великих тайн дипломатии

С образованием в Древней Греции государств-полисов появились и международные отношения. И самой первой формой таких отношений стали проксении – гостеприимства. Дипломаты приезжали заключать договоры, торговцы и дельцы приезжали по делам, и в городе-государстве им оказывал гостеприимство проксен, который чаще всего ими же и был нанят. В примечаниях историка и переводчика Г.А. Стратановского к труду Фукидида «История» говорится, что «проксен – нечто вроде современного консула, представитель интересов иностранных граждан и посредник в сношении с властями. Должность проксена считалась почетной и давалась влиятельному лицу».

Декрет о проксении из Онхеста в Археологическом музее в Фивах

Итак, этот «консул» древних времен являлся жителем принимающей державы, поэтому обладал правами и преимуществами, каковых не имели приезжие. Права проксена распространялись на налоги, торговлю, судебные издержки и религиозные обряды, поскольку он был гражданином государства, знал его законы и имел доступ в те места, куда могли не пустить иностранца. От проксена требовалось соблюдение законов его родины и содействие улучшению отношений между странами. Фактически он был одним из первых дипломатов, даже отчасти послом, но весьма своеобразным – не чужаком, а гражданином той страны, в которой он осуществлял полномочия другой державы.

Если в страну приезжали для переговоров дипломаты-иностранцы, они должны были вести переговоры через проксена. А он должен был принимать приезжавшие посольства и послов, снабженных рекомендательными письмами; помогал заключать военно-политические союзы и мирные договора, причем умел добиваться компромисса, устраивавшего обе стороны. Останавливались гости во владениях проксена. Далее он становился посредником между послами и властями своего города: обеспечивал им доступ в народное собрание, добивался для них приема у различных магистратов, помогал в ходе судебного разбирательства. Также ему приходилось посредничать при участии приезжих в религиозных церемониях: либо он добивался для них права присутствия, либо совершал обряд от их имени. Часто в город прибывали купцы с торговыми целями, им проксен также оказывал гостеприимство и покровительство. Его приглашали свидетелем для составления завещаний и семейных договоров, поручали надзор за имуществом, то есть, по сути, он выполнял обязанности нотариуса-посредника. Если же чужестранец вдруг умирал, проксен отвечал за организацию его похорон и установление надгробия.

Кстати, в диалоге Платона «Пир» упоминаются «значки взаимного гостеприимства». Комментаторы поясняют, что речь идет об особых значках (проксениях) – игральных костях: «Значки гостеприимства (проксении) – игральные кости, распиленные половинки которых гость и хозяин при расставании оставляли у себя, чтобы они или их потомки при встрече могли доказать свое право на гостеприимство».

В большинстве случаев проксены передавали свои обязанности по наследству из поколения в поколение, и эта должность считалась очень уважаемой. Проксению мог даровать совет без обращения к народному собранию.

Какими были первые «консулы»

Исторические источники доносят до нас имена наиболее известных проксенов. Их упоминают и древние авторы, и российские исследователи Античности.

Советский антиковед-эллинист Э.Д. Фролов упоминает «стихотворную эпитафию, высеченную на гробнице-кенотафе, воздвигнутом в память о погибшем в море керкирском проксене Менекрате, сыне Тласия, из Эанфии (городка в Локриде Озольской)»: «Памятник воздвигли совместно народ керкирян и соотечественник и сородич погибшего Праксимен. Надпись выдает характерное смешение древних и новых черт: эпическая, гомеровская стилистика сопрягается с настойчивым повтором (4 раза!) новой демократической темы – темы народа: «эту гробницу соорудил народ…», покойный был «проксеном и другом народа», его гибель – «народная беда…», Праксимен воздвиг памятник «вместе с народом». Да и сама проксения, здесь именно впервые засвидетельствованная, являла собой генетически восходивший к временам родового быта, но приспособленный к новым межполисным отношениям институт полуобщественного-полуличного характера» (Э.Д. Фролов «Рождение греческого полиса»).

Ф.Ф. Зелинский называл некоего Кимона: «Кимон, например, будучи афинянином, был в Афинах проксеном Спарты; это значило следующее. Если Кимон приезжал в Спарту – он был гостем государства; если спартанец приезжал в Афины, он был гостем Кимона и пользовался его покровительством во всех своих делах» (Ф.Ф. Зелинский «Древнегреческая религия»).

Советский историк К.М. Колобова приводит пример деятельности талантливых переводчиков, назначаемых проксенами: «В торговой жизни Навкратиса, по-видимому, большую роль играли переводчики-греки, облегчавшие сношения с местным населением. Один из родосских декретов около 410 г. до н. э. от имени «всех родосцев», т. е. Линда, Камира и Ялиса, дарует наследственное звание проксена родосцев переводчику эгинетянину, проживающему в Навкратисе, поскольку этот переводчик из Эгины оказывал важные услуги родосцам в налаживании систематической торговой связи с туземцами. Этот проксен родосцев был (по предположению акад. С.А. Жебелева) представителем интересов Эгины. <…> Знание египетского языка сделало его популярным лицом не только среди осевших в городе, но и приезжавших туда греков. Это и вызвало желание родосцев, заинтересованных в торговле с Египтом, видеть переводчика своим проксеном» (К.М. Колобова «Из истории раннегреческого общества (о. Родос IX–VII вв. до н. э.)»).

