100 величайших соборов Европы - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Саймон Дженкинс (Предисловие) #4

Предисловие

Соборы Европы – это величайшие произведения искусства. Они свидетельствуют о христианской вере, но также и о достижениях архитектуры, строительства и ремесел. Прошло уже восемь веков с того времени, как возвели большинство из них, но нигде в Европе – от Кельна до Палермо, от Москвы до Барселоны – они не потеряли значения. Ничто не может сравниться с их великолепием. Дав волю честолюбию, каноники Севильи пообещали «построить такой храм, что люди сочтут нас безумцами».

Кафедральный собор – это такой храм, в котором служит епископ, главный священнослужитель на той или иной территории. В Европе сотни соборов, и я выбрал те, которые считаю самыми красивыми. Некоторые соборы потеряли статус кафедральных, а часть я включил потому, что они не менее интересны и особо значимы, как, например, собор Святого Петра в Риме или Вестминстерское аббатство в Лондоне. Ватикан часто называет католические соборы базиликами. Я не включил в книгу монастырские храмы и коллегиальные церкви, которые составляют отдельную категорию.

Большинство соборов величественны. Никакие другие места христианского поклонения не могут сравниться с ними размерами. И если они впечатляют сегодня, то трудно даже вообразить, как эти возносящиеся к небу сооружения должны были воздействовать на людей Средневековья. Во Франции не было ничего настолько масштабного, как Амьенский собор XIII века, пока спустя четыре столетия Людовик XIV не построил Версаль. Соборы поражают людей любых верований и вообще не верующих. Все дивятся средокрестию в Или, игре теней в толедском алтаре Транспаренте, вечерним лучам солнца, скользящим по фасаду собора Святого Марка в Венеции. Это чудеса света, созданные из кирпича, камня, дерева и стекла, окутанные ореолом таинств. Эти таинства могут показаться неясными тем, кто незнаком с историей христианства и литургией, однако таинства все же выходят за религиозные пределы. Не зря французский писатель Андре Мальро назвал соборы «музеями воображения».

Собор Святого Марка в Венеции на закате

Как и большинство моих современников-европейцев, я родился в христианском обществе, в семье воцерковленных христиан. Как атеист, я не принял веру родителей, но любовь к архитектуре всегда заставляла меня задумываться над тем, почему вера способна создавать такие материальные места поклонения. Меня поражало великолепие этих строений и то, как оно связано с их назначением. Я понимал, почему мыслители французского возрождения называли соборы «укором рассудку».

Соборы возводились в знак поклонения христианскому Богу. Для этого спонсоры их строительства объединяли все известные архитектуре искусства, а также знания и жесточайшую умственную дисциплину. Американский писатель Генри Адамс немалую часть своей жизни посвятил французскому собору Шартра и его сравнению с аббатством Мон-Сен-Мишель: в одном религия обращена вовне, а в другом – внутрь. Он считал, что привлекательность средневекового собора заключается в «притяжении силы к будущей жизни». Соборы возвеличивали поклонение Богу, чья невыразимость породила сравнение с земным властителем, богатым тронами, святыми служителями и дворцами. Эти дворцы стали тем, что французский аббат Сугерий, создатель готического стиля, назвал «светом небесным, принятым в великолепии» на земле. Иначе говоря, как лаконично отметил увидевший Шартрский собор Наполеон, «здесь атеисту не место».

Адамс считает, что соборы также играли более специфическую роль, которая становится ключом к пониманию того, что мы видим внутри этих зданий. Это – христианский и в особенности римско-католический принцип заступничества, договоренности между человеком и Богом с целью обеспечить вечное блаженство. В то время, когда эти храмы строились, помочь переносить жизненные лишения могла именно вера в эту вечность (и часто – только вера).

И с самых ранних времен такую веру дополняла надежда на то, что как друзья молятся за нас на земле, так мученики и святые могут молиться за нас на небесах – и, наверное, даже более эффективно. Это в особенности относилось к Деве Марии. Повседневная жизнь в Средние века была полна боли и насилия, а Мария была символом мира, чистоты и любви. Она ярко выделялась на фоне пугающих изображений наказаний и ада, которыми христиане украшали свои храмы. Никогда не забуду старушку, увиденную мной в соборе в Кракове: она стояла на коленях перед освещенной светом свечей Марией, и по ее лицу струились молитвенные слезы. Таково воздействие собора.

