Вы сотворили нас!

3

Джордж Дункан постарел, однако я узнал его сразу же, как вошел в магазин. Он совсем поседел, лицо исхудало и сморщилось, но это был тот самый человек, что нередко давал мне пакетик мятных леденцов, когда отец покупал у него бакалею или мешок отрубей, которые Дункан приносил из задней комнаты, где держал корм для скота.

Владелец магазина стоял за прилавком, разговаривая с женщиной, которую я мог видеть лишь со спины; его низкий голос был хорошо слышен даже в другом конце зала.

— Эти парни Уильямса всегда доставляли массу беспокойств — говорил он. — С того момента, как Том Уильямс появился в наших краях, вся община не видела ни от него самого, ни от его семьи ничего, кроме неприятностей. Говорю вам, мисс Адамс, это совершенно неисправимые люди, и на вашем месте я не стал бы о них беспокоиться. Проучил бы их как следует и показал, как хулиганить. Я положил бы этому конец.

— Но, мистер Дункан, — произнесла женщина, — они вовсе не так уж безнадежны. Конечно, манеры у них ужасные, но, в сущности, они не порочны. Они всю жизнь находятся под прессом. Вы представить себе не можете, что такое социальное давление, которое они испытывают…

Дункан улыбнулся ей, но в этой улыбке мрачности было куда больше, чем веселья.

— Знаю, — сказал он. — Знаю. Вы говорили мне это и раньше, когда они украли в прошлый раз. Они отверженные. По-моему, так вы говорили.

— Верно, — согласилась она. — Отвергнутые остальными детьми и отвергнутые городом. Их чувство собственного достоинства уязвлено. Когда они появятся здесь, пожалуйста, присмотрите за ними.

— Вы правы, я так и сделаю. А они обкрадут меня начисто.

— Почему вы так решили?

— Я их на этом ловил.

— Это все обида, — проговорила она, — их ответный удар.

— Но не по отношению ко мне. Я никогда не делал им ничего плохого.

— Может быть, — согласилась она. — Не вы лично. Но все и каждый. Они чувствуют, что всякая рука поднята на них. Знают, что все их терпеть не могут. Им нет места в этой общине не потому, что они в чем-то провинились, а просто община решила, что у них нехорошая семья. Думаю, вы это именно так формулируете: нехорошая семья.

Я заметил, что магазин лишь чуть-чуть изменился. На полках лежали новые товары, а многие старые отсутствовали, но сами полки остались прежними. Старая круглая стеклянная витрина, где лежала некогда головка сыра, исчезла, однако древний станок для резки жевательного табака — им пользовались, чтобы отрезать порции от целой плиты, — все еще был привинчен к прилавку. В дальнем углу стоял холодильник, используемый для молочных продуктов, — что, кстати, объясняло и отсутствие сыра в витрине, но он служил единственным знаком перемен во всем магазине. В центре зала все так же стояла в яме с песком пузатая печка, окруженная все теми же старыми, отполированными долгим употреблением стульями. У противоположной стены высилась старая перегородка с дверцами абонементных ящиков, почтовым окошком в центре и открытой дверью, ведущей в заднее помещение, откуда доносился запах корма для скота, сложенного в дерюжных и бумажных мешках.

Все было так, словно я видел это место лишь вчера, а придя нынче утром, слегка удивился происшедшей за ночь перемене.

Я отвернулся к окну и сквозь грязное, потрескавшееся стекло посмотрел на улицу. Там тоже были видны кое-какие изменения. На углу, напротив банка, участок, который я помнил пустовавшим, оказался теперь занят сложенным из бетонных плит зданием авторемонтной мастерской, перед которой возвышалась единственная облупившаяся бензоколонка. Дальше находилась парикмахерская — крошечный домик, вообще не изменившийся, а только потускневший и нуждавшийся в покраске еще больше, чем в мои времена. Располагавшаяся по соседству с парикмахерской скобяная лавка, насколько я мог судить, не изменилась совсем.

Разговор за моей спиной, очевидно, подошел к концу, и я повернулся. Беседовавшая с Дунканом женщина направлялась к двери. Она оказалась моложе, чем я решил по голосу. На ней были серые юбка и жакет, а угольно-черные волосы были собраны тугим узлом на затылке. Она носила очки в оправе из светлого пластика, а на лице читались гнев и тревога. Женщина шла быстрой, воинственной походкой и напоминала секретаршу Высокого Начальства — деловитость, краткость и готовность мгновенно пресечь всякие глупости.

У дверей она обернулась и спросила Дункана:

— Вы придете вечером на праздник, не правда ли?

Дункан улыбнулся, демонстрируя кривые зубы:

— Еще ни одного не пропустил. За много лет. И вряд ли начну теперь…

Она распахнула дверь и быстро вышла. Краешком глаза я заметил, как она целеустремленно зашагала по улице.

Дункан вышел из-за прилавка и направился ко мне.

— Чем могу быть полезен? — поинтересовался он.

— Меня зовут Хортон Смит. Я договаривался…

— Минутку, — быстро сказал Дункан, пристально рассматривая меня. — Когда начала поступать ваша корреспонденция, я сразу узнал ваше имя, но сказал себе, что тут может быть какая-нибудь ошибка. Возможно, подумал я…

— Никакой ошибки, — перебил я, протягивая руку. — Здравствуйте, мистер Дункан.

Он стиснул мою ладонь мощной хваткой и задержал в своей.

— Маленький Хортон Смит, — проговорил он. — Вы часто приходили с папой…

— А вы угощали меня мятными леденцами…

Глаза его сверкнули из-под нависающих бровей, и он еще раз тряхнул мою руку.

«Все в порядке, — сказал я себе. — Старый Пайлот-Ноб действительно существует, и я здесь не чужак. Я вернулся домой».

— Вы и есть тот самый, что часто выступает по радио, а иногда и по телевидению? — спросил он.

Я подтвердил.

— Пайлот-Ноб гордится вами, — заявил он. — Поначалу трудновато было привыкнуть слушать по радио парня из нашего города или встречаться с ним лицом к лицу на телеэкране. Но мы привыкли, и теперь большинство слушает вас, а потом обсуждают услышанное. Мы судачим, что вот, мол, Хортон сказал вчера то-то и то-то, и внимаем вашим словам, как проповеди. Но зачем вы вернулись? — поинтересовался он. — Только не подумайте, что мы не рады видеть вас…

— Я хочу пожить здесь. Несколько месяцев, может быть, год.

— Отпуск?

— Нет, не отпуск. Я хочу кое-что написать. Для этого мне нужно было уехать — туда, где будет время, чтобы писать, и еще немножко, чтобы подумать о том, что писать.

— Книга?

— Да, надеюсь, это будет книга.

— По-моему, — проговорил он, потирая ладонью шею, — вам есть о чем написать книгу. Может быть, о том, что вы не можете прямо сказать в микрофон. О тех местах, где вы бывали. Ведь вы много где побывали, не правда ли?

— Кое-где побывал.

— А Россия? Что вы думаете о России?

— Мне нравятся русские. По-моему, они во многом похожи на нас.

— Вы хотите сказать, что они похожи на американцев?

— На американцев, — подтвердил я.

— Пойдемте к печке, — предложил он. — Посидим и поговорим немножко. Сегодня я ее не топил. Решил, что не нужно. Как сейчас помню вашего отца — он сидел здесь и беседовал. Хороший он был человек, ваш отец, но я всегда говорил, что он не рожден, чтобы стать фермером. — Мы сели. — Он еще жив?

— Да, и он, и мать. В Калифорнии. Оба они на пенсии и живут совсем неплохо.

— У вас есть, где остановиться?

Я покачал головой.

— Ниже по реке есть новый мотель, — подсказал он. — Построен год или два назад. Хозяева, Стритеры, — люди в наших краях новые. Они сделают вам скидку, если остановитесь больше, чем на два дня. Я поговорю с ними об этом.

— Не нужно…

— Но вы же не просто приезжий. Вы наш — и вернулись домой. Они должны это знать.

— А как нынче рыбалка?

— Там лучшее место на реке. Можете арендовать у них лодку или каноэ, хоть то и другое вместе, хотя я никак не возьму в толк, зачем кому-то рисковать собственной шеей, выходя на эту реку в каноэ.

— Я надеялся найти местечко вроде этого, только боялся, что таких уже не осталось.

— Все еще сходите с ума по рыбалке?

— Наслаждаюсь ею.

— Помнится, мальчишкой вы были грозой голавлей.

— Ловить голавлей — забава отменная.

— Здесь осталось немало тех, кто вас помнит, — сказал Дункан. — Все они захотят с вами повидаться. Почему бы вам не поучаствовать в школьном празднике нынче вечером? Там многие соберутся. Женщина, которую вы видели, — школьная учительница, Кэти Адамс.

— У вас все та же однокомнатная школа?

— Разумеется. На нас нажимали, чтобы мы объединились с соседними районами, но когда дело дошло до голосования, мы эту затею провалили. В нашем единственном классе дети получают то же образование, что и в современном роскошном здании, а обходится это не в пример дешевле. А если кто захочет поступить в среднюю школу — за таких мы платим, только желающих немного. Так что нам дешевле выходит без всяких объединений. Да и к чему тратить деньги на среднюю школу, когда тут целая шайка парней вроде этих отродий Уильямса?

— Простите, но когда я вошел сюда, то случайно услышал…

— Позвольте нам сказать, Хортон, что Кэти Адамс отличная учительница, только слишком уж мягкосердечная. Она вечно заступается за этих парней Уильямса, а я уверяю вас, это попросту шайка головорезов. Вы-то, скорее всего, не знаете Тома Уильямса; он перебрался сюда уже после вашего отъезда. Работал на окрестных фермах, но большей частью бездельничал, хотя и сумел каким-то образом отложить кое-что. Он уже давно вышел из брачного возраста, когда женился на одной из дочерей Маленькой Отравы Картера. Ее звали Амелия. Вы помните Маленького Отраву?

Я покачал головой.

— У него был брат — того мы называли Большой Отравой. Настоящих их имен не помнит никто. Все это племя обитало ниже по течению, на Маскрэт-Айленде. Так или иначе, когда Том женился на Амелии, он на свои сбережения купил небольшой участок в нескольких милях от Лоунсэм-Холлоу и попытался устроить там ферму. Не знаю уж, как, но ему это удалось. С тех пор у них ежегодно прибавляется по ребенку, на которых оба они не обращают никакого внимания, — вот те и бегают дикарями. Говорю вам, Хортон, это такие люди, без которых мы вполне можем обойтись. От них бесконечные неприятности — что от самого старого Тома Уильямса, что от всего семейства, которое он выращивает. У них столько собак, что палкой ткнуть некуда, причем все эти старые псы совершенно бесполезны, как и сам старый Том. Они бегают повсюду, грызутся, устраивают драки. Том утверждает, что любит собак. Слышали вы что-нибудь подобное? Пустячный народ — и сам Том, и его собаки, и парни; от них только и жди беды.

— Кажется, мисс Адамс полагает, — напомнил я ему, — что это не только их вина.

— Знаю. Она утверждает, что их отвергают и дискриминируют. Вот вам еще одно ее любимое словечко. Знаете, что значит дискриминация? Это значит, что в человеке нет «давай-я-сделаю». Ни в какой дискриминации не было бы нужды, если бы все хорошо работали и имели хоть каплю здравого смысла. О, я знаю, что говорит об этом правительство, как оно твердит, что мы обязаны помогать таким. Но если правительство явится сюда и посмотрит на этих дискриминируемых, оно вмиг поймет, что именно с этими людьми не все в порядке.

— По дороге сюда я все гадал, водятся ли тут гремучие змеи? — заметил я.

— Гремучие змеи? — переспросил Дункан.

— Когда я был мальчишкой, они водились во множестве. Вот я и подумал, не стало ли их теперь меньше?

Он покачал головой.

— Может быть. Но их и сейчас предостаточно. Пойдите в холмы — и там вы обнаружите их в избытке. Вы ими интересуетесь?

— Не особенно.

— Приходите вечером на школьный праздник, — повторил он. — Многие там соберутся. Некоторых вы знаете. Последний день занятий — все дети покажут что-нибудь: или встанут и прочтут наизусть, или споют песенку, или пьеску маленькую разыграют. А потом будет распродажа корзиночек в пользу покупки новых книг для школьной библиотеки. Мы все еще придерживаемся старинных обычаев, годы мало нас изменили. У нас свои развлечения. Сегодня — распродажа корзиночек, а через две недели будет земляничный фестиваль методистской церкви. И то, и другое — неплохая возможность повидаться с вашими старыми знакомыми.

— Если смогу — приду, — пообещал я. — И на праздник, и на фестиваль.

— Для вас есть почта, — сказал Дункан. — Уже неделю или две как поступает. Я все еще остаюсь здешним почтмейстером. Почтовая контора располагается в этом магазине чуть ли не сто лет. Поговаривают о том, чтобы перевести ее отсюда, объединив с конторой в Ланкастере, и уже оттуда отправлять дальше по сельским дорогам. Правительство никак не хочет оставить нас в покое. Вечно они пытаются что-то поменять. Совершенствование обслуживания — так они говорят. Клянусь жизнью, я не могу понять, почему бы не оставить все по-прежнему и не выдавать людям почту в Пайлот-Нобе, как это делалось уже целый век или около того.

— Полагаю, у вас для меня много почты. Я переадресовал ее сюда, а сам не торопился с приездом, да и по дороге останавливался в нескольких местах.

— На бывшую вашу ферму взглянуть не хотите?

— Не думаю, — отозвался я. — Наверное, там многое изменилось.

— Там теперь живет семья Боллардов, — сказал Дункан. — У них парни — уже почти взрослые. Оба выпивают, и временами с ними хватает проблем.

Я кивнул.

— Вы говорили, мотель ниже по реке?

— Точно. Проедете мимо школы и церкви — до поворота налево. Немного дальше увидите указатель. Там написано: «Риверэдж-мотель». И вот ваша почта.