Заря богов

Затворы Тартара. Проход через Преисподнюю. Освобождение одноглазых и сторуких

Путь, который я избрал, чтобы спуститься в Тартар, описывать не буду; вы, с вашими глазами, не способны его себе представить. Чтобы там ориентироваться, нужен божественный взгляд, и то, что там видишь, невозможно описать словами.

Однако я наблюдал за вами, пока вел свой рассказ, и, по-моему, вы недавно смастерили какое-то устройство, способное компенсировать вам слепоту, а также придумали систему счисления, в цифрах передающую знания о том, что нельзя увидеть. Неужели вы уже добрались до… Неужели это то, о чем я догадываюсь, неужели некоторые из вас так хорошо следовали наставлениям Урании, что подвели человека к тому самому пределу?

Тогда я рад, но встревожен не менее. Только бы вы невзначай не вторглись в вотчину чернокрылого Танатоса! Берега жизни и смерти, мира и антимира прочерчены совсем не так, как русла ваших рек…

Для начала мне предстояло пройти через Преисподнюю.

Именно первая часть путешествия — переход от жизни к смерти — является областью наибольшего ужаса. Хоть я и знал о своем бессмертии, но, не скрою, испытывал жуткий страх. Это долгое, казавшееся бесконечным соскальзывание куда-то вниз; эти руки, которые нельзя ухватить, бесплотные или разлагающиеся, когда их сжимаешь; эти железные скобы, за которые нельзя удержаться, потому что они рассыпаются в пыль; этот меркнущий свет, обжигающий холод, леденящий огонь… Мне жаль, дети мои, что всем вам придется переступить через порог и пройти по этому туннелю. Мысль о нем часто делает меня снисходительным к вашим ошибкам.

Потом все становится спокойнее. Ум обращается в забвение и безмолвие. Сознание стирается, и уже невозможно определить ни длительность, ни протяженность пребывания в этой бездне, где всякая жизнь разрушается, распадается и возвращается в огромную изначальную массу, ожидающую, когда Судьбы замесят и вылепят из нее что-то другое.

Тартар же еще ниже, вовсе не во чреве Земли, но во чреве сути Земли. Там даже понятия верха и низа не имеют своего первоначального смысла.

Я вам не открою, как раздобыл ключ от замков Тартара. Боюсь, как бы вы не отыскали его сами; этот разбудивший меня гул в облаках заставляет опасаться того, какое применение этому ключу вы способны найти. Конечно, ускорение роста знаний отныне неотделимо от вашего существования. Но остерегайтесь самого этого ускорения. Неполная власть — самая опасная. Заклинаю вас, следуйте моему примеру: прежде чем браться за незримое, вспомните наставления Памяти и воспользуйтесь советами Осторожности.

Наконец я оказался у решетчатой двери, закрывающей узилище одноглазых и сторуких. Я с тревогой ожидал увидеть ужасных, ревущих чудовищ, яростно сплетенных в непрерывной и неистовой схватке. Каково же было мое удивление! Они спали, подобно настоящим чурбанам. Лишь тишайшее сопение, различимое только божественным ухом, позволяло угадать некую энергию, дремлющую в этих колодах. Циклоп с закрытым глазом — все равно что бревно или валун. Гекатонхейр со сложенными руками похож на комель старого пня или кусок жильной породы с проросшими минералами. К тому же, находясь в самой глубине Тартара, издалека, из-за решетки, они казались крохотными корешками, мелкими камешками, кучкой песка или опилок, ничем. Если бы я не знал, что ищу, то и внимания бы не обратил на эту ничтожную горстку пыли.

Придав как можно больше звучности своему голосу, я в самых торжественных выражениях обратился к ним:

— Лучезарные потомки прародителя Хаоса, могучие сыны Земли и Неба, вас подло обвинили в проступках, в которых вы неповинны! Вы верно служили своим старшим братьям, но те предали вас, толкнув к оплошности, и заточили в этой темнице. Я пришел освободить вас. Но вы, в обмен на свободу, которую я принес, отныне будете подчиняться только мне. Даже ваша безутешная мать, скорбя о том, что постигло и вас, и ее, велит вам это. Мы вместе нападем на титанов и их главаря, вероломного и жестокого Крона, который изувечил вашего любимого отца, похитил у него власть и уже на протяжении долгих, слишком долгих эр держит мир в рабстве. Но вы должны действовать только по моему приказу, применять свою силу только под моим руководством. Я же буду использовать вас лишь для уничтожения зла и восстановления добра. Нас ждут суровые испытания, но вместе мы победим! Мир и процветание увенчают нашу победу.

