Явление Ктулху

Часть 1 Фотографиня, фотографистка, фотографесса

Вывернув на Петергофское шоссе и ощутив простор, жёлтый «матис» побежал шустрее, и я порадовался, что господин Мамелюкин пригласил нас посетить свой особняк в будний день. Во время уик-энда движение тут, как на Невском,— кто по грибы едет, кто на фазенду, кто петергофскими фонтанами любоваться. Никому золотой осенью дома не сидится.

—▫Ты обещал рассказать, что такое гальванопластика,— напомнила Лика, не отрывая взгляда от дороги и явно намереваясь обогнать финский туристический автобус.

Я хотел сказать, чтобы не гнала сломя голову: не часто нам удается выбраться за город, самое время расслабиться и поглазеть по сторонам. Полюбоваться накатывавшими на дорогу жёлто-рыжими валами вязов и лип, сверкающих, как добела раскалённый металл, в лучах щедрого осеннего солнца.

Но она, поджав губы, уже пошла на обгон.

Настроена нынче Анжелика Арсентьевна была серьёзно: делу время — потехе час. И коль скоро предстоит фотографировать скульптуры, созданные методом гальванопластики, то о ней я и должен рассказать всё, что успел разузнать, готовясь к поездке в Белую Падь.

—▫Термин «гальванотехника» происходит от фамилии известного итальянского физика Гальвани, одного из основателей учения об электричестве,— сказал я, сознавая, что, в общем-то, Лика права.

Если бы ей надо было сфоткать только медных химер, воссозданных по архивным материалам для украшения фасада бывшего особняка князя Утгарова, она бы лишних вопросов не задавала. Но фишка заказанного нам альбома «Возрождение Петрополя» заключалась в том, чтобы дать представление о работе реставраторов и показать разнообразные техники восстановления фресок, мозаичных панно, инкрустаций и прочих произведений искусства.

—▫В начале девятнадцатого века гальванотехникой стали называть новую область применения электричества: электролитическое осаждение металлов из растворов солей на поверхность изделий. Причем применяли гальванотехнику ещё до открытия законов электролиза. В тысяча восемьсот тридцать третьем году английский физик Фарадей, активно занимавшийся проблемами электролиза, ввел термин «ионы», но теория электролитической диссоциации была сформулирована шведским ученым Сванте Аррениусом лишь в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году. А русский инженер и ученый Якоби ещё в тысяча восемьсот тридцать восьмом году применил гальванотехнику для получения тонких металлических копий с предметов сложной формы. Способ этот был назван гальванопластикой…

—▫Про учёных, инженеров, предшественников и последователей — не надо. Об этом ты в своей статье напишешь,— прервала меня Лика.— Ты мне суть метода изложи.

—▫Суть в том, что электролиты — растворы солей некоторых металлов — при растворении в воде распадаются — диссоциируют на ионы, положительные и отрицательные. «Ион» — в переводе с греческого означает «странствующий». В растворе ионы беспорядочно бегают в различных направлениях, а под воздействием электрического тока приобретают направленное движение. Положительно заряженные устремляются к катоду и называются катионами, отрицательно заряженные — к аноду и называются анионами. Это ты из школьной программы должна помнить.

—▫Должна, но не помню,— сухо сказала Лика, и я понял, что имеет место рецидив болезни «в гробу я вас всех видала».

А я, как это ни странно, хорошо помнил опыт, воспроизводивший процесс гальванопластики. Тамара Петровна, пожилая учительница, любившая обращаться к классу со словами: «Ну, рыбоньки мои, а теперь проверим, не обманывают ли вас авторы учебника и я вместе с ними» — взяла прямоугольную пластинку подогретого парафина и вдавила в неё пряжку от солдатского ремня, в котором щеголял Петька Перегудов. На пластинке появился отпечаток звезды с серпом и молотом посредине. Потом она попросила кого-то из нас растолочь в ступке грифель простого карандаша и кисточкой покрыла порошком пластинку. По краям прижала две тонкие медные проволочки без изоляции — токоотводы — и соединила их между собой. Потом подвесила парафиновую пластинку в банке, наполнив её электролитом для меднения, состоящим из воды, медного купороса и серной кислоты. По обеим сторонам от парафина с отпечатком звезды подвесила на проволочках две медные пластинки, соединив их между собой, а потом — с положительным полюсом трансформатора. Токоотводы от графита она присоединила к отрицательному полюсу, после чего пощелкала реостатом, регулируя силу тока. И тут урок закончился. А на следующий день Тамара Петровна показала нам маленькое чудо: вынула парафиновую пластинку, сунула в горячую воду, и, когда парафин растаял, в руках у учительницы остался тонкий медный листок, повторяющий солдатскую пряжку со звездой.

Мы знали, что такое хромирование, серебрение, позолота, осуществляемые методом гальванопластики. И всё же Тамаре Петровне удалось удивить нас рассказом о том, что метод электролитической диссоциации используется не только для серебрения ложек и цинкования жести, но и при производстве грампластинок, в полиграфии и, главное, для получения металлов из руды. Не помню, правда, на уроке физики или химии это было. Химичка наша, забыл, как её звали, часто болела, и, как правило, её заменяла Тамара Петровна, обладавшая прямо-таки энциклопедическим запасом знаний…

—▫Не помнишь, и не надо,— миролюбиво сказал я.— Собирать информацию и писать тексты — моё дело. И вот что я надыбал. Среди разнообразных произведений искусств, украшающих интерьер Исаакиевского собора, имеются двенадцать медных, исполненных методом гальванопластики ангелов. Они поддерживают консоли, на которые опираются пилястры башни и созданы русским скульптором Витали.

—▫Никогда о таком не слышала,— сказала Лика таким тоном, будто существование неизвестного ей скульптора считает личным оскорблением. Иногда с ней трудно ладить, и главное в таких случаях — не поддаваться на провокации.

—▫Ничего удивительного, ведь ты не искусствоведка…

—▫На что это ты намекаешь, Сашхен?▫— Лика рискованно обошла бензовоз, и я подумал, что у неё крайне агрессивный стиль вождения. С такими ухватками моей крошечной леди «хаммер» надо водить, а не «матис».

—▫Я не намекаю, а открытым текстом говорю, что знаток и ценитель искусств из тебя аховый. Назови-ка скульптора, создавшего ангела для Александровской колонны?

Ответом мне послужило молчание.

—▫А кто автор памятников Кутузову и Барклаю-де-Толли, которые перед Казанским стоят?

—▫А ты-то сам знаешь?

Она знала, что я знаю, но игру надо было довести до конца, и я ответил:

—▫Орловский Борис Иванович, настоящая фамилия — Смирнов. Он и ангела сделал, и полководцев. Однако вернёмся к Витали.

Я покосился на Лику. Она была хороша собой — миниатюрная, но весьма фигуристая, жгучая, коротко стриженная брюнетка с ярко накрашенными губами, вызывающе подведёнными бровями и неестественно длинными ресницами. Мне неприятно было на неё наезжать, но время от времени приходилось — мягкость она принимала за слабость, терпимость и нежелание отдавливать чужие мозоли — за трусость. А на ком, как не на трусливом слабаке, можно отыграться, сорвать плохое настроение, досаду на то, что мир не таков, каким мы хотим его видеть?

—▫Иван Петрович Витали был отличным скульптором. Особенно его ценили как портретиста. Знатокам хорошо известен, например, его бюст Пушкина, выполненный в тысяча восемьсот тридцать седьмом году. А для Исаакия Витали отлил в бронзе два горельефа: поклонение волхвов и встречу императора Феодосия святым Исаакием, составляющих одно из лучших украшений храма. На вершине фронтонов размещены статуи евангелистов и апостолов работы того же Витали. Кроме этих изваяний, по углам стен, на аттике поставлено по две фигуры ангелов со светильниками, тоже созданных Витали, а под ними с каждой стороны угла ещё по ангелу. Витали также выполнил рельефы над большими дверями, ведущими в собор, в общем, потрудился на славу, и всё содеянное им мне просто не вспомнить. Да это и не имеет отношения к гальванопластике. В этой технике Витали сделаны бронзовые многофигурные барельефы, которыми украшены три дубовые двустворчатые двери, каждая размером пятнадцать на девять метров.

—▫Ух ты!▫— сказала Лика, и я порадовался, что хоть размеры дверей она оценила по достоинству.

—▫Применения гальванопластики позволило копировать редкие скульптуры, барельефы и предметы быта древних народов. Большие коллекции их находятся в музеях Лондона, Парижа, Вены и других столиц. С использованием гальванопластики выполнено декоративное убранство дверей церкви Святого Августина и фасад Новой Оперы в Париже.

—▫А ты у-у-умненький,— протянула Лика с плотоядной улыбкой, живо напомнившей мне те времена, когда она ещё не была подвержена приступам депрессии, а среди сотрудников «Северной Венеции» ходили слухи, будто она охмурила представителя какой-то шведской фирмы и в ближайшее время переберётся жить в Стокгольм.

Анжелика Арсентьевна Стебелихина мнила себя дамой в высшей степени опытной, эмансипированной и лишь чуть-чуть не дотягивавшей до образца женщины-вамп — покорительницы мужчин. На самом деле она была очень недурным фотографом, который как-то вдруг вылупился, словно бабочка из кокона, из посредственного дизайнера по костюмам. И, надо признать, деловая хватка у неё была что надо. Матя Керосин — директор фотоателье «Северная Венеция» Матвей Семенович Киросин — называл её Медвежьим Капканом. И был абсолютно прав — с медведеподобными, мужиковатыми, мужланообразными господами предпринимателями наша миниатюрная дама управлялась как умелый рыбак с попавшейся на крючок рыбиной. То отпустит лесу, то выберет, и, глядишь, бьётся уже охмуренный ею самец в подсачнике, подписывает контракт на какой-нибудь альбом фотографий с юбилейного застолья или портфолио, которое нужно ему, как козе баян.

Папахен у Лики был полковником, и на нём-то она, пока вдрызг с ним не разругалась и не ушла из дома, оттачивала свои коготки, отрабатывала хватку. И хватка ей пригодилась — она выскочила замуж, а через три года развелась, став обладательницей однокомнатной квартиры в центре Питера и комплекта фотоаппаратуры, о которой коллеги её только мечтать могли. Но что-то при этом в железном характере госпожи Стебелихиной то ли сломалось, то ли погнулось. Охватывать её стала временами беспричинная хандра, и задаваться она стала вредными для состояния духа и тела вопросами: для чего живём мы на этом свете, к чему стремимся, и стоят ли «все наши подлости и мелкие злодейства» того, чтобы их совершать.

Потому что всякие подлости и мелкие злодейства удобно совершать, оправдываясь перед собой тем, что, мол, «не корысти ради, а токмо волею пославшей мя жены, лежащей на смертном одре». Или ради папы с мамой, деток, ну мужа на худой конец, что ли. А если только ради себя любимого, так стоит ли их совершать? Там ли мы себя любим? И, приглядевшись к себе, поняла Лика, что не стоит и не так уж она себя любит. Или время пришло — стукнуло тридцать, и осознала она, что не хочется ей в компании не слишком-то приятного мужчины кушать лягушачьи лапки со стеблями бамбука в «Золотом драконе», печень или сердце змеи в гранд-кафе «Дорадо», лангуста, окружённого трепангами, креветками и прочими дарами моря в «Китайском дворе». И на модные выставки в Мраморный дворец, Союз художников или Манеж её тоже не слишком тянет. И даже в БДТ или Александринку хочется пойти с человеком достойным, душевным, а не очередным плейбоем, которому «далеко за…».

Но такого как-то не случалось. И не могло случиться по той причине, что упакована госпожа Стебелихина была по-прежнему как вамп и вела себя соответственно. И клевали на неё, естественно, по одёжке и манерам. А те, кто подошёл бы Золушке, которой королевские одежды до смерти надоели, не клевали. Потому что разбираться, что к чему, и заглядывать человеку в душу — дураков нет. Ужастиков всяких и по телику хватает, в жизни они ни даром, ни даже с доплатой не нужны.

