Юность в кандалах

Борода оказался моим земляком, живущим на соседнем районе. Наши районы испокон веков враждовали между собой, так как это были бывшие посёлки на окраине Москвы с соответствующим менталитетом. Ещё во времена моей юности наши местные гопники собирались биться с их районом и часто в этом преуспевали. Зайдя на вражеский район можно выйти оттуда на машине скорой. Очень легко было попасть под гоп-стоп, и это был самый лёгкий исход событий. Бывали и исключения, когда кто-то с их района тусил на нашем, но в основном это были крупные авторитетные ребята, которых все боялись и уважали. Им за это никто ничего не мог предъявить. Но в тюрьме районной вражде не было места, и соседство, напротив, объединяло. Тем более у нас оказались общие знакомые, а землячество в неволе ценно. Борода очень радушно меня принял и сразу собрал дубок отметить новоселье, а заодно познакомил со всей хатой.

Рома Фанат был наполовину дагестанец, пятнадцатилетний крепкий парень, который сидел за причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. Считал себя русским, был крещён в Православии, на воле гонял за Спартак и дружил со скинами. Он часто гулял со своим старшим совершеннолетним братом и его друзьями. Однажды112 они прогуливались с девушками по Текстильщикам и громко между собой разговаривали. Навстречу им шли два молодых парня в нетрезвом виде, которым не понравилась шумная компания. Один из них начал конфликт, подойдя с угрозами к молодым людям, и, достав ксиву, заявил, что он с другом из ФСБ. Брат Фаната, увидев, что удостоверение принадлежит сотруднику МВД, а не ФСБ, рассвирепел и со своим другом начал избивать подвыпивших сотрудников в гражданском. Сбив их с ног, они взяли лежащий неподалёку бетонный брус и кинули обоим на голову. Итог: один скончался, второй парализован на всю жизнь. Фанат, по его словам, нанёс им всего пару ударов ногой во время драки. Так как потерпевшие были не при исполнении, то дополнительной статьи за нападение на сотрудников не было. Но все сотрудники ГУФСИНа знали, что покалечили они сотрудников милиции, и страдал Фанат от легавых по полной. Ему максимально дербанили передачки, разрезая даже туалетную бумагу, и не пускали под разными предлогами родных на свидания. В тюрьме сотрудники не любят тех, кто осужден за преступления против их коллег и всячески стараются им «поднасрать».

Тёзку Фаната, Рому «Фрица», обвиняли в громком преступлении, убийстве армянина Артура Сардаряна, которое до сих пор считается нераскрытым. Сам Фриц участие в преступлении отрицал, сказав, что задержали его по ошибке.

Гусь сидел за множество убийств, точное количество уже не помню, но жмура три-четыре на нём висело. Он с друзьями облюбовал для тусовок одинокую беседку на поляне в подмосковных Люберцах. Однажды, придя на место сбора, они обнаружили в беседке компанию алкашей, распивавших со своими этиловыми герцогинями неопределённого вида пойло. В ответ на просьбу освободить поляну, алкаши послали молодёжь на три буквы. Молодёжь ушла, но вскоре вернулась с ножами и палками. Одного алкаша они застали в стороне, поливавшего своей росой кусты. Зарезав жертву, они вышли на поляну, измазанные кровью. Гусь давал мне читать обвинительное заключение, в котором было написано, что, когда они вышли на поляну, одна из пропитых мадам воскликнула в ужасе: «Ребята, вы кто?». На что подельник Гуся ответил: «Мы не ребята, мы сатана!» – и начал кромсать первого подвернувшегося под руку пьянчугу. Одному из алкоголиков, который, как выяснилось позже, оказался чемпионом по конькобежному спорту СССР, они пробили в голове 132 дырки палкой с гвоздём. Убили всех, кроме женщин, которых трогать не стали. Вскоре Гусь и его друзья были задержаны и отправились в тюрьму. Всего их было четверо: двое малолеток и двоим уже было восемнадцать. Погоняло своё Гусь получил за походку: он ходил, покачивая головой. Объяснял это тем, что до пяти лет был инвалидом и не мог ходить из-за травмы позвоночника. Ни один врач помочь не мог, и родители повезли его в деревню к знахарке, которая за короткий срок поставила его на ноги. Но последствиями осталась походка, как у гуся.

Артём был гашенным и убирался в хате. Загасился он, как сказал Борода, покурив после пидора. Саша-стукач, перед переездом в новую камеру, слёзно обещал мне больше не стучать. Особо я ему не верил, но помнил, что и он страданул от беспредельщиков, и поэтому решил дать ему шанс. Поставив в курс новую хату, что за ним были сучьи поступки, сказал, что ломить и гнобить его не надо, посмотрим, как будет жить в дальнейшем. В новой камере между Саньком и Артёмом разделили обязанности уборки: стукач стал отвечать за чистоту дубка, а за гашенным остался дальняк и пол.

В камере было девять мест: две двухъярусных шконки, стоящих буквой «Г» у левой стены, две двуспальных шконки у правой и «остров» напротив дальняка. На двуспальной шконке у окна спали Борода и Оскал. Я разместился на аналогичной шконке по соседству с Фанатом. Котёл поставили под моим спальным местом. Я начал обживаться в новой хате.

Смотреть за котлом огромная ответственность. Я должен был вести тачковку, в которой идёт полный перечень содержимого общака. Мусорам в руки тачковка попасть не должна. Делай что хочешь, хоть ешь её, но ментам не давай. Пополнялся котёл ежедневно со всех камер корпуса путём дороги. И ежедневно мы отправляли насущное в другие хаты. Нуждается кто-нибудь в сигаретах или чае? Идёт до нас цепь, и мы высылаем необходимое. Пришла на корпус какому-нибудь арестанту передачка? Нам отсылают нужду на общее.

Уделять на общак никто никого не обязывает, но есть негласное правило, по которому с каждой передачи отсылают часть насущного на котёл. Если это не произойдёт, то о хате, смотрящем и арестанте, получившем передачу, будет соответствующее мнение, которое в дальнейшем не сулит ничего хорошего. При первом же рамсе тебя упрекнут в том, что ты не уделял на общее, да и сам можешь лишиться помощи, когда потребуется. При всей моей отстранённости от преступного мира, я считаю, что это правильная система, ведь общак зачастую выручает нуждающихся. Есть арестанты, которые не получают передачи с воли, есть те, кто сидит на голяках, а кабанчик в ближайшее время и не предвидится. В таком случае на помощь и приходит котёл. Помогает он и новеньким и транзитам113. По прибытии в тюрьму тебя всегда снабдят необходимым на первое время, ну а дальнейшая жизнь зависит только от тебя. Есть тюремная поговорка: «Хочешь жить – умей вертеться». Кто её понимает, тот в тюрьме не пропадёт.

Я сразу попал в хатную братву. Оскал смотрящим за хатным общим, а я смотрел за котлом. В камере 608 я и получил свою погремуху: «Сухой». Уже не помню истинную причину: то ли потому что был худой и жилистый, то ли из-за характера. Как-то мне говорили, что похож характером на персонажа российского сериала «Зона» – Митю Сухого. А на воле меня звали как раз Митяем. После прибытия в 608, иначе как Сухим в тюрьме меня не называли.

Погоняла в тюрьме получают по-разному. Кто-то получает спонтанно. А кому-то погремуху выбирает тюрьма. Есть такая тюремная забава: подтягивается вечерком арестант на решку114 и кричит в окно: «Тюрьма-старушка, дай погремушку! Не мусорскую, а воровскую, не мастёвую, а путёвую!». И начинают ему кричать со всего корпуса погоняла. А он в ответ: «Катит!» – если погоняло понравилось, или: «Не катит!». Были забавные случаи, когда арестант плохо расслышал погоняло, кричал: «Катит!» – а потом жалел об этом, так как оно оказывалось смешным или похабным. Но никуда не денешься: выбрал? Носи. После выбора погремухи, арестант пел песню в решётку. Любую, на свой выбор. Новое погоняло отмечали, собирая под чифир дубок.

В камере я быстро наладил свой собственный тату-салон. Кольщиков у нас не было и что-то простое набить мог только Борода, который сделал мне одну партачку. А я с детства любил рисовать. Нигде этому не учился, но рисовал много и везде, где только мог. Последняя парта в школе, на которой я просиживал уроки, была вся изрисована моими каракулями. С годами учёбы рисунки на парте менялись: хаерастых металлистов, надписи Slayer и Metallica сменили символики РНЕ и НБП, изображения скинов и панков, свастик и кельтских крестов.

