Зона сумерек

Колобок обвел глазами зал… и вдруг некстати подумал, что странный заключенный при том скудном освещении разглядеть злополучные отметины у него на ладони никак не мог… Но мысль мелькнула и пропала.

Пузо ел так, словно это был последний ужин в его жизни, поминутно вытирая о салфетку короткие пальцы. Зять, вися над ним что-то толковал с обидой и недовольством. Девки исправно наклоняли бутылки. Постепенно голоса становились громче, жесты — шире. Глаза беспокойно метались по кабаку, словно искали чего-то и Колобок понял, что они ищут. И сообразил, что вскоре — найдут.

За мир так за мир, — тихо сказал он и одним махом опрокинул стопку, не ощущая крепости знаменитой халибадской водки. Бармен тут же наполнил ее снова. Колобок взял, крутанул в пальцах и быстро выпил, словно стараясь отделаться от неприятной работы.

Вы… — рыгнул Эконом и взгляд светлых глаз, описав плавную дугу, уперся в мешхарца, — вы задавили Халибад. Вы заставили снять таможню… "Кровь дракона"… Нет в Мешхаре никакой нефти. Может и была… лет пятьдесят назад. А теперь нет!

— Но, позвольте…

— Нет в Мешхаре нефти, — рявкнул Кавказец, — а обещали… долю с трассы, бензин по льготным ценам… Что еще?

— Дерьма на лопате, — отчетливо выговорил собутыльник Колобка и посмотрел на алата сощуренными, абсолютно трезвыми глазами.

Смелыми стали? «Дельтами-Смерчами» обложились и рады, как свинья в любимой луже. А где сейчас твоя Дельта? Я тебе скажу где. И сам ты там! Пузо налег своим необъятным «авторитетом» на стол так, что толстые ножки заскользили по полу и зазвенела посуда.

Я говорил — дайте денег и не мешайте. Хотя бы год не мешайте. Вернем с процентами!

Да ну? — изумился его сосед, — да вам сколько не давай — мимо пальцев проходит. Или деньги скользкие, или руки косые…

— Руки косые? Бутылку видишь? Вон там, на конце стола.

— Ну, вижу, дальше что?

Пузо зашарил себя по ляжкам и блуждающий взгляд его уперся в Бара.

Начальник ОВД на другом конце стола полулежал, уронив голову на вытянутые руки, среди уроненных фужеров и опрокинутых тарелок с дарами моря.

— Пистолет с собой? Давай сюда.

Услышав голос Халифа Бар шевельнулся, сделал попытку поднять голову, но, не совладав с тяжелыми мыслями, уронил ее в тарелку.

Вокруг зашевелились, попытались привести Бара в чувство, послали за холодной водой. Кто-то неловко толкнул Колобка локтем.

Перед его глазами качались столы и люди. Колобок сунул руку в задний карман. Выудил оружие. Машинально обтер салфеткой и бросил на стол между мешхарцами и халибадцами.

Только аккуратнее тут, мать вашу! — вырвалось как-то против воли. А ноги сами вынесли из кабака под звездное небо, на свежий воздух.

"А, гори все огнем", подумал Колобок.

И сбылось по слову его.

Халибад загорелся в третьем часу ночи. Может быть от петарды, может быть причиной беды стал оставленный во дворе мангал или случайная сигарета.

Или чаша чьего-то терпения наконец переполнилась.

Сначала вспыхнул косоватый домик на окраине и в какие-то считанные минуты превратился в гудящий огненный столб, от которого во все стороны летели искры. Деревья, росшие рядом, мгновенно почернели и съежились, а пламя, почти не встречая сопротивления переметнулось вслед за ветром на другую сторону. Когда кто-то из самых трезвых горожан наконец опомнился и сообразил позвонить в пожарную, горело уже девять домов на двух улицах и занимался десятый. Ночь осветилась на много кварталов вокруг, шалые искры летели в небо. Со звуком пистолетных выстрелов лопался шифер. Такие вещи както очень быстро собирают толпу, и она. действительно, собралась. Как-то враз протрезвевшая, но словно впавшая в ступор. Люди смотрели на взбесившийся огонь не отводя глаз и только тихонько, по шажочку, отступали назад. И когда, завывая сиренами, на окраину вылетели сразу пять пожарных машин — ровно столько, сколько их было в городе, всем уже было ясно что сгорел старый Халибад, сгорел окончательно и бесповоротно и больше его не будет.

Гавриш посторонился, освобождая место, и на каменный пол шагнул худой пацан, вроде подростка. С вихрастым хайром, перетянутым тесьмой, черном безразмерном и бесформенном прикиде с монтановским орлом на спине. На поясе маячила коробка плейера. Челюсти равномерно двигались под нечто в ритме рэпа.

