III

Старинный деревянный домик на одной из отдаленных улиц города затерялся среди десятка новых построек, за густыми акациями палисадников. Глубокие морщины-трещины бороздили почерневшие от солнца стены дома и крышу. В пазах стен и на деревянных колодках-стоках бархатом зеленел мох.

Недаром этот домик прятался в густой зелени. В нем помещалось секретное закордонное бюро.

Из домика выходили люди, которым бюро давало поручения пробраться в тыл врага. За ставнями день и ночь шла работа: фабриковались документы, паспорта, печати. Здесь можно было получить удостоверение, начиная с метрического свидетельства о рождении до пропуска со свежей печатью чехословацкого генерала Гайды.

Мужчины, женщины, иногда целые семьи подготовлялись здесь к опасной задаче перейти фронт.

Ребров уже две недели живет в Перми. Работы у него много: он успел отправить своих товарищей в Кизеловский район, чтобы они там дождались прихода чехов. В городе остался только Запрягаев. Военные специалисты уверяют, что через две недели белые займут весь Урал. Скоро поедет и Ребров. Там, в тылу чехов, он станет во главе подпольного отряда, чтобы зорко следить за спрятанным золотом.

В последние дни, после отправки дружинников, Ребров редко заглядывал в домик. Но сегодня ему нужно взять документы и двинуться в опасный путь. Ребров хочет перейти к чехам в Екатеринбурге. Так меньше подозрений. Вместе с чехами он войдет в Кизел. Нужно поторопиться, - чехи быстро движутся на запад. Не сегодня-завтра падет Екатеринбург, а за ним и весь Урал.

Ребров попал в домик к обеду. За столом сидело человек шесть, двое из них в ближайшие дни готовились перебраться через фронт. Распоряжался всем маленький толстенький человечек, похожий с виду на юркого подрядчика, со странной фамилией Краска. Он подошел к Реброву.

- Когда, Ребров? Сегодня?

- Что сегодня? - недовольно ответил ему вопросом Ребров.

- Едешь, - хитро подмигнул Краска и, улыбнувшись, похвастал: - Мне ведь уже известно.

- Если известно, то и помалкивай, - резко ответил Ребров.

Однако Краску не смутила резкость Реброва. Он только чуть понизил голос:

- Как ехать думаешь? Прямо на Екатеринбург?

- Не знаю.

- Вдвоем?

- Не знаю, - повторил Ребров и, рывком поднявшись со своего места, пошел к выходу.

- Куда, куда, Ребров? - побежал за ним следом суетливый хозяин домика. - А документы-то, явки… Погоди.

Ребров, не обернувшись, закрыл за собою дверь, оставив у порога изумленного Краску.

Он шел в бывший губернаторский дом, где помещался горком, чтобы предупредить товарищей о своем отъезде. Около самого губернаторского дома он неожиданно столкнулся лицом к лицу с Нечаевым.

- Ребров, ты, говорят, едешь? - остановил его тот.

- Да. Пришел предупредить…

- У меня небольшой план в связи с твоим отъездом.

- Что такое?

- А вот пойдем в горком. Потолкуем.

Они вошли в длинные и темные коридоры губернаторского дома. В комнатах справа и слева виднелись стойки с винтовками. На письменных столах спали вооруженные люди. Другие полудремали на бархатных губернаторских стульях, не обращая внимания на гул людской волны, которая катилась по коридору взад и вперед.

- Сюда, Ребров. - Нечаев открыл первую дверь налево и шагнул в комнату.

Ребров вошел за ним. В комнате у стола сидел Запрягаев, а рядом с ним девушка. Ребров не видел ее лица и ждал, когда она уйдет, чтобы заговорить о деле.

- Вы не знакомы? - сказал Нечаев.

Ребров ближе подошел к столу. Девушка повернулась ему навстречу.

- Ну вот, этому товарищу, - сказал Нечаев, - до зарезу нужно попасть в Екатеринбург. У нее там больные. Не возьмешь ли с собой, Ребров?

- Я не уверен, что попаду в Екатеринбург, - сухо ответил Ребров. - Знаешь сам, что делается.

- Возьми, Борис, - встал со стула и подошел к Реброву Запрягаев, - мы с ее отцом вместе ссылку отбывали в Туруханске.

- Я готова на все, - сказала девушка.

- Погоди, погоди, Валя, - перебил ее Нечаев, - ты поди к себе, мы здесь потолкуем втроем.

Девушка вышла. Запрягаев зашагал взад и вперед. Ребров только сейчас заметил, что у него на боку висит черная казацкая шашка. Нечаев взъерошил рукой волосы на голове и, посмотрев поверх очков на Реброва, спросил:

- Не хочешь брать? Досадно. Мы рассчитывали, что Шатрова будет полезна в Екатеринбурге.

- Может быть. А если через фронт придется переть? Куда же с этой куклой? Не бросать же ее по дороге?

- Я ее знаю и ручаюсь, - снова сказал Запрягаев.

- Чудак, - продолжал Нечаев, - если не успеешь проскочить в Екатеринбург, с ней только легче будет перейти фронт. Кто подумает, что она большевичка? Кажись, не похожа. Коса до пят и глазки к небу. Возьмешь, Борис?

- Пожалуй, вы и правы, - усмехнулся Ребров, - попробуем. - И, указывая на шашку Запрягаева, спросил у него: - Что это ты нарядился?

- Не знаешь? Военком дивизии, еду на юг. Пожалуй, долгонько не увидим друг друга.

- Золотопогонников крепче бей, тогда увидимся скоро, - пошутил Ребров и стал прощаться.


В двенадцать часов ночи на старом вокзале на дальних путях незаметно остановился одинокий вагон. Высокая солдатская фигура промаячила на подножке, вслед за ней промелькнула фигура поменьше, и двери вагона закрылись на ключ с внутренней стороны.

Несмотря на спешку, Ребров решил отправиться не в двенадцать, а часа в два ночи. Он знал, что все, что делается на станции до последнего момента стоянки поезда, привлекает внимание железнодорожников. Только с двух до шести утра железнодорожник спит, а вместе с ним спит и его железнодорожное любопытство. Если поезда и отправляются в этот промежуток времени, то лишь по необходимости: дежурный во сне выписывает путевку, сцепщик во сне прицепляет паровоз к составу. Ничто не в состоянии нарушить сон железнодорожника. Он ко всему приучен. Даже в былые эвакуации, под угрозой наступающих и уходящих бронепоездов, железнодорожный персонал всегда в эти часы ночи спал.

В половине третьего к одинокому вагону прицепился паровоз; дежурный взмахнул фонарем; без свистка сдвинулся маленький состав.

В большом пустом темном вагоне на жесткой лавке уложил Ребров свою спутницу спать. Сам решил дежурить всю ночь, чтобы не подсел кто-нибудь на станции. Прифронтовая полоса чувствовалась уже повсюду. Поезда все шли в одном направлении, на проходящих товарных составах можно было видеть необычайные грузы: подбитые или недоделанные орудия, части машин, а иногда домашнюю мебель и пролетки. В предутренней мгле мелькали знакомые дачные платформы, и здесь на обычно пустых, уходящих вдаль путях выстроились в бесконечные коридоры составы с углем, рудой и еще чем-то. Близкая опасность собрала в кучу и швырнула вниз с Уральских гор эти бесчисленные эвакуирующиеся эшелоны. Железнодорожные ветки на Лысьву и Кизел, где еще несколько дней назад проезжал Ребров со своим золотом, были неузнаваемы. Запасные пути всякого, даже маленького, разъезда были забиты товарными и пассажирскими составами, почти каждые десять-пятнадцать минут мелькали уходящие на запад поезда. Дежурные по станции носились как угорелые, гоняя маневрирующие составы от одной стрелки до другой, чтобы очистить основной путь. Не дожидаясь сигналов с соседних станций, они гнали поезда в затылок один другому. С большим трудом двигался вперед маленький состав.

- Товарищ комиссар! - неожиданно окликнули Реброва со встречного эшелона на одном из разъездов.

Ребров оглянулся. Из теплушки махнул ему рукой служитель Академии.

- Куда вас? - крикнул Ребров вслед уходящему поезду.

- В Казань. Александр Иванович раньше выехали. Мы последние. Корзиночка!… - кричал в ответ служитель.

Перед Тагилом Ребров разбудил Валю.

- Вставай. Тагил. Пойдем чай пить.

В буфете было людно и шумно. Много народу было в военных гимнастерках. Невкусный, но горячий чай и духота разморили Реброва. В дежурной ему сказали, что раньше двенадцати паровоза для вагона не будет. Ребров, сердитый, вышел на платформу к Шатровой.

- Поедем не раньше двенадцати. Пойду спать.

- Конечно, ложись. А я погуляю, послушаю, что поговаривают кругом.

Ребров, пересекая пути, пошел в вагон. Валя долго бродила в окрестностях вокзала. Когда же вернулась назад в буфет, то увидела группу людей, которая собралась в центре комнаты и прислушивалась к словам военного. Долетели обрывки фраз: «перерезали», «разъезд», «восемь сразу, ни один не ушел»… Толпа становилась все больше. Неожиданно появился комендант станции. Словоохотливый оратор замолк. Комендант пробежал на платформу, за ним два красноармейца. Несколько минут спустя послышался шум приближающегося поезда. Подходил поезд со стороны Екатеринбурга. Странный вид его издалека обратил на себя внимание толпы. Без трубы, без четких линий бегущего локомотива, двигалась к станции бесформенная сплошная глыба металла. Из узких бойниц торчали стволы орудий и пулеметов. Чудовище, тяжело лязгая железом, остановилось, из стальной коробки выпрыгнул молодой человек в засаленной кожаной тужурке, с револьвером на красном шнуре у пояса, подошел к коменданту, и они вместе направились в вокзал.

Грохот подошедшего броневика разбудил Реброва. Он открыл глаза, потянулся, вновь впал в забытье, потом резко вскочил и начал одеваться. Странный шум, доносившийся со станции, беспокоил его. Было около двенадцати, и предстояло двигаться дальше. В накуренной комендантской сидел комиссар бронепоезда и рассказывал, как прорвался казачий разъезд на участке Таватуй - Исеть и на время прервал сообщение с Екатеринбургом, который все еще держится.

- Восстановят? - торопливо спросил Ребров у комиссара.

- Навряд ли.

- Твой броневик пойдет туда?