В тюрьме свободного времени было много. В пресс-хате в перерывах между прессом и перемахами я много читал и рисовал. Продолжил рисовать и в 608. Рисовал изображения с открыток, с журналов. Перерисовывал чужие рисунки, красиво оформлял письма домой, завёл свою тетрадку с эскизами тюремных наколок. Вывел себе «тюремный» почерк.

Есть два вида тюремного почерка: первый – прописной, с вензелями, напоминавший дореволюционный почерк. Второй – печатный, аккуратный, где каждая буква отдельна от другой. Создание единого почерка в преступном мире делало почти невозможным выявить истинного автора написанного. Такими почерками писали обращения, прогоны. И у тюремного языка – «фени» – изначально была такая же цель – смысл сказанного не должны понять мусора. На малолетке я овладел прописным вариантом тюремного почерка. Вместо своего кривого размашистого старого почерка я вывел каллиграфический почерк с вензелями.

Мне всегда было интересно начать бить наколки, и в 608 я занялся этим в полной мере. Сделал собственную першню, и моей первой «жертвой» стал Гусь. Колол ему изображение смерти с косой на груди, что означало: «Пока я жив, у вас есть горе». Буквальное значение – человек отбывает наказание за убийство. Иногда к данной наколке добавляют черепа в ногах жнеца, что означает количество жертв.

После Гуся я начал бить себе партаки на левой руке, и вскоре ко мне подтянулись и другие арестанты, желавшие приукрасить своё тело новой наколкой. Так как машинки не было, то били в основном мелкие изображения – перстни, аббревиатуры, фразы. Иногда кололи небольшие несложные рисунки.

В тюрьме процветало разнообразное творчество. Из хлеба и сахара делали клейстер115, из которого потом лепили зарики116 для нард или чётки. Чётки были самым ходовым ширпотребом в тюрьме, их крутил каждый второй арестант на малолетке. Были они чаще всего перекидными, но попадались и религиозные, с шариками. Делали чётки и из пластика, выжигая формы из упаковок «Доширака» на самодельной лампадке.

Традиция крутить перекидные чётки пришла от карманников, с их помощью они развивали пальцы, не теряя навык в тюрьме. Крутил чётки и я, это помогало успокаивать нервы. Так как у меня длинные и тонкие пальцы, то научился крутить их довольно быстро и ловко, редко за мной кто поспевал.

Ложился спать часа в три ночи, вместе с Оскалом и Бородой. К тому времени на дороге наступало затишье, и можно было позволить себе отдохнуть, оставив на ногах одного дорожника и ночного шнифтового. Кстати, на малолетке так и говорили – не спать, а отдыхать. Спят вместе, а отдыхают по отдельности. Перед утренней проверкой нас будил дневной шнифтовой, и после неё мы снова ложились спать до обеда или прогулки. Последние старались не пропускать, ведь в прогулочных двориках можно было подышать более-менее свежим воздухом, пообщаться перекрикиваясь с соседними камерами и позаниматься на турнике. А иногда случалось столкнуться на лестнице с другой хатой, в которой сидит какой-либо знакомый или подельник.

Пермский маньяк

Однажды к нам в хату заехал коренастый парнишка невысокого роста. Приехал он этапом с Пермского централа вместе с подельником, которого посадили на «копейки». Их привезли на обследование в Серпы. Серпами назывался московский Центр имени В.П. Сербского, где проводилась судебно-медицинская экспретиза. Везли туда обследоваться со всей России.

Судебно-медицинскую экспертизу обязаны делать всем, кто обвинялся в тяжких и особо тяжких преступлениях. Но на Серпы возили не всех. Так как статьи, в которых меня обвиняли, попадали под обе категории, то и ко мне с подельниками приезжали делать экспертизу психического здоровья. Нас по одному выводили «на легке», что означало, что тебя вызывают куда-либо в пределах тюрьмы. На оперском корпусе в отдельном кабинете сидели врачи, которые дали нам различные тесты, показывали картинки и на основании этого делали психиатрическую экспертизу. Но некоторых арестантов, особенно сидевших за убийства, суд отправлял на медицинское освидетельствование, и тогда их везли на Серпы.

Пермяк сразу показался мне странным. Паренёк сидел уже год, закрыли его в четырнадцать лет, и было на нём около пяти117 трупов. По его рассказам на пермской малолетке творился дикий беспредел, все друг друга били, могли по беспределу опустить. Мы решили пробить за его тюремную биографию на копейках, где сидел ещё один пермяк, и получили ответ, что арестанты они порядочные и недостойных поступков за ними нет. Пустили в массу, но по личной неприязни сказали ему пить с отдельной кружки и общую посуду не трогать.

Личная неприязнь обосновывалась тем, что этот маленький выродок убивал людей ради удовольствия, не гнушаясь переступать границы морали. Два пермских малолетних дебила, надышавшись клеем, поспорили, сколько людей они успеют убить, пока их не поймают. В итоге грохнули пятерых мужчин. Одного из потерпевших малолетки убили на автобусной остановке, после чего сидели на трупе и пыхали клеем, смотря на проходящих мимо людей. Рассказывая о преступлении, он не забыл упомянуть о том, что отрезал одной из жертв ногу и думал её сварить и съесть. Но в последний момент в голове что-то стукнуло, и от намерения стать каннибалом он отказался.

Хоть на малолетке большинство сидели за убийства, но таких конченных ублюдков я видел единицы. Даже Гусь с его жертвами выглядел безобидно, по сравнению с этим существом. У нас пермяк сразу получил погоняло: Пермский маньяк или, как мы называли его для краткости, просто Маньяк.

Помню, однажды ночью решили мы вызвать пиковую даму. Развлекались как могли – дети же, хоть и по локоть в крови. Одеялами занавесили ночник и оба окна так, что в камере повисла кромешная тьма. Все легли по шконкам, а я, Гусь и Маньяк пошли на дальняк, где висело единственное зеркало. Зажгли самодельную лампадку, и Гусь, нарисовав мылом на зеркале лестницу и точку, начал говорить слова вызова. Я смотрел на зеркало – ничего не происходило. Тут Пермский маньяк задрожал от страха, вцепился мне в ногу и завопил: «Она же движется! Точка движется!». Я помню, ещё подумал: «Столько людей убил, а какой-то детской страшилки боится». Тем временем Маньяк дрожал всё сильнее и заорал Гусю: «Стирай, стирай её!», а Гусь стоит, глазами своими безумными во тьме светит и злорадно ржёт. Пермский маньяк начал орать Гусю, что убьёт его, тот в ответ говорит: «Ну давай, попробуй!». Игра начала перерастать в конфликт. Стоит заметить, Гусь ростом примерно с меня118 в отличии от мелкого, не более 170 сантиметров ростом, Пермского маньяка. Я уж от греха подальше решил отойти в сторону и прилёг на свою шконку посмотреть, что будет дальше. Борода тоже не встревал и с интересом смотрел на развивавшийся рамс.

А Гусь продолжает подогревать страх пермяка, приговаривая: «Она идёт, идёт, скоро будет здесь!» – и сверкая своими безумными глазами. Пермяк не выдержал, сорвался с места и побежал к «языку» – так называлась железная тюремная полка, ввинченная в стену. В 608 у нас была чуть ли не единственная на малолетке «кабура» – небольшая дыра в стене для связи с соседней хатой. И долбили эту кабуру мы здоровенным болтом, который умудрились вытащить из креплений «языка».

В общем, подбегает пермяк к языку, выхватывает из стены этот болт и бежит на Гуся. Тут уже мы с Бородой и Оскалом подорвались со шконок, понимая, что шутки закончились, но пермяк успел преодолеть расстояние от языка до дальняка и забежал за слоник. Посмотрел он, посмотрел на Гуся, который уже встал в стойку готовый отбиваться. «Ну всё, сейчас начнут валить друг друга», – подумали мы, но пермяк как начал долбить болтом зеркало в область нарисованной лестницы. А тюремное зеркало разбить невозможно, оно сделано из такого материала, что его можно только покрыть трещинами, что тот и сделал. Мы налетели на него, дали пару затрещин, и, забрав болт, отправили спать. Гусю тоже выговорили за провокацию, нечего выводить кандидата в признанные119.

Через какое-то время пермяка увезли на Серпы, а уже позже, через месяц, приходит к нам инфа с копеек. Туда заехал транзитом зек, один из авторитетов на пермской малолетке, которого знало даже взросло. И он заявил, что Пермский маньяк, подельник маньяка и пермяк, который их покрывал, на пермской малолетке жили пид*расами, а, приехав в Москву, засухарились120. Подельника маньяка, который уже вернулся к тому времени с Серпов, вшатали121 в хате и сломили с копеек в «обижню»122. Мы же ждали Маньяка, надеясь, что он попадёт к нам в камеру, чтобы расплатиться с ним сполна. Думаю, на своих ногах он бы с хаты не вышел. Но ему повезло. Вернувшись на централ, он ещё на сборке узнал о том, что их тайна раскрыта и отказался заходить в нашу хату, определив себя сам к обиженным.