В посреднической миссии соборов важную роль играют святые. Этим объясняется наличие множества рак со святыми мощами, говорящих о том, что святые одновременно присутствуют на земле и на небесах. К началу XII века папская власть закрепила за католиками эксклюзивные права на канонизацию, тем самым установив свою исключительную власть над искуплением и в этой жизни, и в будущей. Ее приверженцам надо было только молиться – и платить. Миллионы отправлялись в крестовые походы и паломничества с этой целью. Величайшие подвиги совершались во славу святых – а порой вершились и отвратительные преступления. Добытые мощи обеспечивали громадный коммерческий успех соборам, даже если их привязка к какому-либо конкретному месту была совершенно произвольной, как, например, мощей святого Иакова к Сантьяго-де-Компостела в Испании. Соборы были настолько притягательными, что люди преодолевали огромные расстояния, чтобы их увидеть. Они всегда были – и сейчас остаются – важнейшей туристической достопримечательностью Европы.

Мария: культ мира, чистоты и любви

Кентербери с паломниками

Соборы играли важнейшую роль в интеллектуальной жизни Европы. Современный секуляризм принижает роль христианства в эволюции того, что сейчас называют общечеловеческими ценностями. Однако, как настоятельно напомнил нам историк Том Холланд, хотя кажется, будто церковное учение противопоставлено рационализму, инакомыслию и терпимости, оно никогда полностью не отгораживалось от европейского философского дискурса. Придворные круги Карла Великого (пр. 768–814) и/или Парижа XII века, а также монастыри и университеты считали себя наследниками Древней Греции и Рима. Они соотносили классические учения с учениями христианской церкви и ее отцов: Павла, Августина, Григория Великого и Фомы Аквинского.

Такое ощущение интеллектуального вызова – определяющая черта христианства по сравнению с другими мировыми религиями. В ходе истории она приводила к спорам, ересям и кровопролитным войнам. Все началось с Великой схизмы 1054 года – разделения восточной и западной церквей. Начиная с XVI века эту тенденцию продолжили Лютер и Кальвин, ввергнув Европу в войну, равной которой не было вплоть до XX века, – Тридцатилетнюю войну 1618–1648 годов. Расхождения продолжались и в эпоху Просвещения XVIII века, и в богословских спорах XIX и XX веков. При всем догматизме и консерватизме христианской церкви ей не были чужды индивидуализм, равенство людей, прощение и милосердие. Хотя по ее соборам пронеслось множество революций, самым удивительным остается то, что почти все они сохранились, тогда как замки и дворцы рухнули и исчезли.

По отношению ко мне собор сохранил способность внушать благоговение. Эстет от религии епископ Ричард Харрис утверждает, что это свидетельство Божественной красоты. У меня нет возможности проверить этот тезис, невозможно исключить сам неопровержимый факт этой красоты: стен, которые ее окружают, окон, которые ее освещают, и музыки, которая наполняет ее пространство. Если в моей цепочке восхищения отсутствует некое звено, то я готов признать, что я что-то потерял. Знаю только, что многие христиане придерживаются веры, которая сподвигает их на щедрость, благородство и духовный подъем. Если все это приводило к возведению столь чудесных строений, то я не вижу в этом никакого «укора рассудку». Я радуюсь нашей общей человечности и выражаю глубочайшую благодарность за нее.

РОМАНСКАЯ КУЛЬТУРА

Ранняя церковь подвергалась преследованиям, однако вела активную проповедническую деятельность. Со времен апостола Павла у нее были руководители на местах, называемые пресвитерами, а затем епископами, которые считали себя духовными преемниками апостолов. После того как в 313 году нашей эры император Константин решил снять запрет с христианства на всей территории Римской империи, эти служители приобрели гражданский статус магистратов. Они проводили службы в зале-базилике, в одном конце которого находилось возвышение с магистерской кафедрой или троном. Так с самых ранних времен епископы были отделены от мирян и клира, словно сравнявшись с правителями.

На следующий год после этого решения, в 314-м, Константин созвал в Арле совет епископов, в который вошли три представители Британии: из Лондона, Линкольна и Йорка. Это говорило о существовании церкви, чья иерархическая система достигла самых дальних границ Римской империи. Епископы были источником силы – но также и противоречий. Даже Павел писал коринфянам: «Умоляю вас, братия, чтобы все вы говорили одно, и не было между вами разделений». Однако уже в 325 году, всего через десять лет после Арелатского собора, Константину пришлось созвать новый собор в Никее, чтобы объявить ересью арианство, утверждавшее, что Иисус был творением Бога и потому стоял ниже него, отрицая Триединство Отца, Сына и Святого Духа. Арианство, родоначальником которого в IV веке стал Арий, пресвитер из египетской Александрии, распространилось по Северной Европе и было близко к тому, чтобы стать господствующим учением во всей Западной империи.