Таким образом, Лика обречена была всё чаще впадать в депрессию, и бог весть чем дело бы кончилось, если бы Матя Керосин не счёл, что «английский сплин, иль русская хандра», госпожи Стебелихиной мешают ателье получать с её помощью необходимые заказы и заслуженные доходы. Ибо фирма была маленькой, и с тех пор как Медвежий Капкан засбоил, дела наши перестали идти в гору. То есть начали ухудшаться. Инфляция-то ведь только по официальным сводкам сходит на нет, а фотография — дело дорогостоящее. Не говоря уже про рост арендной платы за помещение, в котором «Северная Венеция» располагалась.

Матя лез из кожи вон, уговаривая Лику взять себя в руки, убеждая, что всё образуется, жизнь — штука полосатая, вроде зебры, и всё такое прочее. Лика соглашалась, обещала, что всё будет тип-топ, и упускала очередного жирного карася, почти согласившегося заказать у нас большеформатный календарь, на двенадцати листах которого должны были рекламироваться продаваемые его компанией металлопластиковые трубы. А ежели заключала контракт, то вместо коллажей, заставлявших мужчин покупать трубы именно этой компании, приносила нечто донельзя печальное на тему: «Дохлые трубы и снулые девушки». Клиент, разумеется, отказывался от продвижения своей продукции подобным образом, Матя шипел и плевался, как озлобленная кобра, а госпожа Стебелихина скорбно заламывала бровь и недоуменно разводила руками: мол, трудилась не за страх, а за совесть, но что-то, по-видимому, пошло не так.

Матя был хорошим человеком. Он долго притворялся шлангом, который вовсе не жаждет проглотить живого тёплого кролика или нежнотелого барашка. Однако питон хотя бы раз в полгода должен кушать, чтобы не помереть с голоду. И, когда терпение его иссякло, а уговоры не дали желаемых результатов, он, дождавшись подходящего момента, отвёл меня в дальний угол мастерской, где нас никто не мог слышать, и сказал:

—▫Саня, я сделал всё, что мог. Большего от проклятого кровососа-капиталиста требовать нельзя. Нашей фирме придётся расстаться с Ликой.

—▫Понимаю,— сказал я, недоумевая, почему он сообщает об этом мне, а не ей.

—▫Нет, не понимаешь,— продолжал он, шаря по моей куртке взглядом в поисках пуговицы, которую можно было покрутить,— верное свидетельство того, что Матя прибывает в расстроенных чувствах.— Я знаю Лику почти шесть лет. Для такого суетного, нервного и непредсказуемого бизнеса, как наш,— это большой срок.

—▫Знаю,— сказал я.

Матя был действительно мировым парнем. Средним фотографом, никаким сочинителем и тем ещё бизнесменом. Но мужиком — что надо. Иначе в «Северной Венеции» давно не осталось бы ни одного сотрудника.

—▫Из-за Лики я вынужден отказывать ребятам, способным справиться с заказами, которые она провалила. Просрала,— уточнил органически не выносивший грубости Матя.

—▫Что ты от меня хочешь?▫— спросил я, стараясь не смотреть в Матины глаза, напоминавшие скорбные пёсьи очи. Было в его крупном, легко красневшем лице что-то бульдожье. Этакий Пьер Безухов, с фигурой атлета и без очков.— Если тебе нужно от меня отпущение грехов — отпускаю. Лика и впрямь потеряла креативность мышления. Потеряла вкус к работе. Это бывает. Я читал, что Селенджер…

—▫Саня, мне не до твоих побасёнок!▫— оборвал он меня.— Я обратился к тебе, потому что мне нужна помощь. То есть Лике. Охмури её. Соврати. Заставь вновь ощутить вкус к жизни. Понимаю, это звучит глупо, но иного выхода я не вижу.

—▫Совратить не трудно,— самоуверенно сказал я.— А что потом?

—▫Нужна вспышка эмоций. Прилив адреналина, тестостерона, гипоталамуса и эндокринов,— сказал Матя, любивший к случаю напомнить, что сам он «пскобской», «скобарь», «академиев не кончал» и является «самородком земли русской».— Чем пламенный роман завершится — не важно. Любовью до гроба, попыткой суицида, убийством изменщика серебряной вилкой из бабушкиного наследства — это второстепенно. Главное — сдвинуть состав с места, а там уж он сам покатится. Твое дело — разбудить спящую принцессу. А какой она принцу женой станет — о том в сказке не говорится.

—▫Спасибо тебе, алмаз ты наш негранёный!▫— с чувством сказал я.— Особенно за удар вилкой. Но не проще ли устроить ей встряску, угнав автомобиль?..

—▫Ещё проще ударить по голове вот этим, например, штативом.— Матя кивнул на массивную деревянную треногу, которую давно уже следовало выкинуть, да ни у кого рука не поднималась на раритетную, хотя и бесполезную в нашем хозяйстве вещь.— Однако простое решение не всегда оказывается верным. Ей нужна вспышка положительных эмоций, а не абы каких…

Итак, Матя назначил меня Ликиным помоганцем и дал месяц сроку, после чего она должна возродиться, как «человек и пароход», то есть фотограф, либо покинуть «Северную Венецию». Причину моего нового назначения Матя изложил Лике так: «Креативщик Саня поможет тебе справиться с делами, которые идут у тебя из рук вон плохо». Дальше следовало много всякого бла-бла-бла, чтобы позолотить пилюлю, но рейтинг мой оно в Ликиных глазах не повысило, хотя прежде мы были в приятельских, если не сказать дружеских отношениях.

По роду занятий мне приходится работать почти со всеми сотрудниками «Северной Венеции». Я пишу тексты проспектов и буклетов для выставок, сочиняю поздравления и стихотворные пожелания для открыток и адресов, вручаемых юбилярам, статьи для альбомов и газет, словом, занимаюсь литературной подёнщиной, без которой нашей фирме не обойтись. Матя придумал моей должности забойное название — текстовик-креативщик. Кроме того, в свободное от сочинения текстов время я охмуряю клиентов, точнее, клиенток, выступая в качестве менеджера, а также помогаю нашим фотографам таскать аппаратуру, развешивать фотографии и картины на выставках. В общем, я — мастер-на-все-руки.

Первое время после того, как Лиля Ляличева привела меня в «Северную Венецию», где подрабатывала фотомоделью, полезность и даже незаменимость мою сознавал только Матя. Фотографы и дизайнеры поглядывали на меня недоумевающе, если не сказать косо, принимая за халявщика и дармоеда. Однако, заглянув в буклет, заказанный питерским филиалом финской деревообрабатывающей компании, Венька Карачуба зычным голосом вострубил, что «в нашем полку появился кудесник». После того как я, рукой мастера, прошёлся по предложенному заказчиком тексту, который должен был сопровождать Венины фотографии… Обычно редактурой текста занимался Матя и делейтить лишнее он насобачился: ломать не строить. Но когда надо было придумать связки между предложениями и абзацами, а тем паче дописать что-то, о чём заказчик вспомнил за день до сдачи буклета в типографию, начинались проблемы. И чем больший кусок текста требовалось написать или переработать, тем труднее они решались. А иногда не решались вовсе.

С моим приходом Матя задышал полной грудью. Вслед за ним и остальные «венецианцы» уяснили: если провести маленькую чистку текста, заменяя, например, «коричневый» на «бежевый» или «шоколадный», а «серый» — на «серебристый», восприятие его меняется к лучшему. А ежели избавиться от канцеляризмов и словосочетаний-паразитов типа: «в настоящий момент», «согласно требованиям времени», «известно, что» — если известно, то зачем об этом писать?▫— убрать повторения, сократить длинноты и вообще понаждачить текст как следует, старый заказчик не только не сбежит, но и новых двух приведёт. При условии, что иллюстративный материал будет на должном уровне.

Этим-то Матя и занялся, расширив после моего появления ассортимент предлагаемых фирмой услуг за счёт таких пунктов, как: редактура, литературная обработка текстов заказчика, написание рекламных модулей и статей и т.▫д., и т.▫п. В лексиконе Мати появилось слово «креатив» со всеми от него производными. За последние два года Керосин добился того, что фирма приобрела некоторую известность. Наши орлы и орлицы всё реже выезжали фоткать детские сады и школы, хотя по инерции продолжали подхалтуривать, делая альбомы выпускников для учебных заведений всех уровней. И тут одна из лучших фотографинь — Анжелика Арсеньевна Стебелихина — начала сбоить, а потом и вовсе «стухла»…

Выполняя Матин наказ, я честно старался помочь ей, надеясь, что моей интеллектуальной и физической поддержки окажется достаточно и мне не придётся вступать с Ликой в интимные отношения. Не то чтобы она мне не нравилась, просто опыт подсказывал: вступить в них, как в драку, легко, трудно выступить без морального и физического ущерба.

Возможно, рассуждал я, ей вовсе не нужен любовник, а достаточно иметь рядом чуткого товарища, с которым можно поделиться своими печалями и горестями. Для того чтобы помочь человеку бороться с захлёстывающими волнами никчемушности и одиночества, не обязательно залезать в его постель. Или заманивать его в свою.

Должен признать, идея очутиться с Ликой в одной постели вскоре перестала казаться мне сомнительной. Напротив, за две с половиной недели тесного сотрудничества я лучше узнал её и проникся искренним сочувствием. Теперь уже я готов был очертя голову вступить в драку, то есть в интимные отношения, а там — будь что будет. Не готова была она. Задачка оказалась труднее, чем представлялось поначалу.

Днём мы ездили по конторам и производствам, где собирали материал для буклетов и проспектов самых разных предприятий — от домостроительного комбината до заготовителей садовых улиток, экспортируемых в европейские рестораны. Вечером Лика обрабатывала фото, а я занимался текстовками, так что времени для проведения совместных мероприятий оставалось мало. Конец лета — страдная пора. Фирмачи, стремясь возместить недополученные за время отпусков доходы, готовятся к осенней лавине конференций, симпозиумов, выставок и прочих профессиональных тусовок. Тем не менее при каждой возможности я предпринимал попытки разбить стену отчуждения, которую Лика медленно, исподволь, возможно, даже бессознательно вырастила между собой и нашей командой. Между собой и окружающим, внешним, не имевшим к ней отношения миром, частью которого был и продолжал оставаться я.

Совместные поездки на Ликином «матисе», вечерние кофепития, поедание фастфудов и поход в кино, на «Сумасшедшую Вселенную» — свежий взвизг моды, о котором, выйдя из зала, мы обменивались мнениями чуть меньше пяти минут, до известной степени сблизили нас. Однако прорыва не наступало и не предвиделось.

Служебный роман развивался бы, безусловно, иначе, если бы мы не проработали вместе три с лишним года. Пришёл, увидел, победил… или наследил — тут уж как карты лягут — дело обычное. Новинка всегда в цене. А вот превращение хорошего парня Сани, Сашки, Сашхена в любовника — миссия почти невыполнимая. Особенно в любовника Снежной королевы. Королевы, которой на всё и на всех начхать. Креативность которой фиг целых фиг десятых, а температура взгляда, несмотря на все мои усилия, редко превышает абсолютный ноль и никогда не дотягивает до того ноля, при котором лёд превращается в воду. И клиенты это чувствуют. О себе я уже не говорю.

На исходе третьей недели я сдался. Представил, как буду себя чувствовать, ежели вдруг произойдёт чудо и я окажусь в постели этой ледышки, и понял — ничем хорошим дело не кончится.

—▫Брось,— сказал Матя, лаская взором орлёную пуговицу на моей вельветовой куртке.— Не надо мне байки про снежных баб втюхивать. Я вижу, лёд уже тронулся. Ещё напор — и крепость падёт.

Он поплотнее задернул тяжёлую чёрную портьеру, отгораживающую его каморку от комнаты, в которой дизайнеры доводили наши материалы до товарного состояния, и с пафосом продекламировал то немногое, что сумели вдолбить в него преподаватели литературы:

—▫Если ты о потомках, то они уже написали: «Что за мудаки это сделали?»

—▫Саня, ты становишься грубым. А ведь я заметил в Ликиных глазах блеск. Поверь, со стороны виднее, дела идут на лад.

