Андрей Серба Взрыв на расвете

***

— Пришли. — Сержант остановился, прислонился спиной к дереву, вытер рукавом маскхалата мокрое от пота лицо. Только сейчас, добравшись до указанного командиром квадрата, где его группе разрешено было организовать дневку, он до конца ощутил, как устал. И немудрено. Его группа была заброшена в тыл условного противника неделю назад и за это время прошла по лесам и болотам не одну сотню километров. Вначале они действовали в составе взвода. После нападения на пункт управления ракетной батареи они разбились на группы и последнее время действовали самостоятельно, получая задания по рации от командира. Днем они выполнили последний приказ: взорвали мост, и прошло не больше трех часов, как оторвались от преследующего их с собаками «противника». И если за этот выматывающий рейд устал даже он, которому до демобилизации осталось полтора месяца, что же говорить об остальных солдатах, среди которых двое вообще были первогодками?

Десантники выходили из камышей один за другим, останавливались возле сержанта, прислоняясь к дереву и друг к другу. Вот появился и замыкающий, ефрейтор Власов.

— Что, командир, перекур с дремотой? — весело спросил он.

Вопрос был задан не без фамильярности, но ефрейтору это простительно. Он не только заместитель сержанта в группе, но и его земляк и приятель, и дослуживал вместе с ним последние недели.

— Угадал, ефрейтор, — в тон ему ответил сержант. Он взглянул на светящийся циферблат часов, обвел взглядом солдат. — Всем отдыхать. Подъем через два часа. Если не поступит другого приказа, утром будем организовывать дневку.

Сержант присел возле ствола дерева, разложил карту. Набросив на голову плащ-палатку и скрывшись под ней до пят, он достал электрический фонарь, направил яркий луч на карту. Квадрат, в котором находилась его группа, расположен почти посредине огромного массива болот, стиснутых со всех сторон непроходимой чащей белорусских лесов. Никаких населенных пунктов поблизости нет, ближайший домик лесника в десяти километрах. Место для дневки идеальное.

Все десантники, выбрав места посуше и закутавшись от комаров в плащ-палатки, улеглись вокруг дерева. Лишь ефрейтор Власов находился в секрете. В лесу темно, над болотами повис густой рыхлый туман, но на востоке среди деревьев уже просматривалась полоска серой, мутноватой пелены — приближался рассвет.

Ложиться спать самому уже не имело смысла, и сержант решил оглядеть окрестности, подобрать для дневки место поудобнее.

Болото бескрайнее, дышащее смрадом, густо заросшее камышом, словно опрокинутое в гигантскую чашу с высокими, обрывистыми берегами, лежало слева. Береговой обрыв уже через несколько метров снова полого спускался в низину, переходящую в топкий, залитый водой торфяник, часто поросший тальником и низкорослыми, чахлыми березками.

Тихое, еле слышное журчание воды заставило сержанта остановиться, прислушаться. Нагнувшись, он концом палки-слеги раздвинул кусты, растущие по береговому склону, вытянул шею и увидел ручей. Тоненькая прозрачная струйка воды сбегала по глинистому склону и терялась среди травы, кочек и опавших листьев.

Именно здесь, рядом с родничком, и надо искать место для отдыха. Но поскольку этот источник пресной воды мог быть известен не только им, место для дневки надо выбирать поглуше и неприметнее. Выл же на прошлых учениях случай, когда лесник, заметивший одну из групп, поднял на ноги всю округу, невесть что заподозрив.

Осторожно ощупывая впереди себя дно болота слегой, сержант медленно двинулся среди камышей вдоль берега. Болото в этом месте было мелким, и, хотя он не удалялся от берега дальше, чем позволяла высота сапог, ему иногда удавалось углубляться в камыши до двух-трех десятков метров.

Вдруг слега уткнулась во что-то твердое. Препятствие было длинным и сравнительно широким, со множеством небольших отверстий. Верхний край неизвестного предмета не доходил до поверхности воды сантиметров на десять, и когда сержант ощупал его руками, он сразу определил, что это. Перед ним были сплетенные из ветвей пешеходные мостки, идущие от берега в глубину болота. В топкое илистое дно были вбиты колья, на них положены толстые жерди, поверх которых и был устроен наполовину уже сгнивший настил.

Погасив в себе страстное желание немедленно взобраться на мостки и узнать, куда они ведут, сержант вытер ладонью сразу вспотевший лоб и задумался. Неприметный, видимо, единственный на всю округу родничок с идеальной пресной водой… Уводящие куда-то в глубь болот, спрятанные от постороннего глаза под водой мостки…

Сержант взглянул на часы. До подъема группы оставалось совсем немного. Развернувшись, сержант осторожно двинулся назад, стараясь как можно точнее придерживаться старого маршрута.

Слегу он оставил, прочно воткнув у самого начала таинственных мостков…

Именно к этому «маяку» он и привел через полчаса всю свою группу. Остановившись на краю болота, сержант подозвал к себе сапера-подрывника.

— Пойдешь первым. Запоминай маршрут. Вначале до слеги, а дальше по настилу, что будет под водой. И помни: ты не на учебном поле.

— Все ясно, товарищ сержант. Ни болото, ни сами мостки не преподнесли группе никаких неожиданностей. Подводная тропа оказалась сравнительно короткой, примерно сто-сто двадцать метров, она обрывалась так же внезапно, как и начиналась. Шедший впереди группы сапер с миноискателем остановился на самом ее конце, подозвал к себе сержанта:

— Смотрите!

Примерно в метре от места, где обрывалась тропа, заканчивался и камыш. Сразу за ним начиналась неширокая, метров в тридцать-сорок полоска чистой воды, стиснутая с боков зарослями верболаза и тальника, над которым снова сплошной стеной поднимались камыши. А в самом конце заводи открывался небольшой болотный островок: едва поднимающийся над водой, с пологими, заросшими кустарниками берегами, с группой невысоких березок с тонкими, искривленными стволами.

Сержант пристально всматривался в открывшуюся перед ним картину. Уже наступило утро, волны густого ночного тумана, обволакивающие болото, начинали редеть, в них появлялось все больше широких просветов. И хотя островок был рядом, он просматривался плохо: вся его береговая часть была подернута остатками тумана.

Рука подошедшего сзади ефрейтора Власова легла сержанту на плечо, заставив повернуть голову. Отвечая на немой вопрос, ефрейтор указал глазами в камыши слева от кладки. Там, в двух шагах от них, темнел на воде какой-то широкий продолговатый предмет. Присмотревшись, сержант рассмотрел грубо сколоченный из древесных стволов плот. Старое дерево почернело, покрылось плесенью, плот был засыпан сверху толстым слоем листьев и опавших метелок камыша, так что по цвету почти ничем не отличался от мутной болотной жижи. Неудивительно, что они сперва прошли мимо, не обратив на темнеющую рядом массу никакого внимания.

К незаметному лесному роднику и подводной тропе прибавились еще две загадки: скрытый в камышах среди болот островок и старый плот. Вряд ли все это нагромождение случайностей. А впрочем, какое ему до этого дело? Сейчас важно одно: найти безопасное место для отдыха его вконец уставшей и измотанной группы. И лежащий перед ним островок как раз то, что нужно. Рядом питьевая вода, островок затерян среди болот, можно спокойно отоспаться, высушить мокрую одежду, приготовить горячую пищу. Можно даже спастись от надоевших комаров, бросив в костер побольше сырых веток и влажной травы, не боясь, что дым привлечет к себе внимание. А поэтому его сейчас должен интересовать только один вопрос: есть ли кто на острове? И если есть, то кто?

Сержант взглянул на плот, качнул его ногой.

— Власов и Баянов (так звали сапера) — на плот. Двигаться мимо заводи через камыши, — тихо приказал он. — Обследуете остров.

Ефрейтор вернулся через несколько минут один.

— Все в порядке, товарищ сержант. На острове ни живой души. Окромя комаров!..

— Всем на плот! — скомандовал сержант.

— А может… — предложил один из солдат, кивая на конец мостков.

Солнце уже поднялось над болотами, его лучи ярко освещали неподвижную заводь. И под этими ослепительными лучами был отчетливо виден скрытые под водой толстый ствол дерева-топляка, ведущий от мостков к острову. Но сержант отрицательно качнул головой.

— Нет. Плот должен быть у нас. Тогда всякий идущий к острову пойдет по топляку через заводь у нас на виду…

Островок был невелик, метров пятьдесят на сорок, почти овальной формы. Баянов, поджидавший их, лежал на пригорке, подставив лицо солнцу, и лениво отмахивался веткой от висевшей над ним мошкары. Сержант, соскочив с плота, сбросил с плеч рюкзак, положил его на пригорок и осмотрел подчиненных.

— Власов и Баянов, проверьте северную часть острова. Я с Астаховым — южную. Радисту готовиться к связи. А вы, — повернулся он к двум остающимся разведчикам, — займитесь костром.

Осматривать, по существу, было нечего, и, дважды пройдя сквозь кустарник, которым зарос весь южный берег островка, сержант хотел было вернут на пригорок, как вдруг замер. Он увидел небольшой холмик, поросший чахлыми березками, чуть ли не из-под корней которых уходил черный провал. Подойдя ближе, сержант понял, что это старый, с осыпавшимися от времени и непогоды стенками вход в землянку. Остатки ступенек и стенки густо поросли травой, сам вход и виднеющаяся в его конце деревянная дверь чуть не доверху завалены старой прелой листвой. Дверь плотно прикрыта, вместо ручки в нее вбита обыкновенная скоба. С нее сержант и не спускал глаз. Кто знает, может, за этой дверью и скрыта тайна островка и ведущей к нему подводной тропы?

— Сапера! Быстрей! — приказал он Астахову.

И когда оба явились, сержант кивком головы указал саперу на вход в землянку.

— Проверь!

Сапер, знавший о целой системе мин-сюрпризов и скрытого размещения подрывных зарядов, привязал к скобе конец длинного капронового шнура и, отведя всех на безопасное расстояние, дернул его. Дверь медленно, со скрипом отворилась, а за ней открылся черный прямоугольник землянки. Сержант почувствовал, как у него от нетерпения зачесались ладони.

— Внутрь пойдем вдвоем, — сказал он саперу. — А ты, — взглянул он на Астахова, — останешься снаружи В случае чего действуй по обстановке.




В дверях землянки они остановились, сержант медленно обвел помещение лучом фонаря. Обыкновенная землянка с обшитыми досками стенами, с низким неровным накатом. Слева в стену вбито несколько гвоздей, на которых висело полуистлевшее, потерявшее всякий вид и форму заплесневевшее тряпье. Дальний правый угол затянут брезентом, полностью скрывающим эту часть помещения.

— Туда, — указал сержант лучом фонаря на прикрытый брезентом угол.

Выставив впереди себя миноискатель, сапер осторожно и медленно двинулся вперед. Вот и брезентовый полог. Найдя возле стены его край, сапер, не выпуская из рук опущенного к земле миноискателя, сильным ударом ноги отбросил его в сторону, а сержант тотчас же направил в открывшуюся щель луч фонаря. Он не успел еще ничего разглядеть, как сапер, резко отпрыгнув назад, едва не сбил его с ног. Стараясь сохранить равновесие, сержант инстинктивно оперся свободной рукой о стену, но пальцы, не найдя опоры, лишь скользнули по плесени, и он рухнул на брезент. Он не упал на пол, потому что наткнулся грудью на что-то твердое. Желая выпрямиться, стал отталкиваться от неизвестного предмета рукой, натыкаясь пальцами на какие-то продолговатые коробки, рычаги, кнопки, путаясь в проводах.

— Ты чего? — выпрямившись, зло прошипел он в ухо сапера.

— А вы сами посмотрите, — хмуро ответил тот.

— И посмотрю, за тем и пришел. Отойди.

Сержант занял место сапера у конца полога, рванул его в сторону. И едва не отпрянул назад сам. Прямо у его ног лежал скелет, в шаге от него — еще один, а в самом углу землянки, возле маленькой железной печки-бочонка — третий. На костях кое-где виднелись остатки мундирного сукна, талии скелетов были перетянуты форменными ремнями, кости ног ниже коленей были спрятаны в бесформенных, съежившихся сапогах. У самого брезента возле стены стоял грубо сколоченный деревянный стол, уставленный всевозможной аппаратурой, чуть ли не половина стола была занята пультом управления со множеством кнопок и сигнальных лампочек, две из которых тускло горели. На углу стола стояла полевая рация с выброшенной вверх антенной. Рядом со столом — две самодельные табуретки, у печки лежал немецкий автомат с примкнутым магазином. Еще один автомат висел на гвозде над столом.

