Глава 9 ДЕЛА ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ

Я отложил туго набитую бумагами папку в сторону и, разогнув затекшую после многочасовой работы спину, с хрустом потянулся. Описание производственного процесса пенициллина, точнее, чтение, замазывание и переработка целых абзацев окончательно меня вымотали.

«Сейчас поискать кандидатуру, которой можно поручить производство, или все же завтра?» — апатично думал я, ничего не видящими глазами уставившись в пламя камина. От моего утреннего задора, овладевшего мной, едва я случайно вспомнил о прадедушке антибиотиков, не осталось и следа.

«Наверное, лучше все же завтра. Сейчас уж больно в сон клонит», — ответил я сам себе. Веки хоть спичками распирай, глаза сами собой закрываются. Вот только когда завтра? У меня ведь все распланировано на неделю вперед. Завтра, например, аудиенции едва ли не со всем Кабинетом министров. Да и с Рейтерном разговор нам предстоит особый. Сомнительно, что мне удастся выкроить часок-другой. А послезавтра я хотел обязательно «отсканировать» технологию электролиза алюминия с подробным описанием процесса. Сколько уже можно откладывать! Потом надо встретиться с теми, с кем не успею встретиться завтра. С семьей пообедать, в конце концов! Нельзя же в десятый раз подряд обед пропускать. Могут еще моим душевным состоянием озаботиться. А мне их вмешательство ни к чему. И так уже утомили со своими попытками меня пошустрее женить… Встречу с французским послом тоже не отменишь. Небось опять речь о российских долгах заведет… В общем, сейчас надо кандидата в русские Айболиты выбирать. Хотя за часок-другой более-менее сносную персону отобрать с моей неварящей головой — это нужна удача. Большая удача.

Я глянул на часы. Вот черт! Аудиенции уже через шесть часов начнутся! Толку-то их проводить не выспавшимся и с гудящей головой? Нет, определенно, к завтрашнему дню голова должна быть свежей. Ну, хотя бы настолько, насколько это возможно за пять-шесть часов отдыха. «Все же правильно, что я с Рейтерном откровенно поговорить решил — без помощников никак», — подумал я, перед тем как провалиться в объятья Морфея.

Утро следующего дня началось с давно запланированного разговора с Александром Ивановичем Барятинским, недавно прибывшим из Дрездена. Родственником, а точнее — родным дядей моего товарища и адъютанта Володи. Вообще, как я посмотрел, что-то много кругом Барятинских… но что поделаешь.

— Рад видеть вас в России, князь, — искренне обрадовался я его приезду. — Смею предполагать, что раз вы все же прервали свое затворничество и приехали на аудиенцию, мое предложение вами принято. Это так?

— Да. Ваше величество, я целиком к вашим услугам, — доложился князь и по-военному щелкнул каблуками.

— Что ж, отлично. На другой ответ я и не рассчитывал! Перед тем как мы продолжим наш разговор и я введу вас в курс дела, которое хочу вам поручить, считаю своим долгом признаться вам, что не нашел в России более достойной кандидатуры для осуществления своих замыслов, — точнее, я не смог найти никого более подходящего, сколько ни искал в дневнике. Заканчивать свои фразы про себя у меня уже начало входить в привычку. — Мне хотелось бы, чтобы вы организовали Генеральный штаб, руководствуясь вот этим образцом. — Я протянул ему папку, описывающую устройство работавшего как часы немецкого генштаба. — Прошу вас ознакомиться с моими выкладками, — нагло присвоил я себе все достижения германских штабистов.

— Ваше величество, разрешите мне быть с вами откровенным, — бегло просмотрев бумаги и отложив папку в сторону, обратился ко мне князь. — Если мой вопрос покажется вам дерзким, то прошу заранее меня простить. Однако откуда у вас такие познания в военном деле и столь смелые, я бы даже сказал самонадеянные, суждения? Я признаю ваше глубокое понимание в совершенно неожиданных для меня областях, но, с другой стороны, многое для меня остается тайной. Мне непонятна, например, ваша уверенность в поражении Франции в войне с Пруссией. На чем она основана? Ведь вам должно быть известно, что французская армия очень сильна и прусская не идет ни в какое сравнение с ее мощью. Так чем подкреплены ваши… умозаключения? — не очень привыкший сдерживать себя в выражениях, князь хотел выразиться покрепче, но сдержался, хотя «фантазии» почти сорвалось с языка.

Действительно, со своими оценками в письме князю я был крайне неосмотрителен. Мне не приходилось сомневаться, что если Пруссия и Франция будут следовать проложенным в моей прошлой реальности руслом истории (а так оно и будет), то случится то же, что и у нас. Однако надо понимать, что все эти мои знания будущего вовсе не были доступны князю. И многие, если не все мои доводы о грядущем поражении Франции в будущей прусско-французской войне казались ему по меньшей мере спорными.

— Это всего лишь мои домыслы и предположения, Александр Иванович, ничего более. А удивившие вас познания я почерпнул из книг и бесед с офицерами и солдатами во время своей последней поездки.

Тут я не завирался. Николай во время своего обзорного путешествия по России разговаривал с огромным количеством простых людей. Поди проверь, с кем именно и о чем!

— Ваш интерес к военному делу заставляет меня задать вам один вопрос. Уж не собираетесь ли вы сейчас с кем-нибудь воевать? — вдруг спросил меня в лоб князь.

— Нет, что вы! По крайней мере, точно не в ближайшие десять лет, — добавил я, видя недоверчивую усмешку своего гостя. Я не врал. Гонять туркмен с киргизами по степям и пустыням Средней Азии войной не считалось.