- Нет, отдохнем здесь и потом будем курсировать по предписанию командарма в районе Тагила.

- Когда сдадут, по-твоему, Екатеринбург?

- Пожалуй, сегодня к вечеру. Поэтому меня и держат здесь: впереди делать нечего.

- Тогда мне ехать немедленно. Комендант, паровоз!

- Все равно не попадешь наверно, - предупредил Реброва комиссар.

После Тагила меньше стало встречаться эшелонов, только запоздавшие, вышедшие еще вчера из Екатеринбурга, изредка попадались в пути. Миновав Уральский хребет, поезд проходил самые глухие места Горнозаводской линии. Густые леса покрывали скалы, ложбины и вершины гор. По этим лесам можно было от дерева к дереву пройти весь Северный Урал и всю сибирскую тайгу. Ни полей, ни пашен не было по сторонам, только штабели сложенных дров и бревен виднелись вокруг. Линия находится в центре лесозаготовительных площадей. Раза два при свете красного заходящего солнца промелькнули мимо молчаливые ряды кроваво-красных товарных вагонов. Они спешили уйти от врага.

На разъездах и станциях не было слышно людского говора, люди как будто попрятались в лесах сурового Урала. Мохнатые увалы гор, переходя с места на место на горизонте, словно строились в какую-то боевую колонну, чтобы обойти, отрезать и раздавить дерзко вторгшийся в их недра маленький состав. Ребров думал, какой незаметной козявкой, вероятно, кажется этим великанам его поезд.

Лесная цепь неслась мимо окон, вращаясь вокруг поезда, как огромная зеленая карусель. Поздний вечер вскоре слил леса с небосводом, и казалось, что под темной чащей свода поезд стоит на месте, только потряхиваемый слегка чьей-то рукой.

В одиннадцать вечера показался Таватуй. Пьяный начальник железнодорожной охраны, из бывших офицеров, ничего толком не мог объяснить Реброву. На путях стояли бесконечные теплушки, в них крепко спали красноармейцы. По обычаям эшелонной войны в то время сражались вдоль линий железных дорог: теплушка заменяла окопы. В комендантской Ребров нашел товарища Зомбарта. Зомбарт - латыш, командир какой-то части, сегодня скатился с остатками ее на Таватуй с главной линии после упорного боя. Он плохо понимал по-русски, еще хуже говорил. Но все станционное начальство прекрасно понимало и беспрекословно исполняло все его распоряжения.

- Товарищ Зомбарт, Екатеринбург не сдан? - обратился к нему Ребров.

- Шорт его снает. Связь прерван, имеем только провод Исети. Надо посылайт разведку.

- Я еду при всяких обстоятельствах, давай ребят, - вот и будет разведка.

Зомбарт вскинул свои холодные голубые глаза на Реброва, долго вглядывался в него, что-то соображая, наконец, как бы нехотя, ответил:

- Поезжай, возьми три ребят и пакет для командарм… Звони Исеть, што молшишь? - крикнул он дежурному по станции.

Длинные вызовы по железнодорожному телефону долго оставались без ответа: наконец, звонок отбрякнул два раза сигнал Исети.

- Исеть? Исеть? - кричал дежурный. - Путь в Екатеринбург свободен? А? Что? Кавалерия? Какая кавалерия?

Телефонная трубка хрипела. Кто-то кашлял в ней металлическим кашлем. Потом послышался пронзительный свист, похожий на шипение трамвая, наконец, треск и - совершенная тишина. Телефон не действовал. Дежурный отошел к столу, за которым сидел Зомбарт.

- Исеть передает, что через пути проходит неизвестно чья кавалерия. От Екатеринбурга ничего не слышно.

- Ну? - повернулся к Реброву Зомбарт.

- Поезд. Давай ребят.

Паровоз с потушенными огнями стоял, готовый двинуться в путь. Зомбарт пытался вызвать из запасной бригады добровольца машиниста. Все отказались. В молчании Зомбарт размышлял, кого бы ему назначить, взглядом изучая лица машинистов. Вдруг из сгрудившейся толпы угрюмых вышел старый машинист и, обращаясь к Зомбарту, сказал:

- Я поеду. У меня в городе семья. Мне все равно.

Ребров пробурчал:

- Если предашь, подохнешь первый!

Трое красноармейцев с винтовками устроились на паровозе, боясь выпустить из-под своего наблюдения странного машиниста.

От Таватуя до Екатеринбурга пятьдесят верст. Надо было спешить.

Поезд тронулся и помчался, как шальной. Видимо, машинист и в самом деле торопился в город.

Он все больше и больше поднимал в котле пар, не жалея топлива. Паровоз с каждой минутой усиливал свой бег по этому мертвому участку. Среди кромешной тьмы стальное чудовище наобум неслось вперед. Пелена дыма и искр не отрывалась от трубы локомотива, а словно резиновая, растягиваясь, тянулась низко над составом, гасла и исчезала. Освещенный дождем искр, поезд мчался по темной просеке окружавших его со всех сторон лесов.

- Нас очень видно, - сказала Валя, - могут обстрелять.

- Не бойся. Сейчас приедем. «Вот только не спустили бы под откос», - подумал Ребров про себя. Валя притихла; не сознавая всей опасности, она ее чувствовала. Ребров не отходил от окна, тщетно вглядываясь в темь. С большим трудом он различил будто в одно мгновенье промчавшиеся строения Исетского разъезда. Машинист не остановился, не сбавил хода, и поезд промчался дальше, на Екатеринбург. «Что он, с ума сошел?» - подумал Ребров и схватился уж за рукоятку тормоза, но вспомнил, что трое красноармейцев, наверное, не дремлют, и, значит, путь свободен впереди. Вдруг раздался резкий свист.

Ребров невольно вздрогнул. «Машинист предал, - подумал он. - Белые услышат свист». Он выскочил на переднюю площадку вагона. Открыл дверь, ведущую на буфера: ни соединительного железного листа, ни перил у вагона не оказалось. Впереди темная масса тендера кидалась из стороны в сторону, словно хотела соскочить с рельсов и умчаться от страха куда-нибудь в лес. Ребров добрался до края полукруглой крыши вагона и ухватился руками за выступ угла, но вагон качался с такой силой, что Ребров понял: ему все равно не устоять на крыше вагона и не сделать оттуда прыжка на паровозный тендер.

«Чего они там смотрят?» - выругал он про себя оставшихся на паровозе красноармейцев и пожалел, что не оборвал в Таватуе троса у свистка.

Вот уже кончилась лесная стена, еще несколько минут - и покажутся предместья города. По высокому насыпному полотну летит состав, а машинист свистит беспрерывно. Окраины города сливаются с пригородными полями. Ни одного огонька, ни одной живой души. Открыт ли семафор, переведены ли стрелки, есть ли кто на станции - ничего неизвестно. Паровоз делает судорожные усилия и врывается на станцию.

Красноармейцы бросились к темному вокзалу, машинист выскочил и исчез, оставив на произвол судьбы горячий паровоз. Ребров тоже побежал по путям к станции. В комнате коменданта не горит электричество. При свете сальной свечи Ребров узнал начальника военных сообщений Жебелева. Без пояса, в голубой батистовой рубашке, он сидел у стола и отдавал кому-то последние приказания. При свете огарка трудно рассмотреть вошедшего. Наконец, узнав Реброва, Жебелев бросился ему навстречу:

- Ты откуда?

- Из Перми.

- На чем приехал?

- На паровозе.

- Откуда? Я ни одного встречного поезда с Егоршина последние пять часов не принимал, - с удивлением уставился на него Жебелев.

- Я по Горнозаводской. Разве не слышал нашего свистка?

- Что ты врешь? Горнозаводская с утра перерезана. Свистели со стороны чехов. Мне звонил начальник гарнизона…

- Кто это? Долов? Струсил, наверное, и надул. Да ты пойди посмотри, паровоз еще горячий.

- Вот мерзавец, - выругался Жебелев.

- Не лайся. Где штаб? - прервал его Ребров.

- На четырнадцатом пути. Если хочешь застать, иди скорее, сейчас отправляю. За ними последний поезд, на котором еду сам. Да вот теперь твой паровоз пригодится.

Ребров в темноте перескакивал через рельсы и старался не сбиться со счета; на четырнадцатом пути, против станции, никакого состава, однако, не оказалось. Он пошел вдоль полотна, заметив направо в темноте что-то похожее на вагоны. Это был поезд командарма. Ребров подошел к подножке вагона, вскочил на нее, хотел открыть дверь и только тут заметил, что за стеклом кто-то стоит.

- Кто там? - послышался голос из-за двери.

- Командарма!

- Кто это?

- Ребров.

- Неужто ты? - Дверь поспешно открылась, и Ребров очутился лицом к лицу с командармом.

- Успел, Ребров? А мы думали, застрял. Ну, иди, иди скорее в салон, там ждут тебя. Надо спешить. Через полтора часа город сдаю.

В салоне спало несколько человек. На голос командарма поднялся Голованов.

- Опоздал, Ребров, - сказал Голованов, - ложись спать, поедем вместе обратно. Перейдешь к чехам в другом месте.

- Брось шутить. Давай явки, документы и деньги, времени осталось мало. Меня ждут.

- Не шучу я. Ты не успеешь добраться до квартиры. В городе, наверное, уже чехи, зачем рисковать?

- Командарм сказал - до чехов час с лишним осталось. Попробую успеть. Скорее.

Голованов взглянул на Реброва, хотел что-то сказать. Потом полез в карман и достал бумажник.

- Ну, вот тебе. Тут паспорт на двоих, адрес квартиры, пароль и явка.

- Спасибо. Телеграфируй Запрягаеву, что я уже у чехов, - сказал Ребров. - А что с Николаем? - вспомнил вдруг он.

- Шестнадцатого расстреляли, а опубликовали вчера, - указал Голованов на номер «Уральского рабочего» от 23 июля.

- Ну, будь здоров, Егорыч! Держи! - протянул Ребров Голованову свой револьвер, партбилет и документы.

- Будь здоров, Борис. Удачный путь.

На площадке Ребров снова встретил командарма. Он расхаживал взад и вперед, по временам останавливаясь и чутко к чему-то прислушиваясь. Очевидно, решил не спать всю ночь.

- Час продержишь? - спросил Ребров.

- Продержу. Ночью они вряд ли сунутся.