— Привет, — неразборчиво буркнул он и мотнул головой, стряхивая наушники.

Увидев его Паша на мгновение «поплыл». Перед глазами возникло море сладко пахнувшей травы и надраенные до блеска железные ворота. "Именем Зевса приказываю тебе…" Он сделал непроизвольное движение рукой, чтобы заслониться от пронзительного света, который принес с собой «подросток», — но тут же устыдился и шагнул вперед.

Здравствуй, Страж… — Тысячелетия ожидания не пробились в его голосе даже намеком на упрек.

— И ты… здравствуй.

Страж медлил всего мгновение. А может и не было его, этого мгновения, просто Паше, от напряжения потерявшему ориентацию во времени, показалось, что было. Но Страж протянул руку и Паша ее пожал.

— Петюня, — бесцеремонно влез Миша, — у тебя фомка с собой?

— Обижаешь? — Пожав плечами с легким, едва уловимым презрением настоящего профи Страж пошарил в заднем кармане брюк.

— Как мне найти его? — тихо спросил Паша, сдерживая гнев.

— Змея? А никак, — Миша сплюнул на пол и аккуратно растер плевок фирменной кроссовкой, — Он сам тебя найдет. Единственное, что ты должен сделать — это запалить перед алтарем свечу белого воска… Там их много всяких. Есть и белые.

Внезапно Паша почувствовал страх, острый, как боль.

— Нельзя же… белую, — проговорил он и осекся. Мягкий свет в глазах Гавриша был не упреком, но чем то очень похожим на упрек.

— Теперь все можно, — услышал он, — если уж Петр достал свои ключи…

И все сделалось предельно ясно. Но он все-таки спросил, не верилось ему:

— Сегодня… последний день?

Ответ Гавриша опоздал. Звонко щелкнула, и с противным металлическим лязгом отошла тяжелая дверь.

— Как видишь — не швейцарский банк, — прокомментировал Страж.

Вот и открылись перед ним Врата. Нужно было идти привычной дорогой и делать насквозь знакомое дело, но как то уж больно странно было ощущать за спиной конечность бытия.

Иди, — тихо напутствовал его Миша. Этот улыбчивый здоровяк был необыкновенно серьезен и на миг сквозь розовощекую маску проступило другое лицо: строгое, спокойное, с благородством черт и неземным светом в глазах.

— Иди, — тихо подтвердил Гавриш.

Страж отступил в сторону и открыл перед ним дверь.

Паша шел по лестницам и анфиладам, мимо "колодца призраков", вдоль полуразрушенной стены, по мосту из рельса, и чувствовал, как вибрируют стены.

В дверных проемах, затянутых паутиной, оживали прозвучавшие здесь когда-то шаги. Он шагнул к деревянному распятию и поднял голову: потолок был необыкновенно высок. Казалось, что никакого неба нет вообще, что этот высоченный каменный свод и есть — небо. Паша окунулся в странные ощущения, словно он каким-то непостижимым образом продолжился до бесконечности и может почувствовать каждую звезду в черном провале небес, каждую песчинку, каждую падающую в вечность секунду. Ноль координат.

Алтарь почти не тронуло время. Он покопался и действительно обнаружил свечи: новые, оплывшие и огарки. Стараясь ни о чем не думать, выбрал белую, нетронутую.

— Хочешь помолиться?

Голос прозвучал, казалось, совсем рядом. Паша резко обернулся, готовый ко всему, но зал был по-прежнему пуст. Не могло же ему почудится? Он, определенно узнал этот голос, и сейчас тщетно пытался отыскать владельца, щуря близорукие глаза. В проходе выросла тень и ткнулась в Пашу, как острие меча.

— Не стоит шуметь. Я уже здесь.

Глеб шевельнул кистью, и в глаза Паше ударил почти нестерпимый блеск.

Он невольно зажмурился, а когда открыл глаза — враг был уже рядом. Шагов его Паша не услышал, да и не успел бы он проделать этот путь, но теперь это уже не удивляло. Паша многое вспомнил. Жаль — поздно. Но бывает хуже, мог бы и вообще не вспомнить.

В руке Глеб действительно держал меч, но Паша смотрел не на оружие, а на темное кольцо. Внезапно оно начало расти и надвигаться на него. Паша даже отпрянул, прежде чем понял, что враг протягивает ему оружие: в лучших традициях — рукоятью вперед.

— Возьми, — потребовал он.