В тюрьме есть такое понятие – «по незнанке не катит». Поэтому «зашквариться» мы никак не могли, так как не знали о его тюремном статусе. А для собственного успокоения понимали, что не зря посадили его изначально на отдельную посуду. Но нас разбирала досада, так как злость на него всё равно была, и её очень сильно хотелось выплеснуть. Но увы, а может и к счастью, не удалось.

В Братве

Через пару месяцев Борода и Оскал, хоть и не были подельниками, почти одновременно получили законки и уехали на этап. Смотрящим хотели поставить меня, но так как я грузился за котлом, то лишнюю ответственность брать не хотел. Собрав дубок, мы решили, что за хатой будет смотреть «братва», в которую вошёл я, Фанат, которого единогласно поставили смотреть за хатным общим, и Гусь. К этому времени, моё дело передали в прокуратуру, и всё чаще вместе с подельниками стали вывозить «по сезону» к следователю.

Когда меня повезли на следственные действия из пресс-хаты, незадолго до перевода в 608, родители увидели меня близко впервые почти за полгода. До этого, мы встречались только на продлении срока задержания, которые проходили каждые два месяца до передачи дела в суд. Мама сказала, что я сильно изменился, похудел и смотрю, как волчонок. Хорошо, что она не знала, что мне пришлось пройти. Родители давали нам с подельниками всякие вкусности, которые в тюрьме были запрещены: сладости, варёную колбасу. На централе разрешали только сырокопчёную колбасу, так как её можно хранить вне холодильника, и варёная была в радость. Мои родители подкармливали и Хаттаба, который был сиротой.

Со временем наша хата пополнилась новыми сидельцами: вместо Фрица к нам заехал его подельник Дима Змей и парнишка Афонин, который из-за своей фамилии сразу получил от меня погоняло «Нафаня». Нафаня был не по годам крепкий, по его словам, регулярно ходил в тренажерный зал. Но несмотря на развитую мускулатуру, он был довольно трусоват. В нашей хате, как и везде на малолетке, постоянно физически глумились, дрались в шутку, боролись. Но, когда начинали глумиться с Афониным, он, несмотря на свою комплекцию, которая была крупнее большинства из нас, сразу кричал: «Расход с глумом!» – после чего глум должен прекратиться. Помимо небольшой трусости Нафаня был туповат и часто косячил, за что я дополнил его прозвище титулом "Бивноватый". Был Нафаня, а стал Нафаня Бивноватый. Бивнями на малолетке называли глуповатых, косячных арестантов. Сидел Нафаня за разбой, а в соседнюю хату 607 заехал его подельник Фил.

Дима Змей с детства занимался айкидо, на мой взгляд бесполезным видом боевых искусств, но это не мешало ему быть спортивного телосложения и неплохо уметь драться. Своё участие в убийстве Сардаряна он также отрицал. Змей был начитанным и образованным, мы с ним быстро нашли общий язык, и он действительно был идейным соратником, которого я был рад встретить в застенках. Мы всегда могли найти о чём поговорить, по вечерам проводили застольные беседы – заваривали глубокую миску купчика и садились за дубок общаться. Темы для разговоров были самые разные, от истории и идеологии до религии и философии. Другие обычно в наш разговор не встревали и с интересом слушали.

Вскоре мне надоела постоянная волокита с котлом, да и закручивание гаек123 со стороны кума вечно напрягало. Минусы котловой хаты в том, что отрицать в ней нельзя, так как это ставило общак корпуса под риск. Я начал вести переговоры со Змеем с семёрок, «тёзкой» нашего сокамерника. Змей тоже был скинхедом на свободе, но в тюрьме быстро увлёкся воровскими понятиями, смотрел за хатой и пользовался авторитетом. Сидел он более года и ранее уже смотрел за котлом. Долго уговаривать себя он не заставил и почти сразу согласился перегнать общее к нему в хату.

В итоге просмотрел я за котлом всего пару месяцев. Избавившись от него, мы собрали дубок, где поставили нашего Змея смотрящим за хатой, меня смотрягой за хатным общим, Фаната дорожником, так как Коша уехал на этап, а Гусь остался в братве смотреть за ночной массой. Помимо организационных моментов на повестку дня вынесли вопрос о «шатании режима», ведь пора наконец, ослабить хватку «псов системы», а отсутствие котла развязало нам руки. Так как многие из нас часто ездили на следственный действия или суды, то мы начали потихоньку перетягивать в хату вольные вещи, пронося их под робой. Со временем, когда у нас уже было достаточно шмота, и в робе отпала надобность, мы дружно вышвырнули её на проверке на продол. Гмырин тоже в долгу не оставался. За наше неповиновение сотрудники администрации постоянно выносили с хаты телевизор и матрасы. Особенно страдала от этого ночная масса, так как матрасы отдавали только на ночь и спать им приходилось на железных рейках шконок. Часто всю хату битком забивали в боксы, где держали целый день, с завтрака до обеда, с обеда до ужина. По одному заводили в кабинет, где Гмырин избивал нас скрученной во много слоёв проволокой. Но, несмотря ни на что, мы продолжали отрицать робу и режим, который нам пытались навязать.

Помимо нас шатать режим начали многие хаты. На малолетке несколько раз проходили кипежи, во время которых весь корпус долбил в двери камер фанычами и ногами, от чего стоял грохот на всю тюрьму. Во время одного из таких кипежей, выбив кормяк, я засветил мусору ногой в голову, за что получил в личное дело полосу «склонен к нападению на сотрудников» и очередное взыскание за нарушение режима. За каждое взыскание должна проводиться дисциплинарная комиссия, результатом которой мог стать карцер, но мне чудом везло. Несмотря на несколько десятков взысканий, которых я набрал в тот период, ни на одной дисциплинарной комиссии я не был. Отчасти от того, что часто ездил к следователю и в суд. Бывает, назначат дату моей комиссии, а я весь день пробуду в прокуратуре и комиссию отменяют. А ранее смотрел за котлом, и братву централа124, к которой я волей случая стал относиться, в изолятор закрывают в исключительных случаях. В итоге мы и другие арестанты добились своего, и робу на малолетке отменили, а режим стал мягче. Patria y libertad!

Суд и первое свидание

Осенью 2006-го года я поехал в прокуратуру на закрытие уголовного дела для передачи в суд. Оно состояло из трёх томов, с которыми мне предстояло ознакомиться. В основном скучная бумажная волокита: экспертизы, наши показания, показания потерпевших и свидетелей. Были и фотографии. Так как наши дела объединили и судить предстояло четверых подсудимых по разным статьям, то в деле были и материалы по убийству, которое совершил Шульцген на пару с Тито. Особенно запомнились фотографии трупа с разных ракурсов: тело жертвы, лежащее на окровавленном снегу, и изуродованное лицо крупным планом. За время следствия им сначала перебили статью с убийства на тяжкие телесные, повлекшие смерть. А ко времени закрытия дела статью смягчили ещё на убийство по неосторожности, по которой срок лишения свободы не превышал двух лет. А мне за время следствия перебили статью со 162 ч.3 на 162 ч.2, и в итоге к закрытию дела, обвинялся я по двум эпизодам 162 части второй. Это радовало, так как третья часть была особо тяжкой и предусматривала от семи лет лишения свободы. Вторая же на тот момент шла от пяти125 лет. Обычно малолеткам итоговый срок сокращают раза в два, поэтому если раньше я думал, что мне светит шесть-семь лет провести в лагерях, то сейчас надеялся, что получу не более пятака.

Одно время нам грозила статья о участии в экстремистском сообществе из-за показаний одногруппника Шульцгена. Тот, будучи сам скинхедом, «ввалил»126 Шульцгена операм, сказав, что да, Шульцген является скинхедом и, по его же словам, регулярно участвует в нападениях на иммигрантов. Но одних показаний свидетеля для возбуждения уголовного дела по данной статье не хватило, и в обвинительном заключении она не фигурировала.

Ознакомившись с материалами дела и подписав все необходимые документы, мы получили на руки обвинительное заключение, которое означало то, что дело передаётся из прокуратуры в суд.

Начались судебные заседания.

На суд обычно заказывали с вечера, а забирали рано утром, ещё до утренней проверки. С утра вели на сборку, уже набитую другими заключёнными. Там сидели вперемешку и взрослые, и малолетки. Так как ждать порой приходилось по несколько часов, то на единственной лавке размещались старики и инвалиды, остальные арестанты сидели на корточках.