— Это хорошо, что вы трезво оцениваете силы русской армии. А то, признаюсь, я на мгновенье заволновался. Молодости свойственна горячность.

— Вы хотите сказать, что русская армия слаба?

— Нет, боже упаси! Русский офицер и солдат по-прежнему храбр, решителен и находчив. Однако сейчас исходы сражений решают ружья и пушки. А наше вооружение, к сожалению, уступает оружию наших противников. Дайте русской армии пушки и винтовки, хотя бы не уступающие вражеским, и о противнике вы услышите только в день его капитуляции, — пылко закончил он.

— Хорошо, — я улыбнулся. — Я рад, что вы понимаете важность современного вооружения, фельдмаршал. Собственно, это один из моментов, который я хотел с вами сейчас обсудить…

Распрощавшись с окрыленным князем, я попросил пригласить ко мне Милютина.

— Спрашиваете себя, отчего я пригласил Барятинского? — прервав церемониальный обмен приветствиями, озвучил я немой вопрос военного министра. — С радостью удовлетворю ваше любопытство. Отныне Барятинский Александр Иванович будет исполнять роль начальника Генерального штаба. Который, в свою очередь, больше не будет являться придатком к военному министерству, а станет равнозначным ему ведомством. Теперь туда будут передаваться все вопросы, связанные с непосредственной военной подготовкой и ведением боевых действий.

— Но почему? — только и смог сказать министр, которому известие свалилось как снег на голову.

— Скажем так. Я вижу необходимость в разделении непосредственно армии, ведущей боевые действия, и ее тылового обеспечения. Не переживайте, Дмитрий Алексеевич, на вас работы тоже хватит. В ведении военного министерства по-прежнему остается целый ряд обязанностей и забот. Более того, к ним добавится новая — постепенный переход на всеобщую воинскую повинность. Я ознакомился с вашими планами по военной реформе и хотел бы обсудить их с вами.

Разговор с Милютиным затянулся. Хотя известие о назначении Барятинского на новый пост и выбило его из колеи, он, что называется, был в материале и умело, аргументированно спорил по любому вопросу, если моих доводов ему оказывалось недостаточно. Так до конца и не договорившись по целому ряду позиций, мы решили встретиться еще раз спустя неделю.

А потом был разговор с Валуевым, министром внутренних дел, которому я неплохо урезал полномочия. Как ни странно, тот не сильно сопротивлялся. И даже когда я поставил его в известность о запланированном мной переносе политсыска и борьбы с восстаниями с III и IV Отделений в Канцелярию, лишь вяло запротестовал ради приличия. Но зато как он закусил удила, лишь только речь дошла до цензуры! Правда, потом все же чуть успокоился, когда я сообщил ему, что в его ведение передается медленно и тяжело продвигающаяся земская реформа. Ничего, мы ее ускорим.

Затем плавно слетели со своих мест Зеленой и Головин, серые мышки в министерских креслах, откровенно не справляющиеся с возложенными на них надеждами. Градус в комнате ожидающих моего приема министров накалился до предела. Это было нетрудно заметить по вошедшему вслед за Головиным откровенно нервничающему Мельникову, министру путей сообщения. Однако с этим весьма уважаемым мной ученым, изобретателем и инженером разговор принял совершенно другой оборот. Я обнадежил министра скорым началом воплощения его планов по созданию железнодорожной сети в европейской части Российской империи, конечно, дополнив его некоторыми деталями. Мельников — специалист высочайшего класса и на своем месте. За железные дороги я был спокоен. Лишь бы финансы раздобыть…

Особенно тяжело дался разговор с митрополитом Филаретом. Владыка, несмотря на преклонный возраст и пошатнувшееся от недавней болезни здоровье, прибыл в столицу настолько быстро, насколько позволяли его годы и российские дороги. Я же, загрузив себя сразу десятком проблем, нашел время принять его лишь через неделю после того, как прошение о встрече легло на мой рабочий стол. Признаться честно, я не совсем понимал, чего хочу, и это наглядно доказала наша беседа. В письме я предлагал, практически прямым текстом, восстановить патриаршество. Взамен я хотел от Церкви… самую малость: церковных земель, которые я планировал отдать крестьянам; чтобы Церковь обходилась лишь пожертвованиями прихожан и отказалась от государственных дотаций; хотел, чтобы прекратились притеснения старообрядцев. В моем понимании, независимость от государства, возможность восстановить пост Патриарха были для Церкви достаточно лакомым куском, чтобы согласиться на мои требования.

Это убеждение сохранялось лишь первые минуты моего разговора с митрополитом. Мягко, иносказательно, чередуя вполне светскую беседу с библейскими притчами, владыка объяснил мне, как сильно я ошибался. Церковь, а более конкретно ее иерархи, была совершенно не настроена что-либо кардинально менять. Ее совершенно устраивало положение дел, при котором она была подчинена государству. Государство защищало, кормило, избавляло от ответственности, требуя самую малость — поддерживать авторитет власти среди паствы. Причем требовало чисто формально и беззубо.

Исключения составляли лишь единицы — митрополит Московский и Коломенский Филарет, епископ Смоленский Иоанн, архиепископ Филарет Черниговский и еще несколько иерархов, которые за свои убеждения были практически отлучены от руководства Церковью и лишь благодаря весьма весомому духовному авторитету не лишились своих санов.

