Часть I - Глава 1

Группа всадников выехала из леса. Трое ехали несколько впереди от последнего, что держал на руках младенца. Когда отряд въехал в Лысовку, всадник с ребенком отделился и направился к дому наместника.

Дом представлял собой усадьбу в два этажа, с конюшней, двумя амбарами, садом, и небольшим прудом позади, который облюбили дикие кряквы. Хозяин усадьбы с большим трепетом относился к птицам, нежели к жителям деревни, поскольку с пернатыми проводил намного больше времени. У того самого пруда, Сизый и нашел наместника. Бокучар стоял спиной к усадьбе и кормил крошками галдящих птиц.

- Ты все сделал, Сизый? – спросил он, не оборачиваясь.

- Сделал. Как вы поняли, что это я?

- Запах коня и пота – твои вечные друзья. Тебя за версту учуять можно.

Он выкинул крошки в пруд и развернулся.

Бокучар был высоким и тучным мужиком. Крестьяне считали, что он дальний родственник горных великанов – такой же огромный и лохматый. Темные волосы его прикрывали толстую шею, а борода служила укрытием для целого семейства подбородков. В соответствии с внешностью голос у него был тяжелый как дубовый сундук, в котором он хранил свое богатство.

- А это еще что? – спросил он, махнув рукой в сторону младенца.

- Это сын Всеволода.

Бокучар сдвинул густые брови так, что они слились в одну лохматую гусеницу.

- Какого беса, ты его приволок?

- На него указа не было.

Бокучар засмеялся. Тот, кто не видел источник смеха, мог бы подумать, что залаяла большая сторожевая собака. Очень большая.

- Вот за что я тебя люблю, Сизый, за то и недолюбливаю. Шаг влево, шаг вправо и все! Удобно ты устроился, а? Никакой ответственности. Все на мне, все на мне.

Сизый молчал. Ребенок сладким сном спал у него на руках.

- Ждешь указа, стало быть? Хорошо, вот тебе указ. Избавься от него.

- Но как же… - осекся Сизый, - Как же так? Он же дитя совсем?

- Что ты предлагаешь? – спросил Бокучар и стряхнул остатки крошек с рук и одежды. - Вырастить под боком врага, который будет мстить за отца и мать? Нет! – рявкнул он. – Избавиться!

- Я не могу. Это же дитя невинное.

- Сизый!

- Нет, ребенка не могу, и не просите. Такой грех не отмолишь ничем.

- А старые грехи ты давно замолил? А? Неужто еще надеешься душу очистить, прежде чем та тело покинет? Или думаешь, что все твои дела на мне лежат, а ты лишь в роли барского кнута? Так я тебя огорчу. Я тебя воли не лишал, ведь так? А потому все сделанное тобой по моему указу, мы делим пополам, – после этой фразы Бокучар перевел дух, ведь с тех пор, как он отрастил барский живот, вести долгие беседы стало в тягость. - На казни купеческой ты сам выбрал служение мне. Помнишь? Сам ведь сказал: «Я продаю свою жизнь купцу Бокучару». Ты предпочел служение мне, колесованию - так служи теперь! Но знай, ты всегда можешь вернуться туда, откуда я тебя вытащил.

Младенец зашевелился. Он попытался вытащить ручки, но их плотно прижало пледом. Не сумев освободиться, ребенок заплакал. Сизый не знал, что делать и начала покачивать ребенка. Движения его слишком резкие и неуклюжие, к удивлению старого мечника, помогли. Младенец недовольно чмокнул губами и замолк.

Мгновение все трое молчали. Сизый смотрел на ребенка, которому вот-вот будет вынесен приговор. Он понимал, что наместник легко сможет найти душегуба среди мечников, и тогда мальчику точно конец. Рассчитывать на милость не приходилось.

Бокучар тяжело дышал, широко раздувая ноздри. Он озлобленно смотрел, то на Сизого, то на младенца. И вот в большой лохматой голове зародилась мысль. Он стер пухлой рукой капли пота, выступившие на лбу во время крика. Из-за его густой бороды не было видно рта, но щеки приподнялись, а глаза прищурились. Наместник улыбнулся.