Помню, ещё давным-давно, в 2004-ом году, возвращаясь с отцом из Раменского суда, на котором я получил условный срок, на станции присел на корточки. Отец тогда отругал меня и сказал, что на корточках буду сидеть, если посадят в тюрьму. Тогда я не понял смысла этой фразы. Теперь же, сидя на кортах на сборке в ожидании поездки на суд, я понимал, что он имел в виду. Отец мой в тюрьме не сидел, но, видать, некоторые подробности знал. На нашем районе среди его бывших одноклассников и одногодок, было много тех, кто пошёл по кривой дорожке и попал в лагеря. Сидеть на корточках – чисто тюремная традиция, так как ожидая этап, выезд на суд, справляя большую нужду на дальняке, тебе приходиться сидеть на корточках, хочешь ты этого или нет. Стоять по несколько часов сможет далеко не каждый. В итоге привыкаешь и уже можешь сидеть «на кортах» часами.

Стены сборки, как и прогулочные дворики, были расписаны различными надписями от погонял сидельцев, номеров хат и дат сроков, до крылатых фраз и афоризмов. Больше всего меня повеселил афоризм: «Тюрьма не х*й – садись, не бойся, а бойся на х*й сесть в тюрьме!».

Не на каждой сборке был дальняк, и по нужде приходилось звать продольного, чтобы он вывел в туалет. С этим моментом связан один казус. На сборке одному сидельцу сильно скрутило живот. Он начал проситься в туалет, но его не выводили. А сидельцу всё хуже и хуже. Уже и мы начали звать вертухая, чтобы отвёл его в уборную, но ведь верно говорят, есть менты, а есть мусора. В тот день дежурил именно второй тип легавой породы. А паренёк уже терпеть не может. Дали ему в итоге какой-то пакет, а у кого-то была бутылка воды, с которой содрали этикетку и дали страдальцу вместо бумаги. С горем пополам он справил нужду, но вонь поднялась на всю сборку. Хорошо, не долго пришлось это терпеть и нас вывели на свежий воздух к автозеку.

Автозек отличался от автомобилей, в которых возили «по сезону». В прокуратуру ездили либо на обычной милицейской газели, либо на полугрузовом транспорте для транспортировки подследственных. Автозек же представлял из себя грузовик ЗИЛ защитного цвета, с двумя отсеками для перевозки заключённых. Напротив отсеков стояла скамья для конвоиров, в углу был расположен одинокий бокс. В него чаще всего сажали либо опущенных, либо кому светило ПЖ127, либо бывших сотрудников. Перед тем как привезти в суд, автозек обычно заезжал в несколько тюрем, где набирал других заключённых и после этого развозил по судам.

В отличии от региональных городов, в Москве много тюрем: Бутырка, Матросская Тишина (где помимо тюрьмы располагались больничка и спецкорпус ФСБ), Медведково, Капотня, Водник, Лефортово (тюрьма ФСБ), Пресня, Печатники (женская тюрьма). Между арестантами централы называли по номерам. Водник был СИЗО 77/5, соответственно пятый централ. Женское СИЗО 77/6 – шестой централ. И так далее. По пути в Кузьминский суд из пятого централа мы часто заезжали в Бутырку, Матросску и Медведково с Пресней.

Если до этого в суд нас возили каждые два месяца на продление срока задержания, то теперь стали проходить полноценные судебные заседания. После приезда в суд помещали в просторные боксы, где мы ждали начала заседания. Стенки судебных боксов были неровными, бугристыми и твёрдыми. Не знаю из какого материала они сделаны, но напоминали камень, и облокотиться головой к стене, чтобы поспать, было нереально. Прежде чем придёт конвоир и поведёт в зал суда, можно прождать и несколько часов в таком боксе.

После окончания заседания снова помещали в бокс, и держали там до вечера, пока не начиналась погрузка в автозек. Из еды в дорогу давали сухой паёк, в который входили каши быстрого приготовления. Наесться ими было нереально, и мы обычно везли их обратно на централ, где запаривали кипятком и ели. В тюрьму привозили к отбою и, подержав на сборке, поднимали в хату. Обычно судовые, вне зависимости от того, чем занимались в хате, после возвращения из суда, утомленные заваливались спать. Бывало, что очередное заседание назначат на следующий день и, не дав толком отоспаться, утром снова дёргают на сборку.

Особенно тяжко было в дни, когда мы отрицали. Проведёшь день в боксах либо в хате без матрасов, а на утро дёргали на суд.

После того как закончилось следствие, мне наконец разрешили свидания с родственниками. Как я уже говорил, до этого я видел родителей только во время продления срока ареста и выездов в прокуратуру. Смотрел с белой завистью на сокамерников, которых вызывают на свидания к родителям. И вот, наконец, в один прекрасный день и меня продольный заказал «налегке».

В комнате свиданий меня и родителей разделяло два звуконепроницаемых стекла, между которыми был узкий коридор. Общаться можно было только по установленной телефонной трубке. Длилось свидание час. На первое свидание пришли оба родителей. Я немного расстроился, не увидев сестру.

Основную часть времени общался с матерью. В основном задавал стандартные вопросы: «Как дела?», «Как здоровье?», «Как на свободе?». А мать больше рассказывала. Сказала, что приходили друзья, но писем от них я не получал. Сказала, что домой часто звонит какая-то девушка по имени Ира, спрашивает обо мне. Но от неё писем тоже не было. Надо заметить, что Ира не была моей девушкой на свободе, более того я даже не знал, как она выглядит. Мы познакомились по телефону через подругу моей бывшей девушки, и регулярно общались. Но всё равно было обидно, что на свободе якобы интересуются моей судьбой, а письма приходят только от родных.

Поговорив с матерью, я попросил передать трубку отцу и обмолвился с ним парой фраз. С отцом у меня замечательные отношения, но типично мужские. Мы никогда не проводили время за долгими беседами, при этом советы, которые он мне давал с детства, определили многое в моих жизненных принципах. Отец всегда был для меня авторитетом. В мои годы на нашем районе у него было погоняло «Батя» за то, что он обладал умением вырубать почти всех с одного удара. Меня часто узнавали на улице, и спрашивали, не сын ли Бати я?

Помню ещё в девяностых мы выгуливали с отцом нашу собаку породы ротвейлер, и рядом остановился чёрный мерседес, за рулём которого сидел здоровенный выбритый наголо амбал в пиджаке и с цепью на шее. Типичный браток.

– Здорово, Бать! – крикнул он моему отцу.

Отец подошёл, они тепло поздоровались и пообщались. Потом он рассказал, что это один из его одноклассников, сейчас в братве. У него многие одноклассники и друзья детства пошли по кривой дороге. Кто-то в братве, кто-то топтал лагеря. Один сидел за то, что выкрутил жениху на свадьбе обе руки. Мой же отец закончил МАДИ и в СССР работал военным инженером над секретными проектами, в основном по ракетостроению. В соседнем с ним отделе разрабатывали небезызвестный «Буран». По его словам, многие проекты, над которыми они работали, до сих пор засекречены.

Редко кому удавалось выбиться в люди с нашего района. Это типичный рабочий район, на окраине Москвы, основу которого составляли пятиэтажные «хрущёвки» и «сталинки». Прабабка моего отца с восемью детьми в годы коллективизации бежала сюда от большевиков из Рязанской Губернии. Род мой по отцу шёл от трудовых крестьян, которые имели свою землю и честно трудились, но большевики посчитали их кулаками, и, как и многие, они попали под репрессии. Что случилось с прадедом, так и неизвестно, но скорее всего он пал от руки большевизма.

Тогда мой район был посёлком, и отец родился в небольшом бараке в пятидесятых годах. Вскоре посёлок присоединили к городу Перово, а ещё позже Перово присоединили к Москве. В конце восьмидесятых здесь родился и я. Несмотря на статус городского района, менталитет среди местных так и оставался деревенский. Все друг про друга всё знали, много было алкашей, сейчас много и наркоманов. Ещё во времена моей юности здесь продолжались чисто деревенские драки район на район. Но несмотря на всё, я любил наш район, как любил его и отец. За эти пятиэтажные дома, укрытые деревьями улицы, отсутствие новостроек128, за дух той, старой России.

Отец научил меня никого не бояться, научил тому, что каждый, даже самый страшный с виду человек, имеет свои слабые стороны, и так же смертен, как и любой другой. Научил принципу «Если ты бился, то уже не проиграл», который всегда помогает мне по жизни. Ведь несмотря на любые трудности, нужно идти вперёд. Слабых жизнь не пытается сломать, они и так стоят на коленях. А сильным судьба всегда преподносит испытания. Так и живём.