Итак, с самых давних времен епископы были чрезвычайно важны для церкви. Они были ее территориальными главами и единственным средством утверждения авторитета церкви. Однако постепенно эти главы закрепились еще сильнее в своих странах. Начиная с инакомыслящего папы Григория Великого (Двоеслова) (годы папства 590–604) и заканчивая Великой схизмой католической и православной церквей в 1054-м в христианстве шло разделение. Мусульманские нашествия VII–VIII веков ограничили его влияние в Восточном Средиземноморье. Христианская Римская империя в Африке и Азии, которой якобы руководили из Константинополя, вообще исчезла – а вместе с ней была потеряна половина христианского мира. С этого времени можно отсчитывать рождение Европы как континента-полуострова.

Священная Римская империя Карла Великого возникла в 800 году на территории современных Германии, Нидерландов, Бельгии, Люксембурга и Франции и распалась вскоре после его смерти. Правители входивших в нее королевств вступали в распри друг с другом и с папским престолом, из-за чего местные епископы, в свою очередь, оказывались в ситуации конфликта интересов. Франция вышла из состава империи. Серьезные разногласия – такие, например, как у германского Генриха IV с папой в 1076 году и английского Генриха II с Томасом Бекетом в 1170-м – возникали в связи с вопросами к папской власти. В этот период не империя, а церковь, имевшая широкую народную поддержку, становится средоточием эмоциональной силы и влияния. Она проповедовала одну доктрину на одном языке, латыни, и подчинялась одной власти – власти Рима.

Никакая светская власть не могла сравниться с богатствами этой церкви и ее епископов. По некоторым оценкам, церкви принадлежала четверть всех земельных угодий Европы. Равных ей по могуществу попросту не существовало. Хотя у папы римского не было армий, он мог призвать армии всех, кто был ему верен, – в частности, для крестовых походов в Святую землю, первый из которых случился в 1096 году. Эти начинания оказались дорогостоящими, бесплодными, а четвертый поход, 1204 года, еще и скандальным: тогда венецианские наемники направились в сторону от Иерусалима, чтобы ограбить Константинополь. Тем не менее крестовые походы стали первым совместным и поистине европейским предприятием, проводившимся по инициативе церкви.

Епископы стали влиятельными фигурами во всех землях. Они входили в число выборщиков императора Священной Римской империи. Статуя на стене собора в Майнце изображает епископа, коронующего двух откровенно крошечных императоров. Церковь объявила себя хранительницей морали всей Европы – и какое-то время Европа не спорила. Заявления о власти над загробной жизнью – искуплением, избавлением и спасением – заставляли покоряться и монархов, и их подданных. Епископы, аббаты, священники и ученые создавали братства по всей Европе при поддержке все расширяющегося монашеского движения. Догматы, имеющие законную силу благодаря церковным судам, были сформулированы в эдиктах влиятельных пап – таких как Григорий VII (годы папства 1073–1086) и Иннокентий III (годы папства 1198–1216). В 1088 году в Болонье был основан юридический факультет для составления канонического или церковного права. Церковь стала настоящей империей веры.

Это главенство было недолгим. К XII веку народы Европы начали формировать ярко выраженные государства с сильными династиями. К французским Капетингам и германской Саксонской династии добавились английские Плантагенеты и Хименесы испанской Кастилии, а затем и более поздние роды. Сельский феодализм разбавлялся развивающейся торговлей. Войны и паломничества способствовали мобильности населения.

И, что главное, развивались города: Париж, Ипр, Кельн, Милан и Палермо. Их торговцы процветали. Как и их епископы, «князья церкви», чья преданность далеким и нечистым папам становилась все менее очевидной. В церковной иерархии архиепископы следовали сразу за монархами. Епископы поддерживали тесные связи с аристократами – зачастую потому, что были сыновьями и племянниками благородных семейств. Церковь обеспечивала королей канцлерами и должностными лицами. Укрепление института церкви проявилось и в материальном. Дома епископов – даже в Англии – стали называться дворцами, их кресла – тронами, а их храмы – соборами.

Первые соборы были просто большими церквями, причем в начале Средних веков самые впечатляющие находились в монастырских аббатствах и местах остановок паломников. Два таких храма попали в эту книгу: это соборы в Везле и Тулузе. Планировка этих церквей берет за основу либо греческий (равноконечный) крест, либо римскую базилику (не путать с ватиканским названием важного некафедрального храма). Сохранилось очень мало древних базилик, хотя я описал здесь базилики Санто-Стефано в Болонье и Торчелло в Венеции. Их планировка и декор восходят к древнеримской архитектуре с характерными элементами, такими как апсида, полукруглая арка и капители с листьями аканта. В базилике появляются боковые приделы и трансепты, которые создают привлекающее внимание средокрестие. Святая святых, обычно в восточной части, предназначалась исключительно для священнослужителей, а миряне оставались в более длинном нефе, расположенном напротив (свое название неф получил от латинского navis, «корабль» – все из-за своей формы). Западные фасады – в особенности тимпан над входом – часто бывали украшены сложной резьбой с поучительными библейскими сюжетами, такими как Страшный суд или притча о мудрых и неразумных девах.