- Хорошо, - сказал он. - Кстати, ты первый раз пошел против слова моего. А ведь я только что упрекнул тебя в безволии. Чудеса, да и только.

- Что вы решили?

- Ты его оставишь себе. Да, да. Теперь ты удивляешься? Ребенок будет расти под твоим присмотром. Не надо мне ничего говорить. Забирай его. Теперь это твой сын. Тебе придется растить его во лжи, потому как ты никогда не сможешь признаться, что виновен в смерти его родителей. Он будет твоей ношей на всю оставшуюся жизнь. А я забуду о нем, как о нелепом сне. На этом всё, ступай.

Бокучар развернулся к любимым кряквам. Плечи наместника все еще тяжело поднимались. Сизый подумал, что живот, должно быть, мешает груди двигаться – вот она и тянется вверх. Он еще не осознал, что ребенок останется у него.

- Ты почему еще здесь? Я прошу, исчезни, пока мы с птицами совсем не одурели от твоего смрада. Все, пошел!

- Есть еще приказы?

- Просто исчезни, пока я вас не утопил в пруду! – рявкнул Бокучар, словно медведь. – Простите, мои дорогие, - сказал наместник кряквам, - больше не буду кричать при вас.

Когда Сизый шел мимо крыльца, его окрикнули.

- Сизый, погоди.

- Чего тебе, Мокроус? – спросил он у человека, спускающегося по крыльцу.

- Я тут слышал, как вы с Бокучаром решали вопрос о… - он указал пальцем на плед. - О ребенке.

- Я бы удивился, пропусти ты это мимо ушей.

Уши Мокроуса были самыми обычными. Все дело в его, остром как клинок убийцы, уме. Этого человека судьба не одарила крепким, или хотя бы здоровым телом, зато дала живой и хитрый ум. Мокроус сам был родом из Лысовки, однако после одного темного дела его изгнал предыдущий наместник. Уходя из деревни, Мокроус обещал вернуться и что-то сделать с тем, кто его изгнал, но что конкретно жители деревни так и не услышали, поскольку конь, к которому его привязали руками и ногами, пустился галопом прочь от деревни. Говорят, что именно в ту злополучную поездку он и повредил себе члены так, что теперь еле ходит, прижав руки к груди. Да и верхом он больше не ездит. Однако слово свое он сдержал, и вернулся в деревню, но не один, а вместе с Бокучаром. Прежнего наместника отправили в Мерзлые Шахты, после того, как князь Златолюб узнал от Мокроуса о злодеяниях против Тридевятого Царства, которые, якобы, тот самый наместник чинил. С этой клеветы и началась его дружба с Бокучаром. С тех пор Мокроус состоял первым, а в виду отсутствия других, и единственным, советником на службе у нового наместника.

- Что ты будешь делать с ребенком?

- Растить, а что же еще.

- Интересно, Сизый, а молоко ты уже научился давать, а? Ну, молодец! Мать с щетиной и в доспехе, вы посмотрите.

- Я спрошу последний раз, что тебе надо? В следующий раз я спрошу сапогом.

- Тише вояка, я понял. Пошутить уж нельзя. Хотя, вы люди военные никаких шуток не понимаете. Как там говорят, солдат с забавником на одну скамью не сядет? Ну ладно, не морщись. Пока вы там толковали, я нашел для тебя решение. Дам тебе наводку, куда ребенка пристроить. А как зовут то его, Сизый?

- Олег.

- Олег… Олег – отцовский побег! - засмеялся Мокроус и затряс прижатыми руками. – Опять шучу, Сизый, ты чего? Не смотри на меня так. День хороший - вот я и шучу. Ладно, давай к делу. Тебе ведь интересно?

- Говори, змей.

- Давай так, я тебе даю решение, а ты мне будешь должен маленькую услугу. Малюсенькую совсем.

- Это какую?

- Малюсенькую, я же сказал. Грибов собрать, может собаку бешеную прибить, когда попрошу. Я еще не решил, - улыбнулся Мокроус, обнажив мелкие зубы.

- Так не пойдет. Себе дороже выйдет.

