Юта

Глава вторая «ТЫ У НАС МОЛОДЕЦ!»

Немцы замалчивали поражения, которые одно за другим наносила им Советская Армия. Газетки, выпускаемые оккупантами для русского населения, писали о переходе немецких войск на какие-то зимние квартиры, о временном затишье на фронтах в связи с лютой зимой. Даже о крупнейшем разгроме под Москвой они говорили как-то сбивчиво и разноречиво.

Люди в деревнях посмеивались, читая эти газетки.

Они больше верили написанным от руки сводкам Совин-формбюро, в которых сообщалось, что к концу февраля наши войска освободили полностью Московскую и Тульскую области, несколько районов Ленинградской и Калининской областей; что началось освобождение Украины, Крыма; что Калинин, Клин, Калуга, Керчь, Феодосия, Елец, Тихвин снова наши! Павел Петрович сам записывал сообщения Сов-информбюро, а переписывать и распространять сводки поручал парням и девушкам из своей группы.

Ранней весной, когда солнце подсушило дороги, по деревням поползли немецкие солдаты. Они забирались в курятники, в клети, в печки, охотились по избам за продуктами и скотом, а тех, кто сопротивлялся этим грабежам, расстреливали. Держать рацию в залавке у Павла Петровича дальше было нельзя. Борис Рязанов предложил переправить её в лесную сторожку деда Архипа, старого охотника, которому Борис приходился племянником. Павел Петрович долго думал над этим предложением - уж больно горяч был Борис, - но потом согласился: другого выхода не было.

Теперь слушал и записывал сводки Совинформбюро Борис Рязанов.

Весна наполнила Ютино сердце приятным ожиданием чего-то хорошего. Пряный воздух, пронизанный потоками солнечного света, тронутые прозрачной зеленью берёзки, щемящий душу шум реки - всё это приносило обманчивые, но сладкие надежды. До боли тянуло домой, к маме, к сестре.

Немцы, несмотря на строптивый характер Юты, относились к ней довольно благосклонно, потому ли, что считали её дочерью управляющего заводом, или потому, что эта девочка умела управлять лошадью, ездила на ней с завидной лёгкостью цирковой наездницы.

О деятельности группы Павла Петровича Юта ничего не знала.

Однажды утром в книжке, которую ей дала Таня, Юта обнаружила листок, исписанный Таниной рукой. Это была сводка Совинформбюро. Прочитав её, Юта нахмурилась. «Так вот, значит, почему Таня поздно ложится спать… «Я ещё почитаю, Ютик, а ты ложись…» Обманывала, скрывала от меня!» - возмущалась Юта.

После работы они с Таней, как всегда, ушли с завода-вместе.

- Ты партизанка, - пытливо взглянув на Таню, шёпотом сказала Юта, когда они уже были дома.

- Тише!.. - испугалась Таня и вдруг громко расхохоталась. - Вот придумала! Вот так придумала!

Юта видела, как Танино лицо запылало ярким румянцем.

- А это что такое? - Юта сунула Тане под нос сводку.

- A-а… Я разве тебе не говорила? Вчера нашла настоящую сводку Совинформбюро, печатную. Взяла да и переписала. Просто забыла тебе сказать, - не растерялась Таня.

- Просто нечестно мне врать! - сердито ответила Юта. - И ничему я не верю… Теперь я знаю, о чём ты с мальчишками шепчешься…

- Ютик, ну что ты городишь!..

Таня хотела было урезонить Юту, но та перебила её:

- По ночам пишет листовки, чтобы я не видела… Ну ладно… Я ещё немного подожду и уеду от вас. Сяду на Волну и… в Ленинград.

- Совсем глупо.

- Ничуть не глупо.

- До Ленинграда знаешь сколько надо ехать? Сотни километров. Тебя немцы сорок семь раз схватят.

- А если не схватят?

- Схватят. И через линию фронта тебе не пройти… Убьют. Вот скоро наши сюда придут, тогда пожалуйста…

- А если не скоро?

- Всё равно придут, - ответила Таня.

Юта помолчала, потом, будто сама себе, сказала:

- Может, и обожду, а может, и уеду. Я незаметная, меня немцы могут и пропустить. Скажу: еду домой, к маме.

После ужина Варвара Васильевна унесла посуду на кухню, а Николай Алексеевич вышел в сени.

Таня и Юта уселись за чтение. Но Юте не давала покоя мысль, что Таня скрывает от неё какую-то тайну. Она наклонилась над Таниным ухом и тихо спросила:

- А кто тебе даёт эти… сводки Совинформбюро?