Дорога на Вора

Наша камера находилась на третьем этаже нового корпуса, состоящего из четырёх этажей. Под нами был служебный этаж, где находились кабинеты сотрудников учреждения, а на первом этаже были уже упомянутые «пятёрки».

На нашей стороне крыла на пятерках находился спецпродол или «спецы», как мы его называли, где в одной камере сидел чеченский журналист, осуждённый по 282129 статье, а в другой вор Мамука Гальский. В хате на спецпродоле обычно сидело не больше пяти человек.

Спецпродол сформировали во время моего пребывания в пресс-хате. Ранее там располагались камеры для малолеток, как раз оттуда сломился беспредельщик Махо. Но позже хаты раскидали, продол огородили локалкой130 и заселили туда спецконтингент из взросляка. Туда и заехал по приезду на централ грузинский жулик. Его камера располагалась прямо под нами, через этаж, и дорогу с вором держать могли только мы.

Помимо малой вместимости спецы отличались от обычных камер тем, что на окнах у них стояли дополнительные решётки-«намордники» и дорогу гнать было достаточно трудно. Усложнялось это тем, что коня приходилось делать намного длиннее стандартного, так как держать его нужно было через административный этаж.

Через нашу камеру постоянно шли малявы вору со всех тюрем Москвы. Их загоняли нам по дороге судовые. Гнать такие малявы была большая ответственность, любая из них строго фиксировалась в дорожной тачковке.

Однажды, когда я спал, меня разбудил дорожник Фанат и Гусь. Они мне озвучили новость, от которой у меня волосы встали дыбом. У них оборвался конь, который шёл на вора, и упал на землю. В коне было более десятка маляв, которые мы получили накануне. Фанат и Гусь присели на конкретную измену, так как понимали, что если эти малявы попадут мусорам, то будет очень плохо, а с нас ещё и получат131. Со спецами общение держали в основном через раковину, и я пошёл с блатными на переговоры. В итоге, спустя час нервяка, пробежек от раковины к окну и долгих переговоров, ко времени, когда уже полностью рассвело, они смогли, наконец, затянуть малявы через козла с хозобслуги. У нас как камень с души упал. Но теперь я лично проверял на крепость каждого коня, дабы избежать подобных инцидентов.

Свидетель

Однажды к нам заехал паренёк, находившийся под следствием за семь эпизодов 162 ч.2132. Он мне сразу не понравился. Есть такой тип людей, сходу вызывающих отвращение. Крысёныш какой-то по характеру: юркий, хитрый. Мне стали интересны материалы его дела, и я попросил почитать объебон. Объебонами назывались все документы предварительного следствия, которые выдавались на руки подследственному. В основном это были постановления о аресте или обвинительные заключения.

Он протянул мне документ. Среди скучных, ничем не примечательных материалов дела я заметил то, что сразу привлекло моё внимание: данный индивид ранее проходил свидетелем обвинения по делу моего бывшего сокамерника. Свою находку я не стал оглашать вслух и подтянул к себе на беседу Фаната и Гуся. Змей тогда с нами ещё не сидел, и за хатой смотрела братва, то есть мы. Рассказав им о ситуации, предложил прессануть этого парня. Вообще так поступать нельзя, но мы были малолетками, а подросткам некуда девать накопленную энергию. Ведь сутками сидим в четырёх стенах. Не зря взросляки говорят, что с малолеток спроса нет, так как дети ведут неосознанный образ жизни.

По понятиям в дела подельников и свидетелей лезть нельзя, этот вопрос должен решать непосредственно сам обвиняемый по данному делу. Но мы воспользовались данным предлогом, чтобы избить непонравившегося нам арестанта. Да, мотивация жестокая. Возможно несправедливая. Но тюрьма не пионерлагерь, а мы хищники, не овцы.

Можно было его вшатать и так, в открытую, но так как парню стучать ментам не впервой, нужно было провернуть всё грамотно, чтобы он не мог понять, как всё произошло. Разработали план, по которому Фанат начинает беседовать с жертвой при всей хате, на разговоре выводит его признание сучьего поступка, после чего я подаю сигнал, и Гусь накидывает ему на голову одеяло.

После вечерней проверки, Фанат сказал всей хате, что сейчас будет серьёзный разговор и пригласил новенького сесть за дубок. Сев напротив, он начал с ним общаться, сказав, что мы в курсе за ситуацию, и попросив разъяснить её. Я стал рядом с Фанатом напротив парня, а Гусь сзади, около двуярусной шконки. Тот, понимая, что ему не отвертеться, а в тюрьме лучше не врать, признался, что проходил свидетелем по делу о разбойном нападении, где сдал своего знакомого.

– Ну, ты признаёшь, что сука? – спросил Фанат.

Парень в ответ начал мямлить отмазки.

– Ты признаёшь, что ты сука?! – не отступал Фанат. – На конкретный вопрос полагается только конкретный ответ! Да или нет?

– Да, признаю, – сдался парень.

– Что признаёшь? – Фанат ждал отчётливого заявления.

– Признаю, что я сука, – признание получено, приговор вынесен.

Я щелкнул пальцами, Гусь сорвал со второго яруса шконки одеяло и накинул жертве на голову, после чего последовал удар ногой в лицо, и свидетель слетел с козел на пол.

Били долго. Стараясь не отправить в больницу, и не разбить лицо, но в то же время вымещая всю накопившуюся злость. В первую очередь меня злило то, что сам он являлся преступником, заехал весь на «мур-волне»133, а сам оказался вольным стукачком. Фраер, одним словом. На суд Линча подорвалась вся хата, так что вскоре пришлось оттаскивать от него других. На ночь забили его под шконку, и сказали утром по проверке не возвращаться в хату.

На следующее утро был «голый торс», и на проверке сотрудники увидели, что вся спина новенького покрыта синими гематомами, как будто за ночь ему сделали татуировку во всю спину. В хату, понятное дело, он не вернулся, и нас по одному начал дёргать кум на беседу. Но ответ следовал от всех один: «Не знаем, спали, видимо, упал».

На прогулке во дворик зашёл смотрящий за малолеткой. Зашёл и остановился у дверей. Мы столпились всей камерой, стоя наготове, всем своим видом давая понять, что если получат с одного из нас, то с дворика он не выйдет. Так и вели разговор на дистанции. Он спросил, за что мы его избили, я ему пояснил. Он постоял, помолчал, и сказав, чтобы мы больше так не делали, вышел.

Приговор

На заседаниях суда творился полный бардак. Мои потерпевшие не явились ни на одно слушание, заседания из-за этого переносили, часто возив нас впустую. Терпил объявили в розыск, но не нашли даже у них на родине. Свидетель, сдавший Шульцгена, не явился. На суде присутствовали только брат и жена потерпевшего по убийству, которые требовали от моих подельников компенсацию в размере нескольких миллионов рублей. Эта тягомутина длилась всю осень.

Настал декабрь 2006-го года. Прокурор запросил нам реальные сроки лишения свободы. Точное число не помню, но мне запросили не меньше пяти-шести лет. В тюрьму после этого заседания возвращался угрюмым, хотя примерно такой срок и ожидал.

На приговор ехали на позитиве. Мы с Шульцгеном оба были «при параде»134, только поменялись бомберами: он одел мой чёрный, а я его оливковый. Побрились перед приговором наголо.

Стоя в клетке зала суда, слушали долгую речь судьи и улыбались. Когда услышал приговор, моя улыбка стала ещё шире.

«… По ст. 162 ч.2 оправдать… в итоге приговаривается к трём годам лишения свободы с отбыванием наказания в воспитательной колонии,» – я не верил своим ушам. По тому липовому эпизоду о разбое меня и подельников только что оправдали, а по второму (с подвалом) я получил три года. Всего три, когда я ожидал минимум шесть!

Мать в зале суда залилась слезами.

– Не плачь, мама! – крикнул я. – Три не семь, скоро буду дома!

Хаттаб получил три с половиной года суммарно с эпизодом за грабёж, Шульцген получил за убийство по неосторожности и разбой три года, а Тито всего год.

В тюрьму мы приехали на позитиве.

– Сколько? – спросили в хате, когда я зашёл.

– Три! – радостно ответил я.

Никто мне сначала не поверил, но потом собрали дубок и отпраздновали приговор чифиром.