- Ну как знаешь, ты только не забудь, что ты мамку то убил, и так уж вышло, что ты ему теперь и мамка и отец. Сизый, а ты уже растил ребенка? Уверен, что он у тебя не погибнет через день-два?

За всю жизнь Сизый заботился лишь о себе, да и то временами, поэтому забота о ком-то еще представлялась ему чем-то непонятным и загадочным. Что делать с ребенком он не представлял.

- Говори, Мокроус, что надумал.

- Вот это другой разговор! - сказал советник. – Про услугу не забудешь? Ты же человек слова, Сизый?

- Будь спокоен, выкладывай.

- Тогда пошли, присядем, а то ноги немеют стоять тут с тобой.

Они нашли неподалеку лавку в тени пахучей сирени.

- И так, слушай. Твоему дитяти нужна мать, тут, как ни крути. Ты, конечно, можешь попробовать на козьем или коровьем молоке его вырастить, если хочешь, чтобы он козлом или быком вырос. Ежели нет - нужна кормящая мать.

- Да какая же кормящая мать, возьмет к себе ребенка чужого то?

- Ты со своими мечниками до того носишься, что не ведаешь, что вокруг творится, - сказал Мокроус. - Недавно кузнец наш, пусть душа его спит спокойно, убился в кузне, ребеночка своего пришиб, да еще и кузню подпалил в довесок.

- Это как же так-то? – спросил Сизый и подумал, что подков новых он так и не получил, хоть кузнец и обещался вчерашним днем все сделать.

- Я там конечно не был, - Мокроус задумался ненадолго. - Точнее сказать был. Только уже после гибели его. Как я понял, он лицо себе подпалил, работая спьяну, и падая малютку придавил. В кузнеце весу то было ого-го! Ни один голодомор бы пережил. Хотя потому он и разжирел, что голодоморов не видывал отродясь.

- А чего там ребенок делал?

- Жена его сказала, что хотел кузнец больно себе замену вырастить - вот решил с пеленок мальца к работе приобщить. хотел, чтобы тот жару подышал.

- Ох, беда-то какая, – покачал головой Сизый.

- Кому беда, а кому счастье. Жена то его – Настасья, кормящая была. А теперь горем убитая плачет и не выходит из дому. Ей соседи еду носят, сама она ничего делать не может.

- И ты хочешь сказать...

- Отдай ей ребенка, Сизый. Не навсегда, а на год-другой. Пока от груди не отцепится. Ты и мать утешишь и ребенка вырастишь. А может и выйдет, что будете ему оба родителями.

Мокроус улыбнулся и откинулся на спинку скамейки.

- А если она откажет? Свое дитя то дороже любых других.

- Может и так. Только у тебя есть очень хороший довесок к ребенку.

- Не пойму.

- Сейчас поймешь. Ты когда, главным над мечниками стал, Бокучар дал тебе жалованье в три златца в семь дней, так?

- Так, – кивнул Сизый.

- Но ты просил платить по одному златцу, потому как боялся, что все пропьешь или проиграешь. Все верно?

- Верно.

- Выходит, что целый год, ты получаешь по златцу в семь дней. А ты никогда не думал, куда деваются остальные два?

- Думал, Бокучар себе берет.

- Нет, мой дубоголовый друг. Я не только советник Бокучара, но и казначей. Все ваше жалованье, распределяю я. Так вот, все те оставшиеся златцы лежат целехоньки в надежном месте. Я тебе их выдам. Все до последнего. Удивлен?

Глаза Сизого бегали по земле. Неожиданно на него с неба свалилось решение. «Ребенок будет жить!», - думал он. Но у медали была и вторая сторона. Об этом он не забывал.

- Ох, чувствую, что собака бешеная, которую мне придется прибить в благодарность тебе, будет размером с усадьбу Бокучара.

- Как знать, Сизый. Как знать, – сказал Мокроус и улыбнулся, обнажив крысиные зубки.

- Ты посиди пока, - продолжил советник, - а я схожу за жалованьем. Думаю, имея такой груз на руках, - Мокроус еле-еле выпрямил указательный палец, чтобы показать на ребенка, - ты не сможешь спиться. Хотя многих и это не останавливает.