—▫У нас КПД двадцать пять,— сказал я, нежно отводя его руку от обречённой пуговицы.— Мне за комнату платить нечем, хозяева, того гляди, на улицу выгонят. Ослобони от службы невыполнимой, боярин. Я же теперь работаю вдвое больше обычного, халтурами заниматься некогда. А получаю…

—▫Не ной, я тебе на полгода кредит выдам. Беспроцентный. Если доведёшь дело до победного конца.

—▫А я тебе самолет подарю. Когда рак на горе свистнет,— пообещал я.— Почему бы тебе, кстати, самому не стать Ликиным спасителем? Раз уж ты такой человеколюбец?

—▫Знаешь ведь, что я женат,— укоризненно, словно я помянул какой-то его природный порок, сказал Матя.— Ксана, заподозрив неладное, без лопаты меня уроет.

Это было истинной правдой. Оксана, выполнявшая в фирме роль бухгалтера, менеджера, завхоза и блюстителя нравственности, была невысокой темноволосой женщиной с неопределимыми под брючным костюмом формами. Лицо у неё неприметное, голос — тихий, но всё это лишь до тех пор, пока Матя или кто-нибудь из сотрудников не позволял себе какой-нибудь дурацкой выходки или двусмысленной шутки. И вот тогда в Оксане просыпалась дремлющая до времени Ксантиппа.

Как-то я рассказал Мате про жену Сократа, имя которой стало нарицательным, и про то, что некоторые историки-женоненавистники объясняли его отказ бежать из тюрьмы опасением, что она последует за ним на чужбину, чтобы продолжать пилить всю оставшуюся жизнь. «И он из-за этого выпил чашу с цикутой?▫— усомнился Матя.— Не верю! Философа оклеветали». Как бы то ни было, после этого он время от времени называл Ксану Ксантиппой, многозначительно поглядывая на меня и только что ладони от удовольствия не потирая. Вот, мол, я какой, не боюсь ей фигу в кармане показать!

Вопрос, почему Матя с ней не разведётся, мучил меня давно, но как-то всё случая не выходило его задать…

—▫И не стыдно тебе творить добро чужими руками?

—▫Саня, ну придумай что-нибудь! Ты же креативщик, а не манная каша! Мы же человека теряем, Саня!▫— воззвал Матя и вновь потянулся к моей пуговице.

Серебряные пуговицы с двуглавыми орлами достались мне по наследству, от прапрапрадеда. Они делали мою куртку эксклюзивной, и, чтобы спасти их, я вынужден был бежать с поля боя, напутствуемый победительным призывом человеколюбивого Керосина:

—▫Мужество и креатив! Креатив и мужество! Держись, Саня, и помни о кредите!

Стремясь оправдать Матины надежды — а что ещё мне оставалось делать?▫— я явил миру образец креативного мышления, сказав Лике:

—▫Если ты взберёшься мне на плечи, то сможешь привязать верёвку к штанге.

—▫Сдурел, что ли?▫— спросила Лика, на что я с безразличным видом пожал плечами. Моё дело — выдать креативное предложение, а уж примет она его или нет, зависит от неё.

Ситуация и впрямь сложилась скверная. Матя добился разрешения устроить выставку фотокартин наших сотрудников, на которых были запечатлены виды Питера, и в частности Московского района, в бывшем ДК им. Ильича, переименованном в Культурно-досуговый центр «Московский». Сюда со всего района должны были съехаться на совещание чиновники, которые, по Матиному замыслу, увидев такую красоту, немедленно восхотят сделать нас своими придворными фотохудожниками.

Идея была не слишком свежей, и, главное, для претворения её в жизнь у нас почти не оставалось времени. Мобилизовав всех дееспособных сотрудников, мы окантовали, привезли и развесили по стенам фойе и огромного холла отобранные для выставки работы. Развеску закончили вечером, накануне совещания, а утром администраторша культурно-досугового центра позвонила Мате и сообщила, что самую большую фотокартину — «Цветомузыкальная феерия», на которой были запечатлены фонтаны на Московской площади,— чудовищно перекосило. Матя, естественно, посоветовал найти какого-нибудь мужика с руками и привязать отвязавшуюся верёвку. В ответ на что администраторша заявила, что искать мужиков — не её работа, ей нет дела до нашей выставки и она лично была против неё… В общем, такие загогулины случаются не так уж редко, и, чтобы не тратить слов попусту, Керосин послал нас с Ликой в бывший ДК восстановить статус-кво. Меня — чтобы корячился на лестнице, а Лику — чтобы подвезла на своем «матисе» (времени-то в обрез!) и откорректировала снизу правильность подвески.

Делов-то, казалось бы, есть о чем говорить! Оказалось — есть, поскольку лестница, с которой мы развешивали фотокартины, была заперта в кладовке, а ключ от неё находился у местного умельца, успешно совмещавшего в этом заведении должности столяра, маляра, сантехника и стекольщика. Человек, отвечавший за всё, был, по-видимому, сродни тому самому мужику, который семерых генералов прокормил, но имел, как легко догадаться, один недостаток. Он-то и погнал нашего умельца с утра пораньше опохмеляться, вместо того чтобы идти на работу.

Добраться до лестницы можно было бы, взломав замок каморки. Но, во-первых, для этого у нас не было инструментов, во-вторых, замок был врезной, что ещё больше осложняло задачу. В-третьих, за каждым нашим шагом следила бдительная администраторша, похожая на состарившуюся и обрюзгшую Екатерину▫II.

Глядя на укреплённые под самым потолком медные штанги, к которым были подвешены картины, Лика признала, что не видит способа справиться с порученным делом. Она не птица, летать не умеет. А чиновников, которые должны появиться тут с минуты на минуту, она в гробу видала. И вообще, если я такой уж креативщик, то мне и выпутываться из положения.

Тогда-то я и явил миру образец креативного мышления.

Лика обругала меня дурнем и начала звонить Керосину. Как будто он мог телепортировать ей складную алюминиевую стремянку четырёхметровой высоты, которой в нашей конторе отродясь не было.

Сначала Матя отвечал на сетования Лики тихо и вежливо, а потом из медленно раскалявшейся трубки до меня донесся его разъярённый рык: «Ты ему хоть на голову встань, но картину повесь!..»

Переговоры с начальством закончились именно так, как и следовало ожидать.

Лика была в шёлковой ярко-жёлтой блузке, заправленной в широкую чёрную юбку, перетянутую серебряным поясом,— не лучший костюм для предстоящей операции, но что ж тут поделаешь…

Я залез на принесённый из фойе стол и два венчавших его стула. Лика забралась на третий стул, после чего я присел и помог ей угнездиться на своих плечах. Потом я выпрямился, сидящая на моей шее Лика вытянулась в струнку и начала привязывать к медной штанге отвязавшуюся верёвку.

Картинка получилась сказочная — сюда бы кого-нибудь из наших орлов, сфоткать, в каких условиях приходится работать коллегам. Однако рукоплещущих зрителей поблизости не было, и, возможно, именно это подвигло меня на маленький гражданский подвиг.

Руки мои, придерживавшие Ликины ноги, чтобы не сыграла лихая наездница с немаленькой высоты, скользнули по её икрам и поползли выше, под юбку.

—▫Ой!▫— сказала она, дёрнулась и выпустила из рук хвостик злополучной верёвки.

—▫Не дёргайся, а то навернёмся и костей не соберём,— посоветовал я.

—▫Что ты делаешь?▫— спросила Лика сдавленным голосом, потому что пальцы мои уже ласкали её бедра.— Что ты делаешь, чёрт бы тебя побрал?!▫— гневно повторила она, вцепившись, чтобы не упасть, одной рукой в мою шевелюру, а другую уперев в стену.

Будучи человеком правдивым, я ответил, что хочу обратить на себя её внимание.

—▫Уже обратил, дурак чертов! Убери лапы! Пионерская зорька в жопе взыграла? Или жареный петух клюнул?▫— прошипела Лика, непроизвольно стискивая мою шею ногами.

—▫О, эти ноги на моих плечах!▫— тихонько пропел я и переместил ладони поближе, насколько это было возможно, к полушариям сидящей на мне женщины.

—▫Саня, ты совсем сдурел?! Отпусти меня немедленно! Сюда же люди идут!▫— яростно зашептала Лика, дергая меня за волосы так, словно собиралась содрать скальп.

Я покосился в сторону трёх приближавшихся тёток, одна из которых была той самой администраторшей, не сумевшей найти ключ от кладовой.

—▫Пусть видят, до чего нас довели. В альпинистов превратили.

—▫Саня, отпусти! Мы же упадём!

—▫Ты бы где предпочла оказаться, снизу или сверху?

Руки мои продолжали скользить по всей длине Ликиных ног, но я полагал, что под прикрывавшей их юбкой это не слишком заметно. К тому же мне было плевать, что подумают эти тётки. Прикосновение к Ликиной коже изрядно возбудило меня, и если бы я мог…

—▫Ой, дурак…— неожиданно печально и даже горестно сказала Лика.— Ну зачем ты так?..

—▫Прости, не смог удержаться,— пробормотал я, внезапно почувствовав, что колени у меня начинают подрагивать. Что там ни говори, а весила Лика изрядно, несмотря на всю свою миниатюрность.

Словно почувствовав мою внутреннюю дрожь, она отпустила мои волосы и подхватила свесившийся конец верёвки. Я продолжал гладить её ноги, сначала покрывшиеся гусиной кожей, а потом ставшие вдруг очень горячими. Лика, вытянувшись во весь рост и высоко подняв руки, завязывала верёвку на штанге. Три дородные тётки, не дойдя до нашей пирамиды метров десять, величественно развернулись, словно по команде «все вдруг», и двинулись в сторону фойе. Крейсера, броненосцы, дредноуты!..

—▫Саня, всё готово,— прошептала откуда-то сверху Лика.— Можно слезать.

—▫А нужно ли?

—▫Саня…— совсем тихо сказала она.— Ну если тебе так уж невтерпёж… Можно ведь и внизу этим заняться…

Когда мы, словно дети, целовались и тискались в тёмных и пустых коридорах бывшего ДК, я понял, что невтерпёж было ей. Мысль эта мелькнула у меня, когда, ссаживая Лику с шеи, я ощутил влажный мазок и она сквозь стиснутые зубы процедила:

—▫Экстремал чёртов! Не можешь, как все люди? Или так уж выпендриться охота?..

Экстремалом в нашей паре была, безусловно, она, и, если бы я понял это раньше, развязка наступила бы значительно скорее. Но, как справедливо заметил Оскар Уайльд: «Женщины созданы для того, чтобы их любить, а не для того, чтобы понимать». Хотя всё, в общем-то, и так получилось неплохо. Прогнозируемый Матей эмоциональный взрыв имел место быть. Лика действительно ожила, проколов с заказами стало меньше, и к тому же, перебравшись в её однокомнатную квартиру, я избавился от необходимости платить за комнату, которая явно не стоила тех денег, которые требовала за неё скаредная хозяйка…

—▫Саня, ты, часом, не спишь? Сейчас на место прибудем, как раз к назначенному сроку.

—▫Так твой клиент что, прямо при нас одну из скульптур будет методом гальванопластики изготовлять?▫— спросил я, догадываясь, что мы приближаемся к бывшему особняку князя Утгарова, потому что дорога, после того как «матис» съехал с Петергофского шоссе, становилась с каждой минутой всё хуже и хуже.

—▫Клиента нашего, прошу запомнить, зовут Игорь Евгеньевич Мамелюкин. И с господином этим я прошу тебя быть стопроцентно вежливым и предупредительным,— сказала Лика, не отрывая взгляда от дороги, наводившей на мысль о недавней бомбёжке.

—▫Ты уже говорила, что он твой давний знакомый и потому требует к себе особого отношения. Хотя клиентам я, в отличие от некоторых, отродясь не хамил.

—▫Игорь Евгеньевич отец моей школьной подруги, но обращаться с ним предельно трепетно я прошу тебя вовсе не поэтому. Дело в том, что лет пять назад его машину взорвали и он с тех пор немного не в себе.

—▫Взорвали?

—▫Заложили взрывчатку мощностью два килограмма в тротиловом эквиваленте, и она рванула так, что машину и всех, кто в ней находился, разнесло в клочья. Хоронить было нечего,— сказала Лика, подъезжая к глухим воротам в каменной стене, декорированной молодыми берёзками с ослепительно-жёлтой листвой.

