========== Глава 7 ==========

1848 г., Ирландия, графство Уэксфорд

Глубоким багровым цветом полыхал закат. Один из тех, которые наблюдаешь, забыв обо всех делах. Из тех, что бывают только в середине лета. Июль в Уэксфорде выдался на удивление ясным: в меру мягким, в меру дождливым – идеальным для созревания урожая. Если бы было, где сажать. Ирландцы сгонялись с плодородных земель лендлордами, а те превращали пахоту в пастбища для коров и овец. Восстание, вспыхнувшее после картофельного голода и ужесточения законов королевы Виктории, было подавлено. И теперь по всей стране бывшие чартисты смотрели на пламенеющий закат, который для многих из них стал последним.

"… пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…"*

Заунывное бормотание священника за стеной вызывало желание заткнуть его. Запихнуть свой ботинок прямо в глотку, глубоко, чтобы подавился. Чтобы кашлял и синел на глазах… Колум сжал кулаки и посмотрел на клочок неба, видневшийся через решетку. Они тоже были виноваты. Паписты. Те, кого всегда почитали и слушали; те, за кем шли. Разве не они, подкупленные протестантскими крысами из Лондона, на каждом углу вещали о том, что вооружённое восстание – зло? Не они ли внушали крестьянам, что следует подождать и склониться перед волей королевы?

– Горите в аду! – сквозь зубы пробормотал Колум и снова обратил свой взор на небо. Они проиграли. И теперь его ждёт ссылка в Австралию. Он готов. Но как быть с Киллианом? Брат, хоть и участвовал в движении, под внимание солдат пока не попал. Но это – временно. Как только утихнут основные волнения, и все зачинщики будут наказаны, армия и полиция обратят свои взоры на тех, кто был рядом. На родных и близких. А он… Колум бессильно кусал губы, – он будет в тысячах миль отсюда. И ничем не сможет помочь.

Небо тускнело, размывая краски, затих бормочущий голос, и только сдержанно всхлипывал О’Коннел, – тридцатилетний детина, отплывавший вместе с ним по утру. У него оставались здесь жена и трое детей, но брать их с собой в ссылку запрещалось. Если повезёт, семья пересечёт океан и соединится с ним позже. Если хватит денег, которых сейчас нет даже на кусок хлеба…

Мысли снова вернулись к Киллиану, и в сердце остро защемило. Как он будет, четырнадцатилетний мальчишка, сирота без средств к существованию. Кем он сможет стать здесь, в этой задыхающейся, задавленной стране? Куда пойдёт? Колум вздохнул, подняв глаза и замечая первую звезду. «Мама, ты слышишь? Прости меня, я не смог защитить брата. И себя не смог».

Эта ночь тянулась бесконечно. Без сна, прислушиваясь к звуку шагов стражи по коридору, к звяканью ключей, к перекличке вполголоса… Колум не заметил, как его сморил сон, но чутко проснулся, вздрогнув от шороха у двери камеры. В темноте дверного проёма показался чёрный силуэт, на пол легла полоска света и тут же исчезла – фигура прошмыгнула внутрь, опускаясь на колени и быстро подползая к Колуму.

– Надеюсь, ты не в кандалах? – прошептала фигура голосом Киллиана, и Колум дёрнулся. Он мог ожидать, что его захотят спасти друзья, но то, что брат будет рисковать собой настолько безрассудно… Злость вспыхнула так внезапно, что потушила радость от скорой свободы.

– Какого чёрта ты здесь забыл?!

– Мог бы сказать спасибо, – не обращая внимания на возмущение, Киллиан быстро расправлялся с верёвкой, которой были связаны цепь и обручи на руках. Кузнец лежал с лихорадкой, а найти хоть кого-нибудь, кто пожелал бы забить в кандалы участников восстания, в деревне не нашлось. Завтра, поутру, должен был приехать кузнец из соседней деревни, и после того, как каждый каторжанин получит свои браслеты, они двинутся по этапу в порт.