Эта речь, которой я весьма горжусь, кому-то может показаться не слишком оригинальной. А все потому, что позже Клио списала с нее множество других речей и теперь они кажутся отлитыми из одной формы. Соблаговолите признать, мое воззвание было все-таки первым в своем роде, а значит, не лишенным остроумия.

Однако ни циклопы, ни гекатонхейры даже не шелохнулись. Не моргнули, не почесались. Настоящие колоды, тупые колоды. Я решил, что лучше проявить смекалку, чем оскорбиться. И понял: у этих поверженных колоссов отсутствует собственная воля. Привести их в действие может лишь воля того, кто ими управляет.

Называя их по именам, я выкликнул:

— Apr, Бронт, Стероп!

Три светящихся глаза раскрылись в глубине бездны.

Я продолжил:

— Котт, Бриарей, Гиг!

Три сотни рук расправились. Шесть исполинов, которые еще мгновение назад были ничем, восстали во весь свой невероятный рост. Тогда я образовал в голосе модуляцию, которая означала:

— Воля Урана!

Три сотни рук гекатонхейров начали упорядоченно двигаться, будто месили тесто мира или крутили водяное колесо; сто пятьдесят их голов сблизились, готовые выслушать и обдумать мои приказы. Глаза троих циклопов — голубой, желтый и красный — осветили мрак, разливая тепло.

Затем я крикнул:

— Воля Урана!

Руки стали лупить пустоту в ужасающем беспорядке; глаза метали молнии во все стороны; отвратительно запахло серой, жара стала нестерпимой, а грохот — оглушительным даже для бога. Стены антимира затряслись, словно готовясь обрушиться.

Я поспешил приказать:

— Воля Зевса!

И испытал большое облегчение, видя, как гекатонхейры тотчас же скрестили руки, циклопы опустили веки, и все застыли в абсолютной неподвижности.

Итак, я стал их хозяином, они были в моей власти. Теперь я мог повелевать их силами, направлять на созидание, разрушение или просто держать в готовности.

Осторожно просунув руку сквозь прутья решетки, я коснулся колоссов, даже подтолкнул их. Они не шелохнулись, оставаясь безобидными, как дубины. Хочу сказать, что сама по себе дубина никогда не опасна. Положите ее хоть на стол, она не пошевелится. Опасна лишь воля того, кто дубиной орудует, или неловкость, если он уронит сей предмет вам на ногу.

Так что мне следовало быть осмотрительным.

Я стал открывать запоры. Но не все девяносто семь. Действуя с великими предосторожностями, я ограничился шестью первыми, самыми верхними. Этого было достаточно.

Неистовый удар вдребезги разнес часть двери. Одноглазые и сторукие ринулись в пролом. Одной молниеносной вспышкой меня вынесло на поверхность мира. Я снова крикнул: «Воля Зевса!» — чтобы остановить этот разгул, и мои колоссы послушно встали рядком там, где я указал: у входа в одну из пещер на берегу моря.

Я осмотрелся и определил, что мы вынырнули на Сицилии.

Прекрасный треугольный остров еще сотрясался до самых основ. Там, где сторукие взломали его, пробивая выход, образовалась высокая гора. С ее зияющей вершины, окутанной багровыми парами, стекала раскаленная мякоть земли, воспламеняя деревья и поглощая все на своем пути.

Я поздравил себя с тем, что коснулся только шести замков. Если бы я открыл их все, яйцо Земли наверняка лопнуло бы целиком.

Пытаясь лучше узнать возможности моих новых слуг, я отделил кусок скалы и передал его циклопу с голубым глазом — камень расплавился и превратился в свинец. Взяв этот свинец, я положил его перед желтоглазым — тусклый свинец превратился в блестящие серебристые жемчужины, покатившиеся в разные стороны. Я зачерпнул пригоршню этого живого серебра и поднес под луч красного глаза — ртуть изменила цвет, отвердела и стала золотом.

Потом я приказал сторуким взбивать морскую воду вдоль берега, причем каждый должен был действовать только одной рукой. Вскоре на поверхности образовалась зеленая ряска — какая-то мелкая, похожая на водоросли чечевица. Я остановил свои опыты. В конце концов, мир уже создан; незачем терять время на то, чтобы его переделывать, особенно если есть риск его уничтожить.

Приготовления к битве. Шлем Лида и трезубец Посейдона. Ирида-посланница

Тогда я начал собирать свои войска и готовить их к битве. Проходя недавно через Преисподнюю, я повидался со своим братом Аидом, который прятался там с тех пор, как был извергнут из утробы Крона. Я призвал его, и мы скрепили наш договор. Темный Аид появился из жерла вулкана Этна, воспользовавшись тем же выходом, что и я.

