Запасной инстинкт

Глава 6

К исходу дня стали очевидны три вещи. Во-первых, труп девочки был установлен. Истерзанным ребенком оказалась жительница того же района, в котором было совершено убийство Вирта. Имя тринадцатилетней Евы Милешиной вписалось кровавой строкой в список жертв садиста. В семь вечера девочка вышла из дома и направилась к подруге. В двенадцать часов ночи родители забили тревогу.

Идиот помощник дежурного по райотделу не принял заявку родителей о пропаже ребенка и сказал:

– Сейчас все они такие. Нагуляется и придет. Вот если и завтра не появится, тогда приходите.

К этому времени Ева Милешина была уже мертва. Родители опознали ее в морге по шраму на руке. Трехлетняя Ева нечаянно уронила себе на локоть горячий утюг.

Во-вторых, старушка не опознала мужчину, задержанного ДПС. Защищая закон, обязательно где-то его нарушишь. Так и сделал Черников. Вместо официального опознания он привез Мыскину в ГУВД, подвел к открытому кабинету и в щелку показал задержанного. Если бы старушка сказала, что он и есть, то можно было бы смело проводить законное опознание.

Но Мыскина посмотрела в просвет на мужика, прищурившись опытным взглядом бывшей вахтерши, потом протерла рукой глаза и заявила опешившему Черникову:

– Ты чего такой бестолковый? Я же сказала, у того глаза серые были. А у этого карие!

– Вы что, в глаза ему глядели с четвертого этажа на третий? – рассердился Черников. – Смотрите хорошо! Все тут – куртка, седоватый, черные штаны! Что еще надо?

– Вот бестолочь, а! – не унималась бабка. – Я же сказала, глаза серые!

– Но вы же еще говорили, мол, то ли серые, то ли зеленые! Может, карие?! Куртка, штаны!..

– Не он.

Черников плюнул. После такого провала было бы дико приглашать следователя для официального опознания. Он отвел бабку в дежурку и попросил отвезти ее домой при первом удобном случае. Вскоре гражданку Мыскину привезли на «Жигулях» патруля прямо к дому, и остаток вечера она гордо рассказывала соседкам, как ее привлекли органы для расследования убийства.

После этого Никитин велел Старикову зарядить за мужиком наружку и провести полную оперативную установку по домашнему адресу.

И, наконец, третье.

В деле появился некий фигурант по кличке Степной. Как бы ни развивались в дальнейшем события, он прямо или косвенно замешан в истории с камнями, образец которых Никитин обнаружил рядом с трупом. Камни старые, история тоже, а труп – только что образовавшийся. Кто он такой, этот Степной?

Есть ли смысл связывать воедино всю полученную информацию?

Сорокапятилетнего Матвеича в этом доме знали все. Данный фрукт был бомжем и ничуть этого не стеснялся. Однажды, когда он сидел под лестницей первого этажа, дверь в подъезд отворилась, и в нее с шумом ввалилась толпа во главе с Андреем Верником, проживающим в двенадцатой квартире. Сорокадвухлетний мужик вместе с холодным облаком улицы затащил за собой двух парней и трех девиц. Компания хохотала как безумная и почти валилась с ног от спиртного. По привычке Матвеич сжался и стал почти прозрачным. Крутых нервировать не стоит – дорого обойдется.

Но одна девица внезапно оторвалась от своего кавалера, пьяно ткнула пальцем в бывшего токаря и спросила:

– Ой, а кто это?

Верник нахмурил брови и уткнулся в бомжа точкой их пересечения.

– А-а! Да это наш Матвеич!

Тому сразу стало не по себе. Могут и побить.

Надежду в него вселил все тот же Верник, заявивший:

– Отстаньте. Он тут живет.

– А почему именно здесь? – пьяно покачиваясь, спросила одна из дам.

Вместо ответа Верник толчком направил их на верхний этаж к своей квартире, повернулся к Матвеичу и с улыбкой спросил, доставая из кармана куртки бумажник:

– Матвеич, «Пассат» мой постережешь? – Он протянул еще ничего не понимающему бомжу сотенную.

Матвеич мгновенно сконцентрировал свое внимание на купюре.

– Андрюша, кого покараулить? Ты только скажи. Я махом.

Верник от души рассмеялся, засовывая деньги в руку Матвеича.

– Машину мою, «Фольксваген»! Стоит у подъезда.

– Андрюша, без вопросов.

Со следующего дня жизнь бывшего слесаря стала входить в новую колею. Неожиданно начальник ЖЭУ, как-то стесняясь, предложил Матвеичу занять одну из кладовок в подвале дома, где тот жил, а потом и небольшой подработок – уборку снега перед домом. Довольно скоро Матвеич сделал у себя в подвале ремонт. Благодаря его почти золотым рукам в двух кладовых Верника, расположенных под подъездом, возникла очень неплохая по нынешним бомжовским меркам квартира. Жильцы несли ему пустые бутылки и мелочь. Вот именно поэтому Матвеич был бомжем и нисколько этого не стеснялся.

Но однажды раздался этот проклятый крик.