Створки ворот разошлись, и к машине двинулся вышедший из будки парень в камуфляже.

Лика протянула через открытое окно визитку, на которой было написано несколько слов от руки. Парень поднёс её к глазам и махнул в сторону старинного здания, стоящего в глубине дубовой аллеи. Судя по толщине деревьев, имение это возникло как минимум пару столетий назад, а жёлто-белый особняк напоминал небольшой дворец, спроектированный в стиле классицизма: колонны, портик, парадная лестница по центру фасада…

—▫Не похоже, чтобы на таком здании стояли химеры,— сказал я, но Лика, поглощённая своими мыслями, пропустила мои слова мимо ушей.

—▫Покушались, скорее всего, на самого Игоря Евгеньевича. Он к тому времени стал не только преуспевающим бизнесменом, но и в политику сунулся. А вместо него грохнули всю семью: Милу, её дочь, мать, тёщу Игоря Евгеньевича и шофёра. Так что человек он травмированный и со странностями.

—▫Ладно, не учи учёного,— буркнул я, подавляя желание напомнить Лике, что заносило порой её, а не меня. Я-то отлично лажу с клиентами, особенно с теми, которым мы на фиг не нужны и которые нам жизненно необходимы.

Лика загнала «матис» на парковку, где уже стояло шесть или семь автомобилей. Мы выбрались из машины и двинулись к парадной лестнице, по которой спускался навстречу нам благообразный секретарь-референт Игоря Евгеньевича. Юношу в сером костюме звали Лёшей, и, будучи самой любезностью, он предложил Лике понести ту часть её фотошмоток, которые она не доверила тащить мне.

На Ликином лице расцвела ошеломляющая улыбка, донельзя бесившая меня в тех случаях, когда адресовалась не мне. Она нагрузила Лешу своей фирменной аппаратурой и прощебетала что-то комплиментарное по поводу особняка и дубовой аллеи, после чего я взял инициативу в свои руки.

—▫Не могли бы вы показать, где первоначально стояли бронзовые химеры, которые хочет воссоздать господин Мамелюкин?▫— спросил я, пояснив, что именно мне предстоит писать текст для Ликиных фотографий.

—▫Полагаю, Игорь Евгеньевич захочет сам ознакомить вас со своими планами и провести по отреставрированной части особняка,— чинно сообщил Леша, приглаживая свободной рукой и без того идеально уложенные волосы. При этом он не сводил глаз с Лики, и мне это совершенно не нравилось. Хотя, должен признать, так всё и было задумано. В брючном костюме тёмно-зелёного цвета, с пышно-пенным жабо, она выглядела сногсшибательно, и моя изрядно потертая джинсня была призвана оттенять её великолепие.

—▫А разве они были установлены не на фасаде?

—▫Ну что вы! Скульптуры, созданные методом гальванопластики,— в основном, разумеется, копии, устанавливали исключительно во внутренних помещениях. Иначе осадки разрушили бы их за нескольких лет. Ведь слой меди…

—▫Да-да, знаю,— остановил я его, устыдившись собственной тупости.

Надо же так опростоволоситься! А ещё Лике пытался что-то умное втюхивать!.. Ведь знал же, что не ставят такие скульптуры на открытом воздухе, но вот не замкнуло что-то в мозгах!

Особенно непростительна эта промашка была потому, что на прошлой неделе мы напросились в реставрационную мастерскую, где занимались текущим ремонтом скульптур с крыши Зимнего дворца.

Я знал, что они сделаны из бронзы, но мне почему-то не приходило в голову, что, если бы скульптуры были литыми, вес крыши стал бы фантастическим. Естественно, они оказались полыми, из листов толщиной пять — семь миллиметров. Фрагменты скульптур соединялись болтами, на каркасе, что позволяло заменять вышедшие из строя по мере надобности…

Пока я предавался самоуничижению, Лика с Лешей щебетали о князе Утгарове, реставрационных работах и планах Игоря Евгеньевича по преобразованию примыкающей к особняку территории. Мы переходили из одного коридора в другой, и мне уже начало казаться, что Лёша морочит нам головы, кружа по одним и тем же переходам, когда он остановился наконец перед высокими лакированными дверями тёмного дерева и торжественно возвестил:

—▫Вот мы и пришли. Здесь находится мастерская гальванотехника, выписанного Игорем Евгеньевичем из Ирака. Там сейчас не до гальванопластики, сами понимаете.

Он распахнул одну из створок двери, и мы вошли в высокое просторное помещение. Я бы даже назвал его залом, по периметру которого шла колоннада, поддерживавшая неширокий балкон, а в центре располагался прямоугольный подиум, возвышавшийся на полметра от пола.

—▫Не слишком-то похоже на мастерскую,— пробормотала Лика.

—▫Импортное оборудование, высокотехнологичный метод проведения работ,— с гордостью сообщил Лёша.— Вся машинерия располагается под полом. Лаборатория, а не мастерская. Чисто как в аптеке. Экономично, эргономично, зрелищно. Вот эта платформа и есть, так сказать, станок, на котором возникают скульптуры.

—▫А где же модели? И ёмкость для раствора… и эти… катионы с анионами?▫— спросил я, чувствуя в Лёшиных словах подвох. Из ничего, как известно, ничего и не возникает, а в этом пустом и гулком зале не было решительно ничего необходимого для работы гальванопластика.

—▫Я же говорю — высокотехнологичное производство. В настоящее время это любимая игрушка Игоря Евгеньевича, а на любимые игрушки состоятельные люди денег не жалеют. Да‑с, господин Мамелюкин может себе это позволить. Поднимитесь на платформу, оцените её размеры, а я установку включу, чтобы вы представляли, как она работает. Можете пока вещи свои у платформы сложить или на стулья.— Лёша махнул рукой в сторону галереи.

Я опустил баул со штативом и прочими фотоприбамбасами на пол, Лика нехотя поставила рядом кофр, и мы начали подниматься по ступеням на металлический подиум, а оставшийся внизу Лёша продолжал вещать:

—▫Не подумайте только, что Игорь Евгеньевич деньги на ветер бросает. Осуществив свои замыслы, он ведь может и подряды на изготовление скульптур брать. Или копий. Есть люди с достатком, которые с удовольствием поставят в своих летних или зимних резиденциях копии невских львов или сфинксов… Не исключено, что со временем мы наладим выпуск мелкой пластики: сувениров, дверной и оконной арматуры…

—▫По-моему, он какую-то пургу гонит,— тихо сказала Лика.

—▫Дурит народ, пока хозяин не подошёл. Зубы заговаривает?▫— предположил я, осматривая рифлёный пол платформы, по краю которой шла глубокая пятисантиметровая щель, окаймлённая толстой чёрной резиной. В центре платформы находился люк, а по дальним сторонам в пол из нержавейки были врезаны сияющие медные круги.

—▫Разойдитесь в разные стороны, подальше друг от друга, встаньте на медные круги, и я покажу, как эта установка работает,— предложил Лёша, подходя к подобию лекционной кафедры, расположенной в нескольких шагах от подиума.

—▫Как-то я всё это себе иначе представляла,— сказала Лика и, недовольно дёрнув плечом, отправилась на другой конец подиума.

—▫Ну вот, замечательно! Теперь смотрите, в чём тут фокус.— Лёша коснулся невидимой нам приборной панели, находившейся, судя по всему, в крышке кафедры.

Послышалось мерное гудение, потом громкий шорох, и я с изумлением увидел, как вокруг нас из пола платформы вырастают стеклянные стены. То есть не из пола, конечно, а из той самой окружённой резиной щели.

Скреплённые по углам широкими металлическими полосами, выраставшие на глазах стеклянные стены эти живо напомнили мне гигантский аквариум. Но мы-то с Ликой совсем не были похожи на рыб.

—▫А вот и наш гальванотехник!▫— радостно провозгласил Лёша, указывая на человека, появившегося из-за скрытой колоннадой двери.

«Чёрт возьми! Похоже, мы влипли в какую-то скверную историю!▫— подумал я, глядя на закутанную в чёрную мантию фигуру.— Уж не к сектантам ли каким нелёгкая занесла?»

Высокий человек в чёрном балахоне воздел руки к потолку, я повернулся к Лике и замер с широко открытым ртом, так и не успев крикнуть ей, что надобно нам отсюда по-быстрому сваливать.

Я самым натуральным образом оцепенел, окаменел, превратился в статую! Лика выглядела не лучше. Полуобернувшись ко мне, она застыла в неудобной позе, живо напомнившей мне детскую игру, сопровождавшуюся считалкой:

О море мне напомнило и громкое журчание. Чёрт возьми! Что эти ребята задумали? Зачем они пустили в наш аквариум воду?..

Но это была не вода. Из открывшегося в центре платформы люка толчками поступал жёлто-зелёный, резко пахнущий аммиаком раствор. В считаные мгновения он залил пол и стал подниматься всё выше и выше.

Я попытался крикнуть, пошевелить пальцами, скосить глаза в сторону кафедры, Лёши и человека в чёрном — не тут-то было! Я видел только застывшую в четырёх метрах от меня Лику, слышал плеск воды и приходящий откуда-то извне, цепенящий душу звук: «Текели-ли, текели, текели-ли, текели, текели-ли…»

Потом на эти скребущие, царапающие, омерзительные звуки наложилось некое подобие человеческой речи:

—▫Йяа! Йяа! Хастур! Угф! Угф! Йяа Хастур кф’айяк’вулгтмм, вугтлаглн вулгтмм! Айи! Шуб-Ниггурат!..— причитал и призывал резкий, пронзительный голос.

Фигура Лики начала расплываться перед моими глазами, я уже не видел ни стен гигантского аквариума, в который мы угодили, ни стремительно наполнявшего его раствора. Перед моим взором стали возникать странные, но вполне реалистичные картины: изумрудно-зелёная лагуна, из недвижных вод которой вставали руины мёртвого города, возведённого из огромных базальтовых блоков… Поселок, состоящий из круглых каменных хижин с коническими крышами, прилепившийся к подножию покрытой снежным покровом скалы… Бескрайнее плоскогорье, над которым ураганной силы ветер нёс тонны песка, сметая табуны лошадей и юрты кочевников… Я парил над нагромождениями торосов, летел над закованными во льды горами, нёсся над пустынями, где из жёлтого песка вздымались чёрные башни, похожие на пальцы обгоревшего исполина… Я бродил по серебристым мостам, соединявшим диковинные, похожие на мраморные кружева постройки, вознесшиеся над непроходимыми джунглями, презрев законы тяготения. Охваченный изумлением, зачарованный их красотой, я с трепетом разглядывал покрывавшие стены резные орнаменты и многофигурные барельефы, замысловатые капители колонн и стоящие на изящных, невесомых кронштейнах скульптуры, изображавшие крылатых людей и коней, грифонов и прочих сказочных существ… Я видел громадные города на дне океана, населённые ихтиандрами, сновавшими, словно стаи прекрасных разноцветных рыб, среди замшелых башен, многоярусных минаретов и гранёных куполов…

—▫Саня! Саня, очнись! Саня, открой глаза!

От Ликиного вопля у меня заложило уши, и я, с трудом вынырнув из мира грёз, разлепил не желавшие разлепляться веки. Преодолев сковавшее её оцепенение, Лика рванулась ко мне, вспенивая вонючий жёлто-зелёный раствор, доходивший нам уже до груди.

В уши мне ударил гудящий, зудящий голос, выводившей на одной ноте:

—▫Лллллллл-нглуи, нннннн-лагл, фхтаги-нгах, айи Йог-Сотот! Йгнайиих! Й’бтик. Ииии-йя-йя-йя-ах-ах-ах-ах-ах-ах-ах!..

—▫Саня, смотри на меня! Саня, не спи!

Лика вцепилась в мою куртку и начала трясти так энергично, что если бы на мне росли яблоки, они наверняка посыпались бы на пол платформы. Вернее, в жёлто-зелёный раствор, уровень которого, как мне показалось, перестал повышаться…

—▫Очнись, Саня! Не поддавайся чёрному колдуну!▫— вопила Лика во весь голос, хотя я прекрасно её слышал, поскольку зловещей речитатив оборвался.