- До свиданья, - сказал Ребров. - До скорой встречи.

Командарм кивнул головой.

Ребров сделал несколько шагов по насыпи, оглянулся назад: из дверного окна вагона виднелась стриженая голова командарма. Стеклышки его пенсне, отражая падавший откуда-то свет, слабо поблескивали.

Валя была одна в пустом и темном вагоне. Минуты текли одна за другой. Ребров все не возвращался. Валю охватило чувство полного одиночества. Ей казалось, что там, на станции, уже хозяйничают неизвестные чехи. Может быть, Ребров попал прямо им в руки и теперь его уже нет в живых? Что же в таком случае грозит ей? И это тогда, когда они уже почти у цели. Вот там близко, в той темной котловине должен быть город. Почему же Ребров не идет, когда нужно торопиться? Она тщетно вглядывалась в окно.

- Валя, - неожиданно позвал ее Ребров с другой стороны вагона, - все в порядке, идем.

- Хорошо. Дай руку.

Они шли рядом по темному перрону. Прошли сквозь пустой вокзал; у выходной двери одиноко стоял часовой. Впереди чернела широкая площадь. Город притаился. Даже собаки не нарушали лаем жуткого спокойствия. Ни часовых, ни патрулей. Город переживал то обычное перед сдачей мгновенье, когда одни уже боятся оставаться в его запутанных улицах, а другие еще не решаются в них войти. Был поздний ночной час. Вале казалось, что они с Ребровым находятся на какой-то давно уже погасшей, мертвой планете.

И все же город не спал. Ребров слышал неясный угрожающий шорох из подворотен домов, будто за воротами скрываются молчаливые наблюдатели. Из каждого переулка, из каждой улицы, из ворот и потухших окон можно было ждать нападения. И, в самом деле, сотни людей не спали в эту ночь, сидели у окон, затаив злобу на уходящих большевиков и с радостью ожидая чехов. В юго-восточной стороне екатеринбургские белогвардейцы уже занимали позиции на огородах и пустырях, чтобы неожиданным нападением помочь приближающимся чехам. Выступление, однако, опоздало, как потом оказалось, из-за того, что белогвардейцы, услышав неистовый рев паровоза, на котором приехал Ребров, приняли его состав за бронепоезд, пришедший на помощь отступающим красным.

Минут через десять после ухода с вокзала Ребров с Валей расслышали стук уходящего поезда, но не обменялись между собой ни словом. Даже тяжелые шаги Реброва теперь пугали Шатрову. Ей вдруг захотелось броситься назад к вокзалу, но возвращаться было поздно. Вдали стучал колесами уходящий поезд командарма.


- Здесь, Валя, - остановился, наконец, Ребров. Он толкнул калитку, со скрипом распахнувшуюся перед ним, и шагнул во двор.

- Наверно, вон там, - указал он Вале на стоящий вдали темный одноэтажный домик и пошел вместе с ней в глубь двора.

- Ничего не вижу, - споткнувшись, рассердилась Валя. - Да что они здесь все вымерли, что ли? Тьма кромешная. - Ребров взглянул на дом: нигде не было видно даже признаков света.

- Осторожней. Вот крыльцо, - предупредил он Валю и, поднявшись на ступеньки, забарабанил в дверь кулаком. Глухие удары по двери долго оставались без ответа. Потом послышалась приглушенная возня, словно там отодвигали от двери громоздкие вещи, и стало снова тихо. Ребров опять забарабанил по двери, и на его стук послышался боязливый шепот:

- Кто это?

- Откройте. Ваш квартирант Чистяков, - ответил Ребров.

Комната для него была снята давно, но ни он, ни хозяева еще ни разу не видели друг друга в лицо.

За дверью снова притихли, потом нерешительно стали отодвигать задвижки. Дверь тихо приоткрылась. Ребров шагнул через порог: внутри дома было еще темнее, чем на дворе.

- Сюда, сюда, - прошептал кто-то невидимый в стороне.

Ребров и Шатрова ощупью пошли вслед за ним.

- Кто вы? - спросил невидимый человек.

- Я - Чистяков. А это моя жена.

- Откуда вы, господин Чистяков? В такое время? Что с вами случилось? - заговорило сразу несколько голосов.

- Свечку, свечку, - потребовал женский голос.

Через минуту Ребров и Шатрова знакомились с хозяевами.

- С последним поездом, - говорил Ребров, - проскочили до Билимбаевского завода, а оттуда - на подводе. Чуть к большевикам не попали. Ямщик отказался ехать в город и высадил нас на тракте около железнодорожного переезда. Едва доплелись.

- Зато, слава богу, кажется, завтра кончатся все наши мученья! - добавила Валя.

- Вот герои, - засуетилась хозяйка. - Никак, никак вас не ждали. Думали даже комнату сдавать…

Муж посмотрел на нее сурово, и она, поняв ошибку, любезно поправилась.

- Я сейчас вам постелю постели. Наверное, с дороги устали, - заторопилась она.

Широкая кровать даже в темноте манила своей чистотой. После тревожных волнений захотелось скорей погрузиться в сон. Хозяин все еще стоял в дверях.

- Простите, что нельзя электричество. Без вас совсем в темноте сидели - опасно: большевики заметят огонь, начнут стрелять по квартире или грабить придут. Мы с женой решили не спать всю ночь.

После его ухода Ребров закрыл на крючок дверь. Он лег полураздевшись, Валя последовала его примеру. Сон почти мгновенно овладел обоими, все вокруг провалилось куда-то и исчезло. Через несколько минут до сознания Реброва докатился отдаленный глухой удар. Он заставил себя открыть глаза и прислушаться. За первым ударом последовал второй, затем третий, четвертый, пятый, и так - до бесконечности.

- Валя, стреляют, - прошептал Ребров.

Валя поднялась, оперлась на локоть и тоже стала слушать удары артиллерийских орудий.

- Это они, Ребров, - тихо прошептала Валя. - -Наших уже нет.

- Хорошо, что наши выбрались. Спи, - сухо сказал Ребров.

Сам он лег, но уснуть не мог. «Благополучно ли только выбрались?» - думал он, вспоминая стук колес уходящего поезда.

Уже у самого города стучали невидимым гигантским молотом.


Двадцать пятого июля 1918 года рано утром вошли в Екатеринбург чехословаки. В шесть часов утра въехали с песнями казаки. К вокзалу двигались чешские эшелоны, а на северо-востоке еще трещали ружейные выстрелы. Какие-то забытые коммунары, укрывшись на старом паровозе, расстреливали последние патроны. Им некуда было отступать, и они спокойно ожидали смерти. Мальчуган лет шестнадцати сумел укрепить пулемет за паровозными колесами, и долго недоумевали чехи, откуда на них брызжет свинцовый дождь. Но скоро и эти последние выстрелы замолкли. Кончилась перестрелка и у вокзала.

Пассажирский вокзал украшен зеленью и цветами. На белых стенах здания издалека виднеется сделанная из пихтовых гирлянд надпись:

Часовые, в новеньких австрийских шинелях, с лодочками на головах, застыли на своих местах. Чехи, видно, стараются поразить екатеринбуржцев своей выправкой. Их эшелоны стоят на железнодорожных путях, где несколько часов тому назад стоял поезд командарма. Любезные офицеры принимают бесчисленных посетителей. Вокзал с утра полон народу.

Барышни и дамы в кружевных платьях с цветами на груди щебечут и смеются. Они позабыли, что еще вчера здесь были большевики.

- Поручик! - кричит одна из них безусому юнцу. - Когда будем в Москве?

В зале буфета представители города уже чествуют банкетом «победителей», гремит духовой оркестр. А рядом с вокзалом на каменную мостовую выброшено семь трупов, - это те самые большевики, что стреляли с паровоза. Их головы разбиты пулями, кровавые впадины глаз еще источают темно-бурые слезы. Трупы брошены друг на друга. Большая толпа жмется вокруг них и рассматривает. Трупы не пугают толпу.

- Накомиссарились, будет с них! - басит лысый, похожий на церковного старосту, человек.

- Эти что! Главные-то утекли! - говорит другой в поддевке и картузе.

- А вот это пулеметчик, Тонечка, - рассказывает молодой человек в студенческой тужурке стоящей с ним рядом барышне, - совсем маленький, а дольше всех, говорят, торчал на паровозе, не желая ни за что сдаваться.

- Этот? - тычет зонтиком барышня в вытянутую ногу. - Звереныш!

По вокзальной площади вскачь несется телега. За ней бегут, спотыкаясь, два полураздетых красноармейца. Руки их привязаны к задку телеги. Один из них падает, казаки плеткой заставляют его подняться и вновь бежать за скачущей по мостовой телегой. Ребров с утра вместе с хозяином дома наблюдает с крыши вступление в Екатеринбург победителей. Хозяева не подозревают, кто такой Чистяков, и Реброву приходится радоваться вместе с ними.

- Кажется, конец? - говорит он хозяину.

- Да и то уж пора. Подумать только! Сколько времени сопротивлялась эта вшивая команда. Пойдемте пить чай, а потом на станцию. Счастливо вы приехали, простите, как ваше имя, отчество?…

- Василий Михайлович.

За чаем принесли первые экстренные телеграммы. Жирным шрифтом напечатано сообщение:


Вождь уральских большевиков Голованов захвачен казаками, при нем обнаружена огромная сумма денег, дамские кольца и нательные кресты.


- Поймали, значит. Вот ловко. Прочтите.

С трудом отделавшись от обременительной любезности хозяев, Ребров с Валей перед завтраком направились в город, чтобы разыскать родных Шатровой. Улицы Екатеринбурга наполнены празднично одетыми обывателями. Около дома инженера Ипатьева по-прежнему тесовый забор, как будто Романовы продолжают оставаться там. По-прежнему ходят часовые и отгоняют народ.

- Ищут, - сказал Ребров, и они прошли мимо.

Около Соборной площади большая толпа любопытных: арестованные красноармейцы под конвоем чехов выкапывали из братской могилы красные гробы. Это была могила красногвардейцев, павших на фронте в боях против атамана Дутова. В одних кальсонах, истерзанные, подгоняемые враждебными криками толпы, красноармейцы работали изо всех сил, стараясь как можно скорее кончить страшную работу. Выкопанные гробы бросали на телеги и везли на свалку.

- В могилу их самих! - кричали из толпы.