После разговора с владыкой я по-новому взглянул на те проблемы, которые возникали на пути моих начинаний. Как ни странно, они были теми же самыми, что и внутрицерковные дела. Чиновники от власти и иерархи от Церкви были схожи, словно братья-близнецы. Они не хотели ничего менять. Они не хотели нести никакой ответственности. Они хотели лишь больше прав, больше привилегий, больше денег и титулов. В стройные чиновные ряды как в песок уходили любые благие начинания, любые свежие идеи. И тут я невольно вспомнил о графе Блудове…

* * *

— А-а-апчхи! — могучий чих прервал беседу двух представительных господ, случайно встретившихся и завязавших беседу в буфете Большого Каменного театра.

В театре с большим успехом шла опера Верди «La forza del destino». Несмотря на то что премьера прошла уже два месяца назад, эта театральная постановка по-прежнему неизменно собирала аншлаг. Вероятно, причиной тому была глубокая светскость сего мероприятия. Прибыв в здание театра в самых модных парижских платьях и английских фраках, увешанные драгоценностями, страусиными перьями и прочими статусными побрякушками, благородные господа и дамы демонстрировали высокому светскому обществу столицы свое благополучие. Конечно, во время просмотра оперы зрители зевали, деликатно прикрывая лицо перчатками и веерами, щипали себя, дабы не заснуть в ожидании антракта. Но все это не имело значения, ведь, выбравшись в буфет, все они, как один, признавали, «что представление было хорошо. Тамберлик, Грациани, m-me Nantier и m-me Barbot очень старались». В антракте собравшиеся отдавали дань закускам и шампанскому, обсуждали светские сплетни и биржевые новости. Женщины щеголяли меж собой туалетами, пригубливая из изящных фужеров марочные вина, мужчины курили, лениво обсуждая политику и изредка делая дамам витиеватые комплименты.

— Будьте здоровы, дорогой Дмитрий Николаевич, — традиционно пожелал собеседнику невысокий, румяный, налитый сытостью мужчина лет тридцати. Модный красный фрак и узкие штаны лишь подчеркивали его природную красноту лица и объемность тела.

— Благодарю, Петр Данилович, — откашлявшись, поблагодарил Блудов, вытирая лицо шелковым платком.

— Видимо, вспоминает вас кто-то. Может быть, даже сам государь! — улыбаясь, попытался пошутить колобок, он же Петр Данилович Красновский. Будучи не слишком родовитым и вылезший в высшее общество лишь благодаря обширным латифундиям на юге империи, считал за большую удачу, что всемогущий глава Канцелярии удостоил его беседой.

— Типун вам на язык, Петр Данилович, — замахал руками граф. — Я был бы счастлив, если бы был оставлен без высочайшего внимания хотя бы сегодня. Признаюсь вам честно, — на этих словах он придвинулся к собеседнику ближе и перешел на шепот, — его императорскому величеству грезятся лавры его великого предка — Петра Алексеевича.

— Да неужто, — по-бабьи всплеснул руками Красновский, заговорщически снижая голос и улыбаясь, — считаете, нам следует-таки ждать реформ? Или новый государь воспримет наставления Петра Великого буквально и начнет брить бороды, подобно своему пращуру?

— Если бы, если бы, уважаемый Петр Данилович! — яростно прошептал Блудов, наклоняясь еще ближе, — у государя странные и подчас нелепые планы, но он не желает ни с кем их обсуждать и требует их немедленного воплощения. Мыслимое ли дело — Николай Александрович на Рождество планирует раскрепостить всех крестьян без выкупа!

Улыбка моментально сползла с лица Красновского. То, что он воспринял как забавную новость и шутку, перестало казаться таковой.

— Всех крестьян? В том числе и помещичьих? — уточнил он. — Выкупные платежи отменят и для них?

— Пока нет, — ответил, помолчав, граф, — но вы ведь умный человек и понимаете, что начнется после освобождения государственных и удельных крестьян без выкупа.

Красновский кивнул. Несмотря на комичную внешность, вызванную желанием быть принятым в высшее общество, и следование потому последней французской моде, он отнюдь не был дураком. Освобождение значительной доли крестьян без выкупа означало немедленное начало бунтов среди крестьян помещичьих. Среди них и так давно ходили слухи, что дворяне подменили истинный указ царя на поддельный и только потому им навязали непосильные выкупы за землю и совсем не дали воли. А если сейчас начнется раскрепощение на государевых землях без выкупа… Петра Даниловича передернуло. На его землях жило без малого тридцать тысяч крестьянских душ, и он отчетливо представлял себе, что начнется после царского указа.

— И это еще не все, — вырвал его из размышлений голос Блудова. — Только вчера я читал проект нового указа. С Нового года вывоз более сотни рублей либо ценностей, ценой их превышающих, за границу будет для русских путешественников воспрещен. Более того, для выезда будет требоваться разрешение от Министерства внутренних дел.

— А как же Ницца, Баден? — растерянно спросил Красновский, не в силах поверить в ужасную новость.

— А так, дорогой Петр Данилович. Можете теперь забыть о просвещенной Европе, — мрачно ответил Блудов, подхватывая фужер с шампанским у услужливого официанта.

— Нет, это решительно нельзя так оставить, — раздраженно воскликнул Красновский, рубанув воздух рукой. — Не знаю, кто внушает государю столь опасные и вредные мысли, но их воплощение неизбежно ведет к краху России. Именно мы, дворяне, — разглагольствовал он в полный голос, не обращая внимания на собравшихся, — есть верная опора трону. Лишь мы поддерживаем порядок и спокойствие в империи. На кого нас хотят поменять — на грязных крестьян?! На этих лапотников? Невежественных, грязных, отвратительных… Мы не потерпим подобных притеснений! Мы немедленно потребуем от императора оставления посягательств на наши исконные права и свободы! Мы…

Его пламенную речь прервал звонок, извещающий о начале третьей части оперы.