Но не вид скелетов и не оружие в землянке привлекли внимание сержанта. Он как зачарованный смотрел на уставленный аппаратурой стол, на пульт управления с прошитой автоматной очередью панелью, на два светящихся огонька сигнальных лампочек.

— Товарищ сержант, а ведь вначале ни одна лампочка не горела, — раздался у него над ухом голос сапера. — Наверное, вы их включили, когда упали на стол.

— Ты и столб свалишь, — зло буркнул сержант.

— Дело не в этом. Смотрите… — Сапер прислонил к стене миноискатель, достал свой фонарь, направил его луч на один из стоящих на столе приборов. — Это немецкая электрическая подрывная машинка. А это, — луч фонаря скользнул дальше, — система для подрыва радиофугасов. Все это, — пучок света остановился на панели с лампочками, — пульт управления дистанционного подрыва узлов минных заграждений. У нас в учебном центре этим старьем целый класс заставлен. И если горят эти две лампочки, значит…

Баянов замолчал и пристально посмотрел на сержанта.

— Согласно инструкции мы обязаны сообщить об этом в штаб.

— Я знаю это, — сухо ответил сержант. — Но как командиру группы мне известно и другое: выходить в эфир мы сейчас не можем: противник рядом. Я, конечно, сообщу о землянке командиру, но не сейчас, а когда будем уходить с острова. Ты все понял?

— Так точно, товарищ сержант, — бесцветным голосом ответил сапер.

— Ну и прекрасно. А сейчас возьмешь трех человек и еще раз проверишь с ними весь остров. Каждый куст, каждый камень, каждую кочку. И ни один из нас больше не войдет в землянку. Действуй…


Зябко поеживаясь от утреннего холодка, Виктор быстро гнал машину. За два с небольшим часа ему надо было покрыть без малого полторы сотни километров. Добро хоть шоссе отличное и на нем в эту рань нет ни одной машины. Гони свою на какой угодно скорости…

А впрочем, с этим пора кончать. Триста километров в оба конца — это не шутка, а он делает эти пробеги как минимум два раза в неделю. Надо или бросать эту далекую любовь… или жениться. Сколько можно тянуть? Ему уже двадцать семь, да и ей двадцать два. Пора…

Страшной силы взрыв и взметнувшаяся впереди на дороге сплошная стена земли и дыма заставили его со всей силой нажать на тормоза. Машину занесло так, что она, развернувшись поперек шоссе, чуть не свалилась в противоположный кювет. И тотчас по крыше кабины, по стеклам, по крыльям гулко забарабанили куски сухой земли, осколки камней, мелкая галька. Вобрав голову в плечи, Виктор с изумлением смотрел на медленно оседающее черное облако, на тучу серой пыли, сносимую ветром в его сторону. Ноздри шофера защекотал горьковатый запах взрывчатки… Косясь одним глазом на почти осевшее облако взрыва, Виктор развернул грузовик и на предельной скорости погнал его в поселок, откуда выехал четверть часа назад. В поселке было всего две улицы, и на развилке при съезде с шоссе Виктор притормозил. К кому ехать? К участковому или председателю поселкового Совета? К участковому ближе, но… милиция есть милиция. Откуда и куда ехал, покажи путевой лист. И Виктор развернул машину в сторону дома председателя поселкового Совета.


Заложив руки за спину, капитан медленно шел по верху дамбы. В принципе ему уже было ясно все, что случилось утром на бегущей внизу дороге. Взрыв, прогрохотавший в полукилометре южнее и превративший бетонное полотно на стометровом участке в трехметровой глубины траншею, мог иметь два назначения. Прогремев вместе с основным, он мог отрезать путь наступающим назад, отдав их во власть хлынувшей на дорогу воды. Прозвучав же позже основного, он мог уничтожить спешащие к месту главного взрыва аварийно-восстановительные группы и затруднить их путь к взорванной дамбе. Но какое бы он ни имел назначение в действительности, капитану было важно совсем другое: главная часть узла заграждения была здесь, на лежащих вдоль дороги дамбах, и основной взрыв должен был прогреметь в этом месте. И определить это помог прогремевший утром взрыв. Воздушная волна, пронесшаяся над дамбой, снесла в одном месте верхний слой земли, обнажив порыжевшие ящики со взрывчаткой, авиабомбы в фабричной обрешетке, огромные полутонные фугасы и соединяющие все это в единое целое провода…

Хватаясь руками за ветви орешника, которым густо заросли склоны дамбы, капитан спустился на дорогу, быстрым шагом пошел назад, к трем грузовикам, возле которых суетились солдаты, сгружая с них саперное имущество. Высокий подтянутый старший лейтенант в полевой форме четко доложил, что группа разминирования готова приступить к работе.

Прищурив от солнца глаза, капитан внимательно посмотрел на двух стоящих перед ним офицеров: рапортовавшего старшего лейтенанта и совсем еще молоденького лейтенанта. Непосредственно на разминирование, или,как они говорили, на «живое дело», с ним пойдет кто-то один, другой будет обеспечивать техническую и хозяйственную сторону работ. Конечно, у старшего лейтенанта более солидный опыт, но… всего лишь неделя, как он вернулся из отпуска. А это в их деле значит многое. Как говорится, руки давно за «инструмент не брались»…

— Лейтенант, готовьте группу разминирования, — тоном, не терпящим возражений, приказал он. — Инструктировать буду я лично. А вы, старший лейтенант, займитесь оцеплением.


Райвоенком не первый раз встречался с директором школы и давно привык к его манере разговора: неторопливой, обстоятельной. Но сейчас, когда на территории района шло сложное разминирование и дорога каждая минута, директорская медлительность раздражала его.

— Армейскому командованию стало известно, что фашисты создали в Белоруссии ряд узлов минных заграждений. Чаще всего это делалось в лесах, болотах, на труднопроходимых участках местности. Там, где, разрушив коммуникации, можно было на сравнительно длительное время приостановить и задержать продвижение наших войск. Один из таких узлов заграждений, по данным войсковой разведки, создавался и в зоне действий нашего партизанского отряда. И однажды в наш штаб пришла с Большой земли радиограмма. Нам приказывалось обнаружить и разведать создавшийся узел заграждения, а затем, приняв у себя армейскую десантную группу, помочь ей уничтожить узел.

Голос директора звучал тихо, спокойно, речь лилась медленно, плавно, и военком еле сдерживался, чтобы не поторопить его.

— Я был начальником разведки отряда, и выполнение этого задания было поручено мне. Определив несколько наиболее подходящих для узлов заграждений мест, я отправил к ним две разведгруппы. Все выбранные мной участки находились на единственной во всей округе шоссейной дороге, охраняемой немцами как зеница ока. Места, куда я послал разведчиков, были наиболее важными или уязвимыми и охранялись немцами с удвоенным вниманием. Хлопцы шли в самое пекло. Случилось так, что одна группа погибла целиком, а из второй вернулось два человека. Сведения они принесли неутешительные: узел они не обнаружили. Но, по данным нашей местной агентуры, в северном районе дамб производились какие-то земляные работы, причем только немцами, без привлечения военнопленных или местного населения. Сам район дамб усиленно охранялся, при попытке проверить полученные от агентуры сведения очередная группа и наткнулась на засаду, из которой едва вырвалась.

А на следующее утро немцы начали операцию по прочесыванию нашей партизанской зоны. Против отряда был брошен кадровый полк. Немцев было вчетверо больше, и по приказу командования бригады мы стали отступать в болота. Ночью на наши костры была сброшена группа десантников, которым мы согласно полученному приказу должны были помочь уничтожить узел заграждения.

Директор замолчал, провел рукой по подбородку. Казалось, что сейчас он со своими мыслями находится где-то там, в далеком прошлом.

— Группой командовал молоденький лейтенант, с ним было шестеро солдат. Задание у них было одно — к моменту выхода наших войск к дороге парализовать узел заграждения и не дать этим затормозить бросок наших танков к Минску. А место узла заграждения, расположение основных его зарядов, план скрытых подходов к ним должны были предоставить группе мы, разведка нашего отряда. Должны, но не смогли этого сделать…

— Каковы были планы лейтенанта, куда он ушел? — быстро спросил военком.

— Не помню, — виновато улыбнулся директор. — Впрочем, вот еще что: лейтенант попросил у меня проводника, знающего окрестные болота. Такого человека я ему дал.

— Кто он? Жив сейчас или нет?

— Кто знает. Наверное, нет. Был он из местных и, останься в живых, обязательно вернулся бы сюда. В отряде его звали Студентом: до войны он учился в консерватории. А сюда, в свое родное село, приехал на каникулы. У него было что-то не в ладах с легкими, он вечно кашлял, и мы держали его при штабе. Помню еще, он неплохо говорил по-немецки и вел у нас все допросы. Вот его-то я и дал лейтенанту в проводники.

— О группе лейтенанта больше ничего не слышали?

— Ничего. Правда, был один случай. Наши части сразу ушли на запад за немцами, а меня назначили комендантом района. Милиции еще не было, и мои хлопцы сами добивали в лесах немцев, полицаев и всю прочую нечисть. И однажды ко мне доставили неизвестного. Он был ранен,без сознания,одет так, что его можно было принять за кого угодно: за нашего и за немца, за полицая и власовца. И кто-то из моих хлопцев сказал, что раненый похож на одного из тех солдат, что были с лейтенантом. Лично у меня такой уверенности не было, и поэтому, отправив его в госпиталь, я на всякий случай сообщил о нем в «Смерш». Кем был этот человек на самом деле и какова его дальнейшая судьба, мне неизвестно.

— И последний вопрос. Не могли бы вы помочь нам установить фамилии участников заброшенной к вам разведгруппы? Возможно, кто-то из них жив и сможет рассказать об интересующей нас операции.

— Помогу с удовольствием. После войны я писал что-то вроде воспоминаний для нашей областной газеты. Напечатать не напечатал, но сохранил. Фамилий тех солдат и лейтенанта я, естественно, не знаю, но, располагая данными о времени и цели их заброски, вы по своим каналам можете легко их установить.


Машина легко и бесшумно неслась по асфальтированной автостраде. Откинувшись на спинку сиденья и полузакрыв глаза, генерал целиком ушел в свои мысли. Еще вчера вечером у него были совершенно другие планы…

Телефон зазвонил поздно ночью, но генерал привык к подобным звонкам.

— Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант…

И дальше последовал разговор, порядком удививший даже его, которого было трудно чем удивить. Какой-то неизвестный ему майор из штаба округа на западе нашей страны сообщал: у них обнаружен немецкий узел минных заграждений времен войны, и сейчас идет его разминирование. Но саперам неизвестны ни план узла, ни система его подрыва. Не обнаружен и пункт управления узлом. И поскольку это тот самый узел заграждения, который в 1944 году должен был вывести из строя он, теперь генерал, а тогда лейтенант, руководство района и командование округа просят его прибыть к месту разминирования для ускорения работ. Ибо, если тридцать лет назад его группе удалось парализовать этот узел, его знания помогут в разминировании и сейчас.

У генерала уже вертелся на языке отказ: ведь он не только не имел прямого отношения к выводу из строя этого узла, но до сегодняшней ночи вообще не верил в реальность его существования. Однако последние слова далекого собеседника заставили его изменить решение.

— Товарищ генерал, мы потревожили не только вас. Мы пригласили еще одного участника вашей тогдашней группы.

Генерал почувствовал, как защемило сердце.

— Это кого? — спросил он.

— Лейтенанта запаса Вовка, — спокойно прозвучал ответ.

— Вовка? Неужели…

— Так точно, товарищ генерал, ваш бывший старшина жив. И завтра будет у нас в районе…

— Хорошо, ждите и меня. До встречи, товарищ майор.

Опустив трубку на рычаг, он еще некоторое время, задумавшись, стоял у аппарата. Вовк, старшина Вовк, так ты, оказывается, жив? Ты, которого я знал всего одну неделю и который остался в моей памяти на всю жизнь…


…Он принимал свой первый в жизни взвод утром. Ярко светило солнце, тихо шумел в кронах деревьев ветерок, пахло свежей травой, от бегущего рядом ручья несло прохладой. В ладно подогнанном офицерском обмундировании, с туго перетянутой ремнем талией, в ярко начищенных сапогах он медленно шел вдоль строя своих первых подчиненных. На фронт он пошел добровольцем, за плечами было полгода боев в полковой разведке, ранение, курсы лейтенантов. И вот уже он офицер и принимал свой первый взвод, причем не какой-нибудь пехотный, а взвод десантников-разведчиков.

