Глава 32

Старая сирень совсем завалилась на скамейку, и ее густая темная листва не пропускала мучительное солнце. В благодатной тени под низкими ветками сидели Кузя Ярочкин и Митя Гуцуев. Сегодня в интернат опять приходили из милиции и приставали к Митьке с расспросами. Отправлять его в лагерь пока запретили. Кузя чувствовал себя виноватым в том, что сдал мальчишку Тимуру, ему было тяжело, что Митька на него злится.

– Слушай, неужели я и в самом деле на тебя напал? – снова спросил Кузя.

– Отстань.

– Ты извини.

– Фигня. Я тебя даже уважать начал, когда ты на меня кинулся. Не трус, значит.

– Глупый ты, Митька, – вздохнул Кузя. – Когда я тебе помогал, ты не уважал. Подставить меня хотел. А когда я тебе в морду дать решил, ты сразу уважением проникся. За добро нужно уважать, а не за зло.

– Думаешь? – усмехнулся Митька.

– Уверен.

– Ну-ну, флаг тебе в руки и барабан на шею.

– Мить, еще раз тебя прошу, ты не ходи больше на эту стройку.

– А тебе-то чего?

– Там на людей маньяк нападает, сам же знаешь. Я бы не хотел… Ну… чтоб он на тебя напал, вот.

Помолчали. Сирень шелестела листьями, и над головой болтались гроздья зеленых стручков, оставшихся на память от пышных цветов с удушливым весенним ароматом. Цветы весной на этом кусте были белые. Или сиреневые?

– А давай его поймаем! И все кончится! – вдруг предложил Митька.

– Ты «Собаку Баскервиллей» смотрел?

– Не-а, а что?

– Там сэр Генри и доктор Ватсон тоже хотели поймать преступника Селдона. И сэр Генри, как ты сейчас, сказал: давайте его поймаем, и все кончится. А Ватсон ему ответил: не кончится. Я тебе кассету принесу. У вас видик есть?

– В игровой. Они Селдона-то поймали?

– Нет, сами чуть не погибли, между прочим.

– А чья, говоришь, собака была? – не унимался Митька.

– Какая собака? А, ну так этого, Янковского, э-э, не, в общем – убийцы.

– Селдона?

– Нет! Убийца не он был.

– Тогда зачем они его ловили?

– Зачем-зачем! – рассердился Кузя. – Не того они ловили, кого надо было, понял?

– Понял, – Митька нахмурился. – Ты думаешь, мы тоже можем не того поймать?

– Мить, мы вообще никого поймать не сможем. Он же маньяк, мы с ним не справимся.

– Это ты зря. Я справлюсь. Я б его и один поймал, только мне свидетель нужен. Вдруг он сопротивляться будет, и я его убью.

– Ты!? Ну ты круто-ой! Ты хоть комара-то убить можешь или только прицеливаешься?

– Думаешь, не смогу? – усмехнулся Митька. – Хочешь, расскажу, как я сюда попал?

– Валяй, – кивнул Кузя, поудобнее устраиваясь на скамейке.

С мамой и братом… А, может, все-таки с сестрой? Короче, всей семьей они жили в большом-большом городе. Даже в садик ездили на автобусе. И дом был очень большой, и двор.

Сначала отец тоже жил с ними, а потом что-то у них с мамой разладилось, они долго ссорились и, наконец, разошлись. Уехал отец, не вернулся. Мама плакала, но им, детям, ничего не объясняла. Один только раз проговорилась. Что папа уехал на войну. Митя сказал об этом мальчишкам в садике, а они стали смеяться и сказали, что войны никакой нет. Ну и пусть. Зачем ему отец? Достаточно и мамы. Митя так ее любил! Больше всех на свете! Всегда. И теперь… И…

Но вскоре он ее потерял. Безнадежно. Безвозвратно. Навсегда.

Однажды, когда они пошли в магазин за грушами, Митю украли. Он помнил, что его кто-то схватил, рот зажала, почти придушив мальчика, жесткая ладонь. Его дернули куда-то в сторону за прилавок, потащили в подсобку. Женщина в черном платье сделала ему укол, и Митя заснул.

