1


Я занят во фрилансе. Фрилансе в сфере туризма. Точнее, надо полагать, эту сферу стоит называть сферой досуга или, уж если на то пошло, сферой секса. Нет, я не вожу туристов по каким-то необычным борделям или закрытым тематическим клубам для хитровыдуманных извращенцев – при желании всё можно найти и самим. Я же предоставляю услуги иного плана: всех желающих я приглашаю на съёмки настоящего порно. Знали бы вы, сколько находится желающих посетить такие экскурсии. В их числе нельзя найти, как сказал один классик, «утомлённую онанизмом»2 молодёжь. Причин здесь несколько: во-первых, чтобы посетить такое мероприятие, им придётся чрезвычайно долго копить карманные деньги (такое удастся, наверное, только настоящим фанатам жанра; такие мне ещё не встречались); а во-вторых, вход на съёмочную площадку не предполагает участие в самих съёмках – только просмотр и, при желании, разговор со съёмочной командой. (Хотя в моей практике бывали случаи, когда посетившие место действия сначала в качестве наблюдателей, затем становились его участниками.)

Одна из самых необычных категорий интересующихся подноготной порноиндустрии, и поэтому нуждающихся в моих услугах – это женщины. Как правило, они приходят туда затем, чтобы пообщаться преимущественно с девушками, занятыми непосредственно в основном процессе. Они, эти скромницы с минимумом косметики на лице, считая себя средоточием нравственности и порядочности в этом мире, пытаются направить заблудшие души на путь истинный и уговорить наших девочек отказаться от «этого мерзкого и унижающего достоинство женщины занятия». Но пока ни у кого это не получилось. Девушки-актрисы очень вежливы с такими дамами, и поэтому, выслушивая в свой адрес нередко очень неприятные вещи, облачённые в красивые слова и речевые обороты, принимают при этом смиренный вид библейских блудниц, что очень нравится тем всезнающим матронам, которые уходят со съёмок с видом победительниц, надеясь на свой дар убеждения и действенность приведённых доводов. Что, однако, по их уходе тут же высмеивается всеми присутствующими. И мной в том числе. Надо полагать, что одной из причин нашего веселья является то, что всё-таки эти, вполне может быть, честные жёны и матери тайно завидуют этим «порочным во всех отношениях» актрисам. (Но здесь я, кажется, перегнул палку, потому что у честных жён и матерей попросту не должно быть времени, чтобы шляться по такого рода сомнительным местам. Возникает логичное предположение о том, что все эти «проповедники в юбках» всего лишь одинокие, несчастные завсегдатаи сомнительных сайтов и коллекционеры подкроватной эротики, как в виде кассет и дисков, так и в виде различных так называемых «игрушек» для самоудовлетворения.) И почему в таком случае они считают себя вправе навязывать кому-то собственную мораль и правду, не известно. Как говорит мой друг, режиссёр как раз таки фильмов для взрослых, не стоит наделять фригидностью матерей и честных жён. Будучи обычными людьми, они нисколько не обязаны влачить обет целомудрия… зачать ребёнка – легко. Получить удовольствие друг от друга – куда сложнее. Вот так он всегда и говорит.

Но есть и третий контингент, который редко, но всё же посещает такого рода мероприятия.

Писатели.

В последние десятилетия порно стало предметом, можно сказать, обиходным. И всё чаще его используют в искусстве. И я сейчас не имею в виду женские любовные романы, написанные либо толстыми волосатыми мужиками, либо не удовлетворёнными в постели женщинами, чья сексуальная сублимация рисует им картинки «разгорячённых чресел в тени рододендронов», так называемое «порно для мамы». Я говорю о таком направлении, как неонатурализм, который нередко обращается в сторону не просто описания эротических сцен с элементами преобладания физиологии над чувственностью, а к порно как таковому. Писатели всё чаще стали использовать в качестве героев своих книг персонажей так или иначе связанных со сферой интимных отношений, поставленных на конвейер. Самый известный из таких конвейеров, привлекающий всеобщее внимание, – конечно же, производство порнографии.

Собственно, на сегодня у меня как раз и назначена встреча с одним из таких писателей, собирающих материал для будущего романа.

Для интереса я попросил у него за месяц до нашего «похода» почитать что-нибудь из его сочинений. Надо сказать, я надеялся прочесть что-нибудь жёсткое и по-своему болезненное. И не ошибся в предположениях. Он дал мне почитать на досуге один из своих ранних рассказов, который был им охарактеризован как научная фантастика с элементами экзистенциализма… или экзистенциализм с элементами научной фантастики – я точно не помню, в какой последовательности тогда были произнесены эти термины. Рассказ назывался «Радиоприёмник». Скажу сразу: в конце все погибают. Нет, серьёзно – все.

Читая «Радиоприёмник», я сразу заметил, что его стиль сильно смахивает на стиль рассказов Рэя Брэдбери, в подражании которому мой клиент сразу признался. Он сказал, что один из мотивов рассказа как раз таки в неприкрытом подражании.

(Хренов постмодернист!)

Вас, наверное, несколько смутил тот факт, что я упомянул в своём повествовании имя Рэя Брэдбери? Ха! А вы думали я обиженный в мозгах, тупоумный дебил, раз вожу дружбы с порнушниками? Но в таком случае вы глубоко заблуждаетесь в отношении моей образованности: до того, как меня начали мучить сильные головные боли, я занимался вполне себе активным саморазвитием в плане интеллекта, иначе бы я наверняка так не строил своё повествование. Но теперь же из-за усилившихся болей в голове моя умственная трудоспособность снизилась почти до нуля. Сами представьте, насколько я немощен, ведь за этот месяц мне удалось прочесть только этот жалкий рассказ из тридцати страниц…

Во время приступов головной боли, которые в последнее время только участились, мне хочется только одного: выломать лобную кость и соскрести ту дрянь, налипшую на обратной стороне черепа; ту дрянь, которая безбожно давит мне на мозги, плющит их и будто выжимает из них последние соки, остатки рассудка и здравого смысла.