Но долго радоваться не пришлось. Я ждал законку, уже готовясь к этапу на зону. С хаты меня собрали душевно, всего было в достатке, но, когда цензор подозвал к кормяку, вместо законки меня ждало постановление. Прокурор остался недоволен нашим сроком и написал жалобу на пересуд. Его, видите ли, не устраивало, что нас оправдали. И при этом не смущало, что преступление якобы было в начале марта, а освидетельствование в травмпункте потерпевший прошёл только после того, как нас посадили в середине марта. Не смущало его и то, что потерпевшего не было даже на суде, а вся доказательная база держится только на его показаниях. Но помня, как меня промотали опера, помня пытки и пресс-хаты, я понимал, что просто так меня не отпустят.

Всё только начиналось.

В тюрьме, кто был, тот в цирке не смеётся

С соседней камерой под номером 607 у нас была кабура в стене на дальняке. Днём мы её залепляли клейстером, пряча от любопытного взора легавых, а ночью открывали. За 607 смотрел скинхед по погонялу Слон. Сидел Слон за «белый вагон» по 111 ч.3135: они избили иммигранта и сбросили его с электрички на ходу. По словам Слона, он состоял почти во всех возможных националистических организациях, ныне уже запрещённых и не существующих: и в ДПНИ, и в «Славянском Союзе», и тусовался с небезызвестным Тесаком и его «Форматом 18». Сам Слон был большим и толстым, за что и получил своё погоняло. Но, несмотря на его внешний вид, со свободы Слону писала письма и присылала фото красивая девушка, которая обещала его ждать.

Я часто общался по кабуре со Слоном, но ещё больше сдружился с его сокамерником Филом, подельником Нафани. С Филом мы часами могли общаться на кабуре, обсуждая различные жизненные темы. После инцидента со свидетелем, Нафаню и Гуся перевели от нас, и в хату закинули Фила. Его мы сразу поставили на дорогу, а Фаната подтянули в братву.

Со временем у нас сформировалась постоянная «семейка»: рулили в хате я, Фанат и Змей, а Фил с нами корешился. Семьей или корешами в тюрьме называли людей, которые вместе питались, общались и держались друг за друга. Необязательно основой в таких отношениях была дружба, семью мог образовать и вынужденный союз. Особенно заметны семейные отношения на лагерях: из-за большого количества людей невозможно держаться общим коллективом, как в камере, поэтому живёшь либо семьёй, либо волком. Семейники обычно делят передачи между собой, помогая друг другу держаться на плаву в неволе. В камерах на малолетке у нас было всё общее, и основой нашей семьи являлись скорее дружеские отношения в «костяке» братвы. Конфликты, конечно, случались, на малолетке часто рвало крышу от неволи, гормонов и нехватки движения, и то и дело случались драки, даже между «близкими»136, правда быстро пресекаемые.

Режим на малолетке к тому времени уже разморозился, мы гоняли в вольных шмотках, затянули в хату спортивные сумки, в которых держали личные вещи (ранее это было запрещено), регулярно в хате был телевизор (ранее телевизор давали в камеру только за «хорошее поведение»). По телевизору смотрели в основном дебильные музыкальные каналы, потому что там крутили женщин, но много ли нам было надо? Растущие организмы, пубертатный период. Я вырезал с журналов и газет фотографии девушек и клеил их зубной пастой на внутренние стороны обложек тетрадей. Многие просили дать им мою «коллекцию» сходить «на сеанс»137, но я сам не ходил и другим отказывал. Для меня эти фотографии несли эстетическое удовольствие, я перерисовывал эти картинки, мог лежать и любоваться ими, и воля тогда казалась не такой уж и далёкой.

Любимым клипом по MTV у меня была песня Pink – «U + Ur hand» с омерзительным феминистским текстом, в который, правда, я тогда особо не вникал. Мне нравился типаж певицы в некоторых эпизодах клипа и музыкальная подача. Мой слух, истосковавшийся по любимым риффам металла и панка, получал удовольствие и от подобного поп-рока. Настолько я кайфовал от просмотра данного клипа, что даже просил Фаната будить меня в то время, когда он начинался по телевизору. На тюрьме ты так или иначе спишь одновременно и чутко, и крепко, ибо часто приходится спать днём при свете под шум телевизора. Из-за этого бывало снилось то, что шло в это время по телевизору. Помню однажды мне приснился сон, что Гитлер выжил и эвакуировался с соратниками по партии на Северный Полюс, где они разработали летающие тарелки. Я просыпаюсь, рассказываю корешам сон, а они говорят, что только что по Рен-ТВ была про это передача.

Был любимый клип и у Фаната, тогда по телевизору начали крутить группу Tokio Hotel.

– Какая классная вокалистка! – восхищался он. – Я влюбился, такая красивая девчонка!

Каждый раз он ждал их клипы, ходил после них на «сеансы». А потом в какой-то передаче, мы узнали, что на самом деле вокалист Tokio Hotel мужского пола. Фаната чуть не вырвало. Он разъярённый носился по камере под наш дружный гогот, и негодовал от того, что «на воле одни пид*расы! Куда мир катится!?».

На малолетке было много приколов и разводов. Одним из таких был «поход в ларёк». Заезжает с воли зелёный, а ему говорят, что от государства арестанту полагается пятьсот рублей на счёт в ларьке, с которого он может заказать себе продуктов. Отчасти это правда, ларёк или, как еще говорят магазин, в тюрьме на самом деле был. Если передача полагалась раза два в месяц, то через ларёк родственники могли делать покупки в камеру хоть каждый день. Но никаких денег от государства тебе не шло, это была разводка, чтобы поймать прикол и простебать первохода.

Мы не отставали от других, и тоже часто стебали зелёных, которые заезжали к нам в хату. С одним таким зелёным мы присели писать заявление в ларёк вместе. Я старался держать максимально серьёзный вид, а другие еле сдерживали смешки.

– Пиши, – говорю я. – Заявление. Так как мне от государства полагается пятьсот рублей, то прошу выдать мне, – и начинал перечислять.

В те времена на пятьсот рублей можно было неплохо так затовариться, и моя фантазия разыгрывалась по максимуму. В перечень входили и сигареты, и колбасы, и чай, и сгущенное молоко, и множество других продуктов питания.

– Вот принесут грев с ларька, обязательно удели какой-то процент на хату, на общее! – с серьёзным видом учил я.

Зелёный кивал, доверчиво посматривая на меня. Дописав заявление, мы говорили, что его необходимо отдать на утренней проверке. Наш план был в том, чтобы на проверке не присутствовали воспитатели, так как они сразу обломали бы прикол. Воспеты обычно были только на «голом торсе», который проходил во вторник и четверг, поэтому розыгрыш проводили накануне обычных проверок.

Новенький с утра выходил на проверку и отдавал заявление сотрудникам. Один раз нам попался юморной сотрудник. Он взял заявление, с серьёзным видом изучил его, говорит: «Ну что, пойдём в ларёк!» – и повёл зелёного в сторону боксов. Открыв бокс, показывает жестом ему пройти внутрь.

– А это что? – удивлённо спросил зелёный.

– А это лифт! – ответил легавый и закрыл его в боксе на час.

Нас, под дружный гогот, завели в хату.

В другой раз попался менее дружелюбный сотрудник, который отвёл зелёного к «кишке» и там дал ему под дых, после чего завёл обратно в камеру.

Разводов на какие-либо поступки или вещи на малолетке так же было множество. Это считалось непорядочной движухой и беспределом, особенно по отношению к новеньким, которые ещё не поняли толком тюремные порядки. Но малолетка есть малолетка, и разводы присутствовали почти в каждой хате. В тюрьме нужно следить за каждым своим словом, так как в хате может оказаться «акула», которая тебя на твоих же словах и сожрёт, причём сожрёт так, что может даже поломать судьбу.

Зелёных можно было элементарно развести на какие-либо вещи, достаточно просто сказать: «Давай с тобой поговорим минуту, и ты отдашь мне эту вещь». Обычно начинали ломаться, отказываться, и тут нужно было продавливать, дескать: «Что ты боишься, разве за минуту я тебя смогу развести?» После такой постановки вопроса большинство соглашалось, и вы начинали разговаривать. Разводящий задавал совершенно обычные вопросы: «Как дела?», «Как здоровье?», «Что делаешь?», а зелёный отвечал.

– Ну что, поговорили минуту? – через какое-то время говорит разводящий.

– Да поговорили, – тут ответа другого и быть не может.

– Ну всё, отдавай вещь.

В ответ на возмущение лоха, разводящий повторял фразу, с которой и началась разводка. «Давай с тобой поговорим минуту, и ты отдашь мне эту вещь». – Согласился? Согласился! Соответственно, пообещал и сам подписался. Минуту поговорили, и должен отдать вещь. А в тюрьме свои слова нужно держать.