Также она приводит случай проксении «наоборот». В декрете, найденном на территории Навкратиса, некий Дамоксен, сын Гериона, бывший ранее гражданином города Линда, но переселившийся в Египет на постоянное жительство, был уже после этого назначен проксеном линдийцев, что выглядело довольно странно. Учитывая, что сей Дамоксен жил совсем в другом месте, он как будто должен был считаться на бывшей родине непатриотом и перебежчиком. Но Навкратис отличался своей межполисной политикой и допускал для бывших жителей Линда, сменивших гражданство, избрание проксенами в своем бывшем городе. Также и греки, переехавшие в Египет, могли сохранять прежнее гражданство. Такие переселения вовсе не выглядели зазорно, но требовали особо тщательной бюрократической процедуры назначения. В том случае, когда проксения давалась гражданину города-государства, проживающему в другом месте, нужна была санкция не только совета города, но и его верховного органа, то есть народного собрания. К тому же если обычно в таком документе вовсе не назывался человек, внесший предложение о назначении проксения, то в случае смены гражданства выдвигаемого лица обязательно перечислялись все лица, предложившие и засвидетельствовавшие это назначение. И это понятно: такое назначение требовало особой ответственности.

Часто проксенами делали людей, обладавших хорошими родственными связями. Так, летом 431 года до н. э., в разгар Пелопоннесской войны, афиняне сделали своим проксеном Нимфодора, сына Пифея из Абдер. Дело в том, что его сестра была замужем за царем фракийцев Ситалком, а тот благоволил своему шурину Нимфодору. И вот уже афиняне, ранее считавшие Нимфодора своим врагом, пригласили его в Афины, чтобы с его помощью заключить союз с Ситалком. И Нимфодор, приехав в Афины, организовал союз с Ситалком. Сыну Ситалка он оформил афинское гражданство и взял на себя обязательство закончить войну во Фракии и уговорить Ситалка послать на помощь афинянам отряды всадников. К тому же благодаря действиям проксена Нимфодора афиняне обрели немало союзников, в том числе фракийцев и македонцев.

Древнегреческий историк Фукидид описывал взаимоотношения людей, партийную борьбу и влияние проксенов в 433 году до н. э.:

«На Керкире после возвращения пленников, захваченных коринфянами в морских сражениях во время эпидамнской войны, началась партийная борьба. Пленники были освобождены якобы за 800 талантов по поручительству их проксенов в Коринфе, а в действительности за то, что обязались привлечь Керкиру на сторону коринфян. Освобожденные пленники обходили на острове всех граждан из дома в дом и уговаривали восстать против афинян. Между тем на Керкиру прибыли афинский и коринфский корабли с послами на борту. После выступления послов обеих сторон в народном собрании керкиряне решили остаться в союзе с афинянами согласно договору, но вместе с тем возобновить свои прежние дружественные отношения с пелопоннесцами. Вождем демократической партии на Керкире был тогда некто Пифий, который вместе с тем был добровольным проксеном афинян. Его вернувшиеся из Коринфа граждане привлекли к суду за то, что он будто бы хотел подчинить Керкиру афинскому господству. Пифию, однако, удалось оправдаться, и он, со своей стороны, обвинил пятерых самых богатых своих противников в том, что они вырубали подпорки для виноградной лозы в священных рощах Зевса и Алкиноя (за каждую подпорку был установлен штраф в 1 статер). Эти пятеро богачей были осуждены. Однако штраф был столь велик, что осужденные сели у святилищ Зевса и Алкиноя, умоляя разрешить им уплату штрафа по крайней мере по частям в определенные сроки. Но Пифий, бывший одновременно и вождем народной партии, и членом совета, настаивал, чтобы с виновными поступили по всей строгости закона. Получив отказ в своей просьбе и, кроме того, узнав, что Пифий намерен (пока он еще член совета) убедить народ иметь общих с Афинами друзей и врагов, обвиняемые богачи и их сторонники составили заговор. Вооружившись кинжалами, они внезапно ворвались в помещение совета и убили Пифия и с ним еще около 60 советников и простых граждан. Лишь немногим сторонникам Пифия удалось бежать, найдя убежище на аттической триере, все еще стоявшей в гавани».