Потом он смутно помнил, как просыпался несколько раз в темном кузове большой машины. Было душно, отвратительно воняло тухлятиной, Митю тошнило. Женщина была тут же, она давала мальчику приторно-сладкое питье – и он снова проваливался в сон.

Окончательно он пришел в себя в незнакомом доме. Двухэтажное каменное здание было обнесено высоким бетонным забором. Двор был пуст: ни травинки, ни кустика на голых камнях. В доме – много комнат, в них жили черноволосые бородатые мужчины и дети, мальчишки разных возрастов, большей частью чернявые. Говорили не по-русски, на каком-то резком, остром языке.

В одно время с Митей привезли еще двух мальчиков, Руслана и Костю. Митя помнил, что их сразу поселили в одной крошечной комнатенке без окна. Мебели не было, только тощие матрасы на полу. Спать было жестко и холодно, но только ночь избавляла новичков от побоев и издевательств старших ребят. Только сон чуть-чуть заглушал голод. Целый день мальчишки работали: терли большими тряпками полы в комнатах, чистили картошку, целые чаны картошки, неумелыми детскими пальчиками, поминутно раня руки. Чем больше начистишь картошки, тем больше получишь вареных очисток.

Руся был самым шустрым из троицы. Самым гордым. Когда в их закуток на кухне зашел здоровенный мужик и походя пихнул Руську ногой, тот подскочил и всадил крохотный ножичек в ногу обидчика. Мужик взвыл и швырнул Руську об стену так, что мальчик мешком сполз вниз, оставляя кровавый след на серой штукатурке. Митя и Костя с перепугу убежали. Больше Руслана они никогда не видели.

Прошло много времени. Много долгих дней, наполненных тяжелым трудом, болью и унижением. И однажды надсмотрщик повел Митю на хозяйскую половину дома. В большой комнате на низком диване, застланном ковром, сидел Митькин отец. Хоть мальчик и помнил его очень смутно, но теперь, когда воспаленные от постоянных слез по маме, по родному дому глаза так искали хоть что-нибудь близкое, он отца сразу узнал и бросился с плачем к нему на шею. Но отец не обнял мальчика, отстранил, сказал строго, что мужчины не плачут. Митя не должен плакать, потому что он воин. Но ведь войны-то никакой нет, возразил сын.

Тогда отец рассказал ему о войне, о том, что они – дети великого народа. И их священный долг – бороться за свободу своего народа и мстить за все беды и обиды, которые исходят от врагов, от русских.

– Русские отобрали у нас все, – говорил Мите отец, – веру, свободу, родную землю. Русские солдаты пришли в наши города и села, чтобы убивать стариков и детей, чтобы грабить наши дома, чтобы стереть наш древний народ с лица земли.

Не все, что говорил тогда отец, понял маленький Митя. Мало он понял. И, несмотря на такой юный возраст, не поверил. Как он мог поверить, что мама, бабушка, сестра или брат, все, кто был ему близок – враги и злодеи?

Гораздо больше он понял в лагере, куда вскоре отвез его отец. В горном ущелье, где днем было невыносимо жарко, а ночью нестерпимо холодно, где ветер рвал брезентовые палатки, словно пытался выдрать и вышвырнуть их отсюда, мальчишки учились быть ловкими и выносливыми, бесстрашными и беспощадными, учились убивать. И молились, молились, молились…

Митя стал понимать язык, который по-прежнему оставался для него чужим. Стал понимать, что должен умереть по воле Аллаха и по приказу командира. Стал понимать, что сбежать отсюда, из ущелья, ему ни за что не удастся, разве что броситься со скалы. Он видел, как сорвался вниз и разбился об острые камни мальчик чуть постарше него. Митя понял, что для побега придется выждать и выбрать более подходящее место и время.

Потом ему сообщили, что отец погиб. Полевой командир, в отряде которого сражался Шамиль Гуцуев, долго говорил мальчику, каким героем был его отец. Митя не понимал, он думал, что отца звали Сергеем. Командир сказал, что у Мити тоже есть другое, настоящее имя. Его зовут Магомет, так же, как пророка. Он должен быть достоин этого имени и памяти отца. Он тоже должен умереть во славу Аллаха. На следующий день Митю посадили в темный кузов грузовика между ящиками с мандаринами и куда-то повезли.