— Ну ты даешь, Ричард Львиное Сердце, — Паша мотнул головой, освобождаясь от наваждения. Мгновение слабости минуло, тело наливалось злостью и силой, — ты бы еще дуэльные пистолеты приволок. Я думаю, мы обойдемся без железа.

Глеб резко вскинул бровь:

— Хочешь устроить свои похороны за чужой счет?

— Почему бы нет? — Паша отступил, незаметным для глаза движением разминая мышцы, — каждый экономит как умеет…

— Как хотите, пан поручик.

Отброшенный меч перевернулся в воздухе, сверкнув в рассветном солнце, и в тот же миг тело бросило влево и вниз. Рухнув на каменный пол Паша кощунственно выругался — он слишком долго не дрался. Примитивный отвлекающий маневр едва не погубил его. Спас глубинный, въевшийся в подкорку рефлекс.

«Подлость» и "военная хитрость" вещи разные, и если первой противопоставить нечего, то со второй можно поспорить.

Он отступил, нарочно раскрываясь и, словно в замедленной съемке увидел, как двигается к нему слегка согнутая ладонь. Шаг влево. Рука потянулась к запястью. Сомкнулась мертво. Вниз… И каменное небо распалось брызгами, а земля полетела навстречу. Он почти не коснулся земли, сгруппировался, перекатился, вскочил…

В полутемной часовне светлело. Колонны в углублении нефов, которые он лишь смутно угадывал раньше, стали отчетливо видны. А небо было не каменным, это ему показалось, что там камень. Голубой свод выгибался над ним — чистый, без единого облачка и прозрачный, как воды Эвнои. Изначальное небо не знало грозовых раскатов. И радуги оно тоже не знало.

Карие глаза с жестким прищуром внезапно заслонили свет и все тело взорвалось болью. Паша пренебрег блоками и бил сквозь удар, не заботясь о себе, как никогда не делают спортсмены. И как всегда поступают солдаты.

Услышав про радугу мозг отозвался не сразу, но потом до него дошло — это был голос Глеба, а в карих глазах, как в зеркале, метнулась его собственная боль.

Мастер Иллюзии в своем репертуаре. Но в последний день такие фокусы стоят дешево. Легко, словно танцуя, Паша отклонился и вдруг резко, с разворота выбросил ступню, целя в челюсть. Удар достиг цели и родился звон, словно разбили стекло… а потом сзади обрушилась тьма от которой не было спасения, потому, что пришел наконец тот день — жаркий, как печь, и настала тишина на малое время, и пропела ангельская труба, и был у этой трубы низкий.

До неузнаваемости искаженный женский голос:

— Не делай этого.

Упав на одно колено, Глеб поудобнее перехватил голову противника, намереваясь открутить ее напрочь. Крик Розали спутал его планы. Откуда она здесь взялась, и как нашла его? Ах да! "Черная луна". Носитель "не мог быть" в одиночестве, поле кольца покрывало его, точно кокон, отрезая от всех земных и небесных источников энергии. Носитель "Черной луны" жил за счет жизненной силы того, у кого было второе кольцо. И, разумеется, не мог его потерять.

— Не делай этого, — повторила женщина, жена его, хоть и не перед Богом.

Она была одета наспех, не причесана. Рыжие космы закрывали лицо, но ладони сжимали рукоять отброшенного меча.

— Тебе здесь не место, — раздраженно отозвался Глеб.

Она ничего не ответила. Розали и не собиралась с ним спорить. Острие меча было направлено не на него, и даже не на Пашу. А на нее саму. Она собиралась умереть, чтобы раз и навсегда уничтожить повод для раздоров.

"Черная луна" вернула ей память. Слишком поздно Динзиль вспомнил, что это была уже не первая их стычка на глазах у Лилит.

— Но почему? — устало спросил он.

— Я не знаю, — растрепанное создание говорило каким-то чужим голосом, — Я чувствую, что могла бы пойти за тобой хоть до того места, где кончается асфальт. Но я никуда не пойду. Я останусь здесь.

В ее голосе не было ни упрека, ни сожаления, ни отчаяния. Только решимость. И Динзиль почувствовал, что у него опускаются руки. Он получил все что хотел — уничтожил врага и сделал своим этот рыжеволосый фантом, за которым так долго гнался. И было так просто довершить начатое, а потом встать и отобрать у нее меч. Она бы не успела причинить себе вред. Динзиль двигался быстрее.

Вместо этого он сел на каменный пол и уронил голову в ладони. И застыл не двигаясь, даже не дыша. Он допустил ошибку. Лилит принадлежала ему — телом и душой, но она больше не принадлежала себе. Именно это он упустил. Не поднимаясь с коленей он выбросил руку — широкая ладонь как стрелка компаса указала на нее, и тихо, без выражения, Глеб скомандовал "Спи!"