Герои и антигерои

Многие проксены были весьма смелыми и самоотверженными людьми. Во времена войн они выступали миротворцами, на свой страх и риск курсировали между войсками противоположных государств, уговаривая их пойти на заключение перемирия или предлагая проекты договоров: «И вот в Аргос от лакедемонян прибыл проксен аргосцев Лихас, сын Аркесилая, с двумя предложениями: одно на случай продолжения войны, а другое – если аргосцы пойдут на мир»; «Фукидид, афинский проксен из Фарсала, смело старался преградить дорогу толпе и громко призывал не губить отечества, когда враг у ворот» (Фукидид «История»).

Но встречались среди них и люди завистливые, склонные к интригам. Так, Плутарх упоминает Алкивиада, служившего проксеном лакедемонян в Афинах. Поначалу он взял на себя заботу о пленных, захваченных при Пилосе, и даже делал много полезного, но его снедала зависть по отношению к Никию, добившемуся в деле передачи воинов большего успеха. Никия любили спартанцы и ему приписывали окончание войны, существовало даже выражение «Никиева победа». «Алкивиад места себе не находил от огорчения и зависти, – пишет Плутарх, – и стал помышлять о том, как бы нарушить условия договора».

Алкивиад служил проксеном лакедемонян в Афинах

Проксен начал натравливать стороны друг на друга, плести интриги, порочить Никия, и весьма в этом преуспел: «Свои слова он подтвердил клятвой и тем совершенно отдалил послов от Никия; теперь они доверяли Алкивиаду и дивились его красноречию и разуму, обличавшими в нем, как они поняли, человека незаурядного. Назавтра сошелся народ, в Собрание привели послов, и когда Алкивиад тоном полного благожелательства задал им вопрос, верно ли, что они прибыли с неограниченными полномочиями, те ответили отрицательно. Алкивиад немедленно разразился гневными криками, точно сам сделался жертвою обмана, а не обманул других, назвал послов вероломными, коварными и заявил, что от таких людей нечего ждать здравых слов или поступков. Совет был возмущен. Народ негодовал, а Никий, не подозревавший здесь хитрости или обмана, не знал, куда деваться от изумления и стыда за непостоянство своих друзей» (Плутарх «Сравнительные жизнеописания»).

Авторитет зарабатывался Алкивиадом довольно необычно: например, его поклонники считали благородным поступком связь Алкивиада с одной из мелосских пленниц – дескать, он не только прижил с ней ребенка, но и воспитал его, что выглядит очень человеколюбиво. При этом как-то не любили вспоминать, что этот проксен стал главным виновником резни на том же Мелосе, откуда была родом его наложница, и поддержал предложение о казни всех мелосских мужчин, способных носить оружие.

Путем интриг и хитростей Алкивиад добился всеобщего доверия и даже стал стратегом. По словам Плутарха, «образа действий Алкивиада никто не одобрял, но успехи, достигнутые им, были велики: он разъединил и потряс почти весь Пелопоннес». Вот лишнее доказательство того, что судьба порой несправедлива и воздает не по заслугам, а по дерзости и склонности к кровопролитию. А еще – наглядная иллюстрация известной пословицы: «Кто смел, тот и съел».

Послы, которых направляли с важными целями в другое государство, назывались старейшинами. Их избирало народное собрание, состоявшее из людей почтенного возраста. Старейшины были людьми состоятельными и авторитетными, чаще всего – уважаемыми гражданами или военачальниками. Они сами могли набирать и содержать проксенов в разных городах. Для старейшин нанималась прислуга, им давали подъемные или дорожные деньги. При назначении в другое государство послов снабжали рекомендательными письмами и грамотой на двух листах бумаги, называемой «диплома» (от чего впоследствии и произошли слова «диплом» и «дипломатия»).

Еще одной разновидностью дипломатических посредников были простаты. Это были афинские граждане, которых чужеземцы (метэки) выбирали в качестве покровителей и посредников между ними и государством. Это несколько напоминает современное явление: за каждого иммигранта, попросившего политическое убежище в США, должен был официально поручиться гражданин этой страны, поэтому переселенцам важно было заручиться полезными знакомствами. Однако в последнем случае такое поручительство не было профессией, как в древности.

Любой метэк должен был избрать себе кого-то из граждан простатом, в противном случае его могли привлечь к суду за неимение простата-поручителя. Однако в историографии отсутствуют точные сведения о тех процедурах и мероприятиях, в которых необходимо было участие простатов.

По словам Колобовой, «города, представленные в элленионе, назначали, согласно Геродоту, простатов эмпория – политических и торговых представителей этих городов. Простаты эмпория оставались дипломатическими представителями своих полисов, не входя в местную администрацию города…» (К.М. Колобова «Из истории раннегреческого общества (о. Родос IX–VII вв. до н. э.)»).

Религиозные союзы

Поскольку речь шла о языческом мире, существовали в Древней Греции и религиозные союзы – амфиктионии. Со временем они приобрели политическую окраску, потому что принимали решения государственного характера и заботились о заключении мира. Например, дельфийские жрецы из Дельфийско-Фермопильской амфиктионии имели право назначать правителей, начинать или заканчивать войну. Выступали они от имени бога Аполлона и считались его наместниками на земле.