Сизый сидел, ожидая пока вернется Мокроус. Где-то над ним жужжали пчелы, облетая цветы сирени. Солнце сияло в зените и озаряло добрым и приветливым светом, лежащую впереди, Лысовку. Крестьяне погрузились в работу. По полям ездили телеги с мужиками и бабами. Оттуда же доносились заводные рабочие песни. Где-то за усадьбой лаяла собака. Огромная собака.

Через пару мгновений вернулся Мокроус. Следом за ним шел молодой служка и нес шкатулку.

- Вот, здесь все твое жалованье. Помочь донести?

- Не надо, я сам, – сказал Сизый и переложил ребенка на сгиб левой руки. – Давай, шкатулку.

Сизый уже собрался покинуть двор, как Мокроус его окликнул:

- Услуга, Сизый. Не забывай об услуге!

- Ты не дашь забыть. Бывай.

***

Сизый шел через деревню с ребенком в одной руке и шкатулкой в другой. Собаки встречали его лаем из пустых дворов. Почти все работали в поле, так что он не встретил ни одного любопытного взгляда. Только кошка, что дремала посреди дороги, зашипела, и тут же скрылась в кустах. Еще на подходах к дому кузнеца он почувствовал запах былого пожара. Сизый недоумевал, как он мог пропустить пожар и гибель кузнеца. Он в очередной раз зарекся не пить.

Ребенок зашевелился и поморщил розовое личико.

- Знаю, запашок отвратный.

Сизый поставил шкатулку на гнилой пенек, который служил стулом, и натянул плед повыше, чтобы закрыть привередливый детский носик.

- Сейчас посмотрим, кто в теремочке живет.

Сизый постучал в дверь одним пальцем - никто не отозвался.

- Что же, постучим посильнее. А, что скажешь? – спросил он Олега.

Не дожидаясь ответа от новорожденного, он постучал привычно для себя - кулаком. Под силой удара дверь отворилась и в сени упал дневной свет. Сквозняк подхватил пепел с пылью и закружил по углам. Сизый прошел в комнату и сорвал тряпку с окна. Тьма неохотно уползла в подпол. Ребенок закашлял.

- Хозяйка! – крикнул Сизый, в пустоту. – Никого нет, Олежка, ну и мы пойдем, а то задохнешься совсем.

Сизый вышел на улицу и встретился взглядом с бабкой, что стояла на дороге и смотрела в его сторону.

- Это чего это ты тут удумал, разбойник, а? – злобно промямлила бабка, щуря слепые глаза.

- Это я баб Матрена.

- Кто ты-то? Глаз слепой стал, не видит совсем, – сказала бабка чуть добрее, услышав знакомый голос.

- Сизый.

- Э-э-э, Сизый, – сказала бабка, вернув злые нотки. – Пришел покарать несчастную за гибель мужа и ребенка?

- Никого я карать не буду, бабка. Настасья мне нужна для другого дела. Для мирного.

- Это какого? Мирного? Ты своим мечом мира не приносишь. Только пугать и резать умеешь!

- Да тебя разве напугаешь, старая, ты даже смерти не боишься. Скорее она тебя, раз ты все еще ходишь под солнцем.

- А?

- Я говорю, где Настасью могу найти? Нужна она мне больно. Сказали мне, что она горем убитая в доме сидит, а ее и следа нет.

- Ты вот кулек возьми, да на стол ей положи, а то мне через бардак ее ходить трудно, все ноги отобью. Давай, сделай доброе дело для старой, а я скажу, куда Настасья делась.

- Давай.

Сизый взял мешочек. В нем лежало что-то теплое. Судя по запаху – пирожки с капустой. Он вернулся в дом. Распинал ногами хлам и добрался до стола. На столе стоял открытый ларчик.

«Кузнец, похоже, имел тайник от жены своей, а она нашла да и скрылась. Неужели будет третий беглец за один день?», - думал он.

Он положил кулек с пирожками на стол и пошел обратно. Когда он вышел, на тропе никого не было.

- Ты откуда такое добро взял? – послышался голос.