Мне снятся ужасные сны.

Проснувшись сегодня, я лежу, раскинувшись, на измятой постели. Вспотевший, невыспавшийся, с гудящей головой, я вспоминаю свой только что оборвавшийся звоном будильника сон. Я самолично сдирал свой скальп. Шёл по коридорам дома, в котором живу, спускался-поднимался по лестнице на разные этажи. И, главное, целеустремлённо и упёрто сдирал кожу с головы вместе с волосами и мясом. В тот момент я с тревогой и страхом ожидал предстоящую одуряющую боль. Но она всё не являлась. Будто то был не шмат моей плоти, а кусок латекса, налипшего на лысую голову. Отслаивая последние сантиметры собственного скальпа, я думал о том, точнее, ярко себе представлял то, какой будет на ощупь моя окровавленная черепушка с оголёнными, наверное, нервами. Однако всего этого мною нафантазированного ужаса не оказалось. Не было ни боли, ни крови, ни багровой, голой, черепной кости. Не было никаких извращений в стиле японской кинематографии, на подобие густого, жирного, алого фонтана кровищи и мозгов. Отделив от себя этот большой лоскут дермы, я нащупал дрожащими пальцами гладкую, чистую, без единой царапины лысину, которой у меня никогда не было, потому что, сколько себя помню, у меня на голове всегда была шапка густых волос. И, однако, я был несказанно рад тому факту, что не стал похожим на бескожего монстра-членовредителя, занимающегося изощренными экспериментами… затем, пребывая в недоумении от всей этой непомерной странности, я проснулся. И вот лежу сейчас и думаю, вставать ли или же переключить будильник на два часа попозже? Но мысли о намеченной на сегодня экскурсии с тем писателем гадостно портят весь блаженный покой утреннего засыпания…

Я разлепляю глаза. И снова же их закрываю, мгновенно проваливаясь в дрёму. Просыпаюсь через минут десять. И опять пытаюсь заставить себя встать. Сердце недовольно колотится. Не только в груди, но и в горле, животе и запястьях. В ушах звенит. И так хочется спать. Всё к этому благоволит. Ни мошек, ни комаров, ни шума. Тишина и покой. На которые мне приходится наплевать. Будильник снова орёт колокольчиками, электроникой и клависоном. Безбожно отказывается затыкаться. Орёт минуту. Вторую. Третью. Мелодия повторяется раз за разом, превращаясь в какой-то гипнотический ритм. Раз за разом. Раз за разом.

Раз.

За разом.

Раз.

За разом.

Наконец я открываю глаза. Взбешённый. С затаённой ненавистью на весь род людской и всё живое в этом мире. Я готов отрубить голову всему живому на этом свете, расстрелять, сжечь автогеном, растоптать, изничтожить в мерзостную осклизлую амальгаму… лишь бы ещё поспать.

Тяжело дышу, но встаю. И иду мыть лицо, исходящее пульсом.

Моя квартира – это студия. Без стен и дополнительных комнат. Правда, при единственном исключении в виде ванной с совмещённым санузлом, сокрытая от посторонних глаз. У меньшей по длине стены стоит просторная большая кровать, в ногах которой (если быть аккуратистом – у правого угла) на тумбочке стоит телевизор. Напротив поодаль – круглый обеденный стол и кухня. Если сидеть на кровати лицом к кухне, то по левую руку окажется дверь, чуть в бок к кровати – книжный шкаф во всю стену, забитый литературой, а по правую – окно, за которым – небольшой балкончик с витыми решётками. Сбоку, справа от кухни, располагается ванная.

Один чувак как-то сказал, что, если вначале пьесы на стене висит ружью, в финале оно обязано выстрелить. Это был Чехов. Другой чувак как-то сказал, что присутствие лишних, случайных деталей и описаний вещей, не играющих в повествовании особой роли, похоже на то, как рыбак забрасывает удочку, но рыбку не достаёт. Третий чувак говорил в своё время, что если в рассказе присутствует описание обстановки в комнате, то за этим должно воспоследовать какое-то с тем связанное действие. Но отнюдь за мной не будет гоняться, по примеру, кстати, того третьего чувака, по всей квартире свихнувшийся маньяк-полудурок в хоккейной маске на башке и бензопилой в большущих руках; и уж определённо не будет пытаться вспороть мне брюхо, при этом спотыкаясь о мной ранее упомянутую кровать или круглый обеденный столик.

Я лишь говорю в унисон со своими мыслями, которые порой могут не иметь связи с последующими размышлениями. А возможно, и вовсе не будут иметь логики. Говорю синхронно со своим взглядом, который может вдруг зацепиться за что угодно.

Я наконец проснулся. Наконец встал. Наконец умылся.

Болит голова. Мигрень, будто симбионт. Паразит. Фыркающий моллюск, обволакивающий мои нервы своими щупальцами. Крючками. Присосками. Чёрной мерзостью…

Чтобы моя остервенело насилуемая башка хоть ещё как-то умственно работала, я ужираюсь обезболивающими. Единственная радость в моём нынешнем околосмертном состоянии…

Загрузка...