Меч дрогнул и выпал из рук, звякнув о камень. А потом упала она: мгновенно провалилась в тяжелый и необоримый сон — обморок.

Хотелось курить, но Динзиль не стал лезть за сигаретами. Он смотрел в светлый дверной проем, над которым висело деревянное распятие. Со стены спокойно и мягко глядел на него тот, кому он однажды предложил власть над миром. Распятие совершенно не тронуло время. Глаза были живыми и светлыми.

Динзиль пожал плечами и хмыкнул: Разумеется, ты опять прав. Бог есть любовь а Дьявол есть зло. Но я ведь никогда и не отрицал своей вины… лишь твое право судить.

Он легко поднялся. Не спеша, но и не медля поднял меч и, рискуя пораниться о зеркальное лезвие, резко свел вместе острие и рукоять. С сухим треском оружие сломалось. Второй они все равно не достанут.

Потом он подошел к бесчувственной Лилит, откинул волосы с лица. Нежным свое движение он не назвал бы и сам. Она не спала — это было тяжелое забытье, сродни наркозу. Он не стал размениваться на слезы и прощальные поцелуи. Просто снял с руки черное кольцо… она задышала свободнее, однако не проснулась.

Но Змей не был бы Змеем, если бы ушел просто так, не пытаясь устроить какой-нибудь подлый розыгрыш. Он снял со своей руки второе черное кольцо, в котором теперь, без «сестры» никакой магии не было, и опустил на неловко оттопыренный палец белобрысого. Кольцо село как влитое. Еще бы. Пускай теперь думает "кто есть ху", — пояснил он, поглядывая на распятие с циничной смешинкой в прищуренных глазах, — с ума не сойдет, ума у нее немного, но голову поломает. Попробуй различи два отражения в зеркале.

Вышел он так же неспешно, не оглядываясь назад, хотя очень тянуло. И прошел не в дверной проем на галерею, а в узкую дверцу за алтарем, из которой появился Паша. Ветер обнял его за плечи, как старый друг, и Змей понял, что догадался правильно. Впрочем — он редко ошибался.

Колодец был на месте. А куда бы он делся? Он встал на край. Посмотрел вниз. Это был бы закономерный и даже символический финал: не принимая Божьего суда он осудил себя сам и избавил новый мир от своего присутствия. Но кто будет ценить свет зная, что больше никогда не опустится тень? Взгляд холодных, циничных, насмешливых и мудрых глаз пробился сквозь вибрирующие стены, к небу.

Тебе никогда не приходило в голову, что я не меньше тебя люблю этот мир?.. А может и больше.

Динзиль легко и бесшумно сошел с края колодца и шагнул из под полуразрушенной крыши наружу, прочь.

Паша очнулся от толчка и мгновенно вспомнил Ташкент, белое солнце над головой и торопливый шепот немолодой хозяйки: "Держитесь в дверном проеме, сейчас все кончится".

И правда — все кончилось. Незыблемо стояли ветхие стены и свеча у алтаря, так и не зажженная, даже не покачнулась. И лишь некоторое время спустя Паша ощутил странную тяжесть… и как будто заложило уши. Он перебрался поближе к Розали и постарался разбудить ее. Обмякшее тело безвольно висело на руках, веки были плотно сомкнуты. "Прощальный подарок Динзиля, — сообразил Паша, — ей. Но не ему". Тишина этого места оказалась неуловимо нарушенной, но что это был за звук — Паша сообразил, лишь подняв глаза к потолку: каменный свод разрезала кривая трещина. Она стремительно ползла к стене, увеличиваясь в размерах. Каменный плиты под ним медленно и неохотно зашевелились, будто просыпаясь… Стены уже не вибрировали а мелко дрожали. Понимая всю глупость и донкихотство своего поступка, он все же подтянул Розали к себе, обнял, и попытался заслонить собой от рушащихся стен.

Она так и не проснулась, даже когда раскололся под ногами камень и багровый язык огня слизнул их вниз, в бездну. Мгновение спустя с грохотом обрушился свод, кроша темные, ребристые колонны и те, кто еще оставался в живых, смогли увидеть как небо изменило цвет…

Эпилог.

Асфальт потемнел от лившего несколько часов дождя. Такого здесь еще никогда не было — странная в этом году была весна. Тающие горные снега обрушились на город таким небывалым Великим Потопом, что превратили Халибад в Венецию. И уже к вечеру на улицах появились первые «гондольеры» — вездесущие мальчишки и девчонки на самодельных плотах из автомобильных камер. Пока взрослые со слезами и причитаниями подсчитывали убытки — детвора упивалась неожиданным праздником, и пропускала мимо ушей грозные окрики: "Немедленно прекратить это безобразие и подниматься на чердак!". "Это безобразие" продолжалось полных три дня, и только к полудню четвертого вода начала медленно спадать. К вечеру показались руины какого-то древнего строения… а может и не руины, просто груда плохо обтесанных камней.