— Пойдемте, Петр Данилович, пойдемте, — подхватил под локоть Красновского Блудов, подталкивая его к выходу в зал. — Опера начинается. А наш разговор мы сегодня продолжим. Как раз после представления я приглашен в один закрытый клуб, где собираются люди, весьма озабоченные судьбами России. Я с удовольствием возьму вас с собой, уверен, вы найдете там наших с вами единомышленников. А сейчас вернемся в зал.

Все еще полыхающий жаром в начале речи Блудова Красновский успокоился и кивнул. Да, такое положение дел невозможно просто так оставить, но и в одиночку ничего не добиться. Если сам граф Блудов называет его единомышленником и приглашает в закрытый клуб… Значит, есть силы, способные препятствовать тем безумным и вредоносным реформам, что, по словам графа, планирует новый государь. От этих мыслей Петру Даниловичу стало спокойнее, и он с легким сердцем последовал вместе с Дмитрием Николаевичем в оперный зал.

* * *

В зале на третьем этаже Зимнего дворца, непосредственно примыкающим к рабочему кабинету его императорского величества Николая II, было традиционно людно. Распорядок дня государя стал настолько плотен, что приемы и аудиенции следовали буквально непрерывным потоком, начиная с раннего утра и до поздней ночи. В связи с этим в приемном зале, как стали его называть, были поставлены несколько кресел и диванов для ожидающих, принесенные с других этажей. Так же чиновничьей братией был организован неприметный буфет с безалкогольными напитками и легкими закусками для желающих подкрепить свои силы, подорванные долгим ожиданием. Занять время можно было также чтением номеров свежей российской и европейской прессы, ежедневно доставляемых во дворец.

Сегодня приемный зал буквально гудел от слухов. Обсуждались только что состоявшиеся отставки нескольких министров и кандидатуры их возможных преемников. Так же, вполголоса, среди присутствующих то тут, то там вспыхивали обсуждения причин этих: кадровых решений и вскользь выражалось сомнение в их разумности.

— Да самодурство это, самодурство! — яростно нашептывал собравшимся в небольшой кружок вокруг него членам кабинета министр иностранных дел князь Александр Михайлович Горчаков. — Не с той ноги встал наш постреленок — вот и подвернулись ему под руку несчастные Александр Алексеевич и Александр Васильевич.

— Я бы не согласился с вами, Александр Михайлович, — вступил в разговор Павел Петрович Мельников, министр путей сообщений, — при всем моем уважении к Александру Алексеевичу (Зеленому), качествами, необходимыми для министра государственных имуществ, он не обладал. Куда ему до Михаила Николаевича (Муравьева)?

— А я говорю — не угодил он чем-то лично, — упорствовал князь Горчаков, — вот и слетел с места. Не разбирается государь пока в людях. Таких умов-то из кабинета выкидывать. Или скажете, как некоторые, — бросил он с презрительной усмешкой, — что он администратор почище Муравьева и военный деятель лучше Милютина?

Мельников покачал плечами, всем своим видом показывая, что спор с собеседником видит бесперспективным. Действительно, новый император своей чересчур резкой активностью успел порядком подрастерять авторитет среди профессионального чиновничества.

— О, Дмитрий Николаевич, — обратился князь к только что вошедшему в зал начальнику Канцелярии, — прошу к нам. Будьте судьей в нашем небольшом споре.

— Здравствуйте, господа! Премного рад встрече, — принялся расшаркиваться с министрами граф. — Чем на этот раз удивило нас его императорское величество? Рассказывайте господа, рассказывайте!

— О! Вы еще не слышали, Дмитрий Николаевич? У нас здесь кипят нешуточные страсти. Государь, верно, вознамерился продемонстрировать всем свою решительность и принимает решения со свойственной его молодости горячностью, — за всех ответил ему Валуев.

— Что вы говорите? Нет, я ничего не слышал — только что из оперы. Надо же, надо же! Бороды у всех целы? — притворно испугавшись, оглядел собравшись Дмитрий Николаевич. Раздались нервные смешки.

— Смех смехом, однако некоторым весьма достойным людям уже не посчастливилось расстаться с министерскими креслами, — ответил на шутку Валуев.

— Да что вы говорите? — всплеснул руками Блудов. — И кто же эти несчастные?

— Зеленой и Головин, — ответил за министра внутренних дел Мельников. — И не так уж государь был не прав на их счет. К тому же в железнодорожном деле его знания меня приятно удивили.

— Не могу ничего сказать о военных и административных способностях Николая Александровича, а тем более о его железнодорожных познаниях, — медленно, обдумывая каждое слово, вступил в беседу министр финансов Михаил Христофорович Рейтерн. — Но в отношении политической экономии государь слаб, — помолчав, пожевал он губами. — Да. Весьма слаб.

— Господа, его императорское величество просит Михаила Христофоровича, — прервал их беседу вышедший из кабинета императора лакей.

— Прошу меня простить, господа, — министр финансов раскланялся с коллегами и, сделав несколько шагов, исчез за широкой дверью, ведущей в приемную императора.

* * *

Самый важный и вместе с тем волнительный разговор в этот день состоялся у меня с Рейтерном, министром финансов. Мне еще никому не доводилось признаваться, кто же я на самом деле такой.

Я ждал его в своем кабинете как на иголках. От былого спокойствия не осталось и следа. «Черт, нервничаю, как перед первым свиданием, — подумал я. — И что же он не идет? Он что, издевается?»