Я прижал Лику к себе и повернул голову в сторону гальванотехника в чёрном балахоне.

Он опустил руки и, приблизившись почти вплотную к стеклянной стене, склонив голову набок, рассматривал нас, как энтомолог — неведомое науке насекомое. Потом, обернувшись к невысокому, но чрезвычайно широкому мужчине в горчичного цвета костюме, сказал несколько слов на непонятном, каркающем языке. Тот, в свою очередь, повернулся к замершему за кафедрой Лёше и махнул рукой.

Раздалось громкое бульканье, и уровень раствора начал медленно понижаться.

—▫Ага, не получилось нас утопить! Не обломилось угробить!▫— радостно прошептала Лика, вцепившаяся в меня, как обезьяныш в карабкающуюся на вершину пальмы мамашу.— Хотела бы я знать, что эти уроды задумали. И почему выбрали нас для своего мерзкого опыта.

Мысль о том, что мы стали жертвами какого-то эксперимента, возникла и у меня. Утопить или каким-то иным способом уморить нас можно было не прибегая к исполинскому аквариуму и вонючему раствору, уровень которого понижался с каждой минутой. А когда последние струйки его стекли в люк, расположенный в центре платформы, окружавшие нас стеклянные стены начали уползать в пол.

—▫Какого чёрта вы всё это затеяли?▫— гневно вопросила Лика, отстраняясь от меня и делая шаг к краю платформы.— Игорь Евгеньевич, вы же пригласили нас…

Договорить она не успела, потому что на платформу с немыслимой быстротой взлетели четверо здоровенных парней в камуфляжной форме, в мгновение ока скрутили нам руки и заткнули рты резиновыми грушами.

—▫Привяжите их к стульям и тащите сюда грибников,— распорядился крепыш в горчичного цвета костюме, который, как я понял из Ликиного вопля, и был нашим клиентом — Мамелюкиным Игорем Евгеньевичем.

—▫Маэстро, почему не произошло метаморфозы?▫— обратился Лёша к горбоносому чародею со смуглым ножеобразным лицом.

—▫Девица так испугалась за своего парня, что сбила ментальную настройку,— недовольно прокаркал чародей.

—▫Жаль, эта пара украсила бы наш зодиакальный круг,— буркнул Игорь Евгеньевич.

Ребята в камуфляже примотали нас к стульям, стоящим у стены, опоясывающей зал галереи, и скрылись из виду. Лика начала извиваться и дёргаться, силясь освободиться от верёвок, а я медузой растёкся по стулу. Всё происходящее было мне абсолютно по барабану. В пустой голове плавали, подобно облакам, какие-то бестелесные обрывки неотчётливых мыслей, тело ощущалось бескостным, слабым и невесомым. Если бы не верёвки, которыми меня принайтовали к стулу, я, безусловно, воспарил бы к потолку зала, как наполненный гелием воздушный шар.

Состояние было на удивление приятным, чем-то напоминавшим опьянение, и всё же не похожим на него. Вот только Ликина возня мешала мне насладиться им в полной мере, а тут ещё господин Мамелюкин, переговорив о чем-то с чародеем-гальванопластиком, направился к нам. Подошёл и уставился на Лику с таким видом, словно живого динозавра увидел.

Под тяжёлым взглядом его тусклых серо-зелёных глаз она перестала наконец извиваться и, в свою очередь, вперила в него пылающие яростью глаза, ставшие от гнева из карих почти чёрными.

—▫Стало быть, истинная любовь встречается не так редко, как мне казалось,— отрешённым, бесцветным голосом произнес Игорь Евгеньевич.— Любопытно было бы знать, что ты нашла в этом гопнике?

Теперь он уставился на меня, и мне стало зябко под его неподвижным, холодным взглядом. В общем-то, плевать мне на него с высокой колокольни, но вопрос он задал интересный. Мне тоже непонятно, почему Лика до сих пор не послала меня куда подальше. Перепихнуться в охотку и разбежаться — это понятно, встречаться раз-два в неделю, чтобы удовлетворить физиологические потребности, пока поиски более достойного партнера не увенчались успехом,— тоже было бы вполне в стиле госпожи Стебелихиной. Но пригласить к себе жить…

Я ведь бабочка-однодневка — всю жизнь лечу от любви до любви, как электричка метро от станции до станции. В этих делах я не отличаюсь разборчивостью — миг, и уже загорелся: ах, какие глазки, волосы или там сиськи и бёдра. А в следующий миг — погас и в кусты. Как говорил Оскар Фингал О’Флайерти Уилле Уайльд: «Предмет страсти меняется, а страсть остаётся единственной и неповторимой». И это, наверно, на лбу у меня написано, потому что иначе как временного партнёра по койке женщины меня не воспринимают.

Признаться, во мне действительно нет ничего, заслуживающего долгой и верной любви. Особыми сексуальными способностями я не отличаюсь, литературными — тоже. На окололитературной работе кормится масса народу, и я — один из многих. Трудиться в поте лица в солидной газете или журнале мне в лом, поскольку обо мне, как об Онегине, можно сказать: «Но труд упорный ему был тошен». Крапать детективно-фэнтезийную подёнщину или, взяв женский псевдоним, строгать дамские романы — тем паче. Да и необходимой для этого усидчивости у меня кот наплакал. Раздолбай, в общем, косящий под богему, и Лика этого не могла не разглядеть. Объяснить слабость, которую она ко мне питает, можно лишь народной мудростью, гласящей, что любовь зла…

Вероятно, Лика и сама чувствует, что запала не на того. Порой на неё вдруг накатывает — придирается, язвит, чего раньше за ней не водилось. На работе сорваться немудрено — среди заказчиков порой такие уроды попадаются, что и у ангела рога прорежутся, но дома-то при моей покладистости, а вернее, пофигизме вроде не с чего. Может, она так наказывает меня за те чувства, которые я в ней пробуждаю? Или себя таким образом наказывает?..

—▫Кто бы мог подумать, что нынешняя молодёжь ещё способна на какие-то чувства?▫— продолжал между тем господин Мамелюкин, вновь сосредоточивая своё внимание на Лике.— Я думал, ты такая же бездушная пустышка и дегенератка, как большинство представителей подрастающего поколения… Стало быть, не зря Мила с тобой дружила.

Господин Мамелюкин протянул руку и резким движением вырвал кляп из Ликиного рта.

—▫Сам дегенерат!▫— выпалила Лика, обретя способность двигать онемевшими губами.

—▫Ничуть,— криво усмехнувшись, ответствовал господин Мамелюкин.— Я делаю то, что давно пора было сделать. Очищаю землю от скверны.

—▫Какой скверны? Что ты несёшь?!▫— выкрикнула Лика, суживая глаза и скалясь, как разъярённая кошка.— Для чего заманил нас сюда? Что за кретинизм ты затеял?..

—▫Будешь орать, снова пасть заткну,— холодно прервал её Игорь Евгеньевич, и у Лики хватило ума придержать ядовитый язычок.

—▫Что вы затеяли? Зачем?▫— спросила она значительно тише и спокойнее, хотя я видел, что далось это ей нелегко. Шея напряглась, от носа ко рту пролегли глубокие морщины, словно она разом постарела на пяток лет.

—▫Кто-то должен ответить за гибель моей семьи…▫— пробормотал Игорь Евгеньевич, и я похолодел, увидев, как в глазах его вскипает серая муть.— Кто-то должен… И если я не могу найти и покарать виновных… Если никто не желает найти их и покарать… Если никому здесь нет дела до гибели моих…— Он запнулся, лицо исказила гримаса боли и страдания, и, словно в трансе, закончил: — Пусть месть осуществят Великие Старые Боги…

—▫Игорь Евгеньевич, вы не в себе! Вы нездоровы!

—▫Кто-то должен ответить за гибель моей семьи…— повторил он, явно не услышав Лику, и, отвернувшись от нас, продолжал бормотать, уже ни к кому не обращаясь: — И раз никто отвечать не желает, ответить придётся всем… Четыре тысячи лет назад на месте Питера было море. Год за годом оно стремится вернуть себе потерянное… Год за годом. Наводнения случаются одно за другим, год за годом… Но тщетно, тщетно… Так пусть же Ктулху поможет морю. Пусть утопит убийц и всех тех, кто не смог, не пожелал им отомстить. Кто остался равнодушен… А вместе с ними и весь город… Но если Великие Старые выберут иной путь отмщения… Что ж… Им виднее, как очистить эту землю от скверны…

Увидев, что парни в камуфляже втаскивают на платформу средних лет мужчину и женщину, он прервал своё болботание и двинулся к кафедре.

—▫Не делайте этого! Не совершайте непоправимого! Вы убиваете невинных!▫— крикнула ему вслед Лика.

Мамелюкин на мгновение остановился и, не оборачиваясь, бросил через плечо:

—▫Виновны все!

Мы с Ликой переглянулись, и она невнятно, словно губы её онемели, а язык не слушается, пробормотала:

—▫Он сумасшедший… Псих при деньгах. При больших деньгах, одержимый идеей фикс. Скверное сочетание. Чует моё сердце — быть беде!

Я хотел спросить её, какого же тогда чёрта она с ним связалась, но распиравший мой рот кляп не позволил издать ни звука. Может, оно и к лучшему, потому что если бы Лика догадалась, с кем нам придётся иметь дело, то, разумеется, не стала бы напрашиваться в гости к господину Мамелюкину. Угораздило же её встретить его на очередной выставке строительных товаров в Ленэкспо, где мы имели обыкновение отыскивать потенциальных клиентов…

Мне было холодно и тошнотно. От мокрой одежды исходил удушающий смрад, резиновая груша рвала рот, а тут ещё шея отчаянно зачесалась. И связанные за спиной руки затекли так, что я перестал их чувствовать.

—▫Надо сматываться,— сказала Лика и начала елозить на стуле, медленно сдвигая его в мою сторону.

Сбежать от психа было бы неплохо, но я мог только шевелить ногами — от чего было мало пользы — и пялиться на происходящее в центре зала. Пока, впрочем, там повторялась уже знакомая нам процедура. Мужчину и женщину растащили в разные стороны платформы, после чего стоявший к нам спиной гальванотехник, он же маг и, по-видимому, гипнотизёр, простёр к ним руки. Очередные жертвы сумасшедшего владельца особняка замерли на медных кругах, после чего охранники отпустили их и соскочили с платформы.

Стоявший за кафедрой Лёша склонился над приборной панелью, произвёл необходимые манипуляции, и из пола платформы начали вырастать стеклянные стены гигантского аквариума. Затем он стал наполняться тем самым вонючим раствором, от которого у меня до сих пор свербело в носу и щипало глаза…

—▫Не собираешься мне помочь?▫— прошипела Лика, успевшая подобраться ко мне вплотную.

Интересно, как она это себе представляет?

Сообразив, что ответа ей от меня не дождаться, Лика начала перемещаться за мою спину.

—▫Йяа! Йяа! Хастур! Угф! Угф! Йяа Хастур кф’айяк’вулгтмм, вугтлаглн вулгтмм! Айи! Шуб-Ниггурат!..— разнеслись по залу заклинания воздевшего руки к потолку мага.

Вот гад! И, что удивительно, остальные мерзавцы смотрят на утопление так, будто подобные зрелища им давно приелись. А может, и впрямь приелись? Может, они не первый раз этот аттракцион устраивают?..

Раствор в аквариуме достиг груди несчастных. Лица их я видел неотчётливо, но судя по тому, что фигуры оставались недвижимыми, им не удалось преодолеть цепенящие чары. А уровень раствора всё поднимался и поднимался…

Пыхтя и фыркая, Лика дёргала зубами верёвку, привязывающую меня к стулу. Мысленно, я уверен, она проклинала меня за бездействие, поскольку в запале часто бывала несправедлива. Но сейчас я не двинулся бы с места, даже если бы имел возможность.

Я не мог оторвать взгляда от поднимавшегося в аквариуме раствора, уровень которого всё повышался и повышался. Вот он поднялся выше груди оцепеневших людей. Добрался до подбородка… Ну теперь-то они должны очнуться! Не могут же они утонуть, не сделав даже попытки спастись! Гипноз гипнозом, однако инстинкт самосохранения должен сработать. На уровне подкорки, чего угодно, но должен…

—▫Лллллллл-нглуи, нннннн-лагл, фхтаги-нгах, айи Йог-Сотот! Йгнайиих! Й’бтик. Ктулху-ия-йя-йя-йя-ах-ах-ах-ах-ах-ах-ах!..— гудел и зудел маг, выводя порой резким своим, пронзительным голосом вовсе невообразимые и невоспроизводимые рулады.

