Глава 16 НЕОЖИДАННАЯ ПОДДЕРЖКА


И вскоре наступила долгожданная дата, когда в камере, где находился Сема–Поинт, раздался скрежет замков, и распахнулась дверь. Дежурный корпусной сначала вызвал одного сидельца, потом, совершенно неожиданно для Семы–Поинта, назвал фамилию Семеона.

Но об этом мы поговорим несколько позднее.

А сейчас, после выполнения обычного ритуала, дежурный офицер буднично объявил:

— С вещами!


Автор поясняет, что фраза дежурного «слегка» говорит о том, что вызываемого вызывают на какую- то встречу: с начальством тюрьмы, с адвокатом или прокурором, а фраза «с вещами» в тюрьме говорит о том, что сидельца выдергивают из камеры, и он уже не вернется в нее, по крайней мере, в этот день. Почему? Существует несколько вариантов:

Во–первых, осужденного могут выдернуть из камеры, чтобы перевести в другой город, другую тюрьму для исполнения следственных экспериментов по вновь открывшимся обстоятельствам в его уголовном деле.

Во–вторых, человека могут отправить на этап, чтобы он смог отбывать срок на зоне, в которую его должна отправить спецчасть пересыльной тюрьмы.

В–третьих, был еще так называемый «кумовской» вариант. Это когда любого зэка могли перевести из камеры в другую камеру по распоряжению старшего Кума, «из оперативных соображений».

Наконец, четвертый вариант можно с уверенностью отнести к фантастическому, то есть нереальному варианту, редко случающемуся в обычной жизни. Это когда судебными органами принято решение об его освобождении.


В случае с Семой–Поинтом не было никаких сомнений, что его отправляют на этап. Сема–Поинт уже с самого раннего утра знал об этом. Весточку об отправке на этап ему прислал Серега Младой. Ранним утром, сразу после ежедневной утренней проверки–переклички дежурным прапорщиком, его напарник вдруг вызвал Сему–Поинта к кормушке и протянул ему вместительный самодельный баул с какими‑то вещами.

— Что это? — удивился Сема–Поинт.

— Не знаю, но думаю, что вещи, — невозмутимо ответил прапорщик.

— От кого? Где расписаться?

— Расписываться не требуется, а что касается второго вопроса, то я уверен, что там имеется послание и тебе станет понятно, от кого, — кивнул тот на баул.

— А ты не знаешь? — Сема–Поинт пристально взглянул в его глаза.

— Это подарок от Сергея Младого, — прошептал прапорщик и насильно сунул баул в кормушку, после чего тут же торопливо захлопнул ее.

— Что, грев скрытки подогнали? — спросил один из сокамерников, шконка которого была расположена ближе всего к выходу.

Это был тот самый «пионер», который пытался навязать собственные порядки в этой камере при первом своем появлении. Именно с тех пор к нему и прилипла кличка — Сохатый Пионер, потом второе слово отпало, и остался Сохатый.


Автор поясняет, что «грев с крытки» в местах лишения свободы означает «посылку с крытой тюрьмы». В такой тюрьме осужденные приговорены к особому режиму и сидят в камерах, а не в бараках, как на зоне и, конечно же, их выводят на прогулки лишь на два часа в сутки. Работать в крытой тоже могут, но тоже в тюрьме, хоть и в другом помещении, но могут работать и в собственной камере, допустим, клеить конверты.

Ни для кого не секрет, что криминальное сообщество «подогревает» своих собратьев в крытых тюрьмах, из уважения к их криминальным заслугам, гораздо лучше, чем на других режимах, а потому те, в свою очередь, иногда делятся со своими собратьями из других режимов и чаще всего со строгого. С общим либо усиленным режимами почти не делятся: за редким исключением и то во время совместного этапа.

Довольно часто выражение «подогнали грев с крытки» используется зэками с иронией и сарказмом.


— Как ты догадался? — в тон ему ответил Сема- Поинт.

— Поделишься! — не отвечая, нагло бросил Сохатый.

— Если продуктами или сигаретами — не вопрос, — согласно кивнул он.

