10 л. с.

1. «Играем на повышение»

— «Ситроен» — 1841…

Это Акрополь и собор святого Петра. Здесь почитают единого бога, имя его неизреченно, а поклоняются здесь трем тысячам святителей. Их имена, звонкие и загадочные, заполняют высокие своды; они выливаются на площадь, растекаются по узким улицам Парижа; они затопляют банкирские конторы, где рябь бухгалтерии, горе клерка и окурок сигары на стеклянном прилавке; они просачиваются повсюду: в редакции газет, в кабинеты министров, в спальни содержанок, просыпая там на ковер пудру или жемчуг; легко взлетают они на Эйфелеву башню, чтобы стать волнами божественного эфира, который обволакивает и нормандскую ферму, и палубу трансатлантического парохода, и автомобиль Ситроена среди песков Сахары. Великие имена, пот, пряный и тяжелый, как мускус, вязкость крови, духота снов, память, благотворное отчаяние: «Роял-Детч», «Рио-Тинто», «Томсон-Устон», «Канадиан Пасифик», «Малопольска», «Санта-Фе». Нет, это не медь, не нефть, не грубая плоть вселенной, это имена святителей, колебания цифр и волн, богомольный трепет человечества.

Где-то далеко анонимные люди уныло умирают, даже не догадываясь, что здесь, в этом храме с непременными колоннами, ежедневно от двенадцати до двух верующие истово за них молятся.

Румыния. Черная земля. Ни дерева, ни травинки. Только вышки промыслов, зной и смрад. Верноподданные сэра Генри копошатся среди труб и цистерн. Они угрюмы, грязны, они пропахли нефтью. Здесь только нежное имя:

— «Астра-Романа»! Даю 80 по 376!

Возле Пенгама, как всегда, сочатся гевеи. Воняет, скисая, молочный сок. Мистер Девис мечется на сырых простынях, скошенный приступом лихорадки. Кули кружатся и падают, как комары.

— Беру «Малакка» по 311!

В Капштадте негры ищут алмазы: «Иоганнесбург» — 295. В салоникском порту грузят листья нежного табака: 1117. В Индокитае — фосфат: 310. Сентиментальные бизнесмены спешат со своими половинами в Европу: «Спальные вагоны» — 674. «Шведские спички» — 2895. Кому не нужны спички?.. Доктора прописывают больным печенью минеральные воды: «Виши» — 2645. Больные печенью дуют втихомолку ликеры: «Кюзенье» — 2850. В Галиции стучат кирки рудокопов: «Домброва» — 1948. Вот входят в гостиницу блистательные молодожены. Шесть рослых швейцаров едва тащат длинные сундуки, облепленные пестрыми, как глобус, этикетками: «Отель Континенталь» — 655. В Женеве осуждают химическую войну, но остаются удобрения, но остается вся несовершенность человеческой природы: «Нитрат» — 323. На Монпарнас в кафе приходят туристы поглядеть, как живут великие художники; туристы пьют, разумеется, пиво и приглядывают недорогих девушек: «Ротонда» — 189.

Прихожане великого храма не видят ни нефти, ни девушек, ни цинка. Они не видят даже хорошеньких зеленых бумажек, на которых изображены гевеи, вышки, голые негры, трубы, колосья. Бумажки лежат в несгораемых шкафах. Люди здесь передают друг другу только цифры, звук, легчайший зефир.

У них чуткие уши; они слушают, о чем говорит земля. Стоит только вспыхнуть пожару в Трансильвании или родиться новому мексиканскому генералу, как тотчас же вздрагивают колонки цифр. На выборах в Норвегии консерваторы разбиты! Найдены новые залежи серебра! Дрожат цифры. Дрожит голос: даю, даю, даю!..

Экспорт каучука из английских колоний понизился в мае с 49 800 тонн до 43 960. Форд снова открыл свои заводы. Акции «Паданг» поднимаются.

Революция в Китае спадает. Можно везти товары. По дороге застава: «Господин капитан, выкладывайте-ка восемьсот фунтов!..» За отчетный год — 6084 судна. «Суэц» скачет вверх: 1264. Беру!

Нью-Йорк отмечает переизбыток сахара, 145 000 тонн лишних. Держатели сахарных акций горестно вздыхают: «Пуант-а-Питр» катится вниз — 2685.

Изобретен новый способ воспроизведения: «гелиогравюра». Это, разумеется, на благо человечеству, но акции «Пюбликасион периодик» тем временем снижаются: 635.

Через две недели в Южной Африке выборы. Генерал Смутс?.. Или генерал Герцог?.. Шансы равны. Акции золотых приисков «Гольдфилд» и «Брекнан» то поднимаются, то опускаются. Генерал Смутс?.. Генерал Герцог?..

Но вот все забыто: и победная медь «Рио-Тинто», и сахарная болезнь, и африканские генералы; забыт даже скандал какого-то «Коломб-Ойл»: там не оказалось ни нефти, ни денег, ни людей, которых можно было бы для отвода души заарестовать. Сейчас все забыто. Сейчас под сводами одно имя: «Ситроен».

— «Ситроен» 1840!

— 1845! Беру!

— 1860!

Как всегда, на заводах Клиши, Левалуа и Жавель уныло визжит железная лента. Пьер Шарден, как всегда, нацепляет серьги. Стучат машинистки. Ждут в гараже взволнованные заказчики. Г-н Ситроен подготовляет доклад о таможенных рогатках: автомобильная промышленность задыхается!.. Пресс типа «Толедо» штампует металл и мясо. Там — вторник, будни, работа.

