Золотые росы

СТО НЕПРИЯТНОСТЕЙ

С этого дня неприятности посыпались на меня, как горох из дырявого мешка. За все, что бы ни случилось с Алькой, я должна была отвечать. Мне поминутно ставили ее в пример, и я даже шагу не могла ступить, чтобы мне не дали почувствовать, какая я плохая и невоспитанная девочка. Тетя Люся взялась за меня не на шутку и не теряла надежды на мое исправление. Она всеми силами стремилась переделать меня по образу и подобию своей дорогой Али, а я меньше всего хотела быть похожей на нее. Я терпеть ее не могла, и мне даже было стыдно перед ребятами, что она моя сестра. Играть ни в «Казаков-разбойников», ни в лапту она не умела, и стоило кому-нибудь ее задеть, сразу начинала плакать или бежала жаловаться. Один раз, когда Аля мне вконец надоела, я просто-напросто удрала от нее. Она нажаловалась дома, что я ее бросила и она чуть не заблудилась. Тетя Люся меня за это так долго отчитывала, что я устала стоять. Сначала я слушала молча, а потом стала оправдываться и сказала, что оставила ее почти у самого дома и что она никак не могла заблудиться.

- Ты совершенно невоспитанная девчонка. Старшим не возражают, - сказала мне тетя Люся. После этого я еще добрый час выслушивала, какая я плохая и что мне нужно делать, чтобы исправиться.

Чем дальше я слушала, тем яснее понимала, что толку из меня не будет. Ни один ребенок, разумеется, кроме Али, не мог выполнить всего, что требовалось, чтобы заслужить звание «воспитанного». Поэтому я с видом полной безнадежности смотрела в потолок и придумывала для Альки кару за все муки, которые мне из-за нее приходилось терпеть. Я мечтала о том, чтобы она когда-нибудь и в самом деле заблудилась и не пришла домой или чтобы ее хорошенько потрепал Павликов Волк.

Но, к моему огорчению, ничего такого с Алькой не случалось, а неприятности сыпались на меня одна за другой. Однажды, когда мы вышли с ней во двор, я увидела Зинку. Она издали делала мне какие-то знаки, а я стояла возле Альки, как пришитая, и даже носа не смела высунуть за калитку, чтобы узнать, в чем дело. Тогда, оглянувшись по сторонам, я подбежала к забору, подтянулась на руках и выглянула на улицу. Но Зинки уже и след простыл. И вдруг рядом со мной послышалось кряхтенье, потом над забором появилась Алькина рыжая голова.

- Что там, а? - наваливаясь всей грудью на планку, спросила она.

- Ничего. Слезай долой! - заорала я в страхе, что она сорвется и мне снова придется отвечать.

Однако Алька и не думала слезать. Осмелев, она болтала в воздухе свободной ногой, и ветер пузырил ее широкое розовое платье.

- Кому говорю, слезай! - кричала я, но Алька в ответ только щурилась и улыбалась.

Я дернула ее за ногу. Раздался треск… Когда я опомнилась, Алька уже лежала на земле, а в нашем заборе, как у Таньки в передних зубах, зияла дыра. Подол Алькиного нарядного платья украсился треугольным клином, который болтался, как собачье ухо.

На крыльце появилась тетя Люся.

- А ну-ка, поди сюда, - кивнула она мне.

Зная, чем все это кончится, я, не раздумывая, юркнула в выломанную Алькой дыру и пустилась наутек.

- Куд-кудах, тах-тах! - вытянув шею, тревожно закричала мне вслед курица. Я, не оборачиваясь, неслась прочь. Возле оврага остановилась и, переводя дух, оглянулась назад. Погони не было, и я немного успокоилась. Постояла, подумала и решила идти разыскивать Зинку. Не успела я дойти до сарая, где жила наша Буренка, как наткнулась на тетю Люсю. Она схватила меня за руку и молча поволокла в дом.

- Вот, полюбуйтесь! - торжественно объявила она, подталкивая меня к маме.

- Что ты натворила? - сердито спросила мама.

- Ничего, - сказала я.

- А почему через забор удирала?

Я молчала. Подошла Лиля и, засунув в рот палец, молча уставилась на меня.

- Вынь изо рта палец! - строго сказала ей тетя Люся.

Лиля перевела глаза на маму, как бы спрашивая: вынимать или нет? Мама, занятая мною, не обратила на нее внимания, и она, успокоившись, засунула палец еще глубже. Я улыбнулась.

- Еще и улыбается! - возмутилась тетя Люся. - Как вам нравится? Из-за нее ребенок чуть не убился, а она улыбается!

- Это она ребенок? - кивнула я на заплаканную Альку.

Та исподтишка показала мне язык.

- Ябеда она, а не ребенок! - выкрикнула я. - Ее никто не звал на забор. И вообще… вы мне надоели!

- Что?! - остолбенела тетя Люся.