Я призвал своего второго брата. Вздулись волны, и из обиталища Океана вышел Посейдон.

Я призвал своих сестер Гестию, Деметру и Геру. Все явились на зов, каждая из своего убежища. Деметру я лично попросил, пока будут идти бои, присмотреть за природой, сберечь растительность, позаботиться о плодовитости живых существ. Я пообещал, что на помощь скоро придут времена года, геспериды и даже грации.

Я заключил договор со своим дядей Океаном, который теперь уже не удовлетворялся благожелательным ко мне нейтралитетом, но открыто объявил себя моим союзником. Он пообещал свою поддержку, если я окажусь в затруднении, и разрешил извлекать из него любые ресурсы, в которых я буду нуждаться.

— Ручаюсь, что смогу удержать Понта и фурий волн, — сказал Океан. — Более того, думаю, что смогу убедить их служить тебе. Я не предоставлю никакого убежища твоим врагам, а если только они прижмут тебя к моим берегам, утоплю их, наслав ужасающие валы. — И добавил, как бы невзначай, но веско: — Я знаю, мои дочери очень благосклонны к тебе…

Затем у меня было много тайных переговоров с кузиной Осторожностью. Я не преминул засвидетельствовать ей свою дружбу и благодарность и дал понять, что по-прежнему храню о ней самые волнующие воспоминания. Она тоже была мила со мной, на свой лад доказав нежность, которую ко мне питала. И так было со всеми. Счастливы те, кто своих первых возлюбленных сумел перевести в ранг неизменных союзниц!

От речных нимф мы знали, что титаны и гиганты засели за высокими горными цепями от Альп до Кавказа и теперь укрепляются там. Из-за вершин доносился шум их суеты, слышно было, как они перекатывают огромные глыбы, наваливают груды метательных снарядов. А когда они упражнялись между собой в борьбе, их ревущее дыхание пригибало к земле целые леса.

Будучи осведомлен о приготовлениях Крона, я велел одному из одноглазых выковать шлем из черных туч, который его носителя делал бы невидимым. Этот шлем я вручил своему брату Аиду, чтобы тот смог незаметно окружить противника и начать внезапную атаку с тыла.

Еще я велел одноглазым, чтобы они втроем изготовили трезубец, достаточно прочный для того, чтобы им можно было раскалывать или поднимать горы. Этим трезубцем я вооружил Посейдона.

Наконец я велел выковать самому себе пучок перунов — молний-дротиков. Потом определил порядок нашего наступления. Впереди — гекатонхейры, шеренгой, растопырив руки для схватки, держа головы таким образом, чтобы сообщать мне о расположении противника. За ними я сам, вооруженный молниями. Рядом дочь Афина, готовая меня прикрыть, с Эгидой в руках. Чуть сзади Посейдон, что, оказывая нам поддержку, расчистит путь для второстепенных божеств, которые к нам примкнули. И последними — тяжеловесные циклопы, издали направляющие свои губительные лучи в указанную мною цель.

Построив таким образом свое войско и отдав приказы, я велел предупредить Фемиду, чтобы она была готова вынести свои приговоры сразу же после победы — если добьемся победы, и Память, чтобы она хорошенько запомнила это отважное выступление против тирании.

Для передачи своих приказов я выбрал внучку Океана, прекрасную Ириду, стремительную путешественницу, которая оставляет за собой переливчатый след, пути которой — радуги. Радуга — прохождение света сквозь влажные облака — всегда предвестие. Ирида так и осталась вестницей богов.

Я подождал еще одну мировую ночь, чтобы Аид успел обогнуть укрепления титанов и затаиться на туманных северных равнинах.

Когда наконец солнечная колесница достигла предусмотренного Судьбами знака зодиака, я воздел свою пламенеющую десницу и бросил клич: «Вперед!»

Битва с титанами. Атака кентавров. Предательство Ахерона. Опустошения, учиненные циклопами. Побежденный Крон. Низвержение титанов в Тартар. Помилование гигантов

Да уж! Это была ужасная битва. Завывала бескрайняя морская пучина, содрогалась земля, воздух полнился криками бойцов, и на долгие (для вас неисчислимые) дни свет померк в дыму, а ночи осветились пламенем пожарищ. Стихии так яростно сталкивались меж собой, что всполохи сражения видны были, наверное, со всех планет.

Гекатонхейры первыми пошли на приступ, явив всю свою силу. Три сотни рук срывали вершины с гор, и три сотни огромных глыб падали дождем на врага. Но гиганты отвечали равной мощью, брошенные в нас глыбы тоже сыпались со всех сторон.