Колум молчал. Боялся сорваться, наговорить лишнего и поставить под угрозу свободу. Свою и остальных братьев-чартистов. О’Коннел судорожно срывал верёвки, разом обретя решительность и собранность. В коридоре было тихо. Солдат из стражи лежал тут же, на полу, у входа в соседнюю камеру. Под его головой разливалось, поблескивая в свете фонаря, тёмное пятно.

– Где остальные? – спросил Колум. – Надо освободить всех.

– Нет времени, – тревожно прислушиваясь, ответил Киллиан. – Надо уходить.

– Но… – начал было О’Коннел, но в этот момент раздался крик на улице, и Киллиан, не медля, рванул к выходу. За дверью было относительно спокойно, но в воротах мелькали силуэты и слышались крики.

– Где остальные? – повторил Колум, проверяя пистолет, снятый с мёртвого солдата. Киллиан молчал, и брата поразила страшная догадка: – Ты пришёл один?

– Потом, – процедил мальчишка, сосредоточенно вглядываясь в темноту. У дальней стены что-то звякнуло в темноте, и через верх перебросилась верёвка.

– Быстро! – коротко скомандовал Киллиан, в очередной раз за эту ночь удивляя старшего брата собранностью и сосредоточенностью. Колум рванул вперёд, Киллиан следом. Перемахнув через стену, они остановились, ожидая О’Коннела. Грохнул выстрел, и тот, едва перекинув ногу, выгнулся, беззвучно хватая ртом воздух, и тяжело перевалился с другой стороны на землю.

– Скорее, уходим, – поторопил Колума голос. Он с удивлением посмотрел на невысокую, округлую фигуру священника. Доки чернели далеко впереди, и пока они бежали, Киллиан коротко рассказал свой план.

– Там, в порту, стоит судно «Томас Джефферсон», через час оно отходит в Америку. Я купил места, нас ждут.

– В Америку? – несмотря на усиливающиеся звуки погони за спиной, Колум споткнулся и замер, изумлённо глядя на младшего брата.

– Да, – нетерпеливо качнул каштановой чёлкой Киллиан. – А теперь давай скорее, если хочешь успеть.

Они бежали со всех ног, чувствуя, что лёгкие вот-вот разорвутся. Порт приближался, и гордые очертания корвета уже вырисовывались в рассветном небе, когда святой отец вдруг вильнул в сторону, спешно объясняя, что их мешки сложены на другом складе. Киллиан послушно нырнул следом, а Колум замешкался, как раз вовремя, чтобы успеть разглядеть чёрные тени, отделившиеся от соседнего склада.

– Засада! – крикнул он, вскидывая пистолет. Ночную тишину разорвали звуки выстрелов. Киллиан выскочил, как заяц, пригибаясь, держа на спине два увесистых мешка. Не сговариваясь, они свернули в сторону от дока, углубляясь в лабиринт складов и зданий, петляя и запутывая новую погоню. Рассвело, и уже можно было разглядеть дощатый настил под ногами, когда братья снова увидели море. Корвет медленно выходил в море, поднимая паруса, рассекая серую гладь. Переглянувшись, Киллиан и Колум бросились вперёд, не чувствуя боли в ногах, не обращая внимания на крики и выстрелы за спиной. Киллиан прыгнул первым, Колум – следом, погружаясь в воду и из-за холода не сразу почувствовав обжигающую боль в плече.

Вынырнув, он первым делом оглянулся, находя брата, и только после этого погрёб к корвету. Там уже заметили беглецов и выбросили верёвки. Уже на палубе, закутанные в одеяло, с кружками виски в руках, они смотрели на удаляющийся берег Ирландии, понимая, что больше никогда его не увидят.

– Священник предал нас, – глухо сказал Киллиан, опустив голову. – Я доверился не тому.

