форм не совпадают. Так, глагол жать1 — жму омонимичен глаголу жать2 — жну только в инфинитиве, в прошедшем и будущем времени, в сослагательном наклонении, в причастии прошедшего времени; но эти глаголы не омонимичны в другой группе форм — в настоящем времени, повелительном наклонении и в причастии настоящего времени. Омонимы бор1 (лес) и бор2 (зубной) состоят в отношениях частичной омонимии, так как во всех формах мн. ч. имеют разное ударение (боры, боров... — но боры, боров...), а в одной из форм ед. ч. и разное окончание (в бору — в боре). У омонимов течь1 и течь2 (или знать1 и знать2) инфинитив глагола омонимичен им. (и вин.) п. ед. ч. существительного, все же остальные формы расходятся. Нем. weiß1 ‘белый’ и weiß2 ‘знает’ (и ‘знаю’) тоже омонимичны только в данной форме.
3. Неравнообъемная омонимия — полная для одного из омонимов и частичная для другого. Так бор3 (химический) и бор2 (зубной) полностью совпадают во всех формах ед. ч.; но бор2 имеет еще и формы мн. числа, а бор3 таких форм фактически не имеет. Таким образом, для бор3 омонимия оказывается полной, а для бор2 лишь частичной. Аналогичны отношения между существительным ученый и прилагательным ученый, -ая, -ое; между наречием утром и существительным утро (ср. форму тв. п. ед. ч.).
В. По характеру их отображения на письме омонимы подразделяются на омографические и неомографические.
1. Омографические омонимы, или омонимы-омографы[48], тождественны не только по звучанию, но и по написанию. Все приведенные выше примеры относятся к этой группе.
2. Неомографические омонимы, или «омонимы, различающиеся написанием», звучат одинаково, но пишутся по-разному[49]. Таковы полные омонимы кампания (‘совокупность мероприятий’ и т. д., например избирательная, посевная) и компания (‘общество’ — друзей или акционерное), частичные омонимы рок и рог, валы и волы. В русском языке омонимов, различающихся написанием, сравнительно немного, но в некоторых других языках они представлены в изобилии. Ср. англ. night ‘ночь’ и knight ‘рыцарь’, see ‘видеть’ и sea ‘море’; нем. Lied ‘песня’ и Lid ‘веко’, Leib ‘тело’ и Laib ‘каравай’; фр. ou ‘или’ и où ‘где’. Во французском языке можно встретить до 5—6 омонимов, дифференцируемых написанием.
Г. С точки зрения регистрации в словарях омонимы тоже неодинаковы: некоторые фиксируются словарями как омонимы, другие же остаются неучтенными. Так как словари исходят из письменного облика слова, они отмечают только омографическую омонимию (неомографические омонимы по своему алфавитному месту часто даже не являются соседями). Так как словари исходят из «словарных форм» слова, они учитывают лишь те омографические омонимы, которые совпадают в этих формах. Так, течь1 и течь2 даются в русских словарях как омонимы, поскольку здесь совпадают инфинитив и им. п. ед. ч., но если бы словарной формой русского глагола считался не инфинитив, а, как в латыни, 1-е л. ед. ч., то слова эти в число омонимов не попали бы.
§ 117. Рассмотренные классификации омонимов, как мы видели, пересекаются. Возможна, кроме того, классификация омонимов по их происхождению. Во многих случаях омонимы являются изначально разными словами, которые либо совпали по звучанию в процессе исторического развития (например, англ. see и sea или болг. чест ‘честь’ и чест ‘частый’), либо пришли из разных языков (рядом с исконно русским и общеславянским бор ‘лес’ появилось бор2, заимствованное из немецкого, и бор3, восходящее к арабскому источнику), либо, наконец, вновь образуемое слово совпало в момент своего возникновения с уже существовавшим (кормовой1 и кормовой2). В других случаях омонимы являются так или иначе связанными по происхождению, например производными от одного корня (течь1 и течь2) или даже прямо — один от другого (наречие утром — от тв. п. существительного). Сюда же относятся омонимы, возникающие в результате распада полисемии, когда связь между значениями многозначного слова ослабевает настолько, что перестает ощущаться членами языкового коллектива. Например, прилагательное худой на наших глазах распадается на два (или даже три?) омонима: худой1 ‘тощий’, худой2 ‘плохой’ и, может быть, худой3 (разг.) ‘дырявый’.
Последний пример показывает, что, несмотря на важность принципиального разграничения омонимии и полисемии, между этими явлениями (как и повсюду в языке) имеются пограничные, переходные случаи. «Распад» полисемии можно образно сравнить с делением клетки: из одного слова «рождается» два слова-омонима.
§ 118. Некоторые лингвисты считают критерий наличия/отсутствия смысловой связи между значениями, применяемый для разграничения полисемии и омонимии, слишком неопределенным и субъективным и предлагают в качестве надежного и объективного критерия использовать наличие/отсутствие каких-либо грамматических особенностей, связанных с отдельными значениями. С этим предложением вряд ли можно согласиться. При последовательном его применении в числе омонимов остались бы только частичные и неравнообъемные, а полные вроде кормовой1 и кормовой2 пришлось бы рассматривать как случаи полисемии, что было бы явно неправильно. И, напротив, математическое значение слова угол (‘часть плоскости между двумя прямыми линиями, исходящими из одной точки’) пришлось бы обособить в качестве омонима от остальных значений этого слова только потому, что в математическом тексте говорят и пишут в угле («в этом угле 30°»), а в нематематическом тексте — в углу («шкаф стоял в углу»)[50]. Думается, что, несмотря на некоторую неопределенность в ряде пограничных случаев, все же критерий наличия/отсутствия смысловой связи между значениями является решающим, поскольку речь идет о размежевании полисемии слова и чисто лексической омонимии слов.