Ф.Ф. Зелинский писал, что «таких амфиктионий было много; но самой славной была все-таки дельфийская, заключенная на пороге истории между теми племенами, которые были тогда самыми могущественными. И главным образом благодаря этой амфиктионии Дельфы получили свое преобладающее положение среди греческих городов, как «общий очаг всей Эллады», причем выбор этого выражения указывает на то, что эта Эллада уже понималась как расширенная община…» (Ф.Ф. Зелинский «Древнегреческая религия»).

Храмовый комплекс в Дельфах был центром одной из влиятельнейших амфиктионий в Древней Греции

Всего в эту влиятельную амфиктионию входило 12 племен, каждое из которых делегировало два голоса в собрание, проводившееся два раза в год. Жрецы заключали договоры и отдавали приказы, ведали священными войнами, поводом к которым было оскорбление Аполлона или его храма.

В труде Плутарха говорится о влиянии Солона на слушателей и, соответственно, на политику: «Но еще больше уважения и известности в Элладе доставила ему речь, в которой он высказал мнение о необходимости охранять дельфийский храм, не дозволять жителям Кирры издеваться над оракулом, о необходимости во имя бога оказать помощь дельфийцам. По совету Солона, амфиктионы начали войну…» (Плутарх «Сравнительные жизнеописания», «Алкивиад»). Древний историк упоминает особенности амфиктионов – их преданность имуществу богов и нежелание отдавать на общественные нужды религиозные святыни. Интересы религии были для них превыше всего. Амфиктионы были предшественниками религиозных послов эпохи христианства – папских нунциев и легатов.

Военные союзы

Помимо религиозных союзов создавались военные. Они назывались симмахии. Самой крупной военной симмахией в VI веке до н. э. была Лакедемонская, в которую входили союзы Пелопоннеса. В столице симмахии, городе Спарта, один раз в год созывалось собрание, на котором присутствовало по одному представителю от каждого города. Разгорались дискуссии и прения, после чего принимались важные государственные решения. В Делосской симмахии, возглавляемой Афинами, союзы платили взнос в общую казну. Между Лакедемонской и Делосской симмахиями возникали конфликты, самый крупный из которых разразился в конце V века до н. э. и стал известен как Пелопоннесская война.

Уже в середине 1930-х годов ХХ века французский дипломат Жан Жироду, активно разрабатывавший алгоритмы миротворческой деятельности в Европе в период между двумя мировыми войнами, получил при министерстве иностранных дел очень необычный пост: ему надлежало содействовать профилактике мирных процессов и находить способы предотвращения войн. Этот человек гораздо больше известен в мире как блестящий драматург, все пьесы которого так или иначе были связаны с его дипломатической работой. Так, в самой популярной его пьесе «Троянской войны не будет» действие переносилось в древний Илион (Трою), где трезвый реалист Гектор пытался всеми дипломатическими средствами избежать гибели своего государства. В одной из сцен в Трою прибывает посольство во главе с Улиссом (Одиссеем). Задача эллинов – спровоцировать конфликт. Для этого нужно оскорбить царственную особу. Так Гектор получает прилюдную пощечину от Аякса, а Улисс насмехается над троянскими мужчинами. В этой сцене интересно поведение Гектора, который делает вид, что пощечины и оскорблений не было, и проявляет чудеса гостеприимства и терпения. Именно так, по мнению Жироду, должен вести себя истинный дипломат, чтобы избежать кровопролития или просто выиграть время. Но аналитические и творческие поиски дипломата были бессильны против большой политики и амбициозных интересов. И драматургия Жироду, и сама жизнь показали, что даже терпением и смирением предотвратить войну невозможно. Попытки Гектора игнорировать провокаторов безнадежны, ведь война начнется в любом случае.

Несколько иначе складывалась политическая культура восточных государств. В первую очередь это касается Китая – крупнейшей страны азиатского мира. Дело в том, что изначально Китай, как самая большая земледельческая страна, был отделен от других крупных государств. От Индии его отделяли горы, далекая Европа вообще представлялась чем-то потусторонним и непонятным. Таким образом, единственными соседями Китая оказались мелкие народности – кочевники, этнические переселенцы, группы людей без государства и политики. Они воспринимались китайцами как менее развитые существа, своего рода варвары. Историки утверждают, что в связи с этой географической обособленностью в Китайской империи сложилась совершенно необычная картина мира, чуждая националистических и пограничных устремлений: в них просто не было необходимости.

«Сражающиеся царства»

Политика Китая начала свое историческое развитие с VIII–III веков до н. э., то есть с династии Чжоу. Речь идет о периодах «Весны и осени» (Чуньцю, VIII–V века) и «Сражающихся царств» (Чжаньго, V–III века). Определенный закон общения, иерархические взаимоотношения действовали при контактах домена чжоуского вана (Сына Неба) с правителями царств. В тот момент резиденцией вана был Лои – столица Чжоуского государства. Там находились 8 из 14 армий, проживали ремесленники и строители.

