Зоны нейтрализации

7. ДВЕ ПРОЕКЦИИ

Голоса оставшихся в живых членов экипажей трех земных кораблей, которые нам недавно удалось выловить на пару секунд из хаоса сигналов, заполняющих пространство вокруг спутника, не могли иметь своим источником куполообразную постройку. По мере того, как мы углублялись в мрачные недра базы, крепла уверенность, что ядерные взрывы, аннигиляция должны были прекратиться внутри здания по крайней мере несколько месяцев назад. Наши компьютеры подтверждали это безо всяких сомнений.

Неправильные очертания пролома, через который мы проникли внутрь, виднелись уже далеко за нами, в виде слабой, светящейся точки. Только теперь мы смогли оценить исполинские размеры постройки. В ней без труда разместились бы три таких комплекса, как родимая наша база в Будорусе.

Помещение не было пустым, как могло показаться до того, как мы вошли в пролом, проделанный в наружной стене. Мы двигались по пандусу, выложенному мелкой плиткой, обнесенному по бокам десятиметровой высоты ограждениями. Дорога понижалась, и метров через шестьсот над нами оказалось несколько десятков этажей. Связь с «Ураном» оборвалась, как только дневной свет померк за нами. Материал купола представлял из себя непроницаемый экран.

Свет прожекторов разбрызгивался перед нами на стеклистой поверхности. Проход резко сворачивал, крутой дугой сгибая массивный, вертикальный столб, верхняя часть которого тонула во тьме, заполняющей поверхностью под куполом. Боковые стены сближались. Я подумал, что нам придется возвращаться, причем – немедленно, если мы не хотим заклиниться с «Фобосом» в тесном лабиринте. Я уже потянулся к главному пульту, когда неожиданно стены с левой стороны расступились, открывая край невидимой бездны, свет прожекторов скользнул по полу и затерялся в бескрайнем пространстве. Дорога, после следующих одна за другой выбоин, резко оборвалась без какого-либо предупреждения, словно отсеченная ножом.

Я затормозил.

– Свет, – сказал Рива.

Мне уже какое-то время казалось, что экраны передают не только две белые, молочные полосы, бьющие из-под башенки «Фобоса», но и словно бы наполняются более глубокой, пастельной подсветкой. Я вырубил прожектора и на несколько секунд закрыл глаза.

Когда я открыл их и когда взгляд привык к окружающему, я поначалу подумал, что возле нас опустился очередной шарик и я опять теряю контакт с действительностью. Быстро глянул на Риву. Но во взгляде его не было ничего такого, что могло бы вызывать тревогу.

Я поднялся из кресла, протиснулся между пультом и обрамлением экрана, прижался шлемом к поверхности окна. Рива сделал то же самое, припав к встроенному в лобовую стену кабины окну с противоположной стороны пульта. Мы не обменялись ни словом.

Я приглушил датчики. В абсолютных мраке и тишине, установившихся внутри нашей земной скорлупки, до смешного крохотной в сравнении с окружающим нас пространством, мы с невольным изумлением были захвачены зрелищем, размахом и полной экспансии гармонией превышающим все, что нам случалось видеть до сих пор.

Перед нами все пространство, докуда достигал взгляд, было заполнено солнечным светом. Но это не было пространством, ограниченным размерами куполообразного зала. Или какими-либо другими размерами. Оно раскинулось до края подернутого туманной дымкой горизонта, до границ, где редко рассеянные по сапфировой поверхности светло-бежевым облака начинали таять в разбавленной молоком голубизне. Свет, падающий на поверхность земли, поскольку была это земля, планета жизни, был дневным светом. Но и сама земля, а точнее то, что находилось на ней, светилось тоже, как светится огромный город, когда тени уже достигают половины высоты зданий, на улицах и в жилищах зажигаются огни, но в самой атмосфере еще сохраняется достаточно света, чтобы изображение просматривалось целиком, чтобы контуры его были полны пластичной объемности, которую не размазывают, а наоборот – подчеркивают разбросанные стекляшки фонарей.

Все это изображение проступало медленно, словно живой, объемный макет поднимался к нам из глубин гигантского колодца, вертикальные стены которого начинались в метре от носа нашей машины. Мы еще были в зале, еще справа и слева сохранялись в перспективе очертания дороги и массивных стен, но все это таяло на глазах, сменяясь изображением открытого пространства. Наконец невидимая поверхность, как бы поднимающая к нам землю, сравнялась уровнем с краем колодца и тут же расширилась со скоростью света, заполняя собой все поле зрения до горизонта. От элементов здания, в недра которого мы проникли (впрочем, не мы первые), не осталось и следа.

Солнечный диск, белый, с голубоватым налетом, низко стоял над горизонтом, однако, недостаточно низко, чтобы падающие от холмов тени могли скрыть от нас детали пейзажа. Поверхность перед нами понижалась, постепенно переходя в обширную, зеленую долину. Миллиарды, сотни миллиардов отдельных кристалликов изумрудов и топазов, смешавшиеся с сочностью гранатов, с приглушенными нитями матового серебра и рыжеватой борозды послужили здесь строительным материалом, из которого природа создала свои свободные, полные размаха, но в то же время скромные композиции. Так это выглядело. Но для нас это было в первую очередь зеленью. Поскольку склон, ведущий вглубь долины, сама долина, вплоть до едва проступающих на горизонте горбов фантасмагорических холмов, были одним огромным парком, или, скорее, пышным лугом, напоминающим цветущие альпийские луга в горных заповедниках на Земле.