Таня хотела что-то сказать в ответ, но вернулся Николай

Алексеевич.

Внезапно на улице зарычала машина. Через мгновение в сенях раздался сильный топот. Вошли пятеро с автоматами. Таня и Юта закрыли книги и поднялись.

- В чём дело? - спросил Николай Алексеевич.

Вперёд выступил полицай, рыжий парень с жирной самодовольной физиономией.

- Мы вынуждены произвести у вас обыск, - по-петуши-ному пропел полицай, щуря злые маленькие глаза.

Пока полицай говорил, Николай Алексеевич мучительно вспоминал: «Кажется, я видел его на каком-то вечере… Вот до чего докатился… Чей он сын?..»

- На вашем заводе партизаны, - продолжал полицай, повышая петушиный голос. - У вас работал некий Борис Рязанов?

- Это что, допрос? - сурово спросил Николай Алексеевич.

- Вы не так меня, извините, поняли, - замявшись, сказал полицай. - Я давно знаю Рязанова. Он работал у вас… Он всегда был грубым, неотёсанным… Но мы сейчас живём не в то время. - Полицай заговорил увереннее: - Как же так случилось, что у вас вдруг… партизан? Понимаете, чем это грозит вам?.. Мы его сейчас поймали, как говорят, с поличным. Прятал рацию. В лесу, у старика… Откуда у него рация? Он партизан…

- Что вам нужно? - перебил его Николай Алексеевич.

- Мы вынуждены произвести у вас обыск, - бесстрастно повторил полицай.

- Пожалуйста, - сухо произнёс Николай Алексеевич и добавил по-немецки: - Только предупреждаю - завтра я скажу майору Зимлеру, что оставаться управляющим заводом после такого унижения я не собираюсь. - Николай Алексеевич демонстративно повернулся и отошёл к окну.

Юта и Таня стояли молча. Обе были взволнованы, но каждая думала о своём. Таня: «Эх, Борис, Борис! Как же это ты? Подлюги расстреляют тебя…» А Юта: «Ай да молодец Борис! И Таня молодец! И дедушка тоже!..»

Девушки сели, как по команде, на стулья, ожидая, что немцы вот-вот ринутся к шкафу, к кроватям, на кухню, в сени, полезут на чердак, на печку…

Юта однажды читала, как ещё в старое время полицейские обыскивали комнату революционера: ломали пол, вспарывали матрацы и подушки, рылись в книгах - искали оружие, листовки и запрещённую литературу. Она схватила книжку, которую только что читала, и бросила её на край стола - нате, мол, смотрите, нисколечко я вас не боюсь!

А немцы вдруг раздумали производить обыск. Слова Николая Алексеевича их насторожили, они потоптались ещё немного, покричали и выпроводили за дверь полицая с петушиным голосом, а затем, грохоча коваными сапогами, выкатились из комнаты сами.

Таня и Юта удивлённо переглянулись, пожали плечами.

Николай Алексеевич подмигнул им:

- Продолжайте читать, девочки!

Через три дня стало известно, что деда Архипа гестаповцы повесили, а Борису Рязанову удалось бежать.

Их зверски пытали, добивались от них признания, с кем они связаны, кто дал. рацию. Убедившись, что вырвать признание у деда и Бориса не удастся, гестаповцы решили повесить их публично, на главной площади городка.

В последнюю ночь арестованных держали отдельно друг от друга. Бориса привели в чью-то заброшенную нетопленную избу. Для охраны оставили толстомордого немца в очках и рыжего полицая с петушиным голосом. Звали полицая Федька Клубень. Борис выждал, когда на улице смолкли голоса, и попросил полицая провести его в уборную. Клубень вышел в сени и долго не появлялся: уборной нигде не было, а на дворе стояла непроглядная темень и шумел проливной дождь. Вернувшись, Клубень приказал арестованному:

- Валяй здесь!.. Или лучше в сенях…

Борис молча пожал плечами: дескать, как хочешь, мне-то теперь всё равно.

Немец долго смотрел с недоумением то на Бориса, то на полицая, а когда наконец понял, в чём дело, сердито пролаял:

- Nein! Нет! - И, брезгливо сморщив нос, добавил: - Russisches Schwein! Русская свинья!

- Он-то? - Борис кивнул в сторону полицая. - Обидно, что русская. А свинья свиньёй, это верно!

- Ну ты, потише! - прикрикнул на него Клубень. - Чего стоишь как истукан? Давай с крыльца!

