Западня для лорда

Глава 17

Вопреки ожиданиям, Венеция не получила от Линвуда вестей ни на следующий день, ни потом. Приближалась дата суда, и она стала подозревать, что либо он передумал на ней жениться, либо случилось что-то ужасное. Она хотела снова пойти к Линвуду в тюрьму, повидаться с ним, узнать, что происходит, все что угодно, только не неизвестность, домыслы, страхи, но гордость не позволяла ей это сделать. Тогда она решила придерживаться изначального плана — не выступать свидетелем в суде. Она не представляла, что ждет ее в тюрьме, но понимала: будучи единственным барьером между Линвудом и петлей, сможет исправить зло, причиненное ему, отказавшись говорить. Ее дни превратились в один сплошной кошмар.

Письмо прибыло за два дня до суда. Под пристальным взглядом Элис она спрятала его в карман и открыла, лишь уединившись у себя в спальне. Трясущимися руками сломала печать и развернула толстый лист гербовой бумаги Линвуда.

Послание было очень кратким: «Завтра в одиннадцатом часу. Л.».

Венеция испытала огромный прилив облегчения, но ненадолго. Завтра. При мысли о том, что готовит ей завтрашний день, у нее тревожно сжалось сердце.

Раздался стук в дверь.

— Венеция? — обеспокоенно позвала Элис.

— Лучше присядь, Элис. Мне нужно тебе кое-что рассказать.

На следующее утро экипаж Рейзби без опознавательных знаков вез Венецию и Элис в Ньюгейт. Хотя ночью Венеция не сомкнула глаз, сейчас, направляясь на собственную свадьбу, чувствовала себя очень спокойно. На ней было простое дневное платье цвета зеленой листвы, поверх которого был надет темный плащ. Ее волосы были убраны в классическом строгом стиле. Единственным ее украшением были жемчужные сережки. Едва ли такой наряд можно было назвать подходящим для новобрачной, но она не хотела ничем выдать себя перед теми, кто мог наблюдать за происходящим. Не осмеливалась ставить под угрозу успешность проведения церемонии.

Бросив взгляд на Рейзби, Элис склонилась к ней и прошептала:

— Еще не поздно передумать, Венеция.

Рейзби догадался, что Элис пытается отговорить ее от замужества, но ничего не сказал. От его привычного веселого расположения духа не осталось и следа, он выглядел почти таким же холодным и серьезным, как Линвуд. А уж в серьезности намерений Линвуда сомневаться не приходилось.

Сглотнув, Венеция тщательно разгладила складку на бежевой перчатке из кожи козленка. Это было совершенно излишним, принимая во внимание размах того, что они затеяли. Но на кону стояла жизнь Линвуда, поэтому Венеция не позволяла себе думать о том, что случится, если им не удастся осуществить план… или, наоборот, удастся. Она просто сосредоточилась на том, что должна сделать. Даже сейчас она продолжала играть роль хладнокровной, невозмутимой мисс Фокс, хотя Рейзби и Элис знали правду и про ее настоящее имя, и про истинные чувства.

— Ты знаешь, я не собираюсь менять решение.

Со вчерашнего дня они только и делали, что спорили об этом.

В голове Венеции снова и снова звучали вопросы подруги: «Что, если ты заблуждаешься? Все доказательства указывают на него. Что, если он пустил пулю в висок твоего отца?»

Но ее вера в Линвуда оставалась неколебимой. «Нет, Элис, он этого не делал». Такой ответ шел вразрез с логикой и уликами, но ее сердце считало его единственно правильным.

Даже если она заблуждалась, это уже не имело значения. Она не могла допустить, чтобы его повесили.

Когда они прибыли, Линвуд находился в камере один, чисто выбритый и безукоризненно одетый. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы напомнить Венеции, сколь он восхитительно красив и привлекателен и как сильно она его любит. При виде его у нее перехватило дыхание, а сердце на мгновение перестало биться в груди.

— Мисс Фокс, — поприветствовал он ее официальным тоном, будто они не собирались жениться. — Мисс Элис. — Он кивнул другу. — Рейзби.