Глядя, как раствор поднимается всё выше и выше, я ждал, что вот сейчас, сейчас зачарованные фигуры оживут… Этого не произошло. Жёлто-зеленый раствор скрыл приносимых в жертву с головой, после чего уровень его перестал повышаться. Застывшие фигуры оставались недвижимы.

Маг опустил воздетые к высокому потолку руки. Потряс ими, сбрасывая напряжение, и тихо сказал что-то господину Мамелюкину. Тот сделал знак Лёше, и все трое двинулись к выходу из зала. За ними последовали парни в камуфляже.

Ага! Сказочный Людоед пошёл точить нож. Потом он, утомившись, ляжет спать, и тут-то Элли и сбежит из его замка…

—▫Ещё чуть-чуть…— просипела за моей спиной Лика.

Всё складывалось слишком хорошо, и это настораживало.

Всё складывалось хорошо, если не считать двух утопленных в вонючем растворе людей.

Господин Мамелюкин назвал их «грибниками». Но что искать грибникам в его особняке? Скорее всего, парни в камуфляже схватили их в соседнем лесу и доставили сюда насильно. Но зачем?.. Какой смысл в это безмолвном, бездвижном утоплении?.. Что за бред Мамелюкин нёс про каких-то Великих Старых Богов?..

И ещё… Что-то в этом утоплении было неестественное. Я, конечно, по утопленникам не специалист, но должны же они хотя бы пузыри пускать? Или я чего-то не понимаю, и грибники эти всё же не утонули?..

—▫Ну всё, узел я развязала,— тяжело дыша, промолвила Лика.— Теперь дёргайся изо всех сил, чтобы выпутаться из верёвок.

Я начал дёргаться, но верёвка, которой меня приторочили к стулу, не ослабевала.

—▫Крутись тогда,— велела Лика,— а я конец верёвки в зубы возьму.

Толстая белая верёвка обвивала меня шестью или семью витками, поэтому крутиться мне пришлось долго, и дело это оказалось нелёгким. Однако в конце концов я всё же освободился, и Лика скомандовала:

—▫Встань спиной, чтобы я могла на руках узлы развязать.

О том, что именно в такой последовательности мы и будем освобождаться, я уже успел догадаться.

Когда я встал спиной к Лике, аквариум с утопленниками вновь оказался перед моими глазами. И вновь у меня возникла мысль, что погруженные в ядовитый раствор люди не вполне мертвы.

Жёлто-зелёная жидкость в исполинском аквариуме пребывала в неявном, едва уловимом движении. В глубине её вспыхивали и гасли тусклые золотистые искорки, она медленно завихрялась вокруг мужчины и женщины, становясь с каждой минутой чуточку светлее. Золотые искорки оседали на них, как снег. Наверно, это напоминало процесс гальванопластики. Если, разумеется, допустить, что оба человека выступали в качестве катодов, притягивавших электронейтральные атомы золотистого металла, которые я, ко всему прочему, мог видеть. Однако, будучи в здравом уме и доброй памяти, допустить этого я не мог.

И всё же… всё же…

В заклинаниях мага я уловил имя Ктулху, и мозг — самый совершенный компьютер в мире — услужливо выщелкнул из хранилищ информации фразу: «В своём доме в Р’лаи мёртвый Ктулху ждёт, видя сны». Пожалуй, о фигурах в аквариуме тоже можно было сказать: мёртвые, но живые, подобно спящему Ктулху…

Я не в восторге от творчества Говарда Лавкрафта, большинство произведений которого развивают одну и ту же тему. С глаз героев его рассказов по тем или иным причинам спадает спасительная пелена иллюзий, и, прозрев, оглушённые воем космических вихрей, они видят отвратительных монстров, повелевающих временем и пространством, материей и энергией, судьбами отдельных людей, стран и народов. Что и говорить, тема впечатляет. Но писать всю жизнь об одном и том же может либо законченный зануда, либо человек, поражённый и, возможно, напуганный чем-то до такой степени, что куда бы он ни направлял свои мысли, они невольно сворачивают в знакомую колею. Настолько глубокую, что выбраться из неё нет ни малейшей возможности…

В этот момент мысли мои были прерваны появлением в зале Алексея и чёрного мага. Я дёрнулся, пытаясь дать об этом знать Лике.

—▫Что ты рыпаешься…— начала она, но я уже опустился на стул, и Лика, сообразив, в чём дело, тоже замерла.

Едва взглянув на стоящие в аквариуме фигуры, маг, не посмотрев в нашу сторону, вышел из зала, похоже, он спешил. Лёша двинулся к кафедре, ему тоже было не до нас, и, пощёлкав какими-то переключателями на приборной панели, последовал за магом.

Значительно посветлевший, ставший бледно-жёлтым раствор устремился в открывшийся посреди платформы люк. Уровень жидкости быстро понижался, обнажая человеческие фигуры: женщину, поднёсшую руки к лицу, и мужчину, сделавшему шаг к ней навстречу. Увы, теперь они не были людьми! Больше всего они напоминали статуи, сделанные из белого золота — сплава золота с серебром, названным греками электроном.

—▫Чёрт возьми! Ты не говорил, что гальванопластика позволяет превращать людей в скульптуры!▫— прошептала Лика, потрясённая, судя по её голосу, не меньше, чем я.— Так вот что они хотели с нами сделать!

Я поднялся со стула и повернулся к ней спиной, чтобы она могла наконец закончить развязывать узел на стягивавших мои руки верёвках.

Превратить людей в золотые статуи методом гальванопластики было невозможно. Атомы металла, образуя равномерную кристаллическую пленку, прочно сцепляются с поверхностью катода, покрывая его тонкой медной, цинковой или золотой плёнкой. Но человеческое тело, не будучи металлическим, не может быть катодом!

Остатки раствора с бульканьем вытекли из аквариума, и стеклянные стены его начали медленно опускаться в углубления пола…

Технарь из меня никакой, и мне не понять, как здешним умельцам удалось позолотить тела несчастных грибников. Однако мне очень хотелось бы знать, для чего они это сделали?

Господин Мамелюкин бормотал что-то про Великих Старых Богов… Согласно космической мифологии Лавкрафта, существует два вида сверхъестественных порождений Вечности: Старшие Боги космического добра и Великие Старые Боги, или Великие Старцы, олицетворяющие собой различные ипостаси зла. Они носят множество имен и ассоциируются с основными элементами, столь любезными сердцу средневековых алхимиков.

Лавкрафт придумал Великим Старцам чудные имена: Азатот, Йог-Сотот, земноводный Ктулху. Если мне не изменяет память, Хастур Неизрекаемый похож на летучую мышь. Итаква — путешественник по ветрам. К существам земли относятся Ньярлатотеп и Шуб-Ниггурат. И, помнится, он упоминал ещё Ллойгора и Жхара…

Но были ли они в действительности порождением травмированной каким-то ужасным событием психики, или Лавкрафту в самом деле открылись или были открыты неведомые нам тайны мироздания? Чёрный маг не был похож на шарлатана и…

—▫Свободен!▫— со вздохом облегчения сообщила Лика, и я почувствовал, как она зубами сдергивает верёвочные кольца с моих запястий.

Рук я почти не чувствовал и едва начал неуклюже распрямлять их, как Лика скомандовала:

—▫Замри!

Я замер. И сделал это очень своевременно, потому что входившие в зал камуфляжные парни успели бросить в нашу сторону несколько насторожённых взглядов. Им, к счастью, тоже было некогда, и ни один не подошёл к нам проверить, не сумели ли мы избавиться от пут.

Взобравшись на платформу, они подхватили превращённых в золотые статуи людей и потащили к выходу. Фигуры оказались тяжёлыми — каждую, с заметным усилием, тащили три человека,— но всё же не золотыми. Этого следовало ожидать, но поразило меня другое. Теперь я отчётливо видел, что фигуры покрыты прочной пленкой золотистого металла, изобилующей золотыми наростами, родинками и бородавками. Так и должно быть — гладкая поверхность получилось на той стороне, где плёнка прикасалась к телу, но здравое рассуждение это ничуть не утешало — бородавчатые фигуры производили жуткое впечатление. К тому же я был уверен, что это только начало. Статуи эти нужны господину Мамелюкину, чтобы призвать Великих Старцев и побудить их отомстить за гибель его родных…

—▫Саня, хватит щёлкать клювом!▫— прошипела Лика, как только нёсшие статуи охранники скрылись за высокими дверями.— Быстренько развяжи меня, а то руки совсем отвалятся!

У меня самого руки одеревенели и тело под подсыхающей, поблёскивающей золотистой пыльцой одеждой невыносимо чесалось. Но прежде чем начать растирать онемевшие запястья, я вырвал изо рта проклятую, мокрую от слюны грушу, испытав при этом величайшее облегчение. Челюсти болели, изо рта сочились окрашенные кровью слюни — что-то эти гады мне своим кляпом ободрали. От омерзительного вкуса резины подташнивало, но я всё же заставил себя взяться за верёвки, привязывавшие Лику к стулу.

Пальцы были непослушными, их покалывала тысяча невидимых иголочек, и с первым узлом я возился непозволительно долго. Однако, как говорится, терпение и труд всё перетрут. Я справился с ним и взялся за верёвки, которыми были связаны Ликины руки.

—▫Долго ты ещё валандаться будешь?▫— поинтересовалась она свистящим шёпотом и, не дождавшись ответа, сменила тему: — Почему грибники умерли, даже не дёрнувшись? Почему не пускали пузырей и не бились в агонии? Так ведь не бывает, правда?

—▫Полагаю, они в некотором роде не умерли. Они, как Ктулху, который, будучи мёртв, продолжает видеть сны,— пропыхтел я, делая последнее усилие распустить тугой узел.

—▫Что за бред? Кто такой Кулху? Или Хулху?

—▫Ктулху,— поправил я, сделав из Ликиных оговорок вывод, что Лавкрафта она не читала. Естественно, она вообще не большая любительница читать, особенно подобного рода заумь.— Готово. Растирай руки, чеши сколько вздумается нос и все остальные части тела.

—▫Предпочла бы бежать отсюда сломя голову,— сиплым от боли голосом сказала Лика, принимаясь тем не менее массировать запястья.

А я начал самозабвенно чесаться. О, какое наслаждение почесать там, где чешется! Только сломав ногу, человек начинает чувствовать, как здорово ходить на двух, а сломав руку — понимает, какого великолепного инструмента лишился…

—▫Ну хорошо,— сказала Лика, после того как мы размяли затекшие члены,— участи грибников мы избежали. Теперь самое время подумать, как отсюда улизнуть. Ты у нас креативщик, тебе и карты в руки.

—▫С такими картами только шулер играть способен,— проворчал я.— Мы находимся на первом этаже, значит, надо открыть в коридоре выходящее на улицу окно и прыгать.

—▫А охранник у ворот?

—▫Я не волшебник. И проблемы предпочитаю решать по мере их возникновения. Пошли, ничего хорошего мы здесь всё равно не высидим.

—▫Погоди, я только фотик возьму. Да и остальное бросать жалко…

—▫Хочешь попасться, можешь все аксессуары на себя навьючить,— подавляя нахлынувшее раздражение, сказал я.— Но меня от таскания твоего барахла уволь. Не тот случай, чтобы за цацки цепляться.

—▫Для тебя это, может, и цацки, а для меня — инструменты, которыми я на жизнь зарабатываю!▫— вызывающе заявила Лика. И всёе же, прихватив свой драгоценный, супернаворочный «Хассельблад», она оставила баул со складными штативами, лампы и остальное оборудование у подножия платформы, справедливо рассудив, что были бы кости, а мясо нарастёт.

Коридор, в который мы вышли, не имел окон, и мы не могли сориентироваться, в какой части особняка находимся. Единственное, что я мог вспомнить,— когда мы шли сюда, двери зала были справа. Следовательно, нам надо идти налево.