Когда Рейтерн, наконец, вошел в кабинет, мое волнение только усилилось. Я в который раз заколебался. Говорить? Или, может, присмотреться к нему еще немного получше? Нет, ну сколько уже можно, в самом деле! Чем дольше буду тянуть, тем труднее мне потом будет решиться на откровенный разговор. По всем источникам, доверия заслуживает? Да. Лоялен? Да. Наконец, решившись, резко поднялся со своего места.

— Михаил Христофорович, прошу вас, следуйте за мной.

У моего кабинета по какой-то неведомой мне причине было целых две уборные. Не найдя у себя анатомических отличий от остальных людей, резонно решил, что мне должно хватить и одной. В общем, недавно одну из них по моему приказу переделали в секретный и относительно небольшой кабинетик. Вот в этот самый кабинетик и привел немного удивленного таким приемом министра финансов. Я хотел исключить малейшую возможность, что наш разговор будет услышан. Прослушать же этот кабинет, после всех принятых мною мер, как я убедился на практике, было просто невозможно.

— Располагайтесь, — коротко ответил я на полный удивления взгляд министра. — Михаил Христофорович, сегодня я открою вам секрет, который навсегда должен остаться в этой комнате. Вы не должны разглашать его никому. Ни родным, ни друзьям, ни близким, ни батюшке на исповеди, ни кому-либо еще. Вы меня понимаете? — дождавшись утвердительного кивка, я продолжил. — В случае нарушения вами данного мне слова последствия будут самыми печальными и, вероятно, несовместимыми с жизнью. Причем не только для вас, но и для тех, кого вы в секрет посвятили, — тут я не шутил, с Игнатьевым этот момент прорабатывался. — Если вас смущают подобные условия, вы можете отказаться прямо сейчас. Правда отказаться придется и от должности министра финансов. Люди, не умеющие держать в секрете тайны на столь высоком посту, мне не нужны.

— Я слушаю вас, ваше величество, — склонил голову он, приготовившись слушать.

— Вы, верно, помните ту болезнь, которая едва не свела меня в могилу сразу после смерти моего отца? — дождавшись утвердительного кивка, я продолжил. — Все тогда еще удивлялись моему чудесному выздоровлению, ну вы помните. А выздоровление и вправду было чудесным. Если бы не вмешательство высших сил, лежать бы мне рядом с отцом в Петропавловском соборе…

Далее я рассказал ошеломленному и сперва немного… ну, ладно не немного, а очень даже скептически настроенному (хотя он, как мог, старался этого не показать) министру немного переделанную в начале историю России. Я немного соврал и не стал говорить всей правды. По моей версии, некто спас меня от неминуемой смерти два месяца тому назад. А также открыл мне страшный конец человечества. Затем оставил мне в дар предмет, хранящий невиданное количество информации, и был таков. Почему мой отец скоропостижно умер, хотя, судя по сведениям из моего подарка, должен был еще жить и жить, я не знаю. Предположил, что раз некто вмешался в мою жизнь уже после смерти моего отца, который умирать был не должен, без сверхъестественного вмешательства здесь не обошлось. Далее я принялся рассказывать «открывшуюся» мне картину будущего. Впрочем, не стал вдаваться в детали, частично достигнув первоначальной цели — убедить и напугать. Весь мой рассказ занял не более получаса, окончившись наступлением радиоактивной зимы на планете.

Рейтерн молчал. Я явственно видел тени противоречивых эмоций, пробегающие по его лицу. Ага, и надо бы поверить, но… Увы! Всякий здравый смысл говорит, что это просто невозможно! Причем невозможно, потому что невозможно никогда! Ну что ж, у меня приготовлено достаточно средств для его дальнейшего убеждения. Если Михаил Христофорович не дурак, а он не дурак, то будет вынужден воспринять свершившееся как удивительный факт и смириться с ним.

— Ваше величество, — перебил мои мысли Рейтерн. — Все это слишком невероятно, чтобы я вот так сразу вам поверил, при всем моем к вам глубочайшем уважении… Быть может, у вас есть какие-нибудь доказательства вашей невероятной истории?

— Что ж, я предусмотрел ваше недоверие. Вот эти стопочки бумаг на полу, — я указал на заваленный документами угол комнаты, — содержат огромное количество данных о будущем мире, экономике России и вообще об экономике в целом. Я, как мог, постарался рассортировать их, но не слишком в этом преуспел. Так что, читайте, изучайте, конспектируйте, но ничего отсюда не выносите. Думаю, даже после предварительного ознакомления последние ваши сомнения в моих словах будут развеяны. За сим позвольте откланяться. Дела.

Снова оказавшись в своем основном кабинете, я подошел к резному шкафу из красного дерева и извлек из его недр открытую бутылку вина и бокал. Не чувствуя вкуса, махнул полный бокал темно-красного вина и усмехнулся.

Спустя две минуты.

— Товарищ Блудов, — вынимая трубку изо рта и неумело изображая грузинский акцент, начал я, — есть мнение, что вы не справляетесь с возложенными на вас обязательствами.

Блудов шутку не оценил. Ну еще бы! Для этого ему надо было родиться минимум на один век позже. Да и парочка только что смещенных мной министров не очень способствовала веселью.

— Что вы можете сказать в свое оправдание? — Я снова взялся за трубку. Честно говоря, я ожидал небывалого всплеска красноречия и рассчитывал им сполна насладиться, вместо этого получил как никогда четкий и лаконичный ответ.

