Японская разведка против СССР

Берегись! Ниндзя за работой!

В начале семидесятых годов неприятные события коснулись и нашего подразделения, «курировавшего» японское посольство в Москве. Эти неприятности нам доставили японские специалисты, которые приехали выявлять технику секретного подслушивания в здании японского посольства. Они ее вскоре обнаружили, чем ввергли нас в уныние и доставили неприятности, ибо капиталистическая печать некоторое время пошумела по этому поводу. Потом поутихла и переключилась на очередную сенсацию.

Успех дотошных японцев в какой-то степени подрезал наши информационные возможности, но удар для нас был не смертельным, ибо особенно важной информации политического или оперативного характера с помощью этой техники мы почти никогда и не добывали. Тем более что японцы народ дисциплинированный и аккуратно использовали для важных бесед специальную комнату, защищенную от секретного подслушивания.

Поступавшие к нам сводки с записями японских дипломатов иногда нас приводили в восторг, ибо японцы делали неординарные выводы. Помню, когда Л.И. Брежнева наградили очередной Золотой Звездой, то умудренный жизнью японский дипломат сказал своему коллеге, что добром это для Советского Союза не кончится. Как в воду смотрел японский прорицатель!

Однажды я знакомился с расшифрованной сводкой, и в конце ее была фраза: «А. рассказывает антисоветский анекдот. Все смеются». Я тут же позвонил своему знакомому, который непосредственно занимался слуховым контролем, и спросил, какой анекдот рассказал А. Он мне по телефону пересказал анекдот, и мы тоже посмеялись.

В КГБ СССР в мое время службой оперативного подслушивания руководил будущий гэкачепист (от ГКЧП — Государственный комитет по чрезвычайному положению) генерал Плеханов, которого в 1967 году привел с собой в органы госбезопасности Ю.В. Андропов.

Любой начальник в бывшем КГБ пытался доказать свою полезность Родине и норовил первым доложить Ю.В. Андропову интересную информацию. Плеханов, хотя и возглавлял оперативно-техническую службу и обязан был работать на оперативные подразделения, тоже имел на это разрешение и докладывал руководству напрямую наиболее интересные материалы.

Из наиболее важных материалов, которые удалось добыть службе Плеханова о подрывной деятельности японцев в Москве, была, по всей вероятности, запись самодеятельного спектакля, который разыграли в своем коллективе загадочные самураи.

Один из сотрудников службы Плеханова по секрету рассказал мне, что однажды в рождественские каникулы, когда все «реакционное» человечество отмечало Рождество Христово, а советский революционный пролетариат продолжал работать до самого Нового года на мировую революцию, в японском посольстве был устроен праздник для работавших в Москве японцев.

В представленных номерах самодеятельности, а японцы, к их чести будь сказано, большие мастера по этой части и это только надо приветствовать, пожалуй, одним из главных была небольшая пьеса, разыгранная чрезвычайным и полномочным послом Японии в Советском Союзе Ниидзэки Кинъя, который изображал Л.И. Брежнева, и советником-министром Хасэгава Такааки, игравшим роль Ю.В. Андропова.

Опустив основное содержание состоявшейся между ними беседы, мне хотелось бы заострить внимание только на нескольких фразах:

Ниидзэки-Брежнев задает вопрос Хасэгаве-Андропову:

— Ну-ка, Юрий Владимирович, доложите мне, а чем занимаются в Москве японские дипломаты?

Хасэгава-Андропов, горестно вздохнув, виновато ответил:

— Дорогой Леонид Ильич! Ну что я вам могу сказать по этому поводу? Кропотливая работа, которую проводит КГБ по японским разведчикам, пока ни к чему хорошему не привела. Мы пришли к выводу, что в основном японцы пьют водку да занимаются половым шпионажем, то есть гуляют с русскими женщинами.

Такой ответ вызвал одобрительный хохот присутствовавших, потому что где-то и чем-то смахивал на правду.

Для участников этого праздника осталось неизвестным, что этот диалог был расшифрован спецслужбами КГБ и, как интересный материал, был доложен вначале Ю.В. Андропову, а тот решил позабавить «самого», то есть Л.И. Брежнева, который, ознакомившись с ним, проронил:

— Ох и мудрецы эти японцы! Ну почему я их люблю?

Генеральный секретарь КПСС правильно делал, что не считал указанные привычки японцев какими-то пороками, ибо и сам любил по случаю опрокинуть рюмку «Лимонной».

Скандал с обнаружением и изъятием японцами оперативной техники в японском посольстве в Москве имел и последствия локального характера. Мой непосредственный начальникГазизов, недавно пришедший к нам на работу из разведки, откуда он, по всей вероятности, был выдворен за ненадобностью и действительно туговато соображавший в оперативных вопросах, но обладавший удивительной способностью «верблюда» пролезть в игольное ушко[9], пристально всматриваясь в подчиненных, многозначительно и грозно изрек:

— Ну что, орлы? — И, испытующе вращая глазами, дабы охватить пронзительным взглядом своих подчиненных, продолжил: — У руководства есть и такая мысль, что и среди нас нужно искать предателя…

Меня возмутила такая незаконченная мыслишка начальника, я не удержался и поддакнул:

— Да, вы совершенно правы. Давно пора пошерстить наши ряды. — И после небольшой паузы продолжил: — Между прочим, до вашего прихода оперативная техника работала вполне нормально, и вдруг такое случилось…

Газизов от моих слов застыл, будто аршин проглотил, но взял себя в руки и больше шпионов среди нас не искал. Зато он обошел меня с другой стороны:

— Раз ты такой умный, то вот тебе задание — узнать, что было в здании японского посольства со времени его строительства.

