170000 километров с Г К Жуковым

Бои шли в лесистой, местами заболоченной местности, а лето в 1942 году выдалось на диво дождливое. На всю жизнь мне врезались в память названия речек Держа, Вазуза, Гжать. Сумрачные кармановские леса (по названию села Карманово). Георгий Константинович выдвинул свой командный пункт чуть не в боевые порядки войск. Он был везде - с пехотинцами и саперами, артиллеристами и особенно танкистами. Лазил везде, возвращался, шатаясь от усталости, в сапогах, грязных до верха голенища. До сих пор жуть берет, когда вспомнишь бешеную тряску на гатях, проложенных через топи. Сумрак лесов, пропахших порохом и трупным смрадом, зловонная жижа, бившая фонтанами из-под колес. Нередко вода в речках краснела от крови. Нам пришлось форсировать Держу, топкие берега которой были нашпигованы минами.

Много говорят и пишут о сражении под Прохоровкой, называя его величайшей танковой битвой второй мировой войны. Упаси Бог умалять ее значение. А многие ли знают, что происходило на небольшом участке на рубеже речек Вазузы и Гжати 9-10 августа 1942 года? В эти два дня тут гремело, ревело и лязгало встречное танковое сражение, до 1500 танков с обеих сторон. У Прохоровки бились в открытом поле, здесь - в лесу с густым подлеском, вязли в болотах, продирались через кустарник. Под Прохоровкой гибли на виду, а на миру, как известно, и смерть красна, в этом сражении убивали безымянными. На моих глазах на страшный грохот битвы шли наши танки, колонна за колонной. Бледные, измученные лица ребят моложе меня, 25-летнего. Для многих кармановские леса - последнее, что им удалось повидать в куцей жизни. Они навсегда ушли в них, оставив тошнотворный запах отработанной солярки.

Н. Я.: В историю войны эта Ржевско-Сычевская наступательная операция (30.7-23.8.1942) вошла как наше первое успешное наступление летом. Г. К. Жуков впервые организовал при прорыве вражеской обороны и авиационное наступление. Он умело и уверенно руководил действиями большой массы танков и крупных соединений авиации. Планирование операции, внезапность основных ударов, взаимодействие, особенно наземных сил и авиации, были безупречными. Хотя территориально продвижение было небольшим, главную цель выполнили - немцы были вынуждены перебросить сюда 12 дивизий и не сумели снять ни одного взвода из уже задействованных. А вермахт так нуждался в каждом солдате - как раз в эти дни немцы увидели Волгу у Сталинграда и карабкались на Кавказские горы.

А. Б.: Военной науке, конечно, виднее. Я сужу по собственному опыту. К сожалению, я так и не смог найти в книгах о той войне описание этой операции.

Н. Я.: Не только это. Сам Г. К. Жуков уместил рассказ об этом без малого месяце кровавых боев на одной странице в своих тысячестраничных мемуарах, резюмировав: "Если бы в нашем распоряжении были одна-две армии", то удалось бы разгромить ржевско-вяземскую группу немецких войск, улучшив "оперативное положение на всем западном стратегическом направлении. К сожалению, эта реальная возможность Верховным Главнокомандованием была упущена". Упущена, разумеется, И. В. Сталиным.

Впрочем, в войну со всех сторон шли предложения об альтернативных стратегических ходах. В 1942 году в Подмосковье закончилось формирование 6-го танкового корпуса. Танкисты переживали, что их держат в резерве Западного фронта, когда воюют под Сталинградом. Неожиданно в корпус приехал Г. К. Жуков. Командир корпуса А. Л. Гетман обратился к нему:

- У наших, наверное, там и танков не осталось. Товарищ командующий, был у нас митинг, весь личный состав просит: отправьте нас в Сталинград.

Жуков коротко объяснил: помощь Сталинграду нужно оказать под Сычевкой, чтобы "немец ни единой танковой дивизии не снял отсюда для переброски в Сталинград". Корпус отправили на речку Вазузу, где в лесах и болотах он выбил немецкие танки, тяжко пострадав и сам. В армейской газете Гетман потом прочел (он цитировал по памяти) стихи Твардовского:

Под Сычевкой Сталинграду

Надо помощь оказать.

"То есть буквально уложенные в стихи слова Г. К. Жукова. Совпадение? писал Гетман. - Может быть. Но когда я встретился с Твардовским - кажется, еще во время войны или тотчас по ее окончании, - я спросил у него об этом. Он засмеялся и сказал, что да, он слышал эту фразу, возвращаясь из танковой, бригады, присел на пенек, чтобы привести в порядок свои записи.. Слышит, неподалеку, за кустами, фразу о помощи Сталинграду под Сычевкой. Голос Георгия Константиновича Жукова. Встал, присмотрелся - он. Фраза запомнилась".

Помощь обошлась очень и очень дорого.

Потери в этой Ржевско-Сычевской операции составили 193 683 человека менее чем за месяц. Все познается в сравнении. Летом 1942 года завершилась героическая оборона Севастополя. За ее восемь месяцев мы потеряли примерно столько, сколько пало под Ржевом в августе 1942 года.

А. Б.: Хорошо, что вы упомянули Твардовского. Книг об этих боях так и не написано, а для сердца моего все сказано в стихотворении Твардовского "Я убит подо Ржевом".

На разных фронтах

В середине дня 27 августа 1942 года поступила команда - заправить, подать машины. Вышел крайне озабоченный Жуков, и мы поехали из Погорелого Городища в Москву. Никуда не заезжая, прямо в Кремль. Как был Георгий Константинович на фронте, так в этом виде отправился к Сталину. Правда, при въезде в город почистил сапоги и обмахнул щеткой китель и брюки. Мы на "уголке" долго ожидали. Глубокой ночью Жуков вышел от Сталина, поехал домой. Переночевал, весь следующий день и ночь в Генштабе, а на рассвете проводили Г. К. Жукова с Центрального аэродрома. Куда, нам не сказали.

Я погнал было, как обычно, "бьюик" на Крымскую в автобат Генштаба. Машина подразболталась на фронтовых дорогах и нуждалась не только в профилактике, но и кой-каком ремонте. В автобазе сказали: вам в другое место! Куда? В ГОН! Г. К. Жуков назначен первым заместителем Верховного Главнокомандующего, и посему место его машинам в Гараже Особого Назначения (ГОН) - в Кремле. Попал, значит, в самое, самое... Матерые чекисты все проверили, если не обнюхали, и с величайшей важностью изволили допустить пребывание наших машин в боксе гаража в Кремле. На чопорных холуев, а есть ли другая работа в этих чекистских подразделениях; я быстро перестал обращать внимание. В ГОНе нашлись отличные люди.

Первый среди них - "Палосич", начальник гаража Павел Иосифович Удалов. Убежденный холостяк, в прошлом водитель Сталина, "Палосич" был человеком широкой души, добрым, отзывчивым. Он смягчал тягостную атмосферу, нагнетавшуюся дармоедами из охраны Кремля, а их было видимо-невидимо. Никак "Палосич" не вписывался в кремлевскую обслугу, и некоторые вожди знали это. В конце жизни И. В. Сталин вдруг подарил Удалову "форд". Ворошилов позавидовал и после смерти Сталина отобрал у "Палосича" сталинский подарок.

С Павлом Иосифовичем, влюбленным в автодело, у меня сложились самые дружеские, равные и ровные отношения, хотя он мне в отцы годился. "Палосич" прозвал меня "жучок" не в отрицательном смысле, а за то, что я постоянно возился с машинами. А что делать? Перебывало их у нас порядком, и все разных марок, в основном изношенные. Их великолепно ремонтировали, точнее, иногда восстанавливали, либо у Лихачева (на заводе имени Сталина), либо в самом ГОНе. Там тогда мойщиками машин были пожилые латыши, трудившиеся со времен гражданской войны. А кремлевским слесарям в ГОНе цены не было, золотые руки.

В нашем боксе в ГОНе хватало места для двух машин - "бьюика", о котором я уже говорил, и появившегося с весны 1943 года "паккарда". Я его разыскал во время пребывания Жукова на Северо-Западном фронте среди машин командующего С. К. Тимошенко. Мне удалось подбить Г. К. Жукова попросить эту машину, в сущности, рухлядь. Маршал отдал ее, я погрузил на платформу, привез в Москву и в ГОН. Машину капитально отремонтировали, и стал "паккард" парадно-выездным автомобилем. Фронтовые машины - "хорьх", ГАЗ-61 и другие по-прежнему мы держали при необходимости на автобазе Генштаба на Крымской.

К концу 1943 года получили из США новые "кадиллак" и "бьюик". Но Жуков привязанности к славно послужившим "бьюику" и "паккарду" не изменил. Георгий Константинович посоветовался со мной, как быть с ними. Я сказал, что "кадиллак" нам не подходит. Автоматическая коробка скоростей на наших дорогах будет бесконечно ломаться, хлопот без конца и края. Отдали "кадиллак" А. М. Василевскому для разъездов по Москве. "Бьюик" оставили, уж очень хорошо зарекомендовала себя эта фирма. Этот "бьюик" стоял в автобате в Генштабе. В ГОНе сейчас есть комната истории гаража. На стенах фото водителей, моего нет. Не удостоился, значит. Что делать, водитель Жукова - белая ворона среди тех, кто возил партийных бонз, как был сам маршал среди вождей.

Н. Я.: А вы не спрашивали, почему нет вашей фотографии?

А. Б.: Зачем? Если нужно, ключи к любому подберут и дадут любое объяснение. За этим у нас дело не станет.

Н. Я.: Ладно, оставим это. Александр Николаевич, вы были с Жуковым под Сталинградом?

А. Б.: Георгий Константинович нас, московских водителей, туда не брал. Это не значит, что мы были без дела. На протяжении почти трех месяцев - с конца августа до второй половины ноября 1942 года - он фактически делил время между Сталинградом и работой в Москве. Каждую неделю, а то раз и два в неделю Жуков прилетал и улетал из Москвы. Маршрут в городе у него был один и тот же Центральный аэродром, Генштаб, Кремль и обратно. Где-то между этими, скажем, пунктами назначения вклинивалась квартира, в которой он отдыхал несколько часов. Очень редко дача. После победы под Москвой правительство подарило ему пожизненно дачу в Сосновке. У меня впечатление, что в основном он отсыпался в полетах в самолете.

Вылетал и прилетал первый заместитель Верховного Главнокомандующего без всякой помпы, провожающих и встречающих. Мы подъезжали прямо на летное поле. Летчики истребителей сопровождения - 4-6 человек в зависимости от числа самолетов - затаптывали окурки и бежали к машинам или уже ждали нас в кабинах. Рев моторов - и истребители парами шли на взлет, кружились над аэродромом. Жуков с офицерами не мешкая поднимался по лесенке в Ли-2, и тут же военно-транспортный самолет взлетал - моторы прогревали заранее. В воздухе происходило построение: Ли-2 окружали сзади, спереди и выше пары истребителей, и кортеж направлялся к югу. Постепенно картина эта начала меняться. Жуков нередко улетал и прилетал без сопровождающих истребителей.

В середине ноября регулярным полетам на юг внезапно пришел конец. Возобновилась нормальная, если можно так говорить во время войны, московская жизнь. Однако ненадолго - привычная команда "подготовить и заправить машины". Серым ноябрьским деньком наш кортеж - "хорьх" и две машины сопровождения поехал по Ленинградскому шоссе. Жуков коротко сказал: "К Пуркаеву"; Бедов мне значительно: "К командующему Калининским фронтом". Предстояло отмахать от Москвы километров 250.

Георгий Константинович сидел молча, я боковым зрением с удивлением заметил, что он как будто улыбается. Своим мыслям. Неожиданно уже поздним вечером он сказал: "Включи!" Я ткнул клавишу радиоприемника на приборной панели. Шла какая-то передача, вслед за ней диктор торжественно объявил: советские войска под Сталинградом перешли в наступление. Жуков никак не комментировал сообщение. Мы в машине, адъютант, Бедов и я, конечно, не осмелились спросить. В эту поездку Жуков взял еще генерала, командующего авиацией дальнего действия Голованова. Мы ехали как обычно быстро по дороге, покрытой льдом. Вдруг Голованов подал голос: "Потише!" Георгий Константинович, не поворачиваясь: "Не лезь. Он знает, как ехать". Генерал, по-моему, испуганно затих.

В последующие дни передавались все новые сообщения об успехах Красной Армии, окружившей крупную группировку немецко-фашистских войск у Сталинграда и начавшей гнать немцев на Кавказе. Вести о победах с юга воодушевляли и радовали безмерно. Как-то стало легче дышать, тяжелый кошмар, окутавший страну с лета, поблек. Нам, группе обеспечения Г. К. Жукова, времени радоваться почти не оставалось, он задал неслыханный темп работы. Ездил сам, поручал отвезти и привезти тех или иных офицеров и генералов. Пробыв несколько дней "у Пуркаева" - в Москву, из Москвы - "к Коневу", в штаб сопредельного с Калининским Западного фронта. Было ясно, что готовилась новая крупная операция.

В десятых числах декабря раскатисто ударили орудия, начали там, где остановились в августе. Снова Ржев, Сычевка. Снова чудовищный грохот фронта: била наша артиллерия, но и немцы отстреливались очень серьезно. Сколько ни пытались срезать пресловутый "ржевский выступ", буквально навязший в зубах всем на этих фронтах, много сделать не удалось. Калининский фронт все же немного продвинулся, а коневский застрял. Жуков выехал туда из Москвы разбираться. Конева на фронте не любили. И за дело. Помнили прошлогодний разгром Западного фронта. Знали, что он хам, не бережет людей. Окопные командиры знали, что Конев вышел из самой дурной породы комиссаров - бездумный погоняла, не считавшийся ни с чем ради своего возвышения. Еще не доехали до командного пункта фронта, как горькая истина открылась. Навстречу нам шли и шли колонны с ранеными, их везли на грузовиках, редко санитарных машинах, санях. Кто как мог. Тянулись вереницей легкораненые. Опять загубили массу народа в злых боях. Опять все то же утешение - немцы не смогли снять с этого участка войска для переброски на юг. Пусть будет так.