Солдаты были на подбор: молодые, крепкие, не раз побывавшие в боях, о чем свидетельствовали их награды и нашивки за ранения. У него на груди тоже были орден Красной Звезды и золотистая нашивка-полоска за ранение, так что все в порядке. Но чем ближе подходил он к правому флангу, тем медленнее становились его шаги и все больше тускнела залитая солнцем поляна. Потому что крайним справа стоял старшина, командовавший взводом до него. Лейтенант прибыл в батальон немногим больше суток назад, но был уже порядком наслышан о своем предшественнике. Сам комбат аттестовал его как нельзя лучше, а адъютант батальона прямо заявил, что, будь у старшины на погонах не лычки, а хотя бы офицерская звездочка, он никогда не заменил бы его.

Когда лейтенант остановился перед старшиной и увидел его во всей красе, он глазам своим не поверил. Знакомясь с солдатами взвода разведки, он не раз замечал нарушения формы одежды: хромовые сапоги вместо кирзовых, широченные офицерские галифе взамен солдатских шаровар, габардиновые комсоставовские гимнастерки вместо солдатских. За подобные вещи в пехоте «снимали стружку», но разведчикам это обычно прощали — они во всех частях особь статья. Но то, что увидел он сейчас, не лезло ни в какие ворота. Синяя черкеска с газырями, коричневый бешмет, узкий наборный пояс с огромным кинжалом в отделанных серебром ножнах, высокие хромовые сапоги с мягкими кавказскими подошвами, надвинутая на самые глаза кубанка с алым верхом. Скуластое, с острым подбородком лицо, рыжеватые усы подковой, глубокие складки на лбу и переносице. Средний рост, широкие плечи, кривоватые по-кавалерийски ноги, на вид лет тридцать. Увидев остановившееся против него начальство, старшина резко принял стойку «смирно» и распрямил плечи.

— Помощник командира взвода старшина Вовк, — глухо произнес он.

От его движений зазвенели висящие на груди награды. Слева две Славы, боевое Красное Знамя, медали за Сталинград, Кавказ, три «За отвагу». На правой стороне орден Красной Звезды, два Отечественной войны. Две красные и одна золотистая нашивки за ранения.

Старшина смотрел на лейтенанта в упор. Тяжел и неприветлив был взгляд серых прищуренных глаз, они смотрели пристально и не мигая, холодным и бесстрастным было и лицо старшины.

— Значит, будем служить вместе, — отводя взгляд в сторону, проговорил лейтенант.

— Так точно, — тем же глухим, без всякой интонации голосом ответил старшина…

После обеда подошел адъютант батальона.

— Как взвод, лейтенант? Довольны?

— Чтобы ответить, надо побывать с ними в деле. Ну а что касается внешнего вида… — лейтенант скривил губы и махнул рукой.

Адъютант усмехнулся.

— Первый камень, конечно, в огород старшины Вовка?

— Так точно. Не старшина, а какой-то опереточный герой. Я такое только в фильмах о гражданской войне видел. Как будто у нас в армии перестала существовать форма одежды…

Адъютант тихо рассмеялся.

— Когда я увидел его первый раз, тоже глаза вытаращил. А он мне под нос свои документы. Из коих следует, что он является старшиной кубанской пластунской дивизии, обладающей целым рядом привилегий. В том числе и правом ношения старинной казачьей формы. Вот так-то, лейтенант.

— Пластунская дивизия? — удивился лейтенант. — Никогда не слышал о такой.

— Я тоже. На то она и армия, чтобы каждый знал ровно столько, сколько ему положено.

— Но как он очутился у вас в батальоне?

— У нас в батальоне, лейтенант, — поправил его адъютант. — А взяли мы его из госпиталя, прямо из команды выздоравливающих. Батальон только формировался, разведчики с боевым опытом нужны были позарез. А старшина как раз из таких. Вначале он встал было на дыбы — существует, мол, приказ, по которому все раненые из их дивизии обязаны возвращаться обратно, в пластунскую. Но у меня тоже был приказ — брать в батальон всех, кого сочту нужным. Вот так и стал пластун нашим братом разведчиком…

Адъютант говорил правду: в ту пору о единственной в Красной Армии казачьей пластунской дивизии знали очень немногие. В 1943 году Краснодарский крайком ВКП(б) и крайисполком обратились в ЦК ВКП(б) и Ставку Верховного Главнокомандующего с просьбой о формировании из кубанского казачества пластунской дивизии. Эта просьба была одобрена, и соответствующее разрешение получено, и осенью того же года дивизия была полностью готова к боевым действиям.

Ее личный состав получил право ношения старинной казачьей пластунской формы. Пополняться она должна была только с Кубани, и все раненые обязаны были возвращаться из госпиталей только в свои части.

И вскоре немцы на своей шкуре почувствовали, что такое десять тысяч сведенных воедино казачьих добровольцев, давших клятву мстить за свои дотла сожженные станицы, за расстрелянных или повешенных родных и близких. Одним из этих казаков был и старшина Вовк, военная судьба которого разошлась с путями-дорогами его родной пластунской разведсотни…


А на следующий же день после знакомства со взводом лейтенант получил в штабе боевую задачу. Обычно задача ставилась только командиру группы, а он доводил ее до сведения подчиненных. Командир сам отбирал разведчиков, летящих с ним в тыл, он же назначал заместителя. На сей раз оба этих неписаных правила были нарушены. Боевой приказ ставился сразу двоим: ему и старшине Вовку, назначенному его заместителем, личный состав группы — пять человек — тоже подобрали заранее. Настроение лейтенанта сразу омрачилось: неужели его, офицера и кавалера боевого ордена, считают в штабе мальчишкой, раз приставляют для надзора няньку — этого угрюмого казачьего старшину?

Плохое настроение не оставляло его вплоть до вечера, когда взвод в полном составе собрался в одной из землянок, чтобы проводить улетающих на задание. На столе разложили доступную в те дни снедь. Некоторая натянутость в его отношениях с солдатами быстро исчезла, и вскоре за столом возникла вполне непринужденная обстановка. Старшина, сидевший в начале вечера в углу землянки, сел рядом с командиром.

— Прости, лейтенант, один вопрос, — своим тусклым голосом сказал он.

— Я вас слушаю, старшина, — стараясь говорить как можно официальнее, отозвался лейтенант.

— К партизанам впервые летишь?

Лейтенант удивленно приподнял бровь, взглянул на старшину. То же неподвижное, застывшее, как и при вчерашнем знакомстве со взводом, лицо, ничего не выражающие, смотрящие сквозь него глаза.

— К партизанам лечу впервые, — сухо ответил он. — Но в тылу у немцев бывал не раз.

В лице старшины ничего не изменилось, он словно не слышал ответа.

— А я к ним в шестой раз лечу. И ни разу, бачишь, так оно не складывалось, как в нашем штабу складывали или я сам на Большой земле кумекал. А потому, лейтенант, давай-ка отсядем в сторонку, разложим карту и еще раз поглядим, какая там кочерга до какой печки приставлена…

Старшина оказался прав: неожиданности начались сразу после приземления. Едва группа собралась у сигнальных костров, к ним подошел начальник партизанской разведки. Его сообщение было кратким. Немецкий узел заграждений не обнаружен, сведения о нем лишь ориентировочные, непроверенные. По приказу штаба бригады отряд уходит из данного района. На имя же командира армейской разведгруппы получен приказ из Центра с указанием о самостоятельных действиях.

— Так что, дружище, желаю удачи. И не такой, как мне. Не кляни, что подвел — не моя вина, — закончил начальник разведки.

Лейтенант зло ковырнул землю носком сапога. Сообщение партизанского разведчика сразу ставило крест на все разработанные на Большой земле планы. В эту минуту он мысленно поблагодарил старшину, с которым в ночь перед вылетом обсудил несколько запасных вариантов на случай непредвиденных обстоятельств. Это помогло ему сразу внести поправки в намеченный план действий. Стараясь не показать своего раздражения, он глянул на начальника разведки.

— Ты говорил, что посылал в поиск две группы, одна из которых вернулась с данными, что где-то на дамбах немцы ведут земляные работы. Скажи, есть из тех разведчиков кто-нибудь сейчас рядом?

— Да, есть. Один из тех двух раненых, что вырвались из облав и принесли известие о работах. Сейчас он в обозе.

— Я хотел бы поговорить с ним. Проводи меня к нему.

Начальник разведки в раздумье сморщил лоб.

— Дел по горло, но ладно, пошли. Лейтенант повернулся к костру, возле которого тесной группой стояли партизаны и его разведчики.

— Старшина, вы со мной! — крикнул он стоящему к нему вполоборота пластуну.

Раненый не рассказал ничего нового. Сообщение о земляных работах на дамбах они получили от своего человека, внедренного в полицию. Точного места работ тот не знал. Вместе с другими полицаями он охранял участок шоссе, по которому в сторону дамб шли машины со взрывчаткой и стройматериалами. Возвращались они порожними. По времени, которое они были в пути, он прикинул, что разгружались машины в районе дамб.

Лейтенант достал из планшетки карту и расстелил на дне телеги перед раненым партизаном.

— Покажи эти участки. И место, где вы попали в засаду.

Раненый, приподнявшись на локте, сделал карандашом три маленьких кружочка на ленточке шоссе.

— Здесь болота впритык подходят к дороге, и от проезжей части их только дамбы и отделяют. Порушишь дамбу хоть в одном месте, болота прорвутся и зальют к чертям всю дорогу!

Всмотревшись в квадраты карты, он ткнул карандашом в точку посреди болот, которые со всех сторон подходили к шоссе и дамбам.

— А вот туточки мы и влопались в засаду. Да так, что половина из нас зараз полегла, даже и стрельнуть, бедолаги, не успели. Только тех судьба спасла, что позади шли. Залегли мы, значит, отбились… И меня, выходит, судьба оборонила…

Раненый облизал потрескавшиеся губы, откинулся в телеге навзничь, прикрыл глаза. Но по его рассказу чувствовалось, что он сказал не все, что хотел; и лейтенант со старшиной терпеливо ждали продолжения. Вот раненый снова приоткрыл глаза, скривив от боли лицо, поочередно глянул на разведчиков.

— Бились мы недолго, всего пару минут. Немцы срезали у нас пятерых, а мы, как они бросились за нами следом, завалили не меньше троих. Вроде бы и бой как бой, что в нем особенного? Да только теперь, когда есть у меня время вспомнить все и представить, как оно было, скажу я вам, что вряд ли то была засада. И вот почему. Засады зачем устраивают? Чтобы заманить противника в ловушку, оглоушить его, прижать к ногтю и уничтожить. А немцы ничего такого в уме не имели. Не таились, пока мы все не выйдем из леса, и чтобы перещелкать нас на открытом месте как цыплят, а открыли огонь сразу, как только первые из нас показались. Да и гнали они нас как-то вяло, будто и не всерьез. Похоже, просто отшвырнуть подальше хотели.

Раненый умолк, опять облизал языком губы, немного помолчав, заговорил' снова.

— Теперь про место, где мы наткнулись на немцев. Наш командир группы был из местных и знал болота как свои пять пальцев. Он хотел выйти сперва к мало кому известному лесному родничку, а рядом там была парочка-троечка болотных островков-проплешин. От родника к островкам вела подводная деревянная кладка, а соединялись они деревянными же мостками. По одному ему известным кабаньим тропам наш командир и собирался провести нас к дамбам. А возле этого родника, до которого мы с командиром дошли, немцы нас огнем и встретили…

Лейтенант удивленно взглянул на партизана.

— Но почему это не могло быть засадой? В здешних лесах, не говоря уже о болотах, хорошей питьевой воды мало. К роднику рано или поздно могли прийти партизаны. Вот немцы и поджидали их…

Раненый еле заметно усмехнулся, слабо мотнул головой.

— Тут вы не угадали. Немцы нас от болот не отгоняют. Наоборот, им только и дела, чтобы выгнать нас из лесов в эти гнилые топи. Тут никак не развернешься, маневру, как говорится, нет, связи с Большой землей — тоже, выходит — ни тебе боеприпасов, ни продовольствия, ты скован по рукам и ногам обозом и ранеными. В болотах даже костра не разведешь, чтобы отогреться или сготовить пищу: дым сразу их летчики обнаружат и нас либо бомбами закидают, либо артогнем добьют. Немец лес прочесывает, чтобы нас в болота загнать, а не отрезать от них.

— Зачем тогда немцы оказались у родника? — спросил с неподдельным интересом лейтенант.

— Не знаю. Может, дорогу прикрывали, что вела к дамбам от родника через островки. А может, перекрыли проход к островкам, где у них что-то было. Только что там могло быть? Штаб, склад, пункт управления, база снабжения? Вряд ли. Почему? Да потому, что их ближайший гарнизон от того места километрах в двадцати. Эсэсовская зондеркоманда там стояла. Значит, здесь что-то другое. И очень даже может быть, что это «что-то» напрямую связано с теми земляными работами, что немцы вели на дамбах.

