Высоцкий. Спасибо, что живой.

Глава одиннадцатая «ЕГО ВСЕ ЛЮБЯТ»

Последние месяцы Татьяна была счастлива. Не просто влюблена — такое случалось с ней и раньше, — а именно счастлива. Она — с ним. Ничего специального она д ля этого не делала. Просто вдруг поняла: ей нужно быть с ним. И он то ли разрешил, то ли попросил... Она не могла вспомнить, как это произошло. Все вдруг откатилось даже не на второй план, а вообще за кадр. Учеба, друзья, семья, мечты о будущем. Она ждала каждого следующего дня, а когда этот день наступал, жила только им. То его нет! То он здесь. То он болен, то счастлив удачной строкой, то сломалась машина, то отключили воду, то уехал, то вернулся... И все становилось огромным, существенным, драматичным — и в то же время легко решаемым, смешным, а главное—безумно интересным.

Она не сразу поняла, что это любовь — то, во что превратилась ее жизнь. А когда поняла, пришел страх. Сначала она боялась соперниц, ревновала к друзьям, к театру, боялась, что это все вот-вот закончится. Но очень скоро страх сконцентрировался и заострился. Она стала бояться за него. Его смерть неминуема. Прямо сейчас или через год — но смерть была рядом с ним всегда. Его тенью, кругом китайского желтого абажура, пустым гитарным футляром, остановившимися часами. И он это знал, и она. Знали и ждали. Разница только в том, что она боялась, а он нет.

Едва лишь зазвонил телефон, Татьяна поняла: вот оно, то, страшное. Спросонок из разговора с Пашей не запомнила почти ничего. Кроме одного: надо ехать и взять с собой коробку. Но этого оказалось достаточно. Главное — он жив. И значит, необходимо оказаться там — рядом с ним. Его жизнь в этой обувной коробке с надписью «ZЕВО-ZЕВО».

Татьяна положила ее в сумку, сверху бросила вещи, тетрадки. «Больничной» ручкой аккуратно черкнула на записке, которую оставил Володя: «Лидия Семеновна. Окно № 2».

Зашла в гостиную, выдвинула из комода ящик и из груды бумаг и квитанций извлекла внушительный конверт с надписью «Дача». Из конверта вытянула три сотенные купюры, но потом одну вернула. На конверте надписала: «Минус двести — Узбекистан».

И только поймав машину до Домодедово, она попыталась сообразить, что же ей теперь делать. В свои девятнадцать лет она только один раз, два года назад, летала на самолете в Кисловодск с мамой. Это была единственная дальняя поездка в ее жизни. Дальше Подмосковья она больше никогда не выбиралась.

Почему Паша не взял лекарство с собой? Как же они могли, зная, что Володя болен, не позаботиться о лекарствах? И неужели эти препараты нельзя достать там?.. Наверное, нет.

Ничего... все обойдется. Уже сегодня вечером она увидит Володю и обнимет его крепко, и будет с ним.

Однако войдя в здание аэропорта, она растерялась. Вся ее уверенность куда-то улетучилась. Таня увидела огромную толпу людей с чемоданами, коробками, тюками и колесами, баулами и детьми. И очереди... очереди... очереди.

Пометавшись немного, она вспомнила: «Касса номер два, Лидия Семеновна».

Татьяна почти бежала по аэропорту мимо стоек регистрации. Здесь принимали багаж. Она смотрела на знаки и стрелки, указывающие туалеты, буфеты, милицию, медпункт.

— А кассы, где кассы? — кинулась она к каким-то людям.

— Пройди мимо контроля и налево — коридор. Там кассы.

Некоторые пассажиры торопились, нервничали и толкались, некоторые спали: кто на лавках, кто рядом со стоящими вещами на полу. Татьяна плотнее прижала к себе сумку. Она увидела идущего навстречу милиционера. За ним тащился мужчина лет шестидесяти с открытым чемоданом, из которого торчали вещи. Таня бросилась к милиционеру.