Трезубец Посейдона, вспарывая питательную оболочку земли, пробивал в ней огромные бреши, в которые с грохотом низвергались водопады. Но титан Кой, гиганты Алкионей и Красный Порфирион тотчас же засыпали эти расселины лавинами камней. Доблестный Посейдон! Он не сдавался, и горы продолжали менять свои очертания. В какой-то момент Алкионей, самый могучий, рослый и дерзкий из всех гигантов, попытался вырвать у него трезубец.

Они закрутились в яростной рукопашной схватке, сплетясь в один клубок, давя все вокруг своей тяжестью.

Я тем временем взобрался на громаду Олимпа, куда отступил Крон. Опираясь одной ногой о Скалион, другой о Сераи и чувствуя, как эти шаткие подпорки ходят подо мной ходуном, я потряс молнией и выкрикнул приказ, отправляя сторуких в атаку, сам же, как только замечал в просвете пылевых туч плечо какого-нибудь титана, метал в него свои пламенные дротики. Похоже, я был прекрасен.

Я и не думал прикрываться, но меня защищала моя дорогая Афина. Сколько брошенных в меня скал отбила она, выставив Эгиду! Сколько натисков и приступов опрокинула своим копьем!

Внизу Океан и его дочери дали не менее ужасную битву морским чудовищам и фуриям — порождениям Понта. Пена этой борьбы долетала до нас.

Заметив, что Посейдон отбивается от огромного Алкионея, который пытается его задушить, я поразил гиганта молнией. Его космы вспыхнули, он, ослепленный на какой-то миг, ослабил хватку и бежал, зажимая глаза руками. Посейдон вернул себе свой трезубец.

— Отец! — предостерегающе крикнула Афина.

Сзади, перешагнув через Пинд, ко мне подобрались Порфирион и грозный Офион, прежний супруг Эвриномы. Оба чрезмерно широкогрудые и волосатые, с мощными ногами, мышцы которых походили на клубки змей. Я обратил против них свои перуны. Их волосы — от пальцев ног до макушки — затрещали. Порфирион полиловел, а Офион, которому ожогов досталось не меньше, с ужасным ревом катался по земле. Оба навсегда оплешивели, как и вершины Пинда, пылавшие не одну неделю.

Тут землю и воздух сотряс гром, почти столь же оглушительный, сколь и мои грозы. «Неужели у Крона тоже есть молнии?» — подумал я с тревогой, слыша приближение этого циклона.

То была не буря, это первый кентавр и все произошедшее от него племя неслись на нас во весь опор; их копыта вздымали вихри песка, руки с корнем вырывали дубы и бросали в нас. Я остановил атаку кентавров своими пламенными дротиками; одни из нападавших взвились на дыбы, другие рухнули наземь. Каждый, неуклюжий, ошалевший, пытался встать, молотя по воздуху всеми шестью конечностями. Потом весь табун вихрем умчался прочь с тем же громовым топотом, сея хаос и панику в рядах собственных союзников.

Но назавтра, перестроившись, они вернулись, и в этот раз мне бы, конечно, не удалось отбить их натиск без сторуких, построенных в ряд позади огромных рвов, выкопанных ими ночью.

И так продолжалось долгие дни, и черные эринии, распустив крылья и омочив волосы в крови, носились над полем битвы. В сумерках порывы ветра доносили до нас терпкий запах пота гигантов.

Тем не менее многие нимфы, сатиры и даже некоторые из сыновей или прямых потомков титанов беспрерывно приходили под покровом темноты в наш лагерь и вливались в наши ряды, не желая терпеть притеснения Крона. Их становилось все больше.

— Но откуда же тогда, — спросил я как-то утром, — вопреки поражениям, которые мы каждый день наносим нашим врагам, они беспрестанно пополняют свои силы и вновь появляются на заре, чтобы атаковать нас с той же яростью?

— Это потому, — сообщили мне новые союзники, — что поток Ахерон, сын Земли, предал вас и каждую ночь поит гигантов и кентавров, позволяя им снять усталость.

Тогда, хоть и испытывая некоторое беспокойство, я решил привлечь циклопов и дать волю их ужасным силам, понимая, что без этого войне не будет конца.

— Сосредоточьте вашу огненную мощь на титанах, — приказал я им. — В первую очередь следует повергнуть их и Крона. Не возитесь с гигантами. Они сдадутся, как только увидят, что их хозяева разбиты. Вам достаточно вскипятить воды Ахерона.

В самом деле, этого оказалось достаточно. Но какой ценой! А ведь Память меня предупреждала. Закипела не только вода, закипело все.