В центральной части долины, но ближе к нам, чем к ограничивающим ее с противоположной стороны горам, раскинулся город. Точнее, то, что не могло ничем иным быть. Первые его комплексы, перевернутые пирамиды, накрытые куполами, стройные, многогранные башни, неправильной формы, чуть более их высокие, сады, оплетенные паутиной синусоид, с подвешенными словно бы в воздухе эстакадами, вырастали без малейшего перехода прямо из сверкающего всеми цветами, невообразимо красочного луга. И этот город жил. По его воздушным магистралям двигались поблескивающие, пастельных тонов точечки. Кое-где они соединялись, сливались в вытянутые, смазанные полосы, позже разбегались снова, вползая по дугообразным ответвлениям, ведущим на крыши зданий или же по фантастическим спиралям спускаясь на более низкие уровни. Но ни одна из них не касалась поверхности грунта. Там не было дорог, и ничего не было, кроме этого многокрасочного газона и гладких, лишенных отверстий фундаментов строений. Жизнь города сосредотачивалась исключительно на более высоких уровнях, на террасах, на многоэтажных эстакадах, расходящихся переплетающимися петлями.

Я не мог не сказать, как долго мы так простояли, сохраняя молчание, припав шлемами к окнам. Оттуда, где стоял Рива, неожиданно послышался негромкий звук, словно бы вздох. Он оторвался от стеклянной поверхности, обошел кабину и стоял теперь у меня за спиной.

– Хотел бы я знать, – хмыкнул он, – все ли их города выглядят таким же образом...

Я повернулся. Сказал.

– Не думаю, чтобы они выбрали из худших.

Отстранил его, занял место в кресле перед пультом. Отыскал на ощупь клавиатуру объективов. Включил регистрирующую аппаратуру. В блоках памяти нейромата теперь фиксировалось изображение заселенных районов Третьей.

Я выждал минуту. Пожалуй, излишне долго, принимая во внимание скорость, с какой производилась запись. Потом, не отключая аппаратуры, перебросил изображение, даваемое объективами, на экран и увеличил его, насколько это только удалось, до границ контрастности.

Обнимающие долину холмы, выстланные разноцветной зеленью, склон перед нами – все это исчезло из поля зрения. Остались лишь конструкции города, центральной его части. Пастельные точечки, скользящие по синусоидам воздушных дорог, выросли до размеров крохотных жуков. Я не мог избавиться от впечатления, что их корпуса пропускают солнечный свет. Порой мне даже казалось, что я различаю внутри склонившиеся фигурки, но расстояние было слишком значительным, чтобы я мог быть в этом полностью уверен.

Зато магистрали, соединяющие различные здания и комплексы зданий, получили новое измерение, превратились в слегка вогнутые в центральной части полоски, переходящие в дуги и виражи чуть ли не под прямым углом.

Стены отдельных зданий были видны нам во всей их протяженности. Вблизи их очертания казались еще более смелыми и гармоничными. Некоторые, напоминающие перевернутые конусы, едва касались земли иглоподобными основаниями, при этом единственным, что удерживало их в состоянии равновесия, была паутина ближайших эстакад. Другие же, уходя грациозными дугами в небо, выпускали из-под крыши словно бы напрасно протянувшиеся к соседним башням переходы, переходы эти, однако же, никуда не вели, резко обрывались и закрученными спиралью полосками к ближайшему разветвлению дороги. И в то же время, ни на одной из стен не было ни следа окон, дверей, каких-либо других проходов. Жизнь этого замкнутого комплекса не выходила за пределы, ограниченные внутренними помещениями устремленных вверх башен. Жуки, которые поначалу воспринимались как средства передвижения, с тем успехом могли оказаться автоматами.

Город, становящийся более тесным на высших уровнях, внизу зиял обширными пустыми пространствами, ничем, однако, не нарушая очарования и спокойствия красочного лета. Словно он не вырастал из него, а парил над ним в воздухе.

Мы привыкли к спокойствию, Рива и я. Но в этом зрелище заключалось нечто большее, чем обычный покой. В нем ощущалась непоколебимая вера проектировщиков и строителей этого комплекса в непогрешимости идеи, с которой они приступали к своей работе. Глубокое осознание цены, которую следует заплатить за гармоническое существование своей расы.

– Все ж таки это Третья, – неожиданно произнес Рива.

Именно об этом я думал. Третья. Родина существ, освоивших планетную систему своего солнца. Выстроивших на мертвых, окружающих их планетах и спутниках базы, или же скорее сторожевые пункты, подобные тому, на котором мы находились, внутри которого мы оказались свидетелями единственного в своем роде спектакля. Они возводили их, наверняка, не только для того, чтобы уничтожать корабли и экипажи, прибывающие из пространства. Правда, и для этого тоже. Что и было сейчас наиболее важным.