Лазерная подсветка возвращает Амьенскому собору оригинальный вид

Этот исходный романский стиль был продолжением архитектурных традиций классики. По Европе он распространился благодаря епископам и правителям, стремившимся подражать друг другу, и каменщикам из их свиты. Крестоносцы тащили из Леванта новые варианты арок и капителей. Мусульманские мотивы сохранились в Сицилии и в Испании. Однако основа была единой везде, от саксонского Рейна до испанского Сантьяго, от нормандского Дарема до Сицилии. На внутреннее обустройство храмов повлиял Хродеганг, епископ Меца (годы епископства 742–766). Благодаря ему появился закрытый хор, где священники служили ежедневную литургию, – такие практики часто оставались для мирян невидимыми. Влияние реформ Хродеганга прослеживается в католической архитектуре вплоть до XX века.

Императоры Священной Римской империи, относившиеся к Саксонской династии (правили в 919–1024 годах), профинансировали строительство крупных соборов в Магдебурге, Майнце, Вормсе и Шпайере. Их отличает наличие на обоих концах здания апсид, обычно посвященных Деве Марии и какому-нибудь местному святому. Однако ничто не прославило романский стиль так, как завоевание Англии Вильгельмом I в 1066 году. Норманны продемонстрировали свое главенство, перестроив почти все английские соборы, аббатства и церкви во франко-романском стиле, по праву названном нормандским. В Уинчестере и в соборе Святого Павла в Лондоне были самые длинные нефы в Европе, в Норидже – одни из самых высоких башен, в Дареме – возможно, самый первый нервюрный (реберный) свод, то, что позже стало неотъемлемой частью готического стиля.

Моденский фриз: Библия бедняков

Тем не менее романскому стилю не удалось преодолеть инженерные ограничения. Соборы могли быть высокими, но вес крыш ложился непосредственно на толстые стены и фундаменты. Внутри было темно, большинство крыш делались из легкой древесины. Башни были основательными, поднимались ярус за ярусом. Романский стиль практически не развивался: менялись только размеры. Современный зритель отметит в первую очередь скульптуру – в особенности на западных фасадах и капителях нефа. Портик Славы в Сантьяго-де-Компостела, тимпан Жильбера в Отёне и скульптурное убранство руки Вилиджельмо в Модене – это выдающиеся произведения искусства, но они странно статичны. В Арле я заметил, что лица на римских саркофагах IV века удивительно похожи на лица в клуатре XII века. Кажется, будто резец скульптора восемьсот лет ходил по одной и той же борозде.

ЭПОХА ГОТИКИ

Несмотря на строительную лихорадку в нормандской Англии, в стилистическом авангарде Европы была Франция. Начиная с 987 года при Капетингах район Иль-де-Франс вокруг Парижа считался процветающим и по большей части мирным. Его население (порядка 100 000 человек) уступало в Европе только Константинополю. Его университет по престижу догнал Болонский, и его студенты обжили левый берег Сены академическим Латинским кварталом, названном так по языку, на котором они общались. Здесь возникло явление, которое историки назвали Ренессансом XII века, возродившим интерес к латинской поэзии, римскому праву и трудам Платона и Аристотеля.

Студенты стекались послушать харизматичного философа Пьера Абеляра (1079–1142), который, как считается, обращался к тысячным аудиториям, а не только влюбился в прекрасную Элоизу. Абеляр утверждал: «Усомнившись, мы начинаем спрашивать, а спрашивая, приходим к истине». Человечество придет к вере благодаря разуму и словам Библии, а не повинуясь церковной власти. Его идеи позже подхватил парижский философ Фома Аквинский (1225–1274), и они на века стали лозунгами церковной реформации.

Нотр-Дам и заря готики

Пиза: украшенная готика

Это учение оказало огромное влияние на церковную архитектуру. Пока Абеляр устраивал одну революцию, его современник аббат Сугерий (1081–1151) из аббатства Сен-Дени близ Парижа устраивал другую. Если ведущей темой для Абеляра стал разум, то для Сугерия такой темой стал свет – и аббат искал соответствующую архитектуру. Стиль, который позднейшие поколения назвали готикой, был чем-то большим, нежели просто конструированием, приложенным к богословию. Была создана новая эстетика. То, что человек пришел к Богу и поклоняется ему, должно было олицетворяться уходящими вверх линиями. В романской церкви молящиеся склоняли головы под гнетом темной тайны. В готической церкви их взгляды устремлялись к небесному источнику света. По словам биографа Абеляра Роджера Ллойда, «занавес поднялся, явив миру самое яркое и радующее столетие христианской истории» – то, которое любители готических соборов могли бы назвать «Великолепным Двенадцатым».