Потрепанный милицейский «газик» торопился, что называется "по государеву делу" и останавливаться нигде не собирался, но закон извечной дорожной солидарности заставил водителя придавить тормоз, когда из сиреневых сумерек выплыла парочка каких-то бедолаг, застрявших на обочине. Они колдовали над широченным как диван мотоциклом и, похоже, не очень успешно.

"Байкеры", — подумал водитель, невысокий полноватый человек, похожий на упругий резиновый мяч. Но подумал не с агрессивной неприязнью, как большинство его коллег, а где-то даже с интересом. Он остановился прямо напротив мотоциклистов и распахнул дверцу.

— Помочь, ребята?

Высокий, широкоплечий парень, огненно-рыжий, как медная проволока, широко улыбнулся, демонстрируя великолепные зубы: Как говорил Харли Дэвидсон из знаменитого фильма: "Если бы это была лошадь, я бы посоветовал ее пристрелить".

— Понятно, — кивнул водитель, неизвестно почему улыбаясь в ответ, — до города подбросить?

Байкеры переглянулись. Тот, что был пониже и держался в тени, кивнул, и "кожаная парочка" втиснулась в салон.

— А конь?

Он свое отбегал, — рассмеялся второй байкер мягким, грудным смехом, и, стянув шлем с роскошных светлых волос, оказался симпатичной девушкой.

В салоне они оказались не одни, на заднем сидении в углу дремал молодой веснушчатый парень в черной рясе, обнимая «рога» мотоцикла неопознанной модели, с массивным крестом, вделанным в бензобак.

— Тоже из ваших, — пояснил водитель, захлопывая дверцу, — даром, что батюшка. Я сегодня, как дед Мазай, целый день таких бедолаг подбираю, весь салон колесами завозили…

— Вечер добрый, дети мои, — очнулся «батюшка» с живым интересом разглядывая пополнение.

— А вы настоящий священник? — спросила девушка.

Закончил семинарию и принял сан, как положено, дочь моя, — охотно отозвался парень.

— И давно? — не оборачиваясь спросил водитель.

Да уж четвертый день пошел, — голосом пропитушки-дьякона пробасил тот, и, не выдержав, закашлялся.

— Солидно, — кивнул рыжий.

— А вы и венчать можете? — не отставала девушка.

— Могу, дочь моя, — с энтузиазмом откликнулся парень, — правда еще ни разу не пробовал.

Понятно. — кивнул рыжий, — значит попробуешь, — и улыбнулся своей спутнице, от этих слов засиявшей собственным светом. За окнами быстро темнело и вскоре контуры дороги оказались размытыми. Говорят, в такие ночи оживают древние духи гор, и спускаются вниз, чтобы пугать припозднившихся путников, — задумчиво произнесла девушка, — хотела бы я увидеть хоть одного из них…

Духи гор — суть ересь и бесовские наваждения, — авторитетно пояснил священник, — а мысли подобные есть зло и диаволовы козни.

— Согласна… Но каким скучным был бы мир без них! Не солено, не перчено…

Рыжий сощурил темные глаза и бросил своей спутнице странный взгляд. Но промолчал.

Когда земля окопами расколота на две,

Когда не слышно шепота и не уснуть в траве,

Когда не видно солнышка, лишь красная луна,

Должно быть, спит твой боженька, а правит сатана.

И, вжавшись в землю, не дыша, забившись в каблуки,

Твоя бессмертная душа следит его шаги.

Копыт неровный перестук, он характерно хром.

И этот невеселый звук с рождения ей знаком.

Но отчего он страшен так? Ведь это твой хромой

Безлунный Адский Аргамак пришедший за тобой.

И в этом нет ничьей вины. Садись, давай, в седло.

Ты уезжаешь от войны. Тебе, брат, повезло.

Фольклор ТРАССЫ.

Полнолуние.

Авторские песни Татьяны Сторожевой.

Мое небо не синее, синего неба нет

В этом мире гроз.

Мое небо не черное, черного неба нет

В этом мире звезд.

А когда наступает ночь,

В моем небе не гаснет свет.

Если хочешь, я расскажу тебе

Свой секрет.

Мое небо — твои глаза.

Это странно, но это — факт.