Циклопы встали. Легкое, едва заметное гудение, исходившее от них в бездействии, перешло в чудовищный вой, накрывший все прочие звуки. Они взвились в воздух, оставляя позади себя огненный след. Потом каждый стал открывать и закрывать свое ужасное око; и все, чего касалась сила, бившая из их круглых зрачков, тотчас же исчезало в нестерпимом накале. Казалось, будто Земля порождает новые солнца, которые вспыхивают на миг и превращаются в странные облака, сначала винноцветные, потом розовые, потом мутно-желтоватые, потом голубовато-белесые, которые поднимаются вверх, лопаются, вытягиваются, колышутся в потоках эфира — невесомые трупы всякой жизни.

Вскипали леса; вскипал перегной; песчаник и кремень текли, словно масло; мрамор испарялся.

Хоть и опаленные дыханием этого пекла, хоть и ослепленные вспышками огня, Крон и его союзники продолжали сопротивляться. Титаны Криос и Гиперион в отчаянном усилии пытались опрокинуть на нас целые горные цепи: на какое-то мгновение закачались Балканы и дрогнул Кавказ. Тем временем уже совершенно обессилевшие Иапет и его сын Атлас, ухватившись за небо, пробовали отломать от него куски и обрушить на нас. При этом они запоздало кричали, призывая на помощь Урана:

— Отец, защити нас!

Но изувеченный Уран оставался недвижим, безучастен и нем. Он не мешал Судьбам отомстить за него.

И тогда воззвал сам Крон:

— Танатос! Танатос!

Этот безумец хотел, раз ему суждено быть побежденным, чтобы все погибло вместе с ним. Он призывал бога смерти против самих бессмертных, против стихий, против Вселенной. Должно быть, Крон решил, что его мольбе вняли, ибо сзади вдруг возникла, словно явившись из глубин мира, некая незримая сила, сокрытая неосязаемой пеленой цвета ночи. Сила столь же разрушительная, как и огонь циклопов: все леденело и каменело пред ней. Деревья обращались в камень, металлы сжимались, застывала ртуть, и сам воздух в этой бездне холода приобретал твердость клинка.

То был не бог смерти, но бог, которому смерть подвластна: мой брат Аид, скрываясь под черным шлемом, шел на последний приступ.

Атакованные с тыла, растерянные, силясь вырваться из ледяных объятий безликой, бесформенной, незримой силы, титаны пали наконец и, натыкаясь друг на друга, увлекая Крона в своем падении, подкатились к моим ногам.

По моему приказу сторукие тотчас же бросились на них и опутали цепями.

Тогда я остановил циклопов, испепелявших землю, и крикнул гигантам:

— Ваши хозяева побеждены и взяты в плен! Вам нечего более ждать от них. Прекратите борьбу, если хотите, чтобы вас пощадили.

Гиганты были истерзаны и изнурены; поражение окончательно лишило их сил. Они поколебались немного, потом Алкионей, Красный Порфирион, Офион и все прочие выпустили каменные глыбы из рук и уныло поникли головами. Афина своим копьем вынудила их опуститься на колени.

Великая, тишина снизошла на мир, ошеломляющая тишина, где каждый, еще не веря в окончание боев, слышал только звук собственного дыхания. Но вскоре грянули ликующие возгласы. Победившие боги обнимались и целовались. Вокруг них запрыгали, заплясали нимфы и сатиры. Со всех сторон сбегались большие и малые божества, кричавшие от радости. Все мироздание, хоть и изнуренное, хоть и покрытое глубокими ранами, вновь обретало силы, чтобы отпраздновать свое освобождение.

Да, мы победили; да, мы были счастливы! Крон корчился в оковах, которые пришлось удвоить. Стенал и умолял меня, вероломный:

— Не забывай, я твой отец!

— Я не забуду, — ответил я, — как ты поступил со своим собственным отцом. Вспомни-ка серп.

— Неужели ты подвергнешь меня тому же?

— Учитывая, как ты обычно поступал со своим потомством, — продолжал я, — потеря была бы невелика.

— Куда ты собираешься меня упрятать?

— Узнаешь.

Я собрал одноглазых и сторуких.

— Крон и его дурные братья отправятся в ту темницу, куда мудрость Урана уже заключала их и где вы сами так долго томились. Дверь будет закрыта. Вы встанете перед ней и будете там вечными тюремщиками.

И я повторил модуляцию:

— Воля Зевса!