Н. Я.: Так не будет. Время постепенно все расставляет по местам, дает объективную оценку "полководческому дару" И. С. Конева. Елена Ржевская в очерке о Г. К. Жукове в 1986 году так описала свою беседу с ним: "Заговорили об опубликованных мемуарах одного военачальника, и Жуков о них с возмущением:

- Ведь это сухость. И ведь как написано. Совершенно несамокритично. Ни одной ошибки у него нет. Операция осуществляется как по писаному. Ни единой ошибки. А как бы это освежило. Если б взглянуть на это как следует. А какой он тяжелый человек, это я хорошо знаю. И как это он не сказал ни разу о своих ошибках! Его два раза снимали. Он под Вязьмой фронт открыл - настойчиво говорил он. - Шестьсот тысяч попало тогда в плен к немцам. Шестьсот тысяч человек по его вине. И он ни слова об этом. Нигде ни слова. Как будто и не было. Он немцам путь на Москву открыл. Все было оголено. Вы не представляете, что было. Оголено было все, вплоть до Москвы. Его Сталин хотел под военно-полевой суд отдать. Я вступился: "Он еще пригодится. Пусть у меня замом будет".

Жуков, разумеется, говорил о Коневе, который вторично был снят за провал операции под Ржевом зимой 1942/43 года.

А. Б.: Это разборки на высшем уровне, а нам были видны результаты коневского командования на красноармейцах. Горько все это...

Около двадцатых чисел декабря Жуков в строжайшей тайне поездом выехал "к Ватутину", на Юго-Западный фронт. Секрет держится по сей день. Ни в мемуарах Жукова, ни в книгах о той войне нет и упоминания об этой поездке, которая памятна мне хотя бы по той причине, что впервые пришлось погрузить машины в поезд и отправиться с ними к месту назначения - крошечной станции Анна, затерявшейся в южнорусских степях. Машины сгрузили, и на безотказном "хорьхе" мы колесили несколько дней по зимним степным дорогам, где заблудиться ничего не стоило. Несколько раз находили верную дорогу только благодаря сказочной способности Г. К. Жукова ориентироваться.

Вот опять плутаем, не знаю, куда и ехать. Стали. Метет. В салоне позади высказывает свои соображения генерал-майор Л. Ф. Минюк, значившийся у нас под пышным титулом старший генерал-адъютант первого заместителя Верховного Главнокомандующего. Титул, кажется, придумал Жуков. Минюк, видимо, подбодренный тишиной на переднем сиденье, увлекся и пошел объяснять, как нам выбраться на верный путь. Я уже собирался тронуть машину, как Георгий Константинович потребовал карту. Разложил на коленях, я подсвечивал фонариком. Жуков довольно быстро разобрался в паутине степных дорог, отчеркнул нужное место ногтем и сказал, как ехать. Не поворачиваясь, он протянул карту через плечо назад в салон и от чистого сердца сказал:

- На, м...чок, тебя в полковую школу отправить надо.

Генерал Минюк и сидевший с ним Бедов притихли как мыши.

Какая-то мутная была поездка. По опустевшим дорогам, фронт ушел вперед, подолгу разыскивали нужные штабы и части. Снег милосердно покрыл шрамы войны, но не везде. Стояли сильные морозы, и трупы убитых и замерзших красноармейцев и вражеских солдат иногда застывали в жутких позах. Иные даже стояли в сугробах. Я старался в таких случаях не смотреть по сторонам. Скверно все это, война - глубоко бесчеловечное занятие. Однажды вижу - мы едем навстречу черной массе, идет колонна. Через снежную пелену стараюсь разглядеть, кто, и похолодел - шинели и головные уборы не наши. Деваться некуда, подъехали. Оказалось, по дороге, как стадо, двигалась громадная толпа пленных итальянцев. Сыны солнечной Италии явились убивать нас и угодили в зиму.

Именно в этом районе только что была наголову разбита итальянская армия, которую прислал Муссолини. Вид у итальянцев был самый жалкий, они понуро брели между сугробами, ограничивавшими по обочинам дорогу.

Бедов тут же завертелся, забеспокоился, запричитал, где конвой? Георгий Константинович не проронил ни слова и безучастно смотрел вперед. Неожиданно он сказал - стой! - и вышел из машины. В хвосте колонны десяток пленных, взявшись за оглобли, тащили сани, в них и сидел конвоир. Раненый красноармеец с ППШ на коленях. Из-под бинта видны были только глаза и часть лица. Узнав по папахе генерала, он неловко отдал честь и попытался слезть с саней. Жуков жестом остановил его и подчеркнуто четко отдал приветствие. "Вот и конвой", - сказал Жуков, ни к кому особенно не обращаясь. Несколько минут мы постояли на дороге, пока стадо итальянцев под присмотром раненого конвоира не скрылось в снежной мгле.

Предельно усталые, мы возвращались в поезд, так и простоявший на станции Анна. В вагоне посапывал самовар. Отогревались, гоняя чай до седьмого пота. Приятное занятие прервало приглашение в салон-вагон. За столом Георгий Константинович и Лида Захарова. "Вот что, Александр Николаевич! - серьезно сказал он. - Вы, говорят, поете. Спой!"

В эту поездку Бедов по просьбе Жукова нашел разбитного паренька учить генерала армии играть на баяне, Я немного пел, подражая Лещенко. Напел, кажется, "У самовара я и моя Маша". Жуков одобрил: "Хорошо поешь!" Лида похлопала в маленькие ладошки, и с тем был отпущен отдыхать.

На станции Анна единственный раз за всю войну Георгий Константинович распорядился делить "трофеи". При разгроме итальянской армии где-то на складе захватили бочку рома и привезли к нашему поезду. Жуков приказал разлить ром по бутылкам и раздать всем в поезде. Думаю, что к необычному поступку его подтолкнули обстоятельства - стояли жуткие морозы, и мы до костей промерзали в зимней степи. Дар Жукова с благодарностью приняли, я придержал свою бутылку и отвез ее родным в Москву. Подарок с фронта!

Н. Я.: Я никогда не встречал в литературе упоминаний о поездке Г. К. Жукова в район Среднего Дона в конце 1942 года. Рассказанное вами объясняет потрясающие успехи наших войск в те дни - разгром 8-й итальянской армии, легендарный марш 24-го танкового корпуса В. М. Боданова в глубокий тыл врага. Все это привело к коренному изменению положения на сталинградском направлении. Манштейн был вынужден отказаться от попытки деблокировать окруженную группировку Паулюса. Ясно виден размашистый почерк Жукова. Блеск и величие этих операций украсили отечественную военную историю. Вот и получилось, что я, биограф Г. К. Жукова, увы, не узнал льва по когтям.

Разумеется, в войну каждая поездка Жукова на фронт сохранялась в глубокой тайне. Но почему покров тайны не был снят с этой? Ненавистники и завистники маршала, а их было много, конечно, не были заинтересованы в том, чтобы предавать огласке прославляющее полководца, - а Жуков? Он, наверное, питал слабость к Н. Ф. Ватутину, командовавшему Юго-Западным фронтом. "Генералу наступления", как щедро назвал его как-то Жуков в беседе с И. В. Сталиным. Ватутин был сослуживцем Георгия Константиновича по Киевскому Особому военному округу перед войной, работал при нем в Генштабе. Он трагически погиб. Видимо, Жуков считал безнравственным делить славу с товарищем, павшим в бою.

А. Б.: Скорее всего так и было. Георгий Константинович был на редкость скромным человеком во всем, что касалось его лично. И никогда не гонялся за славой. Он работал.

Только-только вернулись в Москву, как сразу после Нового года погрузили и закрепили машины на платформы, прицепленные к спецпоезду, - несколько штабных вагонов перед паровозом и в хвосте платформы, ощетинившиеся зенитными орудиями. Этого не было в поездке на юг. Тронулись в ночь. Пошли к северу. Сначала гадали, куда, скоро перестали - узнали: едем на Волховский фронт. В войсках он тогда пользовался дурной славой. Леса, болота, бездорожье. Глухие слухи о больших потерях и шепотком разговоры о власовцах, там летом сдался в плен немцам презренный предатель генерал Власов. Я-то помнил, как во время битвы за Москву Г. К. Жуков ездил к этому Власову под Солнечногорск. Он командовал 20-й армией, одной из победоносных армий декабрьского наступления под Москвой. Это, конечно, принадлежало прошлому, но не могло не окрашивать в мрачные тона все связанное с Волховским фронтом.

Настроение не улучшилось, когда мы поняли, что Жуков приехал на командный пункт Волховского фронта для координации его действий с Ленинградским фронтом при прорыве блокады города. В армии помнили о неудачных попытках прорвать блокаду и понесенных при этом громадных потерях.

Никому не известное до войны название - станция Мга - было буквально символом кровавых, безрезультатных боев, обернувшихся гибелью тысяч и тысяч. Как обычно, Георгий Константинович с ходу включился в работу. Пришлось немало поездить.

Довелось испытать и Дорогу жизни, проложенную по льду Ладожского озера. Ад кромешный, а не дорога. Ничего подобного в жизни я не видел. Пусть вдоль нее в снежных капонирах стояли зенитные орудия, попадались палатки, где на худой конец можно было обогреться и оказать первую помощь. Пусть вехами обозначали действующую на данный час колею, а регулировщики в тулупах до пят указывали путь в затруднительных случаях. Упорядоченный ритм работы впечатлял. Но все равно нужно было смотреть в оба - немцы обстреливали и бомбили дорогу. Полыньи попадались на каждом шагу, через иные были переброшены хрупкие мостики из досок, "ходивших" под колесами. Я буквально взмок, пока вез Жукова в Ленинград при дневном свете. Приходилось лавировать между флажками, отмечавшими ямы, оставленные взрывами бомб и снарядов.

Обратный путь уже ночью описать невозможно. К тому же, пользуясь ночным мраком, немецкие самолеты бомбили и обстреливали дорогу, предварительно развесив "люстры" - осветительные бомбы. Зенитчики мигом гасили их, к каждой вспыхнувшей "люстре" тут же тянулись разноцветные трассы снарядов и пуль. Бешеный огонь над головой, и под машиной "дышал" и прогибался лед.

Мои две поездки - в Ленинград и обратно - запомнились в мельчайших деталях, которые не померкли с годами. А ребята, работавшие на Ледовой дороге и делавшие по нескольку рейсов в день? Ехали через Ладогу днем и ночью! Сколько их с машинами ушло под лед, в ледяную могилу. Их смертями Дорога жизни оплачена.

С 12 января 1943 года с первыми ударами тысяч орудий Г. К. Жуков отправился в войска и был там все семь дней, которые взял прорыв блокады. Мы проехали в Ленинград по пробитому коридору. Немцы продолжали огрызаться. Под вечер возвращались в штаб. Лес, перелесочек, выскочили на открытый участок дороги. Немцы, кажется, с Синявинских высот просматривали местность и "щупали" снарядами дорогу. Разрыв, еще разрыв, а позади нас ехал в своей машине Ворошилов. Один снаряд аккуратно лег между нашими машинами: чуть левее бы - и в нас, чуть правее - в автомобиль Ворошилова. Повезло, что говорить.

Бедов порядком перетрусил, а вечером оседлал любимого конька, завелся на тему о происках разведки, агентуры и прочем. Припомнил, что, когда в сентябре 1941 года летел в самолете Жукова в Ленинград, они едва-едва не стали жертвами "мессершмиттов". Последовал обычный вывод - враг не дремлет, агентура работает и т. д. Наверное, он повторял эту историю при Жукове, ибо в его мемуарах я прочитал: "Над (Ладожским) озером шли бреющим полетом, преследуемые двумя "мессершмиттами". Через некоторое время благополучно приземлились на городском комендантском аэродроме. Почему наше прикрытие не отогнало самолеты противника, разбираться было некогда: торопились в Смольный - в штаб фронта". Славный чекист обладал богатейшей фантазией.

Н. Я.: Вы абсолютно правы. Мне попались мемуары Героя Советского Союза генерал-майора авиации Г. Н. Захарова. Безусловно, незаурядный человек - в его дивизию был включен знаменитый полк "Нормандия - Неман". Наверное, судя по книге, очень самостоятельный человек и посему при громадных боевых заслугах не поднялся выше генерал-майора. В своей книге "Я - истребитель" (1985) Г. Н. Захаров заметил, что, перечитывая мемуары Г. К. Жукова, он "невольно обратил внимание на одну незначительную на общем фоне деталь"- рассказ о перелете в Ленинград. "Я сразу обратил на это внимание потому, - продолжает Захаров, что, посвятив свою жизнь истребительной авиации, прекрасно знаю, какую легкую и заманчивую цель представляет для истребителя военно-транспортный самолет Ли-2. Именно на таком самолете летел Жуков. Одной пулеметно-пушечной очереди "мессершмитта" было бы достаточно, чтобы прервать полет тихоходного Ли-2. Для этого стоило только подойти на дистанцию метров 400-500. А уж если этого не произошло, то только потому, что истребители сопровождения прекрасно выполнили свою задачу.

Вместе с тем реакция Георгия Константиновича Жукова вполне понятна: у человека, через иллюминатор наблюдающего воздушный бой, протекающий на дистанции километр-полтора от самолета, в котором он находится, должно сложиться впечатление, что ему угрожает непосредственная опасность. С подобной реакцией мне не раз приходилось сталкиваться... Расстояния в воздухе обманчивы". Откуда генералу Захарову еще знать, что рядом с Георгием Константиновичем был Бедов, толковавший все на свой манер. Г. К. Жуков, как ни говори, человек того времени.

На деле случилось вот что. Летчикам 160-го истребительного авиаполка приказали обеспечить перелет в Ленинград военно-транспортного самолета. "По тому, как ставилась задача, и по тому, что на сопровождение одного транспортного самолета выделялась целая эскадрилья (по тем временам, когда каждый самолет был на счету, - дело неслыханное!), летчики поняли, что это задача необычайной важности. Закончив официальный инструктаж, начальник штаба полка добавил:

"Если с самолетом что-нибудь случится, в полк можете не возвращаться..." Летчики молча переглянулись", - заканчивает Захаров. Вскоре на аэродроме полка приземлился Ли-2, который предстояло сопровождать - лететь в опасной зоне около часа. Из самолета размять ноги вышел Жуков с группой генералов.

Взлетели и пошли к Ленинграду военно-транспортный Жукова в сопровождении трех звеньев ЛаГГ-3. В пути на самолет последовательно выходили три группы "мессершмиттов" по четыре самолета. Наши истребители связывали их боем, не дав возможности приблизиться на расстояние удара. Два "мессершмитта" удалось сбить, жуковский Ли-2 благополучно приземлился.