Экраны потемнели. Контуры зданий стирались на глазах. Я встал и вернулся к иллюминатору.

Солнечный диск показывал уже только крохотную полоску на темно-голубой линии горизонта. День подходил к концу. Но огоньки света в городе, вместо того, чтобы разгореться живее, тоже начали гаснуть. Сбоку, над сделавшимся матовым склоном, я неожиданно обнаружил выступающие из воздуха конструкции.

– Конец фильма, – бросил Рива. Я невольно повернул голову в его сторону. Мне показалось, что в его голосе прозвучали нотки сожаления.

Да, это был конец. Еще десяток секунд, и изображение перед нами стремительно уменьшилось до размеров, соответствующих диаметру колодца, нерешительно заколебалось и бесшумно ушло вниз, оставляя за собой открытый, черный провал.

Я зажег прожектора. Контраст между тем, что увидел, и тем, что еще минуту назад солнечным пейзажем раскидывалось перед окнами «Фобоса», был настолько силен, что мне пришлось на какое-то время зажмуриться.

– Любопытно, – вырвалось у меня, – они это специально для нас приготовили..?

Рива надолго замолчал, потом спросил:

– Эту проекцию? Чтобы нас позлить? Или разоружить?

Я пожал плечами.

– Чтобы мы поняли.

Он повернулся вместе с креслом, уперся руками о пульт и наклонился ко мне.

– Почему они нас не хотят?

Я кивнул.

Прошло несколько минут, пока наши глаза приспособились к новому, а точнее, к первоначальному окружению. Я установил «Фобос» боком к краю колодца и повернул башенку. Под нами была обычная пропасть. Колодец с диаметром около тридцати метров уходил вниз вертикальными стенами, белые полосы наших прожекторов не достигали дна. Я отыскал в боковой стене выход коридора, могущий на худой конец послужить дорогой, и тронул ручку управления. Двигатели заурчали живее, голоса их усиливались боковыми ограничителями пути, срабатывающими как мощные, многоэтажные мембраны.

Сразу за поворотом коридор начал уходить вниз. Потом боковые стены расступились, разошлись, свернулись, образуя сверкающую поверхность трубопроводов, и исчезли в глубине. Я неожиданно понял, что под нами ничего больше нет, что дорога, если то, по чему мы ехали, заслуживает подобного наименования, – это лишь тонкая полоса, извивающаяся в пустоте.

Падение становилось все стремительнее, спуск местами превращался в чуть ни не отвесные обрывы. Посветлело. Я увидел дно. Плоское, пустое, как казалось кольцеобразное помещение, выложенное плитами твердого, гладкого материала. Еще несколько секунд спуска, от которого у нас уже начинала кружиться голова, и мы соскользнули по пологому склону, идущему вдоль боковой стены. Проехали еще несколько метров, смещаясь к оси помещения, и остановились.

Над нами возносился гладкий, вертикальный колодец, без следа каких-либо конструкций, коридоров или хотя бы малейших неровностей. Единственным элементом, нарушающим гармонию этого огромного полого цилиндра, был спиральный спуск, начинающийся примерно на половине высоты шахты. Все это создавало впечатление какого-то искусственного гравитационного поля, туннеля для испытаний или же некоего полигона, предназначенного для исследований, проводить которые на поверхности планеты было нельзя.

Я направил лучи прожекторов на облицовочные плиты, которыми была вымощена плоская поверхность дна. Сплошная скала, не дающая никакого отблеска, поглощающая свет, словно черный опал. Легко себе представить размер фундаментов, таящихся под всем этим колосом. Но пути, ведущего на более глубокие уровни, не было.

Я поднял прожектора и начал исследовать поверхность стен. Медленно, метр за метром, я продвигался по отдельным фрагментам спускной спирали, пятна света ползли вверх и падали, каждый раз натыкаясь на стеклистый, сплошной монолит. Таким образом я уже описал один полукруг и невольно начал смиряться с мыслью, что нам придется возвращаться, оставшись ни с чем, той же самой дорогой, что привела нас сюда. Потом заметил какое-то движение в том месте, где основание переходило в вертикальную крутизну. Нацелился светом на ту точку и остановил башенку.

В стене начало вырисовываться прямоугольное отверстие с шириной около пяти метров и высотой примерно одного этажа. На плитах пола замерцала широкая, светлая полоса. Отверстие увеличивалось, запирающий его люк (или что там вместо него было), вертикально смещался вверх, образуя над поверхностью дна постоянно растущий проем. Он был уже достаточно велик, чтобы показать нам перспективу просторного освещенного коридора.

Я чуть отвернул башенку. Крышка люка тотчас же замерла, словно в нерешительности, потом крайне медленно, будто бы с нежеланием, начала бесшумно опускаться.

– Фотоэлемент, – заметил Рива.

– Ага, – согласился я. – Самый элементарненький.

Не скажу, чтобы было противно обнаружить здесь, в глубинах этого до крайности чуждого объекта механизм, известный любому земному ребенку.

Свет вернулся на очертания прохода, от которого оставалась уже только узкая полоса. Крышка люка послушно поползла обратно наверх.