Большие разногласия возникают и при отграничении грамматической омонимии слов от случаев, когда одно слово совмещает синтаксические функции разных частей речи. В этом вопросе четкие критерии, действительно, пока отсутствуют. Течь1 и течь2 все словари признают омонимами, так как вся система форм показывает, что это — разные слова. Но в отношении субстантивированных прилагательных наблюдается непоследовательность: существительное ученый все словари считают лишь одним из значений прилагательного ученый, -ая, -ое, а существительные русский и русская — омонимами прилагательного русский, -ая, -ое (причем русская в значении ‘национальная пляска’ выделяется еще в отдельный омоним).
5. МОТИВИРОВКА СЛОВА
§ 119. Составной частью внутреннего содержания многих слов является так называемая мотивировка — заключенное в слове и осознаваемое говорящими «обоснование» звукового облика этого слова, т. е. его экспонента,— указание на мотив, обусловивший выражение данного значения именно данным сочетанием звуков, как бы ответ на вопрос «Почему это так названо?». Например, в русском языке известная птица называется кукушкой потому, что кричит (приблизительно) «ку-ку!», а столяр называется столяром потому, что (в числе прочей мебели) делает столы. О таких словах мы скажем, что они «мотивированы в современном языке», или имеют в нем «(живую) мотивировку». В противоположность этому орел, слесарь и множество других слов русского языка (земля, вода, хлеб, белый, нести, очень, два, ты и т. д.) принадлежат к немотивированным, т. е. не имеют живой (= ясной для носителей языка) мотивировки: факты современного языка не дают никакого основания для ответа на вопрос, почему птица орел называется орлом, слесарь — слесарем и т. д.
Понять суть явления мотивированности поможет следующее высказывание немецкого философа-материалиста середины XIX в. Людвига Фейербаха. Он писал: «Что же такое название? Отличительный знак, какой-нибудь бросающийся в глаза признак, который я делаю представителем предмета, характеризующим предмет, чтобы представить его себе в его тотальности»[51].
Каждый предмет, каждое явление действительности имеет множество признаков. Кукушка не только кричит «ку-ку!», но имеет определенную окраску перьев, форму головы, клюва, определенные повадки. Но включить в название птицы указание на все эти признаки невозможно, да и не к чему. Достаточно указать какой-то один признак, и слово, построенное на его основе, закрепившись за предметом, будет вызывать в сознании представление о предмете «в его тотальности», в целом. В данном случае мотивирующим признаком, т. е. объективной основой наименования, послужил характерный крик, издаваемый птицей.
Есть немало примеров использования разных мотивирующих признаков при обозначении одних и тех же предметов и явлений действительности. Так, портной в одних случаях обозначен как ‘режущий’ (‘кроящий’), например во фр. tailleur (от tailler ‘резать, кроить’), в нем. Schneider (от schneiden ‘резать’), в других — как ‘шьющий’, например в болг. шивач, сербскохорв. шивач, шавац[52]. Растение одуванчик в некоторых русских говорах называется пухлянкой, в других — летучкой, в третьих — молочником (сок его стеблей по цвету напоминает молоко). Иногда название строится на сочетании двух мотивирующих признаков. Таковы, например, английское название цветка колокольчика — blue-bell букв. ‘синий колокол’ (признаки цвета и формы) и немецкое название подснежника — Schneeglöckchen букв. ‘снежный колокольчик’.
§ 120. Мотивировка, опирающаяся на реальный мотивирующий признак, может быть названа реальной (ср. приведенные примеры). В иных случаях встречается фантастическая мотивировка, отражающая мифические представления, поэтические вымыслы и легенды. Так, в ряде языков названия дней недели связаны с именами богов языческой мифологии. Ср. англ. Sunday (и нем. Sonntag) ‘воскресенье’, букв. ‘день (бога) солнца’, нем. Donnerstag ‘четверг’, букв. ‘день (бога) грома’. Наконец, есть примеры чисто формальной мотивировки: ясно, от какого слова образовано данное слово, но непонятно, почему. Ср. такие названия, производные от имен собственных, как антоновка (яблоко), анютины глазки.
§ 121. Разными могут быть и способы языкового выражения мотивирующего признака. «Звуковая материя» языка создает возможность «изобразительной мотивированности», позволяя в той или иной мере имитировать характерное звучание предмета. Так возникают звукоподражательные слова вроде приведенного выше кукушка или пинг-понг, мяукать, мычать, каркать, кудахтать, бренчать, хихикать и т. д. В этих словах, точнее, в их корнях передача природного звучания носит, конечно, довольно приблизительный характер, что легко обнаруживается при сравнении звукоподражательных слов в разных языках. Ср., например, глагол, соответствующий русск. храпеть (во сне): лат. stertere, англ. snore, нем. schnarchen, фр. ronfler, венг. horkolni, эстон. norskama, или имитацию собачьего лая в русском (гав-гав!) и в английском (bow-wow) языках.
