8

Первые недели на Расколе привели Берана в уныние, даже в отчаяние. Вокруг не было никакого разнообразия – ни во внутренних помещениях, ни под открытым небом; все было одинакового серокаменного цвета различных оттенков яркости и насыщенности, всюду открывался один и тот же вид на туманные дали чудовищной пропасти. Ветер ревел беспрестанно, но разреженный воздух заставлял дышать часто и напряженно, отчего у Берана в горле не проходило кисло-жгучее ощущение. Он бродил по зябким коридорам усадьбы Палафокса, как маленький бледный призрак, надеясь чем-нибудь развлечься, но не находя почти ничего любопытного.

Типичное жилище наставника Раскольного института, дом Палафокса висел гроздью корпусов-позвонков на хребте наружного лифта, спускавшегося вдоль отвесного утеса. На уступе утеса, в верхней части дома, были оборудованы кабинеты и лаборатории, куда Берану заходить не разрешалось – хотя он успел заметить краем глаза, что там работали какие-то чудесные сложные механизмы. Ниже располагались комнаты общего назначения с шершавыми полами из плавленого рыжевато-серого камня и темной полированной обшивкой стен. Кроме Берана, в них почти никто не бывал. Основанием усадьбы служило крупное, частично врезанное в скалу кольцевое сооружение, практически изолированное от других помещений – как удалось впоследствии узнать Берану, там находились личные дортуары Палафокса.

В доме царила принужденно-неприветливая, аскетическая атмосфера; здесь не было никаких украшений, никаких развлекательных устройств. Никто не обращал на Берана никакого внимания, словно о его существовании забыли. Он ел, выбирая закуски из буфета в центральной столовой, и спал где попало, когда ему хотелось спать. Мало-помалу он стал узнавать шестерых мужчин, по-видимому работавших в доме Палафокса. Пару раз он замечал в нижних помещениях женщину. С Бераном никто не говорил, кроме Палафокса, но наставник появлялся редко.

На Пао различиям полов уделялось мало внимания – и мужчины, и женщины носили похожую одежду и пользовались примерно одинаковыми привилегиями. Здесь, на Расколе, эти различия подчеркивались. Мужчины носили костюмы в обтяжку из темной ткани и черные фуражки с узкими козырьками. На женщинах, лишь изредка попадавшихся на глаза, были развевающиеся, отделанные оборками юбки радующей глаз расцветки (единственные красочные пятна на фоне всевозможных оттенков серого), туго облегающие бюст блузки с глубокими декольте и тапочки, позвякивающие колокольчиками. Головных уборов у них не было, но волосы были искусно причесаны; все они были молоды и привлекательны.

Когда он больше не мог вытерпеть монотонное прозябание в доме, Беран выбрал одежду потеплее, поднялся на лифте и отправился на прогулку по уступу над пропастью. Пригнувшись навстречу беспощадному ветру, он заставил себя дойти до восточной окраины институтского городка, где открывался вид на бескрайнюю перспективу Бурной реки, струившейся к горизонту. В полутора километрах под уступом можно было заметить группу больших угловатых сооружений – автоматические фабрики. Над ними до самого серого неба возвышалась крутая скальная стена, а в дымке облаков маленькое белое солнце казалось блестящим оловянным диском, дрожащим и крутящимся под порывами ветра. Закутавшись поплотнее, Беран вернулся восвояси.

Через неделю он снова отважился выйти наружу, но на этот раз направился на запад, подгоняемый ветром в спину. Выплавленная в скале дорога извивалась среди приземистых удлиненных строений, напоминавших конструкцией дом Палафокса; от нее отходили под различными углами другие улицы. В конце концов Беран стал опасаться того, что заблудится и не сможет вернуться. Он остановился, разглядывая Раскольный институт – группу мрачноватых серых корпусов, спускавшихся ступенями по склону. Эти многоэтажные сооружения были значительно выше других построек городка и, соответственно, в большей степени подвергались нападению безжалостного ветра. На серых стенах Института виднелись многочисленные пепельно-черные и зеленовато-черные потеки – следы многолетней бомбардировки леденеющей слякотью.

Пока Беран стоял и смотрел на громоздкие ступенчатые корпуса, по дороге из Института стала подниматься группа подростков, на несколько лет старше Берана. Они повернули вверх по склону, вышагивая молчаливым строем – по всей видимости туда, где торчала диспетчерская башня космического порта.

«Странно!» – подумал Беран. Никто из подростков не озорничал и не смеялся. Паонезские дети бежали бы вприпрыжку с веселыми криками, раздавая друг другу пинки и подзатыльники.

Он нашел-таки дорогу обратно к усадьбе Палафокса, размышляя по пути об отсутствии на Расколе человеческого общения.