Здесь — рев, восторг, отчаяние, катастрофа: «Ситроен»! Покупайте «Ситроен»! Скорее! Вы видите — 1865! Это неслыханно! Отыграться! Разбогатеть! Спастись! Скорее! 1880!

В тесных телефонных будочках потные маклеры выкрикивают:

— Алло! «Ситроен»! 60, 65, 70, 65, 70, 80.

Там, где окурки на прилавке и рябь книг, директор маленького банка не выпускает из руки телефонной трубки. Он молчит. Он слушает: 65, 70… Потом он вытирает лоб рукавом и визжит:

— Это, наверное, «синдикат»… Мишо, алло! Покупайте!.. До девяноста…

У прилавка толпятся игроки. С женских лиц слезает пудра: жарко. Мужчины тычут окурки в чернильницы. Спеша, они выписывают заказы. Руки дрожат, и скачут буквы — семь заветных букв: «Ситроен».

Молоденький клерк срывается с места: у него, видите ли, желудочные колики. Он бежит в соседнее кафе. Там он не пьет кофе. Он телефонирует своему дядюшке, отставному швейцару лицея Мишле:

— Ты можешь купить десять «Ситроенов». Это вполне верно. Я видел заказы Колло. Значит — без риска… Только скорее!..

Газетчики мчатся с серыми маркими листками. В газетах, конечно, много страниц и много новостей. В Гренобле, например, подросток зарезал старуху. Испанский король сегодня разговаривал весьма холодно с Прима де Риверой. Эксперты отдыхали. В Словакии судят цыган-людоедов. Но все это пролетает мимо. Настоящая жизнь начинается дальше: биржа отмечает сильный спрос на «Ситроены». В осведомленных кругах утверждают, что это связано с намерением одного крупного американского треста сосредоточить в своих руках акции предприятия. Статья: «Американская опасность». Справка: «Дженераль моторс» идет на Европу. Заметка: «По слухам, Ситроен ведет переговоры е „Дженераль моторс“». Телеграмма из Риги: Ситроен организует экспедицию в Туркестан, Ситроен подготовляет соглашение с Советами. Отдел «промышленность»: ввиду расширения экспорта Ситроен в ближайшее время повышает производство до тысячи машин в день. Отдел спорта: как говорят, Ситроен скоро выпустит новую модель, обладающую всеми достоинствами прежних, но еще более дешевую. Биржевой отдел: 1960, 1975.

Визжит лента. Грохочут прессы. На Жавель и в Левалуа…

Маклер Шелоне бежит вприпрыжку по узенькой улице Вивьен. Он ничего не видит. Он полон высокого самозабвения. У него рыжие усы и глаза вакханки. Он сбивает с ног какую-то старушонку. Он даже не успевает промолвить: «Простите». Как птица, взлетает он на ступени храма. Он кричит. Он кричит древнее «эвое»:

— 85! Беру!..

На маленькой улице, возле самой биржи, помещается хоть и невзрачный с виду, но вполне достойный внимания ресторан под вывеской «Золотая утка». Там завтракают почтенные биржевики. Они расхваливают паштет из фазана и «Мексикан-Игл», они закусывают «Шелл» майонезом, они опрыскивают падение электрической группы «Поммаром» 21-го года. Время от времени в ресторан, запыхавшись, вбегают маклеры. Те, что завтракают, смотрят на листочки блокнота и, не дожевав куска, бормочут: «Продолжайте, до 425…» Маклеры убегают. Они и сами надеются подработать на этом «Брекпане». Настанет час, они тоже будут здесь завтракать, отдавая между двумя глотками шампанского-брут веские распоряжения: «прекратите», «покупайте», «стоп на 70».

Швейцар хорошо знает всех посетителей. Он тоже не прочь поиграть. Подавая пальто г-ну Леблуа, он почтительно, но с пониманием дела спрашивает:

— Как вы думаете, господин Леблуа, медь еще будет расти?..

Господин Леблуа, медно-красный от индюшки и от «Поммара», бодро гогочет:

— Как тесто, мой друг! Можете не сомневаться…

Швейцар знает, кто пьет простое бордо, а кто лафит 78-го года, кто играет по мелочам и кто составляет крупные синдикаты. Г-н Обер дает ему на чай неизменно один франк: здесь не разойдешься, но г-н Обер ворочает большими делами. Это он недавно организовал понижение «Кали». Он пустил слухи о том, что найдены новые залежи поташа в Персии, а также в районе Мертвого моря, и спустил курс на восемь пунктов. Швейцар свято верит в мощь г-на Обера и восторженно поглядывает на маленький столик в углу: г-н Обер сосет спаржу и равнодушно смотрит вдаль. Трудно сказать, весел он или печален, на что он играет — на повышение или на понижение, чем занята его голова: медью или углем?

За всеми столиками сейчас только и говорят, что о «Ситроене». Услышав одышку маклера, гости марают скатерть вином, темным, как бычья кровь. Вот этот продал восемьдесят «Ситроенов» два часа тому назад. Может ли он теперь спокойно обгладывать листики артишока?.. Только г-н Обер невозмутим. Ему нет дела до «Ситроена». Может быть, он занят «Салониками»?.. Кто знает. Он меланхолично сосет спаржу. Вот подходит к его столику молодой человек с книжечкой. Он что-то показывает г-ну Оберу. Тот, не отрываясь от еды, роняет:

— Хорошо. Продолжайте.

Швейцар, сдувая пыль с котелка, шепчет:

— Что вы думаете насчет «Ситроена», господин Обер?

Господин Обер пожимает плечами:

— Я об этом вовсе не думаю. Позовите-ка машину!