Ребров и Валя шли дальше. На стенах домов были уже расклеены афиши о большом гулянии в Харитоновском саду по случаю избавления от большевиков.

- Сюда, сюда! - потянула Валя Реброва через дорогу к двухэтажному дому. - Подожди здесь!

Она быстро вбежала по лестнице во второй этаж, позвонила и скрылась за дверью. Ребров ждал, что дверь снова откроется и его позовут, но дверь не открывалась, и его никто не звал. Прошло минут десять. Он нетерпеливо расхаживал около деревянного крыльца. В окнах ничего не было видно.

Наконец снова скрипнула дверь. Ребров оглянулся, по лестнице тихо спускалась вниз Валя.

Он пошел к ней навстречу и хотел спросить, все ли в порядке, как вдруг увидел на глазах у нее слезы.

- Валя, что случилось?

- В доме никого нет. Наши уехали вчера. Мы разъехались. Что я буду делать одна у чехов? - плакала девушка.

- Пустяки. Не беспокойся. Завтра утром я схожу на явку. Найдем товарищей, они устроят тебя. А теперь - домой!

Перед самым домом навстречу попался отряд гимназистов с белыми повязками на рукаве: «Белая гвардия».

Валя невольно улыбнулась:

- И эти туда же!

Шедший впереди отряда не расслышал ее слов, но заметил улыбку хорошенькой девушки. Он еще больше выпятил грудь и сорванным голосом молодого петуха крикнул:

- Ать! Два! Левой! Левой!

- Исчезновение царской семьи! Вечерние телеграммы! - вдруг с криком вынесся из калитки дома мальчишка. - Исчезновение царской семьи! - побежал он вдоль улицы с развевающимися по ветру длинными полосками напечатанной бумаги.

- Мальчик, телеграмму! - крикнул вслед ему Ребров и через минуту вслух читал Шатровой:


ОТ ОСОБОЙ КОМИССИИ


Особая комиссия, образованная по распоряжению командующего фронтом генерала Дитерихса для расследования обстоятельств, связанных с заключением императорской семьи в г. Екатеринбурге, настоящим сообщает:

Обследование дома инженера Ипатьева, в котором помещалась при большевиках фамилия Романовых, ощутительных результатов не дало. Извлечено несколько десятков предметов, принадлежащих царской семье, однако, присутствие семьи не обнаружено. Судьба царской семьи неизвестна. Поиски трупа якобы казненного большевиками царя во дворе и садике успехом не увенчались. Траленье Исетского пруда оказалось также безрезультатным. Сообщение большевиков о казни Романовых, таким образом, вызывает сомнение.

Комиссия обращается к гражданам, имеющим сообщить что-либо о царской семье или могущим указать на лиц, причастных к исчезновению ее, помочь комиссии в ее работе.

Следователь Наметкин


СПАСЕНЬЕ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ?


(Беседа с начальником уголовного розыска гор. Екатеринбурга г. Кирста)

На вопрос нашего корреспондента о судьбе царской семьи начальник уголовного розыска г. Екатеринбурга сказал:

- Пока особая комиссия не закончила своей работы, по понятным причинам я не могу широко информировать печать о результатах следствия.

Тем не менее работа моей агентуры принесла известные плоды, и есть основание думать, что царская семья в настоящее время вне опасности.

Во всяком случае я хочу подчеркнуть тот факт, что свидетельскими показаниями точно установлено, что все члены царской Семьи, одетые в авиационную форму, были заблаговременно уведены из Ипатьевского дома.


- Врут? - спросила Валя Реброва, вспомнив сообщение Голованова.


На другой день, оставив Валю, Ребров пошел на явочную квартиру. Он долго искал номер дома на захолустной улице. Нашел его, прошел мимо до первого квартала, посмотрел в переулки, - нигде ничего подозрительного. У маленькой церковки старухи ждали выноса покойника. У ворот дома толпились мальчишки, радуясь похоронной процессии. Ребров остановился у калитки, из которой выглядывала баба в широкой юбке.

- Скажите, - обратился к ней Ребров, - как пройти в квартиру Волкова?

- Первая дверь - налево. А вам самого?

Ребров вошел в открытую дверь. Пожилой человек босиком, в рубашке без пояса встретил его у входа.

- Вам кого?

- Нина дома?

- Никакой Нины у нас нет.

- Как нет? Нина Буйволова из Екатеринодара, - настаивал Ребров. Слово «Екатеринодар» и было явочным паролем.

- Я вам говорю, такой здесь нет и никогда не было, - загораживая Реброву дорогу, сказал хозяин.

Ребров боялся настаивать, чтобы не вызвать подозрения.

- Простите, значит, я ошибся, - последний раз посмотрел он на человека в рубашке.

Тот ничего не ответил. Выйдя за ворота и, оглядевшись по сторонам, Ребров подозвал извозчика.

- Гони скорей! - крикнул он ему.

Пролетка заскакала по булыжникам мостовой, задребезжали рессоры, взвилось вслед за экипажем облако пыли. Ребров не переставал торопить возницу до самого дома.

- Мы отрезаны от своих, - шепотом сказал он Шатровой. - На явке мне не ответили.

- Пойдем на станцию, - предложила Валя, - может быть, лучше уехать?


На вокзале была неразбериха. Комендант станции на расспросы о железнодорожном движении отвечал:

- В ближайшую неделю восстановят. Сейчас оно совершенно прервано из-за взорванных мостов…

- Да как же эти эшелоны очутились здесь? - не вытерпел один из посетителей, указывая на чешские составы. Чехи благополучно прибыли в Екатеринбург в новеньких и чистеньких классных вагонах.

- Прошу вас меня не перебивать! - внезапно побагровев, крикнул комендант. - Иначе вам придется последовать за мной в соседнюю комнату.

У дверей соседней комнаты стоял казак с винтовкой.

Неосторожный посетитель, низко раскланявшись, поспешил удалиться. Ребров и Шатрова пошли домой.

- Не выпускают никого из города, большевиков ловят.

- Что же нам теперь делать? - встревоженно спросила Валя.

- Пока подождем, а там - в Кизел, как только чехи его возьмут.

- Только бы выскочить из западни, - тихо сказала Шатрова, и они зашагали домой.

Дома Ребров и Шатрова, никем не замеченные, прошли в свою комнату. За стеной слышалось несколько громких голосов. Один из них - незнакомый.

- Чего это они там расшумелись? - прислушалась Валя.

- Наверное, спорят о пустяках. Лучше давай посчитаем, сколько денег осталось у нас.

- Постой, Ребров, это становится интересным, - снова остановила Валя Реброва и подошла ближе к стене.

- Вы мне ответите! - вдруг прокричал незнакомый голос. - Ваш сын обокрал мою дочь. Выманил у меня векселя, обещал жениться и до сих пор тянет со свадьбой. Я спрашиваю вас: будет свадьба или нет?

- Да тише вы, сумасшедший человек, - отвечал придушенным шепотом хозяин, - кругом все слышно. Ведь не я же обещал жениться на вашей Татьяне. Поговорите сами с моим сыном: он уже взрослый.

- Мне плевать! Пусть все слышат, как он обворовывал нас. Я ему припомню эту подлость и вам тоже, - снова прокричал резкий голос, и дверь с силой хлопнула о косяк.

- Вот еще заварилась каша, - недовольно пробормотал Ребров, - чего доброго, попадем в свидетели.

Но он ошибся, до самого вечера в квартире было тихо. Лишь около семи часов вечера в комнату постучал хозяйский сын:

- Валентина Николаевна, берите мужа, пойдемте в Харитоновский сад: там сегодня большое гулянье в пользу чехов.

- Отказаться неловко, - шепчет Реброву Валя и кричит за дверь: - Хорошо, идем!

В Харитоновском саду по аллеям гуляют дамы и офицеры. Пары идут бесконечной лентой по тенистым аллеям сада, и никто не сказал бы, глядя на них, что еще вчера они переживали грозную революцию. А там, около Верхне-Исетского завода, где высоко приподнят конец города, белеют стены екатеринбургской тюрьмы. В нее то и дело ведут арестованных. Из нее же уводят только на расстрел.

Хозяйский сын доволен сегодняшним днем. Он громко смеется и что-то говорит Вале, он не слышит вопроса Реброва: «Как ваши лесные операции, Кузьма Иванович?» - и продолжает что-то рассказывать своей спутнице.

Ребров не мешает. Он зорко вглядывается в прохожих, порой они ему кажутся знакомыми, но он успокаивает себя тем, что это только кажется. Так бывает всегда, когда прячешься. Но вот встречный офицер, с перетянутой талией, действительно кого-то напомнил Реброву. «Почему он так пристально посмотрел на меня? - думает Ребров. - Где я его видал?» Офицер еще раз оглянулся. Острый ястребиный профиль был хорошо знаком Реброву.

«Да ведь это Долов, - вспомнил он. - Неужели узнал?»

- Пойдем сюда, - Ребров резко взял за руку Валю и почти толкнул ее в боковую аллею. Кузьма Иванович остался на мгновение стоять на месте, продолжая все еще говорить, потом рысцой догнал Реброва.

- Василий Михайлович, что это вы нас напугали? Я думал, что-то случилось?

- Ничего особенного, Кузьма Иванович. Вижу, что вы меня совсем забыли. Не пора ли домой?

- Да, пожалуй. Я немного устала, - сказала Валя. - Вы, наверное, ведь останетесь на концерт?

Хозяйский сын вежливо раскланялся и поцеловал руку Вали.

- Кто это был, Ребров? - спросила Шатрова, как только Кузьма Иванович отошел.

- Долов. Он был начальником гарнизона в Екатеринбурге. Перебежал к чехам, сволочь.

- Завтра снова пойду на вокзал. Может быть, чешские коменданты будут покладистее, - сказала Валя.


Но на другой и на третий день на станции Вале отвечали по-старому:

- Сообщение прервано, мадмуазель, мосты взорваны.


Ребров каждый день с утра уходил в город. Он тщательно обдумывал вопрос, как связаться с товарищами: «Переехать в ближайший завод, поступить на работу? Покажется подозрительно. Пойти в профсоюзы, существующие в городе? Опасно, можно наскочить на знакомых меньшевиков. Работать в кооперации? Там эсеры…»

Знакомые дома, недавно гостеприимно открывавшие двери перед Ребровым, теперь чужды и враждебны. Там, где помещался железнодорожный райком коммунистической партии, - теперь белая разведка. В здании городского совета - центральная комендатура. В особняке Поклевского-Козелл - штаб белой гвардии. В епархиальном училище, где была академия, - чешская воинская часть. И только в женском монастыре все по-прежнему: у ворот монашки и оглушительный звон на колокольне.