Помимо бедовских фантазий, продиктованных патологической "бдительностью", в любых мемуарах, а книга Г. К. Жукова не исключение, возможны фактические погрешности. Даже в последнем, десятом (1990) издании английский историк Дж. Фуллер именуется американским. Я, переводчик книги Фуллера на русский язык, не устаю изумляться, где редактор?

А. Б.: Я тоже. Мы подходим к Курской битве. В книге Г. К. Жукова сказано о том, как он попал на этот фронт:

"В семь часов утра был на Центральном аэродроме и вылетел в штаб Воронежского фронта. Как только сел в самолет, сейчас же крепко заснул и проснулся лишь от толчка при посадке на аэродроме". На деле Жуков выехал в спецпоезде, читайте об этом хотя бы в воспоминаниях его генерал-адъютанта Л. Ф. Минюка. Я забежал вперед, вернусь к Ленинграду.

После прорыва блокады Георгий Константинович приказал провезти его по Ленинграду. Мы часа два колесили по улицам города-героя. Г. К. Жуков дивился порядку и чистоте, царившим в Ленинграде. Как добивались этого, не знаю, но было относительно мало шрамов войны на прекрасных улицах фронтового города. Одержав очередную победу, Жуков не задержался в Ленинграде. Он вернулся, и мы вместе с ним - поездом в Москву. В новых погонах - 18 января 1943 года Г. К. Жукову было присвоено высшее воинское звание - Маршал Советского Союза.

С конца января до середины марта 1943 года Жуков провел с редкими наездами в Москву в самых что ни есть русских землях, там, где дрались Калининский и Северо-Западный фронты. Нам пришлось хлебнуть горя на дорогах досыта. Мне кажется, по сей день, по крайней мере в доступной широкому читателю литературе, не отдают себе отчета, что сделал Жуков в эти шесть-семь недель. Сначала с моей шоферской точки зрения. Преодолевали чудовищные трудности: на Калининском фронте мы, например, как-то ехали 50 километров 8 часов, а под Великими Луками сдал даже наш надежный "хорьх", так увязший в грязи, что Жуков предпочел вспрыгнуть на броню Т-34 и ехать так дальше. Жуков побывал, и не раз, в штабах и на командных пунктах основных соединений и даже дивизий, на важнейших участках. Как он выдержал это, уму непостижимо. И ведь это не главное. Он добирался до войск, чтобы работать! Я смертельно уставал и буквально проваливался в сон, не выходя из машины, а маршал работал!! Да и был старше меня на двадцать лет!!!

Внимание советского народа было приковано тогда к южному крылу советско-германского фронта, и по понятным причинам: наступление, начавшееся под Сталинградом, на Кавказе, как могучее половодье, сметало немецкую нечисть с нашей земли. Надежды перешли в уверенность - Красная Армия вот-вот форсирует Днепр. А Жуков именно тогда гениальными маневрами возвращал Родине наши самые родные области. Гениальными потому, что в ходе относительно спокойных операций над немцами нависала угроза отхода, и они бежали без оглядки. Они очистили ржевско-вяземский выступ, за который было пролито столько нашей крови в 1942 году. Фронт отодвинулся от Москвы еще на 130- 160 километров. Бежали позорно, бросая вооружение и снаряжение. Я провез Георгия Константиновича по некоторым из дорог немецкого отступления. Мы видели позиции, которые враг бросил, в районе демьянского выступа. Немцы крепили их 17 месяцев!

Время от времени к нам являлись визитеры из Москвы. Приехал высокий, толстый, в нелепой папахе Н. Н. Воронов, только что получивший звание маршала артиллерии под Сталинградом. В армии помнили крылатое сталинское изречение "Артиллерия - бог войны", и Жуков, наверное по этой причине, отнесся внимательно к небожителю. Он взял его в поездку в район Демьянска, в самые что ни есть гиблые места. Дорога была гнусная - глубокая колея, сырой снег. Подъехали к какой-то речке, их там великое множество. Речка в низине, за мостом подъем, на котором застряла полуторка. Мы стали. Жуков: "Александр Николаевич, помогите!" Я согнал с сиденья молодого парнишку, водителя, осадил машину назад до моста и резким рывком взял подъем. Донельзя счастливый парень не знал, как благодарить, Жуков проворчал что-то одобрительное.

Поехали дальше и скоро напоролись на какую-то железку, пробившую картер "хорьха". Масло вытекло. Жуков проворно пересел в вездеход, туда же кое-как протиснулся небожитель в толстой бекеше, и они уехали. Мне пришлось на буксире проделать долгий путь в Москву, где сдал заслуженный "хорьх" в ремонт в гараже Генштаба, и не мешкая вернулся на фронт. Поспел к концу операции, которой Жуков занимался несколько месяцев.

С незначительными потерями 3-я ударная армия генерала К. И. Галицкого умно освободила Великие Луки. Георгий Константинович очень радовался успеху, ведь он лично опекал армию Галицкого с ноября 1942 года. Признаюсь; я с замиранием сердца следил, как Жуков молодой походкой направлялся в самое пекло на передовую наших войск, сражавшихся за Великие Луки. Хотя я не могу утверждать категорически, мне казалось, что маршалу как-то близка была эта неказистая, бедная и суровая земля. Корень Великой Руси.

С марта Георгий Константинович работал в штабе и войсках Северо-Западного фронта, которым командовал маршал С. К. Тимошенко. Готовили операцию "Полярная звезда". В тот радостно начавшийся год и весна одержала победу - оттепель рано пришла в эти места. Болотистая местность стала непроходимой, а немцы укрылись за широко разлившейся рекой Ловать. Боевые действия как-то затихли и, наконец, угасли. Продвижение остановилось. Пришли дурные вести и с юга, немцы потеснили наши войска, отбили занятый было Харьков. Это нанесло тяжкий удар по надеждам увидеть Красную Армию в самом ближайшем будущем на Правобережной Украине. Война опять повернула к нам свое угрюмое лицо.

14 марта Жуков был на командном пункте Северо-Западного фронта. Часов после двенадцати как обухом по голове команда - немедленно едем в Москву. Прибыть туда в тот же день. Задача! Я заправил, проверил смазку и на скорую руку привел в порядок салон дорогого ГАЗ-61. Только этот малокомфортабельный отечественный вездеход мог в назначенный маршалом срок добраться до Москвы.

Поехали так, что даже спустя десятилетия Г. К. Жуков написал в мемуарах: "Страшно устал за дорогу, так как пришлось ехать на вездеходе по сильно разбитым дорогам". Чтобы добраться до Кремля - в тот раз Г. К. Жуков прямо с фронта прибыл к И. В. Сталину, - намотали около 400 километров. ГАЗ-61 выдержал, выдержали и мы. С трудом. Любой знакомый с автоделом поймет - у этой машины тормоза были механические. По приезде у меня безумно болели ноги. И холод. Салон не отапливался, я удружил Георгию Константиновичу, отдав ему мои валенки с калошами. Обул маршала по погоде! А серьезно говоря, в то время Георгий Константинович щеголял в довоенной шинели, подбитой рыбьим пухом. Невольно напрашивалось сравнение с маршалом артиллерии Вороновым: у того, помимо подкожного жира, бекеша на беличьем меху. А нашему маршалу не до удобств. Он воевал.

По приезде в Москву, именно "приезде", Георгий Константинович, как я заметил, терпеть не мог пышных слов вроде "прибыл", "отбыл", обычные дела в Генштабе. Что до меня, то в считанные часы надо было галопом провести профилактику машин в ГОНе и автобате Генштаба. Там были даны такие команды, что исполнялись бегом. К вечеру следующего дня Жуков вышел, сел в машину. Коротко сказал: "На фронт!" Я было подготовился к новым испытаниям - март есть март в средней полосе России, а фронтовые дороги есть фронтовые дороги. Правда, обрадовал добротно отремонтированный "хорьх". Но велели ехать на правительственную железнодорожную базу, расположенную в паутине путей за Ленинградским вокзалом. На Каланчевке. Там стояли поезда Сталина, Молотова и некоторых других членов Политбюро. Я уже знал дорогу туда, но впервые нас ждал не обычный, наскоро собранный состав, а спецпоезд, камуфлированный по сезону.

Жуков прошел в салон-вагон, наши две машины в считанные минуты загнали в вагон-гараж. И тут же тронулись. Я, понятно, вздохнул с облегчением. Пришло время осмотреться. Спецпоезд как небо от земли отличался от того, на котором Жуков только что выезжал под Ленинград. Спецпоезд был сформирован так, чтобы служить подвижной штаб-квартирой заместителя Верховного Главнокомандующего. Салон-вагон маршала (много спустя я выяснил, что он был бронированный), вагоны охраны, связи и наш, водительский вагон - гараж на две машины. Спереди и сзади состава из пяти вагонов бронеплощадки с зенитками. На каждой по 37-мм орудию и счетверенной пулеметной установке. Все в спедпоезде продумано, созданы условия как для работы, так и для защиты состава в крайнем случае. Народ, напрягавший все силы в той войне, сделал маршалу нужный и достойный подарок.

Кажется, без единой остановки спецпоезд беспрепятственно проскакивал там, где станции были забиты составами. "Для него не зажигался запретный красный свет даже перед крупными станциями городов - все зеленый и зеленый. Мы чем-то напоминали пожарных, спешащих отвратить случившуюся беду. И это было именно так", - хорошо написал о той поездке находившийся в поезде Л. Ф. Минюк. Наконец прибыли к месту назначения - Курск. Спецпоезд загнали на запасной путь, замаскировали у разрушенных построек под старыми деревьями. Машины стремительно выгрузили, и Жуков тронулся по дороге на Белгород.

По пути ожидавший нас заметно нервничавший офицер вручил Жукову карту с нанесенной обстановкой, то есть с указанием линии фронта на последний час. Это было жизненно важно, мы ехали навстречу танковому корпусу СС, развивавшему наступление на Обоянь, последний заметный населенный пункт на шоссе перед Курском. Хотя раскисшая дорога была опасна, даже массивный "хорьх" заносило и иногда разворачивало, Жуков торопил. Мы летели вперед, стекла покрыли ошметья грязи. Останавливаться и протирать не имело смысла, через несколько секунд они вновь становились серыми. "Дворники" работали исправно, и в очищенном ими ограниченном поле обзора ожила полузабытая картина ближнего тыла отступающей армии. Жуков с окаменевшим лицом смотрел на мчавшиеся навстречу грузовики, набитые солдатами, ездовых, беспощадно нахлестывавших лошадей, и тянувшиеся по обочинам группы солдат в грязи с головы до ног. Правда, почти все с оружием. Георгий Константинович бросил по поводу этого одобрительную реплику. И замолчал, следя за маршрутом по карте.

Нас не остановили даже попадавшиеся время от времени немецкие самолеты, обстреливавшие дорогу. Конец путешествию пришел внезапно - раздались гулкие выстрелы танковых пушек. Просвистели болванки. Задний ход, разворот - и назад, в Обоянь. Несколько снарядов подняли фонтаны грязи. Немецких танков мы так и не увидели, но они были близко - на расстоянии прямого выстрела. Если бы мы ехали по-прежнему, то через минуту-другую вкатились бы в боевые порядки авангарда танкового корпуса СС. Потом выяснилось, что на карте, врученной маршалу, был неверно нанесен передний край, указан рубеж, с которого наши войска уже отступили.

В деревне под Обоянью Жуков прошел в здание, где находился штаб Воронежского фронта. Мы, оставшиеся на улице, стали свидетелями того, как готовились драпать штабные. Для меня, проведшего более полутора лет рядом с Жуковым, картина совершенно нереальная. Офицеры-штабисты поспешно кидали на машины какие-то ящики, связисты сматывали провода. Крики, шум, ругань. Мы, жуковские водители и охрана, дивились паникерам. Я уже узнал, что в штабе собрались звезды первой величины - командующий Воронежским фронтом Голиков, член Военного совета Хрущев и группа генералов. Это они допустили отход победоносных армий перед эсэсовским отребьем. Узнал я, что с незадачливыми вояками и А. М. Василевский, только что получивший звание Маршала Советского Союза.

Мы, стоявшие кружком у машин, конечно, и понятия не имели, о чем говорили за закрытыми дверями штаба. Но отлично знали, если Георгий Константинович здесь, врагу не поздоровится. Каюсь, я время от времени грубо отгонял любопытных, пытавшихся разузнать что-нибудь у нас.

Ответ дала ночь на 18 марта. По центральной улице Обояни - шоссе Курск Белгород проскочили танки, артиллерия на механической тяге, машины с пехотой передовой отряд наших войск, пришедших на подмогу Воронежскому фронту. После небольшой паузы повалила царица полей матушка пехота. Красноармейцы шли, не придерживаясь строя, гордо, весело, с шутками, прибаутками и песнями. Шли русские чудо-богатыри, шла прославленная 21-армия генерала И. М. Чистякова, переброшенная из-под Сталинграда. Она уже с неделю как выгрузилась в районе Ельца и теперь выдвигалась на рубеж севернее Белгорода.

Сталинградцы сразу крепко дали по зубам эсэсовскому воинству. Жуков и не помышлял сидеть в штабе, хотя с его появлением в доме, около которого мы наблюдали панику, воцарился воинский порядок. Смотанные линии проводной связи размотали, больше не приезжали посланцы из частей на взмыленных лошадях. Обанкротившийся Голиков был смещен и убыл, вместо него приехал новый командующий, спокойный, вежливый Н. Ф. Ватутин. Мужичок с ноготок, но, говорили о нем, очень рассудительный. Изгнать другого виновника поражения, члена Военного совета Хрущева, было выше сил маршала. Этот партийный бонза с порядочным брюхом вертелся в штабе и около него, иногда "общался с72\ солдатами", приставал к ним с пустыми разговорами обычно после обильной еды, обдавая тощих собеседников винными парами. Мы, жуковцы, внимания на него не обращали.