Их глаза снова встретились, и она прочла страсть, таящуюся в его взгляде. Он мог сколь угодно долго скрывать свои истинные чувства от целого мира, но только не от нее. Каждой клеточкой тела она ощущала его присутствие и свою связь с ним. Они поженятся для того лишь, чтобы спасти его, и ни для чего больше. Да и как может быть иначе после всего, что произошло, после того, как он узнал, кем она в действительности является? Предательство и обман всегда будут стоять между ними, затмевая любовь и желание.

Дверь камеры открылась, вошел граф Мисборн в сопровождении высокого, тощего человека в мантии священника, сжимавшего в руках маленькую потрепанную книжечку. Только тогда Венеция, наконец, осознала реальность происходящего.

По виду священник был старше графа и явно нервничал, что неудивительно, учитывая, как власти могут истолковать этот брак. Венеции стало интересно, не заставили ли его силой прийти сюда. Одного взгляда на Мисборна было достаточно, чтобы понять: немного найдется людей, способных ему перечить.

Длинные костлявые пальцы священника раскрыли страницу в книге, отмеченную красной ленточкой. Он посмотрел на Венецию, но она не сумела понять, что таится в его взгляде — любопытство, порицание, сожаление. Она не стала отводить глаза, отказываясь чувствовать себя пристыженной или запуганной. Она взирала на него со своей легендарной дерзкой самоуверенностью. Священник сам отвел глаза, притворившись, что ищет нужное место на странице. Высоко вздернув голову, Венеция встала слева от Линвуда. Они не обменялись больше ни единым взглядом.

— Приступайте, — скомандовал он.

Священник начал произносить слова, которые свяжут их воедино перед Богом и людьми. Слова, которые нельзя обратить. Они спасут Линвуда от презренной участи, на которую его обрекла Венеция.

Сдержанно и невозмутимо она дала ответ, изо всех сил пытаясь скрыть бушующий в душе ураган чувств. Лишь когда Линвуд взял ее за руку и надел на палец кольцо, самообладание изменило ей. Его рука показалась ей очень теплой, в отличие от собственной, леденяще-холодной, а прикосновение легким, но собственническим. Венеция не осмеливалась посмотреть ему в лицо, опасаясь, что его глаза похитят остатки ее самообладания.

Голос священника зазвучал снова, но она не улавливала смысла слов. Для нее значение имели лишь пальцы Линвуда, коснувшиеся ее подбородка, повернувшие ее лицо к себе. Он склонился к ней и поцеловал с такой страстью, как если бы они были наедине, и Рейзби, Элис, Мисборн и священник не стояли рядом. Он целовал ее так, будто она не была дочерью Ротерхема и не предавала его. Венеция отвечала, будто и в самом деле являлась распущеннейшей из шлюх, каковой считали ее в свете. Наконец он прервал поцелуй, и она отступила на шаг, проложив между ними некое расстояние.

— Церемония окончена, — объявил священник.

— Слава богу, — с облегчением ответил Мисборн.

— Поздравляю, старина, — произнес Рейзби с напускной веселостью, пожимая Линвуду руку. Однако взгляды, которыми они при этом обменялись, были предельно серьезными.

Элис обняла и расцеловала Венецию, но не смогла выдавить из себя ни слова.

Никто не пожелал им счастья. Никто не думал, что при данных обстоятельствах это вообще возможно. Каким бы глупым это ни казалось, Венеции вдруг захотелось плакать.

— А теперь нужно отвезти тебя домой, — объявила Элис, беря Венецию под руку.

Она не подняла глаз на Линвуда из опасения, что разрыдается. Накинув на плечи плащ, последовала за подругой к двери. Священник шел за ними по пятам.

— Венеция. — Оклик Линвуда заставил ее замереть на месте.

По ее телу прошла дрожь, сердце камнем упало вниз. Она догадалась, что он намерен ей сказать. Зажмурившись, она попыталась собраться с мыслями, но тщетно. У нее участился пульс, сердце молотом ударяло в груди.

— Если брак не консумирован[10], его можно аннулировать.

— Вы же не ожидаете, что она… — возмутилась Элис, но тут же умолкла. — Только не в этом месте.

— Наши оппоненты будут хвататься за любую возможность признать этот брак недействительным, — произнес Мисборн.

В камере воцарилось молчание. Венеция почувствовала, как на руку ей легли пальцы Элис.