Мы немного выждали, чтобы механизм, замыкающий выход из тоннеля, сделал свое дело до конца, а потом медленно тронулись вперед. Сразу же перед входом я опять остановился.

Перед нами открылась прямая, как струна, перспектива удобного тоннеля. Стены его испускали светлое, мягкое сияние. Под потолком бежали гирлянды тоненьких проводов, местами уходили в массивные плоские коробки, встроенные в стены, кое-где разбегались, кольцами оплетая невидимые трубы. Это повторялось через регулярные интервалы, вплоть до того места, где в нескольких сотнях метров от нас туннель уходил вниз и раздваивался, обтекая замыкающий его копьеподобным выступом клинообразный столб.

Я проверил реакцию автоматов наводки на программу, которую мы не меняли с нашей последней остановки, и перевалил машину через несуществующий порог. Люк, закрывающий позади нас проход в шахту, немедленно опустился, образуя единое целое для глаза с прилегающими к нему стенами.

Неожиданно в кабине воцарилась тишина.

– Наших здесь не было, – проронил Рива.

За последние часы мы привыкли к предостерегающему сигналу гейгера. Когда он замолчал, мы восприняли это как новый сигнал, на этот раз мобилизующий к тому, чтобы восстановить в памяти все то, что мы увидели и пережили, пересеча границу системы Альфы.

Мы двигались по центру коридора, следя за тем, чтобы не зацепиться выступающими конструкциями башенки за это коробки с усилителями или коммуникаторами, в которых скрывались тонкие как струны, блестящие провода.

– Было бы неплохо осмотреться здесь повнимательнее, – неожиданно сказал Рива.

Я осмотрелся.

– Там, в шахте, – сделал он движение головой.

Я понял, что он думает о передатчиках, о той проекционной аппаратуре, которая делала возможным создание объемных изображений, вроде того пейзажа цветущей долины с молчаливым городом посреди.

– Головидение, – отозвался я.

– Что-то в этом духе, – согласился он. – В любом случае, на это стоило бы полюбопытствовать.

Конечно же, полюбопытствовать стоило бы, и не только на проекторы. Но мы не были контактной экспедицией. Так я ему и сказал.

– Знаю, – коротко бросил он и замолчал.

Перед нами росла выпирающая острым углом преграда. Коридор здесь раздваивался и плавно уходил вниз, двумя почти одинаковыми ответвлениями. Я выбрал левое. Впрочем, это оказалось безразлично, так как через несколько сотен метров спуска перед нами открылась обширная, прямоугольная камера, уступающая размерами диаметру шахты, но все-таки достаточно большая, чтобы в нем разместились, к примеру, стартовое поле небольшой сателлитарной базы. Чуть дальше в нее входило и другое ответвление коридора.

Этот зал не был пуст. Во всяком случае, не настолько пуст, как дно того гигантского колодца. Правда, конструкции и устройства производили впечатление кукольной мебели в сравнении с размером помещения, но все-таки это были конструкции, к тому же имелась и управляющая аппаратура в виде расположенных вдоль стен гладких, трапециеидальных пультов. На них поблескивали разноцветные огоньки, приводя на ум лампочки индикаторов.

Однако когда мы подъехали поближе, оказалось, что лампочек там нет в помине. Поверхность пультов была гладкой словно стекло. Никаких рамок, шкал, датчиков, никаких кнопок или другого типа манипуляторов. Разноцветные лучики света вырывались словно бы из кристалликов, утопленных в поверхности пульта, преломляющего лучики под разными углами. Примерно метром выше верхнего края пультов шла огибающая помещение по всей длине светящаяся голубая полоса. И опять мне в голову пришел экран.

– Что это такое? – неожиданно услышал я голос Ривы. В нем прозвучало словно бы недоверие и, как мне показалось, тревога. Я повернулся в его сторону. Он сидел, низко склонившись, всматриваясь в противоположный угол зала. Я последовал за его взглядом и невольно стиснул руки на управлении. Немного погодя мы уже стояли над хорошо нам знакомым предметом.

– Второй, – пробормотал я. – Третий, – тут же поправился я про себя. Вспомнил куклу, висящую в шлюзе «Гелиоса».

Это был всего лишь скафандр. А не человек. Но скафандр этот принадлежал человеку. По крайней мере, до недавнего времени.

Мы молча разглядывали провода карманного анализатора, выдранного из рукава в лихорадочной поспешности. Крепление было аккуратно перерезанным словно бы одним потоком лучей, отошедший верхний слой показывал уничтоженные контуры. Шлема не было, но оставшиеся от него держатели носили следы механических повреждений, словно кто-то длительное время колотил по ним старинным кузнечным молотком.

– Все же были, – заметил я.

Рива посмотрел на меня непонимающе.

Я пожал плечами:

– Ты не угадал. Наши были не только там, на поверхности...

Он какое-то время разглядывал меня, словно ожидая, что я еще скажу, потом неторопливо отвернулся и уставился на индикаторы своего анализатора.