Господин Обер садится в автомобиль. Это не «Ситроен». Нет, г-н Обер достаточно заработал и на меди и на поташе, чтобы приобрести хорошенький «бьюик». Он едет, лениво покачиваясь. Он не смотрит в окно на другие автомобили. Он не читает биржевого бюллетеня. Спокойно он нажимает кнопку. На двери медная дощечка: «Редакция „Республиканского финансиста“». Г-н Обер молча здоровается. Редактор, заикаясь, шепчет:

— Ну, что?.. Что?..

На редакторе вязаный жилет. Его усы смешно прыгают. Он похож на наседку. Г-н Обер прежде всего вынимает папиросу; постучав ею о портсигар, он закуривает, потом садится на протертый клеенчатый стул и, лениво растягивая слова, говорит:

— В порядке. Последний курс — восемьдесят. А теперь садитесь-ка за работу. Лучше всего клюет на консорциум…

Вытерев старое перо о жилет, редактор выводит крупными буквами: «Нам сообщают о переговорах Ситроена с „Дженераль моторс“, а также с заводами Оппеля и Фиата. Подъем ценностей таким образом вполне законен, и мы можем только рекомендовать нашим…»

Старое перо скрипит. Редактор громко дышит: слов нет, он взволнован.

2. Атака, контратака

Господин Обер читает Марселя Пруста. Он живет среди сиамских котов, среди ландшафтов Ван-Гога и старинных глобусов, один, с франтоватым и грязным лакеем Луи. Никто не скажет, что это — квартира биржевика. Годовые отчеты, бюллетень курсов, газетные вырезки — все засыпано стихами сюрреалистов, фотографиями марсельских притонов и серебряным пеплом сигар.

Не всегда г-н Обер занимался фосфатом или медью. Прежде он был писателем, даже социалистом. Он хотел идти по стопам Эмиля Золя и бороться за справедливость. Он презирал тогда роскошь и «Красную лилию», жизненный путь г-на Мильерана и шакалий рев вокруг биржи. Он был молод к непримирим. Он снимал крохотную комнатку на улице Монж и ездил во втором классе трамвая.

Шли годы. Роман Поля Обера «История подкидыша», изданный на сбережения старой тетки, разошелся в четырнадцати экземплярах. Никто не написал о нем ни строки. Не так уж плоха была книга, но в Париже что ни день выходят десятки новых романов, а у критиков всего две руки и один желудок. Обер обиделся: он обиделся не только на критиков, но и на человечество.

Он писал в левой газете задорные фельетоны. Он требовал революции: только революция способна проветрить Европу!.. Но вместо революции наступали муниципальные выборы, и социалистическая партия шумно праздновала победу: в Блуа она выиграла шестьдесят восемь голосов. Г-н Обер не на шутку затосковал. Тут-то он встретился с Люси. Люси была обыкновенной голубоглазой стенографисткой. Справившись деликатно о достатке своего нового поклонника, она разок с ним пообедала в дешевом кабачке, немного покапризничала, немного повздыхала — как-никак у нее были голубые глаза, — а потом преспокойно вышла замуж за агента страхового общества. Тогда Поль сказал своему приятелю, студенту-медику, что у него старая слепая собака и что ему необходимо раздобыть стрихнин.

Он мог бы умереть. «Золотая утка» так бы и не узнала столь солидного клиента!.. Он не умер. Может быть, в то сентябрьское утро была слишком хорошая погода и солнце переспорило всех? Может быть, наш мизантроп неожиданно испугался желудочной рези? Он бродил весь день по улицам, потом уснул, а проснувшись, сладко потянулся. Ничего не поделаешь — надо жить, справедливость — ерунда, никакой революции не будет, Люси, да и всех легко заполучить, для этого нужны только деньги. Что же, друг Поль, мы будем зарабатывать монету!..

В душе Обер не мог, однако, избавиться от своего пристрастия к литературе. Он стал маленьким сотрудником одной из биржевых газет, но, прославляя подозрительный банк «Хутконс и Кº» или акции фантастической «Гватемалы», он не раз повторял любимые слова Шамфора: «В жизни человека неминуемо настает пора, когда сердце должно или разбиться, или окаменеть». Он спрятал склянку в шкаф, следовательно, он должен теперь всучить наивным провинциалам бумаги несуществующих приисков. Выбор сделан.

Прошло два года. Журналист Поль Обер стал г-ном Обером, клиентом «Золотой утки», званым гостем лучших парижских домов. Вывезли его нефтяные акции. Он сыграл на повышение и выиграл. Его лицо, бледное и меланхоличное, превратилось в барометр; сотни людей гадают: грустен или весел сегодня г-н Обер?..

Как-то он встретил Люси. Он предложил покатать ее по Булонскому лесу. Люси взглянула украдкой на «бьюик» и стыдливо улыбнулась: ее муж только мечтал о маленьком «Ситроене».

Обер мог теперь получить ее любовь. Он, однако, отказался. Было это стыдливостью, еще живым чувством, или только ленью?.. Предупредительно он помог Люси выйти из автомобиля и, заметив в голубых глазах изумление, усмехнулся:

— Видите ли, Люси, я теперь очень занят. Я ведь больше не пишу романов. Я занят весьма грубым делом: я играю на бирже. Говоря иначе, мое сердце окаменело…

Господин Обер не случайно облюбовал «Ситроена». Он все учел: оживление на автомобильном рынке, естественный рост бумаг, слухи о переговорах с Америкой, соглашение с Польшей, наконец, близость годичного собрания. Предварительная работа была проделана за него самим г-ном Ситроеном. Ему оставалось закончить дело. Акции стоят 1560. Их легко довести до 2200. При умелой продаже они сдадут не больше 100. Таким образом, на каждой можно заработать 500. Для операции нужен свободный капитал. Полтора миллиона. Следовательно, мы составим маленький синдикат: г-н Пулейль, г-н Кресильон, редактор «Республиканского финансиста», наконец, он, Обер. 500 000 на прессу. После, покупки первой партии г-н Пулейль получит под акции ссуду. Довести курс до 2000. Дальше не зарываться. На каждого участника обеспечено 600–700 тысяч чистых.