Сизый обернулся. Бабка мирно сидела на гнилом пенечке в тени крыши и держала шкатулку. Руки ее тряслись, отчего монеты внутри звонко плясали.

- Положи на место бабка. Не твое добро и знать тебе не положено, откуда взял.

- Ты разве так должен говорить с человеком, от которого узнать что-то хочешь? – ехидно спросила она.

- Ах, ты ж, старая, – процедил он сквозь зубы.

- Чего?

- Я твой кулечек положил на стол. Ноги твои старые сберег. Будь так добра, Матрена, скажи, куда Настасья делась.

- Ой, милок, я же тебе еще кое-чем помочь могу. Больно шкатулка тяжелая, давай-ка я облегчу ее для тебя. Да про Настасью скажу. Гляди, как получается. Ты мне одно дело, а я тебе два сразу, – заключила они и улыбнулась, обнажив все четыре зуба.

- Ты где наглости-то набралась, старая?

- А?

Сизый знал, что со слухом у бабки все хорошо, и она переспрашивала только, когда не могла, либо не хотела отвечать. Несмотря на то, что Лысовка стояла далеко от крупных городов, искусные дипломаты встречались и здесь. Жизнь в лишениях превращала либо в покорных крестьян, трепещущими перед наместником, какими было большинство крестьян, либо в отъявленных хитрецов, таких как Мокроус или бабка Матрена, что могли поживиться в любой ситуации.

Сизый забрал у нее шкатулку. «Не обеднею», - подумал он и вручил бабке один златец.

- Держи, разбойница, – сдался Сизый под напором хитрости старухи. – Ну, теперь скажи мне, где Настасья?

- Так вот сейчас на тропу свернет, смотри, – бабка указала пальцем на соседний дом - слепа она была настолько же насколько и глуха.

Через мгновение на тропе показалась девушка. Худое тело скрывал рваный, покрытый темными пятнами сарафан, так что не узнать какого он прежде был цвета. Крохотные плечи закрывал такой же грязный платок. Волосы, сплетенные наспех в косу, выглядели седыми из-за пепла. Она шла медленным шагом, не поднимая головы. Сизый засмотрелся на девушку и не заметил, как бабка встала и пошла восвояси. Опомнившись, он крикнуть ей вдогонку:

- Обманула ты меня старая!

- А?

- Иди уже, – отмахнулся он.

Девушка все шла, не поднимая головы. Она вышла из полусна, когда столкнулась с бабкой Матреной. Сизый не слышал, что сказала старуха, но девушка сначала поклонилась ей, а потом подняла взор на него. Она, казалось, нисколько не удивилась мужику в доспехе с ребенком у порога. Настасья еще раз поклонилась бабке, и они разошлись. Чем ближе она подходила, тем четче Сизый видел взгляд девушки, стеклянный и пустой. Такими глазами он смотрел на Бокучара, во время купеческой казни. Сизый дождался, когда девушка подойдет и сказал:

- Настасья, ты не пугайся меня, я с добром пришел к тебе, - начал он, - мне сказали, что ты из дому не выходишь, вот я и искал тебя тут.

Девушка остановилась в паре шагов от него и ничего не ответила. Она посмотрела на ребенка и прикусила губу.

- Я к тебе с делом пришел, как я уже сказал. Я слышал о твоем горе. Что ты потеряла мужа и ребенка.

Настасья перевела взгляд на Сизого. На губе ее показалась капелька крови.

- Этот мальчик тоже потерял родителей, - он запнулся, - и я хочу предложить тебе заботу о нем.

Сизый следил за реакцией девушки. Настасья стерла каплю крови платком. Призрачная улыбка скользнула по сухим губам.

- Я понимаю, что ты теперь одна, - сказал Сизый, а сам подумал: «Какого беса, я дважды сказал о ее несчастье?», - так что я обеспечу тебя всем, чем надо, чтобы ты и ребенок ни в чем не нуждались.

- Я уже слышала эти слова раньше. Пепел того, кто это сказал, еще не остыл, – сказала девушка. Хриплый голос, свидетель ночей, проведенных в рыданиях и криках излучал трагическое спокойствие.