«Неделю, другую надо выждать», - решает Ребров и поворачивает домой.

Он идет мимо Ипатьевского особняка. Особняк все еще зашит щитами. Часовые прогуливаются взад и вперед.

«Ничего не могут найти, - думает Ребров и проходит дальше. - Надо сидеть дома неделю-другую», - повторяет он про себя и идет через двор к своей квартире.

В дверях его встречает Валя. У нее в руках газета. Она чем-то встревожена. Протягивает газету.

- Прочти, Борис, - сказала она шепотом, едва он вошел в комнату, и плотно закрыла дверь.

Ребров читает:


ОТ СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИИ


Лиц, могущих указать подробности отправки большевиками незадолго до сдачи города особо секретного поезда, просят дать свои показания следственной комиссии. Прием от 11 до 3 часов дня.

Следователь Наметкин.

г. Екатеринбург.


ПРИКАЗ ПО ЗАПАДНОМУ ФРОНТУ


Приказываю в интересах следствия по делу об исчезновении царской семьи в случае обнаружения и задержания лиц, поименованных в прилагаемом ниже списке, дабы жизнь их была во что бы то ни стало сохранена, и они, по их задержании, были бы препровождены в тыл.

Командующий фронтом Генерал Дитерихс


Список лиц, подлежащих немедленному отправлению в тыл в случае их задержания:

1) Голованов.

2) Нечаев.

3) Ребров.

4) Запрягаев.

61) Жебелев.

62) Воздвиженский.

63) Новожилов.

64) Наумов.

101) Белозипунников.

102) Караваев.

103) Масленников.

104) Катальский.

161) Красноперов.

162) Руненберг.

163) Лиханов.

164) Коркин.


- Борис… - хотела что-то сказать Валя.

- Погоди, - он второй раз прочел напечатанные сообщения и только тогда повернулся к Вале.

- Не понимаю. При чем тут я? - сказал он. - Спутали они что-то…

- Но как же мы? Они найдут тебя, - испуганно сказала Валя.

- Пустое. Вот золоту грозит опасность. Надо обратно через фронт, - ответил Ребров.

Душно спать летом в маленькой комнате. Ребров ворочается с боку на бок. Пропадет золото. Погоня, погоня.

Кругом трупы, и все знакомые. Вот Голованов, Нечаев, Запрягаев; они лежат у стен знакомого вокзала в один ряд, как папиросы в портсигаре. Головы разбиты, вместо мозгов - тряпки. Опять гонятся, ловят, и надо бежать. Лето, а холодно. Нужно зажечь спичку. От этого зависит жизнь. Долов смеется и тычет пальцем: «Он! Он! Бери его!»

Ребров мечется в постели, скрипит зубами. «Хоть бы проснуться», - думает он во сне и открывает глаза. Рядом разметалась Валя; ей, очевидно, тоже душно. На дворе светает.

«Чертовщина, - ругается про себя Ребров, - никогда не думал, что так тяжело оторваться от своих. Долов - вот сволочь!»

Ребров встает и подходит к окну. Там, по улице, идет патруль. «Пройдет мимо или остановится? Нет, заходит во двор. С чего бы это?» Идут к флигелю.

«К нам, - соображает Ребров, - за мной».

Мелькает мысль: бежать. «А Валя?… Да и поздно».

У окна выросли фигуры с винтовками. Продолжительный звонок, стук прикладов в прихожей и чей-то сиплый голос:

- Кто хозяин?

Хозяин, еще сонный, в белье, с испугом вытягивается перед военным.

- Я.

- Ты большевиков укрываешь. Есть у тебя Чистяков?

- Это я, - говорит Ребров, выходя в открытую переднюю. - Хозяин никого не укрывает, а я такой же большевик, как и вы. Тут какое-то недоразумение.

- Молчи, сволочь!

- Вежливей!

- Я тебе покажу вежливость.

- Не тыкай мне! - неожиданно крикнул на унтера Ребров. - В комендатуре ответишь за свое хамство.

Угроза произвела впечатление. Начальник патруля сбавил тон.

- Собирайтесь, - сказал он сухо Реброву и, повернувшись к хозяину, добавил: - Где ваш сын? Он тоже с нами.

Кузьма Иванович, бледный и жалкий, накинул на себя пальто.

- Что вы делаете, господин офицер? Какой он большевик? - заплакала хозяйка.

Арестованных вывели во двор.

- Я вернусь через час-два, - в центральной комендатуре все выяснится, - спокойно сказал Ребров, заметив, что Шатрова готова заплакать.

Безнадежно махнув рукой, Валя сбежала с крыльца, не видя ничего перед собой.

Два гимназиста класса седьмого-шестого конвоировали арестованных. Унтер-офицер с остальными солдатами пошел на новый обыск. Тяжелые берданки были не по плечам страже. Ребров один мог легко разделаться с обоими, но бежать не было смысла.

Дома - Валя, и с ней расправились бы за его побег. Рядом плохой компаньон - Кузьма Иванович. Рисковать при таких обстоятельствах не стоило.

Деревенская баба с корзинками земляники попалась навстречу.

- Разрешите, господа, купить корзиночку, - обратился к гимназистам Ребров.

Гимназисты переглянулись и важно кивнули головой, Ребров угостил Кузьму Ивановича и до самой комендатуры ел душистые ягоды и, казалось, ни о чем не тревожился. Но это только казалось. На самом деле он терялся в догадках. За что арестовали? Раскопали ли что-нибудь действительно или ошибка? А впереди встреча с Доловым. Узнает или нет?

Двери комендатуры широко раскрыты. Она принимает бесчисленных гостей. Одни из них являются под охраной штыков, как Ребров, другие ходят сюда, чтобы пообедать в офицерском собрании на втором этаже. Реброва повели по широкой темной лестнице. По ней навстречу Реброву спускался невысокий, коренастый офицер. На освещенной окном площадке офицер повернулся к стенному зеркалу и вынул из кармана зубочистку. Ребров, проходя за его спиной, едва не шарахнулся от неожиданности в сторону: перед ним его железнодорожный попутчик - тот самый, который рассказывал когда-то в вагоне о взятии Уфы и Самары. Теперь на нем зеленый китель с полковничьими погонами.

Гимназисты торопятся вверх по лестнице, а офицер все еще ковыряет зуб.

«Пронесло», - думает Ребров.

Через минуту его подводят к кабинету, на двери которого маленькая дощечка:

В большом светлом кабинете из-за стола подымается человек. Нет, это не Долов. Должно быть, его помощник, Он записывал в книгу имя и фамилию арестованного. Поскорей бы выбраться отсюда.

Все, наконец, записано: возраст, местожительство. Дежурный караул ведет Реброва еще выше по лестнице. Там приготовлена на скорую руку камера. В ней уже человек шесть. Вскоре туда приводят Кузьму Ивановича.

Странное впечатление производят арестованные. Ребров никогда бы не подумал, что вот эти люди способны казаться опаснейшими большевиками. Тощие, забитые деревенские мужичонки, какой-то парикмахер, два красноармейца с голодными глазами и благообразный старичок.

Почти каждые двадцать минут в камеру приводили все новых и новых арестантов. Но и эти были такие же случайно захваченные люди, как и первые. В двенадцать часов дня в железных ведрах притащили щи и на подносе куски хлеба. Было видно, что куски собраны со столов, а щи слиты с тарелок.

Голодные мужичонки с жадностью набросились на еду. Красноармейцы после некоторого раздумья присоединились к ним. Ребров и Кузьма Иванович решили не обедать. В четыре часа застучали тяжелые подкованные сапоги на лестнице за дверьми. В комнату ввалилось человек десять новичков, вслед за ними - несколько казаков. Маленький кудрявый есаул визгливо, по-бабьи заорал:

- Становись!

Арестанты выстроились в шеренги и приготовились в путь. На улице их окружила цепь спешенных казаков.

- Шагом марш! - скомандовал есаул и повел вдоль Главного проспекта к тюрьме. Есаул неистовствовал. Сыпал ругательствами, перебегал от головы колонны к ее концу, подлетал к арестованным, тыкал в нос наганом. Подталкивал их ножнами сабли, взмахивал нагайкой и снова сыпал ругательствами.

Навстречу арестованным под траурные звуки шопеновского марша шла огромная похоронная процессия. Хоронили расстрелянных красными заложников. Арестанты тесней сжались между конвоирами, боясь быть растоптанными. И непонятно было, кого это провожали траурным маршем - тех ли, кто уже в гробах и ничего не чувствует, или этих, еще живых, двигающихся к такой же или еще более страшной смерти.

Перед тюрьмой есаул остановил арестантов. К Реброву подскочил один из казаков и как-то вполголоса воровато приказал:

- Снимай штаны. Пиджак.

Ребров обернулся. Сзади арестованные снимали с себя одежду и отдавали казакам.

- Живо шевелись, - командовал курчавый. Ребров медлил. Казак полез к нему в карман и выхватил бумажник с документами. Сорвал с руки часы.

- Тут нет денег. Отдай, - схватил его за руку Ребров.

- Ну, ты! - Нагайка угрожающе взлетела вверх.

Из тюремных ворот бежал начальник тюрьмы.

- Оставьте, оставьте! что вы делаете?… - кричал он казакам.

Казаки молчаливо расступились. Ребров в свою очередь запустил руку в карман казаку и сжал крепко свой бумажник…

- Господин полковник, - обратился он к начальнику тюрьмы, - тут мои документы.

Казак неохотно возвратил бумажник.

Тюремные двери открылись и захлопнулись за арестованными. В тюремной конторе у них в первую очередь отобрали еще оставшиеся вещи и одежду.


Валя сидит у себя в комнате. На полу после обыска разбросаны вещи Реброва. Невеселые мысли приходят в голову Вале. За стеной причитает и плачет хозяйка.

«Надо взять себя в руки. Может быть, арест случайный. Надо узнать», - решила Валя.

- Валентина Николаевна, что же делать? - прервал Валины думы голос хозяина.

- Что? Ехать надо к коменданту города.

- Голубушка, поезжайте. У вас это как-то хорошо выходит. А то если я поеду, все дело испорчу.