Страсбург: пламенеющая готика

Готика сломала рамки средневековой архитектуры. Она заменила статику динамикой, увлекая зрителя в пространственное приключение. Как писал Честертон, «гиганты, головы подняв, дивятся, как высоко простер десницу человек». В Иль-де-Франс ответили бы, что очень высоко – выше любой пирамиды. Готика затронула те струны человеческой души, которые никогда уже не замолкали. Даже сегодня она продолжает притягивать дизайнеров, оставляя следы во множестве их творений: от волшебных замков до фильмов ужасов, от моды готов до декораций поселений хоббитов и Хогвартса. Ее колокольни, щипцы и башни так и не были раздавлены прямыми углами модернизма или каракулями «авангардистов».

Кентербери: перпендикулярная готика

Антверпен: на сцену выходит барокко

У Сугерия были критики. Консервативный цистерцианец, святой Бернард Клервоский (1090–1153) сетовал на церковь, которая «одевает свои камни в золото, но оставляет своих сыновей нагими». Он «почитал за навоз то, что сияет красотой, чарует слух, услаждает через обоняние, льстит языку», и так же относился к «огромной высоте, непомерной длине и ненужной ширине». Он считал, что храм – или по крайней мере монастырь – должен быть строгим, темным и загадочным. Однако с Сугерием ему было не справиться. Тот был искушенным человеком, старшим советником двух королей Франции, Людовика VI (пр. 1108–1137) и его сына Людовика VII (пр. 1137–1180). Новый стиль, названный le style française или opus francigenum, стал не просто популярным, а официально признанным архитектурным стилем Франции. Он быстро распространился в Англии, Германии и Испании. Историки искусства выделили особую «переходную» категорию, к которой отнесли те храмы, где в процессе строительства сочли необходимым переключиться с романского стиля на готику. В эту категорию входят Шартрский собор, Нотр-Дам и Страсбургский собор.

Готика по путям паломничеств попала в северную Испанию и Сантьяго-де-Компостела: ее «перетащили» рьяные епископы и французские мастера-каменщики. Особенным спросом пользовались строители из Буржа, так что в двадцатых годах XIII века соборы в Бургосе и Леоне перестроили французы. В этом стиле был перестроен после пожара 1174 года Кентерберийский собор. Готика приобрела свою особую английскую специфику при перестройке Линкольнского собора в 1186 году епископом Хью: позже ее стали называть ранней английской готикой (я предпочитаю называть ее просто ранней готикой). Именно в этом стиле в 1220 году начал строиться новый собор в Солсбери. Он относительно скромен по сравнению с фейерверком Амьенского собора, заложенного в том же году.

Германия оказалась более медлительной, хотя каноники Страсбурга в 1225 году «переключили» свой наполовину возведенный романский собор на готику. В Кельне строительство началось в 1248 году, а в Регенсбурге – в 1273-м. Одна Италия проявила стойкость. Там романский стиль сохранялся в течение всего Средневековья, а готика использовалась только для украшений, как, например, на щипцах и ажурных каменных переплетах в Пизе и Флоренции. По правде говоря, итальянское сопротивление этой революции – очень любопытное ответвление в соборной истории. Могу только предположить, что у этой родины всех церквей сохранялась некая верность стилю ее римских предшественников.

Что самое важное, готика дала архитекторам возможность вводить новшества и соперничать. Поначалу ведущие позиции занимали французские ложи каменщиков (так называли странствующие семьи и группы строителей), но постепенно лидерами стали немцы, в первую очередь семья Парлер из Кельна и Штейнбахи из Страсбурга. Их имена встречаются очень во многих соборах.

На готику обрушился последний шквал новаций. Французский каменный ажур пошел вразнос – как, например, в трансептах Бове и Руана или на западном фасаде в Труа. Новый, XV век стал веком гигантских башен. Некоторые были великолепны – такие как во Фрайбурге, Кентербери и Глостере. Многие (Кельн и Ульм) оказались настолько сложными, что были закончены только в XIX веке.

Возрожденная готика: завершение Кельнского собора в XIX веке

К середине XIII века на ланцетных окнах появился каменный ажур, известный как лучистая готика. Своды и пилоны обрастали полуколоннами, тимпаны были тесно заполнены, щипцы и парапеты стали сквозными. К XIV веку из лучистой готики вышла пламенеющая готика, а ее причудливые ребра и ажуры отправились из Франции в Испанию и Германию. Англия в XIV веке пошла в противоположном направлении – к стилю, которому предстояло стать перпендикулярной готикой. В этом строгом стиле как можно больше оконного пространства отводилось витражам, а наверху появились сложные готические своды, веерные и парусные.

