Сентябрь

1

У водителя, который подвозил меня из хабаровского аэропорта, были бегающие глаза. Всю дорогу он бубнил что-то о головорезах из комсомольской мафии, приставленных к горлу ножах, за копейки зарезанных таксистах. Денег за пятнадцатиминутную поездку он попросил столько, будто доехал непосредственно до Петербурга.

При выезде из аэропорта стоял огромный стенд с лицом первооткрывателя местных земель Ерофея Хабарова. Из аэропорта водитель отвез меня к железнодорожному вокзалу. Перед вокзалом Хабарову стоял памятник. Все вокзалы моей страны пахнут одинаково: смесью хлорки, лука из пирожков и запаха рвоты. Мимо очереди в кассу бродили дети с характерными отеками на лице: дети нюхали клей «Момент».

Я не собирался задерживаться в Хабаровске надолго. Я хотел купить билет на ближайший поезд и уехать отсюда.

В очереди передо мной стоял паренек, который ел… даже не знаю, что это было. Но пахло оно омерзительно. Доев, паренек громогласно рыгнул и начал, громко цокая языком, чистить зубы.

Кассирше нравилось отказывать людям. Ни один клиент не отошел от ее окошка, получив то, что хотел получить. Я тоже не отошел. Я хотел уехать прямо сегодня, но кассирша сказала, что билеты есть только на завтрашнее утро.

Я не спорил. Достав из кармана деньги, я заплатил за билет на поезд, уходящий завтра с утра.

2

Ночь я провел в вокзальной «комнате отдыха». За $4 мне была выделена койка в восьмиместной комнате. Помимо меня там ночевал всего один человек и несколько миллиардов острозубых тварей, которые ночью искусали мне все, что торчало из-под одеяла: руку, грудь, лицо… Лицо было особенно жалко.

Дизайн помещения не менялся со сталинских времен. На дверях туалета были не буквы «М» и «Ж», а силуэты мужчины в допотопной шляпе и женщины с высокой прической. Чтобы из окон не дуло в щели, на подоконнике лежало несколько старых, местами прожженных матрасов.

Что творится снаружи, видно не было. Зато были слышны вечные звуки вокзалов: эхо от радиоголосов, крики женщин, лязг колес по стыкам рельсов.

Время в Хабаровске отличается от московского на семь часов. Спать я лег в восемь вечера, а проснулся в три ночи. Чтобы никого не будить, тихо сидел в коридоре. Пил кофе. Молчал.

На Дальний Восток я ездил, чтобы написать о людях, которые гоняют из Японии ворованные автомобили. Интервью с гангстерами вышло вроде бы ничего. Я достал из рюкзака диктофон, включил, проверил, как там все записалось.

— Подержанными машинами в Японии торгуют пакистанцы. Японцы их не любят. Русских тоже не любят. А русские не любят ни японцев, ни пакистанцев. Но все как-то уживаются.

— К русским в Японии действительно плохо относятся?

— А за что к нам хорошо относиться! У японцев, например, есть обычай: по дому ходить босиком. Обувь и зонтики всегда оставляют за порогом дома. Идешь, а на крылечке кроссовки всей семьи, зонтики в подставках. Ага! Русские как пришвартуются, в первую же ночь бегом в город. С целой улицы обувь соберут в громадные сумки — и на корабль!

— Ты тоже воруешь?

— Редко. Я специализируюсь по машинам.

Нажав на перемотку, я прокрутил пленку немного вперед и еще раз включил.

— Десять лет назад гонять было действительно опасно. А сейчас в нашем бизнесе убивают редко. По всему Приморью криминал остался только в Хабаровске. Если Хабаровск проскочил, то дальше тебя никто не тронет. В Сибири дороги пустые. Едешь-едешь целый день. От силы одну машину встретишь.

— А как нужно проскакивать Хабаровск?

— Проще всего заплатить $30 милиционеру. Он связывается с бандитами и провожает тебя до границы области. Почти стопроцентная гарантия. Можно заплатить и самим бандитам. Обойдется в $100–200.

— Все платят?