Как только немцам дали как следует и остановили севернее Белгорода, Жуков поторопился осмотреть все собственными глазами, проконтролировать сделанное. Маршал, как мы узнали за войну, руководствовался золотым правилом "доверяй, но проверяй". Подъехали почти к передовой. Открылась впечатляющая картина. На шоссе и по обе стороны от него догорали немецкие танки. Случившееся было понятным - эсэсовские танки, двигавшиеся по шоссе, напоролись на нашу засаду. Артиллеристы подбили несколько танков, которые перегородили дорогу. Другие сунулись было, съехав на поле, развить атаку. Но, попав в вязкий чернозем, напоенный талой водой, ползли как черепахи, и их неторопливо, на выбор, расстреляли. Уйти от огня они не могли, немецкие танки обладали скверной проходимостью - не чета нашим славным Т-34. Набили этой дряни порядочно, сумевших выбраться из стальных гробов наши бойцы взяли в плен и подогнали к маршалу.

Грязные, в обгоревших разорванных комбинезонах, они с ужасом смотрели на сурового маршала, видимо, угадав в нем старшего. Чистяков доложил, что захваченные танкисты принадлежат к дивизии СС "Мертвая голова", намеревавшейся взять Обоянь и развивать наступление на Курск. Жуков брезгливо осмотрел пленных, задрожавших под его, нужно признать, тяжелым взглядом и заголосивших на разные лады "Гитлер капут!". Маршал с отвращением отвернулся от человеческой дряни и распорядился: двоих отпустить - пусть расскажут своим, "каковы русские", остальных - на пункт сбора. "Очухаются от дурмана, - сказал он, - сгодятся отстроить ими же разрушенное". Сержант отогнал двоих на дорогу и велел идти, показав рукой направление. Те поплелись, пугливо оглядываясь, видимо, ожидая пулю в спину. Остальных, здоровых таких амбалов, погнали в тыл. Не знаю, что они у нас понастроили, бандиты с откормленными зверскими рожами. Наверное, прокантовались в плену, используя наше русское добродушие и незлобивость.

Три дня Жуков мотался между передовым краем и штабом фронта, разместившимся в деревне Стрелецкой. Наша оборона уплотнялась с каждым часом подтягивалась вся 21-я армия. Дороги у Обояни капитально испортились сосредоточивалась танковая армия. Нового командующего фронтом Ватутина Жуков провез по штабам становившихся в оборону соединений, привозил и на передний край. Комичное зрелище: невысокий Жуков решительно шагал, показывая рукой в ту или другую сторону, а рядом и чуть позади семенил крошечный Ватутин.

Роскошного маршала А. М. Василевского 22 марта отправили восвояси. Жуков оказывал ему всяческое внимание и велел отвезти полководца на полевой аэродром на нашем "хорьхе". Их село в машину трое - маршал, адъютант и "прикрепленный" полковник, читай - начальник охраны. Маршал был светел, благодушен и разговорчив. Василевский славился обходительностью, вежливостью, всегда за руку здоровался и обращался на "вы". В этот раз, судя по запаху спиртного, Василевский только что встал из-за стола. Сытость, известно, располагает к благости.

Уже смеркалось, но было достаточно светло, и не стоило труда различить наш "хорьх", окрашенный белой краской на фоне черного весеннего шоссе. Навстречу шли бесконечные колонны танков. За ревом их двигателей мы не услышали немецкий самолет, который атаковал "хорьх". Только когда немец стеганул трассирующими очередь прошла над нашими головами, - опасность стала очевидной. Места для маневра нет: слева танки, справа кювет. Я на тормоза и на миг из машины осмотреться: где немецкий самолет. И, как мы делали с Георгием Константиновичем, увертываться от огня, меняя скорость, но не прекращая движения. Мои пассажиры оказались проворнее - они зайцами сиганули из машины, бегом в поле и плюхнулись в грязь с мокрым снегом. Укрылись! "Прикрепленный" успел крикнуть: "Бучин! Убирай машину, сейчас фриц пойдет по новой!" А куда убирать? Понятно, дело табак - охота пойдет за "хорьхом", танкам с их броней плевать на паршивый немецкий самолет. Фриц больше не появился.

Вернулись пассажиры, мокрые, перепачканные. Поехали дальше. Стемнело. Танкисты шли навстречу с полным светом, и я включил фары. Протрезвевший маршал попросил: "Товарищ Бучин, пожалуйста, нельзя ли без света". Нужно слушать, все-таки маршал. А то, что, ослепленные светом очередного танка, мы можем заехать ему под гусеницы на мокрой и скользкой дороге с глубокой колеей, полководцу было невдомек. Раздавит и не заметит. Я-то представлял, что рычаги управления находятся в слабых ручонках усталых худеньких мальчиков в шлемах, сползающих на нос. Пришлось выключать и включать фары не только, чтобы осветить колею, но и чтобы обозначить себя танкистам. Танков прошло очень много.

Жуков между делом сказал мне, что Василевский благодарен "товарищу Бучину". Он-де спас его жизнь. Спас так спас. Я не перечил, начальству виднее. Но все же было приятно, два Маршала Советского Союза отметили достижение младшего лейтенанта. Там, под Курском, я был возведен в этот высокий офицерский чин.

Для меня офицерские погоны, тем более в системе НКГБ, где я числился, много не значили. Как всегда, стеснялся носить фуражку с синим верхом. Иное дело Жуков. Надо было так случиться, что вскоре после получения звания младшего лейтенанта в пути на очередное штабное совещание у нашей машины спустил баллон. На тех дорогах дивиться нужно было не этому, а тому, что не пропарывали покрышки каждый день - куда ни глянь, валялась железная дрянь. От кусков колючей проволоки до острых осколков снарядов и мин. Случившееся - дело пустое, а чувствую - Георгий Константинович злится. Я быстро сменил колесо, и покатили дальше:

Как на грех, мотор стал плохо тянуть. Жуков ощутил это, метнул в меня грозный взгляд и сказал: "Ну что? Погоны надел, а за машиной смотреть перестал!" Сказать в ответ, конечно, нечего, но все же обиделся - ну чего орать-то, машина есть машина, всякое может случиться. Кое-как доехали. но минут на пять опоздали. Пока Жуков совещался, ребята прикатили новый запасной баллон. Я снял карбюратор, разобрал. Нашел причину - засорился жиклер. Продул, собрал, поставил, проверил - работает как часы. Поехали назад. Маршал заметил, что все в порядке. Спросил: "Сделал?" Я по-уставному гаркнул: "Так точно, сделал!" Жуков внимательно посмотрел на меня и про тот случай больше не вспоминал. Кой-какие последствия все же обнаружились. Помню, не очень я обрадовался, когда 21 августа 1943 года Жуков наградил, вручил мне медаль "За отвагу". Я рассчитывал хотя бы на орден Великой Отечественной.

Трудности с начала до конца войны, да и в другие времена вносили чекисты, их устрашающие (правда, для слабонервных) особые отделы. Мы, водители крупных военачальников, всегда были "под колпаком", все о вас вынюхивали, выпытывали. Как раз летом 1943 года под Курском прискорбно оборвалась работа у Рокоссовского его шофера Сережи Мозжухина, возившего генерала с первых дней войны. Сестра Сережи добровольно пошла в разведку, была заброшена во вражеский тыл с рацией. Немцы ее схватили. Она как-то сумела вырваться из их лап, перебралась через фронт и явилась к своему начальству. Вместо награды и поощрения ее немедленно арестовали и осудили как "немецкую шпионку", а Сережу убрали от Рокоссовского. Сережа мне поведал, что Константин Константинович сказал ему: "Нам приходится расстаться, товарищ Мозжухин. Против Особого отдела я пойти не могу". Мы знали, что Рокоссовский просидел в канун войны в тюрьме НКГБ более двух лет.

Свои грязные дела чекисты обычно маскировали высшими "государственными интересами". Примерно в то время и вокруг моего скромного места за рулем закрутилась интрига. Бедов, прослышавший ли о Сереже, припомнивший "разнос" Жуковым за ту мелкую неполадку, сделал оперативно-чекистские выводы. Очередной выезд: Жуков решил съездить на могилу только что погибшего крупного генерала Апанасенко. Он явился на стажировку с Дальнего Востока и был убит при штурмовке немецким самолетом дороги. Бедов, злорадно ухмыляясь, сказал: "Тебе, Саша, отныне водить эту машину". Усадили меня за руль "Додж 3/4", машины сопровождения. На "виллисе" впереди Георгия Константиновича повез водитель родственник Семочкина, одного из адъютантов маршала, который лебезил перед Бедовым, а чекист благосклонно принимал его знаки внимания. В поездке я ничего не заметил, да и трудно было что-либо увидеть - ехали в шлейфе пыли от колес жуковского "виллиса".

Вечером Жуков вызвал меня в вагон. Отведя глаза, буркнул: "Завтра садись на свое место. Я его в Москву отправил", - и отпустил. Стороной от ребят узнал: Колотов так повел машину, что при резком торможении маршал ткнулся со всей силой лицом в ветровое стекло. На "виллисе" оно в стальной раме, мог вполне зубы выбить, к счастью, только губам досталось. То-то я заприметил, что рот у Георгия Константиновича припух. "Смотри, какой смелый, - подумал я, пошел против Особого отдела".

Каюсь, за мной не заржавело. При первом же удобном случае я преподал им всем урок, как водят машину. Поехали после сильного дождя. Везу Георгия Константиновича на "паккарде" (открытом, фронтовом). На всякий случай надел цепи. Охрана на "виллисе". Рванул раз, другой. Смотрю в зеркало заднего вида: конечно, перевернулись - "виллис" коротковат, а мотор очень приемистый. Немного побились, но все уцелели. Конечно, я не хотел, чтобы с ними случилось что-либо серьезное. Так, поучил. После этого случая Георгий Константинович при особо рискованной езде стал приговаривать: "Укороти, а то как бы с ними чего не приключилось". Иногда вертел головой, озабоченно оглядывался назад. Большье никто на мое место за рулем жуковской машины не посягал.

Больше того, Жуков с лета 1943 года практически со мной не расставался как с водителем. Отныне при частых полетах в Москву он всегда брал меня с собой. Георгий Константинович обычно в сопровождении тех или иных генералов и офицеров устраивался на передних местах в самолете, мы, охрана и я, в хвосте. К прилету на Центральный аэродром, в Москве водитель из ГОНа красноносый "дядя Саша" (Турчанинов, хорошо закладывавший за воротник, как и Хрущев, которого он возил) подавал тот самый парадно-выездной "паккард". Я садился за руль и обслуживал Жукова все время пребывания в Москве. По маршрутам, которые я, наверное, мог проехать и с закрытыми глазами, - Кремль, Генштаб, квартира, дача в Сосновке. Туда и обратно. При отлете я привозил маршала на аэродром и забирался в жуковский самолет. "Паккард" "дядя Саша" отгонял в ГОН. Так продолжалось вплоть до Победы и первое время после нее.

Трагическое и комическое на войне рядом соседствуют. Георгий Константинович двигал миллионные армии, по его велению взлетали тучи самолетов, шли в бой тысячи танков. Ко времени Курской битвы нам, занимавшим самый удобный и высокий, если угодно, наблюдательный пункт, было видно, что Красная Армия превратилась в безупречный боевой механизм. Нагло лгут те, кто утверждает, что в войну страна-де бездумно расточала жизни своих сыновей. Да, в 1941-1942 годах много раз мне доводилось видеть напрасно погибших бойцов и командиров. После Сталинграда - никогда. Во всяком случае, в поле нашего зрения, там, где был Г. К. Жуков.

Н. Я.: Простите, а что вы имеете в виду под "комическим"?

А. Б.: Георгий Константинович в личных отношениях, допустим со мной, всего-навсего водителем, был таков, как будто он повелевал армией. Он просто не понимал, что человек не часовой механизм, сбои в работе автомобильного мотора скорее правило, а не исключение. Если же он имел дело с офицером, то тогда ожидал от него чудес. Офицерские погоны в глазах маршала отделяли их обладателя от остальных, простых смертных. Нет ни малейшего сомнения в том, что высокая требовательность во всем и ко всем, включая самого себя, секрет успеха Жуковского руководства. Но, ей-Богу, было смешно, когда он со свирепым видом распекал кого-нибудь за пустяк, виновный должен был чувствовать себя по крайней мере отъявленным государственным преступником. Это было смешно, грубо говоря, Георгий Константинович был готов стрелять из пушки по воробьям. И забывал при этом, что орлы (каким, конечно, он был) не питаются мухами. Все это мелочи по сравнению с делом, которое он творил.

С конца марта до начала июля Г. К. Жуков почти все время провел в районе Курской дуги. Мне, конечно, не были известны замыслы Верховного Главнокомандования, но по масштабам приготовлений было очевидно - грядет битва неслыханной свирепости. Волей-неволей я был свидетелем бесконечных наставлений Жукова командирам частей и соединений. Весной и летом он часто работал в поле. Чтобы не терять времени, мы подъезжали вплотную к тем местам, откуда, например, просматривалась глубина вражеской обороны, и генералы проводили рекогносцировки. Естественно четкий и ясный командирский голос Жукова был слышен далеко, во всяком случае, мы, водители, слышали.

Это не следует понимать так, что Жуков делал достоянием посторонних, к каким относилось и его ближайшее окружение, оперативные планы. Они обсуждались в штабах за закрытыми дверями в условиях максимальной секретности. Даже у меня в машине, когда маршал брал с собой того или иного генерала - в эти месяцы чаще всего с ним ездил К. К. Рокоссовский, - они вели разговоры на ничего не значащие или отвлеченные темы. Все равно нельзя было не видеть и даже не чувствовать - Георгий Константинович жил в страшном напряжении. Но в отличие от битвы под Москвой почти никогда не выходил из рамок.

Он на каждом шагу подчеркивал важность строжайшего сохранения военной тайны. Как-то он приехал "к Манагарову" в 53-ю армию. Прослышав, что приедет Жуков, у въезда на НП армии вертелся командующий Степным фронтом Конев. Когда мы подъехали на двух "виллисах" к шлагбауму, одуревший от жары и езды Минюк неожиданно гаркнул часовому:

"Подымай! Маршал Жуков едет!" Красноармеец у шлагбаума, однако, потребовал предъявить удостоверение. На глазах группы встречающих Жуков молча протянул документ. Солдат не только прочитал его, но и отвернул ворот кожаной куртки Жукова. Увидев маршальский погон, пропустил. Жуков громко поблагодарил за службу и, сняв с руки часы, подарил часовому.