– К чёрту, – бодро воскликнул Колум, хлопнув младшего брата по плечу. – Пусть все паписты горят в аду! А мы идём к свободе и новой жизни!

***

Колум резко открыл глаза, чувствуя себя полностью отдохнувшим. Вроде бы прилег на полчаса, а сил – словно проспал всю ночь. Но почему опять этот сон? Всякий раз, когда должно случиться что-то нехорошее, ему снится побег из Ирландии. Колум нахмурился, сел на кровати и посмотрел в окно. Обед подходил к концу, и миссис Коули наверняка заждалась своего помощника. Колум поморщился – он не хотел сближаться с учительницей. Что греха таить – она была прелестна сверх меры, остра на язык и, для представительниц своего пола, приятно умна. Но больше всего в ней притягивало другое – она была такой же – отверженной. Потерявшей мир. Прибитой сюда морем под названием Война. Она привлекала, притягивала к себе, вызывая вполне определённые желания, которых он должен был всеми силами сторониться. И Колум пытался, со всем рвением, свойственным его душе. Но отказать в помощи не мог.

Пыль была везде – кружилась в воздухе, забиваясь в нос, оседала на голубом платье и волосах. Оглушительно чихнув, Алексис решительно отставила в сторону метлу и вышла на крыльцо. Уборка школы шла второй день, и завтра заведение уже готовилось принять своих учеников. После воскресного обхода, составления списков и сведения воедино всех расписаний, родители пятнадцати мальчишек и девчонок согласились отдать своих чад. Пять дней в неделю, с девяти до часу, отныне дети будут посвящать занятиям. На школьном дворе – вытоптанной и утрамбованной площадке, уже стояли столы и лавки, сверху – ящики с учебниками. Из помещения вынесли всё, чтобы навести последний лоск.

Само здание стояло в конце улицы и примыкало к жилому двухэтажному дому. За двором начинался луг, и отсюда отлично просматривалась дорога, ведущая к церкви, и сама церковь. Горы синели за лесом, прячась в туманной дымке. Поставив ладонь козырьком, Алексис высматривала отца Колума, который обещал помочь и повесить грифельную доску. Её привезли вчера из Денвера, дилижансом – подарок от города новой учительнице. Но сначала надо было всё же завершить уборку, поэтому, глубоко вздохнув, Алексис вернулась к метле.

– Надо же, я и забыл, как чисто здесь может быть, – заявил Колум, появившись на пороге спустя полчаса. В руке он держал деревянный ящик с инструментами. Алексис разогнула спину и подняла на него глаза. Он как чувствовал, дождался, когда она домоет пол, успев два раза сходить к колодцу за водой.

Помещение было небольшим, всего-то тридцать квадратных ярдов, и места здесь хватало только на восемь столов в два ряда и учительский стол. Одно окно выходило на луг, второе – на улицу, по которой сейчас медленно брела собака. Ряд крючков для одежды у входа, да небольшой стеллаж напротив учительского стола для учебников и тетрадей – вот и вся скудная обстановка.

– Уже не ждала вас сегодня, – не сумев скрыть укор в голосе, произнесла Алексис. Она устала и чувствовала нарастающее раздражение. На пыль, на жару, на пот, что струился по спине, скапливаясь на пояснице в поясе нижних юбок. На Колума, что казался таким свежим и отдохнувшим, в то время как она, вместо того, чтобы поражать джентльмена лёгкостью и нежностью, стоит и дышит тяжело, как ломовая лошадь.

Колум, засучив рукава, подошёл к дальней стене, примеряясь и доставая рулетку. Алексис прислонилась к стене, скрестив руки на груди. Наблюдать за отцом МакРайаном было приятно, его движения, отточенные, уверенные, были исполнены покоя и силы. Наверное, это грех – любоваться священником, но Алексис не чувствовала за собой вины. Отец МакРайан с его белозубой улыбкой на загорелом лице, с сильными руками, от которых с трудом можно было оторвать взгляд, с завитками светло-русых волос на плечах, вызывал мысли отнюдь не благочестивые. Но настолько невероятные, что, оставаясь на грани фантазии, они казались совершенно безобидными.