Мальчик стойко переносил духоту, спал на полу грузовика, ел мандарины и справлял нужду в ящик, высыпав из него фрукты. Никто не открывал кузов за весь путь ни во время движения, ни на остановках. Через несколько дней, когда машина остановилась, Митю выпустили из кузова. Они, наконец, приехали в огромный город. Это была Москва.

Почти целый месяц прожил Митя в Москве. Квартира была большая, но в ней все равно было очень тесно: так много людей тут жило. Мужчины и женщины, которые уходили, приходили, спали на матрасах, наваленных прямо на пол. Женщины готовили еду. Митю чистить картошку не заставляли, ни к кухне, ни к уборке не допускали. Это была обязанность женщин, а он – мужчина.

Ему дали хорошую одежду. Подстригли, велели мыться каждый день в ванне. Митя уже успел забыть, что это такое. Кормили вкусно и сытно.

Целыми днями он вместе с парнем, назвавшимся Эдиком, гулял по городу. Чаще они ходили по одним и тем же местам. Порой Эдик коротко приказывал:

– Смотри!

Митя смотрел. Он не знал, чего хочет от него Эдик, но старался запомнить дворы и подворотни на случай возможного побега. Ведь придется где-то прятаться. Для побега нужны были деньги. Митя, улучив момент, вытащил их из куртки Османа. Денег было много, мальчик взял треть, а остальное засунул под матрас, на котором спала девушка Лейла. Деньги нашли, Лейлу избили. Она не оправдывалась и не сопротивлялась, покорно принимала побои. Мите было ее жаль, но другого способа отвести от себя подозрения в краже он не нашел.

Вскоре Гуцуева повели в дом к какому-то богатому иностранцу. Тот долго смотрел на мальчика, о чем-то расспрашивал Эдика и одобрительно кивал. На какие-то пять минут Митя остался в роскошном кабинете иностранца совершенно один и, конечно, не упустил этот момент: стащил со стола удивительную статуэтку, чудо, сокровище, которое могло очень пригодиться ему для побега.

На следующий день хозяева велели Мите одеться в нарядный костюм и дали в руки большой сверток, перевязанный синим бантом. В прозрачном пакете была оптическая винтовка. Самая настоящая, боевая, полностью снаряженная. Митя сразу понял это, сказался опыт, приобретенный в лагере. После наставления, которое прочел ему старый Осман, мальчику велели ждать в подъезде. Он задержался в прихожей.

Осман и Эдик говорили тихо. Старик приказал Эдику застрелить Митю, как только дело будет закончено. Мальчик понял – это его последний шанс.

Эдик вел его к тем самым улицам, где они так много ходили вместе. Винтовку Митя совершенно открыто нес в хрустящей слюде. Никто: ни прохожие, ни даже милиционер, попавшийся им навстречу, – не кинули даже взгляда на его сверток. Китайские игрушки стали так похожи сегодня на настоящее оружие, что и настоящее оружие теперь походит на китайские игрушки.

На одной из уже знакомых Мите Гуцуеву улиц Эдик остановил его и велел дальше идти одному.

– В розовом доме с белыми балконами, который я тебе показывал, войдешь в первый подъезд. Дежурной скажешь, что идешь на день рождения к Игорю Смолину в тридцать шестую квартиру. Это, – он указал на сверток, – подарок. Поднимешься на девятый этаж. Там за шахтой лифта – лестница и дверь на чердак. Откроешь дверь и отдашь человеку сверток. Спустишься вниз. Я буду ждать тебя у соседнего дома справа. Запомнил?

Митя кивнул. Задавать вопросы его отучили еще в горах.

В доме с белыми балконами бдительная консьержка поинтересовалась, куда он идет.

– К Игорю Смолину на день рождения, – ответил, как учили, Митя.

– В тридцать шестую? Ну, иди, милый, иди. А это что у тебя?

– Винтовка, – честно сообщил мальчик.

– Надо же, какая красивая! – сплеснула руками женщина. – Умеют же делать. Дорогая поди?

– Дорогая, – кивнул Митя и вошел в подъехавший лифт.

