Богородицк


31 мая, вечер

По привычке просыпаюсь около семи утра и продолжаю лежать, шарясь в соцсетях. Инстаграм пестрит фотками и видосами с празднования окончания учебного года: кто-то всю ночь тусил в клубах, кто-то отмечал на природе с шашлыками, а кто-то устроил домашнюю вписку. Хотел бы я провести хотя бы один день так же, как эти люди проводят всю свою жизнь.

Впрочем, и я вчерашний день провёл хорошо. По-своему. Всё-таки, встретиться с кем-то и сходить в кино – для меня большое достижение. Правда, выложить мне нечего, да и вряд ли этим можно перед кем-то похвастаться.

Окончательно впав в уныние, я лежу так до одиннадцати часов, пока ко мне в комнату не заходит мама и не швыряет мне в спину апельсин. Когда я резко оборачиваюсь, она удивлённо вскидывает брови и расширяет глаза, будто её застали на месте преступления.

– Ой, а я думала, ты ещё спишь, – говорит она. – Чего есть не идёшь?

– Ща приду, – в горле сушит так, что мой голос жутко хрипит.

Она уходит, прихлопнув дверь, а у меня в голове гудит, как после похмелья. Нужно вставать, но сил нет. Подбираю с одеяла апельсин, но, когда начинаю его чистить, он брызжет мне в лицо и капает на постель, и я на него забиваю.

Минут через пять всё-таки предпринимаю первые попытки подняться, но без успеха. Свисаю ноги на пол, и с упавшей на грудь головой продолжаю сидеть дальше. Наконец нахожу силы одеться и сходить на кухню.

Полдня я практически ничего не делаю – отличное начало каникул. Не удивлюсь, если так пройдут все три месяца.

Включив музыку, я принимаюсь за уборку: помимо того, что в моей комнате царит полный хаос, нужно разобраться и со школьными вещами, что-то убрав в шкаф с ненужными вещами, что-то отложив на следующий год.

Уборка сильно затягивается, потому что через каждые пять минут я залезаю в ВК и бессмысленно обновляю то сообщения, то ленту. Я снова списываюсь с Полиной, обсуждая разную ерунду без намёка на вчерашний инцидент. Мне кажется, это хорошо, когда друзья, вместо того, чтобы ворошить произошедшее и выяснять отношения, обвиняя друг друга, просто забивают на ситуацию и делают вид, будто ничего не случилось. Ссоры не имеют смысла.

Вечер подкрадывается незаметно – на улице всё так же светло, как и днём. Правда, до девяти часов ещё далеко, но выйти нужно пораньше, иначе мама никуда не отпустит.

Особого энтузиазма собираться на крышу я уже не чувствую. Я лазил туда три дня подряд, и удовольствие от этого сходит на нет. Так всегда: если что-то особенное происходит в жизни довольно часто, оно перестаёт быть особенным.

Но я всё равно хочу встретиться с Аней. Может, сегодня всё-таки удастся вытащить её с крыши куда-нибудь?

– И куда ты опять намылился на ночь глядя? – упрекает меня мама, заметив мои сборы.

– Гулять.

– А кто тебе разрешил?

У меня уже нет сил с ней спорить и убеждать в том, что я достаточно взрослый, чтобы не сидеть в будке на привязи и гулять, когда захочу, а не когда меня отвязывают.

Одевшись, я беру с собой открытку. Включаю музыку в наушниках и выхожу на улицу.

По дороге я подмечаю, что за четыре дня мой путь к этому дому ни разу не повторился: впервые я попал сюда, заблудившись в чужом районе, потом пришёл от бабушки, вчера – от автобусной остановки, а сегодня впервые – из дома.

Заветная дверь всё также приветливо открыта. Я поднимаюсь наверх, вылезаю из люка. Кажется, будто здесь я бываю чаще, чем в своей квартире.

Подхожу к привычному краю крыши, Ани ещё нет – в кой-то веки я не опоздал. Но проходят минуты, уже давно переваливает за девять, а Ани всё нет. Я начинаю волноваться. Может, она решила, что больше не будет сюда лазить? Но почему тогда не предупредила меня? Или она обиделась из-за того, что я не пришёл вчера? Но она ведь знала, что я буду в Туле, сама же отправила меня туда автостопом. А если бы со мной что-то произошло? Или… или…

От пугающих мыслей в горле застревает ком.

Или с ней самой что-то произошло?