Тогда, со своим великолепным и ужасающим послушанием, сторукие, не прося никакого вознаграждения, подхватили пленников и повлекли их в бездну. Котт тащил на плечах Криоса и Гипериона; Гиг — Коя и Иапета; Бриарей взвалил на свои пятьдесят затылков самого Крона. Циклопы, приглушив яркость лучей, направленных в глубины мира, открывали и замыкали шествие. Я в последний раз взглянул на своего отца и увидел полные ненависти глаза и злобный оскал. Прежде чем скрыться, он попытался укусить своего брата Океана и мать Землю.

Я велел выйти вперед Атласу, сыну Иапета.

— Ты хотел обрушить небо, — сказал я ему. — Отныне будешь держать его на своих плечах.

Потом вызвал Ахерона.

— Сын Земли, ты поил врагов света; отныне будешь нести свои воды под землей и питать ими топи Преисподней.

Гигантов я помиловал, решив, что силы этих наемников еще пригодятся; они могли бы послужить моему царствованию, как служили царствованию моего отца. Что же до кентавров, то они сбежали и исчезли в небе Азии.

Тут моя кузина Осторожность (но где же она была во время битвы? я ее что-то не видел!) приблизилась и сказала мне:

— Ты ошибся, пощадив гигантов.

— Отнюдь, — возразил я. — Взгляни, как они теперь присмирели. Их нельзя винить, они просто подчинялись тому, кто отдавал приказы. Не хочу лишаться их мускулов, нам ведь предстоит исправлять разрушения.

— Они способны доставить тебе еще больше хлопот.

Однако я упрямился. Это была моя единственная ошибка, но она дорого мне обошлась. Из-за нее десять лет спустя мне пришлось выдержать еще одну войну.

— Зато, — продолжала Осторожность, — с Кроном и его братьями ты поступил благоразумно. Силы циклопов и гекатонхейров будут сдерживать силы титанов. Таким образом, и те и другие никуда не денутся из бездны.

— Ради нашей безопасности я бы предпочел не столь хрупкую вещь, как равновесие. Тот, кто говорит «равновесие», уже предполагает, что оно может быть нарушено. Но лучшего я придумать не смог.

— Любая устойчивость — лишь равновесие, — ответила Осторожность. — Тебе поддерживать его. Пока мы ничем не рискуем, поскольку Вселенная устала.

Опустился вечер, спокойный вечер, без ужаса. Сколько лет, сколько эр Земля не знала этой вечерней прохлады, этой кротости мира? Умолкали последние радостные песни освобожденных божеств; вновь блистали звезды. Природа, живые существа вновь могли мечтать и строить планы на будущее.

«Я победитель, я счастлив!» — твердил я себе.

Но усталость мешала мне вволю насладиться победой. Я заснул, отложив на завтра, на свежую голову все проблемы, которые уже вставали предо мной.

Мир после войны. Собрание богов. Принцип власти. Выборы

Какое же уныние охватило меня, когда я проснулся! Хоть ни один континент в этот раз и не погиб, но края, где свирепствовала битва, являли взору удручающее зрелище. Многие реки, перегороженные укреплениями титанов, сменили русло. Их воды скопились в огромных озерах на вершинах новых гор, а прежние пики скатились в море. Горная растительность завяла; внизу все было выжжено, остался только пепел. Обширные равнины, некогда щедро засеянные рукой Урана, обратились в пустыню. Целым не осталось ни одно живое существо. Люди, те, что сумели спастись, боязливо выходили из пещер, но в каком состоянии! Растерянные, нагие, ошеломленные, они с дрожью смотрели, как белесые тучи, набухшие от испарений битвы, медленно растворялись в небе.

— Я уже видела все это, я уже видела все это, — бормотала Память.

На Олимп стали стекаться и те, кто участвовал в войне, и многие другие боги, которых я пока не знал. Они казались ничуть не менее подавленными, чем люди. Но говорили все одновременно, поздравляя себя с успехом, и каждый рассказывал о своих деяниях. Вновь прибывшие толпились вокруг меня и моих братьев, выражая искреннюю или притворную благодарность и стараясь объяснить причины, помешавшие им присоединиться к нам раньше. Некоторые хвастались какими-то тайными подвигами, которые, если им верить, существенно способствовали низвержению моего отца. Но все проявляли великое беспокойство о будущем и великое замешательство в настоящем.

Как же будет осуществляться власть при новом поколении богов и как будет преобразован мир? Где обоснуется каждый и какова будет его доля трудов и радости?

Я уклонился от ответов на вопросы, а тем паче от приказаний.