— Некоторые до сих пор пытаются проскочить без платы. Набиваются в машину человек по пять-шесть. Все с ружьями. Для таких случаев у бандитов есть особые старые машины. Они на полном ходу таранят ими проезжающие иномарки, мнут их, на ходу бейсбольными битами крошат стекла. Умудряются на скорости 120 км ножами распарывать покрышки. В общем, цирк!

Я выключил диктофон и убрал его обратно в рюкзак. Помимо диктофона в рюкзаке лежала только смена белья, пара газет и три метра туалетной бумаги. В шесть утра я рассчитался за ночлег и вышел в здание вокзала.

3

Вокзал в Хабаровске ничем не отличался от сотен остальных русских вокзалов: сумасшедшие с натянутыми на руки носками, косматые старухи, воры с металлическими зубами, черные от пьянства и грязи проститутки.

Прислонив костыли к стене, на бетонном полу спали бездомные. Милиционеры с дубинками кокетничали с визгливыми вокзальными девицами. На корточках сидели темнокожие нерусские люди.

Город был покрыт густым слоем белого тумана. Выглядело это как дискотеки времен моего тинейджерства. По длинному бетонному туннелю я прошел на перрон. Вернее, никакого перрона не было. Просто ровное место между торчащими из земли рельсами.

В туннеле было грязно и темно. Обледенелые заплеванные стены. Указатели лаконично сообщали: справа запад, слева — восток. В одном месте пульверизатором было написано: «Punk yes dead».

Еще не рассвело. Голос в динамиках уже объявил посадку на «экспресс номер 1», но сам поезд еще не подошел. Я стоял и ждал. Холодно было так, что я старался не делать лишних движений. Боялся, как Терминатор-2, развалиться на мелкие обледенелые кусочки.

Потом поезд подошел. Вагоны были покрашены в цвета российского флага. В моем билете указывалось, что ехать мне предстоит в 15-м вагоне. Прицеплен он был сразу за 9-м.

Проводница в очках спросила:

— Ко мне?

Посмотрела билет и еще спросила:

— А докуда?

Утренний холод не дал мне подробно рассказать ей, докуда я еду.

— Погоди. Не влезай еще. Сейчас хунхузы выгрузятся.

— Кто?

— Полвагона китайцев. Сейчас вылезут.

Китайцы были опухшие со сна. Перед собой они несли огромные баулы. За китайцами наружу выскочили и просто пассажиры. Они купили себе пива в двухлитровых бутылках и заскочили обратно.

Я тоже зашел. В вагоне было тепло.

4

Транссибирская магистраль Владивосток — Москва внесена в Книгу рекордов Гиннесса как самый протяженный беспересадочный железнодорожный маршрут на планете.

Расстояние в десять с лишним тысяч километров поезд № 1 преодолевает за семь дней, 20 часов и 25 минут.

Первые несколько часов езды в транссибирском экспрессе я проспал. Вы даже не представляете, как это приятно: после двух недель болтания по самым грязным дырам Северо-Восточной Азии спать в транссибирском экспрессе.

Теперь весь смысл заключался в том, чтобы ехать. Спать, просыпаться, есть, смотреть в окно и (как только захочется) опять засыпать. Ничего не решать. Все уже решено в тот момент, когда ты заплатил за билет.

Соседями по купе был монголоидный мужчина в тренировочных штанах, русская бабушка и майор, возвращающийся из отпуска дослуживать в Чечню.

Весь день соседи обсуждали разницу в ценах на продукты в различных регионах, Путина, размер пенсий, то, почему западные страны живут хорошо, а мы плохо, и ругали москвичей. Обычные вагонные разговорчики.

Майор рассказывал, что за участие в боевых действиях заработал в течение двух месяцев $370, хотя мог бы и больше. А бабушка в ответ рассказала, что еще в 1953-м ровно на этом перегоне поезд, в котором она ехала, сошел с рельсов. Прежде чем пути починили, весь состав двое суток простоял прямо посреди сопок и снега. А монголоидный мужчина молчал и листал журнальчики.

Первую половину дня пассажиры спят. Вторую половину — тоже спят. В окна светит солнце. Чтобы никому не мешать, я сидел в коридоре на откидном стульчике и через окно смотрел на Дальний Восток.