Пройдя коридор, мы ещё раз свернули налево и уткнулись в лестницу. Пошли направо и, пройдя мимо нескольких тупиковых ответвлений, заканчивавшихся дверями, выбрались наконец в коридор с окнами. Вот только выходили они не на улицу, а в замкнутый внутренний двор особняка.

—▫Слушай, Саня. А ведь окна, выходящие на улицу, были забраны решётками,— вспомнила Лика.

Решёток я, честно говоря, не вспомнил, даже когда она о них сказала. Но если Лика говорит, что решётки были, значит, так оно и есть,— зрительная память у неё идеальная, в этом я не раз убеждался. Спросишь, кто в какой костюм был на такой-то выставке одет — закроет глаза и ответит. Я специально проверял по фотографиям — попадала она процентов на восемьдесят. А меня лучше убейте, но не спрашивайте, зря только мучиться буду.

—▫Значит, надо искать двери на улицу. Не один же тут парадный вход-выход.

У меня создалось ощущение, что блуждали мы по коридорам минут пятнадцать, хотя с виду особняк производил куда более скромное впечатление. А потом до нас донеслись какие-то странные звуки, и Лика, прислушавшись, сказала:

—▫Это орган. Похоже, господин Мамелюкин затеял что-то грандиозное.

—▫Хотел бы я посмотреть, как он поступит с людьми, превращёнными в позолочённые статуи. И каким образом эта шайка психов собирается призвать на подмогу Великих Старцев? Интересно, зачем…

—▫А мне вот совершенно неинтересно!▫— прервала меня Лика и решительно повернулась в сторону, противоположную той, откуда доносились звуки органа.

—▫Мы только что оттуда пришли. А если пойдём вперёд, туда, где играют на органе, у нас будет хоть какой-то ориентир,— сказал я вкрадчиво, разрываясь между прямо противоположными желаниями.

С одной стороны, я понимал, что нам надо выбираться отсюда как можно скорее, пока обитатели особняка заняты своими чёрными неотложными делами. С другой стороны, сбежать, не узнав, что за пакость они задумали, было как-то неспортивно. Как-то не по-мужски и не по-человечески. Уйти с фильма на самом интересном месте, бросить книгу, когда действие достигло кульминации… Нет, поступать так было совершенно противоестественно.

—▫Саня, я знаю, что ты креативщик и экстремал,— Лика повернула ко мне осунувшееся лицо и, для вящей убедительности, ухватила за рукав куртки,— но, подумай сам, стоит ли ради удовлетворения праздного любопытства рисковать жизнью? Пойдём искать дверь в другой стороне здания. Зачем нарываться на неприятности?

—▫Я и не предлагаю лезть в лапы этим сумасшедшим. Но взглянуть, что за каверзу они затеяли, мы просто обязаны. Сдаётся мне, шалости их могут иметь самые серьёзные последствия…

—▫Ну и пусть! Почему мы должны рисковать жизнями и лезть в дело, которое нас совсем не касается?

—▫Касается, да ещё как.— Я бережно отцепил Ликины пальцы от своей куртки и двинулся по коридору в направлении приглушённых звуков органа.

Ради чего стоит рисковать жизнью? Где граница, за которой дела, вроде бы нас не касающиеся, становятся жизненно важными? И если не удовлетворять своё любопытство, то для чего вообще жить? Ведь любопытство, желание заглянуть в завтра, послезавтра и ещё дальше, возможно, и есть основной стимул человеческого существования…

—▫Ты ненормальный. Такой же псих, как обитатели этого особняка,— грустно сказала Лика, поворачивая следом за мной в очередной коридор.

—▫Любознательность — отнюдь не диагноз. Знаешь, что сказал по этому поводу Оскар Уайльд?

—▫Не знаю и знать не хочу. Это дурость, а не любознательность!

—▫Он сказал: «Знаете ли вы, как велико женское любопытство? Оно почти не уступает мужскому».

—▫Я догадывалась, что ты шизик, но не предполагала, что в такой степени!

—▫Вот и поговорили…— пробормотал я, осторожно заглядывая в следующий коридор,— звуки органа крепли и нарастали, мы, без сомнения, двигались в правильном направлении.

Коридор привел нас к лестнице, и, поколебавшись, я решил, что нам лучше подняться на второй этаж, чем плутать дальше по бесконечным переходам. Лика попыталась возражать, но я, не желая тратить время на препирательства, начал подниматься по ступенькам.

Звуки органа становились всё громче, безошибочно указывая нужное направление. Мы прошли ещё один коридор и оказались на неширокой, похожей на балкон галерее, опоясывавшей просторный, центральный, по-видимому, зал особняка.

—▫Мы сами себя загнали в ловушку, из которой не выбраться…— скорбно сказала Лика.

Я не ответил, ослеплённый ярко-лимонным светом, оглушённый зловещим болботанием, усиленным и искажённым высоким полукруглым сводом зала.

—▫Уип-пур-вилл… Уип-пур-вилл. Уип-пур-вил, Шуб-Ниггурат! Нгхок-нгхор-нгар-лар, Ньярлатотеп! Ийи-ийя фхтаги-нгах, айи Йог-Сотот! Йгнай-иих! Йяа Хастур кф’айяк’вулгтмм, вугтлаглн вулгтмм! Цатоггуа, мгрибхи мбаг!..— шептал, шипел и гремел, повышаясь временами до оглушительного рёва, голос чёрного мага.

—▫Саня, пойдем отсюда!▫— Лика потянула меня за руку, но я вырвался и шагнул к ограждению галереи, мельком отметив, что оно набрано совсем недавно из балясин заводского изготовления.

Заглянув в зал, я прежде всего увидел начерченное алой краской кольцо. Оно располагалось в центре квадратного зала и было поделено алыми радиусами на равные части. В основании каждого радиуса стояла золотая скульптура. Их было двенадцать, и в двух из них я узнал несчастных грибников, стоящих напротив друг друга. В середине кольца, на пересечении алых линий, возвышался треножник с чашей, из которой поднималась белёсая струйка дыма.

В дальнем конце зала, посреди малого, нарисованного голубой краской кольца стоял чёрный маг, державший в руках хрустальную сферу, мерцавшую всеми оттенками жёлтого, оранжевого и красного. Слева от него, в зелёном кольце, стоял господин Мамелюкин, лицо которого напоминало гипсовую маску. Всю противоположную стену зала занимал орган, подле которого толпились парни в камуфляже, скрывавшие фигуру музыканта.

—▫Какое-то ритуальное действо…— пробормотала Лика, выглядывая за балконное ограждение.

—▫По-моему, это больше похоже на постановку любительского театра,— возразил я.— Причём хорошим вкусом художник-постановщик не отличается.

Золотые фигуры, цветные кольца, намалёванные на инкрустированном паркете, звуки органа, завывания чёрного жреца и его маскарадный балахон — всё отдавало китчем, дешёвкой, самодеятельностью, шарлатанством. И всё же было в этом аляповатом смешении локальных красок и нарочитой торжественности что-то зловещее. То ли шут примеряет на себя маску злодея, то ли злодей вырядился шутом…

Звуки органа, достигнув крещендо одновременно с воплями мага, стали стихать. А когда они окончательно угасли, маг двинулся в центр красного кольца и положил хрустальный шар в венчавшую треножник дымящуюся чашу. После этого он подошёл к одной из золотых фигур — женщине в спортивном костюме, в ужасе отшатнувшейся от чего-то мерзкого и прикрывшей рот рукой,— вытащил из складок чёрного балахона аэрозольный баллончик и прыснул в лицо статуи. Затем проследовал к другой фигуре, третьей…

В наступившей тишине я услышал резкий щелчок, обернулся и увидел, что Лика, забыв все свои страхи, увлеченно фоткает то, что было задумано как ритуальное действо, а выглядело бездарным балаганом.

Мне показалось, что щелчки «хасселя» разносятся по всему залу, и я уже открыл рот, чтобы остановить её, но вовремя сдержался. Раз уж мы рискнули взглянуть на затеянный Мамелюкиным спектакль, так почему бы его не оцифровать? Так или иначе, сумасшествие Игоря Евгеньевича стоило жизни по крайней мере дюжине человек, и ему придется за это ответить. А фотографии послужат уликами или хотя бы поводом начать расследование…

Из всего, что я видел, меньше всего мне нравилось то, что золотых фигур было двенадцать. Не могу объяснить почему, но число это навевало тревогу и вызывало ряд не имевших, казалось бы, отношения к происходящему ассоциаций. Двенадцать апостолов, двенадцать знаков зодиака, двенадцать подвигов Геракла, «Двенадцатая ночь» Шекспира, «Двенадцать» Блока, допотопный фильм «Двенадцать разгневанных мужчин», ляпа на эту же тему Михалкова… Двенадцать месяцев, двенадцать могил Насреддина, «В двенадцать часов по ночам из гроба встаёт барабанщик» и там же, в тот же час, у Василия Андреевича Жуковского «встаёт полководец»…

Словно отвечая моим мыслям, где-то за пределами зала зазвенел гонг. Раз, два… точно двенадцать ударов. Но ведь до полуночи ещё несколько часов!

Лежащий в чаше хрустальный шар взорвался тысячами ослепительных разноцветных лучей, заставивших меня зажмуриться.

—▫Смотри, они открыли глаза!▫— ахнула Лика, тыча пальцем вниз.

Удивительно, но я сразу понял, что она говорит о скульптурах!

Глаза золотых статуй действительно открылись, и между стоящими напротив друг друга фигурами протянулись светящиеся бледно-голубые жгуты. Оказавшийся на их пересечении треножник с чашей и хрустальным шаром истаял, а из пола ударил полуметровый столб света, впитавший и поглотивший породившие его энергетические жгуты.

Вместе со столбом света где-то под полом, а может, и под землёй зародился низкий тяжёлый гул.

Глаза статуй погасли и закрылись, а вслед за тем начали видоизменяться золотые тела. Сначала медленно, почти незаметно, потом быстрее и быстрее… Золотистый металл будто перетекал из одной формы в другую, фигуры теряли очертания человеческих тел, превращаясь в золотые слитки, которые продолжали трансформироваться в нечто несообразное.

Между тем подземный гул рос, и под воздействием неведомых сил световой столб, обретя плотность, начал медленно вращаться вокруг своей оси. Невольно я поднял взгляд к высокому куполообразному своду и ахнул — в том месте, где его коснулся набирающий силу вихрь, потолок исчез, и сквозь образовавшееся отверстие было отчетливо видно фиолетово-чёрное, усеянное крапинками звёзд небо.

Почти бессознательно я вытащил из нагрудного кармана мобильник, чтобы взглянуть, который час, но он не работал. По моим прикидкам, вряд ли могло быть больше шести.

Днём ночное небо можно видеть только из глубокого колодца. Желая проверить этот факт, я, проводя летние каникулы у тётки в деревне, забрался как-то раз в заброшенный, давным-давно высохший колодец и действительно увидел звёзды, мерцавшие на чёрном бархате неба…

—▫Саня, они превратились в химер!▫— прошептала Лика, ни на мгновение не отрывавшаяся от видоискателя своего суперного «хасселя».

Происходившие с золотыми фигурами метаморфозы завершились. Теперь на основаниях радиусов алого кольца стояло двенадцать золотых химер. Двенадцать клювастых, крылатых горгулий. Ну что ж, господин Мамелюкин не соврал. Методом, отдалённо напоминавшим гальванопластику, в его особняке в самом деле изготовили двенадцать химер. Но, сдаётся мне, созданы они были вовсе не для украшения интерьеров особняка…

—▫Внимайте мне, твари с изменёнными телами и душами! Повинуйтесь мне, посланцы в иную реальность!▫— неожиданно громко и грозно пророкотал господин Мамелюкин, перекрывая прорезавшимся могучим голосом нараставший с каждым мгновением подземный гул.— Готовьтесь уйти в инобытие и передать мой призыв Великим Старым Богам.