— Не понял, — осторожно заметил лейтенант, все с большим вниманием слушавший раненого.

— Я сам из саперных сержантов, в сорок первом был ранен, прибился в этих местах к одной солдатке да и остался у нее в приймаках. А когда здесь партизаны объявились, к ним подался. Это я к тому, что в минном деле тоже кое-что смыслю. Так вот, дамбу одной миной или ящиком тола не возьмешь, чтобы ее в воздух поднять, не одна тонна взрывчатки нужна. А потому и зарядов в теле дамб и в самой дороге должно быть несколько, и взрываться они должны не абы как, а по системе. И чтобы сделать все это по науке, чтобы результат был, нужен пункт управления. Так, может, он там и есть, на одном из тех островков, от которых нас немцы отогнали?

Лейтенант быстро взглянул на карту.

— От твоих островков до дамб по прямой не меньше шести километров. Не далековато?

— Зачем же? Им что, траншеи для кабеля копать? Бросил его в болото, притоптал, где сам на дно не ложится, и ни один черт его не сыщет. Не работа, а плевое дело. И что в результате получается? Дамбы и дорога заминированы, вокруг никого нет, никаких следов проводов или траншей, а нажал в этой глухомани среди болот на кнопку — и все летит на воздух.

— Да, в твоих словах что-то есть, — задумчиво сказал лейтенант, сворачивая карту. — Будет время — обязательно присмотрюсь к тем островкам у родничка.

— Не будет время, а начни с этого, — проговорил раненый. — Неспроста пуганули нас немцы от тех мест.

— Там видно будет, — неопределенно сказал лейтенант, слегка тряхнув раненого за плечо. — Выздоравливай поскорее. — Он хотел было отойти от телеги, но старшина, все время стоявший с ним рядом и не проронивший в течение их разговора ни слова, остановил его. Наклонившись над раненым, он впился своим тяжелым, немигающим взглядом в его лицо.

— Сержант, а как тот родник найти?

— Я его на вашей карте отметил.

Старшина недоверчиво усмехнулся:

— Знаю я эти отметки на глазок. Да и цену довоенным картам тоже. Лучше расскажи человеческим языком, как выйти к нему. И заодно не напороться на пулю, как ваша группа.

— Ты где родился? — спросил раненый, глядя на старшину.

— На Кубани.

— А ты? — перевел взгляд партизан на лейтенанта.

— В Москве.

— Значит, болот не знаете и не понимаете оба, — подытожил услышанное раненый. — А поэтому и объяснять незачем, все равно ничего не поймете. Проводник вам нужен. Из таких, что каждую кочку и камышинку здесь знают. Иначе ничего из вашего похода не выйдет. Пойдете по шерсть, а вернетесь стрижеными… если вернетесь.

— А ты знаешь такого проводника?

— Есть один такой.

— Кто?..

— Черт его знает, все его Студентом величают. Квелый он, правда, все кашляет. А здешние места хорошо знает, вырос здесь. Только нажмите на кого следует покрепче.

— Нажмем, сержант. Ну, бувай сто лет и гони от себя хворобу…

Старшина распрямился над раненым,.шагнул к лейтенанту.

— Что, лейтенант, пойдем за проводником? И если не дадут стоящего, возьмем хоть этого Студента.


Как и следовало ожидать, разведчика-проводника из местных жителей им дать отказались, но откомандировать Студента согласились без возражений. Тот оказался невысоким тщедушным пареньком с залитыми пятнистым румянцем щеками, с горящими нездоровым блеском глазами, узкими, как у подростка, плечами, с впалой грудью. Но в карте он разбирался, знал и нужный родничок среди болот. Идти проводником согласился без раздумий и уже через несколько минут сидел вместе с лейтенантом и старшиной над картой, намечая предстоящий маршрут.

В путь они двинулись в сумерках, сразу взяв круто влево, к болотам. Студент действительно оказался неплохим проводником: выросший в этих местах, он прекрасно разбирался в сложной паутине извилистых, едва заметных в лунном свете болотных тропинок и звериных троп.

Лишь только стало светать и лес, стоявший до этого по берегам болота сплошной черной стеной, стал распадаться на отдельные деревья и кусты, проводник остановился.

— Сейчас лучше выйти на сушу, — тихо сказал он подошедшему к нему лейтенанту. — Стоит взойти солнцу, и мы станем видны с берега. А уйти глубже в камыши нельзя — трясина. Здесь самое удобное место: сразу у берега начинается овраг, он доведет нас почти к роднику.

— Найдешь на карте, где мы сейчас находимся?

— Конечно. Этот овраг один на всю округу.

Проводник взглянул на протянутую ему лейтенантом карту, ткнул пальцем.

— Мы тут. А вот овраг, о котором я говорил. Если мы не выйдем на берег сейчас, следующее подходящее место будет лишь через час марша. Потому что сейчас начнется чистая вода и нам придется ее обходить.

Лейтенант еще раз взглянул на карту, посмотрел на сереющий впереди берег. Камыши подступали к нему почти вплотную и сразу переходили в густой лесной кустарник. И если проводник не ошибся и они именно там, где он указал на карте, недалеко от берега есть длинный, глубокий овраг, идущий к нужному им роднику. Но даже если и ошибся, им все равно надо выходить на берег, и чем раньше, тем лучше. И не только потому, что скоро будет светать, но и для того, чтобы сделать на берегу точную привязку к местности, определиться. Лейтенант сунул карту в планшетку, поудобнее взял в руки автомат, снял его с предохранителя. Повернувшись к идущему за ним в затылок старшине, коротко приказал:

— Идем на берег. Передать по цепи — быть начеку.

Он хотел уже сделать первый шаг к суше, но старшина осторожно взял его под локоть.

— Подожди, лейтенант. В таком деле спешка ни к чему.

Он вытащил из воды палку, с которой шел по болоту, размахнувшись, далеко швырнул ее над верхушками камышей в сторону. Описав полукруг, палка с громким всплеском упала в воду. И тотчас с берега взмыло в небо несколько ракет, и тишину ночи прорезала длинная пулеметная очередь. Струя трассирующих пуль хлестнула как раз по тому месту, где упала брошенная старшиной палка. А с суши уже поливал свинцом камыши и другой пулемет,строчило несколько автоматов.

— Пригнись!



Тяжелая рука старшины легла лейтенанту на плечо, с силой надавила вниз, заставив согнуться в коленях ноги. Он низко присел в воде, оставив над ней только голову. Немецкие пули, пущенные наугад, шлепались вокруг, забрызгивая лицо водой, срезали над ним стебли камыша. Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Немного выждав, лейтенант выпрямился, глянул на проводника.

— Дальше. Туда, где следующий выход на берег.

Теперь им пришлось забираться в глубь болот, потому что участок, по которому им предстояло идти, был совершенно чист, и даже берег на добрую сотню метров просматривался из леса. Там, где болото снова зарастало камышом, а к самому урезу воды спускался береговой кустарник, проводник остановился.

— Здесь.

И снова повторилось старое: брошена в болото палка, и вслед за тем в воздух взлетают ракеты, начинается стрельба с берега. А рассвет неумолимо приближался, обволакивающий их туман начинал редеть, камыши у берега становились все менее надежным убежищем. У них было два выхода: либо уйти на день как можно дальше в болото, чтобы затаиться там до ночи, либо в оставшееся до восхода солнца время все-таки попытаться выбраться на берег. Лейтенант никак не мог принять решение. И тут ему помог старшина.

— Послушай, музыкант, — обратился он к проводнику, — следующий лаз из этой вони далеко?

— Полчаса ходьбы. Но думаю, что он тоже перекрыт. С немцами пришли и местные полицаи, а они болота не хуже нашего знают. Поэтому все мелководье, где можно выйти на берег, перекрыто, а нам оставлены только трясины и открытые места. Пока не поздно, надо уходить от берега.

— Хватит, находились уже всласть, — зло скрипнул зубами старшина. — Все косточки от мокроты судорога тянет, за день тут сгниешь заживо. А немцами меня не пугай — я с ними давно общий язык нашел. Бог троицу любит — проверим еще раз. Правильно я говорю, лейтенант?

И столько уверенности и решимости было в голосе старшины, что эти его несколько фраз разрешили все лейтенантские сомнения. Тем более что он понимал: потеря целого дня может иметь для группы роковые последствия.

— Вперед, к следующему выходу! — приказал он проводнику.

Когда примерно после получаса ходьбы проводник остановился, старшина отодвинул лейтенанта плечом в сторону, встал рядом с проводником. Вытянув шею, некоторое время пристально всматривался в высокий, скрытый кустарником берег, к которому почти вплотную подступали камыши.

— Чую, что и здесь нас ждут, — тихо, словно самому себе, сказал он. — Ничего, дождались, — со зловещей интонацией в голосе добавил он и, обернувшись, глянул на лейтенанта. — Кому-то надо идти на берег первым и расчистить дорогу. Разреши мне и Свиридову.

— Идите.

Лейтенант уже знал, что сержант Свиридов был единственным в батальоне человеком, к которому старшина проявлял симпатию и брал на все свои операции в немецком тылу. Сейчас он смотрел, как оба разведчика отдали свои автоматы и вещмешки остающимся товарищам, оставив при себе лишь кинжалы, гранаты и поставленные на боевой взвод пистолеты в расстегнутых кобурах. Повертев плечами, покачав из стороны в сторону туловищем и убедившись, что снаряжение и оружие не издают при этом ни единого звука, старшина нагнулся к взводному.

— Два раза по три уханья филина — путь свободен. Ну а если начнется фейерверк, уходите сразу, здесь больше делать нечего…

Не простившись и не дожидаясь ответа, он шагнул в гущу камышей и тотчас слился с ними. Замерев на месте, намертво вцепившись пальцами в приклад автомата, лейтенант напряженно вслушивался в тишину. И расстилающиеся вокруг них болота, и обступившие группу камыши, и с каждой минутой все более отчетливо просматривающийся берег молчали. Ему показалось, что прошла целая вечность, пока откуда-то с берега трижды прокричал филин. Через некоторое время уханье повторилось. И хотя лейтенант ждал этих звуков, прозвучали они так неожиданно, что еще несколько секунд он продолжал стоять без движения.

— Это старшина, — негромко произнес кто-то из разведчиков.

И лишь после этого лейтенант окончательно поверил, что не ослышался и уханье филина было сигналом старшины.

— К берегу, — бросил он стоявшему рядом проводнику…

Старшина и сержант встретили их в густом низкорослом кустарнике, у высокой стройной березы. В руках у старшины был немецкий автомат с отброшенным прикладом, сержант держал на изготовку трофейный пулемет МГ. На небольшом пригорке возле березы был вырыт глубокий окоп, искусно замаскированный травой и болотными кочками. Проходя мимо, лейтенант из любопытства заглянул внутрь и увидел трех немцев, неподвижно лежавших у пулеметной амбразуры. Прямо на них сверху было брошено еще четыре трупа в мышиного цвета шинелях. Все трупы и стены окопа были густо забрызганы кровью, и с невольно пробежавшим по телу холодным ознобом лейтенант быстро отвел взгляд в сторону. Старшина, заметивший это, расценил его реакцию по-своему.

— Не волнуйся, лейтенант, всех здесь поклали. Сам проверил, ни один живым не ушел. Но нам-то пора уходить отсюда — погони не миновать.

И он указал глазами на аккуратно выдолбленную в окопе нишу, где стояла разбитая ударом приклада полевая рация…



Десантники отошли от окопа на несколько километров, когда услышали собачий лай. Что ж, этого и следовало ожидать. Не выйдя на связь с одним из постов засады, немцы должны были явиться туда сами и пуститься в погоню. Разведчиков преследовало сразу несколько групп. Они, конечно, уже взяты в полукольцо, и свободным оставалось единственное направление — к болоту. Но едва ли и там немцы оставят их в покое.

Около получаса еще разведчики слышали позади себя очереди двух ППШ и нескольких десятков «шмайсеров», хлопки гранатных разрывов. Потом все стихло. Лейтенант уже думал, что им удалось оторваться от преследования, как вдруг собачий лай возник снова, сразу с трех сторон. Очевидно, увидев трупы двух разведчиков и поняв, с кем имеют дело, немцы с еще большей яростью продолжили погоню.

Лейтенант прислонился спиной к прохладному, шершавому стволу дерева, осмотрел сгрудившихся вокруг него разведчиков. На их лицах ни признака страха или растерянности, лишь нетерпение и тревожное ожидание. А собачий лай приближался, необходимо срочно принимать решение. Лейтенант, оценивая местность, огляделся. Болото рядом, его дыхание отчетливо ощущалось и здесь, в лесу. Вниз по склону уходили кусты орешника, в сторону болота вели несколько глубоких промоин. Да, позиция казалась неплохой, и он правильно сделал, остановив группу именно здесь.