Сначала мне показалось, что в помещении становится светлее. Я скользнул взглядом по стене и набрался уверенности. Мои глаза упали на светящиеся полосы, которые я мысленно сравнивал с экранами. Это не могло быть иллюзией. Они уже не светились, а сияли резким, ослепительным огнем. Я повернул голову и застыл неподвижно.

Стены зала расступались, перед нами снова оказалось открытое пространство, накрытое небом, по которому плыли облака. Посреди равнины опять вырастал город.

– Кошмар, – бросил Рива.

Но это не было кошмаром. А если и так, то кошмаром из некой давно забытой лекции по истории. Истории Земли.

Я повернул башенку и увеличил изображение. На экранах показался фрагмент центральной части города.

Ужас. Только подобное слово могло передать поразительный смысл зрелища, которым нас на этот раз угостили.

Увеличение было вне сравнения большим, чем тогда, когда мы наблюдали ажурные конструкции, висящие над разноцветным лугом. В очертаниях домов, улиц, автомобилей и силуэтов четко проступали контуры мельчайших подробностей.

Это был один огромный, многоэтажный муравейник, механический и людской. Сбившиеся, сгрудившиеся толпы людей и автомобилей пробивались по более широким и более узким улицам с неописуемым грохотом и не скрываемой взаимной враждебностью. Широкие стеклянные двери домов, магазинов и правительственных зданий не замыкались ни на мгновение, в них бурлили направляющиеся в разные стороны толпы людей, поглощенных, как можно было судить, одним единственным стремлением: опередить других. Прямо над тротуарами перемигивались резкими, ослепительными огнями многоэтажные рекламы. И над всем этим вздымался отвратительный коричнево-синий туман, смешанный с вездесущей пылью.

По улицам протискивались архаичные, автомобили на воздушной подушке, рычали двигателями внутреннего сгорания двухэтажные автобусы, чуть ли не задевая за направляющие низко подвешенных железобетонных креплений, по которым скользили вагончики монорельса. Крохотные и тихоходные электромобили, плотно забивающие каждый клочок свободного пространства на мостовых и тротуарах, ползли со скоростью улитки, порой останавливаясь на несколько, а то и несколько десятков минут бесконечными многорядными полосами.

Этот город – столь разительно отличающийся от красочной композиции гармоничных зданий, которую нам продемонстрировали там, наверху – был нашим, земным городом. Любой ребенок смог бы без труда определить эпоху, к которой относилось это изображение. И эпоха эта не была столь уж сильно отдаленной. Если говорить о времени. Поскольку со всех иных точек зрения нас разделяла с ней пропасть большая, чем в свою пору неандертальцев от строителей египетских пирамид. Двадцать первый век. Первая половина. Максимальный пик кризиса цивилизации.

Вот уже сто лет это осталось позади нас. Позади?

Что-то неожиданно вздрогнуло во мне. Вспомнился последний разговор с Итей. Когда же это было? Позавчера? Три дня назад?

Шесть лет. Хватит об этом. Пора бы привыкнуть. Как же это она сказала? «И ты еще думаешь, что ты – машина?»

Я пожал плечами. Чепуха. Это только говорилось так, чтобы она перестала думать обо мне и Устере. Но о том, в самом ли деле человек уже оставил всю эту грязь за собой, я спрашивал всерьез. В конце концов, она же историк. И единственное, что она смогла мне сказать, что, мол, я – не киборг. Словно бы коротенькое замечание, не замечание даже, а случайная мыслишка, которую я ненароком тогда высказал, задела за что-то, что таилось глубже, чем она позволяла это увидеть или же в чем она сама не отдавала себе отчета?

Хватит об этом. Так или иначе, но сейчас у меня перед глазами было изображение кризиса вековой давности во всей его красе. И я мог быть уверен, что его демонтировали здесь, на подземной базе иной планеты, не для того, дабы доставить нам удовольствие. Но и не случайно.

– Откуда они это раздобыли? – негромко спросил я, не глядя в ту сторону, где сидел Рива.

Он довольно долго молчал, потом откашлялся и выдавил:

– Думаешь, это наши?

Что это наши, я не думал. Полная чепуха. Последней вещью, которую могла бы сделать контактная экспедиция, оказавшаяся в зоне иной цивилизации, это прокручивать головизионные фильмы, демонстрирующие худшие из страниц в нашей истории.

– Бред, – буркнул я. Он неторопливо кивнул.

– Бред, – повторил он. А через минуту добавил, словно нехотя:

– Может, они им рассказали?..

В то же мгновение у меня промелькнула недобрая мысль.

– Запись?

Рива встал. Некоторое время стоял неподвижно, припав шлемом к иллюминатору, потом медленно повернулся, подошел поближе и опустил руку на подлокотник моего кресла.

– Проекция мозговых полей? – ответил он сам себе вопросом. – Но кто из наших, черт побери, мог бы о чем-либо таком думать? Или же так себя вести...

Он выпрямился во весь рост и изучающе уставился на меня.

– Сейчас, сейчас, – напряженно произнес я. – Ты думаешь...

– Зоны нейтрализации, – отрезал он.

Мы оба замолчали. Наконец Рива отступил и вернулся на свое место. Но не сел, а опять припал шлемом к иллюминатору.