Так кричит человек, когда видит перед собой не смерть, а ее приход. Мужской голос был невероятно высоким.

Матвеич приподнялся на топчане и прислушался.

Тихо.

Матвеич отворил дверь и пошел к лестнице, ведущей наверх, в подъезд.

Две ступени, четыре…

Его ухо уловило какие-то чавкающие звуки. Бывший слесарь все понял, и ему стало жутко.

«Вернись обратно и крепко притвори за собой дверь!» – немедленно приказал ему внутренний голос.

Матвеич как под гипнозом продолжал подниматься по лестнице.

Вот она, полоска света в подъезде. Матвеич сам ввинчивал лампочки и следил, чтобы их не крали.

Сперва он заметил ноги. Они подергивались и слегка елозили по полу. Округлевшими от ужаса глазами бомж увидел густую лужу крови, расплывавшуюся под этими ногами.

«Спрячься!» – взмолилось нутро Матвеича.

Но он сделал шаг вперед и, когда ему открылась вся картина, остолбенел, уже не в силах более двигаться.

Его благодетель Верник лежал на спине и, уже будучи мертвым, в агонии сучил ногами. Лица Андрея видно не было, потому что на его животе сидел кто-то, закрывая спиной всю картину. Что именно происходило, обезумевший Матвеич не знал, точнее – не хотел думать об этом.

Внезапно человек, сидящий на Вернике, замер, помедлил, а потом резко обернулся.

На Матвеича смотрели почти желтые глаза, подернутые пеленой безумия. С перекошенного рта вязкой ниткой свешивалась слюна. Пот везде…

Человек, сидящий на Вернике, встал и сделал шаг навстречу бомжу.

Но тот не смотрел на него. Матвеич как замороженный уперся взглядом в пустые окровавленные глазницы, в которых некогда светились вечным пьяным весельем зрачки Верника.

Неизвестный тип, шамкая ртом как наркоман в состоянии депрессии, сделал еще шаг вперед. На его лице появилась улыбка.

Где-то на втором или третьем этаже хлопнула входная дверь, и раздался стук ведра о бетонный пол. Матвеич взмолился о том, чтобы тот спаситель скорее нес бы вниз свое помойное ведро. Ну, давай же!..

Неизвестный тип услышал то же самое, что и бомж, стер с лица улыбку, быстрым шагом прошел мимо Матвеича и растворился в темноте улицы.

Когда тот оказался рядом, бывший слесарь почувствовал, как его обдало знакомым, но непонятным и страшным запахом.

Он вспоминал этот запах еще три часа, уже сидя в кабинете районных оперативников и тупо глядя в трещину, рассекавшую стену их кабинета. Его спрашивали, зачем он убил Верника, а Матвеич молчал и вспоминал…

Прозрение пришло неожиданно. Он распознал запах лишь тогда, когда в кабинет зашел некто по фамилии Никитин в сопровождении двоих крепких парней.

Так пахнет только что выкопанная яма.

– Водка есть? – спросил Никитин, разглядывая мужика, сидящего на стуле в состоянии анабиоза.

– У меня только местная. Будете? – молоденький оперативник с уважением разглядывал уверенного в себе представителя ГУВД.

– Да не мне, – поморщился Саша. – Ему налей полстакана. Иначе мы в гляделки до утра играть будем.

Матвеич медленно выпил водку как воду и поставил стакан на край стола. Ничего пока не изменилось. Пять ментов продолжали стоять над бомжем из пятого подъезда дома на улице Сакко и Ванцетти.

Внезапно Саморуков шагнул к нему и наотмашь ударил ладонью по щеке. Голова мужика качнулась в сторону, но когда она вернулась в исходное положение, в глазах Матвеича уже зажглись искорки разума.

– Отошел? – с сочувствием поинтересовался безжалостный Мишка.

По глубокому выдоху бомжа все поняли, что он отошел.

– Что произошло? – Никитин придвинул стул и по-ковбойски сел на него верхом напротив слесаря.

– Да что случилось! – воскликнул один из молодых оперативников. – Завалил он Верника!

Стариков повернулся к районным операм и приказал:

– Вышли.

– В смысле? – спросил один из них, прекрасно понимая, что им сказали.

– Я велел выйти, – еще тише, но уже с угрозой проговорил Игорь.

Когда за ними закрылась дверь, Александр снова спросил:

– Что произошло?

– Как выглядел? Лет пятьдесят, наверное, седина есть. Рожа такая гадкая, мерзкая. Перекошенная какая-то. Слюни текут. Ростом вот с него будет. – Матвеич показал пальцем со сломанным ногтем на Старикова. – Гад буду, как вспомню – жить не хочется. Глаза как у желтушника…

Глаза как у желтушника…

– Во что был одет?

– То ли плащ, то ли куртка, измятый весь. Только верхнюю одежду запомнил. Может, и не обратил бы внимания, да полы так странно торчали в разные стороны, словно картонные. Грязная, наверное, одежда-то.

Саморуков хотел было спросить, видел ли бомж какое-нибудь оружие в руках убийцы, но глянул в сторону Никитина и осекся. На лице начальника отдела выступила испарина.