Теперь главное — распылить силы немцев. Значит, нужно рассредоточиться. Тактика предстоящего боя уже была ясна лейтенанту. Вместе с ним разведчиков оставалось пятеро — проводник не в счет. Двое из бойцов занимали позицию справа, двое — слева. Но кого выбрать пятым, тем, кто вместе с проводником сможет пройти через болота, пробиться через возможные засады, обойти чужие секреты и выполнить задание? Одному сделать то, что пока оказалось не по силам всей группе.

Лейтенант посмотрел на старшину Вовка. Опустив голову и прикрыв глаза, старшина, казалось, дремал. Почувствовав на себе взгляд лейтенанта, он встрепенулся. И такая скрытая сила пробудилась в его сразу подобравшейся и напрягшейся плотной фигуре, что у командира пропали всякие сомнения.

Лейтенант оттолкнулся от дерева, принял строевую стойку, проглотил застрявший в горле комок.

— Группа, слушай боевой приказ…

Немцы появились через двадцать минут после ухода старшины и проводника. Почти рядом с пригорком раздался хриплый, злобный лай, затем из-за густого куста орешника вырвалась овчарка с опущенной к земле мордой. За собакой показались два немца, один из которых держал в руке поводок. И сразу слева и справа от них замелькали среди деревьев фигуры в пятнистых маскхалатах и касках. По их оружию и снаряжению, по сноровке и легкому, бесшумному бегу, по умению даже во время движения прятаться за стволы деревьев, избегая открытых мест, лейтенант понял; что перед ними не обыкновенная пехота, снятая с фронта, а солдаты «охотничьих команд», специально натасканные для борьбы с партизанами.


Лейтенант удобнее устроился на дне промоины, взглянул на лежащего рядом с ним сержанта Свиридова.

— Бей по овчарке, что идет по следу. А я поищу других. И помни, стрелять будешь только после меня.

Но немецкие «охотники» прекрасно знали цену своим собакам. Все соединяющиеся в районе болота группы вела одна овчарка, остальные бежали где-то сзади. Сколько лейтенант ни всматривался, больше ни одной не обнаружил. И тогда, тщательно прицелившись в мелькнувшую перед ним фигуру немца, он плавно нажал спусковой крючок. Фашист, словно споткнувшись, остановился, покачнулся и рухнул на землю. тотчас рядом заговорил МГ, который сержант тащил на себе от окопа с уничтоженной засады. По другую сторону пригорка, где в такой же промоине лежала вторая пара разведчиков, застрочили два ППШ. Оставив на земле несколько трупов, «охотники» исчезли за стволами деревьев, и сразу в зарослях кустарника над пригорком и промоинами густо засвистели чужие пули.

Ведя огонь короткими очередями, лейтенант внимательно следил за складывающейся обстановкой. Немцы, наткнувшись на кинжальный огонь, быстро пришли в себя и стали окружать десантников. Одни, оставаясь на месте, вели интенсивный огонь из-за укрытий, стараясь превратить пригорок в огневой мешок и отрезать его ливнем пуль от леса. Остальные, растекаясь вправо и влево от пригорка, должны были зайти разведчикам во фланги и в тыл, полностью замкнув кольцо окружения.

Лейтенант взглянул на часы: с момента ухода старшины и проводника прошло около часа. Неплохо. Теперь прикрытию предстояло выполнить вторую часть задачи: не дав себя окружить, выскользнуть парами из полукольца в разные стороны и увести преследователей от следа старшины…

Взяв новый диск, лейтенант пронзительно свистнул — сигнал к отходу для второй пары разведчиков.

— Отходим! — сползая на дно промоины, крикнул он Свиридову.

Но пулемет сержанта, как и прежде, продолжал методично посылать очередь за очередью. Приподнявшись на корточках, лейтенант взглянул на сержанта. Скривив от боли лицо и закусив губу, тот лежал в луже крови.

— Что с тобой, сержант? — тревожно спросил лейтенант.

На мгновение оторвавшись от приклада пулемета, Свиридов повернул к нему бледное, без единой кровинки, лицо.

— Не то говоришь, лейтенант, — прохрипел он. — Уходи, не теряй время…

— А ты?

— У меня своя дорога… А ты спеши, покуда я огоньком могу поддержать. Счастливо тебе, лейтенант…

Сержант знал, что говорил: автоматная очередь прошлась по его плечу и груди в самом начале боя, и сейчас, потеряв много крови, он доживал последние минуты. Считая разговор оконченным, Свиридов отвернулся и снова припал к пулемету.

— Прощай, сержант, не поминай лихом, — тихо проговорил лейтенант.

Немцы были уже на краю болота, полностью отрезав пригорок от воды и леса. Двое из них, спрятавшись за толстым деревом, склонились над пулеметом, собираясь открыть огонь по разведчикам с фланга. Став на колено, лейтенант швырнул в них гранату и метнулся в поднятое взрывом облако. Еще раньше, лежа в ожидании «охотников» на вершине пригорка, он наметил себе путь отхода и сейчас не терял зря ни секунды. Упав на землю, он скатился на дно высохшего ручья и пополз по нему в сторону леса. Прежде чем вскочить на ноги, он приподнял фуражку, и рой пуль, пронесшихся над ней, развеял надежды, что ему удалось уйти с пригорка незамеченным. Несколько немцев уже бежали наперерез, стараясь отсечь путь к лесу. Короткими прицельными очередями он свалил двоих на землю, остальные остановились, и этим воспользовался Свиридов. Серией длинных очередей тот заставил «охотников» вначале попадать на землю, а затем в поисках спасения расползтись в разные стороны.

— Спасибо, сержант, — с теплотой прошептал лейтенант, поднимаясь со дна ручья.

Несколькими огромными прыжками он достиг спасительного леса и юркнул за первое попавшееся дерево. Окружив пригорок, немцы лезли со всех сторон, и пулемет сержанта бил по ним почти в упор. Пуля, просвистевшая рядом, заставила лейтенанта быстро наклонить голову, но он все же успел заметить три фигуры в маскхалатах, метнувшиеся к нему. Выхватив из-за пояса две гранаты, он одну за другой швырнул в немцев и со всех ног бросился в лес…

Остановившись, лейтенант рванул на груди маскхалат и в изнеможении опустился на траву. Сердце бешено колотилось, текущий по лицу пот заливал глаза, колени от перенапряжения трясло мелкой дрожью. Положив автомат рядом, он вытянул ноги и, опершись на локти, откинулся назад, подставив влажное лицо легкому и прохладному лесному ветерку.

Так он отдыхал несколько минут, пока до него снова не донесся отрывистый собачий лай.

Лейтенант медленно встал и пошел, внимательно осматриваясь по сторонам. Он знал, что от собак ему не уйти, что немцы рано или поздно все равно настигнут его, что бой с ними неизбежен, а поэтому выбирал сейчас позицию, которая помогла бы одержать верх в бою, где ему оставалось надеяться только на самого себя да на удачу. И вскоре нашел, что искал.

«Охотники» высыпали из-за кустов неширокой густой цепью, впереди бежал проводник с собакой. Чувствуя, что преследуемый рядом, овчарка рвала поводок из рук, дыбилась на задние лапы, теряла от ярости и злобы голос. Лейтенант, взявший вначале на мушку собаку, перенес точку прицела на грудь ее хозяина. И прежде чем проводник с разбега грохнулся на землю, а остальные немцы попадали в траву, успел свалить еще двух «охотников». Теперь пришло время заняться и собакой. Предчувствуя свою гибель, та бешено рвала из рук мертвого проводника повод, забрызгивая все вокруг желтой пеной. Уложив ее короткой очередью рядом с хозяином, лейтенант быстро пополз среди кустов к высокому толстому дубу.

Приподнявшись за деревом на колено, он осторожно выглянул из-за ствола. Немцы, не стреляя, пытались взять его в «клещи». Лейтенант зло усмехнулся. Хотят взять живьем? Что ж, пусть попробуют! Достав из-за пояса две гранаты, он расчетливо бросил их в ближайших к нему «охотников» и, снова упав на землю, ужом заскользил в траве.

Теперь все зависело от его находчивости и умения. Наскоро целясь, он сделал несколько коротких очередей по немцам, перебегавшим слева от него, затем отполз немного в сторону и выпустил оставшиеся в магазине патроны по тем, что справа. И тотчас от дуба застучал вражеский пулемет. Заговорили и автоматы с флангов, отрезая возможные пути к отступлению с поляны. Вогнав в автомат последний диск, он выпустил еще несколько очередей и быстро пополз. Но не назад и не в сторону, а прямо на огонь пулемета. Именно на этом безрассудном маневре он и строил план своего спасения: «охотники» могли ждать от него прорыва из их кольца в любом направлении, но только не назад, к ним.



Он подполз к дубу на расстояние броска гранаты. Осмотрелся. Рядом с пулеметом трое. Приподнявшись на левом локте, лейтенант швырнул последнюю гранату и, едва просвистели над головой осколки, поднялся над травой с прижатым к бедру автоматом. Поливая на бегу ливнем пуль поднятое взрывом облако пыли, бросился к дубу. Все три немца были мертвы, пулемет разбит и перевернут. Отбросив свой автомат, он поднял с земли «шмайсер», быстро осмотрел: не поврежден ли осколками? Сорвал с немцев магазинные сумки, одну повесил на себя, а содержимое второй положил в карманы. Сунув за пояс несколько трофейных гранат, он, часто оглядываясь и держа автомат на изготовку, бросился что было сил в сторону от поляны…

Место сбора бнло назначено у родника, там их должен был ждать старшина с проводником. И здесь судьба снова преподнесла ему сюрприз, лишний раз подтвердив опыт и предусмотрительность пластуна. Имея на руках карту с отметкой, отлично ориентируясь на незнакомой местности, лейтенант так и не смог найти родник. Ни в эту ночь. ни на следующий день. А вечером он наткнулся на партизан, сообщивших, что район полностью освобожден от немцев. И единственный вопрос, который он задал первому же встретившееся армейскому офицеру: взорвано ли где в округе шоссе? Услышав в ответ, что дорога свободна до самого Минска, он так широко улыбнулся, что офицер только недоуменно пожал плечами…

Завтра он увидит старшину! Человека, которого так часто вспоминал и которого давно исключил из списка живых. В том, что теперь их встреча состоится, генерал не сомневался нисколько. Выезжая из Москвы, приказал одному из своих сотрудников лично проконтролировать прибытие бывшего старшины Вовка.


Слегка наклонив голову и стараясь спрятать лицо от ветра, капитан стоял перед группой людей в форме и в штатском.

— Я прекрасно понимаю значение дороги для нужд области и всей республики, — тихо и спокойно звучал его голос, — но сказать ничего определенного не могу. Мы столкнулись с тщательно продуманным и умело построенным узлом минно-взрывных заграждений. Узлом, понимаете? Сейчас нами выявлены лишь отдельные его элементы, а вся система размещения зарядов и устройство их дистанционного подрыва нам совершенно неизвестны. Мало того. Многие заряды не имеют металлической упаковки, их обнаружение крайне затруднено. Они почти все поставлены на неизвлекаемость, а земля вокруг них утыкана противопехотными минами-сюрпризами. В найденных нами зарядах электродетонаторы разъедены временем, и к ним опасно даже притрагиваться. И все-таки главное совсем не в этом…

Капитан замолчал, откашлялся, поправил на голове фуражку.

— Главное для нас сейчас — разыскать пункт управления узлом. Тогда мы сможем не только проникнуть в его секрет, но и отключить от системы подрыва питающие ее источники тока, а также обезопасить себя от возможных взрывов радиомин. Пока мы этого не сделаем, мне трудно сказать что-либо конкретное о возможных сроках окончания работ.


Вертолет летел низко, казалось, что он лишь по чистой случайности не задевает верхушки деревьев. Прильнув к иллюминатору, бывший старшина с интересом всматривался в расстилающееся под ним безбрежное лесное море, в огромные пятна желтоватых болот, в ровные ниточки шоссейных дорог. За последнее время он привык к станичной тишине и покою, все в его жизни давно устоялось и было незыблемо, и он сам никогда не думал, что прошлое может так взбудоражить его.