Новизна чужой планеты скоро поблекла, и Берана стали посещать острые приступы тоски по дому. Он сидел на жесткой софе у стены в столовой, бесцельно завязывая в узлы какой-то шнурок, чтобы провести время. Послышались шаги – Беран поднял голову. В помещение зашел Палафокс; он собирался пройти мимо, но остановился, заметив Берана: «Так что же, юный панарх Пао, как идут твои дела? Чем ты занимаешься?»

«Мне нечего делать».

Палафокс кивнул. Паоны не отличались склонностью к трудоемким интеллектуальным упражнениям, и раскольник намеренно ожидал того момента, когда Беран соскучится достаточно, чтобы проявить интерес к таким занятиям.

«Нечего делать? – изобразил удивление Палафокс. – Что ж, это дело поправимое». Наставник притворился, что задумался: «Если ты хочешь посещать Институт, тебе придется научиться раскольному языку».

Беран вдруг огорчился и жалобно спросил: «А когда я вернусь на Пао?»

Палафокс торжественно покачал головой: «Сомневаюсь, что в данный момент тебе хотелось бы туда вернуться».

«Но мне хочется!»

Палафокс уселся рядом с Бераном: «Ты когда-нибудь слышал о клане Брумбо с планеты Топогнус?»

«Топогнус – маленькая планета, отделенная от Пао тремя солнечными системами; топогнусцы славятся сварливостью и драчливостью».

«Совершенно верно. Топогнусцы подразделены на двадцать три клана, постоянно соревнующихся в доблести. Один из этих кланов, Брумбо, организовал вторжение на Пао».

Беран не совсем понимал, о чем говорил наставник: «Вы имеете в виду…»

«Отныне Пао – личная провинция гетмана клана Брумбо, Эвана Бузбека. Десять тысяч разбойников в нескольких размалеванных военных кораблях захватили всю планету. Твой дядя, Бустамонте, скрывается в изгнании».

«И что теперь будет?»

Палафокс сухо рассмеялся: «Кто знает? Но тебе, в любом случае, лучше оставаться на Расколе. Вернувшись на Пао, ты сразу расстанешься с жизнью».

«Но я не хочу здесь оставаться. Мне не нравится Раскол».

«Нет? – Палафокс снова сделал вид, что удивился. – Почему же?»

«Здесь все не так, как на Пао. Здесь нет никакого моря, никаких деревьев…»

«Само собой! – воскликнул Палафокс. – У нас нет деревьев, зато у нас есть Институт. Теперь ты начнешь учиться и поймешь, что на Расколе жить гораздо интереснее, чем на Пао. Но прежде всего – раскольный язык! Начнем, не мешкая. Пойдем!» Наставник поднялся на ноги.

Беран не испытывал почти никакого интереса к раскольному языку, но теперь любое занятие казалось ему лучше утомительного безделья – как на то и рассчитывал лорд Палафокс.

Палафокс прошествовал к лифту – Беран поплелся за ним. Они поднялись в верхнее отделение усадьбы – туда, куда Берану до сих пор вход был воспрещен – и зашли в просторную лабораторию, благодаря стеклянному потолку освещенную белым облачным небом. Работавший за столом молодой человек в облегающем темно-коричневом костюме, один из многочисленных сыновей Палафокса, поднял голову. Тощий и жилистый, с резкими и жесткими чертами лица, он походил на Палафокса не только внешностью и осанкой, но и характерными жестами. Палафокс мог гордиться таким свидетельством преобладания своих генов, в большинстве случаев превращавших потомков в почти точные копии его самого. На Расколе престиж оценивался в зависимости от способности человека запечатлеть себя в будущих поколениях.

Взаимоотношения между Палафоксом и Фаншилем – молодым человеком в темно-коричневом костюме – не отличались ни взаимной привязанностью, ни откровенной враждебностью. По сути дела, проявление каких-либо эмоций настолько последовательно подавлялось в домах, корпусах и дортуарах институтского городка, что их отсутствие воспринималось как нечто само собой разумеющееся.

Фаншиль проделывал какие-то операции с миниатюрным компонентом механизма, закрепленным в струбцине. Он изучал увеличенное трехмерное изображение устройства на экране, установленном на уровне глаз; на руках у него были перчатки, управлявшие микроскопическими инструментами и позволявшие с легкостью манипулировать деталями, незаметными для невооруженного глаза. При виде Палафокса Фаншиль прервал свои занятия, подчинившись более интенсивному эго прародителя.

Несколько минут два раскольника беседовали на местном наречии. Беран начинал надеяться, что о нем забыли, но Палафокс прищелкнул пальцами, привлекая его внимание: «Перед тобой Фаншиль, мой тридцать третий сын. Он научит тебя многим полезным вещам. Советую не отлынивать, проявляя энтузиазм и прилежание – не в том смысле, в каком это понимается на Пао, а так, как подобает студенту Раскольного института. Каковым, как мы надеемся, ты сможешь стать». Наставник удалился без дальнейших слов.

Загрузка...