– В таком случае... – начал он чуть погодя вполголоса.

В таком случае, – перебил я, – нам надо спешить.

На этот раз я не ждал, пока проекционная аппаратура, установленная чужаками, закончит трансляцию, а скорее ретрансляцию введенной в нее программы. Я установил башенку и включил манипуляторы. Через минуту брошенный скафандр уже покоился в транспортном шлюзе нашей машины. Потом медленно двинулся, придерживаясь боковой стены и стараясь не смотреть в сторону, где падающие от голубых поясов лучи сливались в отвратительную и враждебную по своей выразительности картину.

Таким образом мы добрались в конце концов до изгиба стены. «Фобос» развернулся и затормозил. Так мы проехали еще несколько метров, пока неожиданно с левого борта что-то глухо не загремело, раздался пронзительный визг, словно от разрываемого листа жести, в окошко иллюминатора ударил голубой луч, в глазках датчиков загорелись огоньки, луч задрожал, метнулся в вершине башенки и погас так же быстро, как и появился. Я остановился.

С левой стороны, сразу же за лобовой броней, свисал над корпусом «Фобоса» какой-то металлический предмет. Чуть погодя я узнал по очертаниям коробку, похожую на те, что мы видели в коридоре. От нее осталась только верхняя крышка, согнувшаяся спиралью, из ее задней стенки торчали растопыренные и почерневшие обрывки проводов. Продвигаясь ради пользы дела наощупь, мы все-таки врезались, в конце концов, в одно из тутошних приспособлений и вызвали короткое замыкание. Кончиться это могло и хуже. Так или иначе, дальнейший путь был пока что невозможен.

Нам не оставалось ничего другого, как выпить до конца горький напиток, приготовленный к нашему появлению. Я развернул башенку к центру зала и поудобнее устроился в кресле.

Изображение города не подвергалось ни малейшему изменению. Только движение на его улицах словно бы усилилось, если такое вообще возможно.

В нижней части экрана был виден проход тесной боковой улочки без мостовой. Фасад нижнего этажа углового дома представлял собой плиту волнистого стекла шириной в несколько метров. Над ней висела крикливая неоновая реклама. Далее шли бесконечные, убегающие вверх, за пределы поля зрения, ряды четырехугольных окон.

Перед панорамным стеклом первого этажа плыл нескончаемый поток людей. Над их головами, в глубине видимого сквозь окно зала стояли столики, накрытые какими-то белыми накидками. На низких, прозрачных стульях сидели девушки в юбочках, едва скрывающих бедра и в ярких кофточках; юноши в обвисающих, блестящих пиджаках; мужчины с нездоровым румянцем на лицах, резко жестикулирующие или, наоборот, отупевшие, уставившиеся в пустоту, разверзшуюся перед их ничего не видящими глазами. Пожилых женщин я не заметил.

Ближе всего к нам, в углу зала, сидел пожилой мужчина. Низко наклонившись, он положил руки на стол и уперся в них головой. Казалось, он спал. Но сидящая напротив девушка что-то говорила ему. Мужчина не реагировал, только время от времени едва заметно приподымал голову, мотал ей, словно отгоняя муху, и вновь засыпал. Перед ним виднелась бутылка с прозрачной жидкостью и какая-то неаппетитная пища. Наконец, девушка наклонилась через стол, положила руки ему на локти. Потрясла за них, сильно, даже грубо. Мужчина приподнял голову. Но глаза его оставались закрытыми. Прядки редких волос прилипли к его лбу. Он зашевелил губами и приподнялся встать, но колени его не слушались, он покачался на них, словно ехал на велосипеде, и вновь рухнул в кресло. Девушка рассмеялась, повернулась и помахала рукой. Тотчас же у их столика появился другой мужчина, в поблескивающем, голубом костюме.

В то же время на тротуаре, перед стеклянной стеной началось замешательство. Из дверей, в которых вращалось что-то, напоминающее лопатки ротора в старинных турбогенераторах, вылетел мужчина в сбившейся рубашке, пролетел, споткнувшись, несколько метров и упал во весь рост, ударившись лицом о каменные плиты. Толпа захохотала. Мужчина приподнялся на локтях, поднял ноги, пытаясь подняться, но руки его не слушались и он упал снова. Его плечи еще раз конвульсивно дернулись, больше он не двигался.

Вокруг тела лежащего сделалось пусто. Но только на минуту.

Прошло даже меньше времени, когда толпа людей, огибающих это место, сблизилась, слилась, и единственное, что свидетельствовало о преграде на пути, был чуточку больший просвет в колеблющемся море голов. Я не заметил, чтобы хоть кто-нибудь задержался хотя бы на долю секунды. Лица прохожих отворачивались от лежащего, и в них не было ничего, кроме раздражения, вызванного необходимостью обходить помеху, оказавшуюся на пути.

С меня этого хватило. Не обращая внимания на реакцию, которую я мог вызвать, я сместил башенку, заблокировал автоматы и дал по стенам лазерную очередь, стараясь попасть в светящиеся полосы. Город просуществовал еще долю секунды, потом раздался треск, словно от атмосферного разряда, изображение на мгновение полыхнуло, а потом все исчезло.