Телеграмму о событиях в далекой Белоруссии ему принесли из стансовета под утро, попросили быть готовым к выезду в райцентр как можно скорее. А сколько времени надо на сборы старому солдату? Он был готов через несколько минут. Спустя два часа армейский «газик», на котором его доставили со станицы, уже тормозил на полевом аэродроме райцентра. В Краснодаре Вовка встретил высокий, немногословный мужчина в штатском, который сразу провел его на посадку в самолет до Москвы. Он же безо всяких промедлений устроил Вовка в столице на рейс Москва-Минск. В Белоруссии Вовка встречал уже другой провожатый — помоложе. Через полчаса после встречи они уже вместе летели в один из областных центров республики, где на краю летного поля их поджидал этот вертолет…

Бывший старшина знал, зачем его ждут в белорусском райцентре, ему рассказали о проводящемся разминировании, и поэтому он с таким напряжением и вниманием всматривался в иллюминатор. Ему все казалось, что еще минута, еще один разворот, и он увидит то болото: память воскрешала давно забытое и исчезнувшее в дымке времени…


Группа осталась на берегу, оседлав пригорок, а они с проводником ушли в болота. Задача была предельно ясна: оторвавшись от погони, выйти к роднику и ждать там тех, кто уцелеет после боя на пригорке. Ждать до полуночи, а затем действовать по обстоятельствам, помня при этом, что узел немецких заграждений ни в коем случае не должен остановить движения наших войск на Минск.

Болото густо заросло камышом, дно вязкое, илистое. Зловонная, чавкающая под ногами жижа доходила местами до коленей. Они отчетливо слышали начавшуюся за их спинами стрельбу, уханье гранат; затем отголоски боя стали стихать, удаляться.

Они были в пути уже третий час, когда до слуха старшины донесся далекий, приглушенный толщей камыша собачий лай. Он по инерции сделал еще несколько шагов за проводником и прошептал:

— Стой, музыкант.

Проводник остановился, вопрошающе уставился на старшину. Его лицо было мертвенно бледным, под глазами лежали огромные синие тени, щеки глубоко ввалились. Острый кадык на тонкой шее судорожно дергался.

— Слышишь? — тихо спросил старшина, — Собаки!..

У проводника не было сил ответить, и он лишь кивнул.

— А может, уйдем? — еле ворочая губами, с придыханием и свистом спросил проводник.

— Нет, не уйдем, — четко и резко ответил старшина. — Стыкнемся мы с ними, факт. А уж дальше кто-то один пойдет. Чи мы, чи они — вот какое дело!

Он еще раз взглянул на проводника и отвел глаза в сторону. «Какой из него помощник!..»

— Останешься здесь, — приказал он проводнику. — А я встречу швабов на тропе. Если пройдут мимо меня — вступай в бой ты. А до этого сам никуда не суйся. Все ясно?

— Понятно.

— Вот и лады. А сейчас разреши…

Старшина протянул руку к поясу проводника, вытащил две немецкие гранаты на длинных деревянных ручках. Но когда хотел взять у партизана и третью, последнюю, тот перехватил его руку.

— Не дам. Это… на всякий случай.

Но старшина отобрал и ее.

— Не пори чепухи. Выпустить из себя дух — ума не треба. Ты до последнего дерись и свались в бою от чужой пули — больше проку будет. — Он наклонился, заглянул проводнику в глаза. — Помни, что первым швабов я встречу. А потому сиди туточки и никуда не рыпайся… пока не возвернусь я или швабы не полезут. Бувай…

Взяв автомат на изготовку, старшина двинулся параллельно тропе, по которой они пришли от берега, навстречу немцам. Возле одного из поворотов узкой тропинки он остановился, прислушался. Конечно, место для засады не ахти какое, но времени искать лучшего нет — лай почти рядом.

Он достал из кармана обрывок лески, быстро привязал его поперек тропы между двумя камышинами. Вытянул голову, проверил, заметна ли леска со стороны. Не надеясь на внимание увлеченных преследованием «охотников», он для страховки бросил рядом с леской еще и свою пилотку. Теперь, кажется, все. Отойдя от тропы на два десятка шагов, он присел в камышах за высокой большой кочкой, опустил на нее автомат, положил четыре гранаты…



Немцев было человек пятнадцать. Впереди, еле сдерживая на поводке рвущуюся вперед овчарку, — проводник, за ним в затылок двигались двое с ручными пулеметами, а уж потом, гуськом, автоматчики. Возле брошенной поперек тропы пилотки проводник остановился, сдержал собаку, укоротил поводок. Присев на корточки, он подозвал к себе огромного фельдфебеля с закатанными до локтей рукавами маскхалата. И пока на требовательный крик фельдфебеля пробирался немец с миноискателем в руках, старшина с удовлетворением наблюдал, как растянутая до этого цепочка преследователей сжимается теснее, сбиваясь в компактную группу возле брошенной им пилотки и натянутой поперек тропы лески. Теперь все «охотники» на виду, и неожиданности с их стороны в предстоящем бою сведены к минимуму.

Не спуская глаз с немцев, старшина медленно протянул руку к гранатам, взял одну из них, подкинул на ладони.

«Что, швабы, явились по душу кубанского казака Степана Вовка? Что, „охотнички“-добровольцы, думаете, отхватите за его голову кресты на грудь да отпуска к своим бабам? Считайте, вам повезло. Зараз получите от кубанского казака и кресты и отпуска. Ну, кто первый?»

Одну за другой он метнул четыре гранаты и тотчас упал в болотную жижу, оставив над ней только голову, которую прикрыл поднятым над водой автоматом. Взрывы грянули одновременно. Положив автомат на кочку, он спокойно и неторопливо достал из-за пояса еще четыре гранаты. Подняв голову, он устремил взгляд в сторону тропы, ожидая дальнейшего развития событий.

Вот дымную пелену прорезал крик раненого, за ним вопль другого. Перекрывая их, раздалась громкая и властная команда, заставив старшину спрятать голову за кочку. С тропы ударили два пулемета, застрочило несколько автоматов.

Потом старшина услышал чавкающие по грязи шаги уцелевших, до него доносились протяжные стоны раненых, отрывистые и злые команды немецкого командира. И тогда так же спокойно, как и в первый раз, он бросил еще две гранаты, а затем оставшиеся.

После этой серии разрывов на тропе несколько минут стояла мертвая тишина. Старшина, вытащив из-за пояса три последние гранаты, спокойно ждал. Ждал до тех пор, пока в просветах камыша не мелькнули две согнутые фигуры, бегущие обратно, в сторону берега. И снова тишину болота разорвали три гранатных разрыва, и снова, замерев за кочкой, сидел весь превратившийся в слух старшина. Но с тропы не доносилось больше ни звука, и тогда он, словно подброшенный пружиной, резко поднялся над болотом, до боли вдавив в плечо приклад автомата.

Гранатные осколки, словно косой, срезали камыши вокруг. Тропы как таковой больше не существовало: среди развороченных болотных кочек и вывернутых корневищ камыша в самых нелепых позах лежали трупы. Семнадцать трупов насчитал он на тропе.

Возле проводника он остановился, устало опустился на кочку, положил на колени автомат. Намочив в воде ладони, протер ими лицо, виски, шею. И когда снова поднял глаза на партизана, тот отвел лицо в сторону под его тяжелым взглядом.

— Отдыхай, музыкант. А через два часа держи курс прямо на родник…

Проводник, остановившись в гуще невысоких елочек, протянул вперед руку.

— Вон береза со сломанной верхушкой, а за ней одинокий дуб. В ста метрах от него будет обрыв, отделяющий болото от лесного торфяника. И на этом обрыве — родник. Прямо в кустах, среди травы. Его даже из местных мало кто знает.

— Добро, музыкант.

Подойдя к краю ельника, старшина стал осторожно осматривать окрестность. Вернувшись к проводнику, бросил ему под ноги вещмешок и протянул автомат,

— Бери, а я прогуляюсь до родника. Из ельника гляди не вылазь, сиди тут как мышь. И не спи, швабы рядом — можешь и не проснуться.

Он расстегнул кобуру пистолета, передвинул ее ближе к животу, набросил на голову капюшон маскхалата.

— Бувай, музыкант. Держи ушки на макушке.

Старшина сделал несколько шагов к краю ельника — и пропал. Напрасно вслушивался партизан в обступившую его со всех сторон ночь — старшина словно растворился в темноте.

Он отсутствовал больше часа и появился так же внезапно, как и исчез. Беззвучно вынырнул из темноты рядом с проводником, сдавил у плеча его руку, рванувшуюся к спусковому крючку автомата.

— Спокойно, музыкант, лучше скажи, ничего не приметил, пока меня здесь не было?

— Все тихо.

— И то ладно.

Старшина опустился на землю, привалился спиной к стволу молоденькой елочки. Указал проводнику на место рядом.

— Садись, совет держать будем. — И, когда партизан присел, тихо зашептал ему в самое ухо: — Нашел я таки швабов, что родник и островки на замке держат. Двое их, при одном станкаче. Сидят в окопе полного профиля, выкопали его под трухлявым пнем. Замаскировались неплохо, но я их вонючий дух за версту нутром чую. Коли потребуется — мигом на тот свет спроважу. Но пока рано, не пришло время. Сейчас нам своих ждать надобно, может, кто-то и ушел живым с того пригорка. И потому зробимо так. Заляжем рядом со швабами — я уж и место годящее для этого присмотрел. Одним махом два дела спроворим: и швабов под надзором держать будем, и своим не дадим на них нарваться. Пошли…

Но никто из разведчиков на пункт сбора не явился. Ни в полночь, ни после. Не подавали признаков жизни в своем окопчике под пнем и немцы, хотя старшина с проводником лежали от них буквально метрах в тридцати. Время близилось к рассвету, от болота тянуло промозглой сыростью, и партизан все чаще и чаще клевал носом, как вдруг старшина ткнул его в бок кулаком.

— Глянь-ка, — и кивком головы указал на пень.

Присмотревшись, партизан заметил рядом с пнем две черные тени, словно выросшие прямо из-под корней. Пригнувшись, тени медленно двинулись вдоль болота в сторону родника.

Старшина тоже поднялся за ними следом, успев бросить проводнику:

— Лежи. И никакой самодеятельности.

И немцы и старшина вернулись через несколько минут. Фашисты спустились в свой окоп, пластун снова примостился рядом с партизаном. Никогда не страдавший излишней словоохотливостью, он потряс за плечо почти уснувшего проводника и быстро заговорил:

— Не спи, музыкант. Немцы зараз до родника по воду ходили. Выходит, они вот-вот ждут смены и не хотят терять из предстоящего отдыха ни минуты. Нам этой смены пропустить никак нельзя, надо самим все увидеть и узнать, как они ее производят…

Партизан с трудом открыл слипающиеся глаза, потряс головой, прогоняя сон, старался уяснить смысл быстрого шепотка старшины:

— По воду ходили? А зачем оба?

— Боязно одному в окопе остаться, идти в одиночку к роднику тоже страшно. Вот и ходят по двое: один набирает, а другой стоит рядом с автоматом.

Он внезапно умолк и замер неподвижно.

— Слышал? — тихо спросил он у партизана.

— Выпь. Их здесь всегда полно было.

— Нет, музыкант, это не выпь. Этого птаха я за войну наслушался — край! Да и сам под нее сколько раз подделывался! Не-ет, не выпь то, а человек.

Едва он договорил, как из-за пня, где сидели немецкие пулеметчики, тоже трижды прокричала выпь. Старшина с силой сдавил плечо партизана.

— Ни звука! Сейчас самое главное. Сплошная стена камышей, до этого неподвижная, зашевелилась и вытолкнула две черные фигуры с автоматами в руках. Они прямиком направились к пню, под которым был немецкий окоп, и исчезли. Через минуту снова появились две фигуры, двинулись в камыши и пропали в них…

— Пять часов, — тихо сказал старшина, глядя на часы, — время их смены. Только на такой горячей точке не будет одна пара круглые сутки торчать. Вот и выходит, что этих тоже сменят вечером, и тоже в темноте. Что мы и засекли. А зараз, музыкант, давай-ка спать. Ищи самый глухой буерак, куда и ворон костей не затаскивал, и жмуримся до заката…


С наступлением темноты они снова были на старом месте, недалеко от пня, но старшина, поползший на разведку, вернулся встревоженным.

— Поганые дела, музыкант. Я хотел отвинтить швабам головы прямо возле пулемета, но… У самого окопа чуть не чокнулся с миной, ладно еще при месяце разглядел в траве бечевку. А что как другую не разгляжу? И если они там не только натяжного, но и нажимного действия? Кумекаешь? Придется брать швабов другим макаром, у родника…

Оставив партизана вверху на перемычке, старшина спустился к роднику, долго ползал вокруг него, рыскал в кустах. Затем снова вернулся к проводнику.

— Все в порядке, музыкант. Я им устрою водопой…

И когда через некоторое время на изгибе берега мелькнули две тени, старшина потянул к себе винтовку партизана.