Был и ещё более простой способ развода. Однажды к нам в камеру заехал странноватый паренёк по имени Гоша. Привезли его на Серпы с какого-то подмосковного централа, исследовать на психические заболевания. Сидел при этом он не за убийства, а за то ли за грабёж, то ли за кражу, уже не помню. Но по воле наблюдался в психдиспансере. Не знаю уж, придуривался он или нет, но чудаковатым был точно. У Гоши на свободе была любящая бабушка, которая регулярно ему загоняла передачи, преисполненные её любовью. Тёплые вязанные носочки, подростковые журнальчики и прочее. Вообще такие журналы были огромной редкостью на малолетке, большинству родители и не думали засылать подобное в тюрьму, а сами мы не просили. Взрослыми же себя считали. Довольствовались газетами типа «Комсомольской Правды», которые бесплатно выписывала администрация для заключённых. И такие журналы были на вес золота, в первую очередь из-за количества глянцевых женщин в них. И в одном из таких журналов, загнанных Гоше, я увидел плакат с того самого клипа Pink, о котором я писал выше. И хотя Гошу мне было жалко, особенно умиляла его любящая бабушка, увидев этот плакат, я аж подорвался со шконки. Мне претила мысль, что кто-нибудь, а может и сам Гоша, будут стирать кулаки на эту желанную для меня глянцевую музу.

– Подгони плакат! – подлетел я к Гоше.

А дурачок прижал к себе журнал, хотя понимал, что его у него никто не заберёт, так как я сам запрещал в хате разводить Гошу. И поэтому идёт в отказ.

– Подгони, Гоша, по-хорошему! – продолжал я.

Бить мне его не хотелось. Беспредел или нет, но мне кажется, не понял бы он слов, я смог бы применить и силу, так мне хотелось этот плакат.

Гоша снова в отказ. Вцепился в журнал и отдавать не хочет, мотая головой. Фанат принялся мне помогать, объясняя ему по-хорошему, как я прусь от этого клипа. Многие думали, что я влюбился в певицу, но это не так, мне нравились её образы в некоторых эпизодах клипа, которые напоминали мне о моей юности, неформальных подругах, напоминали о свободе.

Я уже начал терять терпение, проще втащить ему и забрать себе плакат, но в последний момент вспомнил о самой простой и быстрой разводке.

– Так, Гоша, – начал я. – Тебе базар за этот плакат нужен?

– Нет, не нужен. – ответил он.

– Не нужен, значит отдавай без базара! – деваться было некуда и плакат пришлось отдать.

Суть этой разводки была в том, что если бы он ответил, что базар нужен, то я провёл бы его по тому же сценарию, как и в разводке «Давай побазарим минуту, и ты отдашь эту вещь». Вопрос подразумевал ответ да или нет, но в обоих случаях ты «въезжал в дуба»138 и попадал на предмет развода. Отвертеться можно было, ответив только: «Я тебе не отдам» или как-то по-другому. Всякие отмазки, типа: «Хватит меня разводить» – тоже не проканали бы: «Тебе задают конкретный вопрос, на него должен быть конкретный ответ, то есть да или нет». Вот и всё.

Но такие разводки могли прокатить только с зелёными, любой более-менее опытный арестант предъявил бы тебе за беспредел. И сам такие разводки я применял только ради смеха, реально развёл только Гошу.

В своё оправдание скажу, что Гоша не был умственно-отсталым или дауном, как это могло показаться: его чудаковатость выражалась в тупости и импульсивности. Он мог быстро выйти из себя и начать истерить. Не мог порой воспринять, как делать элементарные вещи. Было видно, что он домашний парень, которого выдернули из зоны комфорта. Нужно заметить, что на Серпах его признали вменяемым, и он вернулся в тюрьму. Хоть и не в нашу хату, но мы пробивали за него, больше он особо и не чудил. Акклиматизировался, видать.

Играли так же с новенькими в игры, которые я помнил ещё со времён своей «зелени», но мы были менее жестоки к зелёным. Самой жёсткой у нас была игра на «доверие хаты» или в лётчика. Спрашивали у зелёного, доверяет ли он хате. Отвечали обычно, что да. Раскладывали на полу шахматную доску, ставили шахматы на неё, говорили зелёному забраться на второй ярус шконки, сесть на корточки спиной к шахматам и завязывали глаза. После чего говорили падать спиной назад. Обычно зелёные начинали паниковать и отказываться, но мы угрожающе говорили: «Что хате не доверяешь?», «Раз хате не доверяешь, что мусорскими нас считаешь?» и прочие фразы, дающие понять, что, если он нас не послушает, сладкой жизни в хате ему не будет. Зелёный не выдерживал, отталкивался с криком ногами от шконки и … падал в метре от пола на растянутое одеяло, которое мы заранее подготовили. Игра обычно была завершающей в «прописке» и заканчивалась радостным смехом зелёного и посиделками с чифиром за дубком.

Петух

Гашенный Артём поехал на приговор и не вернулся, освободившись из зала суда. В хате стало некому убираться. Стукач Саня, приехавший со мной из пресс-хаты, следил за чистотой на дубке, полы и дальняк были за Артёмом. Теперь же, когда тот освободился, нужно было найти замену. «Смотрящего за дубком» Саню на полы бросать139 мы не собирались: он своё обещание держал и не ссучил. Среди других сокамерников подходящей кандидатуры тоже не было, в хате уже сложился дружеский коллектив, и напрягать кого-то особо не хотелось.

Надо заметить, что полы и дальняк по понятиям помыть не стрёмно, если в хате нет того, кому полагается по жизни140 этим заниматься. Уборка один из залогов гигиены и чистоты, которые являются одними из арестантских «добродетелей». Но когда есть кому убираться, то смысл напрягаться самим? Поэтому мы подтянули Саню, объяснили ситуацию и пообещав, что вскоре кого-нибудь перетянем в хату на уборку, подписали его на полы. Он ситуацию понял и возражений не было.

Вообще Саня весёлый парняга был, хоть и сука. Когда в камеру заезжали зелёные или арестанты с других хат, то все по традиции представлялись. Когда доходила роль до Санька, он отчеканивал: «Саня,» – после чего делал небольшую паузу и добавлял: «Сука!» Говорил он это с такой интонацией, что мы каждый раз сотрясались всей хатой от смеха.

Раз Саньку пообещали, то нужно было перетягивать кого-то в хату для уборки. Теперь это не составляло особого труда: малолетка была разморожена, Гмырин больше не лютовал, и с ним стало можно найти общий язык без сотрудничества.

Вопросы переводов арестантов решал именно опер. Затянуть в хату телевизор, сходить на православную лекцию или просмотр фильма в класс, который располагался на нашем этаже141 – такие вопросы решались через воспетов142. Перетянуть кого-то в хату – это решал кум.

На беседу с Гмырином отправили Фаната, он лучше всего находил с ним общий язык, меня Гмырин недолюбливал. Вскоре Рома вернулся в хату.

– Ну что? – мы облепили его с вопросами.

– Всё будет! – довольно ответил Фанат.

С настоящими тюремными петухами до этого я не сталкивался, но много раз слышал, что на малолетке регулярно пользуются их «услугами». В сексуальном плане малолетки те ещё извращенцы. Помимо обычного акта онанизма на дальняке, который называли походом «на сеанс», подростки придумывали всяческие подручные изделия, которые должны были помочь снять неугасающее сексуальное напряжение периода пубертата. Одним из таких изделий была «мамба-шлямба», которая изготавливалась из носка и ваты (которую брали из матраса.) и имитировала искусственную вагину. Вместо презерватива малолетки использовали целлофановый пакет, и при этом ещё верили, что тот защитит от ЗППП143.

Мамба-шлямба была ещё вполне безобидным приспособлением. Однажды наш хатный экс-стукач Саша рассказал про «реалистичную» замену женского полового органа, способ изготовления которого он почерпнул, сидя в другой камере. От пластмассовой полулитровой бутылки отрезается горлышко, и в полученную ёмкость засовывается выпаренное сало. Одевается пакетик и … Ну вы поняли. Ладно, если бы это ограничилось рассказом, но кто-то с хаты предложил сделать данное приспособление, за что Саша принялся с усердием. От выпаренного сала стояла жуткая вонь, но, что удивительно, это не помешало некоторым индивидам встать с бутылкой и пакетиками в очередь на дальняк.

Были всяческие специфические термины для сексуальных отношений с петухами, которые я слышал только на малолетке. Например, «хабдыч» означал оральные ласки пальцев на ноге, «бурлявчик» – анилингус. «Чайный пакетик» – мужские яички, «заварить чайный пакетик» – думаю не нужно объяснять, и так всё понятно. «Моргунчик» был, наверное, самым диким извращением – во время этого процесса, петух, моргая, ласкал мужской половой орган своими ресницами. Использовались ли на практике хотя бы половина из этих терминов – не знаю. Но зная безбашенность малолеток – не исключаю.