Несмотря на это, все указывает на то, что центром политической деятельности древнего государства был не Лои, а столицы царств, враждующих между собой. Российский синолог В.В. Малявин пишет, что «политическая обстановка в эпоху Обособленных царств определялась более или менее устойчивым равновесием сил противоборствующих сторон, причем самые честолюбивые правители были вынуждены выдавать свое стремление первенствовать в целом свете за заботу о восстановлении власти чжоуских ванов. Не единожды правители царств заключали между собой мирные договоры, клялись именем предков и «всех духов, принимающих жертвы», быть верными своему слову и любить друг друга – ведь как-никак они приходились друг другу родичами, а потом при случае с легкостью нарушали собственные клятвы, и распри между ними разгорались пуще прежнего. Впрочем, в большинстве царств законные правители и сами оказались не у дел. Их оттеснили от власти местные могущественные кланы, наследственно закрепившие за собой должности придворных советников» (В.В. Малявин «Конфуций»).

Значение вана снизилось примерно в IX веке до н. э. Он сохранил за собой некоторые ритуалы и традиции, например общение с Небом и издание законов и повелений от имени Неба. От его решений и поступков уже мало что зависело, но ему придавалась ритуальная значимость устроителя земного миропорядка и наместника Небес, обладающего «универсальной добродетелью».

Кочевники, или варвары, не входили в систему отношений Китая, поскольку считались этнически неполноценными и даже приравнивались к животным. Иные народы, с точки зрения китайцев, не обладали ни моральными, ни культурными ценностями, а на людей походили только внешними признаками.

Китайский император Тай-цзун принимает послов Тибета. VII в.

Таким образом, Поднебесная стала центром мира в буквальном смысле, поскольку лишь она одна находилась под Небом и подчинялась его воле. Довольно трудно представить себе мировоззрение, которое мыслит себя единственным в мире государством – неким островом в океане, наделенным культурными ценностями и окруженным недоразвитой периферией, которую следует наставлять.

Определяющей стала эпоха философа и царедворца Конфуция. Это было «время лицемерных деклараций и неуклонно нараставшего разочарования; время явственно обозначившихся предвестий небывалых потрясений.

Но если для верхушки знатного сословия заветы отцов Чжоуского государства были больше обузой или прикрытием для осуществления корыстных замыслов, то низы аристократии Обособленных царств, служилые люди из разряда ши, могли воспринимать наследие царей Чжоу со всей серьезностью… Дипломатия и воинское искусство, хозяйство и словесность, наука и мораль – кажется, не было области жизни, где ши не выступали бы одновременно в роли и знатоков, и мастеров, и законодателей мод» (В.В. Малявин «Конфуций»). Встречается и упоминание противоречивой дипломатии того времени – гибкой, утонченной и одновременно жестокой, беспощадной к побежденным: «Множество рассказов повествует о том, как талантливейшие из служилых людей блистали остроумием на дворцовых аудиенциях и дипломатических переговорах, мастерски плели политические интриги. Сословные интересы служилых людей без труда узнаются в популярных легендах о добродетельных мужах древности, не пожелавших даже под угрозой смерти пойти на службу к неправедному государю. Впрочем, безупречное самообладание, которое воспитывали в себе ши, сделало их столь же галантными, сколь и беспощадными. Одно было оборотной стороной другого. Те, кто проигрывал в «играх» чести и, стало быть, терял лицо, могли надеяться только на милость победителей и должны были благодарить судьбу, если их оставляли в живых. Ни титулы, ни заслуги в расчет не принимались. Правителям побежденных царств, чтобы сохранить жизнь, полагалось явиться к победителям, неся на спине гроб в знак готовности умереть».

А чего стоит трагическая история бродячих артистов, которые не понравились правителю Цзин-гуну, чьим советником был Конфуций. Он углядел в их сценках и шутках непочтительное отношеников к государю и двору, после чего несчастные шуты были растерзаны, а их останки разбросаны вдоль стен города.

Особое поведение при дворе и во время дипломатических встреч вылилось в некую форму-традицию, закрепленную на века и не имеющую тенденции к реформированию. Историки называли ее «церемониальной» и «неизменной»: «Соблюсти форму, во что бы то ни стало сохранить вид, не потерять лицо – все это стало играть особо важную роль, ибо рассматривалось как гарантия стабильности» (В.А. Корсун «Традиционная дипломатия Китая и ее трансформация в современную внешнюю политику»).

Отношение к инородцам

От человекоподобных варваров, окружавших великую Поднебесную империю, пытались добиться состояния «искренности» – как гуманно и человеколюбиво это звучало! На самом деле речь шла о полном подчинении по отношению к более развитому народу – «небесной династии». При этом Небу, покровительствующему китайскому народу, отводилась значимость сакральной силы, космического закона существования. В таком мироустройстве все внешние сношения были всего лишь отражением внутренних моделей и иерархических традиций, а национальный вопрос и установление границ вовсе не были нужны, поскольку картина мира предполагала лишь империю и окружающие ее, подчиненные ей варварские каганаты.