— Давай и штык. Сам возьми автомат и оставайся туточки. В разе чего — бей швабов по тыквам прямо сверху, не жалей приклада. Это в крайнем случае, а так ни звука!

Он примкнул к винтовке штык, сполз по склону перемычки к роднику и пропал в кустарнике.

Немцы подходили к роднику осторожно, бесшумно, ничем не выделяясь в своих маскхалатах на фоне берегового кустарника. У родника оба остановились. Передний сдвинул автомат с груди на левый бок, достал флягу, наклонился над струйкой воды. Наполнил флягу, выпрямился, повернулся к напарнику, а тот, выпустив из рук автомат, потянулся к своей фляге.

В тот же миг перед ним вырос старшина. Он не бросился на немца, а просто оттолкнулся спиной от склона перемычки и, поднимаясь в рост, со страшной силой выбросил вперед винтовку. Пластун еще полностью не распрямил спину, а штык уже сидел в груди первого немца. «Охотничьи» команды комплектовались не из пугливых, неопытных новобранцев, а из отборных, бывалых солдат, и реакция другого немца была молниеносной. Отшатнувшись от старшины в сторону, он потянулся к висящему на боку автомату. Но было поздно. Старшина даже не вытаскивал штыка из тела сраженного наповал врага. Сильным ударом ноги он сбросил труп со штыка и, не отводя винтовку для размаха назад, в длинном выпаде вогнал лезвие в живот второго фашиста.

Партизан не успел еще толком встать на ноги, а схватка у родника была закончена. Старшина, воткнув штык в землю, брезгливо рассматривал свой маскхалат, забрызганный чужой кровью. Он взглянул на спрыгнувшего к нему сверху партизана, кивнул на трупы:

— Оттащи в воду. Ни к чему им на виду лежать.

Партизан нагнулся над одним из убитых, и его чуть не вырвало.

— Эх ты, Аника-воин, — с укором сказал старшина, заметивший это. Он подошел к трупам сам, схватил их за штанины и потащил к воде.

— А зараз, музыкант, готовься, — тихо сказал он, глядя в лицо проводника своим тяжелым, немигающим взглядом. — Пока были так, игрушки, а зараз будет настоящее дело. — Он взглянул на часы. — Без семи десять. Думаю, что через семь минут швабы придут менять свой пост. Мы их встретим, и вместо них назад должны пойти мы. Своими глазами увидим, что они там, на островках, творят. Уловил мою мысль, музыкант?

— Так точно, — откликнулся проводник.

— А сперва надо найти кладку, что ведет от родника к островку. Как раз по ней швабы и ходят, ее-то и прикрывают своим пулеметом. Ты готов?

— Так точно, — снова, как эхо, повторил партизан…

Подводную тропу они нашли быстро — старшина точно запомнил место в камышах, откуда утром появились немцы. Пройдя по мосткам несколько шагов в глубь болота, старшина соскочил снова в воду и подозвал к себе партизана.

— Вот здесь и подождем швабов. Двух первых возьму на себя я, а третьего коли ты.

— Третьего? — удивился проводник. — Да разве…

Старшина смерил его таким взглядом, что партизан съежился.

— Их трое, музыкант. Двое — смена, а третий — разводящий, который прикрывает пересмену. Вот и будем брать их здесь, на тропе, всех сразу. Твоя задача — снять последнего. Первым начну я, и ты вслед за мной тоже бей своего штыком в бок или в спину. Дело простое, не боись…

Старшина не ошибся — немцы появились ровно в десять. Сначала до их слуха донеслось глухое чавканье болотной жижи, затем слабый шорох стеблей камыша. И вот в нескольких шагах мелькнули три тени. Старшина правильно рассчитал место засады: немцы остановились прямо против них, там, где кончался камыш и начиналась полоска чистой воды. Все трое в касках, маскхалатах, с автоматами. На спине у последнего был металлический термос. И этот термос чуть не погубил все дело…

Старшина тихо и беззвучно вытащил из ножен кинжал. Взмах руки, блесв и свист кинжала в воздухе — и передний фашист рухнул с мостков в воду. Старшина одним огромным прыжком очутился на мостках и мертвой хваткой сжал свои пальцы на горле второго фашиста. Тот, хрипя и задыхаясь, старался разжать руки пластуна, но тщетно. Казалось, еще мгновение, и все будет кончено, но тут до слуха старшины донесся слабый, полный ужаса и боли вскрик проводника и звук свалившегося в воду тела. Слегка разжав пальцы на горле противника, старшина заглянул через его плечо и похолодел. Партизан, нелепо разбросав руки, лежал лицом вверх поперек кладки, а огромный, плотный немец яростно колол его в грудь штыком…

Партизан, стоявший в шаге от старшины, нанес удар штыком в последнего немца сразу же, как только пластун метнул свой кинжал, но тот успел увернуться от удара, и штык партизана, направленный ему под ребра, вонзился в висящий на спине термос. Второго удара партизан нанести не успел. Немец, круто развернувшись на мостках, схватился за дуло винтовки и что было сил рванул ее на себя. Рывок был настолько резким, что вместе с винтовкой на мостках оказался и партизан, пытавшийся удержать оружие в руках. Сильным ударом ноги фашист свалил его на мостки, вырвал винтовку и, перехватив ее в воздухе, нанес партизану первый удар штыком в грудь. Затем еще и еще. Разделавшись с ним, немец сбросил из-за спины в воду термос, с винтовкой наперевес шагнул вперед…

Старшина сразу оценил грозящую ему опасность. Тем более что немец бессильно обмякший уже в его руках, воспользовался полученной на мгновение передышкой и обхватил пластуна поперек туловища. Сопя и хрипя, он готовился бросить противника через себя. А в шаге за ним, набычившись и выставив окровавленный штык винтовки, стоял в боевой позе второй немец, готовый при первой же возможности нанести удар старшине. И будь вместо пластуна их противником кто-либо другой, исход схватки был бы предрешен.

Был бы… Старшина схватил обеими руками немца за пояс, сильно и резко рванул на себя. Увидел его налитые кровью и горящие злобой глаза, ощутил на своем лице запах мясной тушенки, идущий из широко открытого рта. И головой ударил немца в лицо. От боли и неожиданности тот опешил, отшатнулся, расцепил руки на поясе старшины. Тогда, оторвав врага от мостков, пластун поднял его на руках и как мешок швырнул прямо на штык второго фашиста. И сразу же прыгнул на врага. Однако тот успел вытащить штык из тела своего напарника и выставил его навстречу старшине. Уже в броске пластун сумел оттолкнуть направленное в грудь лезвие, и штык пронзил ему бедро. Упав плашмя на мостки, старшина дотянулся руками до ног немца, схватил его за щиколотки и с силой рванул на себя. Выронив винтовку, фашист грохнулся на мостки, и в следующее мгновение старшина уже был рядом. Он схватил фашиста правой рукой за волосы, левой поднял его над собой и что было сил ударил спиной о край мостка, а затем, столкнув, держал немца под водой до тех пор, пока не заломило от холода руки.

Взобравшись снова на мостки, старшина нагнулся над телом проводника, приложил ухо к его груди и, убедившись, что тот мертв, вздохнул — беда… Корчась от боли, старшина наложил на бедро повязку. Найдя свой кинжал и повесив на грудь поднятый с кочки автомат, затолкал трупы немцев под настил, отнес тело партизана подальше в камыши и, прощаясь с ним, минуту посидел рядом, а затем, хромая, снова двинулся к мосткам.

Тихий шорох, раздавшийся сбоку, заставил старшину резко повернуть голову и вскинуть автомат. В шаге от него, почти вплотную к тропе, был привязан длинный плот. За ним виднелся узкий коридор, пробитый во время его движения в стене камыша. Итак, немцы приплывали с островка на плоту! Тогда у него один путь — вокруг заводи…

Старшина вылез на островок и присел под густым кустом. Огляделся по сторонам, прислушался. Нигде ни огонька, ни подозрительного звука. Положив палец на спусковой крючок автомата, двинулся вдоль берега, готовый в любой момент вступить в бой. Постепенно приближаясь к середине островка, он сделал вокруг него несколько кругов. Никого. И вдруг возле небольшого пригорка, на вершине которого темнела группа чахлых березок, пластун остановился, припал к земле. Слабый ветерок принес горьковатый запах дыма и аромат разогреваемых мясных консервов. Осторожно волоча раненую ногу, старшина на локтях пополз по склону пригорка. Вначале он увидел выкопанный в земле вход в землянку, а затем и дверь; сквозь щелку вверху пробивалась слабая, едва заметная полоска света. Он подполз почти к самому входу, пристроился сбоку под низким, опустившим до самой земли свои ветки кустом. И только сейчас почувствовал, как болит пробитое штыком бедро. Старшина попытался подняться и тут же, едва сдержав стон, опустился на землю. На ногу трудно было ступить, резкая, пронизывающая боль заставила стучать в висках гулкие и частые молоточки. Вытерев со лба холодный пот, старшина привалился к кусту плечом, вытянул по земле раненую ногу, прикрыл глаза.

Когда старшина открыл глаза, боль действительно ушла куда-то внутрь, оставив в душе лишь ненависть и жажду мести.

В эти недолгие минуты перед его мысленным взором один за другим вставали отец, Мыкола Вовк, братья Михаил и Виктор, сложившие свои головы в первый год войны, его сгоревшая дотла родная станица, где заживо сожжена была его мать и красавица жена Оксана, где в колодец бросили его дочурок-двойняшек. С тех пор, как Степан узнал об этом, враг перестал существовать для него как человек. Он сказал себе: пока бьется твое сердце, казак, ни один фашист, очутившийся с тобой рядом, не должен больше никогда топтать твою землю.

Медленно, экономя силы, он подполз к двери землянки; опираясь на автомат как на палку, встал на ноги. Дверь была от него в полушаге, он чувствовал на своем лице теплый воздух, идущий сквозь щели между досок, ощущал запах разогреваемого супа из концентратов.

«Что, швабы, устроились с комфортом? Небось не ждете в гости кубанского казака Степана Вовка? Ничего, придется встретить!» Сильным ударом плеча пластун распахнул дверь, сделал шаг внутрь и, вскидывая к плечу автомат, прислонился к стене. Землянка была погружена в полутьму; в дальнем правом углу, отгороженном брезентом, ярко горела керосиновая лампа и виднелись две согнутые фигуры, сидевшие за столом. Вместе со старшиной в землянку ворвался ночной холод и болотная слякоть, было видно, как в открытую настежь дверь заползает белесый туман и, растекаясь по полу, быстро приближается к брезенту. Один из немцев поднял от стола голову, повернулся в сторону дверей.

— Курт? — раздался голос из-за брезента.

И тогда старшина нажал спусковой крючок. Не жалея патронов, он стрелял до тех пор, пока не повалились со стульев на пол обе фигуры и не разлетелось вдребезги стекло лампы. Он уже опустил было ствол, как вдруг сработало появившееся у него на войне обостренное ощущение приближающейся опасности. Вскидывая снова автомат, он мгновенно шагнул в сторону. Инстинкт самосохранения не подвел его и на сей раз: из-за брезента, из угла землянки, прямо с пола брызнула автоматная очередь. Пули ударили как раз в то место, где он только что стоял, а несколько из них даже зацепили его плечо. Но прежде чем старшина почувствовал боль, он уже стрелял на звук чужой очереди. Он слышал, как его пули впивались в деревянную обшивку стен землянки, как рикошетили они от встречающихся на их пути металлических предметов, как трещало и звенело разлетающееся во все стороны стекло. Он стрелял до тех пор, пока не опустел диск. И тогда, перезарядив автомат и включив электрический фонарь, он, держась левой рукой за стену, а в правой сжимая оружие, медленно двинулся к брезентовому пологу.

Отбросив его в сторону, он увидел длинный, грубо сколоченный из досок стол, сплошь заставленный электро— и радиоаппаратурой, большой пульт управления со множеством датчиков и контрольных лампочек. У самых его ног лежали два немца. В углу землянки — приземистая печка-буржуйка с выведенной наружу жестяной коленчатой трубой, на которой разогревалось несколько котелков с супом и банок с консервами. Перед печкой, выронив из рук автомат, валялся и третий немец, тот, что открыл ответный огонь.

Опустившись на табурет и пристроив на столе фонарь, старшина осмотрел плечо. Рана оказалась не очень опасной. Сделав одной рукой кое-как перевязку, старшина поднялся с табурета и едва не упал. Голова кружилась, перед глазами плыли черные и багровые круги, к горлу подступала тошнота.

Ему захотелось снова сесть на табурет, придвинуться поближе к огню, протянуть к печке свои который день мокрые сапоги и хоть немного посидеть в тишине и тепле, не прислушиваясь к каждому раздавшемуся рядом звуку. Но нельзя! Кто знает, что творится вокруг на болотах и кого могла привлечь к этой землянке стрельба. А поэтому скорей отсюда!