Многие малолетние поговорки были основаны на гомосексуальных отношениях:

«Обиженных в жопу еб*т!» – в тюрьме слово «обиделся» использовалось только по отношению к обиженным. В традиционном значении использовали слово «огорчился».

«Игнорация доводит до педерастии!» – игнорировать другого арестанта считалось непорядочным. «Общение – это святое!» – говорили в тюрьме, и нельзя было проигнорировать чью-то фразу или вопрос. Ответ нужно дать обязательно: либо предупредить, что ты не в настроении общаться, либо не считаешь правильным вести разговор на эту тему. Щемят на общение мусора, и уподобляться им арестанту не подобает.

«Кишкоблудство доводит до попоё*ства!» – обжорство или как его называли в тюрьме, кишкоблудство, было пороком по понятным причинам. В неволе вдоволь редко наедаешься, и приходиться делить еду с другими арестантами, поэтому тяга к излишнему употреблению пищи могла выйти боком. Данная поговорка, в отличии от предыдущей, была вполне обоснованной. Бывало, что на лагерях от голода некоторые становились педерастами ради дополнительного пайка, и арестанту считалось неподобающим быть зависимым от желудка. А уж тем более объедать хату.

Были и подколы на мужеложские темы.

– А ты на свободе пьяный в жопу дрался? – спросит кто-нибудь у новенького.

Ничего не ожидавший новичок, особенно не отличавшийся быстрой сообразительностью, часто с гордостью отвечал, выпятив грудь: «Да, конечно, дрался!» – за что в лучшем случае подвергался осмеиванию со стороны хаты. Если проявит слабость, то могут и совсем сожрать.

Или тихонько спросят у зелёного: «На мой хочешь?». А ему слышится как «домой», и он может дать утвердительный ответ. Но такая шутка на самой грани, и за это могли разбить голову. В нашей хате мы подобные приколы сразу пресекали и могли ещё и всечь за такие шутки. Дом и семья – святое, и затрагивать это нельзя.

Вот так на малолетке и жили. На шутках, прибаутках и характере. Верно говорил зек с Петровки: «Не верь, не бойся, не проси!».

Вскоре к нам в хату заехал петух с семёрок. Погоняло у него было – Дух. Наглый п*дор, надо сказать. Мы сразу объяснили ему положняк144 в хате: будет вовремя и тщательно убираться, знать своё место – будет жить нормально, разумеется в рамках своего статуса. Под «нормальным жильём» подразумевался сон на «острове», питание у себя на шконке, отсутствие избиений. Будет ох*евать – загоним под шконку, где и будет спать на одном матраце, а ходить по хате ему придётся ниже дубка, не поднимая головы. На малолетке были такие правила: если петух в людской хате, то голову он не должен поднимать выше стола, а передвигаться всегда на карачках.

Надо отметить, что такое отношение к педерастам и обиженным на тюрьме считается беспределом. Когда Рамзан смотрел за малолеткой, он ходил по прогулочным дворикам и говорил: «П*доров по беспределу не еб*те! Только по взаимному согласию. Захотелось если, то дайте ему сгущёночки, цветочков, без грева – беспредел и гомосятина!». Под гомосятиной он имел в виду то, что если зек заходит к петуху и не приносит ему какой-либо грев, то можно задаться вопросом, а не по любви ли он туда ходит? На взросляке походы к педерастам не пользовались поощрением, и их услугами пользовались в основном пересидки со сроками от десяти лет, не имеющие жён, ездящих на длительные свидания. По понятиям арестант, пользующийся услугами петуха, не мог идти по воровской жизни и тем более стать вором.

Но заветы Рамзана малолетка игнорировала. П*доров еб*ли только в путь, не спрашивая их разрешения и тем более не подгоняя им после акта гомосексуального соития какой-либо грев. Часто бывало, что в людскую хату заезжал гашенный или обиженный, а выезжал оттуда уже «рабочим», то есть используемым педерастом. Неоднократно слышал истории, что на малолетке п*доров трахали не только поодиночке, но и вдвоём, и «вертолётом» прямо на пятаке перед тормозами: один в жопу, другой в рот и еще двое в руки. Мерзость.

У нас в хате такого не было. Был гашенный Артём, но никто его не склонял к сексуальному контакту. Когда заехал Дух, то первое время драил только полы и дальняк, под хвост его никто не использовал. Пока к нам не заехал Бахарик.

Бахарик был детдомовцем. Он с четырнадцати лет начал тюремную карьеру, загремев первый раз под следствие за кражу. Тогда отделался небольшим сроком, отбытым в СИЗО, не успев доехать до зоны. Второй раз загремел уже за грабёж. Тогда я уже сидел на централе, и слышал про него. Одно время он даже смотрел за котлом, ещё до того, как я заехал в тюрьму. В то время, когда я был в пресс-хате, Бахарик уехал на зону в Курскую область, откуда и освободился по концу срока. Пробыв всего неделю на свободе, Бахарик снова совершил преступление и отправился в тюрьму, заехав к нам в 608. В этот раз он решил подрезать145 у незнакомой девушки на улице сумочку, а та послала его на три буквы. Детдомовец, будучи под кайфом146, выхватил нож и нанёс ей девять ножевых в пузо. Девушке было всего девятнадцать лет, скончалась на месте.

Заехав в хату, Бахарик сразу курсанул147, что на зоне вступил в актив148, но по головам не ходил149. Пояснил, что бл*дского и гадского за ним нет, и он будет решать за себя вопрос через воров. Мамука Гальский с централа уже уехал, а так как на малолетке не было мобильных телефонов, то решение вопроса могло затянуться. Но вопрос есть вопрос, самовольно чужую судьбу решать мы были не в праве, и поставили его под выяснение. Быть под вопросом означало питаться на отдельной посуде (но за дубком есть ему разрешалось) и в хате ничем не заниматься. К общим делам его не подпускали, но и не за что было его сбрасывать на полы, сначала нужно узнать, как он двигался на зоне.

А Дух, как я уже говорил, наглым был п*дором. То не уберётся, то огрызнётся. Тут я уже не выдерживал, снимал с ноги сланец150, и лупил ему тапком по харе. Руками петухов трогать нельзя, ногами тоже не за что – не гад же. Вот и хреначил ему сланцами по его наглой духовской роже. А в наказание заставляли его «жить как полагается», пока не исправится: спать под шконкой, ходить ниже дубка и не забывать про своё место.

Бахарик, заехав к нам в хату, сначала присматривался. Потом увидев, как Дух выводит нас на нервяк, повёл п*дора в «танчик». Первые этажи двухярусной шконки часто занавешивали одеялами, играя там в карты или просто на время сна. Занавешенный шконарь и назывался танком. Туда и увёл его Бахарик для половых утех. Вот тогда Дух начал жить полной жизнью педераста. Бахарик водил его в танк или на дальняк по три раза на дню, заставлял его разрабатывать жопу морковкой и делать прочие мерзости, о которых даже писать не хочется. Однажды Дух делал ему в танке минет несколько часов, пока Бахарик ждал появления на музыкальном канале его любимого клипа «Знаешь ли ты?» певицы МакSим, чтобы закончить под него этот содомисткий процесс. В другой раз Бахарик отправил Духа разрабатывать жопу морковкой, а этот идиот (Дух, хотя идиоты были оба) сел, и начать заниматься этим прямо под ТВ151, на котором стояли иконы. Я налетел на него за это и, избив ногами, прогнал драить дальняк.

Однажды к нам в хату заехал парнишка с Егорьевского централа по погонялу Седой. Седой был настолько пропитый, что выглядел на все сорок, несмотря на несовершеннолетний возраст. Он весь был в партаках, на пальцах обоих кистей были перстни, на предплечьях аббревиатуры. Седой сразу стал моей «промокашкой»152. Ему было всё равно, что на нём наколят и где, главное «чтобы не стрёмное». И я начал забивать ему руки. Так как бил першнёй, это был очень долгий процесс, но я кайфовал от возможности такой практики. Обычно меня просили набить перстни или всякие надписи, а тут уже можно было лупить целые рисунки, Седому было пофиг. Сам Седой, видимо в следствии алкоголизма, был диким раздолбаем, его нельзя было подпустить к каким-либо серьезным делам, и мы держали его на шнифтах, хотя он и там умудрялся накосячить. То переиначит цепь, то пропустит какой звук. Но сам он был дикий весельчак, постоянно нас смешил, поэтому это ему прощалось