— Как будет угодно вашему императорскому величеству. Если вы считаете, что я не справляюсь со своими обязанностями, через час у вас на столе будет лежать прошение освободить меня от всех занимаемых должностей.

Надо признаться, Блудов хоть и сошел с лица, но держался молодцом. Голос, несмотря на слова, ставящие точку в его яркой многолетней карьере, не дрогнул ни на секунду. Но любую точку можно легко исправить на запятую.

— Что вы, Дмитрий Николаевич, — чуть не подавившись табачным дымом из-за неожиданного ответа, растерявшись, сказал я своим обычным голосом, — напротив, я очень нуждаюсь в ваших услугах. Однако ваши последние действия заставляют меня усомниться в вашем желании служить России, а не своему министерству. Понимаю, — взмахом руки оборвав его еще не успевшие сорваться с губ возражения, — понимаю. Для каждого министра его министерство стоит на первом месте, а создание неподконтрольных ему ведомостей или, боже упаси, сокращение и вовсе смерти подобно. Все это я понимаю. Однако и вы, Дмитрий Николаевич, должны, нет, просто обязаны меня понять. Вы как никто должны представлять себе то бедственное положение, в котором очутилась наша страна. Вы первый должны бежать ко мне с успехами в изыскании дополнительных средств в бюджет. Вместо этого вы тянете одеяло на себя и, более того, скандалите с Игнатьевым, действующим по моему прямому указанию. Из уважения к вам я приоткрою вам тайну нового ведомства, — ну не больше чем ты и сам бы узнал, старый лис, добавил я про себя. — Я могу надеяться, что мои слова не покинут этих стен?

— Разумеется, — Блудов был само воплощение достоинства. Чутьем опытнейшего придворного, способного с полуслова угадывать желание власть имущего, могущего заболтать до полусмерти любого демагога и способного запутать в трех соснах опытного следопыта, он уже понял — речь идет не об отставке.

— Новое ведомство, Его Императорского Величества Малый Канцелярский Архив, находится в вашем формальном подчинении лишь временно. Через некоторое время оно будет выделено в самостоятельное министерство, — как мы оба хорошо знаем, некоторое время понятие, растяжимое на сколь угодно долгое время, снова добавил я про себя. — Ведомство это будет заниматься борьбой как с внутренними, так и внешними проявлениями недовольства политикой Российской империи. Я надеюсь, что могу положиться на ваше умение хранить государственные тайны? — да даже если не мог бы, все равно через пару лет правда всплывет наружу — шила в мешке не утаишь.

— Да, ваше величество, — торжественно ответил мне глава Канцелярии.

— Тогда я рассчитываю на прекращение всех ваших излюбленных канцелярских приемчиков вроде многокилограммовых отчетов, важных документов, вложенных среди последних страниц, не представляющих особой важности работ и бесконечного оттягивания решений путем созывов дополнительных комиссий. Мне нужны результаты. И только они. Я могу иметь с вами дело?

— Я сделаю все, что будет в моих силах.

— Нет. Вы сделаете все, что будет нужно. Даже если это будет лежать за пределами ваших возможностей! — разгорячился я. — Блудов, вы добрались до самых вершин власти. Вы умны, вы богаты, ваш титул и звание вызывают уважение и зависть у любого, кто имеет хоть какое-то отношение к цивилизованному миру, — продолжил я вкрадчивым голосом и чуть успокоившись. — Я спрашиваю вас, хотите ли вы оставить свой след в истории? Чтобы вас запомнили как реформатора, встряхнувшего закостенелую и завязшую в трясине собственных дрязг бюрократическую машину? Чтобы в вашу честь называли улицы и парки, а быть может, и города? Я спрашиваю вас, хотите? Так чего же вы ждете! Через неделю жду вашего отчета о планируемых мероприятиях.

— Честь имею!

Блудов, как ему показалось, по-военному щелкнул каблуками и, как на параде чеканя шаг, покинул мой кабинет.

Я сел и, ухватившись за графин с водой, принялся некультурно пить из горла. Утомили меня за сегодня все эти разговоры с министрами. Барятинский, Милютин, Валуев, Мельников, Рейтерн, Игнатьев, Зеленой, Головин, митрополит Филарет. Кто-то получил отставку, кто-то, напротив, вознесся на небывалые высоты.

Вытряхнув успевшую потухнуть за время нашего разговора трубку, я принялся снова забивать ее табаком. Да, не судьба мне бросить курить. Вон даже в до этого некурящем теле начал дымить как паровоз. Затянувшись английским табаком, я выпустил струйку дыма в потолок, наслаждаясь устроенным себе коротким отдыхом.

Да, веселенький был у меня денек. Но зато какой продуктивный. Хотя… учитывая две недели напряженной подготовки… Я откинулся на спинку кресла и, заложив руки за голову, принялся сосредоточенно рассматривать потолок, предаваясь приятному ничегонеделанью.

Ладно. Хватит уже Рейтерну там гранит экономики грызть. Он либо давно убедился во всем сам, либо всю жизнь невероятно умело косивший под умного дурак.

Я заглянул в свой запасной кабинетик. Михаил Христофорович и ухом не повел. Казалось, он совершенно забыл про то, где он находится. Абсолютно проигнорировав открытие двери и даже легкое покашливание, министр финансов увлеченно что-то записывал.