– Вы слышали, что сказал мистер Макги вчера? – решила прервать затянувшееся молчание Алексис, когда поняла, что созерцание влажной рубашки на спине отца Колума переходит все границы.

– Нет. – Колум поднял доску и внимательно на неё посмотрел. – Что-то приятное, надеюсь?

Он откровенно смеялся над ней, и Алексис это нравилось. Нравилось это чувство сопричастности и того, что не надо притворяться и можно говорить правду, зная, что та не шокирует.

– Он заявил, что мозг женщин слишком слаб, чтобы понять такие науки, как математика или логика. А вот правописание он считает вполне себе женским предметом, заявив, что писать письма – самое что ни на есть женское призвание.

– Разве он не прав? – хитро улыбнулся Колум, посмотрев на Алексис через плечо. Луч солнца скользнул в дом, упал на лоб преподобного отца и отразился в его ярких голубых глазах. Алексис преувеличенно небрежно пожала плечами. Ей было хорошо. Рядом с отцом Колумом ей всегда было спокойно и хорошо, возможно, потому что метущаяся душа искала покоя рядом со священником, или (об этом ей не хотелось думать) потому что он был слишком привлекательным, чтобы задумываться над тем, что и как говорить в его присутствии. Слишком много великолепных джентльменов знавала мисс Каннинг, а после и миссис Коули, чтобы теряться. Скорее, флирт настолько въелся в неё, что получался неосознанно, чем иногда приводил хозяйку в смущение.

– Прав, конечно, – притворно насупилась Алексис, отделившись от стены и подходя к Колуму. – Вот только разве может мужчина его склада ума знать, сколько на самом деле требуется женщине денег, чтобы вести хозяйство.

– Вы хотите научить местных девочек подобному? – нахмурился отец Колум.

– Нет, что вы! – со смехом воскликнула Алексис. – Я лишь хочу рассказать им, что они могут узнать немного больше, чем хочется их родителям.

– Знаете, – Колум наконец приладил доску к вбитым гвоздям и теперь отошёл в сторону, слегка прищурившись и оглядывая свои труды, – я бы на вашем месте не рисковал смущать умы местных мисс.

– Вы излишне суровы! – покачала головой Алексис, но продолжать спор не стала. Она уже успела понять, что на Юге к женскому образованию относились гораздо проще, чем в остальных штатах. Что не уставало удивлять, особенно после стольких разговоров о свободе от аболиционистов, которые Алексис слышала в гостиной янки, у которого работала после войны.

– Само то, что дети будут ходить в школу, – победа. Стоит порадоваться ей и не пытаться перешагнуть через голову.

– Не верится, что занятия наконец начнутся, – сказала Алексис спустя час, когда все столы и лавки заняли свои места, и помещение наконец приобрело вид класса. – Я иногда забываю цель своего приезда.

– Думаю, скоро вы будете мечтать о каникулах, – улыбнулся Колум. Они сидели на крыльце, пили кофе, сваренный на небольшой печке, и смотрели на Пайкс-Пик. Сейчас вершина горы горела всеми оттенками красного и розового, принимая вечерние солнечные ванны.

– А вы ходили в школу, преподобный?

– Нет, нас обучал местный священник, – сказал Колум. – Чтению, письму, математике. И, конечно, было много разговоров о религии. Очень много, – протянул он, улыбнувшись. – Киллиан любил слушать истории о Боге и Христе.

– А вы? – Алексис склонила голову, разглядывая его профиль. – Вы с самого начала знали, что будете священником?

– Конечно, – ровно кивнул Колум. – Я продолжил путь преподобного отца Барры. Он был прекрасным проповедником.