— Ништяк! — довольный сокамерник, плотоядно уставившись на баул, в предвкушении радостно потер ладошками и даже сглотнул слюну.

Он хотел было уже броситься вслед за счастливчиком, но Сема–Поинт охладил его пыл:

— Не гони лошадей, земляк, дай сначала самому разобраться что, почем и откуда! — остановил он.

— Не тяни только! — казалось, Сохатый уже считал посылку едва ли не своей собственностью.

Парень вернулся к своей шконке, но ложиться не стал, продолжая внимательно наблюдать за Семой-Поинтом. Увлекся настолько, что даже не замечал недовольных взглядов, которые бросал на него один из бывалых сокамерников.

Сема–Поинт расстегнул молнию баула, сшитого из плотной матерчатой ткани, и сразу увидел «ма- ляву», лежащую сверху вещей.

Записка действительно была от Сереги Младого:

«Привет, землячок! Сегодня тебя отправят по этапу, и нам захотелось подогреть тебя на прощанье. Насколько нам известно, тебя взяли пустым, а подогнать грев некому. А на зоне все так дорого стоит…

Эти тряпки помогут тебе на первых порах, а потом и вовсе у тебя будет все в шоколаде. Постарайся их оставить себе, не дари никому: самому пригодится на черный день!

Удачи тебе и всех самых наилучших пожеланий от всех нас.

С уважением С. М.»

Сема–Поинт достал спички и тут же сжег «маляву»: слишком уж откровенной она была. Даже не посвященного человека могла натолкнуть на размышления и заинтересовать своими откровенными подсказками.

Интересно, прапорщик заглянул в нее? Вряд ли: после тех трагических событий, когда исчез прапорщик Федор, подставивший Серегу Младого, менты немного поутихли, стали осторожнее, не рискуют понапрасну.

Что имел в виду Серега Младой, написав: «Постарайся их (наверное, имеются в виду присланные вещи) оставить себе: самому пригодится!»? Не «пригодятся, а пригодится», причем «…на черный день!»

Собственно говоря, не такой уж это и бином Ньютона: скорее всего, речь идет о чем‑то затаренном в самих вещах: наверняка в них есть тайник или тайники. Ладно, потом, когда припрет всерьез, он и пороется!

Продолжая размышлять, Сема–Поинт принялся доставать из баула подарки Сереги Младого.

Во–первых, новый милюстиновый костюм черного цвета, простроченный двумя джинсовыми строчками.


Автор поясняет, чтобы Читателю было понятно: этот «вольный» костюм тоже являлся рабочим, но те, что выдавались в тюрьме и на зоне, то есть от Хозяина, были сшиты из самого дешевого материала серого мышиного цвета, который постоянно мялся и настолько был непрочным, что уже через месяц превращался в самую настоящую тряпку.

Если Читатель бывал на стройке, на заводе или фабрике, то наверняка обратил внимание на то, во что, обычно, одет мастер или прораб этой стройки, завода или фабрики: в черный костюм–робу из плотного материала.


Именно такой костюм и прислал Серега Младой. Но это было не все. Кроме этого костюма, в бауле находилась новая цигейковая шапка черного цвета, коричневые шерстяные носки, меховые черные кожаные перчатки, яловые сапоги и запечатанный блок сигарет с фильтрами «Ява», что уже, в те времена, само по себе являлись роскошью. Обычно зэки курили простенькие, самые дешевые, сигареты без фильтра: «Прима», «Север», «Дукат», а то и кубинские сигареты — крепкие и вонючие.


Автор честно признается, что уже и не помнит названия этих кубинских сигарет, но их было два.

Однако Автор хорошо помнит байку, пущенную в народ сидельцами–шутниками, о том, как производились кубинские сигареты.

Сначала из листьев табака, в ручную, скручивались сигары. Во время их изготовления на пол с листьев табака, осыпались крошки, и в конце каждой смены рабочие подметали пол на фабрике и этим мусором набивали сигареты, которые и драли горло согражданам стран социализма.


Неугомонный Сохатый, внимательно наблюдавший за изучением Семой–Пойнтом содержимого баула, даже рот раскрыл от изумления:

— Ничего себе, грев! — заметил он. — Так может только мамка родная заботиться о своем дитятке.