— Где здесь кассы?

Мужчина загородил собой милиционера, не позволяя тому отвлекаться на какие-то мелочи:

— Извините, девушка! — И продолжил волнительный разговор с блюстителем порядка: — Где написано, что нельзя? Это мое!

— Покажите хоть что-нибудь — чек, накладную! — равнодушно возражал милиционер.

— Вы же видите — это не оружие, не горючая жидкость, не наркотики! —Теперь пассажир указывал на большой плакат, исписанный мелкими буквами под крупным заголовком: «Запрещается».

— Если б было оружие, ты бы уже сидел в кутузке. Двести игл для машинки. Двести! У тебя фабрика, что ли, швейная? — Туг милиционер наконец обратил внимание на Татьяну: — Что вам, девушка?

— Я кассовый зал ищу.

— Он у вас за спиной.

Татьяна изумленно проводила взглядом удалявшихся спорщиков и обернулась.

Все кассы, в том числе и вторая, были закрыты. Но около окошка старшего кассира собралась толпа с какими-то записками и бланками. Стряхнув с себя оцепенение, Татьяна вклинилась в эту группу, после долгих маневров пробралась к окошку и оттолкнула от него какую-то крупную женщину.

— Ты что ж делаешь, нахалка? — возмутилась женщина, подбоченясь и готовясь к схватке.

— Мне только спросить. Я стояла, — пролепетала Татьяна.

— Стояла она! Где это ты стояла? Знаю я, где ты стояла! В очередь!

— Где вы здесь видите очередь?

Держа в руках записку «Лидия Семеновна. Окно № 2», Татьяна обратилась к старшему кассиру:

— Мне нужна Лидия Семеновна. Мне... билет до Ташкента.

— Она не работает сегодня.

— Я из Театра на Таганке. Мне заказано. Хотя бы на подсадку...

— Не знаю ничего.

Татьяну оттеснили от окошка, но в ней уже проснулась отчаянная решимость. Тяжело дыша, она осмотрелась и увидела еще одну открытую кассу — «Для военнослужащих». Рядом никого не было. Татьяна подошла, вставила в паспорт сотню и тоном, не терпящим возражения, произнесла:

— На Ташкент, ближайший рейс, один.

Не глядя на нее, кассирша отрезала:

— Нет билетов.

— Я из Театра на Таганке, мне необходимо, я везу лекарство Высоцкому.

— Я-то тут при чем? Это воинская касса, — не поднимая глаз, ответила кассир.

Татьяна просунула в окошко паспорт с сотенной бумажкой.

— Вот, можно без сдачи. Возьмите.

Кассир посмотрела на паспорт со вкладышем, подняла длинные ресницы и холодно произнесла:

— Отойдите, не мешайте работать.

Таня поняла, что уперлась в бетонную стену. Все ее тело непроизвольно затряслось. Задыхаясь, она медленно опустилась на пол.

— Девушка! Что вы тут устраиваете? — высунулась из окошка кассир.

Татьяна поднялась и почти залезла головой в кассу, по лицу ее потекли слезы.

— Вы понимаете, что я говорю? Человек без лекарства, он умереть может! Как это — билетов нет?

Должна быть бронь на такие случаи! Пожалуйста, помогите!

Кассир с любопытством посмотрела на Татьяну.

— На Ташкент? Борт будет сейчас грузовой. Можно попробовать договориться. Согласятся — я тебя оформлю. Давай вместе сходим.

Она закрыла окошко, вывесила табличку «Перерыв 10 минут» и вышла к Татьяне.

— Нам в комендатуру. Сюда.

Вытирая слезы, Таня последовала за кассиршей. Они прошли по коридору, и кассирша толкнула дверь с надписью «Военная комендатура».

В небольшой комнате сидело несколько солдат, а чуть поодаль — майор с опухшим, красным лицом. Кассирша окликнула его:

— Майор, а подь-ка сюда.