— А-а? Что? — вздрогнув, когда я положил ему руку на плечо, всполошенно спросил министр и повернулся ко мне. Наконец сфокусировавшись на мне своими горящими от возбуждения глазами, вечно выдержанный и флегматичный немец затараторил:

— Это просто немыслимо! Эти открытия предопределяют неизбежную эволюцию финансового рынка и товарно-денежных отношений в мире! Лишь беглый просмотр некоторых основ налогообложения держав будущего уже способствует…

— Михаил Христофорович, не увлекайтесь.

— Но ведь это немыслимо! Это просто… немыслимо! — Ага, к чудесам ты как-то поспокойней отнесся, промелькнуло у меня. — Признаюсь, я вам совершенно не поверил поначалу и даже, грешным делом, подумал, что вы больны на голову. Однако теперь…

— Михаил Христофорович, — снова перебил его я. — Идите-ка лучше поспите, а утром возвращайтесь. И прошу вас, отложите на время чисто академические интересы. Немедленно приступайте к планированию и проведению необходимых реформ в министерстве и налоговом законодательстве, — конечно, я озаботился и распечаткой структур Минфина Российской империи, СССР и РСФСР в различные их времена, чтобы, насколько это возможно, облегчить работу моему министру.

Рейтерн, как наркоман, оторванный от иглы, посмотрел на недочитанный лист, тяжело вздохнул, потом вздохнул еще раз и, наконец, последовал моей просьбе. Не стал отказывать себе в заслуженном отдыхе и я, тут же растянувшись на диване, стоящем в кабинете. Надо будет читать документы перед сном на нем, а не в кресле — буду лучше высыпаться. Мелькнула последняя мысль и…

Наступившее новое утро было мерзким, как и всякое нормальное утро после тяжелого трудового дня. Особенно мерзким такое утро бывает в Санкт-Петербурге с его частыми туманами, сыростью и не самым лучшим климатом, осложненным нежданно-негаданно нагрянувшей оттепелью с противным дождиком. Как англичане вообще встают по утрам на своем укутанном промозглыми туманами острове?

Тусклый свет, пробивающийся через стекло, и мелко барабанящий по окну дождь нагоняли тоску и уныние. А бумаги, громоздящиеся на столе, вызывали стойкое отвращение. Вставать с дивана совершенно не хотелось.

— Да-да, войдите! — отозвался я на робкий стук в дверь.

— Ваше величество, Михаил Христофорович просит у вас аудиенции, говорит, что ему назначено.

— Да, пропускайте его… минут через пять. Мне надо одеться, — уже встав ногами на пол, добавил я.

Прикрыв за горящим энтузиазмом Рейтерном дверь в секретном кабинетике и на скорую руку перекусив принесенным адъютантом завтраком, задумался. Всего три дня назад я четко понял — никакого времени не хватит на то, чтобы объять необъятное. Охватить все мелочи и присмотреть за каждым из сотен направлений, в которых Россия не сумела себя реализовать, просто невозможно. Уже сейчас половину времени начинает съедать текучка, причем чем дальше, тем больше ее становится. И вообще, моя задача — создать условия, при которых реализация выгодных и перспективных проектов станет явлением обыденным, а не исключительным, как это сейчас происходит. К тому же, проводи я над дневником все двадцать четыре часа в сутки без сна и отдыха, этого все равно будет недостаточно. Я понял, что с заброской разработки большинства направлений придется смириться. И я смирился… Секунд на десять.

Как только указанное число секунд истекло, я задался вполне очевидным вопросом. А что мне, собственно, мешает еще кому-то раскрыться? Да, конечно, все должно быть обставлено в строжайшей тайне. Да, мне надо иметь дело только с человеком, чья верность не поддается сомнениям, при этом человеком талантливым, влиятельным. Да, это известный риск и нервотрепка. Но… игра стоит свеч! Ведь ясно же как день — эта мера позволит мне освободить огромное количество времени, кроме того, она значительно ускоряет мою профессорскую работу в целом. Я ведь могу без оглядки (ну почти) полагаться на такого человека и предоставлять ему любую информацию из дневника безо всякой предварительной переработки. Очевидно — одна голова хорошо, а две лучше. В общем, как-то так я и пришел к недавнему разговору с Рейтерном. Впрочем, странно, что эта мысль пришла ко мне в голову так поздно, спустя два месяца после переноса сознания. Она прямо-таки напрашивалась. Ведь отсканировать десяток-другой книг и научных статей для своего протеже гораздо быстрее, чем их же отсканировать, прочитать, вымарать лишние данные, да еще придумать, как все это преподнести нуждающемуся в информации деятелю.

А что мне, собственно, мешает раскрыться не одному, а нескольким людям? Ну, очевидно, соображения секретности. Чем больше народу будет посвящено в мою тайну, тем выше риск разоблачения. Хотя все же в то, что меня разоблачат, верится с трудом. Скорее, упекут разговорившегося пациента в желтый дом с мягкими стенами. Но ведь посвященный в тайну герой может поделиться и просто научными или техническими данными за деньги. Что еще? Да по сути все. Больше мне бояться особо-то и нечего. Кто-то из посвященных в тайну уличит меня во вранье на начальном этапе моего рассказа? Не беда. Расскажу ему свою реальную историю и с самыми честными глазами добью в конце фразой о том, что берег его нежную и ранимую психику от тяжелого удара. Кто-то может переметнуться к врагу? Ох, вряд ли. Мало того что Служба безопасности будет совершенно другого уровня, чем в нашей истории, так я же еще в первую очередь на лояльность смотрю. Причем верность можно элементарно поднять, приоткрыв им свои ближайшие планы. Конечно, к каждому нужен индивидуальный подход, но пряников у меня на всех хватит. У нас ведь чего господам либералам не хватает? Да пока самых что ни на есть элементарных свобод, которые и так уже давно пора дать, на монархию пока никто и в мыслях не покушается. Значит, определились. Количество людей ограничено только соображениями секретности и, очевидно, их способностями приносить пользу делу, ну и верностью мне и России, разумеется.