И когда говорят,

Что это — пройдет,

Я смеюсь

И делаю шаг

В мое карее небо…

Мое небо цвета осенних сумерек

И закатных дождей.

Мое небо цвета опавших листьев,

Только еще теплей.

А когда наступает ночь,

В моем небе горит огонь.

Чтоб зажечь его,

Просто дай мне свою ладонь.

Мое небо — твои глаза.

Это странно, но это — факт.

И когда говорят,

Что это — пройдет,

Я смеюсь

И делаю шаг

В мое карее небо.

ПРИКОСНИСЬ К ТАЙНЕ.

Ты много говоришь, — сказала Розали, задумчиво глядя в вечереющее небо, — но это еще полбеды. Ты говоришь умные и правильные вещи, вот это уже беда. Но главное зло в том, что я тебя слушаю. К счастью, у меня короткая память.

— Почему ты считаешь понимание злом? — спросил Рей.

— Зло — не в самом понимании. Зло — в попытке все понять.

— Интересная позиция, — усмехнулся Рей, — попытка "все понять", милая Розали, обеспечила нам цивилизацию. Если бы не это качество, мы с тобой, голые и волосатые, до сих пор молились бы на огонь, который упал с неба.

— Возможно. Что в этом ужасного?

Рей хотел, было, рассмеяться, но Розали была слишком серьезна.

— Бывают ситуации когда «понять» — значит «утратить»… Терпеть не могу смотреть на мужчин сверху вниз, — сказала она вдруг. Шагнула к дивану и опустилась на мягкий ковер у ног Рея. Обхватила руками колени. Запрокинула голову и встретилась с его задумчиво-ироничным взглядом. Он был готов улыбнуться, но сдерживал улыбку.

Вот так хорошо, — тихо проговорила Розали. — Слушай меня. Просто слушай. Я расскажу тебе невероятную историю. В этом волшебном, загадочном мире невероятные истории случаются просто на каждом шагу, но мы не видим этого. Мы боимся чуда. А ведь жить без чуда еще страшнее… Слушай меня, Рей… Дело было задолго до Города Дождя. В Ярославле. Мне тогда было почти семнадцать. То ли в субботу, то ли в воскресенье не помню, помню только, что это был бесконечный летний выходной. Тетка уехала на дачу, друзья где-то пропадали, и заняться мне было совершенно не чем. Все книги давно перечитаны, диски переслушаны. А по этому "фонарю для дураков" шла такая ахинея, что я сатанела. Вечером должны были показать американский боевик. Тогда они были еще в новинку, и я очень на него надеялась. Весь день я провела слоняясь по комнатам из угла в угол изнывая от скуки, а вечером, включив телевизор, услышала, что кто-то отбросил кеды в Политбюро и все развлекательные программы накрылись медным тазом. Ох, Рей, наверное даже ближайшие родственники не скорбели по "дорогому усопшему" больше чем я. Примерно в половине одиннадцатого мое терпение лопнуло. Я влезла в старые джинсы, завязала свою черную рубаху на пупе узлом и вышла. В Ярославле, кстати, белых ночей не бывает. И эта была черной, как тьма египетская. Никакой цели у меня не было и я брела вдоль по Ухтомского, потом по Которосльной набережной. Ты был когда-нибудь там? Нет? Уверяю, ты ничего не потерял. Однообразные ряды этих желтых пеналов, похожих на ульи… Мне всегда почему-то казалось, что жизнь в этих домах-ульях кардинально отличается от нашей и течет по особому, раз и навсегда спланированному распорядку. Люди в одно время выходят из дома и возвращаются. Все вместе едят. Одновременно включают телевизор. И на лицах у них, должно быть, отпечаток каких-то сверхважных обязательств перед судьбой цивилизации. Как минимум. Наверное даже дети там играют во что-нибудь значительное и важное. Например в «школу». Проверить это не было никакой возможности. Дома-ульи, дома-пеналы все время стояли запертыми на ключ. Город был пуст, словно вымер. Меня это не удивляло. Да и тебя, поживи ты в том районе, не удивило бы, право. Там после семи вечера родной матери двери не откроют если она промочила ноги и охрипла. А погулять выйти так человек пять, да по две бутылки на брата и никак иначе, а уж тогда сам черт не батька. Так вот шла я, нога за ногу, ни о чем особо не думала. Идти одной по набережной было немного жутковато, но возвращение домой, в эти треклятые четыре стены пугало меня больше, чем призрак коммунизма. Тачка появилась внезапно. Сзади. Она двигалась бесшумно и очень быстро. Асфальт там разбит вдребезги и ездить — сущее наказание господне. Но эта машина как будто летела не касаясь земли колесами. Будто стелилась как кошка в длинном, грациозном прыжке. Благодаря тете, крупному специалисту по автотранспорту, я знала: этот «полет» — визитная карточка самых классных водителей. Она затормозила довольно далеко от меня, так что я не испугалась. Это был обычный «жигуленок». Знаешь, по сей день не могу вспомнить, какого он был цвета, хотя рассмотрела все и преотлично. Необъяснимый заскок сознания. Я поравнялась в ней все еще злая и скучная. Мне было в лом бояться и даже хотелось нарваться на приключение. Если уж лучше выбирать, то лучше страх чем эта зеленая тоска.