— Тебе вовсе не нужно этого делать, Венеция.

— Линвуд прав. Я хочу все сделать правильно.

Мысль о том, что должно случиться после бракосочетания, самая очевидная мысль, вообще не приходила ей в голову, несмотря на то что она всю жизнь вращалась в полусвете и считалась самой распущенной женщиной чуть ли не во всей Англии. Несмотря на текущую в ее жилах кровь матери. Венеция улыбнулась горькой иронии ситуации.

На лице Элис появилось сочувственное выражение. Венеция посмотрела на Рейзби.

— Рейзби отвезет тебя домой, Элис.

— С удовольствием, — отозвался он, глядя на Венецию с пониманием и уважением. Он был способен на гораздо более глубокие чувства, чем хотел показать.

Венеция наблюдала за тем, как все уходят. Дверь захлопнулась, в замке повернулся ключ, в камере воцарилась тишина, но даже тогда Венеция не повернулась к Линвуду.

Он не произносил ни звука, но ей казалось, что его дыхание стало ее дыханием, его кровь — ее кровью, его сердцебиение — ее сердцебиением.

— Мы не можем ждать наступления ночи, Венеция. — Его слова прозвучали неторопливо, холодно и цинично, однако она различила в них нечто большее. — Весть о нашем бракосочетании распространится быстро, поэтому нужно целесообразно использовать то немногое время, что имеется в нашем распоряжении до прибытия законников.

Он говорил так, будто предполагал завершение какого-то официального дела, а не исполнение священного акта любви между супругами.

— Да, я понимаю.

Венеция так и не смогла заставить себя посмотреть ему в лицо. Действуя спокойно и методично, стала расстегивать перламутровые пуговицы на платье. Те, до которых ей было трудно дотянуться, расстегнул за нее Линвуд и тут же отступил на шаг. Венеция сняла платье, оставшись в тонкой нижней юбке, льнущей к ногам.

При виде ее Линвуд резко вздохнул, но она не подала виду, что это заметила. Развязав ленты, она сняла юбку и переступила через бесформенную груду одежды у своих ног. Подняв руки, стала вытаскивать из волос шпильки. Ее молочно-белая кожа являла разительный контраст с черными волосами, частично скрывающими полные груди с розовыми и уже затвердевшими сосками.

Линвуд не мог отвести глаз от ее роскошного тела, округлостей груди, тонкой талии, мягкого живота и крутых бедер. Мужское естество тут же отреагировало, несмотря на ситуацию, в которой они пребывали, несмотря на жесткий самоконтроль, которому он привык подвергать свои чувства и желания, несмотря на то, что стражники наверняка подслушивают под дверью.

Решетка на двери поднялась, и в камеру просунулось лицо охранника.

Венеция не обратила на это никакого внимания, оставшись на прежнем месте с высоко поднятой головой и не стесняясь собственной наготы. На ней остались лишь чулки и белые шелковые туфельки.

Линвуд, напротив, отреагировал мгновенно. Ринулся вперед и заслонил ее своим телом, скрыв от похотливого взгляда стражника то, что мечтал лицезреть каждый мужчина в Лондоне. Вынув из кармана пачку банкнотов, он показал их ему.

— Решетка должна оставаться закрытой до конца этого дня и на протяжении всей ночи.

Жадные глазки стражника впились в деньги.

— Утром вы получите еще столько же, если моя просьба будет неукоснительно исполнена, — холодно произнес Линвуд.

Охранник облизнул тонкие губы. Соблазн слишком велик, но он все же колебался, безуспешно пытаясь рассмотреть за широкой фигурой Линвуда хоть кусочек тела Венеции.

Придвинувшись ближе к окошку, Линвуд убийственно улыбнулся. Охранник побледнел. Понизив голос, Линвуд произнес, глядя ему прямо в глаза:

— Эта леди — моя жена, а я осужден за убийство герцога, ни больше ни меньше. Тем не менее меня освободят. Уверен, вы понимаете, как я обойдусь с любым человеком, который увидит мою жену обнаженной. Думаете, меня что-то сможет остановить?

Охранник нервно сглотнул.

— Я лично прослежу, чтобы решетка оставалась закрытой, милорд. Поздравляю с женитьбой.