В ту же секунду мама хлопнула меня по щеке. Слезы брызнули у меня из глаз, и я бросилась вон. Ничего не видя вокруг, я мчалась прочь от дома и остановилась только возле реки. Наша небольшая тихая речка как бы в дреме лежала на пестром лугу. Вода в ней казалась неподвижной и зеленой. В нее, как в зеркало, смотрелись склонившиеся лозы. Я помочила обкрапивленные по дороге ноги и, подставив их солнышку, села в густую траву. Ноги горели, как в огне, но еще больнее обида жгла сердце. Я всхлипывала, роняя слезы в подол. Монотонно жужжали пчелы, и меня начало клонить в сон. Я закинула руки за голову, легла на траву и не заметила, как уснула. Проснулась, когда вода в речке стала розовой от вечернего заката. Вскочила на ноги и вдруг увидела на лугу Леньку. Его светлая голова, едва возвышаясь над рослой травой, плыла в мою сторону. Я обрадованно замахала рукой.

- Оля, тебя мама ищет. Сказала, чтобы ты шла домой, - закричал он, заметив меня.

- Не пойду, - отрезала я, стараясь не подать и вида, что очень обрадовалась.

- А… что же ты тут будешь делать… одна? - спросил он растерянно. - Скоро уже ночь…

Я молчала.

- А знаешь, - сказал он вдруг, - мне Алю жалко.

- Вот как! Тогда иди и жалей ее, и нечего было сюда приходить, - сердито буркнула я.

- Нет, правда, Оля, она какая-то бедненькая… Ну, в общем, не такая, как все… - пытался он мне объяснить.

Я не стала его слушать и, быстро скинув платье, бросилась в воду.

Розовая гладь дрогнула и разошлась кругами. Я погрузилась в воду по самую шею и замерла. Вода казалась теплой, как будто подогретой.

- Вылезай, пойдем! - настойчиво сказал Ленька, но я плеснула на него водой, и он обиженно отошел. Спустя минуту его светлая макушка с задорно торчащим хохолком была уже далеко. Мне тут же расхотелось купаться, и я вылезла на берег. Сразу стало холодно. Щелкая зубами, я натянула платье. Оно неприятно липло к мокрому телу. Я села на траву и, обхватив колени руками, пыталась согреться. Холодные капли, скатываясь с мокрых волос, падали за шиворот. Обида подступала к сердцу. «Альку ему жалко, а меня нет, - думала я. - Она в нарядных платьях ходит и - бедненькая. А меня по щекам… из-за нее…» В носу защекотало, и я тряхнула головой, чтобы отогнать подступившие слезы.

Темная кромка леса вдали на светлом фоне неба стала похожа на зубчатую крепостную стену. Подтянув колени к подбородку, я смотрела туда, и мне казалось, что я и в самом деле вижу перед собой старую волшебную крепость. Может быть, в этой крепости живут сильные и справедливые люди, и они не обижают своих детей понапрасну. А может, там даже живет храбрый Орлик. Если идти в ту сторону долго-долго, то, должно быть, можно дойти до этой крепости…

Вдруг впереди я увидела какую-то фигурку, скачками приближающуюся ко мне.

- Ж-ж-их, ж-ж-их, - послышался свист рассекаемой на бегу травы, и рядом со мной оказался… Ленька.

- Все! Я убил Альку! - сказал он, тяжело дыша.

- Что?! - вскочила я. - Как это ты ее… убил?

- Я не хотел… Я нечаянно, - сказал он и в отчаянии сел на траву.

Меня обдало жаром. Опустившись рядом с Ленькой, я тихо спросила:

- Как же… ты ее?

- Я пришел домой, - начал рассказывать Ленька, - а она сидит на крылечке и такая грустная-прегрустная… Ну, мне стало жалко, и я решил ее развеселить…

- Ну, дальше, - торопила я.

- Я взял картошину, - продолжал Ленька, - воткнул в нее перо от нашего петуха, а снизу - гвоздик. Помнишь, как Павлик делал? Ну и запустил… Алька смотрела и смеялась, а картошина прямо ей в голову… гвоздиком…

- И что же? - не выдержала я.

- Сразу насмерть, - всхлипнул Ленька.

- Откуда ты знаешь? - воскликнула я.

- Так ведь она упала и не шевелится, - развел руками Ленька.

- Пошли! - решительно поднялась я.

- Нет, не пойду, - безнадежно сказал Ленька, но я не стала его слушать, а, схватив за руку, потянула за собой.

Мы притаились возле Буренкиного сарая и стали наблюдать, что делается у нас дома. В окнах горел свет, и все было тихо. Потом скрипнула дверь, и на крыльцо вышла бабушка.

- Оля! Леня! - вглядываясь в темноту, приглушенно позвала она. Мы бросились на голос.

- Пошли домой, - обнимая нас, ласково сказала она.

- Бабушка, а что Леньке теперь будет? - прижимаясь к ней, спросила я.

- Уши надерут, - сказала бабушка.

Стараясь заглянуть ей в лицо, Ленька тревожно спросил:

- Бабушка, а что Аля?

- Лежит, - сказала бабушка, - с компрессом на голове.

- Жива! - воскликнул Ленька.

- А чего ей неживой быть, ведь не из пушки в нее выстрелили, - сразу успокаиваясь, сказала я. - А перо рыжее от нашего петуха ей даже подходит. Под цвет волос…

- Нечего смеяться-то, - сердито сказала бабушка и легонько толкнула меня в плечо. - Она, горемычная, и так уж натерпелась, обижать ее - грех…

Я сконфуженно замолчала.

Возле двери бабушка остановилась и, нагнувшись к нам, прошептала:

- Вы как заявитесь, так сразу просите прощения. Мать покричит на вас для острастки и все. Больше ничего не будет, не бойтесь.