Клад

Для деревенского парня, который учится в Тбилиси, самым любимым месяцем, казалось бы, должен быть июнь. Сданы экзамены, получена трехмесячная стипендия, теперь можно с легким сердцем отправляться домой. Впереди — лето, ночные набеги на соседние сады и огороды, рыбалка, охота… Было время, когда я, ученик сельской школы, тоже радовался наступлению лета. Но с тех пор как судьба связала меня с городом, июнь потерял для меня всякую прелесть. Судите сами: чему тут радоваться? Все лето над моей головой висит страшный меч — осенняя переэкзаменовка. Все тройки в моей зачетной книжке нужно переправить на пятерки — без этой меры предосторожности лучше не показываться на глаза бабушке. Затем нужно выслушивать намеки Илико и Иллариона по поводу моей стипендии («Ты что, опять отказался от стипендии?..»). Кроме того, Илларион не упускает случая, чтобы в присутствии бабушки завести разговор о моей любви к наукам, моем прилежании, о том, каких ему стоило трудов в бытность свою в Тбилиси отрывать меня от учебников… Наконец, возвращаясь в город, я должен все пятерки переделать опять на тройки!

Но, поскольку у меня, кроме моей деревни, бабушки, Илико и Иллариона, на свете нет никого и ничего, приходится мириться с положением и ехать к ним…

И вот я уже шагаю по извилистой тропинке, ведущей к нашему селу. Земля, трава, все вокруг мокро от недавнего дождя. Я сам промок до ниточки, ноги скользят по грязи. Тропинка круто взбирается в гору. Я ускоряю шаги, почти бегом преодолеваю подъем — и вдруг передо мною как на ладони открывается мое село. У меня слабеют колени, к горлу подступает соленый комок, и я присаживаюсь на камень. Я сижу долго, глотаю слезы и жду… Наконец из дома выходит бабушка. Она еще больше сгорбилась, но походка у нее по-прежнему бодрая. Я вскакиваю с места, хватаю свой пустой чемоданчик и с криком "бабушка-а-а!" мчусь вниз, под гору. Еще минута, и мы обнимаемся. Первой заговаривает бабушка:

— Жив, сыночек?

— Мертвый, но не признается! — язвит появившийся словно из-под земли Илларион.

— Небось проголодался, сыночек? — спрашивает бабушка.

— Ничего, я его за лето откормлю… Вместе с моей Серапионой… — говорит Илико, весело потирая руки.

— Ну, расскажи, что нового в Тбилиси? Что молчишь, как на экзамене? — спрашивает меня Илларион и, не дожидаясь ответа, обращается к бабушке: — Какое вино принести, Ольга?

— Всё, — отвечает бабушка.

— Чем у тебя полон чемодан, не свинцом ли? — скалит зубы Илико, легко подбрасывая мой чемодан.

— Книги, наверное, привез! — ухмыляется Илларион.

— Никаких книг!.. — восклицает бабушка. — Хватит с него занятий! Теперь он должен отдохнуть! Видите, на кого он стал похож? Кожа да кости!

— Да, да, конечно, ты права, Ольга! — хихикает Илико. — Бедный ребенок! Ну разве можно так истязать себя!

— Вы бы взглянули на его библиотеку! — говорит Илларион. Когда входишь в его комнату, то на голову падает сперва книга, затем — кирпич. Все деньги, которые ему посылает бедная Ольга, он тратит на книги!

— Сыночек! — сокрушается бабушка. — Губишь себя? Голодаешь? На кой черт сдались тебе эти книги? Лучше ешь на эти деньги, а то перестану посылать!

— Илларион Шеварднадзе, хватит тебе мутить воду! — пугаюсь я.

— Мы ведь о тебе заботимся! Учиться, конечно, нужно, но нельзя забывать и о здоровье! — говорит Илико.

— Бабушка, накрывай, ради бога, скорей на стол может, заткнутся эти вредные старики! — кричу я.

— Сейчас, сейчас, сыночек!

Спустя несколько минут мы сидим за столом и с аппетитом уплетаем вкусный обед.

— Можно к вам? — раздается с балкона.

— Пожалуйста. Кто это?

В комнату входит счастливая, смущенная, зардевшаяся Мери. На ней новое, красивое платье.