Значительно чаще, чем «изобразительная», встречается «описательная мотивированность», т. е. «описание» мотивирующего признака с помощью обычного (незвукоподражательного) слова. Это можно наблюдать 1) при употреблении слова в переносном значении, 2) в производных и сложных словах. Переносное значение мотивировано сосуществующим с ним прямым (переносное «второй степени» — переносным «первой степени» и т. д.), как в словах окно, зеленый и др. (§110 и след.). Производные и сложные слова мотивированы связью с теми, от которых они образованы. Это видно в приведенных выше столяр, одуванчик, диалектных пухлянка, летучка, молочник, в сложных существительных рыболов, пылесос, Белгород, в производных глаголах учительствовать, белить, в сложных числительных восемьдесят, пятьсот и т. д.
«Описательная мотивированность» относительна, ограничена: в конечном счете она всегда опирается на немотивированное слово. Так, столяр или столовая мотивированы, но стол — нет. И так во всех случаях: все незвукоподражательные слова, непроизводные с точки зрения современного языка, употребленные в своих прямых значениях, являются немотивированными.
§ 122. Мотивировку слова, даже в тех случаях, когда она совершенно ясна и «прозрачна», следует строго отличать от концептуального значения. Мотивировка есть как бы способ изображения данного значения в слове, более или менее наглядный «образ» этого значения, можно сказать — сохраняющийся в слове отпечаток того движения мысли, которое имело место в момент возникновения слова. В мотивировке раскрывается подход мысли человека к данному явлению, каким он был при самом создании слова, и потому мотивировку иногда называют «внутренней формой слова», рассматривая ее как звено, через которое содержание (= значение) слова связывается с его внешней формой — морфологической структурой и звучанием.
Отличие мотивировки от значения ясно видно в тех случаях, когда одно и то же значение мотивировано в разных языках или в словах-синонимах одного языка по-разному, как в ряде приведенных выше примеров. Вместе с тем нередко слова с разными значениями имеют одинаковую или очень сходную мотивировку. Например, белок, беляк (заяц), бельё, бельмо, белка, белуга мотивированы одним и тем же признаком белого цвета; русск. ценный и сербскохорв. цèнан мотивированы связью с ценой (сербскохорв. цена), но значения у этих прилагательных почти противоположные — русское значит ‘имеющий большую цену’, а сербскохорватское — ‘дешевый, доступный по цене’. Отмечено, что значение, которое слово могло бы иметь в соответствии со своей мотивировкой и словообразовательной структурой, почти всегда шире того, которое оно фактически имеет в языке. Так, слово молочник могло бы в принципе обозначать любой предмет, имеющий то или иное отношение к молоку или к чему-то, похожему на молоко, фактически же это слово в литературном русском языке закрепилось только в значениях ‘небольшой сосуд для молока’ и ‘торговец молоком’ (словари соответственно выделяют два омонима); в некоторых говорах имеется еще молочник ‘одуванчик’; однако, например, бидон для молока, молокозавод, разные блюда, приготовленные на молоке, молочный буфет, грудного ребенка, Млечный путь и многое другое, что могло бы называться молочником, так не называют и никогда не называли.
Мотивировка слова бывает связана с его эмоциональными коннотациями. Это проявляется в сознательном отталкивании от слов с «неприятной» мотивировкой. Так были изгнаны из употребления прислуга и жалованье, заменившись соответственно домашней работницей и заработной платой.
§ 123. В процессе функционирования слова мотивировка имеет тенденцию забываться, утрачиваться. В результате мотивированное слово постепенно переходит в разряд немотивированных. Конкретные причины утраты мотивировки разнообразны.
В одних случаях выходит из употребления то слово, от которого произведено данное слово, либо утрачивается прямое значение. Так, в русском языке перестали употреблять слово коло ‘круг, колесо’ (оно было вытеснено расширенными, суффиксальными формами того же слова, давшими современное колесо), в результате немотивированными стали кольцо (первоначально уменьшительное образование от коло, т. е. ‘кружок, колесико’, ср. сельцо, словцо, письмецо и т. п.) и предлог около (собственно ‘вокруг’). В украинском языке глагол лаяти сохранил только значение ‘ругать’, которое возникло как переносное, а теперь является немотивированным.
В других случаях предмет, обозначенный словом, изменяясь в процессе исторического развития, теряет признак, по которому был назван. Так, современные города не огораживают стенами, и хотя глагол городить существует и по сей день в русском языке, связь между этим глаголом и существительным город уже перестала осознаваться большинством носителей языка. Равным образом теперь стреляют, не используя стрел, а современный мешок не имеет ничего общего с мехом, хотя по происхождению это уменьшительное образование от мех (ср. смешок, грешок и др.), в слове чернила связь с черный еще достаточно очевидна, но мы о ней никогда не вспоминаем, так как признак черного цвета перестал быть характерным для чернил. Показательно, что в сочетаниях типа красные чернила нормально не ощущается катахреза — употребление, противоречащее буквальному значению слова.
Иногда слова, связанные по происхождению, сильно расходятся по своей звуковой форме — объединению их в сознании говорящих мешает непривычность наблюдаемого в них чередования. Ср. оскомина и щемить, коса (волосы) и чесать, жердь и городить: исторические чередования /sk/ ∞ /šč/ и тем более /k/ ∞ /č/ и /g/ ∞ /ž/ встречаются в русском языке регулярно, но, как правило, не в начале корня.