Правители племен должны были приобщиться к китайской культуре, пройдя обязательный обряд – «три раза встать на колени и девять раз совершить земной поклон». После этого они получали от китайского императора инвестуру – лицензию на правление, которая представляла собой грамоту, печать или ритуальный сосуд. Также им присваивались титулы и ранги, дающие право на отношения с Китаем. Титулы и ранги требовали строгой регламентации в одежде, головных уборах, утвари и убранстве жилищ. Земельный надел получал форму административной единицы империи. Обязательным считалось также принятие китайского календаря и летоисчисления. В качестве традиционных обычаев необходимы были поздравления, посылаемые ко двору по торжественным случаям, личные визиты вежливости и направления делегаций, уплата дани местными товарами. Соответственно следовало каждого визитера двора принимать с высокими почестями, нового преемника подчиненной области предъявлять на границе специальной таможне. Подчинившиеся области обязаны были принимать дары от китайского императора, причем такие дары по ценности чаще всего превышали те, которые приносили сами варвары. А самым диковинным правилом было обязательное содержание при императорском дворе высокородных «заложников». Но такая традиция существовала не только у китайцев: дети родовитых славян жили в Византии, дети вождей гуннов жили при римском дворе, и это был самый надежный способ сохранения мира. В случае войны «заложники» были бы немедленно казнены.

В эпоху династии Хань, воцарившейся в конце III века до н. э., философ Цзя И разработал идею гуманного обращения варваров в цивилизованных и лояльных соседей. Состояла эта программа из «трех норм и трех соблазнов» – делать вид, что веришь лживым уверениям чужеземных правителей и их послов; притворно восхищаться варварской культурой; убеждать, что тебе нравятся их уродливые лица; катать их в роскошных колесницах по империи; дарить им шелковые одеяния; устраивать для них музыкальные и танцевальные представления; окружать их красавицами; демонстрировать им знаки императорского расположения.

Прием византийских послов при императорском дворе в Китае в 643 г.

Целью всех этих действий была победа над чужеземцем, получение его доверия и преданности. Но разве эта древняя теория не похожа на современное восточное гостеприимство, сопровождающееся любезными, но неискренними улыбками и роскошными приемами, за которыми, возможно, ничего серьезного не стоит?

К концу III века до н. э. небольшие царства окончательно объединились в империю Цинь, сосредоточенную преимущественно в долине реки Хуанхэ. Таков был финал периода Сражающихся царств.

Поднебесная расширяется

Отношения с другими землями, в том числе и отдаленными, начинаются для Китая с конца XVII века: в 1684 году был присоединен остров Тайвань, в 1689 году – Приамурье, к началу XVIII века китайцы приобрели Северную Монголию и Тибет, а с 1727 по 1757 год вытеснили русских из всех монгольских земель. Постепенно Китай стал геополитической державой, контролировавшей Бирму, Вьетнам, Непал, Корею и Японию: все эти страны превратились в естественную «границу», защищавшую Китай от внешних врагов.

Учитывая все перечисленные ранее традиции и церемонии, не понятные человеку другой цивилизации и другой картины мира, можно прийти к выводу, что первые контакты с европейскими странами такой крупной восточной цивилизации, как китайская, были сложны, обременительны и унизительны для дипломатов. «Ведомство церемоний» заставляло иностранных послов, в том числе русских, много раз репетировать стояние на коленях и принесение присяги императору. Но и отказаться было невозможно: за отказом следовали провал дипломатической миссии и высылка послов. А дипломат – это прежде всего чиновник государства, служивый человек, умеющий терпеть и добиваться своей цели.

На вершине холма

Китайский красный диктатор Мао Цзэдун считается автором аллегории про умную обезьяну: «Умная обезьяна сидит на вершине холма и наблюдает, как в долине дерутся два тигра». Под тиграми он подразумевал США и СССР, а сам себя видел «мудрой обезьяной». И действительно, колебания в треугольнике сверхдержав длятся много десятилетий.

Великого кормчего давно уже нет, и нет его режима. Но, сидя все это время на вершине холма, Китай действительно добился многого. Его истинной дипломатией стали не танки и переговоры, не дуэль банкиров или покорение космоса, а захват всей планеты промышленными товарами. Все смеются над этими товарами, говорят о них с презрением из-за их низкого качества, но все равно пользуются ими, потому что они дешевые и массовые. От нескончаемого потока товаров Китай превратился в главного экспортера земного шара и в конце ХХ века начал посягать на чужие территории, но не как захватчик, а как арендатор. Бывшая Поднебесная берет в долгосрочную аренду целые города и регионы, увеличивая тем самым не только свой рынок, но и свою сырьевую базу. Чем не дипломатия? И как прикажете это назвать – «мягкой силой» или «жестким прессингом»?