Синдикат был основан в отдельном кабинете ресторана «Норманди» и освящен вполне достойным события «Мутон-Ротшильд» 1891 года.

Господин Андре Ситроен как-то утром неожиданно для себя прочел во всех хорошо осведомленных газетах, что он забивает своих соперников и что будущее принадлежит только ему. Он удивился, но не обиделся. Он ведь знает, что такое шутка и что такое обыкновенный биржевой синдикат. В общем, он ничего не имеет против повышения курса. Только бы эти неведомые благожелатели сумели вовремя остановиться! Если они разойдутся, может последовать резкое падение, и кредиту г-на Ситроена будет нанесен чувствительный удар. Самое важное — уметь вовремя расстаться с зеленым сукном! Г-н Ситроен вздыхает. Он хорошо понимает, что уйти невозможно. «Прикупаю!..» Г-н Ситроен берет трубку телефона:

— Сколько?..

Он увлечен чужим азартом. Он сейчас не председатель административного совета, нет, он только игрок. Сердце стучит. Из трубки идет непонятный шум, как из раковины: это шумит время. Наконец: 75! Ситроен усмехается: везет людям!.. Снова девятка…

В Париже около трех тысяч газет и журналов, посвященных бирже: «Экономическое обозрение», «За и против», «Маленький финансист», «Деньги», «Биржевой вестник», «Французский банк», «Маленькая котировка», «Тенденция», «Ведомости ценностей», «Портфель француза», «Финансовый голос», «Капитал», «Биржа и Республика», «Аргус», «Кстати», «Вверх и вниз»…

У синдиката, образованного г-ном Обером, на прессу ассигновано всего пять тысяч. Что же, придется ограничиться немногими избранными. Кампанию начинает пайщик синдиката — «Республиканский финансист». Его тотчас же поддерживают тридцать шесть газет. Остальные молчат. Они молчат, потому что все люди оптимисты, тем паче редакторы биржевых листков. Они надеются заработать своим вежливым молчанием.

Алло! Алло! В Париж приехал мистер Слоан, председатель «Дженераль моторса». Поездка мистера Слоана тесно связана с будущим заводов Ситроена.

Кстати, «Дженераль моторс» куда сильнее и проворней Форда. «Дженераль моторс» продал в течение 1928 года 1 842 443 машины, что составляет сорок два процента всей американской продукции.

Заводы Ситроена снова подверглись коренному переустройству. Они готовы для усиленной продукции. Предстоящий сезон обещает быть особенно блистательным. С января кривая заказов резко поднимается ввысь. Пятьдесят два процента всех парижских автомобилей — это «Ситроены». В Мадриде такси — «Ситроены». В Японии открыто первое отделение…

Финансовая сторона предприятия «Андре Ситроен» заслуживает всемерного доверия. За спиной Ситроена стоит, как известно, могущественный банк «Братья Лазар».

Последний год дал 24.85 дивиденда. В этом году ожидается повышение как оборота, так и дивидендов.

Газеты пишут многозначительно и поэтично. Они ссылаются на национальные интересы и на торжество организации.

Дядя пронырливого клерка, отставной швейцар, не выдержал. Он получает крохотную пенсию. Денег не хватает ни на рюмочку рома, ни на понюшку табака с мятой. Он решил немного подработать: все наживаются на этих бумагах, чем он хуже других? Он купил десять «Ситроенов». Он перестал теперь спать. По ночам, стоя возле лампы, в сотый раз перечитывает он биржевой бюллетень. «Ситроен» растет, но старика смущают непонятные слова: «Общая тенденция скорее выжидательная, вследствие отсрочки решения экспертов, а также предстоящих выборов в Англии». Старик громко и печально вздыхает: господи, при чем же здесь Англия?.. Ведь заводы Ситроена не в Лондоне, а здесь, под боком, на набережной Жавель… Что-то будет завтра с этими экспертами? Хотя бы натянуть еще по сотне на акцию, а тогда можно продать их, все-таки без акций как-то спокойней на душе!..

Господин Обер по-прежнему невозмутим. Он читает на сон Поля Валери. Потом он выпивает стакан «виши», заводит часы и погружается в сон, плотный и горячий. Ему снятся маклеры, пресс-папье, платье Люси с глубоким вырезом и яркие крикливые попугаи. Эти видения юрки и бессвязны. Надвигается ночь. Он больше ничего не видит. Но тогда неожиданно всходит огромное оскорбительное солнце. Оно из меди. Оно блестит, как кухонный таз. Оно заставляет г-на Обера раскрыть глаза. Ну да, все это очень просто: он забыл погасить лампу!.. Теперь он может спокойно спать. Но последний сон заставляет его поморщиться: солнце было из меди… Сегодня на бирже никто не хотел слышать о «Ситроене». Все помешались на «анаконде» или на «фильс-додж». Черт бы побрал это медное солнце! Оно не вовремя взошло…

В Нью-Йорке цены на медь резко поднялись. Вчера — 18 центов!.. Медные акции растут. По проводам, среди буколических ласточек, среди неповоротливых, сонных рыбищ, в небе, под водой несутся горячие цифры: «Невада» — 46, и тотчас же парижские маклеры начинают истошно вопить:

— «Рио-Тинто» — 6700! Беру!

— 6800!..