- Но это правда, у меня все здесь, - показал он на шкатулку, — это ваши златцы, Настасья. Твои и ребенка.

- Златцы все решат, да? – спросила она.

- Это все будет ваше, - сказал Сизый, не зная, что ответить, - я оставлю шкатулку тебе, бери столько, сколько тебе надо, на себя и на ребенка.

Взгляд Настасьи несколько ожил. Девушка смотрела то на ребенка, то на мечника, и ни разу на золото. Она зацепилась пальцем за нитку, торчащую из сарафана, и намотала ее на палец.

«Думает», - решил Сизый.

- Хорошо, я возьму ребенка, - сказала она и оторвала нить. - Но шкатулку оставь у себя. Будешь сам доставать, что нужно.

Сизый выдохнул. Такой легкой сдачи он не предвидел.

- Почему ты не хочешь брать золото? – спросил он.

«Думает, что оно в крови, - решил он. - И она права».

- Одинокая женщина с ребенком и шкатулкой с золотом. Есть ли жертва проще?

- Ты под моей защитой, и не станешь ничьей жертвой.

- Пусть будут у тебя.

- Хорошо.

- И еще одно, мы не сможем жить в этом доме с ребенком. Тут после пожара ничего не осталось. И гарью пахнет.

«И смертью», - подумала она, но не сказала.

- Тогда будешь жить у меня. Я же поживу в бараках, пока твой дом не восстановят. А если его и не восстановят, то живи насовсем у меня.

- Да, так будет лучше.

- Мой дом, стоит на южной стороне, перед тропой к усадьбе Бокучара. Приходи, как соберешься.

- Я знаю, где твой дом. И мне нечего собирать. Ничего мне не нужно из этого дома.

- Тогда пошли со мной… - он осекся, и посмотрел на ребенка, – с нами.

- Идем, – кивнула она и бросила последний взгляд на дом. Ни одна слеза не выкатилась - их просто не осталось.

Сизый переложил ребенка на другую руку и перехватил шкатулку поудобней.

- Да. Еще одно, Сизый.

- Конечно, что?

- Дай мне ребенка. Хочу взять его на руки.

- Держи. Его зовут Олег.

- Да, я знаю…

***

Настасья перебралась в дом мечника. Сизый сделал так, чтобы она не знала нужды. По меркам Лысовки они жили если не богато, то очень близко к этому. В избе всегда были свечи, всегда было что поесть, и животы не знали голода. Настасья заботилась о малыше и этой заботой вернулась к жизни. А через полгода появилась первая настоящая улыбка. В это же время она предложила Сизому вернуться в дом. Тот согласился. Но никто вокруг не считал их обычной семьей. По деревне летала стая слухов и сплетен, но правды не знал никто. Соседи обходили стороной Настасью, когда та гуляла с ребенком. Своим детям они строго настрого запретили приближаться к маленькому Олегу, когда тот играл во дворе. Дети были не так глупы, как их родители и все равно приходили во двор к Сизому и играли с Олегом. Детвору особенно привлекали пироги с ягодами, которыми их угощала Настасья, когда детки, наигравшись, падали на траву возле дома.

Следующие два года Сизый прожил как в сказке. Он обрел семью, которой у него никогда не было. Он жил с красивой девушкой и здоровым и крепким ребенком, которого принял за сына. Те события, что привели его к семейной жизни, он спрятал глубоко в памяти, и они всплывали только в редких ночных кошмарах. Но, как и любая сказка, эта сказка закончилась. На третьем году жизни Олега выдалась до того дождливая и холодная осень, что Настасья свалилась с тяжелой болезнью. Целый месяц она тяжело кашляла, просыпалась ночами в поту и иссыхала на глазах. Когда с кашлем пошла кровь, она слегла, да так и умерла через пару дней, не вставая с кровати. Худая, бледная и неподвижная, но все равно красивая - такой ее запомнил маленький Олег. Он помнил белые волосы, свисающие с кровати, и тонкие руки, тянущиеся к нему в лихорадочном бреду. Все то время, что Настасья болела, Сизый был при ней.