Существуют и другие конкретные причины, способствующие утрате мотивировки в тех или иных случаях. Однако важно подчеркнуть, что кроме всех конкретных, частных причин есть и общая предпосылка, делающая возможной утрату мотивировки слова. Это — избыточность, даже ненужность мотивировки с того момента, когда слово становится привычным. Мотивировка необходима в момент рождения слова (или в момент рождения переносного значения): без мотивировки слово (или переносное значение), собственно, не может и возникнуть. Но раз возникнув, новое слово (или новое значение слова) начинает «жить своей жизнью»: повторяясь вновь и вновь в речевых актах, оно становится более или менее общеизвестным в данном коллективе, запоминается, к нему привыкают, на нем, на его структуре перестают останавливаться мыслью. Мотивировка как бы «уходит в тень», почему и становятся возможными красные чернила, розовое бельё и т. д. Мы вспоминаем о мотивировке лишь в каких-то специальных, редких случаях. В подобном «замороженном состоянии» она может сохраняться долго, но достаточно небольшого изменения в значении производящего слова, и она забывается совсем. Показательно, что самые простые и самые важные слова языка принадлежат к немотивированным.
Естественно, что мотивировка утрачивается при заимствовании слов из другого языка (кроме случаев, когда заимствуется и слово, мотивирующее данное). Так, на почве древнегреческого языка слово atomos ‘мельчайшая частица вещества’ было мотивировано (отрицательный префикс а- + корень глагола temnō ‘режу’, т. е. ‘неразрезаемое, неделимое’); в русском и других языках, заимствовавших слово атом, оно с самого начала не имеет мотивировки. Русск. студент восходит прямо к лат. studens (род. п. studentis) — причастию действительного залога от глагола studeo ‘стараюсь, усердно занимаюсь, изучаю’, а восходящее к тому же латинскому глаголу русск. штудировать было заимствовано через немецкое посредство (откуда /š/); то, что /s/ и /š/ в начальной позиции не чередуются, затрудняет объединение слов студент и штудировать в сознании носителей русского языка. Иное дело в немецком, где Student и studieren связаны и по звучанию (оба произносятся с /š/), или, например, в английском с его student и study ‘изучать, исследовать’ и ‘изучение, исследование’. Однако слово революционер, хотя и является в русском языке заимствованным, вполне четко мотивировано связью с тоже заимствованным, но прочно вошедшим в язык словом революция.
§ 124. В громадном большинстве случаев слова с утраченной мотивировкой так же хорошо выполняют свои функции в языке, как и слова с «живой» мотивировкой. Немотивированное слесарь (заимствованное из немецкого, где соответствующее слово звучит Schlosser и мотивировано связью с Schloß ‘замок’) и немотивированное суббота (восходящее через греческое посредство к др.-евр. šabbāth, связанному с глаголом, значившим ‘кончать работу, отдыхать, праздновать’) так же хорошо служат обозначением соответствующих понятий, как и мотивированные столяр или пятница.
Однако встречаются случаи, когда слово, не имеющее мотивировки, оказывается не совсем удобным средством общения. Это бывает со словами редкими, непривычными, которые порой даже трудно запомнить, если не связать их в сознании с каким-то знакомым словом, т. е. если не подыскать им подходящую мотивировку. Конечно, подобное примысливание мотивировки осуществляется на базе звуковых и смысловых ассоциаций, независимо от подлинных генетических связей данного слова. Так, слово колика, колики ‘резкие боли в разных частях тела, преимущественно (а раньше — исключительно) в животе’ происходит от греч. kolon ‘кишка’, но в сознании современных носителей русского языка связывается с глаголом колоть и воспринимается как ‘колющие боли’. В этом случае примысливание мотивировки не отразилось на внешней форме слова. В других случаях оно ведет к искажению звучания. Так, не имеющие в русском языке мотивировки заимствованные слова пиджак, тротуар, бульвар превращались в речи необразованных людей в спинжак (в отличие от русской рубахи одевается не через голову, а «со спины»), плитуар (выложен каменными плитами), гульвар (где гуляют). Порой искаженная форма входит в литературный язык: в результате искажения слова ординарный ‘обыкновенный, простой’ (ср. экстраординарный ‘из ряда вон выходящий’) в русском языке появилось одинарный ‘не двойной, состоящий из одной части’ (причем произошло и некоторое сужение концептуального значения).
Иногда наблюдаются случаи переосмысления первоначальной мотивировки даже вполне употребительных слов, что бывает связано с изменением значения их производящих. Так, оказалась «сдвинутой» мотивировка слова понедельник: сначала ‘день, идущий после (по-) воскресенья’ (от др.-русск. недѣля ‘воскресенье’ — значение, сохраненное другими славянскими языками), а затем — ‘день, идущий после (предшествующей) недели’.
§ 125. Выяснением забытых, утраченных мотивировок и, таким образом, исследованием происхождения соответствующих слов занимается специальная отрасль лексикологии, а именно: этимология. Этимологией называют также и каждую гипотезу о происхождении и первоначальной мотивировке того или иного слова (в этом смысле термин этимология употребляют и во множественном числе). Наконец, этимология — это само происхождение слова и его (первоначальная) мотивировка (ср.: «Этимология такого-то слова не может считаться выясненной»). Забвение мотивировки называют деэтимологизацией (утратой этимологических связей). Примысливание же и переосмысление мотивировки получило название народной (или ложной) этимологии.
Последние термины противопоставляют примысливание мотивировки в процессе практического использования слова, переосмысление ее рядовыми носителями языка на базе употребляемых в данную эпоху, хорошо известных слов и морфем — «подлинной», «научной» этимологии, опирающейся на специальное исследование с привлечением фактов прошлых эпох и других языков, с учетом закономерных звуковых соответствий и т. д. Хотя термин «народная этимология» условен, он широко употребителен, и отказываться от него вряд ли целесообразно. Термин же «ложная этимология» неудачен; он привносит осуждающую оценку, здесь неуместную.