Визит премьера Госсовета Китая Вэнь Цзябао в Саудовскую Аравию привел к увеличению закупок нефти у саудитов, при этом импорт из Ирана был сокращен. В этом случае Китай решил убить двух зайцев. Во-первых, если и случится война в Иране, а его нефтяные запасы подвергнутся разрушению, Китай от этого не пострадает. Во-вторых, нагнетая обстановку вокруг Ирана, Китай сбивает цены на нефть. Дипломатия этой промышленной сверхдержавы демонстрирует мягкость, изворотливость, а зачастую умело затягивает время и выжидает. За этим скрывается трезвый расчет: Китай не станет рисковать собственной экономикой и финансовыми интересами ради помощи Ирану, Сирии, Пакистану или кому-либо другому. Но практицизм и жесткость не мешают Китаю выступать в роли миротворца и активного участника «Евразийского альянса». Китай – союзник Пакистана, а Иран является партнером Сирии, но Афганистан поддерживает Пакистан, а тот в свою очередь готов поддержать Иран. И уже ни для кого не секрет, что за таким сотрудничеством стоит Китай.

Многоходовые комбинации китайской политики напоминают шахматную игру. Китайская дипломатия внешне выглядит туманно, непонятно, запутанно, однако за всеми этими действиями наступает конкретный результат.

Вне времени и пространства

В 1983 году был опубликован оригинальный и остроумный роман немецкого писателя Герберта Розендорфера «Письма в Древний Китай», имевший колоссальный успех в европейских странах и переведенный на многие языки. В нем благодаря некоему Цзи-гу, «изобретателю математического прыжка во времени», родовитый китайский поэт Гао-дай (главный герой романа, выступающий в роли рассказчика) попадает в Европу ХХ века и, не имея возможности вернуться обратно, посылает на имя Цзи-гу пространные письма с подробным изложением своих приключений в городе Мин-Хень (европейское название этого города Германии легко угадать).

Гао-дай отчасти – посол из прошлого, отчасти – заложник эксперимента. Ему трудно разобраться в чужом времени и пространстве, он чувствует себя беспомощным, как ребенок. При этом автор показывает его носителем великой культуры, человеком образованным, одаренным, но по-китайски не чуждым ритуальности, приверженности заведенным правилам, с которыми ему трудно расстаться: «Мы говорили о многом, но ты, наверное, помнишь, что одним из важнейших путевых наставлений я счел для себя слова великого Мэн-цзы: «Кто хочет наблюдать, должен сам оставаться невидимым». Поэтому я, как ты сам видел, выбрал для путешествия самое неброское платье, какое только мог найти, отказался от всех знаков моего звания гуаня четвертого ранга и даже сложил с себя золотую цепь начальника императорской Палаты поэтов, именуемой «Двадцать девять поросших мхом скал», чего, в сущности, не имел права делать. Мне хотелось остаться незаметным, невидимым наблюдателем».

Возможно, впервые две разные цивилизации двух разных эпох оказались соединены в литературном произведении, чтобы оттенить друг друга, выявить те бросающиеся в глаза черты, которые и стали особенностью менталитета древнего народа и народа современного. Гао-дай пишет о том, что его поразило: о современных машинах и механизмах, о раскрепощенных женщинах, о европейских улицах, домах, вечеринках, манере вести беседу. Этот герой достаточно умен, чтобы не возмущаться происходящим, а скорее – удивляться и брать на заметку. Он действительно наблюдатель и летописец, которому хочется донести до своих современников и соотечественников ценные сведения о других людях. Герои романа Розендорфера учатся понимать и принимать друг друга, несмотря на огромную пропасть во времени, традиции, культуре. Сами того не подозревая, они выступают в роли дипломатов разных времен и культур.

Никому ничего не сказать

А теперь немного о психологии этих людей. Однажды Константин Мелихан сказал, что «дипломат – это человек, к которому приходишь с одним вопросом, а уходишь – с тремя». Жизнь подтверждает точность этих слов.

Дипломат – профессия, требующая особой этики и культуры общения

В первый раз автору этих строк пришлось общаться с профессиональным дипломатом, когда возникла необходимость кое-что выяснить. Дипломат был в прошлом чрезвычайным и полномочным послом и вел себя соответственно статусу – воспитанно, корректно, предупредительно и вообще безупречно, не говоря уже о скромном обаянии, присущем людям его публичной профессии, за которой скрывается совсем другое.

О том, что скрывается за публичностью, мне узнать не пришлось, да я в тот момент и не особо стремилась: меня больше занимала судьба одного эмигранта, известной творческой личности. Вопрос, адресованный дипломату, был простой и совершенно безобидный: «Помните ли вы такого артиста?»