Борис с трудом сдержал радостную улыбку: когда его вели сюда, он заметил, что у обшитого тёсом крыльца разрушена одна стенка.

Клубень пропустил его вперёд и взялся за автомат.

Борис ступил на крыльцо и, стремительно подавшись влево, туда, где был пролом, юркнул в темноту. Полицай, остолбенев от неожиданности, замешкался и только тогда выпустил автоматную очередь вслед Борису, когда тот завернул за угол…

Прошло две недели.

О Рязанове ходили разные слухи: одни говорили, будто он скрывается в Сольцах, у сестры, другие утверждали, что Борис убежал в лес, к партизанам.

И вдруг он объявился.

Как-то рано утром Юте захотелось проехаться верхом к реке знакомой тропинкой, той, по которой в прошлом году она гоняла коз.

Погода была великолепная; ещё не жаркое солнце золотило крыши и верхушки деревьев, весёлыми зайчиками прыгало по воде речки; лёгкий ветерок набегал со стороны леса, приносил свежие запахи цветов и, поиграв с листвой берёз, исчезал.

В ложбине трава, умытая маленьким ночным дождичком, не успела просохнуть и поэтому была особенно свежей, нежной.

Вода в реке спала. В одном месте, где река делала крутой поворот, можно было свободно перебраться на другой берег по выступающим из воды камням.

Юта остановилась у реки и загляделась на её спокойное течение. По камням изредка шлёпала шустрая рыбёшка. Из лесу тянуло приятной прохладной сыростью, где-то совсем рядом задорно чирикала проснувшаяся птаха.

Вдруг птаха чирикнула коротко, тревожно - чиррик-чирк! - и, выпорхнув из прибрежного куста, взвилась в небо.

- Юта! - тотчас же негромко донеслось из кустов.

Девочка вздрогнула, обернулась на голос.

Сквозь густые заросли ивняка прямо на неё смотрели смеющиеся глаза Бориса Рязанова. Серая блинчатая кепка Бориса была заломлена, и из-под неё небрежно выбивался русый чуб; над левой бровью парня полз, уходя к виску, жгутик заживающего шрама.

Подмигнув Юте, Борис позвал кого-то:

- Давай сюда! Свои!

Через мгновение позади него показалась фигурка мальчика в потрёпанном пиджачишке и в широких потрёпанных шароварах, которые были заправлены в спущенные гармошкой голенища хромовых сапог. Мальчик вскинул голову и посмотрел сначала на лошадь, потом на Юту. У него был нос с горбинкой, большие чёрные глаза и размашистые брови, такие подвижные, что, казалось, это совсем и не брови, а крылья воронёнка, который присел на нос и вот-вот собирается взлететь.

Мишка!.. Юта от удивления даже рот открыла, затем улыбнулась:

- Откуда вы?

- Из лесу, - ответил Борис.

- От партизан?

Борис кивнул утвердительно и сразу же приставил к губам ладонь ребром:

- Тш-ш!.. - Он обратился к Мишке: - Это Юта. Настоящая… во! - И он выставил вперёд большой палец.

- Я её знаю, - серьёзно произнёс Мишка.

- Вот и отлично… А мы сидим здесь целый час и не знаем, что делать. Надо передать Павлу Петровичу письмо, а как?.. Крутились, крутились около деревни, думали, встретим своих - и никого! Хоть плачь. Самим в деревню идти опасно… Хорошо, что увидели тебя! - Борис вытащил из кармана письмо. - Подъезжай-ка поближе… Береги, Юта! - И доверительно сообщил: - Там мы лошадь просим. Очень нужна, на новом месте устраиваемся.

- А где это место? - спросила Юта.

- В лесу, в лесу…

- Ладно. - И вдруг Юта предложила: - Если вам надо лошадь, возьмите мою Волну.

Борис с Мишкой переглянулись. По лицу Бориса пробежала лёгкая улыбка.

- Ты у нас молодец, но как же так можно? Тебе же попадёт! Да и кто же принесёт нам ответ? Ты приходи-ка завтра в это же время вон к той сосне. - Борис указал на противоположный берег; там, на мелколесистом пригорке, за которым начинался настоящий лес, стояла могучая сосна. - Мишка тебя тут будет ждать. А ты уж ответ от Павла Петровича обязательно принеси. Хорошо? Будь осторожна. Знаешь, что случилось со мной. Всё потому, что был дураком… Ну, поезжай! Мы и так тебя долго задержали. Передавай привет Тане. Скажи, что ей шлёт привет дядя Коля. Она знает…

Через несколько минут Юта подъехала к заводским воротам.

