О том, что тебе дано

Ш-ш-ш… Нет, это только лось. Ладно, следующий лось обязательно окажется Мирко.

Ты заметила, что у меня веснушки? Попробуй разглядеть! Вот тут, и на руках, и на груди, и на лице. Мирко говорит, это капли восхода падают на меня, когда я сплю под открытым небом. На него капли почему-то не попадают. У него тоже есть чуть-чуть пятнышек, но мало и темнее. Наверное, на Мирко оседают капли ночи.

Волосы у меня тоже рыжее, чем у Мирко. Я однажды спросил, были ли мои мама и папа тоже рыжеволосыми. Он ответил не сразу. Он всегда думает, прежде чем ответить на вопросы о моих родителях. В основном он просит меня о них не спрашивать, но в тот день сам был не прочь поговорить.

– Как и у большинства людей, в тебе смешаны черты твоих родителей, Додо. Светлое и рыжее в тебе от матери, хотя ты чуть темнее. Веснушки и зеленые глаза тоже от нее. Отец был темнее. У него были карие, почти черные глаза и темные волосы. Размер же ты унаследовал явно от него, разве что вымахал еще больше. Он был сильным, но ты получился еще сильнее.

– Это единственное, что я взял от отца?

Мирко задумался.

– Свист, – ответил он. – Твой отец тоже свистел подобно птицам.

– Тогда он бы мне, наверное, понравился.

Мирко ничего не ответил. Он только пожал плечами.


Я часто пытаюсь вспомнить, как выглядел отец, но это нелегко, и со временем становится только труднее. У него был глубокий голос, это я еще помню. Возможно, я хорошо помню, как он здорово свистел, но ведь я могу путать с собственным свистом. Зато я абсолютно уверен, что он водил меня в горы и показывал серн, сов, медвежьи следы и лисьи норы. Он разрешал мне трогать все подряд. Гладкие камни и мягкую траву, совиную отрыжку и жуков. И все нюхать. Эти воспоминания делают меня счастливым.

Лучше всего я помню запахи. Особенно запах животных и цветов. Иногда они смешиваются. Каждый раз, когда нам с Мирко встречается белая орхидея с красными щечками, я вспоминаю отца.

– Понюхай, Леон, – говорил он, в этом я уверен. И я нюхал орхидею и обнаруживал, что она пахнет козой.

И он хлопал меня по плечу.

Мне казалось, что отец все время идет у меня за спиной. Может, оттого что я не помнил его внешности. В эти моменты что-то стягивало мне грудь. Иногда горло. Наверное, веревка.

Я помню, что он казался большим, когда в темноте заходил ко мне в спальню и начинал о чем-нибудь рассказывать. Он пах так, как обычно пахнут работящие мужчины. Пóтом и землей, и еще чуть-чуть водкой. Да, так пах мой отец.

У мамы был чудесный запах. И она была очень мягкой. Все же в ней было что-то неприятное. По крайней мере попытки вспомнить ее не доставляли мне удовольствия. Когда я думаю о ней, все словно застилает мрак, хотя Мирко и говорит, что она была светлой. И еще крик. Иногда я слышу крик. Я не знаю наверняка, она ли кричит, но, кажется, она. Не выношу, когда кто-то кричит. Лучше бы они молчали.


Но в тот день я предпочел говорить именно о матери, раз уж Мирко в кои-то веки был готов отвечать. Поэтому я еще раз спросил:

– А от мамы? Что во мне от нее?

– Точно твое лицо, Додо. Улыбка похожа на ее улыбку, особенно ямочки на щеках. И взгляд. В нем и сладость, и сила… Трудно объяснить. Но мне кажется, ты должен радоваться всему, что унаследовал от своих родителей.

– Кроме мускулов, – вздохнул я.

– Нет, им тоже следует радоваться. Благодаря им ты лучший рабочий в долине, – с этими словами Мирко положил руку на мое колено. – Именно благодаря твоим мускулам нам двоим всегда находится работа. Не забывай об этом.