6. УСТОЙЧИВЫЕ СЛОВОСОЧЕТАНИЯ И ФРАЗЕОЛОГИЗМЫ
§ 126. В каждом языке широко употребляются устойчивые, традиционно повторяющиеся сочетания слов. Они противостоят переменным словосочетаниям, свободно создаваемым в процессе речи.
Рассмотрим сперва примеры переменных сочетаний: новый стол, длинный стол, отодвинуть стол, положить карандаш на стол, стол у окна. Конечно, эти сочетания образованы по определенным правилам, по заданным заранее, до акта речи, синтаксическим моделям (ср. согласование, использование падежных форм и т. д.). Вместе с тем по конкретному лексическому составу, т. е. с точки зрения употребления именно данных, а не каких-либо других слов, все эти сочетания составлены совершенно свободно, в зависимости только от выражаемой мысли и описываемой ситуации, от стремления говорящего выделить, подчеркнуть те или иные моменты этой ситуации. Переменные словосочетания следует рассматривать как речевые комбинации языковых знаков — слов.
Приведем теперь примеры устойчивых сочетаний с тем же словом стол: письменный стол, обеденный стол, накрыть на стол, убрать со стола, сесть за стол, сесть за один стол (т. е. ‘начать переговоры’), положить на стол (в смысле ‘представить в готовом виде’ — о рукописях, книгах и т. п.), Карты на стол! (т. е. ‘раскройте ваши планы’). В устойчивых сочетаниях заранее, т. е. до акта речи, задана не только общая грамматическая модель, но и конкретный лексический состав всего сочетания. Оно не создается заново в момент речи, применительно к данной мысли, не собирается «на ходу» из слов, а уже существует, хранится в готовом, «собранном» виде в памяти носителей языка и, подобно словам, извлекается из памяти, когда в нем возникает потребность. Устойчивые сочетания иногда называют «языковыми клише» (или «штампами»), они вставляются в нашу речь целиком. Устойчивые сочетания — это не речевые комбинации знаков, а особые сложные знаки. Выше мы назвали их «составными лексемами».
§ 127. Условия, создающие устойчивость, традиционную воспроизводимость словосочетания, могут быть разными.
Есть слова, обладающие очень узкой, избирательной сочетаемостью с другими словами — вплоть до единичной сочетаемости. Так, закадычный нормально сочетается только с друг, а заклятый — только с враг; ни зги с абсолютной гарантией предсказывает либо не видать, либо не видно. В этих случаях устойчивость сочетания создается самим фактом единичной сочетаемости одного из компонентов.
Чаще, однако, причина устойчивости заключается в другом — в более или менее отчетливом семантическом обособлении словосочетания, в том или ином сдвиге значения. Устойчивые сочетания с подобным сдвигом (он ясно обнаруживается при сравнении с теми же словами вне рамок данного сочетания) называют фразеологизмами, а науку, их изучающую, — фразеологией[53].
§ 128. В некоторых фразеологизмах — их иногда обозначают термином «фразема»[54] — семантическое преобразование отмечается только в одном компоненте. Так, в составе сочетаний письменный стол, обеденный стол, холодное оружие существительное употреблено в своем обычном значении: ведь письменный и обеденный столы — разновидности стола, а холодное оружие — разновидность оружия. Но прилагательное во всех трех сочетаниях обнаруживает больший иди" меньший сдвиг значения: ср. письменный (стол) — ‘предназначенный для занятия письмом, вообще для занятий и соответственно устроенный (имеющий одну или две тумбы с ящиками)’ и письменный (запрос) ‘письменно зафиксированный’; обеденный (стол) — ‘специально предназначенный для обедов, ужинов, угощения гостей и т. п. и соответственно устроенный (не имеющий тумб, часто раздвижной)’ и обеденное (время), обеденная (пора) — ‘когда обедают’; холодное (оружие) — ‘неогнестрельное’ и холодный (воздух, ветер, песок и т. п.) — ‘имеющий низкую температуру’. Аналогично и в накрыть на стол слово стол сохраняет обычное значение, а накрыть значит нечто иное, чем в накрыть стол скатертью.
В других фразеологизмах, так называемых идиомах[55], наблюдается общий сдвиг значения, затрагивающий все компоненты. Примерами могут служить выражения сесть за один стол ‘начать переговоры’, Карты на стол!, белый уголь ‘энергия рек, превращаемая (или способная быть превращенной) в электроэнергию’, как пить дать ‘наверняка’. Здесь все компоненты употреблены в сдвинутых, специфических, переносных значениях либо даже (в последнем примере) вообще без какого-либо четкого значения, так что, несмотря на свою морфологическую «отдельность», даже не могут по-настоящему считаться словами. Целостное значение идиомы (как, впрочем, и фраземы) несводимо к сумме значений ее компонентов. Вот эта несводимость целостного значения к сумме значений частей и называется идиома-тичностью.
§ 129. Как фраземы, так и идиомы могут быть мотивированными либо, напротив, утратившими мотивировку. Все приведенные выше фраземы являются мотивированными с точки зрения данного состояния языка; примером немотивированной фраземы может служить выражение дело табак ‘дело обстоит плохо’. Мотивированные идиомы: сесть за один стол, белый уголь, держать камень за пазухой, выносить сор из избы. Значение идиомы в этих случаях все же потенциально выводимо из структуры и состава идиомы — образ, лежащий в основе, более или менее ясен. А вот примеры идиом, лишенных мотивировки в современном языке: очертя голову, черта с два, куда ни шло, (кричать) во всю ивановскую. Мотивированные идиомы и фраземы иногда называют фразеологическими единствами, а немотивированные (с точки зрения данного состояния языка) — фразеологическими сращениями[56].