Дверца открылась:

— Девушка!

Я мгновенно прикинула возможные варианты. Парню было лет двадцать, не больше. Тачка наверняка папина, отгонял в гараж, а папа устал после командировки.

И остановилась.

Он подошел.

— С вами все в порядке? — голос был мягкий и спокойный. Он мне понравился.

— Почему со мной что-то должно быть в беспорядке? — удивилась я.

— Это не очень подходящий район для прогулок, — пояснил он, — вам повезло что вы еще не нарвались на какую-нибудь пьяную компанию.

Да за ради бога! — фыркнула я пренебрежительно, — Ну, побегаем. Хоть какое-то развлечение.

— А если догонят? — парень, казалось, заинтересовался.

— Ну, как сказал бы красноармеец Сухов: "Это вряд-ли", — отмахнулась я, — во всяком случае до сих пор не догоняли.

Он задумался. Ненадолго. Потом распахнул дверцу машины и предложил.

— Садитесь.

— Куда? — опешила я.

— Ну, можно, конечно и на крышу, но лучше — внутрь.

Наверное, у меня был очень скептический взгляд.

— Вы же хотели приключений? Будет вам приключение. Не бойтесь.

Приключение совершенно безопасное.

Я могу стерпеть многое, но не намеки на то, что Розали, "Непотопляемый авианосец", чего-нибудь боится. Я дернула плечом и села.

Дорога была совершенно пустой, так что парень развернул машину прямо посреди улицы.

— Куда мы едем? — спросила я, стараясь казаться невозмутимой.

— На поиски приключений, — ответил он, — вдвоем веселее.

Скорость была убийственной. Тишина — гробовой. «Ульи» с освещенными окнами слились в одну пеструю ленту. В какое-то мгновение мы долетели до моста и перемахнули через него. Снова потянулись дома, административные корпусы, всякие недостройки…

Первые пять минут я продержалась на боевом задоре. Следующие — на гордости. И еще чуть-чуть на страхе. Потом страх медленно но верно начал перетекать в панику. Потому что тачка летела вдоль заградительной полосы кустарника, мимо полей, туда где темной стеной стоял лес.

Парень, казалось, отлично понимал мое состояние.

— Вам нечего бояться, — повторил он, — уверяю, я не маньяк-убийца. — Он помолчал некоторое время и добавил, — эта ночь запомнится вам как самая странная в жизни.

Его слова меня успокоили. Не столько сами слова, сколько голос. Тихий.

Уверенный. Спокойный.

Мы остановились у самого леса. Он помог мне отстегнуть ремень безопасности и сказал:

— Идем.

— Куда?

— Не спрашивай ни о чем. А лучше — молчи.

Город был похож на новогоднюю гирлянду.

— Не смотри туда, — предостерег он.

Мы шли недолго, пока освещенная дорога не скрылась из вида. Парень шагал впереди, посвечивая фонариком. Он казался очень уверенным и знающим.

Хорошо, приключение так приключение. Я даже не попыталась отстать. Он остановился. Подождал меня и тихо предупредил:

— Не оборачивайся. Ни о чем не спрашивай. Ничего не бойся. И, главное, не пытайся понять. Смотри в ночь и слушай ветер. Ни на что не гляди пристально. Забудь о городе. Забудь обо мне. Просто смотри и слушай.

Ты не узнаешь ни единой вещи. Все будет новым и таинственным. Вокруг тебя соберутся чудовища и это не будет обманом зрения. Это будет проникновением в сущность вещей. Ты увидишь самую суть холмов, деревьев, камней, увидишь их души. Не пытайся понять. Просто смотри. Этот мир — тайна.

Понять ее нам не дано.

С этими словами он осторожно развернул меня спиной к городу, лицом к лесу и погасил фонарик.

Сначала ничего не происходило. Вокруг меня был темный ночной мир. Я чувствовала себя не в своей тарелке и ждала подвоха.

— Не пытайся понять, — шепнул мне в ухо, казалось, ночной ветер.