Валя посмотрела на хозяина. Толстый, почти шарообразный, он казался таким беспомощным. Обрюзгшее лицо и бегающие глазки вызывали желание сказать ему что-нибудь обидное. Валя с трудом подавила в себе это желание.

- Я поеду. Скажите только: Кузьма Иванович мог быть заподозрен в большевизме?

- Вы шутите? Нас заподозрить в большевизме! Никто не осмелится!…

- Да осмелились ведь.

- Нет, нет, это просто недоразумение, - снова униженно проговорил хозяин.

Валя надела свое лучшее платье и шляпу. Извозчик подкатил к комендатуре, встречные офицеры любезно посторонились перед хорошенькой посетительницей, оглядывая ее с ног до головы.

Долов сам принял Шатрову.

- Сударыня, не беспокойтесь. Все выяснится. Но несколько дней мы просто не в состоянии заняться этими делами, а дальше вы все узнаете в следственной комиссии.

- Могу я его видеть?

- Отчего же, при мне, пожалуйста.

Валя вспомнила предательство Долова и замялась.

- Я бы хотела его видеть в камере.

- Сейчас узнаем, можно ли это. - Долов нажал кнопку звонка и вызвал дежурного.

Через две минуты дежурный доложил, что арестованные уже отправлены в тюрьму.

- Как жаль, - щелкнул шпорами Долов. - Вы опоздали.

«Нет, он не знает, кто Чистяков», - подумала Шатрова.

Валя вышла из кабинета. Снова извозчик мчит ее. Она хочет догнать арестованных, чтобы крикнуть Реброву: «Они не знают, кто ты». Главный проспект остался позади. Тюремная площадь пуста. Медленно закрывались черные двери тюрьмы. С извозчика только на один миг было видно, как последние конвоиры исчезли в калитке.

На стук Шатровой сторож ответил:

- Контора не занимается. Открыта до часу.


Камера, куда поместили Реброва, была рассчитана при царском режиме на одиннадцать человек. Теперь в ней находилось шестьдесят шесть. Ни нар, ни кроватей. Посредине стоял стол и рядом - небольшая скамья. Старожилы разместились на полу, подальше от вонючей параши. Новичкам пришлось мириться с тем, что осталось.

Реброву было не до этих мелочей, его неотвязно преследовали догадки. «Неужели установили, кто я? Но как? Неужели кто-нибудь проследил на явочной квартире? Тогда нужно поставить крест на всем. Почему Валю оставили в покое? Наверное, за ней следят, - надеются открыть подпольную организацию. Зачем же арестовали вместе с Кузьмой Ивановичем? Что за ерунда!»

Как и в комендатуре, в тюрьме сидели странные арестанты. Большинство попало сюда, очевидно, случайно.

Парикмахер рассказывал, как рано утром его ранил выстрелом в окно пьяный казак. Сбежавшиеся на выстрел чехи, не понимая русского языка, отправили раненого под арест, и теперь он здесь «до выяснения».

Железнодорожник с окладистой черной бородой, начальник товарного двора какой-то станций, тоже раненный еще при красных случайным взрывом ручной гранаты, брошен в тюрьму по подозрению в том, что он ранен в бою против чехов.

Деревенские мужики сидели здесь потому, что наткнулись на белые разъезды в день взятия Екатеринбурга.

Красноармейцы, видимо, дезертиры, горько раскаивались, что дали себя поймать в ближайших лесах.

Только трое из всех заключенных, видимо, попали сюда не случайно. Двоим нечего было скрывать: их слишком хорошо знали в городе как левых эсеров. Третий, в польском картузе, называвший себя Комаровым, очевидно, надеялся еще на что-то и объяснял свой арест недоразумением. Он несколько раз подходил к Реброву.

- Товарищ Чистяков (в камере так обращались все друг к другу), скажи, долго, по-твоему, придется здесь сидеть?

- Не знаю, - лаконически отвечал Ребров. Он твердо решил до конца разыгрывать роль бывшего юнкера.

Через десять-пятнадцать минут Комаров снова подходил к Реброву:

- Что же, они нас расстреляют? За что?

- Не знаю, сам ничего не знаю, - снова стремился уйти от вопроса Ребров.

Комаров отходил в сторону. Его руки, очевидно, требовали работы. Он из пустых бутылок, неизвестно где добытых, делал стаканы; пустые консервные банки превращались в кружки; на ночь ставил мышеловки, сделанные все из тех же консервных банок.

Тюремные дни тянулись нескончаемо тягуче. Рано утром и вечером проверка. После нее - горячая вода вместо чая и ни куска хлеба. Днем обед из картофельной шелухи. На весь день полфунта черного хлеба. Кузьма Иванович сумел сохранить при себе достаточное количество денег и прикупал дополнительно хлеб. Ему завидовали все, а по ночам крали у него оставшиеся куски хлеба. Вместе с хлебом из той же тюремной лавочки попадали в камеру свежие овощи, которые вызывали у арестантов приступы дизентерии. И без того душный каменный мешок превратился в зловонную клоаку.

В первую же ночь Ребров был разбужен неожиданной ружейной перестрелкой. Арестанты вскочили, прислушиваясь. Там, наверху, словно кто-то сыпал на железную крышу тюрьмы гладкие камешки.

- Стреляют по тюрьме, товарищи.

- Это с кладбища, наверное, большевики.

- Тише ты.

За окном застучал пулемет. Снова по крыше свинцовый грохот. Снова пулемет. Потом тишина.

Утром болтливый надзиратель кому-то рассказал, что ночью подстрелили двух часовых.

Эти выстрелы и ночной переполох как-то подбодрили Реброва. «Значит, тут они, наши, под боком, - подумал он. - Если бы удалось задержать чехов и освободить Урал! Спасти золото!»

Нападение на тюрьму всполошило не на шутку белое начальство. В тюрьмы брошены две тысячи человек. А они, большевики, как ни в чем не бывало, устраивают налеты. Участились внезапные проверки арестованных.

Какие-то неизвестные люди приходили группами и в одиночку в тюрьму опознавать знакомых большевиков. Они подходили к каждому узнику и пристально всматривались в него. Потом молча уходили. Кого они опознали, было никому неизвестно, и всякий боялся быть ошибочно опознанным. Звук постоянно открываемых засовов дверей камеры заставлял вздрагивать каждый раз, и только после вечерней проверки наступало некоторое спокойствие. Комаров поздно вечером подошел к Реброву.

- Товарищ, мне сегодня нехорошо. Мне чудятся шаги, будто кто-то идет за мной. Не знаю, кажется, что-то случится со мной нехорошее. Я верю, что ты выйдешь на волю. Если меня уведут, передай, когда сможешь, вот эту записку по адресу, - он протянул Реброву комочек бумаги.

- Хорошо, передам.

Камера спала. Во сне люди бормотали непонятное. Наверно, каждый из них видел себя свободным. Резкий стук засовов в необычное время прервал их сны.

- Комаров! С вещами выходи, - прокричал бас старшего.

- Прощайте, товарищи!

В дверях камеры мелькнула фигура Комарова в польском картузе и лохмотьях и исчезла за захлопнувшимися дверями. Камера молчала несколько минут.

- В расход, - тихо сказал кто-то. - Чуял. Беспокоился. Комиссар, надо быть.

Все легли, но, очевидно, не спали. Храпа и сонных выкриков не было слышно до самого утра. Ребров вынул записку и прочел. В ней было несколько слов какой-то женщине:


Прощай, дорогая Оля.

Может, сегодня я живу последний раз.

Ты получишь это письмо, если так.

Целую последний раз.

Страшное не дает мне писать. Да и все равно всего не напишешь. Скажи товарищам - погиб не зря.

Прощайте.

Николай Комаров.


На другой день дежурный надзиратель щеголял в картузе Комарова.

- С обновой, папаша, - окликнул его староста уголовных.

- Ну, этих обнов ныне хватит, - хвастливо откликнулся тот.

На другую ночь увели двух левых эсеров и одного красноармейца.

Дней через двадцать после ареста загрохотали, как тогда, в последнюю ночь Екатеринбурга, орудия. Запели и задрожали старые стекла тюрьмы. Забегала охрана в разные стороны. Строго-настрого запретили арестованным подходить к решеткам окон, и один, забывший это приказание, получил пулю в лоб. А канонада приближалась ближе и ближе. Арестанты считали разрывы и гадали: ближе или дальше.

- Эй, этот далеко, у Шарташа, наверно.

- А вот этот совсем близехонько. Что ты врешь - «у Шарташа»! По вокзалу бьют!

- Еще, еще раз. Вот жарят. У вокзала, у вокзала. Наверняка.

Ребров тайком гадал, где ложатся снаряды. А вдруг наши берут город! Но тотчас же он вспомнил недавние сводки из-под Челябинска и насильно отогнал нелепые надежды на освобождение.

- Этот дальше.

- А, кажись, реже стали стрелять, ребята? - вскоре проговорил кто-то.

Все прислушались. Канонада в самом деле стала затихать, удаляться. Вечером из города донеслись веселые марши оркестра: белые праздновали победу. Прорвавшийся отряд Красной Армии отбит, и Екатеринбург вновь вне опасности.

Ребров каждую ночь ждал своей очереди, но его не выкликали. Валя у себя в комнате так же нетерпеливо прислушивалась целый день к канонаде. Она с еще большим нетерпением, чем Ребров, ждала занятия города, но вскоре убедилась, что эти надежды напрасны.

- Отбили, отбили, Валентина Николаевна, - прокричал в окно появившийся во дворе хозяин. За его спиной стоял незнакомый бородатый человек, который, взглянув на Шатрову, вежливо приподнял свою шляпу.

- Можно к вам, Валентина Николаевна? - постучал через минуту в комнату Шатровой хозяин.

- Знакомьтесь, это мой будущий сват, - сказал он, входя.

Бородатый человек быстро подошел к Шатровой, остановился около нее, пряча лицо в сторону, и дрожащим от волнения голосом произнес:

- Простите меня, Валентина Николаевна…

- Я не понимаю. В чем дело? - с недоумением смотрела на него Валя.

- Простите, Валентина Николаевна. По злобе, обидно было…

- Что такое? Говорите же скорее.

- Я написал на Кузьму Ивановича, - всхлипнул бородатый человек.

- Что написали? Не понимаю.