Я зажег прожектора. А когда глаза понемногу привыкли к темноте, неторопливо двинулся вперед.

Вход в коридор находился не далее, чем в пяти метрах от того места, где мы были вынуждены задержаться. Так же, как и в первый раз, на противоположной стороне зала, его открыл фотоэлемент, когда мы осветили его из наших прожекторов. Не оглядываясь больше назад, я въехал в мрачное нутро тоннеля.

Через какое-то время отозвался гейгер. Индикатор излучения вновь наполнился оранжевым светом. Это подтверждало то, что я говорил Риве. Наши побывали тут перед нами.

Не прошло даже и минуты, как пол коридора резко изменился. Перед нами виднелась, освещенная отраженным светом, наклонная плоскость, круто уходящая вверх. Двигатели заурчали немного громче, кабина слегка задрожала, мы начали карабкаться вверх.

Счетчик проделанного пути, начиная с того момента, как мы пересекали пролом на внешней поверхности базы, показывал число: «24». У нас позади оставалось побольше восьми часов езды. Вполне достаточно, для первых суток после посадки. Теперь меня одолевало только одно желание: как можно скорее оказаться на поверхности. Но нас поджидала еще одна неожиданность. А, говоря точнее, две.

Ход поднимался все дальше, по прямой линии, без каких-либо поворотов. Становилось все светлее, но впереди ничего не было видно, что указывало бы на близость выхода или более обширного помещения. Я не знал, ведет ли этот путь на поверхность, или же нам придется возвращаться.

Но с каждым преодоленным метром мы находились все выше. Это было уже что-то.

Я на мгновение отвернулся, чтобы пробежать глазами по датчикам, расположенным в задней части кабины, когда «Фобос» резко затормозил. Я полетел вперед, с размаху ударившись виском о подлокотник кресла. Хотел кое-что сказать, но Рива опередил меня.

– Этого ты тоже возьмешь в камеру? – спросил он хрипловатым, ненатурально спокойным голосом.

Я словно бы повернулся и, все еще внутренне бунтуя против такой манеры езды, нехотя посмотрел на экран. И тут же забыл о болящем лице, об ожидающей нас дороге, о том, что мы видели минуту назад и о том, что еще можем увидеть. Вскочил с кресла и подлетел к иллюминатору. Рива уже стоял возле меня, прижавшись подбородком к моему плечу.

Распластавшись поперек коридора, лежал человек. С закинутой назад головой, разбросанными, бессильными ногами и словно бы сплющенной грудью, он напоминал старую, выброшенную одежду. Так может выглядеть только труп.

Я поискал взглядом его лицо. И не нашел. Вроде бы. Через минуту я буду знать наверняка. Но сейчас у меня не было сил ни для одного движения.

Мужчина был одет в тоненький, пенистый комбинезон, какие надеваются под скафандр. На нем не было ни следов крови, грязи, каких-либо пробоин или даже обычных царапин. Ничего. Так убивает излучение.

– Комплект, – вырвалось у меня через длительное время. – Сперва скафандр, теперь вот это. Ты его знаешь?

Он не ответил. Повернулся и направился к автоматам, установленным возле выхода к внешним помещениям. Проверил скафандр и исчез в раскрывшемся люке колодца. Я вернулся к пульту и проверил напряженность излучения. Фон оставался на неизменном уровне. Но если он поторопится, то сможет выйти без последствий. Наши скафандры были немного иначе сконструированы и оборудованы, чем у предыдущих экипажей.

Я услышал глухой стук люка. Чуть погодя в поле зрения показался слегка сгорбленный силуэт Ривы. Он быстрым, размеренным шагом шел в сторону убитого. Остановился возле него, наклонился, потом взялся за левую руку и перебросил тело себе через плечо. И уже возвращался, тем же самым спокойным шагом, словно не ощущая тяжести.

До меня вновь дошел стук замыкающегося люка. Сразу же потом я услышал шипение очистителя. Это длилось недолго, потом в кабине опять наступила тишина.

Опять же через несколько минут в отверстии колодца показалась верхушка шлема. Он с трудом выбрался наверх и, уже не утруждая собой автоматов, вернулся в кресло.

Какое-то время мы молчали, оба.

– Коллинс, – наконец отрывисто сказал он, словно отдавая приказ.

У меня в памяти замаячил образ тихого, всегда чем-то затюканного экзобиолога. Время от времени он появлялся в лабораториях нашей централи. Как-то я вроде бы даже обменялся с ним одной-двумя фразами. Вот и все.

– Я его немного знал, – добавил Рива. – Однажды мне пришлось быть свидетелем его грызни с Хиссом. Но не помню, из-за чего они сцепились. Ладно, хватит об этом, – закончил он понурым голосом.

Да, это уже не имело значения.

– Он был на «Проксиме», – заметил я. – По крайней мере, теперь знаем, что они высадились в целости.

– Много им от того пользы... – проворчал Рива.