Как я потом понял, такие данные нужны были, чтобы при необходимости подбросить японцам мысль, что здание было оборудовано жучками еще до 1957 года, когда было передано в распоряжение японского дипломатического представительства.

Сам замысел был рассчитан на дураков, хотя хороший хозяин вообще-то должен был иметь подобную историческую справку еще при передаче здания в другие руки. Поэтому искать пути спасения в истории — это своего рода страусова политика, ибо японцев на мякине не проведешь, да и не станут они интересоваться у нас, откуда появились у них в здании жучки.

Единственное, что оправдывало замысел Газизова — это то, что при докладе наверху можно проявить свою осведомленность, как бы мимоходом сообщив, что же в этом особняке находилось, например, до Февральской революции или во времена Екатерины II.

Приказ есть приказ, и я нашел архив, в котором хранились богатейшие материалы по истории градостроительства в Москве. Здесь пылились досье, по которым можно было проследить историю создания и реконструкции каждого дома, даже тех, которые по различным причинам были снесены ретивыми реформаторами ушедших эпох.

В моем же представлении, даже старые и ветхие строения необходимо бережно сохранять и по возможности поддерживать в пристойном состоянии, ибо любое сооружение — это овеществленный труд наших предков, какая-то толика нашего общего достояния, не говоря уже о том, что это живое свидетельство истории.

В архиве для меня быстро нашли необходимые материалы, из которых я узнал, что первоначально занимаемый японским дипломатическим представительством дом был построен в восемнадцатом столетии и принадлежал дворянину Калашникову, откуда и пошло нынешнее название переулка, в котором расположено здание японского посольства. Затем дом переходил из рук в руки, надстраивался и перестраивался, превратился при советской власти в административное здание. Одно время в нем размещался пансионат для детей работников Коминтерна и других иностранных революционеров, которые предпочитали не воспитывать своих отпрысков, а где-то вершили мировую революцию.

Я быстро закончил свою работу, но провел еще некоторое время в этом драгоценном хранилище истории, выслушав интереснейшие рассказы сотрудников архива, которых не так уж и часто тревожили исследователи имевшихся у них материалов.

Добытые мною данные наверняка в какой-то степени подняли рейтинг Газизова в глазах начальства, но моими изысканиями не удалось ввести в заблуждение любопытных японцев, так некстати заинтересовавшихся нашими жучками.

В самом деле, не скажешь ведь этим самураям, что дом когда-то принадлежал какому-нибудь декабристу и был оборудован оперативной техникой еще жандармами по приказу Николая I в 1825 году[10], который сам руководил расследованием преступной деятельности непоседливых дворян. Ведь образованным японцам наверняка было известно, что в те времена и электричества-то еще не было.

Прорабатывая различные варианты выхода из щепетильного положения, каждый мог предлагать любой, самый фантастичный способ по локализации этой ситуации. Предложил свой вариант выхода из неприятного дела и я. Однако это, видимо, показалось начальству бредом близкого к помешательству человека, хотя я до сих пор иногда задумываюсь, а что было бы, если бы…

Дело в том, что здание японского посольства по Калашному переулку, 12, перед передачей его в пользование японцам в середине пятидесятых годов было оборудовано громоздкой, но надежной оперативной техникой, которая к началу семидесятых годов даже по советским меркам безнадежно устарела. А что тут говорить о японских возможностях, которые уже к тому времени в этом деле обогнали не только нас, но и почти что были «впереди планеты всей».

Сам я к оперативной технике не имел никакого касательства и довольно смутно представлял, как она выглядит. Но специалисты сказали, что громоздкие советские жучки имели и свои преимущества — они могли служить как микрофонами, так и мегафонами (представляете себе размеры?). Если на то будет чье-то желание. Я и предложил воспользоваться этим свойством и вступить с японскими специалистами в переговоры, и в тот момент, когда они будут таинственно шептаться, рассматривая диковинные «закладки» русских мастеров, обратиться к ним с просьбой вмонтировать оперативную технику обратно на привычное ей место. А вдруг бы они послушались?

Естественно, начальство проигнорировало мое предложение и посчитало ниже своего достоинства обратиться к японцам с предложением жить дружно, а зря. Как бы там ни было, а японские спецслужбы нанесли нам пусть не смертельный, но удар.

Вся оперативная жизнь состоит из обмена такими ударами, потому что каждый защищает свою позицию и интересы народа, а если человеку нечего защищать, то можно передать все противнику, как это сделал Бакатин.