Зрелище было унылым. Изредка снаружи проплывали обнесенные колючей проволокой лагеря. Первыми ссылать зеков в эти края додумались еще монгольские ханы. С тех пор традиция не прерывается уже почти тысячелетие.

Мимо откидного стульчика, на котором я сидел, прошлепала очень самостоятельная рыжая девочка. Годик… может быть, четырнадцать месяцев. Из одежды — только колготки и маечка. На шее — православный крестик.

Девочка дошлепала до меня, пальчиком потрогала меня за лицо и двинулась дальше.

Родители девочки, очень приличная молодая пара, сидели в соседнем купе. Ехать им предстояло всего несколько часов. Пока что, втиснув между полками деревянный ящик (вместо стола) они с попутчиками-экологами пили водку.

До меня доносились обрывки их беседы:

— Мы — экологи. А вы? Отличная у вас девочка! Давайте выпьем?

— Давайте.

— Вот сейчас мы здесь едем. А в прошлом году по этим самым рельсам ехал спецпоезд Ким Чен Ира. Я, между прочим, его видел.

— Неужели? Самого Ким Чен Ира?

— Ага! Я на вокзале стоял. А этот чудак из вагона вышел рукой помахать. С ним два секьюрити. Один справа, второй слева, а по центру-то — я! Понимаешь? Был бы гранатомет, я мог бы его грохнуть, и хрен бы меня поймали!

Накануне вечером я проспал всего час. Проснулся от того, что едущие за стеной экологи громко включили магнитофон. Может быть, эта фаза их вечеринки подразумевала танцы.

Я полежал не открывая глаз. Спать хотелось жутко. Музыка орала так, что вибрировала стена.

Чтобы отрубиться, я попробовал в уме посчитать, сколько именно денег я уже потратил и сколько осталось. Вместо того, чтобы заснуть, расстроился и проснулся окончательно.

Я слез с верхней полки, натянул брюки и дошел до экологов.

— Ребята, а вы еще долго планируете веселиться?

Ребята ответили честно:

— До утра!

В купе плохо пахло. То ли копченой рыбой, то ли просто никто здесь давно не принимал душ. Я огляделся. Ребята были не просто пьяны. Они были полумертвыми от алкоголя. По моим прикидкам, сидеть им оставалось полчаса. После этого они свалятся на пол и уснут. Пределы возможного есть у любого организма.

Я решил, что полчаса — это ничего. Можно подождать.

Блин! Я плохо знал сибиряков! Ребята веселились не просто до утра. Их вечеринка продолжалась до обеда следующего дня. На пол падать они не собирались даже после этого.

5

После стоянок на крупных станциях пассажиры брались за еду. Основным блюдом была китайская лапша быстрого приготовления. Такая лапша давно стала русским национальным блюдом. Сосед-майор запихивал лапшу под рыжие усы и заливался:

— Вот приезжал к нам в часть генерал… ты пойми: генерал, это ведь… ты когда-нибудь видел настоящего генерала?

Я молчал. Единственный живой генерал, которого я видел в жизни, это Карлос Асперос Коста — нынешний Генерал Ордена Доминиканцев. Сорок второй по счету преемник святого Доминика. А лапшу и рыжеусых военных я терпеть не могу.

В соседнем купе, помимо веселых экологов, ехал молодой китаец. Один раз я спросил у него, нравится ли ему эта лапша?

— В России китайская лапша плохая. Мяса совсем нет. В Китае вместе с такой лапшой продают два блинчика настоящего мяса. Жирного. Кушать приятно!

Китаец был вежливым и покладистым. Когда его соседи-экологи окончательно расходились, он просто отворачивался к стене и накрывал лицо полотенцем.

С утра в купе с китайцем и экологами подсадили даму. Джентльмены обрели второе дыхание. Сидя в коридоре, я слушал, как они интересуются у попутчицы, чем та будет запивать водку? Минеральной водой?

Попутчица смущенно улыбалась и говорила, что если можно, то пивом.

Накануне наш состав полчаса простоял на станции Чернышевск-Забайкальский. За это время проводница успела привести с перрона наряд милиции, а милиционеры составили на экологов рапорт и оштрафовали их на $30.