Двенадцать жертв приношу я Великим Старцам, чтобы услышали они мой зов!▫— продолжал грохотать господин Мамелюкин, не выходя из зелёного кольца, весёленький цвет которого так же не соответствовал его мрачным словам, как аэрозольный баллончик в руках мага — традиционным колдовским атрибутам. Однако было в этих несоответствиях нечто зловещее, заставившее меня поверить в серьёзность происходящего…

—▫Двенадцать вестников посылаю я вам, двенадцать тварей, которые передадут мой зов. Двенадцать ключей, чтобы открыть Врата между мирами. Двенадцать ножей, чтобы вспороть ткань мироздания. Исполните древнее пророчество: «Петербургу быть пусту»! Пусть гибель его послужит примером всем градам и весям Земли! Пусть участь его устрашит злых и равнодушных, напомнив о том, что есть Высший суд и все мы будем судимы тем судом, коим судим сами. Пусть стынут души и коченеют тела обитателей Петербурга. Пусть пробудится древний хаос, шевелящийся и ворочающийся под улицами, каналами и площадями самого отвлечённого и умышленного города на Земле. Пришло ему время воспрять. Именами и кровью всех тех, кто мучился и умер здесь, заклинаю вас! Да сольются их голоса с моим и будут услышаны!..

Подземный гул нарастал, но призывы господина Мамелюкина были отчётливо слышны. А потом произошло вовсе несуразное — покончив с дурацкими, нелепыми призываниями, Игорь Евгеньевич начал выкрикивать какие-то рифмованные заклинания:

Я не сразу понял, что он читает не заклинания, а декламирует стихи. На мой вкус, совсем неплохие, но совершенно неуместные на этой безумной церемонии.

При последних словах Мамелюкина свет в зале мигнул, подземный гул сделался тише и перешёл в ровное гудение.

Как будто некоего подземного владыку и впрямь заинтересовала декламация Игоря Евгеньевича, и он убавил звук своих адских громовых машин. Световой столб прекратил вращение и замер, затуманился, помутнел, уподобившись колонне из уплотнившегося, сизого дыма.

Упоминание об ошибке вывело меня из оцепенения, словно включило счётчик, повернуло какой-то рубильник.

—▫Лика, пора сматываться! Пока почтенная публика балдеет от стихов, самое время покинуть этот балаган.

—▫Погоди, я хочу досмотреть, чем дело кончится.

—▫Ну уж нет! Хорошенького понемножку!

Теперь уже я ухватил её за руку и поволок по галерее туда, где, по моим расчётам, должен был находиться выход на парадную лестницу, ведущую к главному входу.

Лика последовала за мной неохотно, похоже, вопли господина Мамелюкина ввели её в ступор, но постепенно к ней стала возвращаться ясность мысли, и она прибавила шагу.

Мы бесшумно неслись по длинной галерее, а над нами гремело и грохотало:

Чёрной жутью повеяло на меня от этих стихов, и я подумал, что не случайно, ох не случайно господин Мамелюкин занялся мелодекламацией! И вспомнились мне строки, написанные, кажется, Георгием Ивановым:

Именно «чёрная музыка» была в декламируемых господином Мамелюкиным стихах, выбранных из великого множества других с толком, чувством, расстановкой. И могли они, похоже, и впрямь заменить заклинания, поскольку при всём своём неверии во всякую магию-шмагию я всё же ощутил некие вибрации, пронизывающие пространство зала. Они становились всё отчётливее, нарастали, словно невидимые волны леденящей энергии прокатывались по нему, вызывая чувство безысходности и мурашки на теле…

А господин Мамелюкин всё не унимался:

Мы добежали до конца галереи, свернули налево и увидели распахнутые двери, ведшие на центральную лестницу.

—▫Ну, слава богу!▫— пробормотал я.— Надеюсь, охранников тоже пригласили на представление и нам удастся уйти отсюда по-английски.

Надеждам моим не суждено было сбыться.

Едва мы ссыпались по лестнице, как от входа в зал к нам устремились два охранника в камуфляже:

—▫А вот и наши голубки!

После недолгого и бесславного сопротивления — увы, я не владею никакими видами борьбы, а дрался в последний раз, помнится, в девятом классе, но это, право же, не в счёт,— нас с Ликой сковали наручниками. После чего приволокли в зал, и мы успели услышать:

Нас притиснули к стене, чтобы мы не мешали церемонии, и я подумал, что, может статься, это и к лучшему. Жаль было бы пропустить завершение чудовищного представления, которое явно близилось к концу.

произнёс господин Мамелюкин, и где-то в глубинах особняка вновь зазвенел гонг.

И, словно пробудившись ото сна, ровное подземное гудение вновь перешло в грозно нарастающий гул. Дымный столб пришёл в движение и завертелся, превращаясь в перевёрнутое торнадо,— верхний конец его оставался узким, а нижний стал расширяться, подобно жерлу воронки.

Всё ещё стоявший в центре зелёного кольца господин Мамелюкин смахнул с лица пот и, перекрывая могучим голосом, явно не соответствовавшим его габаритам и природным данным, усиливающийся гул, закричал:

—▫Вы, живущие в незримых, потаённых чертогах, недоступных человечьему взору и пониманию, услышьте мой зов! Вас призываю в час скорби и гнева! Явитесь, возьмите принадлежащие вам по праву души! Вам, не знающим сострадания, открываю я путь в проклинаемый мною, чуждый милосердию мир! Придите и разрушьте то, что должно быть разрушено! Сотрите с лица земли то, что должно быть стёрто! Взыщите долги с должников. Явитесь, явитесь, явитесь!

Он вскинул руки в патетическом жесте, и тяжкий гул перешёл в вибрирующий, разрывающий уши вой.

У меня мелькнула мысль, что от этого кошмарного звука у всех нас либо барабанные перепонки полопаются, либо рухнет купол зала. Но ни того, ни другого не произошло.

Жуткий вой не вызвал катастрофических разрушений и не искалечил собравшихся на безумную церемонию. Он всего лишь оживил двенадцать золотых химер. Глаза их вспыхнули мертвенным сине-зелёным светом, они расправили мощные крылья и, взмахнув ими, устремились в дымный вихрь. Он закружил их, завертел и стал вместе с ними втягиваться в круглое отверстие, зиявшее в потолке зала.

Достигший апогея вой пошёл на убыль и стих, когда дымный вихрь вместе с истаявшими в нём химерами исчез в звёздном провале. А мгновением позже бесследно исчезла, словно её и не было, здоровенная круглая дыра в потолке. Заплыла, заросла, затянулась. Я попытался протереть глаза, забыв, что моя правая рука прикована к левой руке Лики.

Умиротворяюще заиграл орган, звуки которого показались мне прямо-таки божественными после омерзительного, надрывающего душу воя. Маг вышел из голубого кольца и направился к господину Мамелюкину, который, выбравшись из зелёного кольца, вытирал лицо большим красно-белым платком.

—▫А когда случится явление Великих Старцев народу?▫— поинтересовалась Лика у стоявшего возле неё охранника.

—▫Через год,— ответил он без тени сомнения.

—▫Но ведь тогда, если ваш фокус удался, не поздоровится всем. И вам в том числе,— продолжала Лика.

—▫А нас здесь через неделю не будет. Господин Мамелюкин уже продал особняк и не собирается задерживаться в Питере,— сообщил белобрысый камуфляжник, явно не видя причин что-либо от нас скрывать.

Мне не понравилась его откровенность. Он что же, считает, что мы отсюда не выберемся и потому утечки информации не произойдёт? Я начал оглядываться по сторонам, примериваясь, как нам всё-таки исхитриться дать дёру. И обнаружил, что второй охранник, дождавшись завершения церемонии, поспешил к Мамелюкину с докладом.

—▫Ради чего ты согласился помогать Мамелюкину, если знал, что он обратится к злобным богам?▫— продолжала допрашивать Лика белокурого охранника.

Я ожидал, что он скажет: ради денег — такой ответ был бы совершенно естествен, и был удивлён, когда недалёкий на вид парень, пожав широченными плечами, промолвил:

—▫Добрые и злые боги — это условность в нашем бесконечно относительном мире. То, что вчера было добром, сегодня объявлено злом, а завтра, быть может, вновь…

—▫Но этот ваш Джон-мщу-за-всех призывал Старых Богов уничтожить Питер! Город с пятимиллионным населением!▫— выпалил я, изумляясь тому, как парень, не будучи полным кретином, мог помогать Мамелюкину в его безумной затее.

—▫Мало ли к чему он призывал,— всё так же невозмутимо ответил охранник.— Великие Старые Боги сделают то, что сочтут нужным. Они используют открытие Врат между мирами в своих целях, никто не может указывать им, что делать. Неужели вы думаете, что Великие Цатоггуа, Йог-Сотот, Ньярлатотеп, Азатот, Йюггот, Алдонес, Тале и приходящий с ветром Итаква будут прислуживать Мамелюкину, как халдеи в кабаке?

—▫Но ведь он…— Лика умолкла, увидев приближавшегося к нам Игоря Евгеньевича.

—▫Отберите у неё фотоаппарат,— сипло проговорил он, и белобрысый протянул руку к оттягивавшему Ликино плечо «хасселю».

—▫Тогда уж сразу расстреляйте!▫— взвилась она.— Мне без него разве что на панель идти — с голоду сдохну!

—▫Можно и расстрелять,— бесцветным голосом согласился Мамелюкин, и я поразился тому, как осунулось и побледнело его лицо, сгорбилась фигура, обвисли плечи.— Но мелочиться — не в моём стиле. Без меня сгинешь. К тому же ты была Милиной подругой…— По лицу его прошла судорга, и он, кривя рот, спросил у охранников: — Может кто-нибудь стереть всё, что она тут нащёлкала?

—▫Я могу попробовать,— вызвался второй охранник — медведеподобный мужик лет тридцати — тридцати пяти.

—▫Ради бога, только поосторожнее! Там всего-то и надо нажать вот на эту кнопку и…

—▫Разберусь,— прервал Лику мужик с квадратной челюстью, широким лбом и щёткой ржаво-седых усов, принимая у неё «Хассельблад», стоимость которого равнялась четырем «матисам».

—▫Вы верите, что вызванные вами Великие Старцы действительно явятся в наш мир?▫— спросил я, всё ещё не в силах уяснить, псих передо мной или человеконенавистник, отыскавший способ расчесться с людьми за нанесённые ему реальные и мнимые обиды.

Господин Мамелюкин уставился на меня пустыми, тусклыми, как истёртая монета, глазами и, отвечая скорее собственным мыслям, чем на мой вопрос, пробормотал:

—▫Лучше было бы вызывать Великих Старцев на арене какого-нибудь древнего колизея, пропитанного кровью. Но, если вдуматься, это место тоже имеет свои плюсы. На расположенном неподалеку Ораниенбаумском пятачке во время Второй мировой были убиты более двадцати тысяч солдат. Так что почва хорошо подготовлена и аура, по словам, Хасаара, соответствует…

—▫Готово,— доложил медведеобразный охранник, протягивая Лике её бесценный «хассель».

Господин Мамелюкин помолчал, словно вспоминая, о чём идёт речь, и, глядя куда-то мимо нас, приказал:

—▫Проводите их за ограду. Пусть убираются прочь.

—▫Игорь Евгеньевич!..— начала Лика, но Мамелюкин уже отвернулся от нас и двинулся в дальний конец зала, к стоявшему возле органиста чёрному магу.

—▫Пошли.— Медведеобразный тронул меня за плечо, и мы двинулись прочь.

На улице было ещё светло. Вечернее солнце вызолотило двор и стоящие на парковке машины, уподобив жёлто-алые клёны гигантским языкам пламени. На нас пахнуло скошенной травой, влажной землёй и бензином. Бодрящий ветерок освежил лица, а воздух, по-осеннему праздничный и прозрачный, заставил дышать полной грудью.

Охранники подвели нас к «матису». Белобрысый расстегнул сковывавшие нас наручники и протянул мне вместе с ключом:

—▫На память. Весьма разнообразят любовные игры.— И, обращаясь к Лике, добавил: — Уезжайте отсюда. Через год здесь будет нехорошо. Очень нехорошо.

Створки ворот разъехались в стороны, и Лика пообещала:

—▫Уедем.

«Ну, это мы ещё поглядим»,— подумал я, но вслух ничего говорить не стал. Поговорить мы ещё успеем, когда «матис» отъедет подальше от этого чертова особняка.