- Эй, Фриц, открывай живо! - звонко крикнула она.

Из будки выбежал молоденький немецкий солдат и со словами: «О! Юта! Гут… Мольёдец, дьевушка!» - стал открывать ворота. Юта нетерпеливо прикрикнула:

- Живо! Schnelll

- О! Schnell…

Юта перебила:

- Не выйдет из тебя порядочного старика, Фриц.

- Фриц не старик, Фриц мольёдой.

- Давай, давай, мольёдой! - передразнила Юта.

Фриц расхохотался и широко распахнул ворота.

- Гут… Мольёдец, Юта!

Девочка шлёпнула Волну по крупу. Она торопилась. Ей не терпелось увидеть Павла Петровича и Таню, особенно Таню.

Павел Петрович чистил в стойле коня.

- Здравствуйте, Павел Петрович!

- Добрый день, Ютик! Нагулялась?

- Да. Можно к вам?

- А не боишься, что лошадь лягнёт?

- Это же Орлик! Он меня знает.

Она вошла в стойло и сунула Павлу Петровичу в руку письмо.

- Что это? - удивился он.

- Сами увидите. От партизан, - шепнула Юта.

Павел Петрович от неожиданности даже поперхнулся.

Взяв письмо, он быстро пробежал его глазами.

- Ты их… видела?

Юта кивнула головой.

До обеда Юта ни о чём поговорить с Таней не смогла - оказывается, Николай Алексеевич послал Таню и других девушек убирать помещения складов; Юту от такой тяжёлой работы он освобождал.

Таня задержалась и пришла только после обеда, когда Николай Алексеевич и Варвара Васильевна собрались на работу.

- Что так долго? - спросил Николай Алексеевич.

- Зато всё прибрали.

Когда Таня села за обед, Юта завертелась по комнате, обдумывая, с чего бы начать разговор.

- Что это ты сегодня такая непоседливая? - спросила Таня.

- Просто так! - Юта немного подумала и вдруг спросила: - А партизаны бывают только бородатые?

Таня рассмеялась.

- Чего ты хочешь? В лесу же нет парикмахерских.

- Парикмахерских-то нет, - всё ещё смеясь, ответила Таня, - но партизаны бывают и не бородатые.

- Откуда ты знаешь?

- Просто… ниоткуда, - засмеялась Таня. - Они же бритву и зеркальце с собой могут носить.

- А дядя Коля с бородой?

- Какой дядя Коля?

- Который тебе приветы посылает.

- Какие приветы?

Таня покраснела и, чтобы как-то скрыть своё смущение, сняла очки и, подышав на стёкла, стала протирать их носовым платком.

- Ага! - торжествующе воскликнула Юта. - «Какой дядя»! «Какие приветы»!.. Не знаешь?

- Говори толком, - оправляясь от смущения, сказала Таня.

- Зачем говорить о дяде Коле, которого ты совсем и не знаешь? - нарочито безразличным тоном произнесла Юта и села к окну.

- У меня есть дядя Коля, мамин брат.

- Он не партизан?

- Нет. Он живёт в Москве.

- Тогда это не тот дядя Коля, - лениво промолвила Юта и, взглянув в окно, заговорила о другом: - Скоро вечер. Наши придут. Может, и Павел Петрович заглянет…

- Откуда ты знаешь дядю Колю? - не утерпела Таня.

- Ага! - вновь раздался торжествующий голос Юты. - Всё-таки вспомнила дядю Колю? А то: «Какой дядя? Какие приветы?» Ну ладно, слушай, я ведь не ты.

Юте уже надоела эта игра, и она рассказала Тане, как встретила у реки Бориса Рязанова и Мишку-цыганёнка…

Утром Юта поскакала на условленное место. Выехала немножко раньше, чтобы не опоздать.

Переправившись бродом через реку, она поднялась на пригорок, оставила Волну в мелколесье и пошла к сосне.

Почему-то в груди стучало сильно.

Почему-то сердце волновалось - от радости ли, от смущения ли, а может, от того и от другого.