К этому времени в римской католической церкви стали заметны признаки раскола. В XIV веке папство разделилось, так что конфликтующий папа пребывал в Авиньоне (1309–1376) под покровительством французской короны. Англия с ее Столетней войной становилась все более самобытной. В семидесятые годы XIV века Джон Уиклиф и лолларды начали критиковать католицизм, в Богемии тем же самым занялся Ян Гус, и в результате по решению папского конклава в 1415 году его сожгли на костре. Католическая церковь не осталась глуха к призывам к реформе. Авиньонский раскол завершился, и была предпринята решительная попытка примириться с византийской православной церковью. Однако едва это было достигнуто, как Константинополь пал, захваченный османским императором Сулейманом Великолепным. В итоге восточное православие было спасено во многом благодаря тому, что его приняла Русь.

Великая эпоха достигла своего рода кульминации в первом десятилетии XVI века. Готическая скульптура прославилась двумя шедеврами Венского собора: саркофагом Габсбургов и кафедрой Антона Пильграма. Вычурный ажур покрыл западный фасад Руана, который позднее так завораживал Моне. Громадное ретабло поднялось над главным алтарем Севильи, и целый лес воздушных орнаментов украсил потолок часовни Девы Марии в Вестминстере. Все это было великолепно, но везде ощущалась избыточность усилий – почти маниакальная. И возникал вопрос: что дальше?

НОВОЕ ВРЕМЯ

В октябре 1517 года Мартин Лютер заявился к Замковой церкви в Виттенберге и, согласно легенде, приколотил к ее двери свои 95 тезисов. Это стало ключевым событием для истории католической церкви – и ее соборов. Реформация Лютера распространилась по северу Германии и под различными личинами проникла в Нидерланды, Скандинавию, Швейцарию, гугенотскую Францию, а со временем и в Англию. Схизма XI века частично была определена географией, и то же относится и к XVI веку: на этот раз север Европы пошел против юга. На Вормсском рейхстаге в 1521 году ни Лютер, ни император Священной Римской империи Карл V не смогли найти точек соприкосновения. Опасаясь за свою жизнь, Лютер бежал в Саксонию.

Католицизм пошатнулся, но не пал. Тридентский собор в 1563 году признал протестантизм ересью и подтвердил католические догматы в их прежней форме. Это стало началом Контрреформации, что, в свою очередь, дало толчок к перестройке соборов в католической Италии, а также широкому распространению ретабло и всевозможных церковных атрибутов везде, где протестантизм не доминировал. Испания, империя в самом расцвете сил, продолжала богато украшать свои соборы. Здесь признаком перехода от готики к новым мотивам ренессанса, пришедшим из Италии, стал стиль платереско, истоком которого стали ювелирные изделия. Тем временем во Флоренции Брунеллески перетащил полнокровный ренессанс Дуомо на храм Сен-Лоренцо, а в Риме Микеланджело увенчал собор Святого Петра куполом.

XVII век был веком ужаса. Возобновившийся раскол христианства вверг Европу в религиозные войны, пиком которых стала разрушительная Тридцатилетняя война (1618–1648). По ее завершении Вестфальский мирный договор гарантировал протестантским государствам религиозную ав- тономию. Ничто так ясно не говорило о снижении статуса Рима, как то, что на мирных переговорах даже не было представителя папы. Когда он позже выразил протест по поводу такой терпимости, его проигнорировали.

В более спокойном XVIII веке архитектура соборов снова стала уверенной в себе – по крайней мере в католических странах, хотя и в Лондоне после Великого пожара появился красивый протестантский собор. Италия опять отличилась: многие старые соборы были разрушены и заменены на барочные, а интерьеры уничтожены. Огни готики погасли, и на литургическую сцену выплыло барокко.

В XVIII веке преобладал неоклассицизм во всех его проявлениях, и готические соборы вышли из моды и рисковали стать анахронизмами. Многие из них приходили в упадок, над ними нависла угроза из-за подъема протестантизма. Собор Солсбери в Англии был лишен всего внутреннего убранства, а его витражи уничтожил Джеймс Уайетт. В 1772 году юный Гете посетил готический Страсбург и заявил, что был впечатлен этим «раскидистым древом Бога», однако мало кто из современников был с ним согласен. Революционный дух начала XIX века был решительно классицистическим, так что наполовину заброшенному парижскому Нотр-Даму угрожал снос. Спасение пришло в лице Виктора Гюго с его популярным романом о легендарном горбуне.

Реймс: консервация по-французски

Эксетер: консервация по-английски

Мода меняется – везде и всегда. К середине XIX века по всей Европе прокатилась волна возрождения готики. Во Франции Наполеона III Эжену Виолле-ле-Дюку, молодому медиевисту и архитектору, поручили восстановить старые соборы по всей стране. В Британии готика вошла в прежнюю силу начиная с 1830 года. Сэр Джордж Гилберт Скотт в подражание Виолле-ле-Дюку восстановил почти все соборы на острове. Людвиг Баварский возглавил неоготическое движение «очищения» для устранения всех следов барокко. Возрождение духа Средневековья видится и в завершении колоколен Кельна и Ульма в соответствии с их первоначальными проектами.