Для восстановления утраченной мотивировки фразеологизмов нужны специальный этимологический анализ, разного рода исторические справки и т. д. Так, очертя голову связано с суеверным представлением, будто, «очертив» свою голову (т. е. обведя ее чертой), можно застраховать себя от враждебного воздействия «нечистой силы» и после этого, уже ничего не опасаясь, пускаться в любое рискованное дело; во всю ивановскую — первоначально имелась в виду площадь перед Иваном Великим в московском Кремле, на которой громким голосом объявлялись во всеуслышанье царские указы. Мотивировка многих фразеологизмов остается невыясненной.
§ 130. Разумеется, границы между рассмотренными типами не являются резкими. Везде есть промежуточные, переходные случаи.
В качестве особой группы можно выделить такие фразеологизмы, в которых наблюдается и единичная сочетаемость одного из компонентов (или уникальность грамматической формы), и явственный смысловой сдвиг, например бить баклуши, точить лясы, турусы на колесах, краеугольный камень, сложа (вместо обычного сложив) руки, притча во языцех ‘предмет всеобщих разговоров, пересудов’. И здесь в одних случаях мотивировка является ясной (например, в сложа руки), в других — затемненной или вовсе утраченной.
С точки зрения их синтаксических функций среди устойчивых сочетаний выделяются: 1) эквивалентные словам с возможными дальнейшими подразделениями — эквивалентные глаголам (выносить сор из избы), существительным (белый уголь), наречиям (очертя голову) и т. д. или, в иных терминах, «функционирующие как сказуемое», «функционирующие как обстоятельство» и т. д. и 2) используемые в качестве целых предложений (Карты на стол! Черта с два! Дело табак). Ко второй рубрике примыкают народные пословицы и поговорки, сентенции и афоризмы из литературных произведений и т. д.
Фразеологизмы очень разнообразны и с точки зрения их принадлежности к функциональным стилям. Многие из них являются разговорными, просторечными, а некоторые — даже вульгарными (дать по шапке, вожжа под хвост попала, лезть на рожон, валять дурака), другие, напротив, используются в книжных стилях (прокрустово ложе, сизифов труд, кануть в лету, дамоклов меч). Некоторые устойчивые сочетания совершенно лишены эмоциональной окраски (например, сложные термины вроде удельный вес, мягкая посадка, меченые атомы, черный ящик, народная этимология, части речи, дифференциальный признак), но другие обладают большим «эмоциональным зарядом».
§ 131. Говоря о фразеологизмах, часто отмечают их национальное своеобразие. Бесспорно, в каждом языке среди них есть много специфических и по форме, и по мотивировке, и по значению. Особенно ярко проявляется это своеобразие в тех фразеологизмах, в которых отразились специфические черты народного быта и конкретной истории народа. Ср. приведенное выше во всю ивановскую или: Хлеб да соль!; Не красна изба углами, а красна пирогами; ездить в Тулу со своим самоваром; язык до Киева доведет; шапка Мономаха; Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!; потёмкинские деревни; многие «крылатые фразы» из произведений национальной литературы, например: Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь! (Грибоедов); Есть ещё порох в пороховницах! (Гоголь).
Вместе с тем и к фразеологизмам, в которых ярко проявляется национальная специфика, порой можно подобрать близкие по значению (хотя иначе построенные и иначе мотивированные) параллели среди фразеологизмов другого языка. Так, нашему ездить в Тулу со своим самоваром по смыслу вполне соответствует в английском to carry coals to Newcastle — букв. ‘возить уголь в Ньюкасл’ (один из центров добычи угля в Англии).
Наряду с этим существует немало «межнациональных» фразеологизмов, вошедших во многие языки в результате взаимодействия между культурами. Таковы, в частности, многочисленные «крылатые слова», восходящие к тексту Библии (так называемые библеизмы), например вавилонское столпотворение, блудный сын, умывать руки, копать другому яму, суета сует, камень преткновения, глас вопиющего в пустыне, колосс на глиняных ногах, невзирая на лица, книга за семью печатями; Нет (или Несть) пророка в своем отечестве; Не сотвори себе кумира; цитаты из произведений мировой литературы, например подливать масла в огонь (Гораций); Аппетит приходит во время еды (Рабле); Порвалась связь времен (Шекспир); «крылатые фразы» выдающихся исторических личностей, например Пришел, увидел, победил (Юлий Цезарь); Революции — локомотивы истории (Карл Маркс)[57].
7. ЛЕКСИКОГРАФИЯ
§ 132. Общее понятие о лексикографии дано в § 87. Составляемые лексикографами словари чрезвычайно разнообразны по своему назначению, объему, по характеру и способам подачи включаемого материала.
Прежде всего нужно различать словари лингвистические и нелингвистические. Первые собирают и описывают под тем или иным углом зрения лексические единицы языка (слова и фразеологизмы). Особый подтип лингвистических словарей составляют так называемые идеографические словари, идущие от понятия (идеи) к выражению этого понятия в слове или в словосочетании. В нелингвистических словарях лексические единицы (в частности, термины, однословные и составные, и собственные имена) служат лишь отправной точкой для сообщения тех или иных сведений о предметах и явлениях внеязыковой действительности. Встречаются и промежуточные разновидности словарей. Кроме того, всякий словарь с точки зрения охватываемого им материала может быть либо общим (например, БСЭ — Большая Советская Энциклопедия), либо специальным (та или иная отраслевая энциклопедия — медицинская, философская и т. д.).