Неожиданно я расслабилась. Мне больше не было страшно. Не испытывала я и болезненного человеческого любопытства. Я была один на один с этим миром.

Ночь обступила меня. Контуры знакомых предметов оказались размытыми и я больше не узнавала их. Ветер шевелил траву и листья и вскоре мне показалось что я различаю слова. Смысла я не улавливала. Это был совершенно другой, не человеческий язык. Я и не пыталась его понять. Просто слушала. Тени шевелились. Вокруг меня стали собираться чудовища — страшные и обаятельные.

Знакомая с детства схема устройства мира разлетелась вдребезги. Больше ничего не было прежним! Но меня это не пугало. Вернее, не только пугало. Я испытывала странное состояние: среднее между ужасом и восторгом. Оно было настолько острым, что в какой-то миг я поняла: эта ночь двигается на меня, накатывает, поглощает… Я чувствовала как сквозь меня проходит время. Луна была высокой, но близкой.

Я находилась на другой планете. В другой вселенной. Чувство одиночества было пронзительным, но не страшным. Мне нравилось, что я одна.

Звуки, шорохи, движущиеся тени собрали картину, потрясшую меня своей нереальностью. Но это не было обманом зрения. Я знала, что прикоснулась к тайне.

Мне захотелось пожать лапы чудовищам и поговорить с ними. Я шагнула вперед.

Мой спутник легонько встряхнул меня и включил фонарик, разрушая очарование.

— Что это было? — взволнованно спросила я, — где я была?

Нельзя спрашивать, — сказал он. Помолчал и добавил, — возможно, есть люди, которые знают. Или им кажется, что знают. Не стоит им доверять. Мир — тайна. Ночь помогает нам, стирая грани. Можно прикоснуться к тайне. Нельзя понять. При попытке понять тайна отступает и глупому человеческому разуму кажется что он постиг истину. На самом деле от упустил чудо. ИМ чтобы убедиться в этом надо просто увидеть и услышать ночь.

Поехали назад. Уже очень поздно.

Я сказала адрес и он высадил меня у самого подъезда. Черное небо начинало светлеть. Уже у дверей я спохватилась:

— Как тебя зовут?

Он посмотрел удивленно.

— После того, что ты пережила этой ночью… ты задаешь ненужные вопросы.

— Я что-то пережила, определенно, — кивнула я, — но не знаю что.

— Ты узнала нечто новое о мире, — ответил мой спутник, — теперь мир для тебя уже никогда не будет прежним. Я сделал тебе подарок. Ты больше никогда не будешь скучать.

В тот миг я ему не поверила. Он стоял под фонарем, такой обычный, ничем не примечательный городской парень. И говорил, что сделал подарок, достойный великого мага. Я очень хорошо рассмотрела его лицо. Но знаешь, Рей, сколько потом я не пыталась его вспомнить — не могла. Только общее впечатление странного знания. Знания без слов и мыслей. Нечеловеческого знания.

Он уехал и больше я никогда его не видела. Что совсем не удивительно.

Ярославль — очень большой город. Там живет прорва всякого народа…

— И что, ты действительно больше никогда не скучала? — все-таки улыбнулся Рей.

Розали осталась серьезной.

Как ни странно — да. И еще… Я перестала тяготиться одиночеством, суетиться, искать всему объяснения. Утратила уверенность в том что все понимаю правильно. Иногда я смотрю на камень или сломанную ветку и думаю: что она такое на самом деле? В кого она превращается, когда ночь стирает грани?

Что чувствует, о чем мечтает? Снятся ли ей сны?..

По-моему, — очень серьезно сказал Рей, — ты встретилась со своим ангелом-хранителем.

— Не нужно! — остановила его Розали, — не пытайся объяснить чудо рационально.

— Рационально? — поразился Рей.

— Ну да. Идея Бога и ангелов самая рациональная из всех, которые выдал наш глупый и самодовольный разум. Я не хочу знать кто это был. Это ненужный вопрос. Он и тебе не нужен. «Понять» значит «утратить». Просто смотри и слушай. Слушай ночь, Рей. Она расскажет тебе больше чем я.

Сумерки.

Когда я устаю от бешеного рэпа.

От танцев босиком на колотых камнях,

Я подхожу к окну, и пепельное небо

Плывет в мои глаза — и плавится в глазах.

Молчит сухой фонтан и опустела площадь.

Уже погас закат. Еще не видно звезд.

Нет в мире красоты спокойнее и проще,

Чем этот дымный миг. Миг сумеречных грез.

Растекся горизонт, потеряны границы.

Весь беспредельный мир придвинулся ко мне.

Накал моих страстей, безудержность амбиций

Оставив бедный мозг сдаются тишине.