- Коменданту. Донос. А чтоб вернее было, и мужа вашего указал.

- Какая гадость, - Валя вскочила от негодования. - Негодяй! - крикнула она в лицо незнакомцу и хотела выбежать из комнаты, но только тут вспомнила, что надо заставить этого человека взять донос обратно.

- Простите, Валентина Николаевна. Дочь мою обокрали… - растерянно оправдывался незнакомец.

- Так вы на людей ни в чем неповинных из-за этого донос настрочили? Какая подлость! Пишите же скорей заявление, что донесли ложно.

- Боюсь я, а что если мне за это… Да и поверят ли?

- Заставьте поверить, чего бы это ни стоило. Мало вас самого упрятать в тюрьму.

- Вот и дочь моя теперь то же говорит, а сперва ревела, ревела, что Кузьма Иванович со свадьбой тянет. Что же писать-то?

- А когда донос сочиняли, знали, что писать? Садитесь и пишите.


Через полчаса Валя была в следственной комиссии. Она передала председателю заявление о ложном доносе и просила разрешить ей послать заключенному до его освобождения передачу.

- Пожалуйста, мадам. Вот вам моя записка к начальнику тюрьмы, - любезно раскланялся председатель следственной комиссии. - Дело Чистякова я разберу сам.

Кое-как, наспех закупив всяческой снеди, Шатрова торопила извозчика к тюрьме.

У железных дверей толпилось десятка два людей. Большинство из них - родственники уголовных, и только несколько человек пришли к политическим. Валя только сейчас догадалась, что через уголовных можно было бы послать кое-что и другим заключенным. «Как же раньше это не пришло мне в голову?» - думала она. Томительная процедура приближалась к концу, а дежурный надзиратель все еще не хотел разговаривать с Шатровой. Напрасно она ссылалась на разрешение следственной комиссии.

- Знаем мы, какие у вас разрешения, - оборвал грубо надзиратель. - Сказано тебе: политическим передачи нет.

- Я хочу видеть начальника тюрьмы.

- Подождешь, - спокойно захлопнул надзиратель тюремную калитку. - У меня от вашего брата целый день отбою нет.

Валя твердо решила повидать начальника тюрьмы сегодня же. В этой толпе ожидающих, связанных общим горем, она даже почувствовала себя несколько крепче. У всех свое горе, все его мужественно переносят, не она одна. Какая-то женщина тихо рассказывала, как погиб ее муж в первый же день занятия Екатеринбурга, - его расстреляли вместе с тремястами захваченными красноармейцами. Теперь она принесла передачу сыну, который тоже, может быть, не вернется назад. Высокий, сухой, седой священник, стоя с корзинкой продуктов, стыдливо прятался от людей в уголок тюремной ниши. Про него рассказывали, что, будучи в молодости черносотенцем, он громил в проповедях крамольников, и вот теперь, на старости лет, ему приходится воровски приносить передачу сыну, который арестован за то, что служил в канцелярии какого-то советского учреждения.

Ни слез, ни жалоб не слышно в толпе. Очевидно, горе закалило этих людей, и только в глазах у каждого можно было прочесть невеселые думы.

Калитка открылась, и из нее вышел сам начальник тюрьмы. Валя воспользовалась случаем и сунула ему в руку записку. Он внимательно прочел, что-то написал на обороте и попросил Шатрову зайти в контору. Там ей выдали разрешение на долгожданную передачу, и надзиратель, приготовившийся еще раз выругать назойливую посетительницу, посмотрев на разрешение, молча принял корзину с провизией.


Вечером того же дня к Реброву подсел один из заключенных.

- Товарищ Чистяков, наклонился он к уху Реброва, - они человека ищут, который к большевикам мог бы проехать…

- Кто это они и какого человека? - спросил Ребров.

- Ну, такого, который бы поехал к этим… ну, к большевикам. Там у них заложником мукомол один сидит. Надо, значит, поговорить, нельзя ли выменять на кого… Тут, вишь, внизу по царскому делу две бабы сидят…

- Да я-то тут при чем? - оборвал его Ребров.

- Мне это сказал один тут… - замялся арестант, - я и думал, что ты самый подходящий…

- Самый подходящий под большевистскую пулю, - сказал Ребров. - Нет, ты кого другого попроси, а я от большевиков и так едва ноги унес.

Арестант повертелся еще несколько минут и потом отошел ни с чем.

«Дурака подсадили», - подумал Ребров.

Тюремные дни текли по-прежнему. День был долог от безделья, а когда он уходил, в памяти от него не оставалось никакого следа. Все же вечерами вызывали людей, и они исчезали навсегда. По-прежнему приходили опознаватели.

Раз сам комендант города Долов обходил тюрьму. Обросшего бородой, похудевшего Реброва было трудно узнать. Но, когда после лязга замка камеры Ребров увидел знакомую фигуру, он невольно прижался покрепче к подстилке и, несмотря на окрик «Встать!», пролежал так до ухода Долова, притворяясь спящим. Напрасно надзиратель толкал его сапогом. Он соскочил со своей подстилки, потягиваясь и протирая якобы со сна глаза, когда Долов уже уходил из камеры.

В этот день рано утром ворвался в камеру через решетку окна серый воробышек. Несколько раз он ударился о стекло другого окна и упал на подоконник. Потом неожиданно полетел в глубь камеры, покружился и сел на плечо к шагавшему взад и вперед Реброву. Ребров взял пичугу в руки (по желтым полоскам около клюва видно было, что это еще птенец) и подошел к окну. Одной рукой ухватившись за низ решетки, он потянул свое тело к высокому тюремному окну и высунул на улицу руку с воробьем. Воробей вспорхнул на ближайший тополь. Неожиданный выстрел ошарашил камеру. Ребров отскочил от окна. С мизинца его левой руки капала кровь.

- Сволочи, - невольно выругался он и стал бинтовать тряпкой палец, который был поцарапан куском штукатурки, отбитым от стены пулей. Арестанты сгрудились около него, когда загремел засов. Старший надзиратель с хриплой руганью обрушился на них.

- Выходи вперед! Кто выбросил сверток? Хуже будет. Выходи сам!

Ребров сделал два шага вперед.

- Я подходил к окну, но свертков не бросал, а выпустил воробья.

- Молчать! Фамилия? Ответишь теперь… Воробья выпустил! Знаем мы этих воробьев. Сам воробья получишь.

Двери снова захлопнулись за старшим, и Ребров остался ожидать расправы за нарушение приказа тюремного начальства. Арестанты сочувствовали ему.

- Зачем вышел? Мы бы тебя не выдали.

- Тогда всех бы вас подвел под наказание.

- Не к добру это тебе птица села на плечо, - посулил пожилой железнодорожник, - кабы не было беды тебе, Чистяков.

Воробьиная история и выстрел взволновал на весь день тюрьму, и особенно камеру Реброва. День прошел быстрее, чем обычно, и после вечерней проверки те, кто не рассчитывал в ночь попасть в число расстрелянных, могли мирно укладываться спать до завтрашнего утра. Вдруг в восьмом часу вечера необычные шаги раздались по коридору.

- Рано сегодня, - соображал кто-то из арестантов вслух.

- Из которой? Не из нашей ли?

- К нам, к нам, - прошептало несколько голосов.

Шаги смолкли у дверей. Двери раскрылись.

- Чистяков! Собирайся!

- Я готов.

- С вещами.

«Узнали», - мелькнула у Реброва мысль.

С вещами и после вечерней проверки отсюда уходили только навсегда. Сомнений быть больше не могло.

- Торопись! - рычал надзирательский бас.

Руки немножко одеревенели. Из вещей у Реброва были только корзинка от передачи, бутылки и подстилка.

- Оставь нам. Тебе все равно ни к чему, - шептал сзади какой-то тощий мужичонко.

- Возьми.

- Фуражку?

- На и ее.

- Говорил я: не к добру птица на человека садится, - пробормотал, не обращаясь ни к кому, железнодорожник.

- Идем, - резко сказал Ребров надзирателю.

Проходя по тюремному дворику, он не выдержал и спросил конвоира:

- Куда?

- Куда вашего брата водят? - обрезал тот и свернул к тюремной конторе.

Здесь было все так же, как и в тот день, когда Ребров впервые попал в контору. В узком коридорчике сидели надзиратели, дожидавшиеся своего дежурства. За решетчатой стенкой несколько канцеляристов арестантов что-то тщательно записывали в книги. Налево - дверь в тюремную церковь, а прямо - в кабинет начальника тюрьмы. Надзиратель шел прямо. На минуту задержался у дверей кабинета начальника, постучал в нее и пропустил вперед Реброва.

Начальник тюрьмы, краснощекий брюнет, сидел не за своим столом, а в кресле, рядом же на его месте восседал штатский моложавый человек в пенсне, сухощавый блондин с неприятными бесцветными глазами. Они переглянулись с начальником тюрьмы при входе Реброва, и штатский обратился к нему с вопросом:

- Вы - Чистяков?

- Да, я - Чистяков, - сказал спокойно Ребров.

- Вы знаете, за что арестованы?

- К сожалению, нет.

- Вы были студентом, а затем юнкером?

- Да. Третьей петергофской школы прапорщиков.

- А кто был ее начальником? - быстро последовал вопрос.

- При мне полковник Пантелеймонов, - твердо произнес Ребров, вспомнив подпись на удостоверений Чистякова.

На лице штатского промелькнула улыбка, и он, указывая на стул Реброву, любезно произнес:

- Садитесь, пожалуйста. От имени чрезвычайной следственной комиссии, объявляю вам, что вы - свободны. А от себя лично поздравляю. Мы с вами почти однокашники, я лишь полугодом раньше вашего, кончил третью школу и вышел в 258 Буйский полк. Знаете, в самый последний момент эта, сегодняшняя ваша история с воробьем вновь возбудила сомнение относительно вас, и я решил учинить вам этот допрос о школе. Простите великодушно.

- Ну, что вы, право. Я и так вам обязан своим освобождением, - ответил ему Ребров.

Через несколько минут перед Ребровым лежало свидетельство об освобождении:


М. Ю.

НАЧАЛЬНИК

Екатеринбургской

VI класса тюрьмы.

№ 169


БИЛЕТ.


Дан гражданину Василию Михайловичу Чистякову в том, что он согласно постановления Екатеринбургской Следственной Комиссии освобожден из-под стражи, что подписом и приложением должностной печати свидетельствую.