Он задержал руку, и я не мог на нее не посмотреть. Черные полоски на суставах, темно-коричневая грубая кожа, почти как на моих ботинках. Так выглядят руки всех сезонных работников, как я заметил. Кроме моих. У меня руки больше, я могу ухватить то, что другим не подвластно. И я могу держать крепко.

Мирко отвел руку и закрыл глаза.

Мы сидели в тени старой ивы в тот день. Кажется, это было где-то на западной окраине долины. Возможно, после работы на консервной фабрике, которую мы ненавидели. Учитывая все обстоятельства, вот так сидеть и болтать было чертовски приятно. Мирко жевал соломинку, упершись лбом в дерево. Я сидел к нему лицом, а наши ноги лежали рядом. Я люблю так сидеть. Так мне его хорошо видно.

Он скрестил выпрямленные ноги и спустил подтяжки с плеч, так что они упали на траву по обе стороны. Я видел на рубашке оставшиеся от них светлые полосы. Рядом с ним лежал мешок, который он везде носил с собой. В нем одеяло, одежда, столовые приборы, миска, бидон и бритва. Может, еще книга. Не помню, была ли у него в тот день с собой книга. У меня тоже раньше была кожаная походная сумка, но я ее потерял, когда мы поспешно бежали из места, где я что-то неосторожно сделал с маленькой собачкой. Я люблю собак, особенно пушистых, но та кусалась и визжала так, что уши болели. Мне пришлось заставить ее замолчать. Потом мы сбежали.

Теперь я сидел в траве напротив Мирко и пытался подталкивать жучков, не раздавив их. К счастью, жуки молчат. У меня тоже всегда с собой мешок. С моими вещами и одеждой. Одеждой большого размера. Мы нашли в горах какую-то странную женщину, которая для меня шьет так, чтобы не жало. Когда она снимает с меня мерки, она клокочет, как небольшой веселый ручеек. Мне нельзя шевелиться, но я всегда смеюсь – стою там, слушаю ее клокотание и наблюдаю за тем, как она суетится вокруг меня, размахивая белыми волосами. Как же приятно, когда ее мягкие маленькие руки касаются моей кожи. Чтобы достать до шеи, ей приходится вставать на стул.

Потом мне разрешают потрогать ее седые кудри, но очень-очень осторожно. Я обещаю быть осторожным. У нее такие прелестные кудри – немного напоминают барашка, но гораздо мягче на ощупь. Мне еще разрешают погладить ее овечек, но только плоской ладонью. Их шерсть немного царапается, но мне все равно. Это же шерсть. Я люблю шерсть. А еще тесто для булочек! Верь не верь, а однажды она разрешила мне запустить руки в такое тесто! Она сказала, что с удовольствием будет привлекать меня к замесу всякий раз, как соберется печь. Оно невероятно мягкое, это тесто. И женщина разрешила мне месить, сколько захочу. Представь себе, я и месил!


Я знал, что когда Мирко сидит, прислонившись к стволу дерева с закрытыми глазами, он не настроен общаться. Это знак, что он устал от разговоров. Но я не умел вовремя замолчать. Мы же наедине.

– Мы скоро опять пойдем к старушке? – спросил я.

– Не очень. У тебя же пока хватает рубашек?

– Да, но мне сильно хочется замесить тесто.

– Ммм. Придется потерпеть. Сейчас мы здесь, в долине.

Он упорно не открывал глаза.

– Наше место здесь, в долине… Так, Мирко? Ладно, в долине и горах. Это же и наши горы. И той старушки.

– Да, наше место здесь. Долина живет в нас, как бы далеко от нее мы ни уехали.

– Ты знаешь это, потому что однажды бывал в Америке?