Нет, нет, это глупо. Что страшного может произойти с человеком в нашем тухлом городе?

Но волнение уже растекается по всему телу вместе с кровью, руки дрожат.

Всё, хватит играть с ней в прятки. Что бы с ней не произошло – хорошее или плохое, – я должен её найти.

Я спускаюсь на улицу и вспоминаю нашу первую встречу. Когда мы с ней расходились, она рукой махнула в сторону своего дома. Нужно идти туда.

По дороге я хочу расспросить прохожих, не видел ли её кто-нибудь, но чёртова стеснительность не даёт даже подойти к незнакомцам, что уж говорить про остальное. Но как я найду её иначе? Набравшись смелости, я всё-таки подхожу к пожилому мужчине:

– Извините, вы не знаете девочку по имени Аня? Ей лет тринадцать, кудрявая, ходит в толстовке с капюшоном? Нет?.. Извините, вы не видели…?

Я хожу из стороны в сторону, опрашивая каждого попадающего мне на глаза прохожего, но всё без толку. Я уже дохожу до ЖД-вокзала, где из людей – только бомж с коробкой для монет под ногами. От постоянных вопросов в горле пересыхает настолько, что я уже готов сожрать сосульку. Отчаянно вздыхаю. Искать Аню дальше уже бессмысленно. Пора идти домой.

– Кого-кого ты там ищешь? – с прищуром осматривая меня, спрашивает тот самый бомж, когда я с понурым видом прохожу мимо. Я стараюсь не обращать на него внимания. – Эй, оглох, что ли?

– Никого, – бурчу я и ускоряю шаг, чтобы побыстрее от него отвязаться.

– Эх, зря ты так… Я ведь помощь предлагаю всё-таки. Мимо меня каждый день тут люди ходят, я почти всех знаю.

Я останавливаюсь в задумчивости. Может, он и прав? В любом случае я ничего не потеряю.

Подхожу к нему, стараясь не морщиться от зловонного запаха. Он стоит, ссутулившись над полупустой картонной коробкой с копейками. Его безобразная борода усыпана хлебными крошками, ветер продувает старый и пыльный пиджак на пару размеров больше нужного, совсем протёртые серые штаны.

– Извините… Девочку я ищу. Лет тринадцати, волосы кудрявые… Она ещё в кофте серой ходит… И в капюшоне…

Бомж вновь осматривает меня – каким-то странным, проникновенным взглядом и тяжело вздыхает.

– Так и понял, что её ищешь … Пошли, знаю я, где она живёт.

Он подбирает свой заработок за день и направляется к переходу через железную дорогу, но я не спешу за ним следовать, обдумывая, куда он может меня завести. За ЖД находится жилой район, но… весьма опасный. Именно здесь находится рассадник алкашей и наркоманов.

Но я всё-таки рискую и шагаю за ним. Дорога здесь состоит из одной жидкой грязи – лучи солнца не проникают из-за высоких деревьев. Неподалёку разносится собачий лай, заставивший мои органы вздрогнуть и напрячься. Интересно, кого в этом районе нужно опасаться больше – людей или собак?

Впереди – последний дом на этой улице, полуразрушенный и старый, с проломленной в нескольких местах крышей, а за ним – бескрайние поля. Дверь в дом свисает на одной петле, приоткрывая проход, сквозь который проникает ветер. Перед входом видны несколько следов грязи. Я опасливо напрягаюсь.

– Пришли, – кряхтит бомж.

Я не понимаю, что это значит, ведь он обещал показать мне дом Ани, но, когда он проходит внутрь, я доверительно следую за ним.

К горлу подкатывает тошнота. Вокруг стоит зловонный запах – смесь мочи, гнили и влаги. Через секунду у меня слезятся глаза. Вся прихожая покрыта плесенью, а на сырых картонках, старых тряпках и куртках лежат… лежат такие же бомжи, как и мой сопровождающий.

Вот он и привёл меня в своё логово. Вот мне и конец. Вот сейчас они нападут на меня, изобьют, обворуют и выбросят в поле на съедение псам.

Я впадаю в оцепенение, не в силах даже пошевелиться от накатившего на меня ужаса.

– Мужики, Анну нашу никто не видал? – неожиданно спрашивает бомж. По всему телу пробегают мурашки, когда он произносит её имя. Я его не называл, значит… он и вправду её знает?

– Не-ет, уже второй день не появляется, точно, – отвечает один из бомжей.