Фемида, как мы и договаривались, потребовала тишины. Боги расселись в большом амфитеатре, образованном горами, в котором еще ощущался сильный запах гари. Когда все расположились и умолкли, Фемида произнесла речь:

— Первое, что нужно сделать, — это вручить одному из нас верховную власть. Действительно, все наши будущие поступки обречены на тщетность и бесплодность, если не будут взаимно дополнять друг друга и если каждый из нас не станет действовать, поддерживая усилия соседа. Однако чтобы наши действия взаимно дополняли друг друга, они должны вписываться в согласованное целое, в общий порядок. Чтобы такой порядок стал возможен, мы должны признать власть, которая его определит и заставит уважать; надо, чтобы каждый отказался от частицы своей собственной власти, которая останется бесплодной, если мы захотим сохранить ее целиком. Надо утвердить всеобщую направляющую власть. А потому мы должны выбрать вождя, который будет оглашать указы, следить за их исполнением, распределять задачи, предотвращать нарушения прав, разрешать споры, наказывать проступки, вознаграждать усилия и подвиги, одним словом, мы должны избрать такую власть, которая, содержа в себе все остальные, будет править нами и миром.

Фемида умолкла.

Многие из богов обратили взоры ко мне. Они подчинялись мне во время битвы и, казалось, были удивлены, что я не продолжаю ими командовать. Я молчал.

— Выберем самого сильного! — крикнули одни.

— Самого мудрого! — сказали другие.

— Самого старшего! — предложили сыновья Океана.

Тут среди собрания явилось некое новое божество. Ее поступь, равно как и красота, отвлекли всех от обсуждения. Она шла со спокойной уверенностью, держа в руке веточку коралла, как держат цветок, и словно любовалась собственным отражением в глазах каждого.

— Это твоя тетка Афродита, последняя дочь Урана, — шепнула мне Память.

Афродита села, приняв гармоничную позу. Она, бесспорно, обладала поразительной красотой. Ее шелковые волосы были волнисты, как море; ногти отливали перламутром. Ухоженная с головы до пят, надушенная, она прибыла с Кипра, и ее вид резко отличался от вида прочих божеств, еще запыленных недавними боями. Афродита улыбнулась мне, моим братьям, улыбнулась всем богам мужского пола Богини тотчас же взревновали.

Сыновья Океана, тут же передумав, предложили:

— Выберем самую красивую.

Фемида опять взяла слово.

— С удовлетворением отмечаю, — сказала она, — что все согласны.

Сколь бы серьезным ни было обсуждаемое дело, многие не смогли удержаться от смеха.

— Я не шучу, — спокойно продолжала Фемида. — Вы все, по сути, согласны с тем, что потребность во власти назрела, и никто не оспаривает необходимость учредить ее, особенно в нашем положении. Если и есть колебания или разногласия, то лишь насчет того, кому доверить эту власть.

Тогда побежденные гиганты, собранные в загоне у подножия Олимпа, заволновались и загалдели:

— Надо выбрать самого богатого!

Я в гневе встал.

— Эй, вы там, угомонитесь! — прикрикнул я на них. — Хватит уже того, что я вас пощадил. Вашего мнения никто не спрашивает. А то ведь могу вам показать, какое богатство в моей руке.

Я поднял правую руку с молнией в кулаке, потом снова сел, призвав Фемиду говорить.

— Самым богатым, — произнесла она, — становятся за счет чужой бедности, а самым могущественным — за счет чужого унижения. Мой брат, ненавистный Крон, хотел быть самым богатым; вспомните, как он правил, какие беды на вас навлек, какую ненависть к себе возбудил! Самый красивый не обязательно самый умный, он слишком занят самим собой и плохо подготовлен к тому, чтобы думать о других, оценивая их в зависимости от лести, которой его окружают. Самому мудрому может не хватать решимости навязать другим свою волю, потому что он слишком хорошо понимает мнение Каждого. Самый сильный склонен слишком полагаться на свою силу и править только принуждением, не слыша ничьих возражений.

Озадаченные боги в замешательстве переглядывались. Вот тут-то и появился ловкий Прометей, за ним следом — неловкий Эпиметей. Оба — сыновья Налета, одного из поверженных титанов, и братья осужденного Атласа. Эпиметей неуклюже топал, ломая себе пальцы. Но Прометей держался с благородной уверенностью. У него было вдумчивое, не лишенное красоты лицо; в глазах читались пыл, мечтательность и честолюбие. Он пришел изъявить покорность, но с таким величием, что его можно было принять за одного из победителей. Я тотчас же угадал в этом двоюродном брате возможного соперника. Мы были одного возраста и во многом схожи. Я испытывал к Прометею одновременно недоверие и симпатию. Эти чувства вполне способны уживаться.

— Я пришел от имени людей, — объявил он. — Они в величайшей нужде и полны тревоги за будущее. Я слышал ваши прения, а потому задаюсь вопросом: кому же я должен подчиниться? Может, самой красноречивой?