Я двинулся. Теперь я невольно более внимательно следил за открывавшимся коридором, прощупывая прожекторами также боковые стены и сводчатый потолок. Не далее, чем в пятнадцати метрах от того места, где мы обнаружили тело Коллинса, на гладкой поверхности вырисовывались неровные, темные пятна. От них разбегались длинные, темные полосы брызг, стекали к полу. Гейгер затрещал немного живее.

– Дрались, – сказал я.

Такие хлопья сажи нам достаточно часто приходилось видеть на полигонах. Там, где до этого работали излучатели. Только, что я не смог бы вообразить себе структуру материала, способного выдержать напор лазерного огня. Не говоря уже об антиматерии. Тем не менее стены даже в наиболее закопченных местах, оставались ровными и неповрежденными.

Я прибавил ходу. Не то, чтобы панцирь нашей машины давал какой-либо шанс частицам жесткого излучения, хотя бы даже мощность его возросла в несколько раз. Но с меня уже хватало этих подземелий, в которых нас поджидали непонятные и малосимпатичные неожиданности. С меня достаточно было езды в темноте, голографических сеансов, следов сражений, трупов и всего остального. А кроме того я был вполне по-человечески голоден.

И тут же возле уха у меня неожиданно раздалось предостерегающее ворчание динамика.

– Ладно, ладно, – буркнул я с неохотой.

Тем не менее, прошел еще не один десяток минут, прежде чем в пространство коридора пробился слабый луч света совершенно иного цвета, чем поддерживаемый в подземельях пастельный полумрак. Мы проехали еще сто метров, и перед нами неожиданно оказалось открытое пространство. И на этот раз это был пролом, выжженный в куполообразной внешней поверхности здания, разве что значительно меньший, чем первый. Мы проскочили его единым усилием двигателей и выбрались на поверхность.

Над нами простирался темно-пурпурный небосвод, чуть ли не золотой от звезд. День подходил к концу. Нам предстояло трое суток тьмы. Столько длится ночь на этой планетке, значительно меньшей первого спутника Третьей, родной их планеты, зато несравненно быстрее вращающемся вокруг собственной оси. На первом нам пришлось бы ждать восхода солнца ровно три недели.

Я остановился, включил башенку и ощупал околицу светом прожекторов.

Окружающая нас территория ничем не отличалась от той, по которой мы пробирались, покинув «Уран», но еще не наткнувшись на дорогу, напоминающую полосу автострады. Пятна света, по мере того, как я манипулировал башенкой, соскакивали с пологих склонов в ровные, песчаные котловины между ними, возвращались на выступающие верхушки и опять сползали вниз, везде натыкаясь на одно и то же до края поля зрения. Тоннель, из которого мы только что выбрались, казался крохотным куполом, втиснутым между двумя барханами и даже чем-то напоминающим их размерами и формой. Вокруг него не было ни дороги, ни каких-либо конструкций. От огромного строения и ведущих к нему полос не осталось и следа.

Только в выпуклой стене чернело, заметное даже в темноте, выжженное отверстие.

Я покосился на нитку радара, сравнил его данные с указаниями датчиков и двинулся вперед. Мы, молча, проделали еще несколько сотен метров, потом, высмотрев несколько более глубокую котловину, я опустил в ней «Фобос» и выключил двигатели.

В кабине установилась идеальная тишина.

– Дай Снагга, – сказал я.

Он отозвался немедленно. Говорил коротко, нормальным голосом, но я почувствовал в нем облегчение. Мы передали ему полные данные, записанные бортовыми автоматами, сделали краткий рапорт о фактах и перешли на прием.

– То-то еще будет, – буркнул я. – На сегодня все. Жрать и спать.

Рива повернулся вместе с креслом и недоуменно посмотрел на меня.

– Ты ни о чем не забыл? – поинтересовался он.

Я не забыл. И, наверно, это и в самом деле лучше будет сделать сейчас.

Рива поднялся и не торопясь направился в сторону колодца, ведущего к шлюзу. Я пошел за ним. Он уже начал спускаться, когда неожиданно задержался, словно припомнил о чем-то, и, подняв голову, нацелил на меня забрало своего шлема.

– Ты был прав, – негромко сказал он.

Я не понял. Стоял возле крышки люка и ждал, пока он растолкует, о чем речь идет.

– С этим сеансом. Он и в самом деле был для нас предназначен...

Разумеется, я был прав. Но ничего ему не сказал. И не спросил даже, какую из проекций он имел в виду, первую или вторую. Вероятнее всего, обе.

Получасом спустя все было кончено. Автомат вырыт небольшой, вытянутый ров. Мы опустили в него тело Коллинса и насыпали над ним невысокий холмик, точно такой же, что встречаются на старых кладбищах. Постояли с минуту, потом резко повернулись и вернулись в кабину.

Я занялся ужином. Рива что-то мудрил, манипулируя с программирующими контактами аппаратуры.

– Готово, – произнес он наконец. Надавил клавишу, и на экране показался список экипажей всех трех экспедиций, прибывших сюда до нас. Он был разделен на две части. Слева одна под другой виднелись фамилии. Четвертая ил пятая сообщала: Коллинс. И была перечеркнута красной линией. В правой полосе, до этого совершено чистой, появилась та же самая фамилия, на самом первом месте. Над ней виднелся только заголовок: «найденные».