Итак, возьмем как ограничение сверху число двенадцать. С потолка. Просто хоть для какой-то определенности. Далее. Какие направления нам нужны? Нет, не нужны, а просто архинужны и прямо сейчас? Очевидно, финансы. Деньги. Этим уже занимается Рейтерн. Еще более очевидно, Служба безопасности. Себя надо беречь, а то какой-нибудь удачливый бомбист пустит все коту под хвост, и все. В общем, нужна достойная кандидатура… Игнатьев? Вроде бы пока неплохо справляется, впрочем, отложим решение на потом. Что еще? Вооружение, армия, флот, металлургия, тяжпром, химпром, полезные ископаемые, транспорт, связь… В общем, хватает.

С вооружением все просто. Сейчас в Санкт-Петербурге живет и работает, правда нельзя сказать, что здравствует, замечательнейший человек, Обухов Павел Матвеевич. Огромный завод, который он сейчас вовсю строит на территории бывшей Александровской мануфактуры, вскоре начнет выдавать высококачественную продукцию в виде передовых образцов вооружения и превосходных марок стали. И даже будет вполне себе конкурировать с лучшими достижениями прусской (позже германской), британской, французской и американской военно-инженерной мысли. И это, прошу заметить, безо всякой помощи с моей стороны, к тому же в условиях жесточайшего финансового дефицита. Жаль, нервное истощение от напряженной работы, запущенная болезнь, переросшая в чахотку, и отсутствие должных лекарств преждевременно свели в могилу столь одаренного человека в возрасте всего сорока девяти лет. Нужен пенициллин.

С армией ситуация тоже не ахти, но особой спешки не требует. Крупных войн не будет почти полтора десятка лет. Европа занята своими разборками, а мы заняты зализыванием ран после предыдущей войны и попытками вывести бюджет в плюс. К тому же Барятинский и Милютин вполне в состоянии справиться с реформами, даже терзаемые любопытством, откуда растут ноги моих знаний в военной сфере. Ну а будут слишком много спрашивать, войдут в узкий круг посвященных.

Вот с флотом ситуация гораздо сложнее. Для начала нужно определиться, а зачем он нам вообще нужен? Строить флот, просто «чтобы был», — непозволительная роскошь для государства, никак не могущего свести концы с концами. По вполне понятным причинам в ближайшие полтора десятка лет Франция, Пруссия и Австрия будут очень заняты своими разборками, и, чтобы России вписаться в войну с ними, это надо очень неслабо сглупить. На Дальнем Востоке, учитывая наши текущие дружественные отношения с САСШ, на Аляску сейчас тоже никто покушаться не станет. То есть, по сути, наиболее вероятными нашими противниками на ближайший десяток лет остаются Британская и Османская империи.

Итак, на Балтийском море и Тихом океане турок не ожидается, а британцам нам все равно противопоставить нечего. Итого имеем — на Тихом океане флот нужен только для поддержания престижа, ну и пиратов с контрабандистами там погонять. На Балтийском море для флота реальных противников и задач в ближайшие годы не предвидится. Это, конечно, не значит, что там флот строить совсем не будем, но одного, максимум двух броненосцев должно хватить. Остальные, по мере устаревания, сразу в утиль. Нечего на бесполезный металлолом тощую казну растрясать. Совершенно иная ситуация в море Черном. У нас намечается война с турками (правда об этом, кроме меня, пока никто не знает), а без преимущества во флоте быстро ее не закончить. Что будет, если войну не закончить быстро и убедительно, мы уже проходили. Берлинский конгресс, когда практически все достижения русского оружия пошли псу под хвост, повториться не должен.

Значит, решено — флот на Черном море нам необходим. Причем в количестве, достаточном для гарантированной отправки на дно турецкого. Ну и достаточное количество транспортников для переброски десанта, само собой. Короче, нужен кто-то, кто займется созданием Черноморского флота, причем как военного, так и торгового (в перспективе десантного). А учитывая, какую решающую роль во флоте несет техническое превосходство (даже рядом не стоит с армией по значению), было бы неплохо сразу озаботиться постройкой продвинутых кораблей к предстоящей войне. Имеются в виду броненосцы, которые укатают корабли противника в асфальт… пардон, в море. А для таких судов нужны и пушечки поновее да помощнее, броня потолще да покрепче, а преимущество в скорости перед противником, оно вообще само собой! Заглянув в дневник и пересчитав броненосцы противника к моменту боевых действий (двенадцать), я прикинул, что при подавляющем превосходстве в тактико-технических характеристиках достаточно будет и трех-четырех броненосцев с десяток тысяч тонн водоизмещением (у турок только один в 9000, остальные куда поскромнее). Вот только кому бы поручить…

Аналогично дела обстояли и с металлургией, тяжелой и химической промышленностью, добычей ресурсов. Хотелось поскорее внедрить новые технологии, приступить к выпуску продукции. Да хотя бы пенициллин начать производить. Но вот кому поручить? Причем желательно такому, чтоб радостно тянул и не жаловался.

Мельников под вопросом. Посвящать его в мои секреты совершенно не обязательно, со всем и так неплохо справлялся сам, а некоторые его огрехи вполне можно устранить в приказном порядке.

Ладно, оставим поиск подходящих кандидатур на потом, а пока Обухов и пенициллин.

Загрузка...