Проводница инкриминировала экологам конкурс на самый громкий свист, который проводился у них в купе в полчетвертого утра, и то, что парни всю ночь ходят к ней в купе, чтобы сообщить, что следующий танец — белый. Экологи не отрицали своей вины.

Когда милиционеры выходили из вагона, я стоял снаружи и курил. Мне было видно, что полученный с дебоширов штраф они по-братски разделили с проводницей: $15 ей, $15 себе.

Сразу после Чернышевска начались степи. Не ровная поверхность, как в Европейской России, а все те же холмы, но без леса. Сотни голых склонов до самого горизонта. Словно смотришь поверх голов в кинотеатре, а все зрители — лысые.

6

Лежать на верхней полке было жарко. Пот стекал у меня по лицу и с кончика носа капал на газету, которую я читал.

Я надеялся обмануть свое тело. Устать, измотать его, сделать так, чтобы хоть одну ночь тело проспало до утра.

Тело не желало, чтобы его обманывали. К третьему дню езды организм окончательно запутался во временных поясах и перешел на двухразовый режим спанья. Я засыпал в семь вечера, просыпался в два часа ночи, а днем обязательно устраивал себе тихий час.

Наверное, это возраст. Когда мне было лет двадцать, помню, я летал на Филиппины. Там я акклиматизировался за сутки, а в обратную сторону — за двое. Привыкнуть же к сибирскому времени я не смог даже спустя две недели.

Просыпаться ночью — неинтересное занятие. Свет не горит во всем составе. Пассажиры спят. Странно, но иногда спали даже веселые экологи.

За неделю езды единственное, что изменилось в их купе, — вместо осточертевшего допотопного «Queen» они стали слушать кассету дурной русской поп-музыки.

Я выбирался в коридор и часами стоял у темного окна. Было темно и пусто. Вдалеке виднелись дома, но окна в них не горели. Небо было похоже на карту себя самого. Кроме луны, смотреть в окне было не на что.

Через приоткрытую дверь мне был виден спящий монголоидный сосед. На теле у него совсем не было волос. Может быть, азиатским мужчинам недостает тестостерона?

Даже во время сна монгол не снимал носки. Они у него были серые, синтетические. Именно такие, которые начинают жутко пахнуть уже через три минуты ходьбы.

В коридоре висело расписание прибытия на станции и часы с московским временем. Местное время выставлять бесполезно, потому что меняется оно иногда трижды за сутки.

В туалете, рядом с купе проводников, я нашел объявление:

Уважаемые пассажиры!

Огромная просьба: по большой нужде в этот туалет не какать.

Стенка не герметичная и запахи идут к нам в служебку.

В вагоне несли службу две проводницы. Одна работала днем, а вторая — ночью. Обе — милые, предупредительные женщины. Ночная, сидя у себя в купе, читала толстую книжку о приключениях Конана-варвара.

В полшестого утра поезд встал в поселке Ерофей Павлович. Такое вот странное название, состоящее из имени и отчества покорителя Приморья Хабарова.

Я вышел из вагона. Проводница громко крикнула:

— Ссать, что ли? Так ты давай, ссы! Отвернусь! Прямо здесь вставай и ссы!

— Да нет. Я посмотреть. Интересное название.

Проводница стояла в метре от меня. Но орала так, будто я нахожусь на другом конце платформы.

— Чего тут интересного-то? Тут даже вокзал на дрова разобрали. Ты лучше иди в вагон греться. А то сейчас внутри будет холоднее, чем на улице.

Проснувшиеся пассажиры выходили из вагона и ежились. Несколько мужчин отошли чуть в сторону помочиться. Проводница громко кричала им, чтобы следили: то, что из них выливается, может примерзнуть к телу, так и не долетев до земли.

7

По утрам я натягивал брюки в одной климатической зоне, а вечером снимал совсем в другой.

За окном проплывали пихтовые леса, маньчжурские сопки, настоящая тайга, прибайкальские степи и бетонные сибирские города, похожие друг на друга, как близнецы.