— Как видишь, ничего съестного в дачке нет, — спокойно констатировал Сема–Поинт.

— Может, поделишься этим богатством? — никак не унимался парень.

— А может, Сохатый, тебе и ключи от квартиры, где деньги лежат еще отдать? — усмехнулся Сема- Поинт.

— А чего это ты борзеешь? — стал заводить сам себя этот парень. — Забыл, что в тюрьме делиться нужно!

— А ты что, сват мне, а может, братом приходишься, да я не знаю? С какой стати я должен с тобой делиться? — как можно спокойнее ответил Сема–Поинт.

— Не умеешь, научим, не хочешь, заставим! — угрожающе процедил тот сквозь зубы.

В его голосе действительно слышалась явная угроза. Казалось, не хватает маленькой искорки, чтобы тот набросился на Сему–Поинта.

Сема–Поинт, забыв про осторожность, уже приготовился дать достойный ответ этому наглецу, но не успел: вмешался один из бывалых зэков, который и бросал недовольные взгляды в сторону парня.

На вид ему было немногим за сорок лет, но, видно, жизнь его изрядно потрепала: у него был туберкулезный цвет кожи, да и изрядная худоба говорила о том, что ему часто доводилось недоедать и нести лишения.

Он вдруг жестко обратился к этому заедающемуся сокамернику:

— Слушай, сявка подзаборная, ты чего это своей пастью невпопад щелкаешь? Земляк получил посылку от родственников, и это грев, который ему наверняка на этап собирали, а ты хочешь распотрошить его? С какой стати, Сохатый? Ты что, имеешь что‑то предъявить ему или он тебе должен по жизни? А может, ты попутал чего? — несмотря на жесткие выражения, его голос был спокойным, уверенным и лишь частая жестикуляция рук, пальцы которых были сплошь в кольцах–наколках, выдавали его раздражение.

Каждое свое слово он выговаривал жестко, как бы заранее обвиняя Сохатого в допущенном косяке, даже не пытаясь скрывать Своего недовольства.

— Да нет, Филя, просто я хотел для общества подсуетиться… — мгновенно стушевался тот, отлично понимая, что вновь закосорезил, пытаясь наехать на незнакомца с баулом.

— А тебя что, Сохатый, общество просило об этом? А может, у тебя есть особые полномочия, а мы просто о них ничего не знаем? — ехидно заметил Филимон.

— Нет, но я… — тот заметно стушевался и не знал, что ответить.

— А если нет, тогда ты, сявка молдавская, закрой свой поганый рот, сиди в своем стойле, посапывай в две дырки и не суй свой нос, куда тебя не просят, понял! — резко, с нескрываемой злостью, оборвал Филя.

Почему «сявка молдавская»? Видимо, молдаване чем‑то ему насолили в прошлом…

Ни слова не ответив, Сохатый опустил свою физиономию к полу. Не поднимая глаз, подошел к своей шконке и быстро взобрался на второй этаж. Потом, молча, улегся и отвернулся лицом к стене.

А Филимон повернулся к Семе–Поинту:

— Судя по всему, земляк, тебя сегодня на этап выдернут… — дружелюбно заметил он.

— Похоже на то, — кивнул Сема–Поинт.

Затем распаковал блок сигарет, вытащил из него две пачки, внимательно осмотрел их фабричную упаковку: не нарушена ли? Вдруг именно в этих пачках сигарет и запрятан тайник Сереги Младого!

После чего вышел на середину камеры, бросил их на общий стол и объявил:

— Это на общак! Курите на здоровье!

— Вот это по–нашему! — одобрительно заметил Филимон.

Как ни странно, но никто из сокамерников не рискнул подойти и угоститься сигаретой: тем самым они как бы признавали лидерство бывалого Филимона.

А тот, словно воспринимая это как должное, кивнул Семе–Поинту присесть рядом, и когда тот опустился на его шконку на первом ярусе, спросил:

— По первой ходке чалишься?

— По первой.

— А почему сразу на строгий режим окрестили: статья тяжелая, что ли?

— Так получилось, — не вдаваясь в подробности, ответил Сема–Поинт.