— Бабушка, одолжите, пожалуйста, сито… Здравствуй, Зурико!

— Здравствуй, Мери! — говорю я и встаю из-за стола.

— Вот оно висит за дверью, возьми, детка, — показывает бабушка.

— Садись, Мери!

— Нет, спешу!

— Проводи девушку! — говорит мне Илико.

— Что вы, не нужно! — отказывается Мери.

— Это смотря кому как! — улыбается Илларион.

Мери, забыв про сито, быстро прощается и уходит, Я иду за ней. Бабушка, Илико и Илларион выходят на балкон.

Я догоняю Мери. Мы молча шагаем по дороге и чувствуем на себе ласкающий взгляд четырех глаз…

…На третий или четвертый день после моего приезда к нам во двор зашел Илико.

— Прохвост! Где ты? — позвал он.

— Чего тебе? — откликнулась бабушка.

Я лежал на тахте и отдыхал.

— С просьбой я, дорогая Ольга! Затеял я перекопать землю в винограднике, да вижу, не справиться одному… Одолжи на пару дней твоего прохвоста, пока его паралич не разбил от безделья!

— Паралич тебе на язык! Нет, брат, мой Зурико уже не тот Зурикела, которого можно было гонять то туда, то сюда! Он теперь студент!

— Укутай ему ноги! Одень потеплее! Подумаешь, студент! Я за него беспокоюсь, чтоб не заржавел, а то — мне чихать!

— Что ты пристал ко мне, Илико?

— Болван! Вино пить любишь? Для тебя же стараюсь, неблагодарный.

— Мне работать запрещено! Правительство направило меня сюда отдыхать, понятно? Увидит кто-нибудь меня за работой, проговорится в городе — будет скандал!

— Не волнуйся, надену на тебя такой парик — сам черт не узнает!

Пришлось согласиться. Весь день я, Илико и Илларион работали, не разгибая спины.

— Завтра явиться чуть свет! — приказал Илико. Мы кивнули головой и поплелись домой. Шли молча.

— Нет, брат, так дело не пойдет! — вдруг заявил Илларион. — Надо придумать что-то, иначе этот проклятый виноградник доконает нас!

— Доконает! — согласился я. — Там работы хватит на сто лет!

— Ну вот и придумай что-нибудь, ты ведь теперь образованный человек!

— Что я могу придумать? Провести Илико не так-то просто…

— Да, это верно…

Я допоздна засиделся у Иллариона. Мы с наслаждением тянули охлажденное вино из маленького кувшинчика и ломали голову — как увильнуть от тяжелого труда в винограднике Илико.

— Этот кувшинчик я нашел в земле, — сказал Илларион, наполняя стаканы. — Чуть не ошалел от радости: думал — клад!

— И что же?

— Ничего… Кувшинчик был полон обыкновенной земли…

— В старые времена люди с погибающего корабля бросали в море закупоренные бутылки или кувшины с письмами, — сказал я.

— Потом?

— Потом кто-нибудь находил бутылку, извлекал письмо и узнавал про судьбу тех людей…

— Что ты сказал?! — воскликнул вдруг просиявший Илларион. — Письмо?! В запечатанном кувшине, да?

— Что с тобой, Илларион?

Илларион вскочил, опрокинул стол, обнял меня, расцеловал, потом начал носиться по комнате, хохоча и потирая руки:

— Ну, погоди, Илико Чигогидзе! Погоди! Сыграю я с тобой шутку, какой свет еще не видал! Письмо, да? Такое письмо напишу — за все расквитаюсь!

Я изумленно глядел на ошалевшего Иллариона, не понимая, что с ним происходит. А он выбежал в другую комнату, вынес листок бумаги, чернильницу с ручкой и, положив их на стол, крикнул:

— Садись, Зурикела! Садись и пиши! Нет, сперва изомни бумагу!

— Илларион!

— Мни, мни!.. Вот так! Теперь расправь!.. Так!.. Теперь пиши!