Если чем и запечатлелось в памяти Курское побоище - думаю, так точнее называть полдень Великой Отечественной, а не Курская битва, - так это земляные работы в поле. По всему фронту и тылу на сотни километров на восток каждый день мелькали лопаты, подальше от фронта ревели экскаваторы, вывозили и привозили грунт. Натужно хрипели изношенные двигатели грузовиков, доставлявших бревна, мотки колючей проволоки, бетонные и стальные конструкции. Муравейник! Во внешне беспорядочном движении был свой порядок, проникнуть в который постороннему было не дано - строительство укреплений тщательно маскировалось. Доступны для обозрения ложные аэродромы, ложные артиллерийские позиции, скопления макетов танков и прочее.

День за днем, неделя за неделей Жуков объезжал Курский выступ. Он вникал в мельчайшие детали строительства укреплений, установки заграждений. На моих глазах Георгий Константинович здорово озадачил саперов, предложив минировать местность шагах в пятидесяти от окопов и между ними. Я не специалист в этих делах, но так и непонятно, почему саперы сначала упирались. Потом, когда немцев отбили, Жуков снова объезжал некоторые из тех же районов, сильно изменившихся, обгоревшая земля, везде памятники прозорливости маршала: выгоревшие коробки немецких танков, прорвавших было наш передний край и нашедших гибель на минных полях в глубине обороны.

Когда заревели тысячи орудий и началось Курское побоище, Жуков как бы отошел от дел. Маршала было не узнать - он выглядел сторонним наблюдателем происходившего на Центральном фронте, где 5 июля его застигло начало немецкого наступления. Наверное, впечатление было обманчивым, Жуков, несомненно, вмешался бы, если его как представителя Ставки не устроило что-либо в действиях фронта Рокоссовского. Сражение, однако, развивалось как задумано, что было более чем достаточной компенсацией маршалу за многотрудные месяцы подготовки.

Поведение Жукова резко изменилось, когда после благополучного фронта Рокоссовского мы перебрались севернее, на сопредельный Брянский фронт. Два дня он объезжал войска, изготовившиеся к наступлению, а 11 июля лазил по-пластунски с биноклем по передовой, проверяя правильность выбора местности для наступления танкового корпуса. Немцы заметили и открыли беглый минометный огонь. Жуков оказался на волосок от гибели. Потом Бедов хвастался, что спас-де Жукова, прикрыв его своим телом. Глупость это. Как в таком случае уцелел живой щит, каким изобразил себя Бедов. Свидетели, ребята из охраны, с безмерным восхищением рассказывали, что маршала спасла сноровка, сделавшая бы честь младшему командиру. Они честно признались, что не обладали такой быстротой реакции.

12июля и эти, Брянский и Западный, фронты навалились на немцев, "славяне", как все чаще стали называть в войсках друг друга, пошли на Орел (операция "Кутузов"). А мы с Жуковым уже 13 июля оказались на Воронежском фронте. Приехали как раз тогда, когда, перегорев, затухало сражение под Прохоровкой.

Тогда было непонятно, зачем Жукову потребовалось поспеть к концу танковой битвы. Теперь по книгам можно догадаться - Сталин послал Жукова на южный фас Курского выступа для перестраховки - немцы прошли здесь значительно дальше, чем на Центральном фронте, где были Рокоссовский и Жуков. Помнится, очень резко Жуков обошелся с Ротмистровым за большие потери в танках.

Н. Я.: Ставка наверняка опасалась, что немцы продолжат здесь наступление. Жуков, прибыв на место, стремительно разобрался в обстановке, опросил пленных и понял, что кризис в сражении миновал. Василевский как представитель Ставки здесь не почувствовал этого и 14 июля доложил Сталину: "Угроза прорыва танков противника... продолжает оставаться реальной. Не исключена здесь и завтра возможность встречного танкового сражения". Коль скоро ближайшие часы и сутки не подтвердили его прогнозов, Василевского отправили координировать операции на юге. Г. К. Жуков остался полновластным хозяином "подопечных" ему фронтов Ватутина (Воронежского) и Конева (Степного), которым предстояло идти на Харьков и далее на запад к великой реке - Днепру.

От него крепко досталось победителям в Прохоровском сражении Ротмистрову и командующему 5-й гвардейской армией А. С. Жадову за тяжкие потери. Жадов умудрился в считанные часы растрепать полностью укомплектованную армию в бесплодных атаках. Без разведки и артподготовки. Ротмистровская 5-я гвардейская танковая армия с 12 по 24 июля потеряла 439 танков и САУ, а в следующие несколько недель еще 324 танка безвозвратно и 110 подбитыми. Вообще потери танковых войск были значительными. 1-я танковая армия в ходе оборонительного сражения потеряла 50 процентов своего состава - 312 боевых машин и еще безвозвратно 288 и 417 танков подбитыми.

А. Б.: Это та самая армия, танки которой мы встретили в поездке с маршалом Василевским в марте. Худенькие мальчишки-танкисты отважно и безропотно гибли в Курском побоище. В начале августа 1993 года среди тысяч приглашенных ветеранов Великой Отечественной мне довелось побывать в местах Курской битвы, поклониться дорогим могилам, в которых покоятся герои. С горечью, но гордостью за Г. К. Жукова прочитал материалы о Курской битве в юбилейных номерах No 7-8 "Военно-исторического журнала" за 1993 год. С горечью, ибо речь идет о павших, с гордостью - Г. К. Жуков как член Ставки и сам решительно требовал воевать с умом, беречь людей. Вы упомянули о том, как Г. К. Жуков от себя подверг уничтожительной критике Ротмистрова и Жадова, а в журнале я прочитал, как зорко следила Ставка за тем, чтобы напрасно не губить людей. Текст документа показателен:

"Танковая группа 3 гв. ТА в количестве 110 танков в боях за высоту 264,6 потеряла 100 танков, т. е., по существу, была уничтожена противником. Этот из ряда вон выходящий случай произошел в условиях общего отхода противника... Гибель такого большого количества наших танков в течение нескольких часов свидетельствует... о бездействии командармов, бросивших танки на произвол судьбы без всякой поддержки".

Курское побоище пришлось на начало третьего года войны. Канула в прошлое гибель безличных солдат за безымянные высоты. Каждая победа имела своих героев, а неудача - конкретных виновников.

Н. Я.: Удивительно своевременное замечание. Наверное, вы помните внезапное двухдневное возвращение Жукова с южного на северный фас Курского выступа в конце того же июля?

А. Б.: Как не помнить! Георгий Константинович снова оказался на волосок от смерти. Случилось это в полосе 11-й гвардейской армии И. X. Баграмяна.

Войска не любили генерала-армянина с лисьей физиономией и повадками. Я часто находился в ту войну там, где "солдатский вестник" был самым надежным вблизи крупных штабов. Специфика водителя - долгое многочасовое ожидание тех, кого мы обслуживали. Генералы на своем совещании, мы, водители, на своем. Мы знали каждый шаг тех, кого привозили совещаться.

Почти всегда плохо говорили о Баграмяне, которого винили за многое. Он никогда не смог отмыть пятно за сентябрь 1941 года. Тогда в неравном бою в окружении пал почти весь штаб Юго-Западного фронта во главе с М. П. Кирпоносом. А начальник оперативного управления штаба Баграмян уцелел, без царапины вышел из вражеского кольца. Говорили, конечно, вполголоса о том, что Баграмян бросил штаб, увел с собой немногую броневую технику, которой располагал Кирпонос с товарищами. Винили ловкого армянина за майскую катастрофу 1942 года под Харьковом. Фронтовики задавались вопросом, почему он держался на плаву. Ответ был однозначным - "дружба народов", представителю кавказской народности прощалось то, за что русскому не сносить бы головы.

Г. К. Жуков был вынужден в конце июля 1943 года снова поправлять дела этого самого "стратега", подвергая свою жизнь смертельной опасности. Об этом, собственно, вы рассказали в своей книге о Жукове.

Н. Я.: Тогда случилось вот что. В конце июля 1943 года на болховском и орловском направлениях развернулись тяжелейшие сражения. 26 июля в полосе 11-й гвардейской армии ввели в бой 4-ю танковую армию с задачей совместно прорвать вражескую оборону. С самого начала мы понесли тяжелые, малооправданные потери. 4-я ТА армия потеряла 84 процента танков Т-34 и 46 процентов танков Т-70, всего в армии было 652 танка. Продвижение было не столь значительным и куплено чрезмерной ценой. Тем не менее Баграмян представил достигнутое великой победой в докладах в Ставку. Далее я написал в своей книге: "Через много лет (он) рассказал, что из этого получилось. Оставив за скобками неумеренно оптимистические реляции в Москву, Баграмян сообщает: "28-го (июля) был важный разговор по ВЧ с Верховным Главнокомандующим. Он выразил удовлетворение действиями армии в Орловской операции и выделил нам крупное пополнение, чтобы поддержать наступление". Окрыленный Баграмян отправился в войска, чтобы форсировать наступление. От этого занятия его внезапно оторвал срочный вызов на КП армии, куда совершенно неожиданно прибыл Жуков. Прибыл на два дня в эту армию, оставив Воронежский фронт.

"Когда я прилетел на КП, - писал Баграмян, - то понял, что Георгий Константинович явно не в духе. Мое радужное настроение, вызванное похвалой Верховного и его обещанием помочь пополнением, как рукой сняло. Довольно сухо поздоровавшись, маршал резко спросил:

- Как это ты, Иван Христофорович, опытный генерал, уговорил своего командующего фронтом Василия Даниловича Соколовского принять явно неправильное решение - ввести 4-ю танковую армию на неблагоприятном для массированных действий танков болховском направлений, а не на хатанец-ком, где явно можно было бы добиться гораздо больших успехов? Идет третий год войны, пора бы уже научиться воевать и беречь людей и технику!"

Большой дипломат в погонах с пресловутым кавказским красноречием сумел отвести справедливые упреки прямодушного маршала, открыв, что он-де собирался действовать именно так, как того требует Жуков, но его не послушались и т. д. Дело кончилось тем, что Жуков отправился в 4-ю танковую армию, а "позже я узнал, - заканчивает Баграмян,- с каким искренним желанием помочь Георгий Константинович, порою рискуя жизнью, осматривал самые важные участки фронта наступления - 4-й танковой армии". Весь опыт и сердце маршала-солдата восстали против того, чтобы бушевавшее здесь и на сопредельных фронтах жесточайшее сражение превратилось еще и в самое кровопролитное".

А. Б.: Баграмян пишет, что Жуков "помогал" ему, а как именно это делал, "позже я узнал". Я видел все это собственными глазами, в каком виде маршал возвращался с передовой. Кто мешал самому Баграмяну ползать по передовой, толстый живот? У него были солидные "социалистические накопления", как говаривали тогда о толстобрюхих. Георгий Константинович не взял с собой на рекогносцировки этого командарма. Я был свидетелем только отдаленных раскатов жуковского гнева, когда он вышел из штаба и цыкнул на Баграмяна, на полусогнутых сунувшегося было за ним. Откровенно говоря, мне до слез было жалко Георгия Константиновича. Ослепленный яростью, он отправился туда, где мог быть поражен ружейно-пулеметным огнем. И чего ради? Выправлять упущения генерала, смахивавшего внешним видом и повадками на кавказского шашлычника. Между тем издана только одна книга Г. К. Жукова - его "Воспоминания и размышления", а в библиотеках я видел целую полку, заставленную "трудами" Баграмяна и о нем. Вы, профессор, историк, возьметесь объяснить это?

Н. Я.: Вы подняли очень серьезный и трудный вопрос, подметив то, что привело сегодня к большой беде для России - сознательно умаляли русское в угоду другим народам. Как только повернулся язык у Баграмяна утверждать, что Жуков-де "помогал" ему! Первый заместитель Верховного Главнокомандующего "помогает" посредственному командарму, напрасно загубившему людей и технику!! Мы, русские, сами раскормили высокомерие инородцев в отношении нас.

В биографии Жукова я у же попытался ответить на вопрос, волнующий ныне вас, когда коснулся бесцеремонного извращения роли Жукова в наших официальных изданиях о Великой Отечественной войне, вышедших при Хрущеве и Брежневе. Итак: "В 1955 году, например, Маршалом Советского Союза стал И. X. Баграмян, спустя десять лет после окончания войны. В редакционной комиссии (упомянутых официальных публикаций) он повел себя по-маршальски, да еще опираясь на нетленную ценность принципов социалистического интернационализма. Отметить вклад-представителя небольшого народа у нас святое дело".

Доотмечались до того, что эти самые "малые народы" стали гнать нас, русских, в шею с земель, обильно политых кровью и потом поколений наших предков, разрушая историческое русское государство. Со скандалами, оскорблениями и на каждом шагу взывая к Западу вмешаться в наши дела.

Харьков - Киев - Карпаты

А. Б.: С победы на Курской дуге открылось наше почти безостановочное наступление, которое привело Красную Армию в Берлин. Мы за два года войны натерпелись и насмотрелись на деяния захватчиков на советской земле. Последний красноармеец отлично знал, с каким врагом имеет дело. Разговоры о классовом брате, немецком пролетарии, из-под палки поднявшем оружие против социалистического Советского Союза, давно угасли. Каждый в армии знал: лучший немец - мертвый немец. Убей фрица, иначе он погубит твою Родину и тебя. Каждый освобождаемый километр родной земли убеждал -иного не дано.

На войне разрушения неизбежны. Так поначалу решали мы, освобождая в 1941-1942 годах русские города, села и деревни. Впрочем, уже тогда поражал размах разрушений, бессмысленных и жестоких. Но с лета 1943 года виденное раньше померкло по сравнению с тем, что мы видели теперь. Немцы, если их не выгоняли стремительным ударом, методически разрушали и сжигали все. Они оставляли Красной Армии и русскому народу после себя обезображенную землю, без преувеличения скажу - пустыню. Теперь мы знаем - то была директива гитлеровского руководства: при отступлении следовать принципу "выжженной земли". Ужасающие последствия Жуков вскоре увидел собственными глазами.

3 августа жуковские Воронежский и Степной фронты перешли в решительное наступление (операция "Румянцев"). Уже утром 5 августа Красное знамя водрузили в освобожденном Белгороде. Георгий Константинович объехал город еще тогда, когда продолжались бои на его окраинах. Он не уставал негодовать - немцы разрушали Белгород квартал за кварталом, не пощадив ни школ, ни детских садов. Они вызывающе повели войну на уничтожение всего русского достояния.