Господин Обер никак не может уснуть. Он слышит гудение проводов и скрип мелка. Это медь. Она громко растет. «Ситроен» затерт. «Ситроен» в стороне. Это не вина Обера. Он сделал все. Он не мог предвидеть медного солнца. Что, если все дело сорвется?.. Г-н Обер пьет «виши» и неуклюже ворочается.

Можно, конечно, завтра начать продавать. Акции слетят до 720–780. В итоге останется маленький выигрыш. Но нет, это невозможно!.. Лучше уж продуться дотла!..

Много времени прошло с того дня, когда разочарованный Обер решил променять славу Эмиля Золя на текущий счет в одном из кулисных банков. Он заработал миллионы, и он спустил их. Он убедился в том, что с деньгами можно получить все: Люси, автомобиль «бьюик», стихи сюрреалистов, почтительные поклоны, дружеские объятия, все, кроме счастья. Это просто, как в старой мелодраме. Счастья вообще нет. Остается одно — игра, только она еще способна заставить его окаменевшее сердце усиленно биться. Г-н Обер поставил на «Ситроена». Он должен выиграть. Медь — удар, но не смерть. «Синдикат» легко может переждать несколько дней. Лихорадка спадает. Г-н Обер добьется своего. Обязательно добьется. Обязательно…

Господин Обер засыпает.

Утром Луи, почтительно и нагло улыбаясь, надушенный, с черными ногтями, приносит несколько писем и газеты. Г-н Обер прежде всего развертывает газету — здесь самое важное: медь. Гм!.. В Лондоне тонна — 76 фунтов. Отвратительно!.. Дождь, плохая погода… Рассеянно он просматривает газету. Что с этими экспертами?.. Вдруг он приподнимается. Обычное спокойствие исчезло. Пальцы г-на Обера злобно рвут мягкую бумагу. Он читает: «Рост акций Ситроена носит явно спекулятивный характер, и мы считаем себя обязанными предостеречь…» Луи стоит с купальным халатом. Г-н Обер кричит:

— Костюм! И живее!..

Он полон отчаяния, ярости, силы. Перед ним неведомый враг. Это почище меди!.. Дело ясное: кто-то играет на понижение. Здесь все может кончиться обыкновенной катастрофой.

Кофе? К черту! Машину! Скорее!.. Остается одно: раздавить того или самому сдохнуть.

Стихи Поля Валери летят на пол.

3. Маленькая сноска

Велика и прекрасна парижская биржа! Без нее не дымили бы паровозы среди гигантских прерий, не горел бы газ в кухоньке рабочего, не сверкали бы бриллианты на грудях ростовщиц, не было бы ни румынских либералов, ни трамвая в Лиссабоне, ни автомобилей, ни прогресса, ни культуры.

Служащий банка Жан Рене, впрочем, не думает о величине окружающего его мира. Послушно заносит он в огромные книги названия бумаг, имена клиентов и цифры. Одни из этих клиентов богатеют, другие разоряются. У них автомобили, дети, револьверы, слуги, слезы. Для Жана Рене это только имена. Он думает о том, что его жена больна плевритом и что доктор прописал ей усиленное питание. Доктор просто говорил эти слова, как будто Жан Рене не скромный служащий банка «Раймонд Барре и Кº», а одно из великих имен, как будто он — г-н Кресильон, против имени которого стоит: 3000 «Ситроен» по курсу дня. Откуда Рене возьмет «усиленное питание»?.. Его рука дрожит. Он чуть было не поставил кляксы на восьмой заказ г-на Матье: 425 — «Рио-Тинто».

Вчера на парижской бирже были перепроданы 2 980 008 ценных бумаг на сумму 1 621 864 425 франков. Миллиард шестьсот миллионов. Жан Рене получает в месяц 750 франков, 25 франков в день. Владельцы банка «Раймонд Барре и Кº» заработали в течение последнего года свыше четырех миллионов. Банк участвовал во многих синдикатах; он вызвал понижение норвежского азота и на этом выиграл в две недели миллион. Г-н Раймонд Барре купил виллу в окрестностях Ниццы. У него ревматизм, и он любит тепло. Жалованье служащим г-н Барре не повысил. Кто может сказать, что готовит ему завтрашний день?.. Вдруг он сорвется на какой-нибудь операции? Надо быть бережливым! Вилла в Ницце — это капитал, а жалованье служащим — это потерянные деньги. Притом некоторые банки платят 600 в месяц. Зачем же ему заниматься благотворительностью?..

Иные из сослуживцев Рене живут припеваючи: они ездят в такси, ходят в «Мулен-Руж» и покупают дорогие галстуки. Они получают те же 750 франков. Но они не выписывают тупо имена и цифры, как Рене, — нет, они соображают, почему это г-н Барре продает «Норвежский азот», почему теперь г-н Кресильон отдал распоряжение купить столько-то «Ситроенов». Они знают вес и значение каждого клиента. Незаметно скрипя ржавыми перьями, они входят в святилище. Они начинают играть. Они то заключают сделки с мелкими игроками, то за несколько сот франков продают «секрет». Небрежно засовывают они месячное жалованье в жилетный карман — это на папиросы! Но Рене честен и глуп. Он знает только свое дело: обтереть перо тряпочкой, наклонить набок голову и тщательно выписать: имя человека, потом имя бумаги, потом цифру, все это красивым точеным почерком, без помарок. Когда ему говорят о «секрете», он недоуменно пожимает плечами: он ведь не игрок, он обыкновенный конторщик.

Это произошло так: сначала доктор сказал об усиленном питании, потом Луиза перестала есть, она даже отказалась от куриного бульона. У нее начался сильный жар. Доктор пришел и флегматично помахал трубочкой. Он прописал лекарство. Жар спал, и Луиза пошла на работу: она шила шляпы в мастерской на улице Пепиньер. Но она продолжала кашлять и все жаловалась, что у нее нет больше сил. Под вечер ее знобило. Рене послал ее снова к доктору. Луиза пришла домой с длинным рецептом и с заплаканными глазами. Доктор сказал, что у нее туберкулез и что ей необходимо поехать на юг в санаторий…

Тогда Рене Жан шепнул одному из мелких клиентов:

— Я знаю верное дело. «Лиссабон» должен подняться. Купите акции и дайте мне четверть выигрыша. Я этим никогда не занимаюсь, но у меня заболела жена…

Рене плохо разбирался в биржевых комбинациях, хотя он прослужил в банке «Раймонд Барре и Кº» одиннадцать лет. Он дал клиенту опрометчивый совет. Правда, г-н Коледо сдал большой заказ на «Лиссабон» и, слов нет, г-н Коледо веский клиент. Но Рене не понял хитрой игры: г-н Коледо состоял в синдикате, игравшем на понижение «Лиссабона», закупка была произведена для отвода глаз. Через несколько дней «Лиссабон» начал стремительно падать. Клиент скандалил. Он стучал набалдашником по стеклянному прилавку. Он кричал Рене: «Вы старый шулер!» Г-н Барре отозвал Рене в сторону:

— Вы вредите репутации нашего банка. Если это повторится, я буду поставлен в необходимость вас отослать.

Прошло еще несколько недель. Пришла очередь льда и подушек с кислородом. Луиза умерла рано утром. Она лежала, раскрыв рот, как рыба. Она задохнулась. У нее не было воздуха. Воздух был где-то далеко, может быть, в Ницце.

Тогда-то и произошло в почтенном банке «Раймонд Барро и Кº» неслыханное происшествие, о котором долго говорили все клерки квартала. Жан Рене, как всегда, сидел, склонив голову набок, и писал. Но перед его глазами был раскрытый рот Луизы. Он спутал все: г-н Кресильон отдал приказ о покупке «Ситроена». Рене занес его в графу «продать». Хуже того, он засунул в карман вместе с носовым платком приказ г-на Кресильона. Он помешал г-ну Кресильону купить 3200 акций. Он, может быть, задержал на день рост акций. Сам того не зная, он вдруг вмешался в жизнь святилища.

Господин Кресильон кричал:

— Этот тип подкуплен!.. Он, наверное, получил несколько тысяч… Я никогда не думал, господин Барре, что в вашем банке могут находиться шпионы различных синдикатов!.. Я потерял одиннадцать тысяч. Хорошо еще, что я вовремя заметил.

Господин Кресильон рассказал г-ну Оберу о приключившейся неприятности. Но г-н Обер даже не улыбнулся.

— В чем дело, господин Обер? Чем вы так озабочены?.. Я думаю, медная горячка не сегодня-завтра спадет. А этот конторщик!.. Ха-ха!.. Как вам нравится вся эта история?..

— Я не люблю биржевых анекдотов. Что касается меди, то вы, конечно, правы. Но предвидятся некоторые осложнения: посмотрите-ка, что здесь написано… Это или Фошар, или «Банк Делонне»…

Они беседуют в «Золотой утке». Г-н Обер теперь перестал скрываться, он даже посоветовал швейцару играть на «Ситроена». Он подкрепляет дело своим авторитетом.

Подходит маклер. Г-н Обер просматривает цифры. Вытирая губы, он говорит официанту:

— Хотя у вас и утка на вывеске, но вы не умеете приготовлять руанскую утку. Заберите ее прочь…

Потом он спокойно говорит г-ну Кресильону:

— Кампания начата. «Ситроен» — шестьдесят…

В это время за похоронной подводой покорно шагает Жан Рене. Он не плачет. Только время от времени уныло сморкается. На гробу — маленький венок из бисера. Дома осталась двуспальная кровать. Вот и все. Из банка «Раймонд Барро и Кº» Рене, разумеется, выгнали. Луиза умерла. Сейчас он вернется домой одни. Что же дальше?.. В голове Рене мысли путаются, как нечесаные волосы. Это не жизнь, а колтун. Может быть, покориться?.. Церковь… Исповедь… Небо… Встреча с Луизой… Или, наконец, достать револьвер и забраться ночью в квартиру г-на Кресильона?..

Сторож, лениво зевая, открывает кладбищенские ворота.

— Направо, налево и снова налево. Шестнадцатая аллея…

Рене сморкается. Он ведь хоронит жену. Впрочем, это никого не интересует. Он даже не мелкий служащий банка. Он теперь вне биржи и вне жизни. Лучше всего — умереть. На шестнадцатой аллее еще много свободного места.

4. Шамфор этого не предвидел

Господин Обер не сразу узнал, кто его враги. Правда, «Банк Делонне» был замешан в дело, но образовал синдикат г-н Санду, хотя все и говорили, что г-на Санду нет в Париже, недели две тому назад он уехал на отдых в Биарриц. Г-н Санду работал тайно. Он проводил дни у телефона. Он выложил на прессу больше, чем г-н Обер, и вежливо молчавшие газеты теперь заговорили:

«Финансовое руководство общества „А. Ситроен“ не заслуживает доверия. Всем памятны недавние затруднения г-на Ситроена. Опасно вкладывать капиталы в дело, подверженное столь частым индивидуальным капризам».

«Специалисты утверждают, что в отношении прочности автомобили Ситроена оставляют многого желать, в то время как маленькие машины Рено и Пежо выдерживают самые трудные испытания».

«В связи с оживлением на бирже вокруг бумаг „Ситроен“ мы можем напомнить нашим читателям о скандальной хронике довильского казино. Парижский заводчик, а именно А… С…, проиграл в течение одной ночи двенадцать миллионов».

«По слухам, Форд заключил соглашение с заводами Пежо».

«Нам сообщают, что Форд начал постройку во Франции своего завода. Он предполагает снизить стоимость автомобилей, повысив в то же время заработную плату. Это, несомненно, чрезвычайно интересный опыт».

«Перед французской автомобильной промышленностью стоит грозный вопрос о насыщенности рынка и о перепроизводстве. Затруднения, испытываемые одним из наиболее крупных парижских заводов, показывают нам, что кризис близок».

Господин Санду просматривал газеты небрежно и равнодушно. Он хорошо знал, сколько кому уплачено и кто о чем будет писать. Сам он не верил ни в Форда, ни в кризис. Игру он начал, заручившись хорошими картами. Главный козырь — это болезнь г-на Фио. У г-на Фио рак печени. Консилиум профессоров определил, что он протянет неделю-две. Кроме рака печени, у г-на Фио 90 000 акций «Ситроена» и сын-оболтус, который ждет не дождется смерти своего родителя, чтобы вложить все наследство в конный завод. Он ничего не смыслит в бумагах, и признает он только одно: скачки. После смерти г-на Фио его сын тотчас же распорядится продать все биржевые бумаги. В первую очередь он продаст «Ситроены», чтобы покрыть налоги по наследству. Все это доподлинно известно г-ну Санду. Он не читает Поля Валери и не думает об афоризмах Шамфора. Он занят только своим делом. У него всюду помощники. Скоро на биржу будут выкинуты 90 000 акций. Надо все подготовить: пресса, небольшие колебания, продажа мелких партий… Тогда акции г-на Фио нанесут последний удар.

Кампания была начата удачно. Курс стал снижаться. Г-н Обер дал газетам 200 000 дополнительно. Но г-н Санду располагал куда большим капиталом. Удобный момент для повышения был упущен благодаря злосчастной меди. «Ситроен» то падал на 20, то 10 отыгрывал, но вместо резкого повышения г-н Обер видел только мелкие скачки вверх и вниз. Г-н Санду, совместно с «Банком Делонне», выкинул еще несколько тысяч бумаг. «Ситроен» понизился на 80. Г-н Кресильон начал роптать: Обер вовлек его в невыгодную сделку. Он мог бы дать деньги в Америку за хорошие проценты. Это куда вернее, да и прибыльней…

Редактор «Демократической биржи» неожиданно потребовал от г-на Обера неслыханную сумму: 50 000. Не получив этих денег, он переметнулся и начал писать о «спекулятивной игре».

Господин Обер попытался достать ссуду под акции в одном из крупных банков, но банк отказал: и здесь сказалась вездесущность г-на Санду.

Капитал синдиката иссяк. Покупки прекратились. Акции стали таять, как сахар в горячем чае. По-прежнему визжала лента. По-прежнему толпились возле ворот нетерпеливые заказчики. По-прежнему задорно свистели новенькие автомобили. Г-н Андре Ситроен обдумывал, как бы завоевать восточные рынки. Ни один из его заводов не сгорел. Но г-н Обер перестал читать Марселя Пруста. Он даже перестал завтракать в «Золотой утке»: у него пропал аппетит и его мучили жестокие мигрени. Он все еще старался, встречая людей, улыбаться, но, глядя на его измученное, злое лицо, маклеры говорили: Вы видали Обера?.. Можете спокойно играть на понижение…

Отставной швейцар, пережив одну ночь, полную кошмаров, когда он уже видел себя возле кафе с шапкой: «Подайте старому человеку на хлеб», — продал свои десять акций. Он потерял 1360 франков. Что делать! Можно не нюхать табака и пить ром только по воскресеньям!

Вдруг вся биржа дрогнула: с экспертами приключилось что-то неладное. Они не договорились. Они не могут договориться. Предстоит длительный кризис. В Нью-Йорке паника. Паника и в Париже. Все выкидывают на рынок десятки тысяч бумаг. Деньги! Только деньги! Вокруг храма стоит яростный рев:

— Даю! Даю! Даю!..

«Ситроен», ослабленный кампанией г-на Санду, сдал. Перед глазами г-на Обера мелькают цифры. Но он не может считать. Он больше ни о чем не думает. Он, наверное, зря возомнил себя опытным финансистом. Он всего-навсего неудачливый литератор с посредственной фантазией и слабыми нервами.

Под вечер г-н Обер позвал Луи:

— Вы можете сегодня пойти в кино или в театр. Вы мне больше не нужны.

Луи почтительно поблагодарил г-на Обера. В кухне он язвительно усмехнулся: плохи наши дела!.. Продулся на бирже и никого видеть не может… Продулся потому, что олух. Будь у Луи деньги, он тотчас заработал бы миллион. Надо не стихи читать, а шевелить мозгами!..

Луи пошел не в кино и не в театр, но в дансинг. Весь вечер он танцевал с двумя белошвейками, которые восторженно прижимались к его манишке. Одна даже сказала:

— Вы пахнете, наверное, самыми модными духами…

Луи снисходительно улыбнулся:

— Особая смесь по заказу. Это гораздо моднее, чем, например, Герлен…

Луи мог бы поехать с одной из них, с веселой и миловидной брюнеткой, в гостиницу. Но для этого нужны были деньги: двадцать франков — бутылка шипучего, чтобы девушка не ломалась, тридцать — комната, автомобиль, чаевые. Луи про себя выругал г-на Обера: вот таким болванам везет! Что для него сто франков?.. А Луи должен себе отказывать в самом необходимом. У него всего два галстука, и оба в полоску, а теперь носят в крапинку… Когда же он наконец разбогатеет?..