– Может, ещё придёт, – вступает второй.

– А чё случилось-то?

– Да вот, друг её разыскивает.

– Дру-у-уг? – как один протянули все трое, удивлённо уставившись на меня.

– Да она ведь ни с кем толково и не общалась! – нахмурился первый мужик.

– Так она ж аутистка, куда ей до нормального общения? – вставляет второй.

– Аутистка? – ошарашенно переспрашиваю я одними губами.

– Мы даже поначалу думали, что она того… немая, – почему-то шёпотом добавляет подтянувшийся третий. – Пока она сама не призналась, что… ну, больная…

– Смотри, вон место её, – он указывает на дальний угол. – Можешь там пока посидеть.

Я киваю в знак благодарности.

– А это правда, что она… аутистка?

– Ну, правда или нет, – шамкает старик, – но она сама так нам сказала. Но разве это важно? Кем бы она ни была, всё равно мы её уважаем.

– За что? – слишком резко вылетает из меня.

– За то, что дом этот показала. Раньше мы в заброшенной прачечной жили, рядом с автостанцией. Но туда постоянно подростки лазали, а здесь хоть поспокойнее, никто особо и не трогает. Не знаю, правда, на кой мы ей сдались… Девчонка-то – явно не бездомная. К нам иногда на ночь заглядывает, но спать редко остаётся. Так что, может, и сегодня её не будет.

Он в последний раз оглядывает меня и уходит к своему лежбищу, а я подхожу ближе к койке Ани. Она очень сильно отличается от других – здесь чисто и уютно. На полу ровными стопками друг под другом лежат несколько сложенных картонных коробок. Сверху постелена меховая шкурка, свисающий край которой подвёрнут под картонки. Подушка ужасно грязная, в кофейных или что-то в этом роде пятнах, но, несмотря на это, кажется, будто это самое чистое место в доме. Даже пахнет не плохо, а наоборот, чем-то знакомым и приятным. Аня определённо здесь была.

Я ложусь на её «кровать», но даже сквозь ветровку ощущаю, как меня продирает холод, исходящий от пола. В окне зияет дыра, сквозь которую с жутким свистом дует ветер. Я оглядываюсь на бомжей, и вместо презрения на меня накатывает… сочувствие?

Бездомные… они тоже люди. Ты проходишь мимо них на улице, морщась и шугаясь, будто они уроды какие. Но ведь они ничем от тебя не отличаются. Они тоже были детьми, играли в прятки и мечтали стать космонавтами. Они ходили в школу, а мамы ругали их за двойки и хвалили за пятёрки. Они верили в Деда мороза и просили щенка на день рождения. Быть может, среди них даже есть герои. Те, кто когда-то помог заблудившемуся мальчику найти маму или спас утопающего. Все думают, что раз у человека нет дома, значит это плохой человек. Но некоторые из них лучше, чем большинство из нас. И кто виноват, что жизнь обошлась с ними так несправедливо? Может, они и состояния своего лишились потому, что хотели помочь другим. И любой однажды может оказаться на их месте…

Я достаю телефон и звоню маме:

– Мам, я сегодня у бабушки переночую.

– Опять? Тебе не надоело там ошиваться?

– Ну блин, я просто зашёл сюда погреться, а теперь мне уходить лень.

– А что ты есть собираешься?

– Я дома наелся.

– Делай, что хочешь. Утром позвоню.

Я сбрасываю трубку и убираю телефон во внутренний карман куртки, от греха подальше.

В голове крутится водоворот мыслей. Я ничего не могу толком осмыслить, потому что всё это кажется кошмарным сном.

Аня – аутистка. И она живёт с бомжами. Разве это может быть правдой?

В голове эхом проносятся её слова: «Ты меня совершенно не знаешь».

Эх, Аня, Аня, что же я за эгоист. Грузил тебя своими загонами, даже не думая, что и у тебя могут быть проблемы. Ты говорила, что хочешь помогать несчастным людям, но хоть кто-нибудь помог тебе?

– Теперь ты обязана мне всё про себя рассказать, – шепчу я себе под нос. – Я тебя дождусь здесь, и мы с тобой поговорим о том, кто мы есть на самом деле.

Я ложусь на спину и закрываю глаза, не желая видеть трещины на пожелтевшем потолке, и чувствую, как слишком близко подступают слёзы – наверное, слишком сильно зажмурился.

Загрузка...