Почему-то глаза метались непроизвольно по сторонам, ища и боясь встречи…

Сосна действительно была великаншей: яркие лучи солнца бесследно терялись в её пышном хвойном наряде, коричневый ствол был могуч и строен и неколебимо стоял, опираясь на силу мускулистых корней, которые, словно богатырские руки, ушли от натуги под землю, приподняв над нею свои покатые плечи. Юту на какой-то момент поразило это огромное, удивительно красивое дерево - издали оно казалось чуть-чуть повыше других. И вдруг её глаза округлились от ещё большего изумления: на коричневой коре сосны она увидела своё имя, вырезанное ножом. Первое, что пришло ей в голову, - это: «Значит, Мишка здесь!» Она быстро отвернулась от дерева - ей стало немного как-то не по себе; не потому, что было стыдно за Мишку, который портит деревья, - она даже и не подумала об этом, - а потому, что её имя было вырезано Мишкой, и потому, что он мог заметить, как она смотрит на его «работу».

Юта не заметила, откуда появился Мишка; он вырос перед ней, будто с сосны свалился, - деловой, озабоченный; не поздоровавшись, спросил:

- Принесла?

- Вот. - Юта сунула в его смуглую руку свёрнутую трубочкой записку.

Мишка развернул её и возвратил Юте.

- Прочитай!

- Разве можно?

- Мне можно. Приказано.

- Ты и читай!

Мишка хмуро надломил брови, пожевал нижнюю губу и нерешительно сказал:

- Тебе тоже можно… Приказано.

Записка начиналась словами: «Дорогой дядя Коля! Я несказанно рад, что наконец-то вы здесь, рядом с нами…» Дальше Павел Петрович писал насчёт лошади. Он договорился с Николаем Алексеевичем: лошадь можно взять с завода в любой день. Ему только надо знать, когда и куда привести её для передачи партизанам; лучше это сделать вечером между семью и восемью часами, когда на заводе меняется караул. В конце записки Павел Петрович просил, если будет возможность, подбрасывать ему сводки Совинформбюро посвежее и вообще не забывать о нём, «а то, - писал он, - скучно живём. Хорошо бы встретиться».

- Понятно! - проговорил Мишка, выслушав Юту. - Передай Павлу Петровичу, что сегодня и завтра вечером буду ждать лошадь здесь. И ещё вот… - Он достал из-за голенища продолговатый свёрток. - Тут вот сводки… Нам с самолёта сбрасывают. В другой раз я положу их вот сюда… Иди-ка! - Мишка шагнул за дерево и, присев на корточки, показал на глубокий тайник, искусно сделанный между двумя толстыми корнями; только нагнув голову почти до самой земли, можно было его заметить. - Это твоя почта, - продолжал он. - Приходить сюда часто нельзя - засекут. А теперь иди. Передай, что лошадь жду.

- До вечера? - удивилась Юта. - Это же очень долго!

- Ничего не долго, - всё тем же деловым тоном ответил Мишка. - Так приказано.

Он исчез так же быстро, как и появился, будто взлетел на сосну и скрылся в хвойной гуще.

Минут через десять Юта нашла Павла Петровича в дальнем углу заводской территории. Он складывал в кучу навоз, который рабочие таскали на носилках из конюшен.

С невысокой караульной вышки, стоящей рядом, на Хру-пова смотрел молоденький немец. Он был затянут в серый френч, на голове - пилотка, в руках - автомат. Увидев Юту. он принялся тихонько насвистывать какой-то бойкий мотив и, так как разговаривать караульному не положено, помахал ей рукой. Она состроила смешную рожицу и показала ему кончик языка, отчего Фриц прыснул, но негромко, как кошка чихает. Юта нисколько не боялась этого тощенького немца, с грехом пополам говорившего по-русски, откровенно издевалась над ним, и - удивительно! - он не обижался.

- Нашу конюшню тоже будут чистить? - спросила Юта для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.

- Обязательно, - отозвался Павел Петрович.

- Когда?

- Скоро. И года не пройдёт.

- Вот хорошо-то! - Юта засмеялась и, ещё раз достроив немцу рожицу, побежала к своей Волне.

Вскоре Хрупов, оставив вместо себя двух мальчишек, отправился к Юте.

- Кто же приведёт ему Орлика? - спросил Павел Петрович, когда Юта сказала, что Мишка будет ждать лошадь сегодня и завтра.

- Я!

Павел Петрович положил свою большую ладонь на худенькое Ютино плечико и сказал:

- Да! Именно об этом надо тебя попросить…

Целый месяц Орлик провёл у партизан.

В стойло Орлика временно поставили старую кобылицу Весну, отданную в личное распоряжение Николая Алексеевича самим майором Зимлером. Правда, в отличие от гнедого Орлика, кобылица была серой масти, поэтому обнаружить подмену лошади мог кто угодно, однако оставлять стойло Орлика пустым было просто нельзя: во время смены караулов коней подсчитывали.