Илларион закурил папиросу, прислонился к стене, закрыл глаза и начал диктовать:

— «Я, Леварсий Чигогидзе, пишу это письмо перед своей смертью. Прожил я жизнь без радости. В последнем куске хлеба себе отказывал, копил копейку про черный день. Подорвал свое здоровье. Вот и умираю теперь. Одно утешение — не пропали даром мои труды. У яблони, под большим камнем, зарыл я кувшин с золотом. Настанет время, найдет его мой мальчик. А может, и не найдет. На все божья воля. Да хранит господь моего Илико. Аминь».

Я разгадал дьявольский план Иллариона, но тут же усомнился:

— А он поверит письму? Почему, скажет, он зарыл его в землю? Не проще ли было передать прямо мне?

— Не мог он сделать этого! Ведь бедный Леварсий скончался, когда Илико не было и года!

— Хорошо, но почему он не сказал жене?

— Потому что Какано умерла еще раньше от родов.

— Тогда все в порядке! Обязательно клюнет!

Мы сложили письмо трубочкой, обмотали тряпкой, брызнули водой и засунули в кувшинчик. Потом тщательно закупорили его и вышли из комнаты…

…На другое утро точно в назначенный срок мы были в винограднике. Илико дал нам по стаканчику водки и по кислому помидору с куском холодного мчади, и мы принялись за работу.

Солнце уже стояло высоко, а Илико и не думал устраивать перекур. Я стал с беспокойством поглядывать на Иллариона — не сорвется ли наша затея, — как вдруг заступ Илико издал подозрительный звон. Илико чертыхнулся, поднял заступ, осмотрел его и продолжал копать. Раздался треск разбитого сосуда. Илико опустился на одно колена и стал ощупывать землю.

Сначала он осторожно извлек горлышка, потом весь разбитый кувшинчик и удивленно посмотрел на нас.

— Что это? — спросил еще более удивленный Илларион. Илико не ответил. Он быстро вынул из кувшинчика тряпку и дрожащими руками развернул письмо.

— Дай-ка прочту! — сказал я.

— Отстань, я сам умею читать! — огрызнулся он и начал: — «Я, Леварсий Чигогидзе, пишу это письмо перед своей смертью. Прожил я жизнь без радости. В последнем куске хлеба себе отказывал, копил копейку про черный день. Подорвал свое здоровье. Вот и умираю теперь. Одно утешение — не пропали даром мои труды, У яблони, под большим камнем…»

Илико задрожал всем телом, поперхнулся, закашлялся.

— Ну, чего ты стал? Читай дальше!

Побледневший Илико проглотил слюну и дико взглянул на Иллариона.

— Да скажи же, что там написано!

Я протянул к письму руку, но Илико резко оттолкнул ее, поднес бумагу к глазам и прохрипел: — «Под яблоней, где лежит большой голыш… Сидел я днем и ночью… Так и прошла моя жизнь… Да хранит господь моего Илико… Аминь…»

Илико сложил дрожащими руками письмо и спрятал его в карман.

— Ничего не понимаю, — сказал Илларион, — зачем ему понадобилось закапывать письмо в землю? Положил бы на стол…

Я больше не мог вытерпеть. Чтобы не расхохотаться и не провалить все дело, я сослался на страшную жажду и убежал к роднику. Нахохотавшись, я вернулся в виноградник. Илико и Илларион сидели на траве и курили.

— Пожаловал? Ну, за работу! — встал Илларион.

— Илларион, дорогой, может, хватит на сегодня? Что-то нездоровится мне…

— Да что ты!

Илларион взял Илико за руку, нащупал пульс. Тот прикинулся умирающим.

— Ты иди, Илико, приляг, а мы поработаем.

— Нет, Илларион, идите и вы, отдохните!

— Что ты, Илико, какой там отдых!

— Говорю тебе, идите!

— Бросить тебя больного, одного? Ни за что!

— И не подумаем! — добавил я.

— Сукин сын! Ты что, сегодня помешался на работе? Катись домой!

Илико терял терпение.

— Как же так, Илико, ведь день только начался?.. — Голос Иллариона звучал сочувственно.

— Вы что, оглохли? Говорю вам — идите домой, оставьте меня в покое!

— Тебя нельзя оставлять одного!

— Илларион Шеварднадзе! Христом богом тебя прошу: уйдите!

— А как же с виноградником?

— Не твоя забота!

— Что на тебя нашло, старик?