– Уверена, вы не хуже.

Они замолчали. Здесь, на заднем дворе, было тихо. Слышно было, как скрипят колёса ветряного насоса, стоявшего неподалёку, да в кустах впереди щебетала птичья мелюзга, укладываясь спать.

– Здесь очень красиво, – задумчиво проговорила Алексис. – Но не так, как дома.

– Скучаете? – сочувственно посмотрел Колум. Алексис кивнула. Конечно, она скучала. По густым лесам и влажному воздуху, по запаху воды и мягким склонам предгорий, покрытых зеленью. Тяжело вздохнув, Алексис повернулась к Колуму.

– А вы? Вы ведь из Ирландии, какая природа там?

– Другая, – в свою очередь вздохнул Колум. – Бескрайние пустоши, бурные горные реки, скалы и холодное море… Суровый край. И прекрасный.

– Да уж, забросило нас, – невесело ухмыльнулась Алексис, поднимаясь и отряхивая подол платья. – Пора собираться, завтра первый учебный день. Хотелось бы выспаться. Если получится, потому что от волнения я наверняка не смогу сомкнуть глаз.

– Уверен, у вас всё получится. – Колум поднялся следом. – А от волнения заварите ромашку с мятой.

Этот совет помогал всю неделю, без мяты и тысячелистника Алексис едва ли смогла бы спокойно сидеть в классе и находиться среди громких весёлых детей, радовавшихся всему подряд: началу занятий, солнцу и тому, что можно встречаться с друзьями каждый день. Август подходил к концу, но детей не огорчало, что занятия начались раньше положенного. Поэтому в вечер пятницы Алексис с удовольствием забралась в кровать, радуясь, что поутру не надо будет ехать в школу. Потушила свет, оставив одну свечу на тумбочке, и теперь наблюдала, как дымится отвар. Глаза постепенно слипались, и Алексис хотела было отставить кружку и тушить свет, когда на заднем дворе послышался шум. Сон моментально пропал. Алексис выпрямилась и осторожно взяла в руки винтовку. Прикосновение холодного металла придало уверенности, хотя снаружи снова стало тихо.

– Это еноты, – вслух произнесла Алексис, успокаивая себя. – Просто парочка енотов забралась в амбар. Завтра придётся собирать разбросанное сено и…

Шум повторился, заставив подпрыгнуть на кровати. Решительно поднявшись, Алексис накинула на плечи шаль, нырнула в туфли и, проверив ружьё, зажгла лампу.

Во дворе было темно и тихо. На земле лежали резкие чёрные тени, лёгкий ветерок шуршал листвой. Крепче обхватив ружьё, сжимая в другой руке лампу, Алексис пошла к амбару, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди. Она ступала почти бесшумно, подбираясь к распахнутой двери. У входа пришлось остановиться – от волнения и страха подкашивались ноги. А вдруг это медведь? Или… индеец? Даже представлять подобное было страшно, поэтому, выдохнув, Алексис подняла было лампу, когда до её слуха долетело отчётливое ругательство.

– Не двигайтесь, я буду стрелять! – крикнула Алексис в темноту, ставя лампу под ноги и поднимая винтовку. – Выходите немедленно! Я не шучу, я выстрелю!

– Не стреляйте, – раздался хриплый, надтреснутый голос. Опустив винтовку, Алексис подняла лампу и шагнула внутрь, вытягивая шею и пытаясь разглядеть пришельца.

– Матерь Божия! – вырвалось у неё, когда это наконец удалось. Киллиан лежал на полу, прислонившись к столбу, подпиравшему крышу, и тяжело дышал. Света лампы было недостаточно, чтобы разглядеть всё как следует, но окровавленные руки и пятно, расплывающееся на груди, сразу бросалось в глаза.

Комментарий к Глава 7

*Псалом 22: 1:4. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня.

Загрузка...