— Я рад, что мы поняли друг друга.

Линвуд просунул деньги в окошко. Грубая рука с той стороны поспешно их схватила.

Линвуд развернулся, и его глазам предстало зрелище, которое столь отчаянно стремился увидеть стражник: спина и ягодицы обнаженной Венеции. Дневной свет целовал ее тело, делая его еще более восхитительным и манящим. Она стояла не шевелясь, будто вырезанная из мрамора статуя Венеры, гордая и холодная, еще не тронутая мужскими похотливыми руками. Линвуд старался не демонстрировать эмоции, теснящие ему грудь. Он женился на ней и теперь разделит с ней ложе, чтобы спасти ее и себя самого. О большем он не позволял себе даже думать.

Обойдя, он встал перед ней.

— Нам больше никто не помешает.

Она по-королевски кивнула, отказываясь, однако, смотреть ему в глаза.

Линвуд сорвал с себя сюртук и бросил его на стол, за которым ел и писал письма, затем развязал галстук и также отбросил прочь. За галстуком последовали жилет и рубашка, которую Линвуд поспешно стянул через голову. Сев на стул, он стал снимать сапоги, чулки и в последнюю очередь бриджи и кальсоны. Полностью обнажившись, он подошел к Венеции.

Она продолжала смотреть на что-то в углу камеры. Линвуд ждал. Наконец она посмотрела на него.

Ее голубовато-серебристые глаза походили на глаза Ротерхема. Черные зрачки были расширены, но таящееся в них выражение ничем не напоминало выражение глаз герцога.

Какая бы кровь ни текла в ее жилах, какие бы тайны ни скрывались в сердце, она находилась сейчас рядом с ним и тоже понимала, что их игра приняла неожиданный оборот и выйти из нее невозможно. Она могла отвернуться от него не более, чем он от нее.

Линвуд уверял себя: то, что должно между ними произойти, будет касаться исключительно физиологии, но не любви, хотя и понимал, что лжет самому себе. Он не желал анализировать свои чувства к стоящей перед ним женщине, но в одном был уверен: она проникла в его сердце, пробила брешь в оборонительной стене, чего не удавалось сделать прежде ни одной женщине. Считая Линвуда виновным, она победила в его же собственной игре, а теперь, уверовав в его невиновность, вознамерилась спасти любым способом. Она дочь Ротерхема. И его жена.

Нахлынувшие эмоции стеснили ему грудь, но, будучи человеком опытным, он поборол слабость. Не произнес ни слова, лишь окинул быстрым взглядом вздымающуюся грудь Венеции, женственную линию подбородка, влажные соблазнительные губы. Невзирая на терзающее его смешанное чувство боли, гнева и желания, он очень нуждался в ней, ведь он всего лишь простой смертный.

Он слышал ее частое дыхание, учащенное биение сердца. В тишине камеры напряжение между ними обострилось до предела. Первобытное желание, похоть… Любовь. При последней мысли Линвуд зарычал, будто желая опровергнуть очевидное.

Венеция облизнула губы, которые прежде терзали его разговорами по душам, и это возымело на Линвуда действие подобное спичке, брошенной в сухой трут. Остатки самообладания покинули его, и, одним прыжком преодолев разделяющее их расстояние, он заключил ее в объятия.

Она не сопротивлялась. Их губы слились в страстном, пламенном поцелуе. Забыв о нежности, Линвуд запустил руку ей в волосы и заставил склонить голову, обеспечивая себе лучший доступ к ее шее. Ахнув от такой стремительной атаки, Венеция схватилась за Линвуда, теснее прижимаясь к нему.

Единение губ было жадным и крепким, тела разгорячились и вспотели от желания.

Одной рукой поигрывая розовым острым соском Венеции, второй Линвуд подхватил ее под ягодицы, прижал к своей напряженной плоти. Она взяла в руку его разгоряченный член.

Он поднял ее, она обхватила ногами его талию, будто намереваясь впустить его в себя немедленно, но он отнес ее на кровать и, уложив на одеяло, сам лег сверху, отчаянно стремясь слиться с ней, избавиться от муки, терзающей тело и воспламеняющей кровь.