— Понятно, — кивнул тот, соблюдая негласное тюремное правило, по которому любой зэк имеет право говорить о себе только то, о чем сам хочет сообщить, потом тихо шепнул, — Все будет о’кей, братишка! — он дружелюбно подмигнул и многозначительно добавил шепотом: — Вместе этапом пойдем!


В его мыслях Сема–Поинт «прочитал», что Филимон является близким Сереги Младого: ничего о Семе–Поинте толком не знает, но готов за него вступиться в любой момент. Да и на этап он отправился только по просьбе Сани Омского, чтобы прикрыть, в случае чего, Сему–Поинта. А для того чтобы отправиться на этап вместе с ним, сознался в якобы совершенном преступлении. Причем рядом с городом, где он якобы и ограбил магазин, и рядом с которым как раз и находится колония, куда и направили Сему–Поинта.


Мысленно поблагодарив Смотрящего, Сема-Поинт шепнул:

— Рад знакомству, земляк! — и обнадеживающе добавил: — Надеюсь, подружимся!

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Филимон и еще тише спросил: — Я могу тебя Семеоном называть?

— А ты как думаешь? — на этот раз подмигнул уже Сема–Поинт.

Он специально ответил уклончиво: если Филя посвящен Серегой Младым или Саней Омским в их план, то он сам ответит на этот вопрос, а если нет, то Сема–Поинт остается чистым в отношении него, и никто не сможет предъявить ему, что он специально ввел Филимона в заблуждение ил и обманул, назвавшись чужим именем.

На самом деле Семе–Поинту было приятно узнать, что Саня Омский наверняка вместе со своим братом смотрящим позаботился о том, чтобы он не появился на зоне настоящим чмошником. Их передача оказалась как нельзя кстати: за несколько месяцев нахождения под следствием одежда и обувь, в которых его и арестовали, сильно поизносились. Иногда, когда было холодно, приходилось даже спать не раздеваясь.

Однако Саня Омский, как оказалось, позаботился не только о его одежде, но еще и о том, чтобы подстраховать Сему–Поинта во время этапирования на зону: наверняка это его идея отправить с его этапом Филимона.

Этот мужичок не так прост, как может показаться на первый взгляд. В нем чувствовалась внутренняя уверенность, а судя по многочисленным наколкам перстней на пальцах, сразу было ясно, что у него ходок, как грязи. Он четко ориентируется в криминальном мире, ботает по фене, знает с кем и как разговаривать. Умеет быть не только дипломатичным, но и вполне жестким, когда понимает, что без этого никак невозможно обойтись.


Не прошло и двух часов с момента, когда Сема-Поинт получил посылку от Сереги Младого, как вновь заскрежетали замки дверей в камеру, и на этот раз в нее вошел старший дежурный по корпусу, моложавый капитан туберкулезного вида. Рядом с ним в дверь протиснулся старший прапорщик.

Капитан держал в руке пластиковую дощечку, на которой было что‑то расписано карандашом.

— Ружейников! — зычно выкрикнул капитан, несмотря на то, что камера была небольшой, и вполне достаточно было говорить обычным голосом.

— Филимон Сергеевич, тысяча девятьсот сорок шестого года рождения, статьи сто сорок четвертая, часть вторая, сто сорок шестая, части первая и вторая. Общий срок — четыре года строгого режима, — привычно вяло оповестил тот о своих криминальных подвигах и даже зевнул, открыто выказывая свое явное неуважение к капитану.

Но капитан никак не среагировал на это и вдруг в упор уставился на пластиковую доску, потом на прапорщика, снова на доску, потом раздраженно спросил его:

— А здесь ты что нацарапал? Ничего не разберешь! Как курица лапой!

Прапорщик заглянул в пластиковую доску и неуверенно произнес:

— По… По… Па… Пантелихин… — наконец выговорил почти шепотом и неуверенно добавил: —… Кажется…

— Точно или кажется? — грозно вопросил капитан.

— Точно, — кивнул тот, но его голос был еще более неуверенным и он снова добавил: — …Кажется…

— Пантелихин! — махнув рукой, выкрикнул капитан.