После Курского побоища накал вооруженной борьбы чудовищно возрос. Враг всегда упорствовал в обороне, теперь прояснилось - немцы стремились нанести нам максимальные потери, заставить истечь кровью.

Н. Я.: Видимо, не все наши командиры сразу поняли образ действия врага обескровить Россию. Жукову пришлось снова и снова одергивать некоторых из них, в первую очередь Ротмистрова, умудрившегося добить вверенную ему танковую армию.

А. Б.: Жуков на моих глазах резко отчитывал командиров всех уровней за потери, требовал беречь людей. Войска, прошедшие через ужас Курского побоища, столкнувшись вновь с немецким неистовством, платили врагу той же монетой. Истребляли немецкие части в случае нужды до последнего человека. Беспощадны они были к пособникам фрицев. У Белгорода я увидел неприятное зрелище. На жарком августовском солнце покачивались прямо у дороги трое повешенных, судя по наплечному шеврону, пособники оккупантов. С ними, видимо, долго не разбирались, вздернули на телеграфных проводах вместо веревок. Ничтожное возмездие за тысячи и тысячи истребленных советских людей - женщин, стариков, детей! Страшные следы немецких зверств мы встречали на каждом шагу.

Наш поезд после Курского побоища постепенно передвигался к югу от станции Ржава, что вблизи Обояни, где состав простоял несколько недель. Уже сложилась и практика маскировки спецпоезда Жукова: ставили в лесу или в выемке, а иногда моментально сооружалась ветка-тупик, на которую его загоняли, изобретательно прикрыв маскировочными сетями бронеплощадки. Немецкие разведчики, облетавшие прифронтовую полосу, так и не смогли никогда обнаружить спецпоезд. Паровоз стоял под парами, что было очень удобно - всегда был кипяток. Можно было постирать белье или использовать горячую воду для каких-нибудь других надобностей. Из поездок в открытом "виллисе" возвращались черные и грязные по глаза.

Георгий Константинович обычно ночевал в поезде, а с рассвета до темноты в войсках. 23 августа Красная Армия освободила Харьков. Жуков потребовал от меня подготовить для объезда города "бьюик". К сожалению, потекла тормозная жидкость. О запасных частях и думать не приходилось. Я разобрал дефектный цилиндр, достал манжет. Подержал в бензине, резина размокла, и, когда собрал цилиндр, он держал тормозную жидкость. Указание Жукова выполнил.

Из Козачьей Лопани мы заехали в Лесопарк, район правительственных дач у Харькова. Там в чудом уцелевшей даче уже обосновался Хрущев. Этот ненасытный обжора и неописуемый наглец любил комфорт. Красная Армия вернула ему привычные удобства. "Вождь" возвращался.

Харьков произвел тяжкое впечатление. Измученные, голодные люди - их было страшно мало для громадного, лежавшего в руинах города. Мы проехали по Харькову на четырех машинах. Наша и Хрущева, за каждой по машине сопровождения с охраной: четыре человека, включая водителя. Риск, конечно. Еще вчера немцы хозяйничали в городе. Теоретически они ушли, а практически? Несомненно, в городе прятались и немецкие прихвостни, озлобленные и одичавшие, им терять было нечего. Кто мог поручиться, что из руин не раздастся в упор пулеметная очередь. К чести Жукова, да и Хрущева, они с презрением игнорировали реальную опасность. Невольно встает перед глазами видение - наши машины буквально ощупью ползут среди развалин Харькова. И картину, которую видишь в сегодняшней Москве: сверкающая "иномарка" летит по мирному городу в окружении нескольких машин сопровождения.

Отнюдь не прячась от народа, Жуков и Хрущев выступили на митинге освобожденных харьковчан. Речь Хрущева - обычная партийная трескотня хамским голосом с неправильными ударениями и дикими оборотами. Сдержанное и веское слово произнес Г. К. Жуков, вызвав неистовые аплодисменты и крики. Не с этих ли времен возникла недоброжелательность Хрущева к маршалу. А что он хотел? Даже внешне низкорослый партийный бонза с отвислым животом, маленькими свиными глазками, неопрятный внешне и в словах отвратительно выглядел рядом с подтянутым маршалом, на котором мундир сидел как влитой. Кавалерийская стать остается на всю жизнь. Я гордился нашим маршалом.

Н. Я.: Г. К. Жукову все же удалось на "подопечных" ему фронтах снизить потери. Выполнявшие стратегическую операцию "Румянцев" Воронежский и Степной фронты, имевшие 1144 тысячи человек, потеряли 255566 человек. Ширина фронта наступления 300-400 километров, глубина продвижения 140 километров. Одновременно Брянский, Центральный и часть Западного фронта выполняли стратегическую операцию "Кутузов". В ней было задействовано примерно столько же личного состава - 1288 тысяч человек, но потери достигли 430 тысяч человек. Почти такая же ширина фронта наступления - 400 километров и глубина продвижения 150 километров. Продолжительность операции "Румянцев" 21 сутки, "Кутузов" - 38 суток. Вот и вывод: выполняя аналогичные задачи равными силами, Жуков понес потери почти на 200 тысяч человек меньше. Вот что такое военный гений.

А. Б.: Помноженный на бесконечный труд Георгия-Константиновича. Он и только он двигал все.

Осень 1943 года запомнилась как непрерывное сражение - фронты пробивались к Днепру. Сражение не стихало ни днем, ни ночью. Георгий Константинович по большей части в войсках Воронежского фронта много времени работал с Ватутиным. Мне кажется, что он как-то любовно опекал славного генерала. Фронт Ватутина и вышел к великой реке в том районе, где на другом, высоком берегу стоит красавец Киев. Тогда Воронежский фронт был переименован в 1-й Украинский, а Степной во 2-й Украинский. Не буду говорить о форсировании Днепра, как раз об этом, по-моему, написано много. Это был какой-то ужас. Георгий Константинович на катерах и паромах много раз переправлялся на тот берег и обратно. Сначала на Букринском - южней, затем Лютежском - севернее города плацдармах. Мне пришлось много поездить с ним вдоль восточного берега Днепра. Саперы соорудили там дорогу в двести с лишним километров, которая, понятно, была сделана наспех и постоянно разрушалась танками и тяжелой техникой. По этой дороге прошла историческая перегруппировка с Букринского на Лютежский плацдарм, которую немцы прозевали. Не могли не прозевать, ибо Г. К. Жуков распорядился установить драконовские меры обеспечения скрытности передвижения транспорта.

Насколько я помню, операция по овладению Киевом готовилась так, что враг оказался в неведении, откуда последует решительный удар. Даже мы, находившиеся на расстоянии протянутой руки от маршала, поняли, кому брать Киев, только тогда, когда войска, выступившие с Лютежского плацдарма, завязали бои на окраинах города. Приказы Г. К. Жукова о строжайшем соблюдении военной тайны выполнялись до точки.

Могучий удар вымел немцев из Киева, они побежали без оглядки. Еще не смолкли отдельные выстрелы в городе - вылавливали зазевавшихся фрицев, не успевших унести ноги, как Георгий Константинович через Дарницу и моментально наведенный понтонный мост въехал в Киев. Жуков служил перед войной в этом городе, а теперь, видимо, не узнавал его. За два с небольшим года оккупации немецкие варвары разрушили и опоганили гордый древний русский город. В воздухе отчетливо ощущался смрад тления, какая-то вонь, по которой мы уже привыкли судить - здесь побывал немец.

Центр - Крещатик - сплошная груда развалин. Редкие прохожие поначалу инстинктивно шарахались от нашего автомобиля "хорьх", но, разобравшись, сбегались. Толпа густела и скоро окружила машину маршала плотным кольцом. Кое-где уже пламенели родные красные знамена. Пришлось Жукову держать речь. Он стоял, выпрямившись по-военному, на подножке "хорьха", с автомобильными очками на околыше фуражки, как всегда подтянутый, статный и, не боюсь этого слова, красивый. Орел! Жукову было всего лет сорок пять. Он бросал размеренные, уверенные фразы отчетливым громким голосом. "Большинство людей выглядели крайне истощенными... - заметил он в своих воспоминаниях. - Многие плакали от радости". Не помню, что он говорил, но помню безмерный восторг киевлян, в радостном изумлении видевших, кто привел Красную Армию в древний русский город.

Н. Я.: А где был Хрущев и политработники? Получилось так, что на импровизированном митинге Г. К. Жукову пришлось выполнять их работу.

А. Б.: Никита состоял членом Военного совета при Ватутине. Он доехал с нами до Киева, где и остался. Когда Красная Армия взяла Киев, Хрущев также проехался по городу, но не с нами. Видимо, он хорошо запомнил разницу между тем, как встречали его и Жукова в Харькове, и счел за благо не показываться рядом с Георгием Константиновичем.

Случайным выступлением Г. К. Жукова в Киеве закончились публичные появления маршала в освобождаемых городах. По-моему, за войну их было всего три - в Ельне, Харькове и Киеве. Чтобы их не было больше, конечно, позаботились в первую очередь пламенные чекисты. Лицемерно толкуя о "безопасности" маршала, они свели свои хлопоты до минимума - не допускать его появления в людных местах на освобожденной территории. Наверное, так было им легче, чем обеспечивать подлинную безопасность, пресекая самую возможность покушения на жизнь маршала.

С ними заодно были политработники, хотя наверняка по другим причинам. Они, по-видимому, как огня боялись роста популярности Г. К. Жукова в народе и паучьими колючими глазами следили за ним. Это была, мягко говоря, странная публика. Например, отвратительный до омерзения некий Епишев, безуспешно пытавшийся копировать в манере одеваться и поведении Сталина. Получалась злая карикатура на "вождя и учителя". Не больше.

Н.Я.: Г. К. Жуков по должности должен был брать с собой политработников, во всяком случае генералов, членов Военных советов фронтов?

А. Б.: Да вы с ума сошли! За исключением битвы за Москву, где Булганин навязывал себя, Г. К. Жуков на дух не переносил присутствия этих во время поездок по фронтам. Лейтенанта медслужбы Лиду Захарову, ясное дело, всегда брали. От нее была польза - порошок дать, банки поставить, спину растереть, да и настроение исправить ласковым словом. А политработники? Чем они могли помочь Г. К. Жукову в многотрудном ратном деле? Так что оставим это.

А откуда бралось представление о политработниках-стратегах, видно хотя бы из текста мемуаров Г. К. Жукова. Откройте их третий том на 85-й странице (10-е издание, 1990). К фразам об участии политработников в "успешном выполнении этой операции" - взятии Киева - лаконичные и по тогдашним условиям робкие издательские ремарки: "Этого предложения в данном контексте в рукописи нет" или "фамилии А. А. Епишева в данном контексте в рукописи нет". Проворные руки задним числом приписали Г. К. Жукову утверждения, противоречащие всему его мировидению. Руки эти - политработников. Но мы опять отвлеклись.

Освобождение Киева ознаменовало, помимо прочего, прорыв "Восточного вала", системы укреплений, возведенных немцами на западном берегу Днепра. Противника отбросили порядочно на запад, освободив Житомир и другие города. 1-й-Украинский фронт становился острием всей Красной Армии, ибо его войска дальше всего продвинулись на запад. Рухнул "Восточный вал" и южнее, где наступал 2-й Украинский фронт Конева. Враг не только бешено сопротивлялся, но и попытался восстановить положение. Немцы начали там, где, им казалось, есть уязвимые места - в полосе 2-го Украинского фронта, вышедшего на подступы к Кривому Рогу и Кировограду. Им с конца октября удалось потеснить наши войска, положение становилось критическим. .

Только-только разместились в Макарове (километров 60 от Киева), как Георгий Константинович приказал: едем "к Коневу". Это означало более 500 километров до места назначения - района Кременчуга. Там находился штаб коневского фронта. Думаю, что, поддавшись обычному желанию видеть все собственными глазами, Георгий Константинович на этот раз переусердствовал. Даже я с трудом выдержал дорогу. Спасло, пожалуй, только то, что ехали на "хорьхе". Ребята из охраны, следовавшие за нами на "Додже 3/4", когда мы добрались до штаба Конева, несколько минут не могли выйти из машины, так их намотало и укачало.

Поистине железный человек, каким был Г. К. Жуков, немедленно отправился в штаб. Я получил небольшую передышку; Затем по понтонному мосту на правый берег Днепра, в войска, в огонь. Сейчас точно не помню - да и мудрено запомнить, дни слились в один, - Георгий Константинович пробыл у Конева неделю с небольшим, налаживая расстроившиеся дела. На войне так бывает - хвост вытянул, нос увяз. Пока Г. К. Жуков выправлял положение здесь, Ватутин остался без присмотра, и немцы дали как следует 1-му Украинскому фронту. Мы оставили Житомир. Ватутин растерялся. Потом мы узнали, что Сталин приказал Рокоссовскому помочь Ватутину советом. Тот приезжал в Макаров и т. д. Конечно, я не знал всего этого, когда Жуков коротко сообщил - он возвращается самолетом, а вы пригоните машины своим ходом в Макаров.

Тронулись в обратный путь с полными баками, сухим пайком и без карт. Опять тяжелая дорога. Которая едва не закончилась трагически. Откуда нам было знать, что немцы продвинулись у Макарова километров на 40. Коротко говоря, нас остановил грубый окрик простуженным голосом: "Куда прешь, к фрицам захотел?" В ночной тьме мы выехали на линию передового охранения, еще несколько минут и... Не хочется и думать, что могло бы быть. Вот что значило ехать без нашего дорогого проводника Г. К. Жукова с его сверхъестественной способностью ориентироваться.

Как всегда бывало на той войне, где появлялся Жуков, там нам сопутствовал успех. Немцев остановили и нещадно побили, когда они пытались снова сунуться к Киеву. 24 декабря мы двинулись вперед. Георгий Константинович расцвел - за день войска 1-го Украинского фронта рванули почти на сто километров. Хотя чему дивиться - в авангарде две - 1 -я и 2-я - гвардейские танковые армии. Мы вернулись на подступы к Житомиру, бои шли у Бердичева, Белой Церкви. Жуков не покидал войск, почти не бывал в штабе. От любимого занятия оторвал очередной вызов в Москву.