Но невинный вопрос вызвал настороженную реакцию и нервическое беспокойство. Интервьюируемый посол сделал все, чтобы реакция осталась незаметной, и ему это почти удалось. Только в глазах появилось странное выражение – стеклянное какое-то. На мгновение посол словно впал в какую-то лирическую задумчивость, а потом молвил:

– Нет, сожалею, но я его не помню. Эта фамилия мне неизвестна.

Вообще-то эта фамилия была известна на рубеже 60—70-х годов каждому, кто проживал в нашей стране, потому что речь идет о человеке, который нередко завершал праздничные кремлевские концерты… Прямой и отрицательный ответ как будто ставит точку на всем интервью, но, когда человек разочарован, он начинает настаивать:

– Не может быть, чтобы вы не помнили. Приезд этого артиста в страну произошел через две недели после вашего назначения. Тогда все об этом говорили.

При этом мне думалось: «Ну как же так? Ведь ситуация-то была для нашего государства скандальная. Все СМИ брали интервью у артиста, получившего убежище. Его фото красовались повсюду, ему предстоял гастрольный тур по стране. Ну не мог же посол не знать о таком».

– А я не помню, – повторил посол, хотя с тех пор прошло уже больше сорока лет, а тех людей уже давно нет в живых.

– История этого артиста была на первых полосах. Огромные развороты, статьи, фотографии. В то время его эмиграцию освещала вся пресса. Все центральные газеты об этом писали.

– Так ведь я там не читал газет.

Он мог бы этого не говорить. Но сказал. И вот обычный разговор приобрел характер казуса. Что там делает посол дальше, вполне может быть покрыто тайной. Может, он даже вообще ничего не делает или спит весь день. Но не читать утренних газет страны своего пребывания он не может. В противном случае совершенно непонятно, чем же они там заняты, когда нет официальных приемов: не ложки же в посольском буфете пересчитывают. Впрочем, есть еще один замечательный афоризм, и принадлежит он французскому политику Эдуару Эррио: «Дипломаты бывают двух видов: одни читают газеты и знают столько же, сколько мы с вами; другие не читают газет и не знают ровным счетом ничего».

Именно после этого оставалось только вежливо попрощаться, потому что после такого разговор стал совершенно бессмысленным. Если человек говорит неправду, он перестает быть источником информации. Но напрашивается вывод: в том и задача дипломата – никому ничего не сказать.

Без особых примет

Второй случай общения с человеком загадочной профессии был связан с пропажей кошелька. В одной из европейских стран у меня его вытащили в книжном магазине на центральной улице города. Вытащили вместе со всеми банковскими карточками, которые были за границей абсолютно бесполезны, но по глупости не были оставлены дома. Жалко было не денег (их было немного). Жалко было именно карточек, которые нужно было долго и утомительно восстанавливать.

Через месяц мне позвонили. Человек, представившийся дипломатом, сообщил, что мой кошелек ему передали в полиции той страны, где меня обокрали. Незнакомец назначил мне встречу возле одного из центральных метро. Уже в дороге я сообразила, что не знаю, как выглядит этот человек и имени его тоже не знаю, потому что он не представился.

Перед метро оказалось полсотни человек в позе ожидания. Быстро оглядев эту толпу, я вдруг поняла, который из них «мой», и двинулась к нему. Он очень удивился:

– Как вы меня узнали?

Тут я испытала смущение. Не могла же я объяснить ему, как я это сделала. А вдруг он обидится? Дело в том, что он был единственным на этой площади человеком, у которого полностью отсутствовали особые приметы. Повстречав этого человека один раз, на следующий день вы его уже не узнаете. Пробормотав что-то невразумительное про мои особые методы, я вернула ему вопрос:

– А почему вы меня не узнали? Ведь на половине карточек в моем кошельке есть мое фото.

И тут этот человек без особых примет покраснел и стыдливо опустил ресницы.

– Ну разве я могу рыться в чужом кошельке?

Мне стало смешно. Любой человек, за очень редким исключением, залез бы в переданный ему кошелек, тем более что этот кошелек уже однажды был украден посторонними людьми. Такое действие вызвано не желанием поживиться, а чистым любопытством. Представить себе, что этот сотрудник дипломатической службы никогда не интересовался попавшими ему в руки документами, было невозможно. Впоследствии, открыв кошелек, я обнаружила все свои карточки в вертикальном положении и на совсем других местах. Может, их просматривали в иностранной полиции и больше к ним никто не прикасался? И все равно не верится.

Вообще, как-то даже обидно, когда тебя держат за идиотку. Но, пообщавшись с разными дипломатами, я заметила у них одну общую черту: никто из них не говорит правды. Причем не потому, что такова их продуманная тактика, а потому, что привыкли. Правильно подметил Константин Мелихан: «Дипломат – это человек, который на вопрос: «Который час?» – отвечает: «Я должен подумать». И если спросить у дипломата: «Вас зовут Иван Иванович?» – он вопреки всякой логике и даже бейджику на лацкане пиджака ответит: «Нет, меня зовут Василий Васильевич» – просто чтобы не сказать вам правду.