Юта несколько раз была на своей «почте», приносила оттуда письма, пачки листовок и сводок Совинформбюро, но Мишку больше не видела.

Немало листовок и сводок разносили заводские парни и девушки по близлежащим деревням, но большая часть их передавалась в городок - Таня и Юта ухитрялись проносить их в корзинах, сумках, кошёлках до дома Нади Боковой, которая работала киоскёром и распространяла листовки и сводки среди населения.

Немцы заметно тревожилиеь: в округе появились партизаны. О появлении их говорили не только листовки и сводки. В деревне Федино группа вооружённых людей уничтожила немецкий конвой и освободила девушек, которых гитлеровцы собирались угнать в Германию. Какой-то смельчак подложил мину под сильно охраняемый мост через реку Ситню и подорвал его. Двое неизвестных с автоматами помогли бежать из-под стражи рабочим, насильно мобилизованным на строительство шоссейной дороги. Кто-то поджёг трикотажную фабрику в городке.

Немцы усилили охрану завода.

В пустой избе, расположенной на краю деревни, недалеко от завода, поселились два полицая - Федька Клубень и заросший клочковатой щетиной субъект неопределённого возраста. Никто не знал ни фамилии, ни имени этого субъекта. Деревенские девчонки дали ему кличку: «Псина». Это, наверно, потому, что от него всегда несло чем-то противным, и потому, что он не говорил, а рычал, еле разжимая зубы, как злая собака: «Сударь! (или: «Сударыня!») Вы представляете, с кем разговариваете?»

Федьку и щетинистого субъекта немцы прислали для поддержания «нового порядка». Порядок в деревне действительно как-то сразу изменился: вечерами полицаи шатались по улице, задирая прохожих, в любое время дня и ночи они без стеснения вторгались «для проверки» в дома; хозяйки жаловались, что у них стали пропадать куры и даже яйца из гнёзд.

Нередко в гости к полицаям приходил Максим Воронов, и тогда в избе на краю деревни допоздна раздавались пьяные заунывные песни.

Однажды утром Максим, опохмелившись у своих приятелей, заявился на завод. Не найдя Николая Алексеевича в управлении, он направился к конюшням и здесь встретил Юту.

- А-а-а! Маленькая хозяйка! - насмешливо протянул он, потом спросил: - Николая Алексеевича не видела?

- Дедушка в городке.

- Ну и отлично! Значит, лошадей покажешь ты!

- Почему я должна показывать вам лошадей?

- Да потому, что мне майор приказал проверить и доложить. Ясно?

- Дедушка придёт, тогда…

- А я не желаю ждать вашего дедушку! Ясно? - повысил голос Максим.

Подошли рабочие.

- Вот он хочет проверить лошадей, - обратилась к ним Юта.

- Ну что ж, - сказал Павел Петрович, - хочет, пусть проверяет… Пошли, мы покажем.

Максим недовольно пробубнил что-то себе под нос и поплёлся за рабочими. Подойдя к первому стойлу, он нацепил на нос очки.

- Тэк-с… Перед нами некоторым образом конь… - произнёс Максим, выпятив вперёд брюхо. - Одним словом, лошадь. Сейчас мы посмотрим…

Рабочие стояли поодаль, глядели на Максима исподлобья.

- «Волна», - прочитал Максим на табличке, прибитой к стойлу. - Ха-ха!.. Волна!.. - Он проделал растопыренной ладонью волнообразные движения в воздухе и, совсем развеселившись, фальшиво пропел: - «И за борт её бросает в набежавшую волну…» Трижды ха-ха!.. - Максим снова поднял глаза на табличку: - «Масть - вороная». Вороная… Одним словом, чёрная… «Чёрный ворон, я не твой…» «Кобылица»… Ясно. «Возраст - три года»… Ха-ха!.. Совсем младенчик…

Нет, Мла-ден-чи-ха… Трижды ха-ха!.. А такая большая дура.

- Она не дура! - вспыхнув, крикнула Юта.

Подскочив к дверце стойла, она машинально щёлкнула вадвижкой. Максим отступил от стойла.

- Не открывай! Пусть будет по-твоему: не дура. Лошадка паинька…

Юта презрительно улыбнулась.

Следующей лошадью Максим подробно не интересовался: подошёл к стойлу, прочитал вслух табличку и зашагал дальше. А потом и таблички стал читать не все.

- Лошадь на месте - всё в порядке…

Рабочие следовали за ним.

У Павла Петровича полегчало на сердце: если Максим будет так торопиться, то подмены Орлика не заметит.