Благодаря своим очень надежным конструкциям большинство соборов смогли пережить две мировые войны XX века – хоть и не без ущерба. Вестфальские мирные договоры стали символом стойкости и спокойствия для людей по обе стороны баррикад. Из-за разрушений 1918 и 1945 годов снова встал вопрос, мучивший реставраторов XIX века. Насколько далеко следует заходить в устранении ущерба, нанесенного временем, загрязнением окружающей среды и войной, и как именно это делать? Что считать оригиналом, а что – репродукцией или подделкой?

На самом деле к XX веку действительно средневековых элементов средневековых соборов почти не осталось. Каменную кладку со временем приходилось заменять, резьбу переделывать. Сегодняшний собор в Шпайере кажется почти новым. То же можно сказать про собор в датском Роскилле. Статуи Реймсского собора и Нотр-Дама подозрительно свежи. Преграда хора в Или может с равным успехом быть как средневековой, так и переделанной Скоттом. Большинство соборов относились к разрушительному воздействию времени как к чему-то, что можно исправить, а современные технологии использовались, чтобы отдать дань уважения создателям. Тимпан в соборе в Отёне чудесен не только благодаря первоначальным скульптурам, но и благодаря реставрации.

Британия в XX веке шла иным путем. В шестидесятые доктрина «сохранить как найдено» не допускала ремонта или замены поврежденной стихией средневековой резьбы. Статуи на западных фасадах Уэлльского и Эксетерского соборов разрушены настолько, что невозможно понять, что же они изображали, – а ведь можно было заменить их копиями, отправив оригиналы в музеи, как это делается в Италии и Франции. В дальнейшем я объясню, почему я с такой политикой не согласен.

Кроме того, для меня цвет составляет саму суть готики. Краски можно видеть на отреставрированных фресках в соборах в Ассизи и Орвието, на придверных скульптурах во Фрайбурге и в призрачных оттенках портика в Сантьяго. В Британии ими можно насладиться на возвращенных в середине XX века красках в восточной части Эксетерского собора. Однако самое близкое представление о полном средневековом фасаде нам дает технология ночной лазерной проекции. Я видел, что проекции расцветки в Амьенском соборе и Вестминстерском аббатстве настолько точны, что передают цвета человеческих тел и одежды. Современному зрителю подобные изображения могут показаться аляповатыми, однако именно такими они были в действительности. Мы подвергаем историю цензуре и обманываем сами себя, отрицая видение их создателей. Могу только надеяться, что настанет день, когда готические соборы будут снова раскрашены, и внутри, и снаружи.

Если не считать цвета, то сейчас почти все средневековые здания полностью восстановлены. Ни одно из выбранных мной не находится в плохом или аварийном состоянии, и большинство очищено от вековой сажи и грязи. Мраморные фасады в Италии выглядят как новые. Испанские стены из песчаника сияют.

Для меня то, что окружает собор – это его сценические декорации. Они неизбежно влияют на восприятие. Именно поэтому я часто отмечаю, насколько хорошо включенные в мою книгу соборы смотрятся в сумерках или ночью. Свет прожекторов – лучшая косметика для собора.

В отличие от приходских церквей, соборы редко окружают себя садами, полями или кладбищами – они чаще выбирают площади или огороженные территории. Большинство из них – неотъемлемая часть своего города, если только они не находятся в объятиях деревьев, как Солсбери на картинах Констебла. Однако и соборы отвечают взаимностью. Они набрасывают на окружение полутени, защищая многие чудесные старинные городские кварталы Европы от бесчувственной новой застройки. Будущее многих городов остается неопределенным, и величественный собор может стать для них «волшебной таблеткой». Мне хочется считать это наследие вечным.

ВЫЗОВ РАССУДКУ

На рубеже XX и XXI веков возникло странное явление. Тогда как посещение христианских церквей практически всех деноминаций сокращалось уже много десятилетий подряд, соборы стали привлекать новых прихожан. В Британии численность паствы приходских церквей в первом десятилетии XXI века уменьшилась на треть, а вот в соборах наблюдалось противоположное явление: там она увеличилась на треть.

Как я писал в моей предыдущей книге, «Соборы Англии», это, похоже, обусловлено сочетанием сразу нескольких факторов. Притягательность любого исторического здания большого или малого города растет в свете потерь, вызванных возведением новых зданий. Соборы позволяют прикоснуться к древности без той интеллектуальной нагрузки, что есть у музея или галереи. В соборах правит неосложненная красота. Еще одним фактором стала так называемая светская духовность. Собор позволяет отгородиться от современного мира, толпы, шума и стресса в царстве медитации и личных мыслей. Людям комфортно сидеть в одиночку в соборе. В приходской церкви человек узнаваем, приходская церковь накладывает на него ряд обязательств. Собор обеспечивает самое дорогое, что есть в уединении: анонимность.

