13. Про сейчас и раньше

На следующий день Глория открыла дверь очень бледная. Не спалось ночью, как она объяснила.

— Во сне ко мне приходил папа, — прошептала она, проходя в гостиную. Там она тяжко опустилась на диван.

— Иногда это приятные сны… Я просыпаюсь и чувствую себя маленькой девочкой, снова в нашем доме-повозке. Но сегодня ночью…

Она посмотрела на меня и надолго умолкла. И я поняла почему: иногда надо подумать, прежде чем рассказать сон — вдруг потом пожалеешь.

— Мы свернули шатер, разобрали карусель, завели Гоби в его повозку. Собаки и кошки ездили с людьми. Кроме одной собаки, большого сенбернара, который всегда оставался вместе с Гоби. А мы спешили, я не знала почему, но папа нас подгонял. Он кричал и сердился на нас. Так мне приснилось. А потом… когда мы запрягли лошадей, и заработали моторы грузовиков, вдруг пошел дождь и засверкали молнии. Мы с мамой решили подождать, пока погода разгуляется, но папа кричал, что нет времени, что надо спешить.

Мы сидели на бархатном красном диване Глории. У нее были и красные шелковые подушки. Господин Аль запрыгнул ко мне на колени, я погладила его по голове и почесала за ушами, как ему нравится, но он вдруг зашипел и спрыгнул на пол. Глория не заметила — она смотрела в окно, как будто все, что случилось в ее сне, происходило там.

— И когда мы уже выехали — а дождь все лил, ничего не было видно — прямо перед нами на дороге возникли люди. Они остановили повозки и всех выгнали. Даже Гоби. Папа разозлился и что-то им сказал. Тогда раздался такой сильный хлопок, что у меня уши заложило, и папа оказался на земле. Из головы текла кровь. Гоби стоял рядом и смотрел, а потом лег рядом с папой. Мама втолкнула меня в один из грузовиков и увезла нас прочь. Они стреляли нам вслед.

Глория посмотрела на меня.

— Почему мне это приснилось? На самом деле все было не так.

— Сны — странная штука, — сказала я. — Они просто снятся, и все.

— Но все казалось таким настоящим… словно все было как в этом сне, а вовсе не так, как я помнила.

— Но это было так давно, — больше мне ничего не пришло в голову. Глупые слова. Как будто неважно, как все произошло, потому что это было так давно.

— Как ты попала в Швецию? — спросила я после молчания.

— Сначала я была в каком-то детском доме. Они звали меня сопливой цыганкой, и я сбежала. И как-то попала сюда.

— Сюда?

— Да… в Швецию. А может, и детский дом был в Швеции. Я не знаю. Вокруг были леса. Поэтому я и сумела сбежать. Сначала бродила на свободе, было лето, черника и малина. Я даже силки пыталась делать, чтобы раздобыть мяса. Но у меня, конечно, ничего не получалось.

Представить это было нетрудно. Как Глория бегает среди деревьев и ищет что-нибудь съедобное. Надеется, что кто-нибудь попадется в силки.

— Ты когда-нибудь была по-настоящему голодной? — спросила она.

— Да, — сказала я. — Почти каждый день.

Она засмеялась.

— Когда я попала в ту семью в Сконе, я была кожа да кости. Они меня удочерили.

— Они были добрые?

— Как с настоящей дочерью.

— А где они теперь?

— Умерли, конечно. И дома их больше нет. Теперь там большие многоквартирные дома. Я была там и видела, я знаю.

— Почему ты не завела себе мужа и детей?

Завела? Как можно завести…

— А ты хотела бы детей, если бы… если бы ты встретила… подходящего человека?

— Нет, не думаю, — сказала она и достала вышитый платок. Высморкалась. Потом положила в рот лимонную карамельку. Долго перекатывала ее во рту, а потом сказала:

— К тому же, я так никого и не встретила.

Она засмеялась и посмотрела на меня.

— Наверное, я слишком трусливая для любви.

Мне хотелось, чтобы она объяснила, почему трусила и сколько для этого нужно храбрости. Для любви, то есть.

Наконец, я рассказала про папино письмо. И про фотографии. И про первую неделю каникул, которую мы с Заком должны провести у него.

— Поезжай! — решительно сказала она.

— Ни за что! Он на нас наплевал…

— Сколько у тебя пап?

— Один. Да и тот…

— И у меня был один. Только один. И я по нему скучаю. Хотя иногда и сердилась на него.

— Он тебя бил?

— Случалось. А твой папа тебя не бил?

— Не думаю. Когда он сбежал, мне было шесть лет.

— Это, конечно, ему простить нельзя. Что он сбежал. Это хуже, чем пощечина.

— Теперь у него двое новых детей вместо меня и Зака.

— И ты их никогда не видела?

Я потрясла головой. Глаза у нее заблестели, и она спросила:

— Ты иногда думаешь о папе?

— Я не хочу о нем думать!

— Но ведь думаешь иногда? И сны видишь?

Я кивнула и уставилась в пол.

— …я не хочу видеть его мерзких детей!

— Никто не может тебя заставить. Ты большая и сильная, у тебя свои ноги — тебе и решать, куда идти.

Я подняла на нее глаза. На ее усталое лицо падал свет из окна. Я знаю, так бывает. Один кошмарный сон может испортить целый день.

— Слышишь? — сказала она, когда я собралась уходить. Она приставила ладонь к уху и прислушалась к звукам с улицы.

Наверное, музыка доносилась с пустыря. А может быть, из какого-нибудь телевизора.

Но я промолчала.

— Ты же не забыла? В воскресенье? Ты и я.

Я, конечно, ничего не забыла. И не стала говорить, что сначала иду в цирк с мамой. Наверное, Глория расстроилась бы, если бы узнала.

Загрузка...