— Отстаньте! — заорал вышедший из себя Илико. — Убирайтесь! Земля моя! Как хочу, так с ней и поступлю! Слышите?!

— Воля твоя… Завтра прийти?

— Ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю! Не нужна мне ваша помощь! Отстаньте от меня! Уйдите! — завизжал Илико. — Понятно вам? Убирайтесь!

Мы выбежали со двора…

…Еле дождавшись утра, сгорая от любопытства, мы подкрались к дому Илико. Огромный камень под яблоней, который не могли бы сдвинуть десять дюжих молодцов, был отвален в сторону. На его месте зияла черная яма. Оттуда доносилось тяжелое дыхание и летели комья земли…

— Начал! — прошептал Илларион.

— Видно, всю ночь копал! — сказал я.

— Илико! — позвал Илларион.

Из ямы сперва показались руки, потом высунулась повязанная платком голова, наконец вылез сам Илико.

— Чего тебе? Какого черта притащился?!

— Пришел тебя проведать… Думал, заболел… А ты… Что ты делаешь, Илико?

— Колодец копаю!

— Колодец? Так у тебя ведь есть и колодец и отличный родник!

— Есть! А теперь копаю еще запасной! Имею право?

— А в винограднике работать не будем? — спросил я.

— Вон! — крикнул Илико, вылезая из ямы. — Убирайтесь, ироды!

Задыхаясь от сдерживаемого смеха, мы с Илларионом выскочили на дорогу…

…Всю неделю Илико трудился в поте лица. Яма под яблоней превратилась в глубокий колодец. Не найдя в ней ничего, Илико стал копать другую яму. Прошло еще несколько дней. На Илико жалко было смотреть. Он осунулся, зарос бородой, еле двигался от усталости.

— Хватит с него! — заявил Илларион. — Умрет старик… Сегодня ночью надо кончать.

С наступлением темноты мы залегли в засаде неподалеку от яблони и затаив дыхание стали ожидать триумфального конца нашей великой затеи.

Время близилось к полуночи, когда раздался скрип отворяемой двери. Вскоре мы увидели Илико, Он подкрадывался к яме, точно партизан к вражескому часовому. Еще минута, и Илико исчез в ней. Мы подползли к самому краю ямы. В кромешной тьме колодца слышались учащенное дыхание и глухие удары заступа. Вдруг на дне ямы что-то звякнуло. Мы бросились в кусты. Спустя несколько минут из колодца с большим глиняным горшком в руках выкарабкался Илико. Он присел под яблоней, перекрестился и запустил руку в горшок… Лицо его приняло вдруг страдальческое выражение, он быстро выдернул руку из горшка и поднес ее к носу. Рука по самую кисть была вымазана в точной копии той дьявольской смеси, с которой при несколько иных обстоятельствах довольно близко познакомились я и Илларион.

Илико долго сидел молча, не двигаясь, понурив голову. Потом заговорил тихо, словно про себя:

— Иллариан Шеварднадзе, победил-таки ты меня! Осрамил на весь свет! Заставил вырыть два колодца из-за этой вот дряни! — Он пнул ногой горшок. — Что ж, твоя взяла! Пусть будет так!.. Знаю я, сидишь ты теперь где-то в кустах и ржешь, как жеребец… Сиди, сиди, так-то для тебя будет лучше! Покажешься убью! Зарежу!.. А где этот ублюдок Зурикела? С тобой, конечно! Где же еще быть ему!.. Впрочем, ты тут ни при чем… Я сам, старый болван, виноват во всем!.. Нашел кладовладельца — своего нищего отца!.. О, разбить бы этот горшок о ваши подлые головы, а потом и умереть не жалко!.. Отойду немного, тогда и приходите, насладитесь победой, а до этого не смейте показываться! Прикончу обоих! Не вас, так себя убью, избавьте от греха!..

Илико встал и направился к дому. Вдруг он повернулся к укрывавшим нас кустам и сказал:

— Завтра утром, с восходом солнца, жду вас в винограднике! Попробуйте только опоздать, бездельники!

Мы выбрались из своей засады, взялись за заступы и до самого утра копали землю в винограднике нашего милого ворчуна Илико.

Загрузка...