Задолго до самих городов начинались кладбища транспортных средств. От рельсов, по которым мы ехали, и до самых сопок на горизонте — выпотрошенные железные коробки: автобусы, вагоны, легковые автомобили… обгорелые кучи металла.

Ждать следующий город, следующую остановку пассажиры начинали сразу же, как только мы отъезжали от предыдущей. Они сверялись с расписанием, выглядывали в окно, делали вид, что все еще живы. В поезде, идущем неделю, доходящем с Тихого океана почти до Атлантики, делать больше нечего.

С тех пор, как я сел в вагон, прошло пять дней. За это время я успел: полностью исписать две гелевые авторучки, в клочья изорвать купленные в Хабаровске теплые носки, прочесть пять толстых еженедельных газет (две, правда, не до конца), отломать маленький кусочек коренного зуба, проехать пять тысяч километров, похудеть на дырочку в ремне, по самые глаза зарасти щетиной и выкурить семь пачек «Мальборо» в красной упаковке.

И еще, тащась через эти молчаливые тысячи миль, через места, где слова ничего не значат, я думал о такой штуке, как грех тщеславия. Тщательно подбирал слова, чтобы сказать вам о тщете славы.

8

За пару недель до того, как оказаться на Дальнем Востоке, я ездил в Москву, чтобы поучаствовать в телешоу «Большая стирка». Программа входит в десятку наиболее рейтинговых на отечественном ТВ. Каждый вечер по будням тысячи тысяч домохозяек щелкают пультиком по кнопке ОРТ и вздыхают: «Ах, Андрей Малахов!.. Какой обаяшка!..»

Мне трижды предлагали поучаствовать в шоу. Два раза я сумел-таки вывернуться и не поехать. На третий раз вывернуться не удалось.

Голос редакторши «Стирки» ворковал в телефонной трубке:

— Приезжайте. Вас покажут по телевизору. Вас станут узнавать на улице. Вы будете знамениты и богаты. Зачем вам отказываться, а? Приезжайте!

— Но я не хочу, чтобы меня узнавали на улице.

— Прекратите! Все хотят, чтобы их узнавали на улице. Все хотят быть богатыми и знаменитыми. Приезжайте.

Я — человек мягкий. А когда томный девичий голос обещает все на свете и за счет встречающей стороны, отказаться вообще сложно. Я купил билеты в Москву и поехал становиться знаменитым и богатым.

Всю дорогу в поезде я думал о том, что как все-таки быстро меняется значение слов. Вот, например, «неудачник». Еще десять лет назад оно означало всего лишь парня, постоянно проливающего себе кофе на брюки. А сегодня — это матюг. Страшное оскорбление. Сегодня это слово означает, что свою жизнь вы прожили зря. Что вы упустили свой личный шанс стать богатым и знаменитым.

9

Телецентр в Останкине — место своеобразное. Заходишь в лифт, видишь знакомое лицо, автоматически открываешь рот, чтобы поздороваться, и только произнеся «Здра…», понимаешь, что никакой это не знакомый, а, например, ведущий ночного шоу Александр Гордон.

На вокзале меня встретил водитель. В руках он держал бумажку с крупно написанной моей фамилией. Водитель был заспанный. Он отвез меня в Останкино и попытался сдать на руки редактору «Большой стирки», но в такую рань никакого редактора на месте еще не было, и мы полтора часа подряд просто стояли перед дверями и курили сигареты.

Вход в здание перекрывали арки-металлоискатели и двое постовых с автоматами. Арки выглядели неприступными. Водитель махнул рукой и объяснил, что на самом деле они не работают. Возможно, автоматы у постовых тоже были игрушечными, но без пропуска лезть на них грудью я все равно не стал.

Потом редактор все-таки появился. Я прошел внутрь здания. Больше всего в громадном Останкине мне понравился буфет на первом этаже.

Звезды экрана сидели за столиками и громко обсуждали дико секретные сплетни. Те, кто звездой пока не являлся, просто стояли кольцом вокруг и глотали слюнки.

Еще слева от буфета находился мужской туалет. Вместо туалетной бумаги там лежали жесткие, крупно нарубленные листы бумаги. Возможно, это все, что осталось от сенсационных сценариев.