Саша почувствовал, как начинает чуть учащаться пульс на висках, достал из кармана платок и спросил:

– Брови белесые, бесцветные, губы тонкие? Подбородок острый? Верхняя губа чуть выдается над нижней?..

Матвеич вскинул на Никитина удивленный взгляд.

– Точно.

Опера, привыкшие ко всяким закидонам своего шефа, не вмешивались и молча разместились, как на насестах, на столах районных оперативников.

– Лет пятьдесят, говоришь?.. – Саша задумался. – Точно, так и есть. Все правильно.

Немного поговорив с районными оперативниками, Никитин велел притормозить Матвеича до утра, установить его личность, прошлое и после отпустить на все четыре стороны. Садясь за руль, он снова вспомнил события тридцатилетней давности.

– Надо заехать или нет? – уже почти кричал в машине Стариков, прикоснувшись рукой к плечу Никитина.

Александр очнулся от забытья, развернулся с переднего сиденья к Старикову.

– Прости, Игорь.

Стариков вздохнул.

– Саша, я говорю, давай в психушку заедем к этому Русенкову. Душа у меня что-то не на месте. Такое впечатление, что он не больной вовсе. Я, скорее всего, шнягу гоню, потому что такое маловероятно, но мне кажется, будто мужик что-то сказать хочет и боится.

Никитин посмотрел на часы.

– Хорошо. Черников будет в ГУВД через час, так что, я думаю, успеем.

Двадцать минут спустя машина оперов остановилась у входа в лечебницу, прямо перед запрещающим знаком с пояснением: «Кроме машин ЦПЛ».

– Вы? – откровенно удивился главврач, увидев входящего Старикова. – Нашли что-то интересное в карточках?

– Нет, мы по другому поводу. Нам хотелось бы побеседовать с Русенковым.

Врач удивился еще больше.

– Больной на процедурах. А зачем он вам?

– Вам же сказали, побеседовать, – уточнил Саморуков.

– Нет проблем. Кабинет психолога по-прежнему свободен. Вы помните дорогу?..

Русенков смотрел в стену невидящим взглядом и твердил о том, что она погубит свою жизнь. Главврач пытался сделать все возможное, чтобы переключить бывшего мурманского полицейского на другую тему, но тот оставался неумолим.

– Нам бы обвенчаться.

Врач повернулся к Никитину, безошибочно угадав в нем старшего, и спросил:

– Он вам еще нужен?

Стариков и Саморуков обреченно вздохнули и встали, ожидая того же от Александра.

Но тот, едва подрагивая ресницами, застопорил взгляд на лице Русенкова и заявил:

– Я еще поговорю с ним.

Врач, а следом и опера покинули кабинет.

– Будет толк? – спросил Стариков Мишку.

– Я вообще не понимаю, какого черта мы сюда приперлись. Ты тоже, психолог!..

– Как вас зовут?

Русенков продолжал смотреть в стену.

– Я знаю, что вы – не сумасшедший. Что вас здесь держит?

– Далось ей это венчание.

– Чего вы боитесь?

Молчание.

– Вы сказали: «Ищущий да обрящет». Что вы имели в виду? – Никитин снова посмотрел на часы. – Знаете, у медиков есть такой профессиональный принцип: никогда не подвергай сомнению диагноз, поставленный коллегой. У нас, ментов, если вы понимаете, о чем я говорю, тоже есть принцип: всем, чем можешь, помоги коллеге, идущему по следу преступника. Если вы забыли этот принцип, тогда нам на самом деле разговаривать не о чем. – Саша встал и пошел к двери.

– Метагексоэпам-два, – раздалось за его спиной.

Никитин резко обернулся и чуть не утонул в глубине осмысленного взгляда Русенкова.

– Что вы сказали? – Он шагнул к больному и повторил вопрос.

Русенков поднял совершенно разумный взгляд на сыщика.

Дверь распахнулась, вошел главврач.

Никитин изумился той перемене, которая произошла в этот момент в облике Русенкова. Тот же стеклянный взгляд, бессмысленные, как у Пьеро, приподнятые вверх брови.

– Извините, ему пора отдыхать. Он из категории тех, кому не рекомендуется заниматься логическими размышлениями. Скажу простым языком, без медицинских терминов. Русенков – человек не для бесед.

– Нам бы обвенчаться.

Следуя по коридору за Никитиным, главврач поинтересовался:

– Он вам что-нибудь сказал?

– Вы же сами утверждали, что этот человек не для бесед. Им бы обвенчаться.

– В вас произошла какая-то перемена, поэтому и спрашиваю. Я же психиатр.

Никитин остановился, усмехнулся и проговорил:

– У любого, кто не связан профессиональной деятельностью с психически больными людьми, в душе будут перемены. Я ведь только что разговаривал с психом. Прощайте.

Он шел по коридору и бормотал одними губами, чтобы не забыть:

– Метагексоэпам, метагексоэпам…

Уже в машине, скрывшись за тонировкой стекол, он быстро достал блокнот и записал: «Метагексоэпам. Главврач. Дела Русенкова в Мурманске».