Целый месяц мечники ходили без головы, и тогда сами избрали себе в командиры молодого разбойника и проходимца, которого сослали в Лысовку на поселение. Своим характером он до того понравился Бокучару, что тот назначил его в мечники. И наместник не возразил против назначения молодца в командиры. Сизого сместили и молодой Бурестан учинил свои порядки. Прежде Сизый служил крестьянам щитом, он всегда пытался смягчить удар, где мог. Бурестан же наоборот огромным молотом обрушивался на головы честных работников. Только тогда, жители деревни поняли, как им был нужен Сизый. Но он не вернулся. Его разжаловали из мечников. Мокроус знал, что Сизый ловко обращался с самострелами и луками, и предложил ему стать охотником при Бокучаре. Наместник страстно любил зверье, как живое, так и хорошо пропеченное. Тем более прежний охотник пропал без вести в лесу, только лук его нашли да шапку лисью. Так сизый принял еще одно предложение Мокроуса.

Когда Олегу исполнилось десять лет, Сизый повел его в окрестный лес, дабы научить ремеслу охотника. Поднаторевший за эти годы он, легко различал следы животных среди травы. Он сам прекрасно ориентировался среди лабиринта деревьев и учил ориентироваться Олега. За все эти годы, проведенные вдвоем, они сблизились. Мальчик считал Сизого настоящим отцом, а слухам он не верил.

Чем проще и понятней становились отношения Олега и Сизого, тем труднее было ходить в лес. Звери ушли глубоко в чащу. На окраинах не попадались даже белки. Каждый день, каким-то чудесным образом, картина леса менялась. Доселе знакомые тропы оказывались в других местах. Деревья-ориентиры пропадали, а на их месте вырастали новые деревья, чуждые этим краям. Валуны перемещались на целые версты, приминая траву и стирая следы зверей. Диковинные деревья раскидистыми ветвями закрывали дневной свет – охоту пришлось прекратить. За одну ночь Глухой Бор полностью менял лицо. Сизый решил выяснить, что же происходит по ночам и схоронился в шалаше. Что случилось с ним после восхода луны, никто не знает. Крестьяне слышали ночью крики из леса, а на следующее утро Сизый приполз домой в разорванной одежде - тело его покрыли десятки рваных ран. Несколько дней он пролежал в бреду, но выкарабкался. О том, что с ним случилось, он никому так и не рассказал, и в лес больше не ходил, только с тех пор косился на черные верхушки деревьев. Как поправился, он пошел на работы с другими мужиками в поле, а Олега на день оставлял вместе с другими детьми на поруки бабки Чарухи. Так мальчик начал познавать мир через оплаченные златцем слова старухи.

Помимо Чарухи в Лысовке жили еще две, по-настоящему древние, старухи. Матрена, что знала все обо всех, но делала вид, будто страдает старческой слепотой, тугоухостью и тяжелой формой слабоумия. Также жила в деревне бабка Маланья. По слухам она была одной из первых крестьянок в этой деревне, потому как никто из ныне живущих не помнил, откуда она взялась. А раз не могли вспомнить, то так и решили, что она всегда там была. Чаруху Олег знал не понаслышке. Знакомство это нельзя было назвать добрым, потому как Олег остался одним из немногих, кто не доверял ее словам, а потому наравне со сладостями получал и кнутом. Бабку Матрену он как-то выпроводил из дому, когда та пыталась узнать, отчего Сизый из лесу разорванный пришел. А с бабкой Маланьей он ни разу словом не обмолвился, пока однажды не услышал, как его окликнули.

- Олежа! Олежа, подойди милок, – сказала бабка Маланья.

Она сидела на крылечке крохотной, даже для такой маленькой старухи, покосившейся избушки, и гладила черную кошку, вальяжно развалившуюся у нее на коленях. Лицо старухи хоть и улыбалось, казалось ненастоящим. Сглаженные черты ее были, словно вылиты из воска.

- Чего вам бабушка? – спросил Олег.

- Да ты не бойся бабули, подойди, я тебе дать хочу кое-чего.

- Это за что же?

- А вот подойди, я тебе и скажу.

Улыбка все не сходила с морщинистого лица. Кошка перевернулась и посмотрела на Олега парой зеленых, как молодая листва, глаз.