Посидев в таком буфете, начинаешь понимать какие-то прежде не до конца понятные штуки. Например, разговоры о свободе слова.

Кремль душит телеканалы, а телеканальщики верещат так, что у страны закладывает уши. Я оглядывался по сторонам и понимал, о чем речь. Просто какому ж нормальному человеку захочется, чтобы его вышибли из такого прекрасного буфета, как этот, и чтобы девушки перестали хлопать ресничками при его появлении, а?!

10

Сами съемки шоу начались в 16:00. То есть ровно в тот момент, когда я, разбитый после ночи в поезде, мечтающий о душе и чтобы снять наконец ботинки, все-таки стал засыпать.

Сперва восемнадцать дублей подряд снимали аплодисменты зрителей. Во всех телевизионных шоу самое главное — аплодисменты восторженных зрителей. Звезда нисходит к простым смертным, и те теряют сознание от восторга.

В этот раз публика попалась тупая. Сознание терять отказывалась. В ладоши хлопала вяло.

— Всех вышибу из зала к едрене фене! Уроды! Хлопаем, я сказала!

Хлоп-хлоп-хлоп.

— Девицы! Кто состроит самое эротическое рыло, крупный план гарантирую! ХЛО-ПА-ЕМ!

Хлоп-хлоп-хлоп.

— Ты! Да, вот ты! Встал и пошел отсюда вон! Остальные хлопаем! Хлопаем!

— А почему вон?

— Рожей не вышел!

— А можно…

— Я СКАЗАЛА ВО-О-ОН!

Режиссерша была то ли в положении, то ли просто здорово поправилась. Она багровела шеей и орала. Прекрасный, загримированный и переодевшийся Андрей Малахов стоял здесь же. Он принципиально не замечал происходящего вокруг. Стоял и пил коку из баночки.

Я отошел в сторону и прислонился к стене. Мимо, толкаясь и наступая мне на ноги, прошагали три практически голые девицы. Со здоровенными бюстами и эротическими татуировочками на ягодицах.

Я чувствовал запах их духов. Духи нравились мне даже больше, чем то, что удавалось рассмотреть.

Малахову передали, что это пришла группа «ВИА-Гра». Он сказал: «О!» С того места, где я стоял, мне было слышно: телезвезда завел с киевскими певичками светскую беседу и для начала поинтересовался, а кто у них, украинок, самый любимый писатель? Тарас Бульба?

Потом начали снимать героев шоу. Жмущуюся в угол кучку растерянных людей. В том числе меня.

11

Сам момент съемок запомнился мне смутно. Я просто вышел в студию, сощурился от света прожекторов, сел на диванчик. Малахов о чем-то меня спросил. Я что-то ему ответил.

Зал был полон людьми, которые отложили все свои дела ради того, чтобы поучаствовать в съемках шоу. Несколько десятков человек строили рожи и вели себя как полные кретины, потому что режиссерша обещала: обладатель самой идиотской физиономии будет снят крупным планом. Получит причитающиеся ему десять секунд славы. Перестанет считаться неудачником. Станет удачником.

Никогда в жизни больше не соглашусь сниматься ни в одной телепередаче — обещал я себе. Да меня и так, наверное, больше не позовут. И вообще: едучи в 15-м вагоне транссибирского экспресса, думать об этом совсем не хотелось.

12

Последнюю ночь пути я, как и все предыдущие ночи, провел на своей верхней полке. Все думы были передуманы. Я просто собирался уснуть. В дверь купе постучали. Местного времени было два часа ночи.

Я открыл. Снаружи стоял сосед-эколог. Он был налит алкоголем до краев.

Посмотрев мне в подбородок, он негромко сказал:

— Командир! Ебтваюмать!

— Это все?

— Ебтваюмать!

— Это я слышал. Это все?

— Это… ы-ы… Ебтваюмать!

Я закрыл дверь. Вернулся на полку. Едва я задремал, в дверь постучали снова.

— Что надо?

— Ебтваюмать!

— Что-нибудь кроме этого скажешь?

— Погоди… Не обижайся… Понимаешь: ебтваюмать!

Утром за окном показалась Москва. Транссибирский экспресс закончил свой самый длинный на свете рейс.

Загрузка...