Важными понятиями лингвистической лексикографии являются словарная статья, заголовочное слово и словник. Словарная статья — это абзац или несколько абзацев словаря, дающих информацию, относящуюся к одной лексической единице (иногда к нескольким взаимосвязанным единицам). Статья начинается заголовочным словом (иногда сочетанием), обычно выделенным особым шрифтом. Совокупность всех слов, рассматриваемых в словаре, называется словником этого словаря.
Рассмотрим подробнее лингвистические словари.
§ 133. Толковый словарь дает толкование значений слов (и устойчивых сочетаний) какого-либо языка средствами этого же языка. Толкование дается с помощью логического определения концептуального значения (накалиться ‘нагреться до очень высокой температуры’, рекордсмен ‘спортсмен, установивший рекорд’), посредством подбора синонимов (назойливый ‘надоедливый, навязчивый’) или в форме указания на грамматическое отношение к другому слову (прикрывание ‘действие по значению глаголов прикрывать и прикрываться’). В некоторых толковых словарях значения слов раскрываются иногда с помощью рисунков. Эмоциональные, экспрессивные и стилистические коннотации указываются посредством специальных помет (неодобр., презр., шутл., ирон., книжн., разг. и т. п.). Отдельные значения иллюстрируются примерами — типичными сочетаниями, в которых участвует данное слово (утюг накалился, атмосфера накалилась — где глагол выступает уже в переносном значении ‘стала напряженной’), или же литературными цитатами. Обычно толковые словари дают также грамматическую характеристику, указывая с помощью специальных помет на часть речи, грамматический род существительного, вид глагола и т. д. и приводя в нужных случаях кроме словарной и некоторые другие формы данного слова. В той или иной мере указывается и произношение слова (например, в русских толковых словарях ударение).
Обычно толковые словари являются словарями современного литературного языка и носят нормативный характер. Таковы, например, известные академические словари русского языка — 17-томный Словарь современного русского литературного языка (1950—1965) и 4-томный Словарь русского языка (2-е изд. в 1981 —1984 гг.). Наиболее типичным примером строго нормативного словаря является знаменитый французский Словарь Академии (1-е изд. в 1694 г.).
Иной, ненормативный характер носит знаменитый Толковый словарь живого великорусского языка В. И. Даля (в 4 т., 1-е изд. в 1863—1866 гг.), широко включающий областную и диалектную лексику и в отношении полноты охвата этой лексики и обилия народных выражений до сих пор непревзойденный.
§ 134. Толковым словарям противостоят переводные, чаще всего двуязычные (скажем, русско-английский и англо-русский), а иногда многоязычные. В них вместо толкования значений на том же языке даются переводы этих значений на другой язык (накалиться — become heated, назойливый — importunate, troublesom). В зависимости от того, предназначен ли словарь для того, чтобы служить пособием при чтении текста на чужом языке или пособием при переводе с родного языка на чужой, его желательно строить по-разному. Так, русско-английский словарь для англичан может давать меньше сведений в «правой» (т. е. английской) части, чем их дает русско-английский словарь, предназначенный для русских. Например, переводя слово обращение, словарь для англичан может просто перечислить все возможные английские эквиваленты (address, appeal; conversion; treatment, circulation и т. д.), так как англичанину известны смысловые различия между этими английскими словами; в словаре же для русских придется указать, что address и appeal — это ‘обращение к...’, причем appeal — это ‘обращение’ в смысле ‘призыв’; что conversion — это ‘обращение в веру’ и т. п., что treatment — это ‘обращение с..., обхождение с кем-либо’, a circulation — ‘обращение товаров, денег и т. п.’; кроме того, придется указать, с какими предлогами употребляются эти английские существительные, обозначить место ударения (address и т. п.), т. е. снабдить английские эквиваленты разъяснениями, которые помогут правильно употребить их при переводе текста с русского языка на английский. Ясно, что в англо-русском словаре картина соответственно изменится. В словаре, рассчитанном на русских, русская часть будет менее подробной, но в словаре, предназначенном для англичан, придется подробно указывать различия в значениях и в употреблении русских эквивалентов, снабжать их грамматическими пометами, указывать ударение и т. д. Хороший переводный словарь должен содержать также стилистические пометы.
§ 135. К общим словарям мы отнесем и те, которые рассматривают (в принципе) все пласты лексики, но под каким-либо специфическим углом зрения.
Таковы, например, частотные словари. Их задача — показать степень употребительности слов в речи (что практически значит — частоту их использования в некотором массиве текстов). Эти словари позволяют делать интересные выводы о функционировании слов и грамматических категорий. Они имеют также большое практическое значение, в частности для рационального отбора лексики на разных этапах обучения неродному языку.
Далее отметим грамматические словари, дающие подробную грамматическую характеристику слова (ср. Грамматический словарь русского языка А. А. Зализняка); словообразовательные (деривационные), указывающие членение слов на составляющие их элементы; словари сочетаемости, приводящие типичные контексты слова.
Этимологические словари содержат сведения о происхождении и первоначальной мотивировке слов. В этих словарях обычно приводятся соответствия данного слова в родственных языках, излагаются гипотезы ученых, касающиеся его этимологии[58].