Стиснув зубы, он проковылял через землянку к двери, прикрыл ее за собой и спустился с пригорка. На берегу, откуда по подводной тропе лежал прямой путь к роднику, остановился. Кладка начиналась метрах в тридцати от берега, и в мелкой прибрежной воде под ярким лунным светом виднелся лежащий на дне ствол толстого дерева, который своим вторым концом выводил прямо к настилу тропы. Между началом дерева и берегом три-четыре метра свободной воды, а в нее кем-то брошено три больших камня-валуна, по которым можно было. не замочив даже сапог, пройти к стволу дерева. Старшина Скривил губы. «Что, швабы, дураков ищете? Сами добираетесь до настила на плоту, а другим предлагаете эти камни и дерево?..»

Он пошел прямо через заводь, медленно и осторожно, ощупывая перед собой дно, и приблизился к подводной тропе. Но не смог даже поднять ногу, чтобы ступить на нее. Пришлось лечь на край настила грудью и, кусая от боли в кровь губы, попеременно забрасывать на мостки ноги. Отдышавшись, он поднялся. Медленно, делая остановки через каждый десяток шагов, двинулся к роднику. Выбравшись из болота, он упал в ближайших кустах на мох и долго лежал лицом вниз, надеясь хоть немного притупить рвущую плечо и бедро острую боль.

В этих кустах и застал его рассвет. И хотя боль нисколько не утихла, а, наоборот, бушевала уже во всем теле и порой затемняла сознание, старшина пополз. Он был не в состоянии привстать, но твердо знал одно: родник и болотные островки — это смерть, надо уйти от них как можно дальше. Не выпуская из рук автомата, обливаясь потом и оставляя за собой кровавый след, метр за метром пополз от берега в лес. Вскоре он потерял сознание, а когда открыл глаза, солнце было над головой. И снова, хрипя и ругаясь, дыша, как загнанная лошадь, упорно полз вперед. Он уже не отдавал себе отчета, зачем и в какую сторону ему надо ползти, но понимал: стоит смириться, целиком отдаться во власть боли — и это конец. Теперь он часто терял сознание, но, как только приходил в себя, продолжал ползти.

Тащить автомат ему стало не под силу. Оставив его, он пополз с пистолетом в руках. Перед глазами плыл густой туман, он даже не видел, куда ползет. Потеряв в очередной раз сознание и очнувшись, он понял, что уже вечер. Забившись под густой раскидистый куст, в полубреду, поминутно впадая в беспамятство, но не выпуская из рук пистолета, он провел здесь всю ночь. А с первыми лучами солнца пополз снова.

У него хватило сил только выбраться из-под нависающих над ним ветвей, проползти несколько метров в сторону соседней сосны. И тут, посреди маленькой поляны, на склоне небольшого пригорка, он затих. Тщетно пытался он напрячь сильное когда-то тело, тщетно старался напряжением воли хотя бы ослабить овладевшую всем его существом боль. «Вперед, казаче, вперед, — стучало в его воспаленном мозгу, — ползи, пластун, ползи. Смерть рядом, но разве впервой тебе побеждать ее? И потому вперед, казаче, вперед». Обессилевшему, в полузабытьи, ему казалось, что он еще продолжает двигаться, но его пальцы лишь царапала траву и загребали пыль, а здоровая нога, которой он все пытался оттолкнуться от земли, только слабо вздрагивала. В один из моментов прояснения сознания ему показалось, будто он слышит чьи-то голоса, будто впереди, возле высокой сосны, мелькнула фигура с немецким автоматом! Швабы! Собрав последние силы, он поднял руку с пистолетом, попытался нажать на спусковой крючок. Но чья-то нога в тяжелом кирзовом сапоге больно наступила на запястье, чьи-то сильные руки вырвали из пальцев пистолет. И, теряя от этой новой боли сознание, он еще некоторое время, словно во сне, слышал вокруг себя голоса.



— Наверное, полицай… Сколько их сейчас по лесам да болотам прячется…

— А вдруг птица поважнее? Недаром уже дохлый за пистолет хватался. Такой должен много интересного знать. А коли заслужил — его и без нас к стенке поставят…

Очнулся он в госпитале, где провалялся после операций почти два месяца. Боясь снова очутиться в чужой части, он, не долечившись, в одну из ночей вылез в окно и отправился на поиски родной казачьей дивизии, благо предварительно списался с семьями друзей-пластунов и приблизительно знал, где искать своих. В рядах кубанцев он и воевал до последних дней войны, пройдя с пластунами дорогами Польши, Германии, Чехословакии и закончив войну под Прагой. За бои в Германии он получил третью Славу и звание младшего лейтенанта, а при демобилизации — лейтенанта.

Прошедший через сотни смертей, он остался жив. И спустя три с лишним десятилетия все реже и реже возвращался в воспоминаниях к тем давно минувшим военным годам. А вот сейчас сама судьба заставила его снова окунуться и заново пережить в памяти несколько боевых суток, после которых у него до сих пор перед непогодой ноет кость задетого штыком бедра и не совсем слушается плечо…


К приземлившемуся вертолету сразу подкатил армейский «газик»; высокий молодой шофер распахнул дверцы.

— Прошу.

— В военкомат, — приказал ему сопровождающий старшину мужчина.

И тут молчавший всю дорогу пластун впервые подал голос:

— А скажи, хлопче, магазин поблизости есть?

— Так точно. И продовольственный и промтоварный. Вас какой интересует?

— Самый нужный, — усмехнулся бывший старшина и пояснил: — Может, встречу кого из своих старых фронтовых дружков, так негоже приходить с пустыми руками. А из дому захватить некогда было. Все понял, хлопче?

— Так точно.

— Вначале в военкомат, затем — остальное, — обращаясь к шоферу, сухо произнес сопровождающий.

И тут же удивился происшедшей с его попутчиком перемене. Молчаливый добродушный старик, спокойно дремавший рядом с ним всю дорогу, моментально преобразился. На его лице не осталось ни добродушия, ни следов усталости, оно все напряглось и словно помолодело, на нем четче обозначились скулы, резче выделились желваки, а пристальный, немигающий взгляд прищуренных глаз был настолько тяжел и пронизывающ, что сопровождающий тотчас же отвел глаза.

— В магазин, — медленно и глухо сказал бывший старшина.

И сопровождающий, отвернувшись к боковому стеклу, не стал возражать.


Настроение у сержанта было превосходное. Его группе дали на отдых тринадцать часов, и за это время они успели не только отдохнуть и выспаться, но даже побриться, привести в порядок и высушить свое изрядно потрепавшееся и промокшее обмундирование и обувь. Но полчаса назад этому раю на болотном островке пришел конец. Согласно полученной радиограмме группе требовалось выступить в указанный ей район, осмотреть по пути одну подозрительную лесную поляну, на которой, по косвенным признакам, должна находиться ракетная батарея «противника», и в условленном месте соединиться со своим взводом.

Как он и обещал подрывнику, во время радиосеанса сержант сообщил в штаб о найденной группой землянке, о находящейся в ней системе дистанционного подрыва узлов минных заграждений. В ответ был получен приказ: оставить для охраны островка двух человек, а с остальными продолжать выполнение боевой задачи.

Сержант поправил на плечах лямки рюкзака, устроил поудобнее на груди автомат.

— Группа, за мной.

Он первым спустился к берегу, направился к месту, где они оставили плот. Но на полпути остановился. Всего в нескольких шагах в лучах заходящего солнца блестели в воде три камня-валуна, ведущие прямо к положенному на дно болота стволу дерева. Тому самому, что своим противоположным концом выводило к подводной тропе. Этот путь был намного короче и легче, чем утреннее плавание на плоту. И сержант свернул к камням, на мгновение остановился, примериваясь, как удобнее прыгнуть на ближний. Перед ним искрилась под лучами солнца мелкая рябь воды, ленивый неподвижный покой висел над островком и болотом, а камни словно сами приглашали ступить на них. На плечо ему легла рука минера-подрывника.

— Не спешите, товарищ сержант. Береженого и бог бережет…

Сержант уступил минеру место, рассеянно стал следить за его действиями у камня. Вот минер неподвижно замер с миноискателем в руках, повернул к нему встревоженное лицо.

— Товарищ сержант, все камни заминированы. Наступил — и играй отходную. Уверен, что фугасы поставлены на неизвлекаемость, так что рвать их надо на месте.

— На берег, — скомандовал минеру сержант. — И без тебя будет кому заняться этими подарками.

Он с сожалением взглянул на свои высушенные и густо смазанные ваксой сапоги, на очищенные от грязи штанины маскхалата.

— К плоту, — приказал он выжидающе смотрящим на него разведчикам. — Идти за мной только след в след, а впереди пойдет минер…


— Разрешите, товарищ генерал?

— Я вас слушаю.

Генерал, сидящий в тени военкоматовской курилки с сигаретой в руках, поднял голову, глянул на стоящего против него начальника райвоенкомата.

— На территории округа сейчас идут большие маневры, в том числе и в нашем районе. Полчаса назад в штаб одного из подразделений поступила радиограмма от группы, действующей в болотах недалеко от участка проводимого нами разминирования. На одном из болотных островков группой обнаружена немецкая землянка с минновзрывной и радиотехнической аппаратурой — частично она в рабочем состоянии. Может, эта землянка и есть тот пункт управления узлом заграждений, который так необходим саперам?

Генерал швырнул в закопанную посреди курилки бочку с водой окурок, протянул к майору руку.

— Карту. И садись, чего стоишь.

Майор присел на скамейку рядом с генералом, разложил на коленях карту, указал карандашом точку на ней.

— Десантники дали точные координаты островка, на котором находятся сами и обнаруженная ими землянка. Может быть, это как раз то место, что вам указал раненый партизан из отрядной разведки?

— Возможно. Он говорил тогда о роднике среди болот и нескольких островках, к которым вела от него подводная тропа. Даже указал это место на моей карте. Но прошло столько лет…

Генерал замолчал, майор снова сложил карту, сунул ее в планшетку.

— Товарищ генерал, сейчас на тот островок вылетает вертолет. Он доставит группу саперов. Я приказал выделить одно место для вас. Если хотите, конечно…

Генерал пожал плечами.

— Зачем это, майор? Толку от меня при разминировании никакого, любой знающий дело сапер принесет пользы гораздо больше. Ну а праздным любопытством я давно не страдаю. Так что отправляйте вертолет без меня.

— Слушаюсь.

Майор встал, козырнул и четким строевым шагом покинул курилку…

Генерал сказал военкому не всю правду, была еще одна причина, и, пожалуй, самая главная, почему он не хотел покидать двор военкомата. Именно сюда должен был с минуты на минуту прибыть бывший старшина.

И он дождался. К высоким железным воротам военкомата подкатил защитного цвета «газик», из него выскочил высокий, спортивного склада мужчина, помог спуститься на землю коренастому человеку с полиэтиленовым пакетом в руке. Рассмотреть их лица не было возможности из-за высокой стены аккуратно подстриженного кустарника. Но знакома, слишком знакома была генералу эта невысокая фигура. Когда оба приехавших прошли в калитку и двинулись по дорожке к дверям военкомата, генерал встал и с тревожно забившимся сердцем шагнул им навстречу.

Он не ошибся, один из приехавших был его бывший старшина. Такой же плотно сбитый, с широкими покатыми плечами, с немного искривленными, как у кавалеристов, ногами. Те же чуть прищуренные, слегка настороженные, немигаюшие глаза. Но согнулась под грузом прошедших лет спина бывшего пластуна, поседели волосы и усы, слегка волочилась по земле нога.

Увидев шагнувшего к нему из аллейки человека, бывший старшина остановился. В полиэтиленовом пакете чуть звякнули две бутылки. Какие-то доли секунды его лицо было неподвижно и бесстрастно, но затем что-то дрогнуло в нем, широко открылись и словно оттаяли его глаза, напряглись и застыли желваки на скулах. И генерал почувствовал, что бывший старшина узнал его. И все заранее приготовленные для встречи слова вылетели из памяти. Он сразу понял главное: прежде чем взгляд пластуна скользнет по его широким погонам, по Золотой Звезде Героя, он должен сделать все, чтобы разница в их теперешнем положении не смогла помешать сердечности и откровенности.

И он первым сделал к бывшему старшине шаг, крепко обнял за плечи, прижался щекой к его жестким усам. Почувствовал, как оборвалось что-то в груди, как судорожно дернулся на шее кадык, как пересохло во рту. И как затем предательски дрогнул голос.

— Здравствуй, пластун…

Загрузка...