— Не возьму, — офицер даже не посмотрел в ее сторону.

— Сюда иди, я сказала.

Майор неохотно встал.

— Очень нужно. Девушка — с «Таганки», — зашептала кассирша.

— Ты что, не знаешь, что у меня за груз?! — взорвался он.

Татьяна поняла, что это ее единственный шанс.

— Да это ничего, я могу посидеть на ящиках, — вытирая слезы, произнесла она. — Вы поймите, я везу лекарство для Высоцкого. Без него он может умереть...

Майор недоверчиво оглядел Татьяну с ног до головы.

— Ну уж прямо для Высоцкого...

— Вы мне не верите? Вот мои документы.

— Возьми, майор, — подмигнув, поддержала кассирша.

— Ладно. Сто рублей.

Татьяна вытащила из паспорта сторублевую бумажку.

— Да не здесь... Давай документы. Я оформлю тебя в сопроводительных. Если кто будет спрашивать, скажешь, что родственница Худякова... Сопровождаешь груз. Запомнила?

— Запомнила! А Худяков — это вы?

Майор удивленно посмотрел на Татьяну.

— Худяков — это груз.

* * *

В кабине пилотов было очень тесно, и Татьяна попросилась лететь в грузовом отсеке. Собственно, весь самолет, кроме кабины, и был огромным грузовым отсеком. В нем не имелось ни сидений, ни иллюминаторов и светила только одна лампочка над входом в кабину. Татьяне выдали воняющий бензином грязный ватник.

Когда самолет разгонялся по полосе, ее чуть не снесло с ящика, на котором она сидела. Она вцепилась в ремни, которыми ящик был закреплен почти в центре самолетного брюха. Ногами уперлась в такой же зеленый ящик, закрепленный рядом. Сразу же заложило уши и стало холодно. Стуча зубами, Татьяна завернулась в спасительный ватник. Одной рукой она прижимала к себе сумку.

Из темноты, шатаясь, явился знакомый майор в приличном под питии и со стаканом в руках. Пред-дожил выпить, чтоб согреться. Татьяна отказалась. Перекрикивая шум моторов, майор заговорил с ней:

— Вильченко знаете?

— Кого? — не расслышала Татьяна.

— Вильченко!

— А кто это?

— Ну там, один... Он в Москве всех знает. То есть артистов там, хоккеистов... Такой мордатый, рыжий, даже не рыжий, а вообще... Золотой.

— Ну, может быть... Я просто не всех помню, я недавно в театре работаю.

— Не-ет, он не в театре. Он там два года в академии учился, жил. Ну, с детьми, с женой. Как же его — Вильченко... Вильченко... О! Герман! Герман Вильченко!!!

— Нет, вряд ли...

Майор, не обращая внимания на Таню, продолжал кричать, глядя куда-то в пустоту.

— Он говорил, короче, что эта... худая такая, из балета... заболела чем-то, как ее... ну — лебедь!

— Нет-нет, с ней все в порядке. Плисецкая.

— Во, да! Плисецкая! А говоришь — не всех знаешь. Чего с ней?

Татьяне тоже приходилось перекрикивать шум двигателей.

— Она... танцует. Она лучше всех. То есть, может, что-то и было, но давно. А сейчас все в порядке.

Майор мечтательно улыбнулся пустоте.

— Во-о... В Москве... Вы все, конечно, здорово... Все про всех знаете. А у нас — ни хрена! Только «Красная звезда». Да я и не читаю вообще. А Высоцкого я знаю. Он, когда я в Полтаве служил, приезжал туда. Я его, знаешь, люблю... Сердцем. Ну, то есть очень уважаю! Везет тебе, конечно. Как тебя зовут?

—Татьяна. Да, я тоже... его люблю. Его все любят.

Татьяне вдруг стало хорошо и радостно. Она поняла, что первый раз вслух сказала, что любит Володю.