Особую группу составляют различные исторические словари. В некоторых из них ставится цель — проследить эволюцию каждого слова и его отдельных значений на протяжении письменно засвидетельствованной истории соответствующего языка. Таков, например, Немецкий словарь, начатый братьями Гримм и выходивший в течение более ста лет (1854—1961). К другой разновидности относятся словари прошлых периодов истории языка, например Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам (1893—1912) И. И. Срезневского, Словарь русского языка XI— XVII вв. (выходит с 1975 г.), Словарь русского языка XVIII в. (выходит с 1984 г.), а также словари языка писателей, например Словарь языка Пушкина (в 4 т., 1956—1961) и даже отдельных памятников. Словарь языка писателя (тем более произведения) стремится быть исчерпывающим: он обязательно включает все слова, употребленные в сохранившемся тексте или текстах писателя, а нередко указывает и все встретившиеся формы этих слов; при этом не только иллюстрируются цитатами все выделенные значения и оттенки значений, но и даются «адреса» всех случаев их употребления (том, страница, строка).
К общим словарям отнесем и полные диалектные словари, т. е. такие, которые в принципе охватывают всю лексику, бытующую в диалектной речи на территории одного говора (или группы говоров), как специфическую для данного диалекта, так и совпадающую с лексикой общенародного языка (ср. Псковский областной словарь с историческими данными, начатый Б. А. Лариным и выходящий с 1967 г.).
Наконец, упомянем орфографические и орфоэпические словари, преследующие чисто практические цели.
§ 136. Среди специальных лингвистических словарей интересны различные фразеологические словари (они бывают переводными и одноязычными), словари «крылатых слов» и словари народных пословиц и поговорок.
Из других специальных лингвистических словарей отметим словари синонимов — одноязычные и переводные, словари антонимов, омонимов, словари так называемых «ложных друзей переводчика», т. е. слов, близких в каких-либо двух языках по звучанию и написанию, но расходящихся по значению (так, в болг. гора значит ‘лес’, а вовсе не ‘гора’, в англ. magazine ‘журнал’, а не ‘магазин’).
К специальным относятся и дифференциальные диалектные словари, т. е. те, которые содержат только диалектную лексику, не совпадающую (материально или по значениям) с общенародной. Такой диалектный словарь может быть либо словарем одного говора, либо словарем многих или даже (в принципе) всех территориальных диалектов какого-либо языка (ср. Словарь русских народных говоров, выходящий с 1965 г.). К дифференциальным диалектным принадлежат также словари сленга и арго.
Упомянем, наконец, словари иностранных слов, сокращений, различные словари имен собственных (личных, географических и т. д.), словари рифм.
§ 137. Важным вопросом при составлении словаря является вопрос о порядке расположения материала.
Чаще всего используется алфавитный порядок. Порой применяется «гнездование», т. е. объединение в рамках одной словарной статьи слов, связанных общностью корня, даже если это нарушает алфавитную последовательность. Фактически в этих случаях происходит отступление от алфавитного порядка слов в сторону алфавитного порядка корней. Это оказывается очень удобным для некоторых типов словарей, например для словообразовательных и этимологических. Последовательное проведение гнездового принципа соответствует лексикографической традиции многих языков. Так, арабские словари принято строить именно по алфавиту корней, помещая под каждым корнем все производные (в том числе и производные с приставками). Иногда и в словарях славянских языков глаголы с приставками включают в статью соответствующего бесприставочного глагола.
Особое использование алфавитного принципа имеем в обратных (инверсионных) словарях. Слова в них располагаются по алфавиту не начальных, а конечных букв слова: а, ба, баба, жаба, амёба, ..., служба, ..., изба и т. д. до последних слов, оканчивающихся на -яя: передняя, ..., безмужняя. Обратные словари служат ценным пособием при изучении суффиксального словообразования (все слова с одним и тем же суффиксом оказываются в них собранными вместе), при исследовании фонетических закономерностей, связанных с концом слова, и т. д.
Среди неалфавитных принципов расположения материала важнейшим является принцип систематики (логической классификации) понятий, выражаемых лексическими единицами. Именно по этому принципу строятся упомянутые (§ 132) идеографические (тематические) словари. Вырабатывается та или иная классификация понятий, и все, что подлежит включению в словарь, располагается по рубрикам этой классификации. Особую разновидность идеографических словарей составляют «картинные словари», двуязычные и многоязычные. Они содержат рисунки, изображающие тот или иной «кусок действительности» (комнату с обстановкой, цех завода, птицеводческую ферму и т. д.) и под соответствующими номерами названия изображенных предметов.
В частотных словарях слова располагаются по убывающей частоте, а иногда и по рубрикам грамматической классификации (по частям речи), но наряду с этим используется и алфавитный принцип.
§ 138. Существуют также различные промежуточные, переходные и смешанные типы словарей. Так, переходными от лингвистических к нелингвистическим словарям являются словари терминов различных наук и отраслей техники. Эти словари бывают одноязычными, двуязычными и многоязычными[59]. Есть, наконец, тип универсальных словарей, одновременно толковых и энциклопедических, включающих также этимологические и исторические справки, иногда важнейший материал иноязычных цитат, и снабженных в нужных случаях рисунками. Это различные «словари Лярусса» (по имени французского издателя, организовавшего выпуск таких словарей), в частности Большой Лярусс, Малый Лярусс и т. д., английские «словари Вебстера» (по имени первого составителя этих словарей) и др. Отметим, что В. И. Ленин еще в 1921 г. указывал на желательность составления краткого словаря современного русского языка («от Пушкина до Горького») по образцу «малого Лярусса»[60].
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги