мифов Советской страны

Включаю один из центральных телеканалов. Доверчивым зрителям добавляют очередные штрихи к тому образу Ленина, который в современной России стал общеупотребительным среди медийных лоботрясов. Ленин – беспринципный, истеричный властолюбец, напоминающий Гитлера. С началом мировой войны Германия обрела в лице Ленина союзника и даже слугу. Ленин стремился разжечь гражданскую войну в России на радость немецкому кайзеру. За это он получал щедрое финансирование. С началом революции 1917 г. Германия переправляет своего шпиона в Россию через Берлин, где Ленина инструктируют, как делать революцию (уж конечно, немецкие военные разбираются в этом лучше Ленина). Получив миллиард марок, Ленин приобрел огромное влияние. Без этих денег он оказался бы маловлиятельным политиком. С помощью немецких офицеров Ленин совершил переворот с целью подписать капитуляцию перед Германией и разорить ненавидимую Россию дотла. «Долг платежом красен» – Ленин без необходимости подписывает позорный Брестский мир.

Как всегда, невероятные идеологические мифы опираются на несколько реальных фактов. Что мы знаем доподлинно?

Ленин выступал против поддержки своего правительства в империалистической войне и выдвинул лозунг «превращения мировой войны в гражданскую». При этом он настаивал, что такую же политику должны проводить социал-демократы всех воюющих стран, включая Германию, и клеймил немецких коллег за то, что они оказали поддержку кайзеру в войне. Ленин стремился к свержению всех европейских режимов, а не только российского самодержавия.

Позиция Ленина в той или иной степени получила поддержку левых социалистов на международных конференциях в Циммервальде и Кинтале. Устраивать гражданскую войну союзники Ленина не хотели, но в главном были согласны: никакой поддержки своему правительству, свержение самодержавия и борьба за всеобщий мир без аннексий и контрибуций. К числу «циммервальдийцев» принадлежали не только большевики, но и многие эсеры во главе с их лидером В. Черновым и один из основных оппонентов Ленина в социал – демократическом движении Ю. Мартов. Мартова, во всяком случае, никому не пришло в голову обвинять в получении немецких денег.

Вагон

С началом Февральской революции Ленин, как и другие революционеры, собрался на родину. Но правительства союзных России Франции, Италии и Великобритании отказали Ленину и другим левым социал-демократам в визе. Так что выбор был невелик – либо сидеть в Швейцарии до тех пор, пока Антанта не соблаговолит разрешить возвращение на родину, либо принять предложение немецких социал-демократов организовать переезд из нейтральной Швейцарии в нейтральную Швецию через Германию. То, что немецкие власти согласились на проезд эмигрантов, говорит о том, что в Берлине считали это полезным, но не вяжется с версией о шпионаже Ленина. Все-таки контакты шпионов с резидентами принято прятать, а здесь они выставляются наружу. Более того, стороны потратили много времени на согласование деталей переезда, чтобы репутация Ленина пострадала как можно меньше. Ведь сам факт проезда через Германию эмигранты не собирались скрывать. Если бы Ленин был шпионом, немцы обеспечили бы полную секретность и срочность его переброски в Россию.

Сразу по прибытии Ленина его противники попытались использовать против него «пломбированный вагон». Матросы второго балтийского экипажа, встречавшие Ленина на Финляндском вокзале, на следующий день приняли возмущенную резолюцию. Мол, если б знали, что Ленин проехал через Германию, отправили бы его назад. В Гельсингфорсе возмущенные матросы даже искупали в море большевистских агитаторов. Эти эпизоды любят приводить нынешние изобличители Ленина.[1] Но здесь они стыдливо забывают, что уже через несколько месяцев матросы станут одной из опор большевиков. Решив, что сторонники Ленина «говорят дело», матросы уже не обращали внимания, каким образом он попал в Россию. И в этом отношении они были правы. К тому же не только Ленин, но и многие видные эсеры и меньшевики (от Суханова до Чернова) выступали за скорейший мир без аннексий и контрибуций и против наступательных военных действий. А они не ездили через Германию.

Характерно, что Ю. Мартов, долго колебавшийся по поводу переезда и обставлявший его разнообразными условиями, вернулся в Россию лишь 9 мая, когда события зашли далеко, и влияние Мартова в партии меньшевиков было подорвано. Ленин считал, что надо ковать железо, пока горячо, даже если где-то можно запачкать подошвы о немецкую территорию (впрочем, чисто фигурально – вагон считался экстерриториальным, так что эмигранты формально не ступали на германскую землю).

Должок

Настоящая интрига начинается, когда речь заходит о немецких деньгах, полученных большевиками. И здесь важно ответить на несколько конкретных вопросов:

От кого большевики получали деньги фактически и формально?

Сколько денег они получили?

Что они сделали с помощью этих денег, чего были бы лишены без них?

Какие указания Германии большевики выполнили за полученное вознаграждение?

Считается, что Ленин получал деньги от «германского генерального штаба». Но документы представляют нам более скромный источник – имперское казначейство. Эти деньги поступали германским социал-демократам и тем самым «отмывались» – ведь нет ничего предосудительного в том, чтобы социал-демократы давали деньги товарищам из других стран.

Для транзита денег был подобран не случайный казначей – все тот же Александр Гельфанд (Парвус). Для немецкого казначейства он – недавно принятый в германское подданство предприниматель. Для социал-демократов – бывший товарищ по РСДРП, который разбогател и стал членом германской социал-демократии, оборонцем. Идейно Ленин расходился с Парвусом, и при их последней встрече они даже повздорили. Ленин указал Гельфанду на дверь.[2] Но…

Но дело в том, что Ленин считал, что германская социал-демократия должна ему денег. Об этом почти всегда забывают, когда говорят, что Ленина финансировала Германия. А Ленин считал, что немцы до войны зажали приличную сумму, принадлежавшую большевикам. И теперь возникли хорошие условия, чтобы получить свое.

Дело в том, что после Первой российской революции большевикам удалось правдами и неправдами сконцентрировать в своих руках приличный капитал, которого хватало, чтобы наладить нормальную партийную работу. Речь не об эксах Камо и Сталина – большая часть этих денег в связи с их явно криминальным происхождением пришлось просто сжечь, иначе можно было быть арестованными прямо в банке при желании воспользоваться «награбленным». Это только наивные западные публицисты, которых охотно перепечатывают в современной России, думают, что Ленин «после удачной экспроприации в Тифлисе мог прямо-таки купаться в неиссякаемом денежном источнике!».[3] После осуждения эксов объединительным съездом РСДРП большевики тоже признали, что «такие средства борьбы несвоевременны» после окончания «гражданской войны» 1905-1907 гг.[4] По утверждению Ленина, те деньги, которые большевики получили от эксов в 1906-1907 гг., достались не большевистским центрам, а «отзовистам» из радикальной группы «Вперед», которая вскоре откололась от большевиков.[5]

Основную часть большевистского фонда составило наследство Николая Шмидта, молодого фабриканта левых взглядов. Шмидт помогал вооружать дружинников во время восстания 1905 года в Москве, был арестован. Фабрика его была сожжена огнем царской артиллерии. Шмидт погиб в тюрьме в 1907 г. Шмидт завещал свое состояние сестрам с условием, что они передадут его большевикам.

Не без трудностей большая часть наследства перешла к большевикам. По данным осведомленного меньшевика Н. Валентинова, у них оказалось свыше 268 000 золотых рублей. Но надо же такому случиться, что в январе 1910 г. была предпринята новая попытка русских социал-демократов объединиться под эгидой Второго Интернационала. Была создана объединенная касса партии, куда от большевиков поступили на хранение 178 000 рублей.[6]

Поскольку большевики и меньшевики друг другу не доверяли, то распорядителями кассы стали почтенные германские социал-демократы К. Каутский, Ф. Меринг и К. Цеткин. Так как деньги тратились, речь может идти о меньшей сумме. Во всяком случае, Ленин позднее особенно настойчиво будет настаивать на возвращении большевикам около 30 000 рублей.[7]

Вскоре большевики и меньшевики опять переругались. Ленин некоторое время пытался добиться от немецкой социал-демократии признания именно за большевиками права считаться истинными представителями российской социал-демократии, так как противостоящие им фракции слишком далеко уклонились от центра вправо («ликвидаторы») и влево («отзовисты»). Авторитет партии в это время для него был важнее денег – транш в 44 850 франков Ленин перевел Цеткин в июне 1911 г.,[8] через полгода после того, как большевики уже потребовали аннулировать соглашение 1910 г. об объединении бюджета социал-демократов.

Ленин потребовал деньги назад, а позднее и вовсе создал РСДРП большевиков, которую считал правопреемницей всей РСДРП. В условиях политической склоки держатели в августе-ноябре 1911 г. заявили о сложении полномочий. Но при этом они заявили, что вопрос остается спорным, и деньги останутся в банке. Деньги лежали на счете, которым формально распоряжалась Цеткин.

Ленин был чрезвычайно разгневан на Цеткин, обвинял ее в том, что она в ходе переговоров о деньгах «налгала».[9] Но Цеткин стояла насмерть. Видимо, она просто не могла уступить. Не она решала этот вопрос.

Любопытно, что в дальнейшем Цеткин имела хорошие отношения с Лениным, занимала близкие ему позиции (то есть боролась против своего – германского – правительства) и вступила в компартию Германии. Предвоенный эпизод Ленин как бы «простил» и больше о деньгах не вспоминал, хотя во время войны они были ему очень нужны.

Письма Ленина показывают, что в 1915-1916 гг. финансовое положение партии было нестабильным и временами крайне тяжелым.[10] Это опровергает придумки некоторых мифотворцев о том, что большевики оказались на содержании «немецкого генштаба» вскоре после начала войны.[11]

Цеткин, учитывая их дружбу, могла бы разморозить фонд. Но, по всей видимости, это было не в ее власти, особенно после начала войны. Тут нужна была «виза» властей. И поступила эта «виза» в 1917 г. Примерно полмиллиона марок, «зависших» в Германии в 1910 г., стали возвращаться в кассу большевиков через социал-демократа Гельфанда. Для немецких дипломатов это была возможность поддержать партию, с которой у Германской империи вдруг совпали интересы. Для Гельфанда – поучаствовать в «большой игре» и прокрутить через свою фирму капиталы (особенно если имперское казначейство войдет во вкус и увеличит лимиты). Для Ленина – сорвать с империалистов и социал-патриотов то, что они задолжали, а по возможности – получить деньги еще и сверх того на мировую революцию, в том числе в самой Германии.

Финансовая схема и моральные принципы

Схема переправки денег должна была запутать русскую контрразведку (все-таки должок возвращали из вражеского государства), что было очень выгодно Гельфанду. Финансирование осуществлялось через скандинавскую фирму Гельфанда «Фабиан Клингсланд АО», где работал большевик Я. Ганецкий (Фюрстенберг).

Трансферты шли через отделения «Ниа Банкен» в Копенгагене и Стокгольме в Сибирский банк в Петрограде. Нужно иметь в виду, что «Ниа Банкен» был банком нейтральной страны. Он имел дела и с Германией, и с Россией, в 1916 г. при его посредничестве было заключено соглашение об американском кредите для России в 50 млн долл.[12] То есть формально большевики получали деньги от нейтралов, партнеров бывшего партийного товарища Парвуса. Мы сейчас знаем, что Парвус, он же немецкий подданный Гельфанд, при этом консультировался в собственном МИДе. И что?

В середине 1917 г. общение с социал-демократами Германии не считалось в России чем-то особенно предосудительным. В мае-августе 1917 г. социал-демократы воюющих стран готовили в Стокгольме конференцию социалистов, которая могла бы стать мостом между воюющими блоками и способствовать заключению мира. В рамках этих консультаций Гельфанд встречался 13-14 июля с представителями меньшевиков и эсеров Смирновым и Русановым.[13]

Когда сегодня политики получают финансирование от зарубежных источников, они не всегда могут проследить, проходили ли эти деньги через какие-то арабские счета, которые одновременно финансируют, скажем, чеченских боевиков. Мир финансов взаимосвязан, и денежные потоки пересекаются причудливым образом. В современной многопартийной политической системе, где партия не может существовать без внешнего финансирования, это приводит к удивительным парадоксам. Отрицая право организации финансироваться из-за границы, потому что заграница не любит Россию, вы становитесь защитником интересов именно предпринимательских кругов. Потому что тогда за реальное влияние могут бороться только такие политические силы, которые финансируются отечественными толстосумами. Но фокус в том, что национальный капитал «зарабатывает» средства путем операций все с той же заграницей и в результате эксплуатации отечественных работников. Так что во многих отношениях национальная буржуазия ничем не лучше интернациональной (филиалом которой она является на практике).

Принципиально важно для моральной оценки политика совсем другое: действует ли в его отношениях с источником финансирования правило «кто платит, тот и заказывает музыку», или тому, кто платит, просто нравится та музыка, которую музыкант играл бы при любых условиях? В другой связи А. С. Пушкин так сформулировал это правило: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».

Национальная буржуазия здесь, рядом, и она всегда может проследить, правильно ли выполняется ее политический заказ, а если нет – применить санкции. Зарубежные спонсоры в этом отношении обычно слабее. Так же и в случае с Лениным. Получая свои деньги из Германии – формально от шведов, датчан и Парвуса, Ленин не давал никаких обязательств. Его позиция не менялась. Ему никто не заказывал музыку. Он не торговал «вдохновением».

В Петрограде деньгами распоряжалась сотрудница фирмы Е. Суменсон. Но не будем забывать, что фирма легально торговала медикаментами, продовольствием и т. д. Так что деньги по этому каналу ходили туда-сюда, а не передавались большевикам Только часть денег Суменсон относила М. Козловскому, от которого они попадали большевикам. Ленин публично не признавал, что получал деньги от Ганецкого (еще бы!), но в 1923 г. было опубликовано письмо, где Ленин упоминает о получении денег через Козловского. Правда, сумма небольшая – 2 тысячи рублей.[14]

После июльских событий Е. Суменсон была арестована и согласилась сотрудничать со следствием. Через руки Суменсон, согласно ее показаниям, после ареста 8 июля, прошло более 2 миллионов рублей, часть которых вернулась назад фирме, и только часть ушла на сторону. Но сколько? Суменсон сняла со счетов 750 тысяч рублей, использование которых не могла полностью подтвердить коммерческой необходимостью. Следователь контрразведки Б. Никитин считал, что она передала большевикам 800 тысяч.[15]750 тысяч рублей – теоретически возможный максимум немецкого финансирования большевиков в апреле-июне 1917 г. Денег могло быть и меньше – можно согласиться с Г. Л. Соболевым в том, что «опубликованные документы носят фрагментарный характер и оставляют много вопросов».[16] Далеко не все 750 тысяч могли уйти Козловскому – бизнес в России требует самых неожиданных затрат. В любом случае с учетом инфляции (за время войны рубль подешевел в 3-4 раза) сумма, полученная от немцев, вполне сопоставима с наследством Шмидта, часть которого немецкие социал-демократы «зажали» в 1911 г. Разумеется, Ленин не считал каждый рубль, чтобы, не дай бог, не взять лишку. Ленин был готов взять с немцев больше, чем те ему задолжали. Ведь часть денег шла на международную деятельность большевиков, то есть, с точки зрения Ленина, на пользу немецкому пролетариату.

Немцы финансировали не только Ленина, но (через немецких социал-демократов) и других противников войны, а также националистов-сепаратистов. Поскольку информации о связях собственно Ленина с немцами маловато, а нужно заполнять книги многочисленными «фактами», то авторы современных сочинений на эту тему посвящают немало места рассказам о самых разных аферистах, кормившихся от немцев. Вот агент Львов в 1915 г. обещает взорвать мост через Волгу и поднять восстание.[17] Деньги – то горазд получать. А где диверсии, где восстания? Аферист на аферисте. Но при чем здесь Ленин? Документов с его обещаниями кайзеру расследователи не приводят.

Немцы финансировали эстонского националиста А. Кескюлу. Обличители Ленина поэтому пытаются придать Кескюле фантастическое влияние на политику большевиков. Якобы он даже, «финансово подпитывая Ленина» в 1915 г., изменил его точку зрения. В чем же это изменение? Если сначала Ленин мечтал о мировой революции, то теперь он стал выступать за то, что «вначале надо победить Россию».[18] Так «интерпретирует» Ленина Э. Хереш. Но где у Ленина она вычитала такую сенсационную мысль, Хереш не поясняет. Из ее книги вообще не видно, читала ли она Ленина или знакома с этой темой по телепередачам. Но, перефразируя известный анекдот, в данном случае можно сказать, что немец не читатель, а писатель.

Жандармский генерал А. Спиридович, пытаясь доказать, что большевики служили немцам с самого начала войны, вдруг сообщает интересный факт – один из лидеров немецкой социал-демократии Ф. Шейдеман финансировал через Ганецкого газету Горького.[19] Горький, как известно, не был большевиком и в 1917 г. изрядно критиковал Ленина. Как социал-демократ, он вполне мог претендовать на финансовую поддержку немецких социал-демократов. Так это или нет, оставим на совести Спиридовича. Но версия наводит на размышление – Ганецкий мог получать часть средств из фондов Второго Интернационала, а не германского государства. И деньги через Ганецкого шли не только большевикам, но и их конкурентам в социал-демократическом движении.

Что дали деньги?

Расследователи темы «немецких денег» Г. Шиссер и Й. Траупман утверждают: «Ленин стал фигурой мировой истории в известном смысле и в результате имперской политики».[20]

Что смогли сделать большевики с помощью 800 тысяч рублей? Прежде всего, нарастить тиражи «Правды» и других большевистских газет. Была куплена новая типография для «Правды», на которую ушло 225 тысяч.

Часть тиражей оплачивалась читателями, но чтобы обрести читателя, нужно раскрутиться, выйти на уровень более популярных изданий эсеров и меньшевиков (о кадетах не говорю – у них были хорошие спонсоры). Денег для этого недостаточно. Издания должны быть интересны читателям.

В стране шла предвыборная кампания. Это требовало больших затрат на печатание газет, листовок и плакатов. В начале весны вперед вырвались партии меньшевиков и эсеров, которые могли пользоваться возможностями Совета бесплатно. Эсеры могли опереться на финансовые возможности кооперативного движения. Кадетов финансировал бизнес.

Казалось бы, партии правительственной коалиции получали монополию и на финансовые, и на административные ресурсы. Каково же было раздражение лидеров коалиции, когда большевики разрушили их финансовую монополию. У них, оказывается, тоже водились деньги, полученные не у национальной буржуазии. Как не возмутиться честному великорусскому политику, привыкшему брать деньги у отечественного плутократа?

Марксистско-ленинские авторы доказывали, что большевикам удалось собрать на «Правду» более 500 тысяч рублей с рабочих (точнее – фабзавкомов) и солдат.[21] Даже если эти данные преувеличены, немецкие деньги были далеко не единственным источником организационно-финансовых успехов большевизма.

После июля 1917 г. большевики уже не могли получать существенное финансирование из-за рубежа, но сумели восстановить и тиражи, и массовую поддержку. К тому же не будем забывать, что в России тогда далеко не все жители читали газеты и даже не все сторонники большевиков были грамотны. Согласимся с В. Г. Сироткиным, что нельзя преувеличивать «роль антивоенной продукции, в частности „Окопной правды“ и других пробольшевистских изданий, в их воздействии на фронтовые войска, где только четыре процента солдат имели „навык самостоятельного литературного чтения“».[22] Большевики агитировали на улицах и на съездах, которых во время революции было множество. Поскольку у правительства не было телевидения, противостоять большевистской агитации было тяжело, даже если бы у них не было больших тиражей газет.

Таким образом, то, что буржуазная пресса могла делать, потому что ее спонсоры эксплуатировали рабочих, большевики сделали, вернув немецкие долги и сверх того поэксплуатировав Германскую империю. Впрочем, должок германскому народу большевики вернут вскоре после прихода к власти.

Роль денег не была решающей, а уж денег, которые Германия переплатила Ленину по сравнению с фондом Шмидта, – еще меньше. И главное – большевики доказали, что могут восстановить силы без финансовой поддержки и после серьезного разгрома их сил в июле 1917 г.

Июльский «мятеж»

Для обывательского сознания непостижимо, что кроме денег могло обеспечить победу радикальной левой партии. Но причина роста влияния большевиков лежит в другой плоскости. Экономический кризис, ухудшавший и без того тяжелое положение трудящихся, продолжал углубляться, и Временное правительство ничего не могло с этим поделать. Это порождало массовое отчаяние, стремление вырваться из сложившегося положения одним скачком, нереальные ожидания и в итоге – стремление к быстрым и решительным мерам, качественно изменяющим общество, – социальный радикализм. Большевики стали силой, которая взяла на себя консолидацию радикально настроенных солдатских и рабочих масс. Эта политическая ниша обеспечивала большевикам рост влияния в условиях нараставшего кризиса. Но при условии, что большевики останутся самой радикальной из крупных левых организаций и в то же время не сорвутся в авантюру, которая позволит правительству разгромить структуру партии. Это были нелегкие условия успеха, не имевшие никакого отношения к германским деньгам.

При этом партия большевиков не была тоталитарной сектой. В ней было правое крыло во главе с Л. Каменевым, стремившееся к союзу с социалистами, а Петербургский комитет и военная организация («военка») иногда занимали более радикальные позиции, чем Ленин. Непонимание этого простого обстоятельства иногда ставит мифотворцев в смешное положение.

Важная легенда, призванная укрепить миф о шпионаже большевиков в пользу Германии, касается июльских событий 1917 г. Якобы большевики ударили в спину наступающей русской армии и сорвали победу русского оружия, которая могла вообще покончить с войной.

Речь идет о наступлении, которое началось 18 июня под Калушем и 6 июля провалилось. Притянуть к этой истории большевиков довольно сложно. Их влияние в войсках Юго-Западного фронта, попытавшегося повторить «Брусиловский прорыв», было в это время невелико. Можно, конечно, посочинять, как Ленин информировал немцев о дате начала русского наступления.[23] Очень интересно. А Ленин – то откуда узнал? Отсюда, пожалуйста, поподробней… Нет, молчат, тупятся писатели. Еще не придумали.

Солдаты сочувствовали речам большевиков, потому что не хотели воевать. Не видели смысла. Но и на фронтовых съездах, и на митингах большевики оказывались в меньшинстве. Авторитет командования и Керенского был высок. На фронтовом съезде «само упоминание о том, что Керенский обещал приехать, вызвало такой взрыв восторга… который не уступал восторгу перед речью Брусилова… Голосование предложенной нами резолюции собрало ровно девять десятых голосов»,[24] – вспоминает комиссар Временного правительства В. Станкевич. Приехавший Керенский сорвал «безграничные овации в полном единодушии». Солдаты соглашались, что выполнять приказы нужно, «общий голос солдатских представителей был за наступление». И даже наиболее авторитетный большевик фронта Николай Крыленко признавал: «Я здесь высказываюсь против наступления… Но если товарищ Керенский или наш главнокомандующий дадут приказ начать наступление, то, хотя бы вся моя рота осталась в окопах, я один пойду на пулеметы и на проволоку противника…» Но споры Керенского и его сторонников с большевиками «большинство слушало молча, думая про себя свою думу… Когда дело стало подходить к решительному шагу, настроение солдатских масс быстро падало».[25] И хотя часть солдат «была полна решимости наступать», их не могло не смущать, что «наступление было организовано ниже всякой критики».[26]

Большевики тут ни при чем. Просто провал наступления подтвердил их правоту, что дало толчок к успехам «пораженческой» пропаганды. Раз начальство не может толком организовать наступление, нечего класть солдатские головы. Комиссар Временного правительства В. Станкевич признает эту глубинную причину неудачи наступления и разложения армии: «Мы гнали других людей, не понимающих и не могущих понять смысла войны, заставляли их идти убивать каких-то для них совершенно непонятных врагов…»[27]

Провал наступления стал крахом надежд Керенского укрепить авторитет правительства с помощью победы. Более того, пришлось срочно искать «козла отпущения», и здесь очень удачно случились волнения в Петрограде 3-4 июля. По легенде большевики решили организовать диверсию в тылу наступающей армии и тем сорвали удар.

Мы еще увидим, насколько выступление 3 июля было «организовано большевиками». Но если бы и так, нужно быть большим фантазером, чтобы считать, что демонстрация и даже беспорядки могут сорвать наступление, происходящее в другой части страны. 3-4 июля демонстранты не нападали на Зимний дворец и Генеральный штаб, что хотя бы теоретически могло нанести ущерб наступлению (хотя реальное руководство им проводилось на месте и из ставки в Могилеве). Войска Петроградского гарнизона, принявшие участие в волнениях, никак не могли переломить ситуацию и спасти Юго-Западный фронт от поражения.

Ближе к Петрограду был Двинск, где планировалось нанести второй удар, если Юго-Западный фронт двинется вперед. Действовать силами Северного фронта планировалось 5 июля, но под предлогом волнений в Петрограде атаку перенесли на 10-е. В действительности ситуация в Петрограде 5 июля уже стабилизировалась, но нужно было как-то объяснить неудачи фронта волнениями в столице. На самом деле Северный фронт не мог помочь Юго-Западному, так как немцы не сняли части из-под Двинска и вполне способны были отразить там удар: «Наступление было вполне безнадежным. Командующий армией генерал Данилов… все время доказывал Ставке, что наступление не имеет никаких шансов».[28]

Не поражение было вызвано волнениями в Петрограде, а волнения – бессмысленностью наступления (которую и подтвердило поражение). Наступление вызвало возмущение части петроградского гарнизона и левых социалистов, поскольку оно грубо нарушало основы внешней политики Временного правительства, согласованные в марте и мае 1917 г., после скандала с «нотой Милюкова». Россия не претендовала на захваты новых территорий, а значит, ей не было никакого смысла проводить наступательные операции. Тем более что уже «Брусиловский прорыв» показал: каковы бы ни были успехи, русская армия не в состоянии разрушить фронт даже Австро-Венгрии. Частичные успехи, оплаченные сотнями тысяч жизней, принципиально не меняют положение на фронтах. Следовательно, нужно не омывать кровью окопы противника, а искать пути ко всеобщему миру (что и делалось в это время в Стокгольме социалистами разных стран и направлений, включая большевиков).

Для Керенского кровопролитное сражение было необходимо прежде всего для того, чтобы укрепить престиж правительства. В то же время наступление давало предлог, чтобы вывести из столицы нелояльные части. Это также нарушало соглашения, достигнутые весной с Петросоветом, и вызывало возмущение солдат и левых социалистов, отлично понимавших, что вывод революционных частей может стать прелюдией к правому перевороту (корниловское выступление показало, что левые в этом вопросе были правы).

Так что взрыв возмущения в начале июля был вполне закономерен. Но при этом как раз большевистское руководство было застигнуто им врасплох.

Легенда о восстании, организованном большевиками в Петрограде, призвана решить несколько мифологических задач. Это и «удар в спину армии», и репетиция Октябрьского переворота, позволяющая порассуждать о том, что коммунистические путчи следует давить в зародыше, не считаясь с жертвами. Вот, в Германии в 1919 г. «партия порядка» сумела своевременно уничтожить вождей коммунистов Либкнехта и Люксембург – и коммунисты не оправились от удара. А Ленина упустили. Поскольку миф имеет актуально – политическое назначение, мифотворцы намекают, что если левое движение наберет силу, то на радикальные манифестации следует отвечать стрельбой и выжигать левую заразу каленым железом. А вот чем «выжигать» социальные причины, которые вызывают массовые выступления под левыми лозунгами?

Самое обидное для мифотворцев, что такая подходящая для них июльская история вовсе не была восстанием и попыткой захвата власти, организованной большевиками…

Демагогия и методы агитационной кампании большевиков вызывали раздражение у умеренных социалистов. Но в период предвыборной кампании все партии более или менее демагогичны. Еще более радикальны были анархисты, пользовавшиеся в Петрограде растущим влиянием. А большевики как раз показали, что с ними вполне можно договориться. Это доказала история с демонстрацией 10 июня.

Демонстрация, замысленная «военкой», должна была оказать воздействие на Съезд советов и правительство и была направлена прежде всего против «министров капиталистов» (то есть кадетов и представителей буржуазии) и готовившегося Керенским наступления на фронте. С точки зрения левых социалистов, наступление было бессмысленной и преступной авантюрой. Лидеры умеренных социалистов опасались, что демонстрация подвергнется нападению правых организаций (Союза георгиевских кавалеров, казаков и др.). Эти опасения не были лишены оснований – такие нападения действительно произошли во время демонстрации 3-4 июля. В накаленной обстановке провокация правых могла привести к восстанию левых. Держа в голове эту опасную перспективу, лидеры Съезда советов запретили демонстрацию 10 июня и предложили большевикам принять участие в объединенной демонстрации всех левых сил 18 июня.

Уступая требованию «оппортунистов», большевики теряли лицо. Но, проводя демонстрацию, перерастающую в вооруженное столкновение, они рисковали оказаться в глазах рабочих виновниками кровопролития, безрассудными авантюристами. В последний момент ЦК большевиков отменил демонстрацию. Это вызвало разочарование наиболее радикальных противников Временного правительства слева. Некоторые рядовые большевики в гневе рвали партбилеты.[29] В столице росло влияние анархистов. Петроградский комитет и «военка» были разочарованы поведением ЦК.

Ленин в это время считал выступление преждевременным, прежде всего потому, что большевики еще не преобладают в советах.[30] Более того, если большевики спровоцируют серьезные столкновения, на них наверняка попытаются свалить неизбежную неудачу предстоящего наступления. А вот после провала наступления, в котором большевики мало сомневались, их влияние наверняка вырастет. Так что наращивание конфронтации было невыгодно большевикам.

Однако события развивались не так, как планировал Ленин.

В июне выросло влияние анархистов, которые стали составлять реальную конкуренцию большевикам в войсках Петроградского гарнизона и в рабочем Выборгском районе. Конфликт правительства с анархистами сыграл летом 1917 г. роль катализатора социального брожения. Анархисты попытались захватить типографию реакционной газеты «Русская воля». Попытка была ликвидирована без жертв, но в ответ министр юстиции попытался выселить анархистов из их резиденции на даче Дурново, что вызвало забастовки на 28 заводах. Влияние анархистов среди рабочих Выборгской стороны было велико, дача была центром культурно-просветительской работы (правительственные чины пытались представить ее чем-то вроде притона, что совершенно не соответствовало действительности).[31] Рабочие получили в этом вопросе поддержку ВЦИК.[32] Конфликт растянулся на весь июнь и превратил анархистов из относительно конструктивной силы (еще в мае их лидер Н. Солнцев осуждал попытку Кронштадского совета провозгласить самостоятельность города) в детонатор антиправительственных волнений. Радикальная агитация анархистов могла превратить их в лидеров значительной части тех рабочих и солдат, которые прежде шли за большевиками.

Анархисты были популярны в 1-м пулеметном полку. Несколько подразделений полка были отправлены на фронт, что нарушало мартовские договоренности совета и правительства. Солдаты первого пулеметного полка были наиболее радикальной военной частью, там было велико влияние анархистов и «военки». Пулеметчики считали себя гарантами революции в столице и не собирались отправляться на фронт, тем более что левые социалисты объяснили им, что война ведется за интересы, чуждые трудящимся.

Пулеметчики уже с 1 июля были готовы выступить против Временного правительства. Эсеро-меньшевистский полковой комитет еле сдерживал их. 2 июля ЦК РСДРП (б) категорически приказал «военке» сдерживать выступление пулеметчиков. Приказ этот «военка» выполняла без энтузиазма.

2 июля в полку имел место митинг, посвященный проводам, солдат на фронт. Вот счастье мифотворцев – здесь «от имени ЦК РСДРП(б) перед собравшимися выступили Луначарский и Троцкий. Последний поносил „правительство министров-капиталистов“ за июньское наступление русских войск на Западном фронте и требовал передачи всей власти Советам».[33] Сама по себе эта речь обычна для левых социалистов. Да, они считают наступление и отправку революционных солдат недопустимым. Нет ничего нового и в требовании передачи советам власти, за что уже давно выступают большевики, левые эсеры и левые меньшевики. Но все-таки назавтра солдаты выступят. Наверное, не случайно Троцкий приехал, наверное, прямо с заседания ЦК большевиков. Мифотворцы забывают только, что Троцкий и Луначарский в это время не входили не только в ЦК большевиков, но и вообще в большевистскую партию. До августа они были «межрайонцами».

На этом митинге пулеметчиков «накручивала» ситуация, а не большевики. Местные ораторы клеймили правительство. А на следующий день пришли анархисты, которые призвали к восстанию.

3 июля 1917 г. к тому же стало известно, что и правительство накануне распалось из-за выхода кадетов из кабинета в знак протеста против предоставления широкой автономии Украине. Тут уж Ленин точно был ни при чем. 3 июля он спокойно пребывал за городом.

На митинге 3 июля, где выступил Солнцев, солдаты поддержали лозунг «Вся власть Советам!» Н. Солнцев выступал за переизбрание советов.[34] По призыву анархистов солдаты двинулись на демонстрацию с оружием. А. Невский вспоминал, что члены «военки» поняли: «сдержать солдат от выступления мы не сможем».[35] Так что вопрос состоял только в том, кто будет лидером возбужденной солдатской массы. Перед солдатами-пулеметчиками, входившими в большевистскую «военку», встал выбор – или отдать полк анархистам, или присоединиться к выступлению вопреки линии ЦК. Они выбрали второе. Делегаты были направлены в другие части гарнизона и на фабрики. Вскоре на улицы вышла грандиозная вооруженная демонстрация, противники правительства заняли Финляндский вокзал. Вооруженная демонстрация двинулась к Таврическому дворцу.

ЦК большевиков принялся сдерживать выступление, которое счел авантюрой анархистов. Ленина не было в городе, так что от имени ЦК руководили Каменев и Зиновьев, придерживавшиеся умеренной линии на компромисс с социалистами и руководством советов.

В ночь на 4 июля наличные члены ЦК, ПК большевиков и «военки» вырабатывали приемлемый компромисс. Нужно было как-то возглавить разбушевавшиеся массы и в то же время избежать открытого восстания, к которому никто не был готов.

Прибывший в Петроград утром 4 июля В. Ленин опасался радикальных действий без достаточной подготовки. Однако после того, как движение началось, большевики не могли не возглавить выступление. По справедливому замечанию А. Рабиновича, «лидерам петроградских большевиков было чрезвычайно трудно оставить без руководства демонстрантов и недавно завоеванных членов партии. В конце концов, уличные шествия возникли в результате большевистской пропаганды и были реальным свидетельством усилившейся „большевизации“ масс».[36] Отказавшись от лидерства в выступлении, большевики потеряли бы репутацию радикалов и связанную с этим поддержку широких слоев населения и войск, радикализированных военной и социальной ситуацией. 1 ем более что большевикам уже «дышали в затылок» анархисты, фактически возглавившие выступление в его первые часы. В итоге Петербургский комитет РСДРП(б), а затем и большинство ЦК решили возглавить демонстрацию, чтобы превратить ее «в мирное, организованное выявление воли всего рабочего, солдатского и крестьянского Петрограда».[37] Ни о каком восстании речь не шла.

Раскольников вспоминает, как Ленин уклонялся от публичного выступления 4 июля: «Разыскав Владимира Ильича, мы от имени кронштадтцев стали упрашивать его выйти на балкон и произнести хоть несколько слов. Ильич сперва отнекивался, ссылаясь на нездоровье, но потом, когда наши просьбы были веско подкреплены требованием масс на улице, он уступил и согласился».[38] Сказав несколько слов о бдительности и конечной правоте лозунга «Вся власть Советам!», вождь удалился с балкона. Когда Ленин на самом деле собирался брать власть, он вел себя иначе. А в этой двойственной ситуации 4 июля было важно не растерять накопленного партией потенциала и в случае удачи достичь выгодного компромисса с социалистами, давить на них и не спугнуть их.

Большевики, разумеется, стремились к власти, чего не скрывали. Но в этот период они требовали передать власть советам, в которых сами не имели большинства. Ленин надеялся, что в случае, если советам придется проводить радикальные преобразования, реальное влияние в них быстро перейдет левым крыльям социалистических партий, то есть к союзу большевиков, левых эсеров (тогда еще не выделившихся из партии эсеров и пытавшихся перетянуть на свою сторону ее лидера В. Чернова) и левых меньшевиков (в том числе Мартова, Троцкого и Луначарского). Превращение советов в источник власти сделало бы большевиков одной из правящих партий при возможности добиваться радикальной политики без оглядки на кадетов. В условиях, когда большевики не имели в советах большинства, требование «Вся власть Советам!» не давало большевикам единоличной власти и лишь означало замену только что распавшейся коалиции социалистов и кадетов коалицией тех же социалистов и большевиков. Никакого переворота.

Политолог В. Никонов, попробовавший себя на ниве исторической науки, утверждает: «Большевистские лидеры… никогда официально не признают, что готовили на 3-4 июля захват власти, представляя происшедшее как стихийную демонстрацию, которую они якобы старались направить в мирное русло. Убежден, они пытались взять власть».[39] Убеждение это основано на известном рассказе одного из руководителей военной организации большевиков В. Невского о настроениях военной организации большевиков и о том, что он неискренне агитировал против выступления, так как на самом деле был его сторонником.[40] Если бы В. Никонов ознакомился с более широким кругом источников и научной литературой по этому вопросу, он бы знал, что воспоминания Невского подтверждают только то, о чем давно известно: между «военкой» и ЦК большевиков существовали разногласия. Сдерживая выступление и придавая ему мирный характер, «большевистским лидерам» во главе с Лениным приходилось преодолевать и радикальные настроения части своего актива, в том числе «военки».[41] Понятно, что, когда Невскому пришлось подчиниться решению ЦК, он выполнял его без энтузиазма.

В. Никонову неведомо, что «Невский и Подвойский отличались независимостью духа (советские источники трактуют это как нежелание подчиняться линии Центрального комитета)»,[42] так что судить о намерениях большевистского ЦК и Ленина по мемуарам Невского о его собственных настроениях – это простительно разве что политологу.

Глубокий исследователь событий 1917 г. А. Рабинович пишет: «В то время в Петрограде существовали три в большой степени самостоятельные организации РСДРП(б) – Центральный комитет, Всероссийская военная организация и Петербургский комитет. Каждая из них имела свои собственные интересы и сферы деятельности».[43] Военная организация («военка») и Петроградский комитет, находясь под постоянным давлением возбужденных солдат и рабочих и в то же время обладая меньшим опытом, чем высшие руководители партии, были настроены более радикально, чем ЦК.

Есть еще несколько свидетельств обсуждения большевиками возможности взять власть, но все они подтверждают, что Ленин не планировал этого делать в июле.

В разгар событий Ленин стал колебаться, гипотетически обсуждая с Троцким и Зиновьевым, «а не попробовать ли нам сейчас?», но в итоге сам опровергал себя: «нет, сейчас брать власть нельзя; сейчас не выйдет, потому что фронтовики еще не наши; сейчас обманутый Либерданами фронтовик придет и перережет питерских рабочих».[44]

Суханов пересказывает рассказ Луначарского о том, что 4 июля Ленин, Троцкий и Луначарский планировали захватить власть и вместе создать правительство. Луначарский категорически отрицал достоверность этого рассказа. В версии Суханова, на которой и сам он не настаивал категорически, лежат недостоверные детали (в частности, о решающей роли в событиях 176-го полка), противоречия, на которые указывает сам Суханов, считая их противоречиями в рассказе Луначарского. Наиболее вероятно, что в рассказе Суханова отразились представления Луначарского о возможной конфигурации власти тогда, когда власть будет захвачена. Но – в перспективе, а не 4 июля. Также Луначарский признавал, что рассказывал Суханову о беседе с Троцким, когда тот сказал 4 июля, что в случае перехода власти к большевикам и левым социалистам «массы, конечно, поддержали бы нас».[45] Но Троцкий – не Ленин, и пока – даже не член большевистского ЦК.

Таким образом, нет доказательств, что большевики планировали захватить власть сами или даже пришли к такому решению под давлением событий. Решение о захвате власти они примут только осенью. Поскольку в итоге, в ноябре, партия большевиков все-таки совершила вооруженный захват власти, ее участникам не было никакого смысла скрывать свои намерения предыдущих месяцев. Тем не менее они в один голос утверждают, что в июле брать власть в руки именно своей партии не собирались. И лишь мифотворцы выстраивают домыслы, призванные доказать обратное.

Для объективной оценки требований большевиков нужно учитывать, что их противники в этот момент тоже обсуждали возможность передачи власти социалистическому правительству, опирающемуся на советы.

Уход либералов из правительства и массовое негодование против них создавало для социалистов (меньшевиков и эсеров) идеальную возможность для взятия всей полноты власти и активизации реформ, которые до этого парализовали кадеты.[46] ВЦИК обсуждал возможность взять власть, но лидеры советского большинства отказались делать это под давлением вооруженной силы большевиков и анархистов.[47] В этом случае правительство стало бы ответственным не перед советами, а перед своевольным столичным гарнизоном, «преторианской гвардией» революции. Меньшевик И. Церетели предложил провести в ближайшее время II съезд советов в Москве, то есть вне давления радикальных воинских частей и рабочих. Резолюция ВЦИК в ночь на 5 июля не отрицала возможности создания советского правительства.[48] Выступая в совете, левый социал-демократ Стеклов утверждал: «Девять десятых населения с восторгом встретят социалистическое министерство».[49]

Под давлением левых (но уже не улицы, так как демонстрация к моменту голосования закончилась) была принята резолюция, сформулированная по компромиссному проекту эсера А. Гоца. В соответствии с ней власть может перейти к советам, но только по решению широкого собрания исполкомов с представителями с мест. Оно планировалось через две недели.[50] Но так и не было проведено. Социалисты колебались, и вот-вот могли пойти на компромисс с большевиками на основе социалистической многопартийности.

Но в ходе дальнейших событий шанс, который эта ситуация предоставляла умеренным социалистам, был упущен. Они не перехватили лозунг «Вся власть Советам!» тогда, когда обладали большинством в советах, не втянули большевиков и анархистов в систему власти (что позволило бы связать их ответственностью). Вместо этого умеренные социалисты принялись репрессивными методами отстаивать прежнюю систему коалиции с кадетами, неспособную к проведению социальных преобразований.

Ситуацию обострили столкновения 3-4 июля, произошедшие между сторонниками и противниками демонстрантов (в большинстве случаев именно революционные колонны подвергались обстрелу со стороны казачьих и офицерских формирований). Даже жандармский генерал А. Спиридович, настроенный к большевикам резко враждебно, признает, что 3 июля «публика напала на автомобили, в которых находились солдаты и рабочие с пулеметами».[51] Воспользовавшись этими столкновениями, власти объявили, что большевики подняли восстание. Это ощущение усиливалось и отдельными актами применения силы против «соглашателей» (например, арест демонстрантами министра В. Чернова, тут же освобожденного по настоянию Л. Троцкого). В этих условиях Чернов, склонявшийся к идее однородного социалистического правительства, не стал настаивать на ней. Площадь перед ВЦИК была заполнена вооруженными людьми. Время от времени демонстранты проникали в зал заседаний, произносили речи, в которых требовали взять власть, арестовать министров-капиталистов, выйти для объяснений к возбужденной толпе.

В этих условиях противники компромисса с большевиками в правительстве объявили, что большевики подняли восстание. Кто-то стреляет, то ли большевики, то ли по большевикам – явное восстание. Против «восстания» правящая группа считала возможным бороться любыми средствами. 4 июля министром юстиции П. Переверзевым стали распространяться материалы о том, что Ленин является немецким шпионом. Распространенные в июле материалы были крайне неубедительными.[52]

Правительственное сообщение, опубликованное 5 июля в газете «Живое слово», было основано на путаных показаниях некоего Ермоленко, который был в плену завербован немцами и заслан в Россию. Тут он во всем сознался и сообщил стратегическую информацию о том, что большевики финансируются Германией через Гельфанда и Фюрстенберга. С какой стати немецкое командование должно было сообщать эти сведения первому попавшемуся мелкому агенту? Очевидно, что следователи Временного правительства не имели доказательств своей агентурной информации и решили «слить» ее таким образом.

Воздействие этой агитации на колеблющуюся часть войск, а также полный тупик, в котором оказались радикалы из-за отказа советских лидеров взять всю власть от имени советов, привели к свертыванию движения уже 5 июля. Подошли части, верные социал-демократам и эсерам. Ленину и некоторым другим лидерам большевиков пришлось уйти в подполье. Шанс добиться компромисса между сторонниками советской демократии и социалистической перспективы был упущен. В конечном итоге это предопределило готовность большевиков захватить власть самим и начать радикальный коммунистический эксперимент.

Миллионы для диктатуры пролетариата

В июле 1917 г. Ленин перестал получать финансирование из-за рубежа, его партия потерпела поражение, сам он был дискредитирован. Но социальный запрос на идеи большевизма был все сильнее, и партия Ленина вернула силы, подобно Антею, восстановила свои структуры и пришла к власти. Это уже само собой показывает, насколько мала была роль немецких денег в победе большевиков.

После июльского скандала финансовые отношения между большевиками и Германией прерываются. Сторонники помощи большевикам вынуждены были признать провал – их партнер потерпел сокрушительное поражение, и вкладываться в него было бы неразумно. Теперь Рейхсбанк не даст денег, тем более что наследство Шмидта выплачено.

Обжегшись на молоке, большевики затем дули на воду. 24 сентября ЦК РСДРП (б) отклонил предложение К. Моора о финансовой помощи, так как не вполне ясен его источник. Помощь от Моора принимали в мае – он тогда пожертвовал 73 тыс. крон. После революции Моор попросил ее компенсировать, так как собирал частные пожертвования и вкладывал собственные средства. Большевики сочли просьбу Моора оправданной. Они исходили из того, что переданные им деньги не исходили из германского генштаба (тогда бы не следовало и возвращать).

Зато стоило большевикам прийти к власти, в Берлине началось чрезвычайное возбуждение. Ленин доказал, что является серьезным партнером. Обсуждается передача Ленину 15 миллионов марок для стабилизации положения его правительства.[53] На эту переписку между германскими чиновниками обычно ссылаются авторы, которые хотят доказать, что революция совершилась на немецкие деньги. Правда, переворот большевики сумели организовать и сами. А вот были ли эти 15 миллионов оперативно переправлены в Петроград или дело свелось к обсуждению в Берлине? Даже если толика этих 15 миллионов и попала в Петроград, она была потрачена на нужды германского народа, как их понимали большевики.

Сразу после прихода большевиков к власти началось печатание полумиллионным тиражом революционной газеты «Ди Факел», перебрасывавшейся на фронт и за его линию. Первый же посол Советской России в Германии А. Иоффе привез деньги на революционную пропаганду, которые перекочевали к левым социал-демократам. Так что можно сказать, что излишки денег, переплаченные немцами сверх наследства Шмидта, прошли по цепочке Имперское казначейство – Гельфанд – Ленин – Иоффе – немецкая левая оппозиция. И никаких экспроприаций.

Но опубликованные документы заставляют усомниться, что 15 миллионов пришли в Петроград. Реальные суммы, о получении которых сообщается в тех же документах, – 20 000 марок.[54] То есть это были выплаты агентам, пытавшимся посредничать между большевиками и немцами.

Но большевики вышли из положения, вступив в игру с Антантой. Шантажируя Антанту сближением с немцами, а немцев – сближением с Антантой, Ленин получил поддержку от обоих лагерей, не связав себя никакими обязательствами.

Американские финансовые интересы в России представляла миссия Красного Креста, которую спонсировали американские тресты. Пока Красный Крест занимался исключительно своими уставными задачами, в этом финансировании не было ничего необычного. Руководителем миссии был полковник У. Томпсон, прежде работавший директором Федерального резервного банка Нью-Йорка. Томпсон мог самостоятельно принимать решения о переводе миллионов долларов. Он начал с того, что передал 2 миллиона Комитету народного образования для нужд пропаганды, фактически – в поддержку Керенского.[55]

Как только победили большевики, Томпсон стал искать контакты с ними. Он счел, что можно ударить по немцам их же оружием – поддержав большевиков и их революционную пропаганду в Германии. В начале декабря 1917 г. Томпсон перевел большевикам миллион долларов,[56] что сняло вопрос о зависимости от немецкой помощи. Впрочем, в ноябре 1917 г. «вопрос о власти» решало количество не долларов, а штыков.

У сторонников версии о шпионаже Ленина в пользу Германии остается последний аргумент – он подписал мир с Германией, который сам же и назвал «похабным».

История заключения Брестского мира многократно и подробно описана в работах авторов, которые придерживаются самых разных взглядов.[57] С какой стороны ни посмотри, большевики и их союзники левые эсеры попали в тяжелое положение, и выбор у них был невелик. Был ли Ленин трижды немецкий агент или ультрапатриот, но он не был свободен в своих действиях. В феврале 1918 г. советская власть оказалась перед лицом германского ультиматума, а затем и наступления. Оставшиеся на фронте части и Красная гвардия не смогли оказать вторжению достаточного сопротивления. Большевики и левые эсеры горячо спорили, насколько далеко могут пройти немцы, какую часть России смогут оккупировать, но все аргументы – и Ленина, и его оппонентов – были основаны на предположениях, а на кону была судьба страны и советского проекта.

Ленин, для которого «вопрос о власти» был «ключевым вопросом всякой революции», понимал, что широкое сопротивление вторжению немцев возможно с помощью более широкой поддержки; чем та, которой обладает советская власть. Это означало, что продолжение войны приведет к «сдвижке власти» от большевиков и левых эсеров к более широкой коалиции, где большевики могут потерять господствующие позиции. Поэтому для Ленина продолжение войны с отступлением в глубь России было неприемлемо.

Именно это, а не мифические обязательства перед Германией определило позицию Ленина в условиях немецкого наступления в глубь России и Украины. Для него подписание мира было таким же вынужденным шагом, как и для других большевиков.

Ленину удалось с большим трудом убедить партийное руководство санкционировать этот мир, но в итоге его аргументы победили – страна жаждала «передышки» в войне. Несмотря на тяжесть Брестского мира, он был заведомо временным и не означал отказа от идеи мировой революции как таковой. Большевистское руководство осознавало, что без революционного взрыва в Германии изолированная Россия не сможет перейти к строительству социализма. Революция в Германии делала мир бессмысленным (он и будет отменен сразу после начала Ноябрьской революции 1918 г.). Большевики оказывали поддержку силам, развернувшим вооруженную борьбу на Украине, оккупированной Германией и ее союзниками.

По Брестскому миру большевики должны были выплатить контрибуцию в 6 миллиардов марок. Но Ленин организовал дело так, что контрибуцию Советской России стала платить Германия.

В мае-июне 1918 г. германский посол Мирбах с тревогой сигнализирует, что правительство Ленина вот-вот перейдет на сторону Антанты, которая уже оказывает ему материальную помощь. Так что «при сильной конкуренции Антанты» нужно срочно выделить 3 миллиона марок в месяц. До убийства Мирбаха в июле 1918 г. большевики получили миллион. Накануне убийства Мирбаха МИД сообщил ему о готовности направить еще 3 миллиона.[58] Отправили ли их, неизвестно – германский посол был убит левыми эсерами. Но документы об этой последней выплате показывают, что явным преувеличением являются неофициальные заявления германских чиновников и социал-демократов, сделанные в 1921 г., о том, что большевики получили от Германии 50-60 миллионов марок.[59] Весь бюджет, выделенный на пропаганду в стане Антанты, был меньше – 40 580 977 марок.[60]

Впрочем, фантазиям нынешних мифотворцев нет арифметических пределов. Уже встречаются авторы, которые утверждают, что большевики получили от Германии миллиард марок.[61] Я не удивлюсь, если скоро «выяснится», что Германия проиграла Первую мировую войну, потому что спустила на большевиков весь свой военный бюджет.

Ленин принимал деньги от Германии, часть которых была просто возвращением старого долга, а часть – результатом временного совпадения интересов. Ленин обещал разжигать революционное движение, и делал это. Сначала – в России, затем – и в Германии, куда «немецкие деньги» были с лихвой возвращены. И уже в 1919 г. германская элита вынуждена была отбиваться от волны коммунистических восстаний. Но как революция в России не была вызвана немецкими деньгами, так и восстания немецких левых не были результатом финансовой помощи большевиков. Социальная почва для революционных движений, переворотов и массовых партий возникает внутри страны. Деньги, откуда бы они ни пришли, сами по себе могут лишь помочь создать организационный каркас. Если в обществе нет социального запроса на политическое событие, деньги позволяют создать только муляж.