Однако перед стойлом Орлика, последним в конюшне, Максим вдруг остановился, упёрся долгим взглядом в табличку, потом перевёл взгляд на помахивающую хвостом кобылицу. Павлу Петровичу показалось, будто Максим слишком внимательно и как-то подозрительно смотрит на лошадь. Он и Юта тревожно переглянулись.

- «Орлик. Гнедой»… - наконец сказал Максим и повернулся к рабочим. - Сивка… Бурка… А тут гнедой. Что такое гнедой?

- Вот гнедой! - ответила Юта и кивнула головой в сторону серой кобылицы. - Бывают ещё каурые…

- Каурые? - переспросил Максим. - Хм!.. Каурые… Не видел.

- Этакие рыжеватые, - пояснила Юта.

- Ах, рыжеватые? Тогда видел. - Максим снял очки, сунул их в карман, потом быстро, не оглядываясь, пошёл к дверям.

На пороге он обернулся:

- До свиданья. Дня через два приедет сам проверять. Вместе с ветеринаром.

Максим ушёл.

- Табличку-то старую оставили. Горе-конспираторы? - заметил кто-то. - Сменить надо.

- Ветеринар будет проверять по книге, - сказал Павел Петрович и подумал, что Орлика надо завтра же возвратить на место, иначе будет худо.

Утром Юта собиралась в путь.

Ей нужно было дойти до озера Длинного, в районе которого расположился партизанский отряд дяди Коли, и через местного рыбака Антипыча получить от партизан Орлика. А до озера было километров двадцать.

Взглянув в окно, Варвара Васильевна недовольно покачала головой:

- Небо хмурится. Не задождило бы… Достань-ка, Ютик, свою кофту. Где она у тебя? Да платок возьми.

- Жарко будет, тётя Варя, - начала было противиться Юта.

- Не жарко, а в самый раз. Доставай, доставай! Простудишься - потом отвечай за тебя! - потребовала Варвара Васильевна.

Юта подчинилась.

Перед дорогой посидели полминуты молча.

Так же молча встали.

Худенькая девочка в шерстяной кофте и короткой юбке деловито шагнула к двери, на пороге внезапно обернулась и на прощанье помахала Варваре Васильевне рукой.

Когда дверь захлопнулась за Ютой, Варвара Васильевна опустилась на табуретку. Что-то сильно кольнуло в сердце…

Юта прошла половину дороги, и ей захотелось отдохнуть да поесть пирожков, что напекла утром тётя Варя и положила в маленькую берестяную корзиночку.

Юта свернула с дороги в березнячок, за которым виднелись травянистые холмы, сняла кофту и села в тени…

Пирожки были вкусные, душистые…

Отдохнула. Поднялась. Взяла кофту и случайно сунула руку в карман. Нащупала что-то шелковистое. Вынула из кармана да так и ахнула. Это был её пионерский галстук. Кумачовый, почти новенький, купленный мамой накануне отъезда к Варваре Васильевне.

Юта бережно развернула галстук, разгладила его, несколько раз примерила и даже потёрлась о него щекой.

И вспомнился ей Ленинград, школа на Васильевском острове, пионерская линейка в длинном светлом коридоре, а ещё костёр в Мельничьих Ручьях, на берегу тихого озерка, с песнями, плясками…

На душе было тоскливо. Где-то вы сейчас, мои подружки?..

В этих воспоминаниях дорога прошла незаметно. Когда солнце поднялось совсем высоко, из-за леса неожиданно показалось голубое озеро, по берегу которого далеко протянулась большая деревня.

В деревне Юте пришлось задержаться часа на три, пока Антипыч, оказавшийся, к её изумлению, пятнадцатилетним мальчишкой, не привёл от партизан Орлика, на котором было новое отличное седло.

Обратный путь казался Юте чем-то вроде прогулки. Орлик, давно не пробовавший свои силы в быстром беге, видимо, решил поразмяться: переходил на галоп и даже пускался в карьер, так что Юте приходилось не подгонять, а сдерживать разрезвившегося коня.

Подъехав к небольшой деревеньке, от которой оставалось всего километра три до дома, Юта остановилась. С утра деревенька казалась совсем пустынной, а сейчас по ней сновали немецкие солдаты. Под громадными клёнами, в зелени которых утопала деревенька, стояли седые от пыли автомашины, мотоциклы.

Встречаться с немцами не хотелось, но другого пути не было, и Юта направила своего коня в деревню.

Ехала она быстро; беззаботно скользила взглядом по сторонам, делая вид, будто её ничто не интересует.