Он повернулся к Фемиде.

Маневр был ловким: Прометей воспользовался своим поверженным положением, чтобы принять участие в обсуждении, и уже опирался на своих сторонников. Его братец-увалень одобрительно кивал.

— Если он склоняется перед самой красноречивой, — сказала мне Память, — значит, и в самом деле пришел от имени людей.

Фемида ответила Прометею:

— Самая красноречивая все свое время тратит на то, чтобы взвешивать слова. Она может предлагать, излагать, но не осуществлять; ее задача не в том, чтобы действовать.

— А самый старший, — добавил мой дядюшка Океан, — желает только покоя. Однако состояние мира таково, что ему требуется не покой, а заботы и труды.

Океан говорил сидя, покачивая большой пенной бородой.

Он продолжил:.

— Но самый старший, много повидав, передумав и сравнив на своем веку, способен дать совет. И я советую богам, собравшимся здесь, чтобы они выбрали царем моего племянника Зевса Он показал свою силу во время битвы, доказал осторожность, подготовив войну, и властность, руководя ею. А сейчас доказывает свое благоразумие, воздерживаясь от приказов. Он вполне взрослый, чтобы обдумывать свои решения, и при этом обладает пылом юности. Каждое из этих достоинств само по себе не редкость. Редко встречается их соединение, а оно-то и есть главное достоинство царя. Предлагаю, чтобы нашим царем стал благородный Зевс.

Все второстепенные божества, теснившиеся на высоких склонах, уже разразились одобрительными возгласами. Я встал и призвал всех к тишине. Мою речь боги не забыли.

— Твердая рука вождя, — начал я, — по-настоящему желанна только в смутные времена. Затем она многим становится в тягость. Все то, что мы получили в наследство, надо приводить в порядок. Прежде чем вы примете решение, узнайте, как я буду править, если вы меня изберете. Я намереваюсь часто вас собирать, как сейчас, чтобы обсуждать с вами дела мира и чтобы вы высказывали свои заботы, проблемы и пожелания. Фемида, выслушав ваши прения, вынесет по ним свой приговор, который каждый должен будет уважать. Самые деятельные из вас образуют вокруг меня совет. Мои повеления никогда не придутся по вкусу всем. Я не пользовался молнией, чтобы навязать себя вам; но, уверяю вас, став царем, я воспользуюсь ею, чтобы принудить или покарать любого, кем бы он ни был, кто захочет воспротивиться принятым решениям; в этом случае мой гнев будет ужасен. В Тартаре еще остались свободные места. Взвесьте все это хорошенько, прежде чем сделать свой выбор. Фемида вам уже сказала: власть вождя состоит из отказа каждого от частицы собственной власти. Чтобы этот отказ имел ценность, он должен быть осмысленным и свободным. Истинна только та власть, что осуществляется с общего согласия; любая другая случайна. Нет ни величия, ни спокойствия в том, чтобы править рабами. А потому я хочу, чтобы вы выразили свое согласие. Тот, кто желает, чтобы я царствовал, пусть подберет белый камешек и опустит его в шлем Афины, богини разума. Тот же, кому не я, а кто-то другой кажется более приемлемым, или он сам себя считает таковым, пусть опустит камешек другого цвета. И если большая часть камешков укажет на другого, я обязуюсь передать ему молнию и повиноваться.

Никто из богов себя не предложил. Хотя я видел искру зависти, промелькнувшую в глазах Афродиты и Прометея. Но у первой не было ничего, что приготовило бы ее к власти, а второй был не в том положении, чтобы на власть притязать. Они поняли, что не получили бы иных голосов, кроме своих собственных. Афина прошла по рядам, протягивая золотой шлем, потом высыпала камешки к ногам Фемиды. Все они оказались белыми. Так были изобретены выборы путем голосования — с тех пор этот способ получил некоторое распространение.

Тотчас же все боги встали и поприветствовали меня криками, добавляя к моему имени Зевс, которое означает «день» или «свет», все те эпитеты, которыми меня чествовали с тех пор: справедливо Карающий; Избавитель от зол; Прибежище слабых, бедняков, беглецов, молящих; Защитник дружбы; Попечитель городов; Покровитель народных собраний.

Вот так, дорогие дети мои, сами видите, я стал царем не по наследственному праву и не благодаря заговору или силе. Я даже не захотел извлекать свою власть из положения, которое мне подарили война и победа.

Он ведь был из Греции и знал историю богов, тот из ваших поэтов, который сказал: «Спаситель города не обязательно должен стать его владыкой».

Так что, как мне и хотелось, я — избранный правитель, первый среди равных.