Прилетели на Центральный аэродром. Обычным порядком сел за руль "паккарда". Езды было мало, Жуков почти все время пропадал в Кремле у Сталина. Я расположился было встретить Новый год с родными. Буквально за день до праздника - в самолет и назад в Макаров, где встретили 1944 год. Жуков был настроен прекрасно, видимо, совещания в Кремле окрылили его. Глядя на его оживленное лицо, откровенно говоря, я немного обиделся: что стоило задержаться на день-другой в Москве и встретить Новый год по-людски, в семье. Война никуда бы не делась.

На нашем фронте бои не прерывались, войска наступали с небольшими паузами. Немцев гнали в хвост и гриву. Жуков все время находился в приподнятом настроении. Из разговоров штабных причины были ясны, намечалось новое окружение значительной вражеской группировки. Мы, 1-й Украинский фронт, далеко прошли на запад, а южнее немцы держали так называемый корсунь-шевченковский выступ, клин, врезавшийся в наши войска и доходивший вершиной до Днепра. Тут немцы попали впросак, они пялили глаза на Днепр, все мечтая отбить Киев, а стоило бы взглянуть по сторонам - в их тылу наш фронт, а с юга - 2-й Украинский.

24 января наши два фронта ударили под основание немецкого клина и в четыре дня замкнули кольцо окружения. Жуков ликовал, ему не сиделось на месте. Пожалуй, первый и единственный раз за всю войну доехать до войск оказалось невозможно. Совсем не вовремя наступила распутица, пошел дождь, лед на водоемах почернел и набух, дороги раскисли. Даже наши танки пробивались с трудом, немецкие вязли в тяжелом украинском черноземе. Пришлось Георгию Константиновичу несколько притормозить, ограничившись руководством операцией из штаба Ватутина.

Продолжалось, правда, это недолго, и Георгий Константинович обрел подвижность, "хорьх" в который раз показал, на что способен. Ликвидация окруженных заняла немногим больше двух недель. Немцев согнали на небольшую территорию, где и добили. Там поля были завалены их трупами и разбитой техникой. Георгий Константинович, не упускавший ни малейшей возможности собственными глазами оценить обстановку, многократно ради этого подвергавший свою жизнь опасности, не поехал осматривать места, где окончательно уничтожили немецкую группировку. В этом отношении Жуков резко отличался от многих наших генералов, страдавших праздным любопытством.

Победа для 1-го Украинского фронта была омрачена тем, что в приказе Верховного Главнокомандующего наш фронт не был упомянут. Все лавры победы достались 2-му Украинскому фронту, хотя операцию мы провели совместно.

Н. Я.: Г. К. Жуков считал это "непростительной ошибкой Верховного". Он понимал, хотя ни словом не выдал этого, - решение Сталина было продиктовано его стремлением выделить Конева, который тут же получил звание Маршала Советского Союза, умаляя, разумеется, роль Г. К. Жукова. Все это, на мой взгляд, дела давно минувших дней. Много хуже то, что заложенное тогда Сталиным продолжили политработники. Сменивший Хрущева в качестве члена Военного совета 1-го Украинского фронта генерал-майор К. В. Крайнюков выпустил в 1971 году (!) мемуары "От Днепра до Вислы". Издательство объявило: "В книге тепло говорится о прославленных полководцах Н. Ф. Ватутине, И. С. Коневе, И. Д. Черняховском и других военачальниках, о руководящих политработниках". Г. К. Жукова как будто не было, хотя он руководил действиями фронта на месте как представитель Ставки, а вскоре стал его командующим.

Разумеется, по Крайнюкову, все планы готовил Ватутин с колхозом - со всеми членами Военного совета фронта. Ввел Крайнюков читателя и в творческую лабораторию комфронта. "Оперативные замыслы генерала Н. Ф. Ватутина, как и замыслы любого советского военачальника, - со всей серьезностью пишет этот партийный бонза, - разрабатывались на основе марксистско-ленинской теории о войне и армии. Несмотря на трудности фронтовой жизни и огромную занятость, Николай Федорович неоднократно обращался к трудам Маркса, Энгельса, Ленина". Заходит как-то Крайнюков к Ватутину, а тот "держит в руках томик сочинений М. Ф. Фрунзе". Поговорили. Ватутин зачитал "интересное суждение Фрунзе, имеющее отношение... к политработникам особенно... Высказывание М. В. Фрунзе о роли политработы в армии я хорошо знал. Но мне вдвойне было приятно, что на этих словах акцентировал внимание и командующий войсками фронта, высоко ценивший политработу".

Вот так, по Крайнюкову, с томиком того или иного классика в руке комфронта Ватутин руководил войсками. Кстати, вы помните этого члена Военного совета?

А. Б.: Нет. В штабе фронта генерал-майоров не счесть, и все они тянулись и замирали при виде Жукова. Если бы Крайнюков не щелкал в такт с ними каблуками, я бы его запомнил.

Сразу после разгрома корсунь-шевченковской группы немцев Жуков слетал в Москву на несколько дней. Я получил возможность побывать дома, поговорить с мамой, сестрой. Помнится, еще шутил - Новый год с вами встретить не удалось, хоть посидим за столом в День Красной Армии 23 февраля. Куда там! Неугомонный маршал за день до славной годовщины вернулся на фронт. Разумеется, и я с ним.

С его прибытием в штабе у Ватутина засуетились - первый признак нового наступления. Георгий Константинович проводил непрерывные, чуть ли не круглосуточные совещания. Я коротал время у машины. Как-то забежал мой фронтовой приятель Саша Богомолов. Он возил Ватутина. Шофер был классный. Однажды мы с Жуковым ехали из Киева в Житомир на "хорьхе" за машиной Ватутина, у него был "форд". Внезапно на обледенелом шоссе Сашин "форд" буквально выбросило за кювет в поле. Каким-то чудом Богомолов удержал руль и вернул машину на дорогу. Цирковой номер! Теперь Саша сказал, что Ватутин выезжает на несколько дней на фронт, и попрощался.

На другой день к вечеру мы узнали о страшном несчастье - Н. Ф. Ватутин тяжело ранен. Вернувшийся Саша рассказал нам, что у какой-то деревни они увидели толпу, из которой их обстреляли. Саша дал задний ход и выехал из зоны огня. К сожалению, Ватутин был ранен пулей в бедро. Охрана генерала армии остановила огнем бросившихся было в направлении машины Богомолова людей. Потом выяснилось, что засаду устроили бандеровцы. Эти гнусные пособники немцев уже дали себя знать, нападая на наших бойцов и командиров, зверски расправляясь со своими жертвами, если им удавалось захватить их живыми.

За свой подвиг Богомолов был награжден орденом Красного Знамени. Это действительно был подвиг, достойный мастера-водителя, каким был Саша.

Из прискорбного происшествия с генералом армии Ватутиным, который так и не оправился от раны и вскоре умер, Ставка сделала надлежащие выводы, прямо касавшиеся нас, водителей, возивших крупных военачальников или важные оперативные документы. Отныне, помимо машин сопровождения, за нашим "хорьхом" тащился бронетранспортер. Тяжелая американская машина.

Георгий Константинович был крайне недоволен, бронетранспортер связывал нас. Оторваться от него, прибавив скорость, мы не имели права, приказ Ставки! Сжав зубы, крепились, смирившись с тем, что машина с Г. К. Жуковым возглавляла, а бронетранспортер заключал нелепую процессию.

К счастью, долго это не продолжалось, такого рода приказы Ставки быстро изживали себя. Фронт не терпел несообразностей.

Н. Я.: Решение о роковой поездке Ватутина поддержал Крайнюков. Жуков, учитывая объем работы в связи с предстоявшим наступлением, был против отлучки комфронта. О чем и написал в своих "Воспоминаниях"; цензоры ГлавПУРа, оберегая честь мундира, изъяли упоминание об этом из их текста.

Крайнюков в своих мемуарах дал волю фантазии. Умолчав о своей роли в организации поездки, он в героических (для себя!) тонах описал обстоятельства ранения Ватутина. Оказывается, "факелом вспыхнул легковой автомобиль командующего, подожженный зажигательными пулями".

А. Б.: Это был тот самый "форд", на котором Саша Богомолов возил Ватутина, я потом видел машину. Никак не обгоревшую, правда, несколько пулевых пробоин, отнюдь не от зажигательных пуль. Откуда они у бандитов!

Н. Я.: Слушайте дальше: "Мы бросились к командующему и положили его в уцелевший "газик". Под обстрелом врага открытая машина проехала немного и остановилась. Видимо, был поврежден мотор. Тогда мы понесли Николая Федоровича на руках, спеша доставить его в укрытие".

А. Б.: Чушь! Повторяю: Саша Богомолов получил орден Красного Знамени именно за то, что вывез раненого из-под огня. Единственный намек на правду "форд" слегка смахивал на "газик", и этот намек с головой выдает сочинителя небылиц - он уже успел "сжечь" автомобиль комфронта ("факелом вспыхнул"!), а теперь на нем, уже несуществующем, вывозят раненого генерала.

Н. Я.: Ко всему этому честолюбие непомерное. О ранении Ватутина Крайнюков якобы докладывал по телефону и письменным донесением никак не меньше как Сталину, выслушивал его упреки и т. д. Тогда как по прискорбному инциденту со Сталиным говорил Г. К. Жуков, который принял командование 1-м Украинским фронтом. Сталин согласился с ним, но одновременно Ставка взяла управление 2-м Украинским фронтом на себя. Сталин продолжал опекать драгоценного Конева.

А. Б.: У нас любят обращаться к победной весне, как поется, "весна 45-го года", а по мне незабываемы март - апрель 1944 года на 1-м Украинском. Трудно выделить какую-нибудь одну причину, наверное, главное - молодость, избыток сил. Избыток сил и в армии. Как пошли 4 марта на запад, так не остановились, пока перед нами не выросли Карпаты.

Впервые в Великой Отечественной дорогу матушке-пехоте прокладывали три танковые армии. Перед бронированным тараном нельзя было устоять, тем не менее немцы попытались. Фронт дрался с нашим старым противником генерал-фельдмаршалом Манштейном. Жуков, в единоборстве с которым уже потеряли лицо лучшие немецкие генералы, весной 1944 года добил репутацию последнего, оставшегося у рейха стратега Манштейна. Под бездонным куполом весеннего неба середины марта кипело грандиозное танковое сражение.

Георгий Константинович выезжал на наблюдательные пункты армий. Ему докладывали командиры-танкисты прямо с поля боя, они приезжали на НП как были, в комбинезонах, перепачканные маслом, иной раз кровью, пропахшие порохом. Докладывали повышенными голосами - от грохота орудий в тесных башнях танков мудрено было не оглохнуть. Г. К. Жуков был в своей стихии - шло наступление.

Мне, как водителю, не было времени любоваться голубым небом, все внимание - дороге. Казалось чудом, что они поддерживались в рабочем состоянии. Чудо творилось руками людей, простой лопатой. Население мобилизовали для ремонта дорог, восстановления мостов, иногда встречались обозы - на лошадях и волах местные жители везли ящики и мешки с военными грузами. Работали не из-под палки, с охотой, радостью. Красная Армия принесла конец фашистской ночи. Поближе к передовой крестьяне взваливали на плечи патронные ящики и снаряды, помогали доставлять их войскам. Для проталкивания грузов к фронту использовалось все - бочки с дизельным топливом доставлялись даже на танках!

Как в калейдоскопе, мелькали названия городов и деревень, освобождаемых нашими войсками. Вопреки всему тылы не отставали, ибо быстро перешивалась железнодорожная колея и среди первых составов проталкивался жуковский спецпоезд. Хотя регулярного движения по советской колее еще не было, спецпоезд успевал продвинуться так, что мы обычно могли к ночи добраться до него. Г. К. Жукову обеспечивались сносные условия для работы, пусть на колесах. Сносные и потому, что немцы так и не сумели засечь наш состав, маскировать который на весенней голой земле было нешуточным делом.

В конце марта, когда штаб фронта перебрался к городишку Славута, пришлось расстаться с верным "хорьхом": машина выслужила все мыслимые и немыслимые сроки. Из уважения к ветерану я уговорил отправить "хорьх" в Москву на ремонт. Автомобиль погрузили в кузов грузовика, закрепили, и скоро машина с бесценным для меня грузом скрылась за поворотом. Я очень переживал расставание с "хорьхом", который воспринимал чуть ли не как живое существо. К глубокому прискорбию, "хорьх" сгинул в авторемонтных мастерских и следы его затерялись.

Тыловики предлагали Жукову другие машины для разъездов по фронтовым дорогам. Но одни не нравились ему, другие мне. На несколько дней задержался у нас "мерседес", однако машина оказалась непригодной для фронтовых дорог. В результате Георгий Константинович прочно оседлал "виллис". На юрком американском вездеходике мы уже наездились достаточно, но обычно на небольшие расстояния - уж очень он был тряский и неустойчивый, хотя с отличной проходимостью. Выбора не было, и "виллис" с самодельным кузовом из фанеры (погода еще не установилась) на много месяцев стал основным средством передвижения маршала по фронтовым дорогам.

Трагический случай с Н. Ф. Ватутиным еще был свеж в памяти, и, когда наша фанерная коробочка подскакивала на колдобинах и ныряла в ямы под носом у тысяч и тысяч местных жителей, ремонтировавших дороги, порой приходили невеселые мысли. Красная Армия вступила в земли, где под немцами получили свободу для расправ с народом украинские националисты. Они принесли много горя. Главари бандитов бежали с оккупантами, но они оставили агентуру. Хорошо вооруженную и законспирированную. Кто мог поручиться, что какой-нибудь негодяй, для вида лениво орудующий лопатой, не стеганет очередью в машину маршала, разбрызгивающую грязь в метре-другом от него? Что успеет сделать бронетранспортер, шлепающий по колее позади?

В светлые недели нашего великого наступления к Карпатам, а в сущности, к госгранице, я почти не слышал о вылазках бандеровцев и прочей нечисти. Не считая трагедии Ватутина, конечно. Если припомнить их злодеяния на исходе войны и в первые послевоенные годы, это кажется удивительным. Разгадка проста: они были подавлены мощью Красной Армии, на их глазах бившей немцев. Поля загадили сотни подбитых и сожженных немецких танков. Батареи и дивизионы немцев, накрытые нашим артиллерийским огнем. Вдоль дорог выставка поверженной немецкой техники от штабных автобусов до громадных грузовиков и мощных тягачей. Среди остатков касок, винтовок, канистр, каких-то ящиков и прочего мусора войны - трупы, тысячи трупов немецких солдат, часто страшно изуродованных - прошли танки.