Начальник Екатеринбургской тюрьмы

Шишков


Ребров шел, все еще не веря в свободу, по полутемным коридорчикам тюремной конторы. Стоявший у дверей надзиратель вытянулся в струнку перед шагавшим рядом с Ребровым председателем следственной комиссии и быстро распахнул калитку.

Зеленая площадь и багровые облака заката ослепили Реброва. «Неужели же можно двигаться направо и налево, вперед и назад по своему желанию? Как просто. Не верится. Словно из бани», - почему-то подумал Ребров.

Спутник говорил что-то и тряс ему руку. Потом сел в пролетку и скрылся за поворотом. С исчезновением его вдруг на Реброва напал страх. Там, в тюрьме, он ждал худшего и примирился с тем, что будет. Теперь страх потерять свободу заслонил все чувства Реброва. «Отпустили случайно, опять арестуют, - подумал он с ужасом. - Бежать, бежать. Немедленно. Сейчас же. Ведь меня ищут», - вспомнил он объявление Дитерихса.

Не теряя ни минуты, Ребров нанял извозчика. Мимо мелькали знакомые улицы, бесчисленное количество народа шло и ехало по ним, и Реброву казалось, что среди этих людей идут его знакомые, которые вот-вот опознают его, и он опять попадет, и на этот раз уже без возврата, в только что оставленную тюрьму. Он торопил извозчика и в то же время заставлял его ехать не прямым путем - через центр, а окраинами. На каждом шагу прохожие оглядывались на Реброва и этим усиливали его тревогу. Он быстро поднес руку к голове, чтобы надвинуть фуражку поглубже на лоб, и тут только вспомнил, что отдал ее кому-то в тюрьме.

Валя была одна дома, когда раздался неожиданный звонок. Хозяевам, ушедшим в театр, было еще слишком рано возвращаться, а хозяйские знакомые со дня ареста Кузьмы Ивановича боялись навещать его квартиру.

- Кто там? - спросила Шатрова с тревогой.

- Это я, - ответил знакомый голос.


Осенью тысяча девятьсот восемнадцатого года к востоку от Волги было много правительств: Самарское, Башкирское, Оренбургское, Уральское, Сибирское и Дальневосточное. Правительства не управляли, - атаманы и генералы командовали правительствами. Это ни для кого не было секретом. На Волге Самарскому правительству эсеры присвоили громкое название: Комитет Учредительного собрания».

Никакого Учредительного собрания давно уже не было на свете. Оно разбежалось после того, как матрос Железняков в Питере подошел к трибуне президиума и сказал председателю: «Довольно. Пора кончать».

Эсеры просто воспользовались именем Учредительного собрания, надеясь привлечь к себе этим симпатии населения. Однако трудящиеся с насмешкой относились к эсерам и называли правительство на Волге сокращенно - «Комуч». Сводки белогвардейских правительств каждый день сообщали о победах. Но видно было, что Красная Армия стойко дерется и чехи не везде продвигаются вперед, а на Волге отступают.

«Кизел еще далеко, - подумал Ребров, прочитав газеты, - успеем перебраться».

Он развернул карту Урала. Валя наклонилась к нему.

- Здесь перейдем фронт, - показал на Самару Ребров, - там больше дорог и людей - есть где укрыться. Да и меня там не ищут.


Железнодорожное сообщение было уже давно восстановлено. Старые дореволюционные порядки были снова введены на железных дорогах - билеты: первого, второго, третьего классов. Но не хватало пассажирских вагонов, и пока что все ездили в теплушках. Только пропуска оставались по-прежнему, как и при большевиках, и при отъезде каждый пассажир должен был идти к коменданту, чтобы поставить его печать на своем удостоверении.

Валя пошла в комендантскую. Маленький чех в офицерских погонах стоял перед тщедушным пожилым человеком, спрятавшим голову в плечи.

- Я чэшэский коминдант, - кричал чех, свирепо хмуря лоб, - и бика с рогами нэ баюсь, черта с рогами нэ баюсь. Магу расстреляйть, магу помиловайть…

- Ваш удостоверения, - протянул он Вале руку и быстро, не посмотрев на бумаги, поставил на них свой штемпель.

- Благодарю вас, - сказала Валя, но он уже не слушал ее и снова накинулся на тщедушного человечка.

- Я чэшэский коминдант и черта с рогами нэ баюсь…


«Челябинск, Челябинск», - рано утром завозились пассажиры. Ребров проснулся. Валя сидела около него с билетами в руках и смотрела в открытые двери.

Длинный ряд теплушек, набитых пассажирами, изогнувшись дугой, подходил к станции. Локомотив замедлил ход. Дернул раз, другой и остановился. Пассажиры попрыгали на платформу.

- Назад. Стой! - послышалась неожиданно команда с платформы. Ребров выглянул в дверь: цепь солдат окружила поезд, Ребров отошел в глубь вагона.

- Что это ты? - спросил он соседа железнодорожника, спокойно развязывающего вещи, вместо того, чтобы связывать их.

- Таможенный досмотр. За Челябой новое правительство начинается, - усмехнулся железнодорожник.

Солдаты влезли в вагон. На полу теплушки, на платформе - раскрытые вещи пассажиров. Солдаты переворачивают в них белье, продукты, мелочь. На скорую руку запихивают все это обратно.

- Закройте, - сказал Реброву таможенник и бросил в чемодан мыльницу.

- Ушли, - вздыхают облегченно пассажиры, завязывая вещи.

- Перебулгачили зря.

- Ничего не взяли.

- В ту сторону едешь, к Самаре, - не берут, - сказал железнодорожник. - В Сибирь без пошлины не пускают… Таможенная война, - снова усмехнулся он.

Ребров застегнул чемодан.

- Готова? - спросил он Валю.

Вдруг совсем близко грянул марш духового оркестра. Пассажиры подняли головы: на платформе чешские солдаты, в светло-серых парадных мундирах, в шапочках лодочками, выстроились в ряд.

Сверкают серебром и победно гремят трубы. Прямо к станции несется пассажирский поезд. Блестящие вагоны первого класса сперва мелькали, потом медленно поплыли мимо, наконец остановились и скрыли здание вокзала.

- Урра! Урра! - раздалось по ту сторону пришедшего поезда. Торжественный туш то замолкал, то снова гремел оттуда. Очевидно, там приветствовали кого-то.

- Что за правители? - крикнул веселый железнодорожник проводнику из блестящего состава, показавшемуся в окно.

- Генеральная Академия Штаба, - ответил важно тот и поднял стекла.

- Нам сюда, Валя, - спрыгнул Ребров из теплушки в противоположную от вокзала сторону, где виднелись какие-то жалкие избушки.


За Челябинском железнодорожный путь убегает вниз. Здесь, как и на Горнозаводской линии, Уральские горы с трудом пропускают поезд, и он кажется игрушкой. А из окна вагона почти каждую минуту можно видеть несущийся бездымный локомотив, круто заворачивающий направо, направо, потом еще направо куда-то под гору, по спирали.

- Таганай, Таганай! - показывает Вале за окно ее сосед. - Полтора километра вышиной, - говорит он.

Мелькают пруд, домики, завод. Златоуст. Маленький вокзал заброшен в лесу. Георгиевские флаги висят над крышей. Бело-зеленых сибирских не видно.

Поезд почти не останавливается. Торопится дальше.

За окном поздний вечер. Темнота. Эхо усиливает стук колес. Вагон спит. Но и во сне пассажиры чувствуют скорость несущегося с гор поезда.

- Почем в Уфе брал мед? - услыхал вдруг отчетливый голос Ребров.

Он открыл глаза. Светло. Пассажиры спят.

Спит Валя. Тишина. Вагон не двигается.

- Тридцать пять, - ответили за окном на вопрос.

Ребров поднялся на ноги и вышел из вагона. Поезд ночью вырвался из гор, и кругом расстилалась степь. Тяжелое солнце заливало ее красноватым светом. Одинокая железнодорожная будка отсвечивала желтым. Ни станции, ни поселка.

- Почему стоим? - спросил Ребров разговаривавших проводников.

- Спроси охрану, - ответил один из них.

Ребров пошел к паровозу. На паровозе никого не видно. Он обошел его и увидел группу людей, стоявших недалеко от полотна у чуть дымившегося костра. Рядом с костром валялись какие-то деревянные сооружения, похожие на остов телеги. «Переехали кого, что ли?» - подумал Ребров и пошел к костру. Двое военных внимательно рассматривали деревянное сооружение.

- Вчера вечером были здесь, - говорил будочник.

- Наверное, и десятка верст не ушли.

Около военных бегал низенький человек в синем костюме. Он то подбегал к ним, то как будто собирался бежать к вагонам.

- Отправляйтесь же скорее, - горячился он. - Они вернуться могут.

- Машинист не едет. Надо проверить мосты, - ответил военный.

- Они могут быть минированы, - добавил второй.

- Кто тут был? - спросил Ребров.

- Красные банды, - оглядываясь, ответил черненький человек.

Ребров посмотрел на землю. Вокруг костра были разбросаны пустые закопченные сажей консервные банки, махорочная обертка, окурки, скомканная газетная бумага и несколько винтовочных гильз.

Ребров поднял консервную банку, посмотрел внутрь ее: остатки розового, непочерневшего еще мяса виднелись на стенках. Из банки вкусно пахло лавровым листом.

- Вот видите, свежие, совершенно свежие, - заговорил вдруг с Ребровым человек в костюме. - «Социалистическое» правительство, - злобно добавил он. - В своем тылу элементарного порядка наладить не могут, - сжал он кулаки и поднял их кверху.

Ребров подобрал с земли скомканный клочок газеты и вместе с банкой спрятал в карман.

- Едут, - сказал вдруг сторож.

Военные пошли вперед по полотну. Ребров взглянул туда. Навстречу поезду мчалось маленькое черное пятнышко. «Дрезина», - догадался Ребров. Он вернулся в вагон и разбудил Валю.

- Оставь на память, - сказал он ей, протягивая банку и рассказывая, откуда она. Потом разгладил скомканную бумажку.

Где и когда была напечатана эта газета - неизвестно. Только отрывок чьей-то речи можно было на ней прочесть:

обрывалась речь неизвестного оратора.

«Хороши «банды», - подумал довольный Ребров, вспомнив разговор с черненьким человечком.


Загрузка...