На девятом этаже он зашел за шахту лифта и на лестнице у чердака аккуратно развязал синий бант и снял, стараясь не шуршать, прозрачную обертку. Любовно погладил холодный металл и снял оружие с предохранителя, осторожно передернул затвор.

Потом открыл дверь на чердак и, не медля ни секунды, выстрелил в показавшегося в проеме киллера. Два выстрела, второй – контрольный в голову, сухо ткнулись в глушитель. Киллер остался лежать на своем рабочем месте. Место было выбрано давно: с крыши этого дома отлично просматривалось окно офиса крупного банка.

На лифте Митя Гуцуев вновь спустился на первый этаж. Он не хотел убивать консьержку, но не знал, что ей соврать. Что Смолина нет дома? Она позвонит в квартиру…

К счастью, старушки не было у входа. Митя вышел из подъезда беспрепятственно и повернул не направо, как велел Эдик, а налево. Обошел кругом розовый дом с балконами и соседнее здание. И выстрелил Эдику в спину. Никто не видел, как парень осел в кусты, за которыми прятался, поджидая выполнившего задание Митю.

Гуцуев снял с себя галстук, протер винтовку и положил ее под куст. Потом подумал, вытащил оставшиеся патроны и спрятал их в карман пиджачка. Снова протер оружие и оставил его под кустом рядом с трупом. Спокойным шагом он вышел из двора, завернул за угол и только тогда бросился бежать.

Мите Гуцуеву было тогда восемь лет.

Митька замолчал. Кузя говорить не мог совсем.

– Кузь, можно я покурю? Я аккуратненько, никто не увидит.

– Мне тоже дай сигарету, – выдавил Ярочкин.

– Ты ж не куришь…

– Закуришь тут, когда полковое знамя сперли.

– Чего сперли?

– Ладно, проехали.

– Я не брал, – пожал плечами Митька.

Поднявшийся ветер трепал ветви сирени, они шелестели тревожно и тоскливо. Митька сидел неподвижно, уставившись в одну точку, куда-то вдаль за кованый забор детского дома. У Кузи Ярочкина вся душа превратилась в огромную ледяную глыбу. Он ошеломленно косился на Митю Гуцуева, мальчика-киллера, малолетнего невольного убийцу, сына боевика. Жизнь этого ребенка – сущий кошмар. Перейти ему дорогу – не дай Бог!

В раннем детстве, когда он еще жил с родной матерью, Кузя хлебнул немало горя, мать сдавала его напрокат богатым извращенцам. Но он не мог даже представить, что все познается в сравнении, что может быть хуже, гораздо хуже. Кузе повезло, на его жизненном пути оказались Тимка и его мама, которая вырвала его из кошмарной семьи. Кузя, конечно, и раньше был благодарен ей за все, что она сделала, но только теперь понял, как же ему повезло!

– Господи, спасибо тебе! – выпалил Ярочкин, глядя в прогалины листвы.

– Что? – встрепенулся Митька.

– Представляю, как ты ненавидишь своего отца?

– Я такого не говорил. Я его уважаю.

– Уважаешь?!

– Конечно. Понимаешь, когда война, люди думают, что только они правы, а их враги нет. И почему-то считают, что именно враги живут неправильно, а не они сами. Никак не могут или не хотят договориться и оставить друг друга в покое. Потому и воюют. И отец, и те боевики, что в лагере, и те, что в Москве, они же уверены, что правы, что за свою землю воюют, за свою свободу. Надо еще разобраться, кто к кому первым полез: они к русским или русские к ним. Отец для своего народа был герой, так как я могу его ненавидеть? Я должен тоже быть героем для своего народа. Только я еще не разобрался, который народ – мой.

– Мить, надо найти твою маму!

– Нет, – покачал головой мальчик. – Ничего не надо. И ты мне ничего не обещай, понял? Ненавижу тех, кто обещает и не выполняет свои обещания. Сам найду. Накоплю денег, уеду и найду. Если б моего таракана не украли, я б давно уехал.

– Что украли?

– Ничего. Ничего! Слышь, пошли жрать. Сегодня селедка с картошкой.

Не дожидаясь ответа Кузи, Митя поднялся и пошел в сторону столовой.

Кузя тоже встал со скамейки, но ноги у него были, как ватные, и идти не было сил.

Загрузка...