– Да…

Что-то в манере, с которой он произнес это последнее «да», подсказало мне, что он собирается сказать что-то еще, поэтому я промолчал. Я просто ждал, и он заговорил:

– Вот как мне кажется, Додо… Удел человека быть плотью и кровью своих родителей. Ты только что услышал, что в тебе есть черты от мамы и от папы. Но еще мне кажется, в нас есть что-то от места. В нас есть та вода, в которой нас купали в детстве. Первый воздух, который наполнил наши легкие. Мы происходим из этой земли.

Мирко пожевал соломинку. Потом добавил:

– И даже если мы не укоренимся здесь, мы станем в конце концов землей и растениями, песком и воздухом. Мне кажется, это довольно странная мысль. Тогда получается, что человек продолжает жить и после смерти, да еще и пользу приносит.

Я попытался представить себе, что я превратился в землю. Я мог бы стать нехилым холмиком. А уж сколько бы от меня стало пользы после смерти…

– Мирко, но ты ведь говорил, что прежде, чем стать землей, надо, чтобы человека искусали мошки, жучки и другие животные? Ты так рассказывал.

– Да, так и должно быть. В природе все должно идти своим чередом.

– Да, я тоже так считаю.

Казалось, Мирко вот-вот уснет, а я пытался разобраться с землей, крутившейся у меня в голове. И я не мог не спросить еще кое о чем. В первую очередь, чтобы не дать ему заснуть.

– Иногда некоторые вещи очень легко перепутать, да, Мирко?

– Ну да, так бывает.

– Я, например, легко могу спутать черного дрозда и певчего дрозда. Или обычную крысу с водяной. А еще я не отличаю жену ростовщика от сестры пекаря в том городишке с толстым флюгером, это ты и сам знаешь. Разве что когда сестра вся в муке. У меня ощущение, что нужно столько всего помнить. Я же даже названия городов путаю.

Говорил только я. Мирко молчал. Глаза у него были закрыты. Потом я раздавил жука, потому что слишком сильно задумался обо всем, что обычно путаю. Это был обычный жук. Черный и гладкий. Он подергал ножками и умер. Так обычно и бывает. Почти все жуки похожи друг на друга.

– Мирко, мы скоро дойдем до какой-нибудь ярмарки?

– Ты же знаешь, мы на них не ходим.

Наконец-то он хоть что-то сказал.

– Из-за того, что я случайно сделал с тем типом в мешковатых штанах?

– Да, из-за шпагоглотателя.

– Но, Мирко, это же было так давно.

– Но больше такого повториться не должно. На ярмарке ты же все пытаешься потрогать.

Я кивнул. Я вообще всегда все хотел потрогать. А штаны шпагоглотателя были такие мягкие и блестящие. Я за них только слега потянул. Я не хотел, чтобы он упал.

– Мирко, смотри! Что это такое… у тебя на ботинке?

Теперь Мирко приоткрыл глаза и быстро взглянул на крошечное насекомое, на которое я показывал. Оно напоминало мушку, с красным панцирем и жутко волосатыми усиками, которые покачивались из стороны в сторону.

– Веероносец, – сказал он и снова закрыл глаза. – Это можно определить по пушистым усикам. Только не советую его трогать.

– Мирко?

– Да.

– Почему у женщин не бывает кустистых бровей?

Он тяжело вздохнул при этом вопросе. Хватит болтать.

– Ты иногда спрашиваешь о наиудивительнейших вещах, Додо. Есть куча гораздо более насущных вопросов. Из других областей. Не про женщин.

– Да, но…

– Дай мне уже наконец поспать.


Тут я нашел еще одного жучка, которого захотел перенести. Мне очень нравится ощущение, когда маленькое живое существо щекочет ладонь. И даже не обязательно, чтобы у него был мех, хотя это самое приятное.

Я еще и потому решил потрогать веероносца, пока Мирко спал. Мне очень хотелось потрогать его усики.

И тут он умер. Я быстренько его смахнул.

Уверен, Мирко это заметил, потому что он покачал головой, не открывая глаз.

Загрузка...