- Мне надо к Чарухе, бабушка.

- Успеешь, милок. Успеешь.

Детский интерес подтолкнул его к старухе. Он подошел. Кошка, издав громкое «Мяу» скрылась под крыльцом, и продолжила смотреть из укрытия.

- Присядь рядышком на крылечко.

- Мне и стоять хорошо, бабушка.

- Ты что же, испугался старой Маланьи? Не уж я такая страшная?

Олег подумал, что Маланья была не самой страшной из троицы «трухлявых матрон», как их в шутку называл Сизый. Она явно уступала Чарухе с ее жгучим прутиком.

Стоя рядом со старухой, Олег понял, что ни разу не обращал на нее внимания, ни разу он не удостоил ее чем-то большим, чем мимолетный взгляд. Теперь он мог вдоволь насмотреться на нее, но желание пропало, когда он встретился с крошечными стеклянными глазками, наполовину скрытыми под обвисшими веками.

Марьяна протянула руку. Олег не успел отступить, и старуха вцепилась в него. По телу пробежал холод. Маленькие ледяные иголки проникли сквозь кожу и разлетелись по всему телу. Мальчика обездвижило. Он решил, что перестал дышать. На самом деле, дыхание стало поверхностным, частым, но он этого не ощущал. Он больше ничего не ощущал. Взор его приковало к глазам Маланьи. Вопреки всему происходящему, Олег не боялся. Через мгновение холод исчез где-то внутри тела, спрятался в глубинах костных каналов. Вдруг кто-то заговорил с ним. Голос шел издалека. Невнятное бормотание сменил шепот. И, наконец, он услышал. Слова раскаленным клеймом отпечатались в памяти. Холод вырвался из глубин тела. Кости заломило, мышцы свело судорогой. Сознание улетело прочь от тела, и последнее, что Олег запомнил, это стеклянные глаза Маланьи.

***

Очнулся Олег дома. Сизый еще не вернулся с поля. Через распахнутое окно падал теплый вечерний свет. Олег не помнил, как попал домой, но это его и не волновало. Голос раздавался эхом где-то в уголках головы. Встать с кровати сил не хватило. Ноги его совсем ватные лежали без сил. Так пролежал он в забытьи пока не услышал скрип половиц. Кто-то отряхнулся на крыльце. Человек зашел в сени и с шумом окатил себя водой из ведра. На пол упали сапоги. Следом в комнату вошел Сизый.

- Ты помнишь, как я тебе говорил, что у нас на поле житень завелся? – спросил Сизый, снимая рубаху.

- Так вот, представляешь, - продолжил он, - еду, что мы вчера оставили в кульке, чтобы духа задобрить, сожрал кто-то. Разорвал, стало быть, мешочек, косточки только поплевал. Подумали мы сначала, что сам дух-то и был. Только дед Михаил сказал, что не рвет житень мешки с подарками, а складывает аккуратно. Он хоть и пакостит людям, но если уж пошли на мировую, то он ведет себя человечней многих соседей наших. Ты чего такой, Олег? Стряслось чего?

Сизый присел рядом на кровать. Спертый запах пота, сладкий запах травы и сырость земли ударили мальчика по носу. Голос, который до того звучал далеким эхом, разразился колокольным звоном. Олег, вторя голосу сказал:

- Где мои родители?

Давно забытый страх вернулся к Сизому. Глаза его не могли скрыть удивления, но он попытался принять самый непонимающий вид.

- Олег, ты, что такое говоришь? – спросил он и наклонился к лицу мальчика.

- Где мои родители?

- Я твой родитель. И Настасья. Мамка же твоя была, пока не умерла. Грудью тебя кормила. Ночами стерегла. Ну же! – предпринял он попытку вернуть мальчика в привычный, лживый мир.

Олег повернулся к Сизому. Темные глаза мальчика в угасающем свете дня казались абсолютно черными. Сизый был готов поклясться, что в бездне глаз был кто-то еще.

«Я не могу сказать правду. Не могу», - думал Сизый.

- Хорошо, мальчик. Слушай...

Загрузка...