У небольшого крашеного дома с поваленным и разбросанным забором её остановили. Низенький черноусый офицер в очках, став посреди дороги, приказал ей слезть с коня и следовать за ним.

Юта изобразила на лице наивно-глупую улыбку, недоумённо пожала плечами и повернула Орлика к дому.

На крыльце и около него толпились солдаты.

И вдруг Юта увидела среди них девушку лет шестнадца-ти-семнадцати.

Её пышные светлые волосы небрежно выбивались из-под берета; забинтованную руку девушки поддерживала перевязь; на маленьком ухе были следы запёкшейся крови. Она сидела на ступеньке крыльца и безучастно смотрела куда-то в сторону. Чуть продолговатое лицо её выглядело усталым.

Когда Юта подъехала к крыльцу, кто-то громко сказал:

- О, партизан…

Солдаты захохотали.

- Слезай с лошади! - повторил приказание офицер.

- Ну и слезу, - недовольно сказала Юта и ловко спрыгнула с седла на землю.

Черноусый удивлённо посмотрел на неё поверх очков:

- Привяжи лошадь!

- Ну и привяжу.

Она подвела коня к крыльцу, заставив посторониться солдат.

Привязывая Орлика к перилам, она перехватила взгляд девушки и слегка кивнула ей. Полные губы девушки тронула едва заметная улыбка.

- Где ты выучилась ездить верхом? - спросил офицер, когда Юта повернулась к нему.

- На заводе, а то где ещё…

- На каком заводе?

Юта громко засмеялась.

- Вот ещё… не знает на каком. - Обернувшись к солдатам, она показала пальцем на офицера. - На обыкновенном. На том, на котором я работаю.

- Ты работаешь? Кем же ты работаешь?

- Работаю, и всё тут…

Офицер недоверчиво покачал головой:

- Ну, а лошадь чья?

- Известно чья. Наша. С завода. Орликом зовут.

- Зачем же ты здесь ездишь?

- А где же мне ездить? Я всегда здесь езжу. Дорога хорошая. А то ещё в городок. Туда тоже дорога хорошая. Лошадь ноги не испортит.

- Что это ещё за глупости?

Юта снова громко рассмеялась и снова показала пальцем на офицера.

- Сам не понимает, а я виновата! - обидчиво заговорила она. - Спрашивает, зачем я здесь езжу. Надо, вот и езжу. Думаешь, кони должны быть всё время в конюшне? Они тогда и породистыми никогда не будут. Их надо на прогулку водить. Ясно?.. Спроси майора Зимлера, он всё объяснит, что и как.

- Ты знаешь майора Зимлера?

- У нас каждый его знает. И он меня знает… Вот… На моём пропуске его подпись стоит. Посмотри! - Она полезла в карман. - А то, видите, я глупости говорю…

Юта достала пропуск и показала его офицеру.

- Ах, это конный завод! - наконец догадался офицер. - И ты, значит, коня на прогулку вывела?

- Ну да! - пряча в карман пропуск, ответила Юта. - Я ж об этом целый час говорю. А мне некогда. Орлика пора кормить.

- Хорошо, девочка. Можешь ехать домой и кормить своего Орлика. Только уезжать далеко от дома я бы тебе не советовал.

- Вот так далеко! Тут всего-то три километра.

- Я всё-таки бы не советовал.

- Ладно… - Юта махнула рукой и вдруг, указав на девушку, простодушно спросила: - Кто это её так, бедную?

Офицер недовольно крякнул:

- Иди! Не разговаривай! - и отвернулся.

Юта промолчала, подумав, что, пожалуй, не стоит быть слишком навязчивой.

Через мгновение она была уже на коне.

Орлик вынесся на дорогу и начал было прибавлять ходу, но Юта придержала его. Ей очень захотелось ещё раз взглянуть на девушку.

Старый клён скрыл от Юты немцев, но девушку было хорошо видно: она сидела в той же позе и, как показалось Юте, смотрела на неё. Может быть, только показалось, но Юте хотелось, чтобы это было так. Она привстала, опершись на стремена, выхватила из кармана галстук и махнула им над головой.

Девушка встрепенулась. Пугливо оглядевшись по сторонам, она резко встала и подалась вперёд, будто хотела что-то сказать Юте. Юта обрадовалась: «Она смотрит на меня!» В это время девушка стремительно сбежала с крыльца и скрылась за клёном…

Юта натянула поводья, и Орлик пошёл ровной рысью, мягко стуча копытами по серой дорожной пыли.