Социолог религии Грейс Дэви давно интересуется этой полуотстраненностью, которую называют по-разному: заместительной религией, размытой верностью и верой без причастности. В своей книге «Религия в Британии после 1945 года» она указывает, что приверженность религиозному, суевериям и ритуалам брака и смерти сохраняется «в современном обществе, несмотря на несомненный спад количества посещений церкви». В этом отношении собор оказывается на «границе между священным и мирским».

Случайные посетители, туристы и молящиеся – все могут найти в соборе то, что им нужно. Они могут жаждать уходящих ввысь пропорции и игры света на камне и дереве. Они могут искать музыку, так что вечерни становятся все более популярными службами. Сейчас соборы все активнее участвуют в культурной жизни своих общин. При них есть магазины, кафе, библиотеки, ясли, клубы и учебные занятия, а в 2021 году во время пандемии коронавируса они использовались для проведения вакцинаций. Соборы снова становятся тем, чем были в Средние века: местом, где чувствуешь себя частью сообщества, и убежищем, в котором можешь укрыться от внимания людей.

В книге я рассматриваю соборы в первую очередь как произведения искусства – как результат работы архитекторов, ремесленников и художников. Соборы, как и все произведения искусства, всегда были жертвами вкусовщины. Как писал критик Джон Бергер, «на то, как мы воспринимаем вещи, влияет то, что мы знаем или что думаем». Это также зависит от того, на что мы считаем нужным смотреть. Я сознаю, что мой вкус сиюминутен и может не совпадать со вкусом других людей – в том числе и тех, для кого соборы служат целям, отличным от моих – или не соответствовать духу других времен. Так, в капелле в Сеговии находится одна из самых ужасающих статуй, какие я только видел. Иисус изображен взрослым мужчиной, лежащим нагим на камне с прикрытыми тряпицей гениталиями и распахнутыми глазами, а из его открытых ран вытекает кровь. Точно так же в Милане я отреагировал на статую святого Варфоломея, с которого содрали кожу: его тело обнажено, а кожа наброшена на плечо, как шаль. Возможно, кто-то другой не отвернется с отвращением.

В контексте: кафедральный собор Йорка с улицы Питергейт

Однако и мои вкусы меняются со временем. Когда-то романский стиль казался мне статичным и довольно скучным. Сейчас я считаю его величавым и безмятежным, а его скульптуры не менее трогательными, чем готические. Я всегда находил готику вдохновляющей и радостной, пропитанной, по словам Джона Рёскина, «жизнью и свободой каждого рабочего, ударившего по камню». Я по-прежнему так к ней отношусь, однако теперь вижу, что, пронесясь по XV веку, готика приблизилась к вульгарности – как в Туре и Руане – и только четыре века спустя ожила в чудесном храме Саграда Фамилия (Святого Семейства) Гауди.

Связав готику с индивидуализмом и свободой, я затем связал пришедший следом классицизм с порядком и властью. Поначалу меня не трогали церковное барокко, когорты испанских Мадонн, ангелов и херувимов на фоне распятий и терзаемых святых, но, к своему удивлению, мне доставила удовольствие театральность пышного барокко, поразительный главный алтарь Толедо и рококо свода в Пассау. Я был почти разочарован в Германии, обнаружив, что «очистители» Людвига Баварского меня опередили. Тем не менее мои любимые произведения искусства в соборе обычно отличаются скромностью. Это натуралистичные капители и скамьи хора, особенно те, над которыми изображаются сцены местной светской и домашней жизни.

Венский Антон Пильграм: художник обозревает свою работу

Итак, подведу итог: в этих зданиях я вижу воплощение истории Европы. Они представляют ее самый стойкий институт, христианство, во всем его великолепии. Они и есть эта вера в ее высшем – и в то же время в самом трудоемком – проявлении. Для Генри Адамса, говорившего о Шартре, суть готики заключалась в напряжении: архитектура удерживала стены, крыши, пилоны, арки и башни. Для него «опасность таится в каждом камне… беспокойный свод, блуждающий контрфорс, неточность логики»… Таким образом, собор становился живым существом, для которого характерны «радостное стремление, брошенное в небо, пафос неуверенности в себе, муки сомнений».

Даже сегодня ни одно другое строение не способно сравниться с этими сооружениями. Они история и география, наука и искусство, душа и тело, собранные воедино. Я счастлив, что они по-прежнему вызывают у меня растерянность, знаком вопроса застывая высоко у меня над головой.