Как мы били захватчиков в тех самых местах, где три года назад они самоуверенно вторглись в нашу страну! Били и числом и умением. Уничтожали немцев в больших и малых "котлах". Куда им теперь было равняться по мастерству с нашими командирами. Немецких генералов переигрывали на каждом шагу, даже не давали отступать по дорогам, танкисты перехватывали их, и немецкая солдатня бежала по колено в грязи через леса и поля. Снова и снова я безмерно гордился тем, что сижу рядом с тем, кто председательствовал на великом празднике войны - маршалом Жуковым. Это его воля двигала танковые армии. Это он указывал, куда и как нанести удар, чтобы достичь максимальных результатов.

Как сейчас у меня перед глазами советский чудо-богатырь, солдат эпилога Великой Отечественной. В ладно пригнанной шинели или защитной ватной куртке повыше колен, кирзовых сапогах, еще зимней шапке, с ППШ, неизменным "сидором" за плечами и ложкой за голенищем. Идущий на первый взгляд неторопливо, не придерживаясь строя, со смехом или, целой группой оседлав танк, горланящий песни. Но внутренне собранный и настороженный. При первых выстрелах с вражеской стороны или в подозрительных местах моментально занимал место в цепи и вперед - сторожкой перебежкой, где нужно, по-пластунски. Вот только особенно молодые почти всегда без касок, не любили наши ребята тяжесть на голове. Оттого нередко напрасно гибли...

Пока боевые части Красной Армии были рядом, бандит-бандеровец не только не смел поднять оружия, но и глаз, боясь, чтобы по ним не опознали волка в человеческом обличье. Поэтому кажущееся спокойствие в ближнем тылу наступающих войск. Любая вылазка была бы пресечена быстрым и беспощадным образом. Оуновец отнюдь не стремился пополнить собой горы трупов немецких хозяев, смердившие под весенним солнцем. Эта мразь хорошо понимала силу оружия и знала, что от бойцов Красной Армии пощады не жди. Уничтожат на месте.

Подсохла земля, зазеленели поля, покрылись молодой листвой придорожные рощи, и на горизонте наконец засинели Карпаты. Штаб фронта в двадцатых числах апреля перебрался из Славуты в село Токи, что за рекой Збруч. Это в Тернопольской области. Освободили Черновцы. Жуков без особого интереса объехал Черновцы, город, который он хорошо знал, когда до войны командовал Киевским Особым военным округом. В это весеннее наступление Георгий Константинович в разъездах по фронту нет-нет да бросал короткие замечания. Он узнавал и не узнавал места, которые помнил еще с довоенных времен. Немцы, где успевали, разрушали или предавали огню все. Но мы так умело шли вперед - с обходами и охватами, что враг был вынужден бежать, нередко даже не успев приступить к своему черному делу.

Я уже предвкушал побывать в Карпатах, гор в жизни не видел. Прикидывал, как водить машину по горным дорогам. Расспрашивал сведущих людей, среди солдат старших возрастов обнаружились воевавшие в этих местах еще в первую мировую войну под знаменами генерала Брусилова. Из их рассказов вырисовывалось - нам предстоят суровые испытания. Война в горах не шутка. Кое-кто из них недобрым словом помянул мадьяр, вояк никудышных, но злых и подлых в расправах с мирными жителями. Мы выходили к границе с Венгрией, и предстояла новая встреча и с ними в бою. Первые ласточки появились - в войсках смеялись: немцы погнали на нас венгров, которых наш фронт уже бил. В пору бессмертного Сталинградского сражения.

О многом переговорили в те дни мои товарищи по службе и я. Все были на большом подъеме - немцев и путавшихся под ногами мадьяр вышвыривали за пределы Отечества. Что Карпаты, подумаешь, горный хребет в Европе, мы были готовы штурмовать, образно говоря, Гималаи и Анды. В успехе не сомневались. Русский солдат с маршалом Жуковым пройдет везде, как в свое время Суворов прошел Альпы. В это истово верили все мы без исключения, тогдашняя военная молодежь.

За неделю до 1 Мая я оказался не в Карпатах, а на московских улицах за рулем "паккарда". Жукова внезапно и срочно вызвали в Москву. Мы улетели с полевого аэродрома вблизи Токи.

Н. Я.: Жизнь была очень щедрой к вам, ибо вам довелось участвовать в эпохальном наступлении, одной из классических жуковских операций. В западной военной литературе подчеркивают: "Армии русских шли лавиной". Панический страх обгонял их. Гитлер вытолкал в отставку Манштейна из-за возмутительной в глазах фюрера истории - 200 наших танков разогнали две свежие дивизии вермахта. Взяли и разогнали! Просто сказать! Нужен был математически точный расклад: знать место и время, куда ударить. Жуков знал. За это наступление войска Жукова прошли 350 километров, а вступив в предгорье Карпат, разрезали германский фронт, создав невыносимые трудности для обеспечения его южного крыла.

1-й Украинский фронт лидировал в эпохальной операции освобождения Правобережной Украины. Во всем блеске в который раз заявил о себе полководческий дар Г. К. Жукова. Он был награжден вновь учрежденным орденом "Победа". Орденский знак за No 1. Крайнюков в мемуарах проскрипел: "Чего греха таить, порой и желаемое выдавалось за действительность. Маршал Жуков... слишком оптимистично смотрел на обстановку". Этот, вопреки известной русской поговорке, взялся судить победителей. Так кто же ответствен за громадный успех? "Наше весеннее наступление, - разъяснил Крайнюков, - увенчалось не только победой советского оружия, но в блестящей победой советской стратегии, советской военной мысли, основанной на ленинской науке побеждать". Вот так!

А. Б.: Не слышали мы на фронте о такой "ленинской науке". Это я как фронтовик говорю. Знали - к победе ведет великий полководец, народный герой Г. К. Жуков.

На Берлин!

Казалось, должна была исполниться моя мечта - встретить хоть какой-нибудь праздник за семейным столом. Наученный горьким опытом, я передвинул для нашей семьи праздник на несколько дней вперед. Где-то 25-26 апреля мы уселись за стол, как должны были собраться вместе на Старопанском 1 Мая - мама, братья Алексей и Виктор, Зина с мужем. Яств особых не было, стол был по-военному скромный, выделялась разве банка американской тушенки, сбереженная мною из фронтового пайка. Помянули отца и Сережу, выпили за скорую Победу. Для меня ничего, кроме воды, я был на работе: отвез Георгия Константиновича в Генштаб и отпросился на несколько часов. В любой момент мог последовать вызов. Жуков почти все время проводил в Кремле и Генштабе. Безошибочный признак - предстоит новая крупная операция.

Моя предусмотрительность полностью оправдалась. Перед самым 1 Мая Жуков неожиданно вернулся на 1-й Украинский фронт. Пробыл там почти до десятого мая. Георгий Константинович приказал мне собрать и погрузить кой-какое немудреное имущество в машины и подготовить их к долгой дороге.

С того же аэродрома у Токи мы опять улетели в Москву. Потекли обычные будни. Я жил дома и не мог досыта наговориться с родными. Скоро в Москву доставили наш фронтовой "паккард", "виллисы", "Додж 3/4". Пока я возил Жукова на отполированном до зеркального блеска московском "паккарде", остальные машины прошли профилактику и ремонт в автобазе Наркомата обороны. Меня предупредили: выезд на фронт не за горами. Машины пойдут своим ходом. "А поезд?" - спросил я, памятуя об удобном вагоне-гараже. Поезда не будет. Потом выяснилось, что то была военная хитрость - спецпоезд остался на 1-м Украинском фронте. Его узел связи вел интенсивный обмен шифрограммами, имитируя работу штаба комфронта. Немецкую разведку провели за нос. На самом деле Г. К. Жуков направился на другое направление - координировать действия 1-го и 2-го Белорусских фронтов. Пришла пора освобождать Белоруссию.

В начале июня Жуков с группой маршалов и генералов прибыл на 1 -й Белорусский фронт. С ним представители Ставки, помогавшие Г. К. Жукову по своим вопросам, - маршал авиации А. А. Новиков, маршал артиллерии Н. Д. Яковлев, генерал С. М. Штеменко. По Минскому шоссе, содержавшемуся в большом порядке, перегнали вместе с жуковским и их автомобили. Примерно с месяц у нас функционировало совместное "автохозяйство": группа этих военачальников объезжала войска фронта, иной раз добираясь до переднего края. В штабах и на пунктах управления армий Жуков с ними и командирами на местах разбирал предстоявшие операции. 100\

Караваном в 10-15 "виллисов" с маршалами, генералами и охраной мы следовали по дорогам, простреливаемым вражеской артиллерией, попадали под артналеты. К счастью, обошлось. Если уместно такое выражение применительно к маршалу Жукову, то он сиял, весь светился радостью. Кажется, я понимал причины. Завершалась подготовка грандиозной операции, если угодно, уже на берлинском направлении, хотя до столицы разбойничьего гнезда еще предстояло идти и идти. Войска накапливались на исходных позициях. Леса забиты танками и САУ, горы снарядов, всякого рода довольствия. Солдаты и офицеры выглядели браво, порядок на дорогах отменный. Где бы внезапно ни появлялся Жуков в окружении свиты с большими погонами, никакого замешательства. Четкие доклады, все заняты делом.

Перед нами, разделявшими "виллис" с ним, помолодевший маршал, пожалуй, даже хвастался, а иногда озорничал. Он прослужил в этих местах многие годы до войны, как выразился, "исходил все вдоль и поперек", лесистые, болотистые места. Страстный охотник, Г. К. Жуков во время этих разъездов коротко объяснял - здесь он бил уток, а здесь кишит боровая дичь. Хотя я точно не помню охотничьих рассказов порой благодушного маршала, думаю, что он не был серьезен, а на несколько минут отвлекался от дум о войне. Постепенно маршрут поездок Жукова сузился, он оставил 2-й Белорусский генерала Г. Ф. Захарова на попечение С. М. Штеменко и сосредоточил свое внимание на 1-м Белорусском фронте К. К. Рокоссовского, а внутри его - на полосе 3-й армии генерала А. В. Горбатова.

Мне кажется, что Жуков симпатизировал Горбатову, по тем временам пожилому (50 с небольшим лет) генералу. Горбатов, старый сослуживец Жукова, был обаятельным человеком. Солдаты отзывались о нем с восторгом, а с нами при встречах он был неизменно приветлив и даже по-старомодному обходителен. К тому же Горбатов был человеком-легендой. Как и Рокоссовский, генерал настрадался в тюрьмах НКГБ и лагерях и вышел на свободу незадолго до начала войны.

Георгий Константинович избрал местом своего пребывания в начале наступления командный пункт именно 3-й армии. Он был оборудован с большим умением, в густом лесу. С хорошо замаскированных в высоких соснах вышек прекрасно просматривался участок вражеской обороны, где наносился главный удар. У Горбатова все было продумано, вплоть до обращения к войскам армии словами, созвучными чувствам всех: "Настал и наш час громить фашистское зверье... Добьем раненого зверя в его берлоге". После того, что натворили немецкие убийцы на нашей земле, они иного названия не заслуживали - звери. Гнусное, хищное, алчное зверье.

Когда еще затемно 24 июня наша авиация обрушилась на вражеские позиции, верующий счел бы, что нацистов постигло небесное возмездие. Такой страшной, массированной бомбардировки мне еще не приходилось переживать. С востока послышался нарастающий тяжелый гул - шли дивизии авиации дальнего действия. Когда полетели бомбы -передний край немцев получил полутонные "подарки", казалось, что небо рухнуло на землю. Мы, находившиеся в капонирах с машинами, наверное, в километре от обрабатываемой первой линии траншей, почти не слышали друг друга. Приходилось кричать. Наступила очередь артиллерии. Над головой проносились десятки тысяч снарядов. Рассвело. И снова удары авиации - теперь штурмовиков. Оглушительный визг "катюш", и короткое затишье. Пошла пехота с танками.

К сожалению, в полосе 3-й армии ушло около двух суток на прорыв сильнейших позиций немцев. У них было время укрепиться. Надежные и отважные войска пробивались под убийственным огнем. Да, зло победить нелегко... Я издалека наблюдал за Жуковым. Видимо, маршал надеялся на быстрый прорыв и распорядился держать свой "виллис" под рукой, ехать вперед буквально в боевых порядках пехоты. Не получилось. Георгий Константинович первый и часть второго дня провел в лесочке у командного пункта армии. Набычившись, неторопливо прогуливался, изредка подзывая генералов и офицеров, которые ему что-то докладывали. Громадный контраст с его поведением на других фронтах, когда он непосредственно вмешивался в руководство операциями. Он полностью доверял Горбатову и Рокоссовскому и не хотел мешать им. Ненужные споры были бы неизбежны. Тот и другой генералы говорили с Жуковым на равных, не заискивали и не смущались, что случалось не очень часто. Авторитет Жукова и уже один его вид подавлял во фронтовой обстановке очень и очень многих высоких начальников. Хорошо это или плохо, не берусь судить.

Масштабы избиения немцев - методического, спокойного, я бы сказал, научного - далеко оставили позади только что виденное на 1-м Украинском фронте. Первый успех обозначился в полосе 65-й армии Батова, что дралась левее 3-й. Жуков немедленно снялся с места - и на ее командный пункт. С нами в своих машинах поехали комфронта Рокоссовский, представители Ставки маршалы Яковлев и Новиков. По пути попали под артобстрел, проскочили. Маршалы и генералы во главе с Жуковым побывали чуть ли не на переднем крае. Приняли нужные решения, и дело сдвинулось.

Вслед за 65-й пришли отрадные вести из других армий, оборона врага рухнула, в прорывы ушли танковые армии и корпуса. За ними и с ними Жуков. Ехали по дымящейся, не остывшей от боя земле. С громадным облегчением отметили - относительно немного подбитых наших танков. Красная Армия переиграла вермахт - путь крупным танковым соединениям открыла беззаветная и безотказная пехота. В отличие от прежних наших наступлений пехота повела за собой танки, а не наоборот. Жуков одобрительно отозвался о командующих, наладивших взаимодействие различных родов войск.