Несмотря на свои успехи, Луи вернулся домой мрачный. Сняв туфли, он прошел тихонько в столовую, чтобы взять из буфета бутылку портвейна. Он заглянул в щелку: работает ли г-н Обер? То, что он увидел, его прежде всего озадачило: г-н Обер лежал на ковре возле письменного стола. Неужели так надрызгался?..

Луи осторожно вошел в кабинет и с подобострастием начал спрашивать г-на Обера:

— Может быть, вы позволите раздеть вас?.. Не угодно ли вам стаканчик «виши»?

Господин Обер не отвечал. Продолжая все так же униженно улыбаться, Луи оглядел комнату: где бутылки?.. Он увидел на столе маленькую склянку и начатое письмо. Луи всегда грешил любопытством. Скосив глаза, он прочел: «В моей смерти прошу никого не винить. То, что останется после ликвидации обязательств, жертвую на госпиталь для кошек. К сведению г-на комиссара полиции могу добавить, что Шамфор не предвидел третьего исхода: сердце может сначала окаменеть, а потом все-таки разбиться».

Луи не стал раздумывать над значением последних слов. Он прежде всего побежал к себе и надел туфли: остаться разутым казалось ему подозрительным — хотя записка и с подписью, мало ли что придумают эти ищейки?.. Потом он вернулся в кабинет. Он посмотрел на г-на Обера с интересом и в то же время с презрением: губы слюнявые!.. Он не мог отказать себе в маленьком удовольствии: носком ботинка небрежно толкнул голову г-на Обера. Он с завистью поглядел на галстук в крапинку: пропадет! Да и все пропадет!.. Кошкам!.. Ну и подлец!.. Вздохнув, он побежал в ближайший участок.

5. Один за другим

«Эксперты вчера возобновили свою работу. Наконец-то компромисс найден! Само собой разумеется, что биржа отметила это счастливое событие резким повышением всех ценностей…»

Господин Обер так и не дожил до победы: у него не хватило ни денег, ни нервов. Г-н Кресильон оказался куда счастливее: он может с лихвой покрыть все выложенные суммы. Акции «Ситроена» поднялись на 120. И г-н Кресильон улыбается, кушая форель в «Золотой утке»: помирились-то, ха-ха!.. Но г-ну Санду не до смеха. Последние события выкурили его из мнимого Биаррица, как зверя из берлоги. Все здесь против него: общая тенденция биржи, пресса, напечатавшая очередные сообщения г-на Ситроена, наконец, сама природа: у г-на Фио вместо рака оказалась невинная опухоль. Врачи, видите ли, ошиблись! Убийцы! Г-н Фио поправляется, через месяц-другой он сможет вернуться к работе.

Господин Ситроен бодр. «Ситроен» продолжает прерванное на время вознесение. Ведь заводы г-на Ситроена не сгорели, заказы не уменьшились. Пьер Шарден, как всегда, нацепляет серьги, а «Братья Лазар» все так же всесильны и непоколебимы. Что им дешевые остроты редактора «Демократической биржи»? У редактора только ржавое перышко и четверо ребят, а у «Братьев Лазар» капитал и правда.

Господин Санду проиграл партию. Он продал 120 000 акций по самой низкой цене. Теперь ему нужно сдавать бумаги. Он должен платить по высокому курсу. У г-на Санду нет денег для расплаты.

Дома его ждет жена. На ней вечернее платье. Она прекрасна и молода. Правда, эта молодость стоит немало. Зато все знакомые г-на Санду с завистью повторяют: «Поглядите-ка на госпожу Санду, вот вам, не стареет!..» Г-жа Санду оживленно смеется: сегодня премьера русского балета. Там будет весь Париж. У них ложа. Все увидят, какое на ней чудесное платье. Она спрашивает г-на Санду:

— Ты не устал ли, мой дружок?..

Она кокетничает со своим супругом, хотя вот уже четырнадцать лет, как они живут вместе. Г-н Санду ничего не отвечает. Тогда она смотрит на него, и сразу с ее лица сползает улыбка.

— Что случилось?.. На бирже?..

Господин Санду молчит. Молча он проходит в кабинет и закрывает за собой дверь на ключ. Г-жа Санду стоит у двери и просит:

— Скажи, что случилось?.. Пьер, дорогой, открой дверь! Открой на одну минуту! Я сейчас же уйду! Я так волнуюсь!..

Но г-н Санду молчит. Она прилипла ухом к щели. Она слушает. Вот ей показалось, что он раскрывает шкаф. Она падает на колени:

— Пьер, умоляю!..

С ее лица теперь сошли все кремы, пудры, белила, румяна. Сейчас никто не скажет, что г-жа Санду молода. Время взяло свое: ей как-никак сорок три года. Она плачет. Она кричит. Вот он встал… Господи! Что же он делает?..

Пожилая уродливая женщина в бальном платье, с припудренными, слишком белыми руками, с лицом, перекошенным и грязным от черных слез, как собака визжит у двери барского кабинета…

— «Ситроен» — 1960. Беру! Веру!

Кричат маклеры, скрипит мелок, скрипят в конторах перья клерков. Люди продолжают разоряться и богатеть. Те, что выбыли из игры, давно забыты. Здесь нет людей, здесь только имена и цифры, имена высокие и нежные всех 3000 бумаг: «Роял-Детч», «Рио-Тинто», «Малакка», — нефть, медь, каучук; имена и цифры; цифры роятся, кружатся и жужжат.

1928