Линвуд почувствовал ее запах и принялся ласкать шелковистую кожу. Она безраздельно завладела всеми его органами чувств, присутствуя везде, где бы он хотел ее видеть. Заполнила собой пустоту в его душе. Единственная женщина, которую он когда-либо любил и которая полагала, что он пытался убить ее. Отогнав эту мысль, он коленом развел ей ноги, готовясь проникнуть в ее лоно.

Она с готовностью приподняла бедра, но тело содрогнулось, а дыхание сделалось прерывистым. Замерев, он посмотрел на нее. Она ведь была девственницей, пока он не овладел ею.

Он почувствовал, как ее пальцы сильнее впиваются ему в бедра, призывая его продолжать.

— Френсис! — прошептала она, и блестящее серебро глаз сменилось чернотой желания.

Прикоснувшись рукой к ее лону, он почувствовал влагу. Венеция готова принять его. Он принялся ласкать ее клитор, потирая его до тех пор, пока она не застонала от нетерпения.

— Прошу тебя, — взмолилась она, прикусывая кожу у него на шее.

— Да, — прошептал он ей на ухо, снова овладевая ее губами. В этом поцелуе он излил владевшие его душой отчаяние и муку.

Погрузив два пальца в лоно, он наблюдал за тем, как ярче разгорается пламя в ее глазах. Наконец он проник в нее, но задвигался не сразу, давая ей время привыкнуть к новому ощущению, пристально наблюдая за ней, упиваясь охватившим их чувством, мощным и разрастающимся еще сильнее, далеко вышедшим за рамки просто желания и страсти.

— Френсис.

Их взгляды встретились. Он начал двигаться внутри ее, медленно, затем быстрее, глубже, напористее, она приподнимала бедра, отвечая ему. Наконец она удовлетворенно вздохнула, а он излился в нее струей семени.

Он поцеловал ее в губы с нежностью, не соответствовавшей их отчаянному любовному акту. В черных пронзительных глазах она прочла не гнев и презрение, а чуткость, ранимость и еще нечто, удивительно похожее на любовь.

«Я люблю тебя», — мысленно призналась Венеция и поцеловала его, стараясь передать все, что было у нее на сердце. Прильнула к Линвуду в попытке навсегда удержать самые драгоценные мгновения. «Я люблю тебя», — снова подумала она, спускаясь с небес на землю в его крепкие объятия. Очарование момента постепенно рассеивалось, Венеция так и не смогла произнести этих слов вслух.

Линвуд скатился с нее и лег рядом. Он тоже хранил молчание, но в единственном брошенном на нее взгляде она прочла отголосок того, что произошло между ними. Затем он отвернулся и, не глядя больше на нее, встал с кровати и стал одеваться быстро, размеренно, четко. Выражение прекрасного лица снова сделалось непроницаемым, как в вечер их знакомства. Холод тюремной камеры скоро развеял испытываемое Венецией ощущение чуда, тепла, единения, оставив лишь пустоту в душе.

Она попыталась сглотнуть ком в горле, казавшийся огромным камнем. Она была слишком горда, чтобы показать, как ей сейчас больно. Встав с кровати, она оделась и, будучи превосходной актрисой, снова изобразила на лице ледяное спокойствие, хотя внутренне заливалась слезами. Царившее между ними молчание говорило красноречивее всяких слов.

Повернувшись к нему спиной, она стала застегивать пуговицы зеленого шелкового платья, в котором выходила замуж. Те, до которых она не смогла дотянуться, просто оставила незастегнутыми, намереваясь скрыть это распущенными волосами, но Линвуд пришел на помощь, и у нее разом перехватило дыхание от ощущения его близости. Она чувствовала прикосновение пальцев к своей обнаженной шее, ее сердце билось так громко, что готово было вот-вот выпрыгнуть из груди. Закончив, Линвуд отступил на шаг назад.

— Нам нужно обсудить завтрашний день, — сказал он бесстрастным голосом.

Венеция кратко кивнула, и они, сев друг против друга за маленький столик, точно незнакомые люди, а не любовники, принялись хладнокровно и бесстрастно обговаривать свое поведение на суде. Однако Венеция никак не могла заставить себя отвести взгляд от кровати со смятыми простынями, еще хранящими тепло их недавней страсти.