Уверенный, что он сейчас услышит свою фамилию, Сема–Поинт не сразу сообразил, что вся эта игра прапорщика с плохо написанной фамилией, проделана с подачи Сани Омского. Это осознание длилось какие‑то доли секунды, и никто из сокамерников не успел заметить его замешательство.

И лишь Филимон чуть заметно всезнающе улыбнулся.

А Сема–Поинт решительно выпалил:

— Семеон Тихонович… тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения… Статья сто сорок шестая, часть вторая, семь лет строгого режима! — без запинки отрапортовал он.

Мысленно он порадовался тому, как вовремя он «прочитал» мысли настоящего Семеона. У него были сомнения в отношении года рождения своего имитатора, и он решил пойти на риск — назвал год собственного рождения..

Но, видно, капитану было не до того, чтобы сверять названный год рождения Семой–Поинтом, с тем, который был указан в карточке. А может быть, Сема–Поинт просто угадал год рождения Семеона.

— С вещами! — торжественно объявил корпусной и первым вышел из камеры.

Быстро скрутив в рулон свои постели, Сема- Поинт и Филимон сунули их под мышку одной руки, второй рукой подхватили свои баулы и направились к выходу.

Но Филимон с полпути вернулся к столу, взял одну пачку сигарет «Ява» и сказал:

— Так будет справедливо, земляки: на этапе труднее с курехой, чем дома! — пояснил он, затем дружелюбно произнес важное напутствие: — Ну, что, земляки, желаю вам без эксцессов дожить до окончания срока и не заболеть чахоткой! Пока, земляне!

— Удачи всем! — подхватил Сема–Поинт, и они вышли из камеры, с большим трудом протиснувшись в узкий проход, ограниченный цепью.

Сема–Поинт, радуясь, что так ловко выкрутился с проверкой, вдруг подумал о том, что здесь, на пересыльной тюрьме, Серега Младой сумел подстраховать его в этом отношении, но как будет происходить позднее, когда конвоиры будут чужие? Ведь таких ситуаций во время этапирования будет не одна и не две: и в автозаке, и при посадке в вагон, и внутри вагона, да и позднее, во время прибытия в зону.

Казалось, что выхода нет, но все устаканилось при первой же перекличке при посадке в автозак: рядом с ним оказался настоящий Семеон, который обнадеживающе подмигнул ему. И как ни странно, но все произошло быстро и незаметно: начальник конвоя даже бровью не повел, когда Сема–Поинт ответил ему вместо Семеона. И Сему–Поинта это ободрило и обнадежило настолько, что он совсем успокоился.

Тех, кто отправлялся на этап, в просторной камере на сборке собралось человек пятнадцать. Каждому из этапников выдали по шесть селедок, по небольшому кулечку с сахаром и по пять буханок черного хлеба.

— Через пять суток будем на месте! — уверенно заметил Филимон, имея большой опыт в подобных этапированиях.

— По количеству пайки определил? — попробовал догадаться Сема–Поинт.

— По количеству выданного хлеба, — поправил тот: — Одна буханка на сутки…

— Да, с такой пайки не разжиреешь, — уныло поморщился Сема–Поинт.

— Прекратили базар! — резко оборвал розовощекий майор, то ли Кум, то ли дежурный помощник начальника тюрьмы.

— Это не базар, гражданин начальник, это мысли вслух! — встрял в перепалку с ним Семеон.

— Про себя мысли! — парировал майор.

— А про меня не написано! — ответил Семеон и все осужденные весело заржали.

— Ладно, повеселились немного и будет, — миролюбиво заметил тот, желая поскорее отделаться от убывающих из тюрьмы осужденных, потому торопливо скомандовал: — Осужденные, по одному, к выходу!..

Так начался этап на новое место отбывания срока Семы–Поинта…

Две «Черных Маруси» не без труда вместили полтора десятка этапников: у многих были огромные баулы, набитые телогрейками, зимней одеждой и съестными припасами.

Как только все разместились и машины двинулись вперед, Сема–Поинт, откинувшись спиной на стенку фургона, прикрыл глаза и постепенно провалился в глубокий сон…


Загрузка...