19 ноября 1942. Сталинград от наших и ненаших

Историки, да и не только они, надо думать, никогда не перестанут ужасаться по поводу того, что сделали с Германией нацистские опричники и что причинила Германия, организованная и ведомая главарями фашистского режима, миру в 1939–1945 годах. Долг ученых поведет их к раскрытию и объяснению причин. Как и почему это случилось? Уже написаны библиотеки книг, под разными углами зрения анализирующих проблему. Можно не сомневаться, что в перспективе, скажем, столетия положено только начало исследованию страшного процесса, который едва не вверг человечество в самые мрачные времена варварства.

Первыми исследователями фашизма были люди, испытавшие на себе, что означает национал-социалистская «революция». Громадное большинство их и понятия не имело о сложных социально-экономических теориях, различных моделях государства. У них был лишь непосредственный опыт и здравый смысл. Этого оказалось достаточно, чтобы составить четкое представление о фашизме.

Эрих Мария Ремарк написал роман, определенно автобиографичный, – «Тени в раю». Его героев, которым удалось ускользнуть от гестапо, в эмиграции мучительно преследовал роковой вопрос: почему Германия оказалась заодно с нацистами?

Один из героев заметил: «Нацисты не с Марса свалились, и они не изнасиловали Германию. Так могут думать только те, кто помнит страну в тридцать третьем году. А я еще прожил в ней несколько лет. И слышал рев по радио, густой кровожадный рык на их сборищах. То была уже не партия нацистов. То была сама Германия».

Как же так, недоумевали люди, просвещенная нация чинит неслыханные преступления? Другой эмигрант заметил: «С тридцать третьего года известно… культура – тонкий пласт, ее может смыть обыкновенный дождик. Этому научил нас немецкий народ – народ мыслителей и поэтов. Он считался высококвалифицированным. И сумел перещеголять Аттилу и Чингисхана, с упоением совершив мгновенный поворот к варварству».

Многим изгнанникам пришлось пройти через круги ада нацистских тюрем. Они вспоминали: «Время от времени «гордость немецкой нации» – двадцатилетние «герои» выволакивали из камеры очередную жертву, пиная ее ногами, подгоняя ударами и руганью, – иначе они и не мыслили обращение с больными и старыми людьми». Эти звери были воспитаны фашистами. Они верно служили господствующему тогда режиму. Их было множество.

Так говорил Ремарк устами своих героев, так думали тысячи честных людей Германии и он сам. Лучшие люди страны боролись против фашистского режима. В авангарде шли коммунисты. Они сражались на самом трудном фронте, в условиях жесточайших и изощренных репрессий, террора. Не все имена этих героев известны сегодня, но они заслужили уважение и признательность. Более 300 тысяч немцев стали жертвами коричневого чудовища. Но неравны были силы…

Народам мира пришлось заплатить дорогую цену за уничтожение фашистской чумы. Наша страна в ходе Великой Отечественной войны отдала 20 миллионов бесценных жизней за свободу мира, включая Германию, и свою свободу.

Неслыханные жертвы ради сокрушения преступного со всех точек зрения режима! Однако этот режим, сумевший проложить дорогу к широким массам (иначе монополии никогда не вручили бы власть нацистам), был миллионами нитей связан с Германией, сумев объединить ее вокруг себя.

На VII конгрессе Коминтерна Г. Димитров справедливо подчеркивал: «Приход фашизма к власти – это не обыкновенная замена одного буржуазного правительства другим, а смена одной государственной формы классового господства буржуазии, буржуазной демократии другой его формой – открытой террористической диктатурой».

Но ведь совсем недавно страна была ареной ноябрьской революции 1918 года. Дела германского пролетариата еще были свежи в памяти – восстание в Киле, Баварская советская республика, Гамбург. Именно тогда, в годы революционного подъема, подлинные правители Германии – крупные капиталисты – испытали цепенящий страх. Они никогда не забывали тех лет, когда их власть зашаталась.

Почему же произошла такая трансформация, откуда взялась массовая поддержка национал-социализма?

Фашисты на марше

Очень многое проясняют характер и методы воздействия германского фашизма на массы. Гитлеризм создал чудовищную машину социальной демагогии, мощную систему концентрированной пропаганды, такого манипулирования массами, которого до тех пор не знала история.

В конце семидесятых – начале восьмидесятых годов на Западе были посмертно опубликованы записки О. Вагенера. Начальник штаба отрядов СА в 1929–1933 годах и руководитель экономического отдела национал-социалистской партии Вагенер был близок к Гитлеру в те годы и оставил психологический портрет фюрера, как его видели доверенные единомышленники. Основа мировоззрения Гитлера, ставшего государственной идеологией Германии с приходом фашистов к власти, – бредовая расовая теория о превосходстве «нордических народов», первым из которых именовался германский. Методы доказательства можно сопоставить только с безумием самой «теории». Например, ораторствовал Гитлер среди своих лизоблюдов: «Посмотрите на статуи Цезаря, Августа, но также Цицерона и еще раньше Сократа. Я спрашиваю вас, разве похожи эти головы на головы коренного населения Италии или Греции? Такие фигуры более уместны, без изменения, если не считать фрака, заседать ныне в сенате Пруссии».

По неучу Гитлеру, предысторические миграции «нордических» народов дали античные Рим и Грецию. «Только так я вижу ход истории, хотя, быть может, это неисторический взгляд. И это представление питает мою миссию и мою цель». Льстецы, принимавшие свою неосведомленность за уровень исторической науки, подхалимски восклицали: «Герр Гитлер, вы должны поучить самых видных профессоров и ученых всего мира. Затем их нужно разослать в те места, где ведутся (археологические) исследования, и там доказать, что дело обстояло именно так, как вы говорите». Категоричность суждений заменяла для тех, кто шел с Гитлером, элементарную логику. Он знал это.

Накануне взятия власти Гитлер отчетливо высказался в кругу тех, кому можно было доверять. В Гамбургском национальном клубе, объединявшем крупную буржуазию города, он вещал: «Прежде всего нужно покончить с мнением, будто толпу можно удовлетворить мировоззренческими построениями. Познание – неустойчивая платформа для масс. Стабильное чувство – ненависть. Его гораздо труднее поколебать, чем оценку, основанную на научном познании… широкие массы проникнуты женским началом: им понятны лишь категорическое «да» или «нет». Массе нужен человек в кирасирских сапогах, который говорит: правилен этот путь!» Нацисты требовали слепо и безусловно верить всему тому, что исходило с вершины фашистской пирамиды. Вера обычно насаждается вместе с иррациональностью, отсюда пристрастие к таинственности, символике, ночным факельным шествиям.

Дебютировав с роспуска всех без исключения политических партий, кроме своей, нацисты атомизировали нацию. Человек остался один на один с Левиафаном фашистского государства, групповое выражение мнения помимо санкционированного режимом служило достаточным основанием для жесточайшего преследования. Атомизация общества, беспощадное уничтожение любого осмелившегося протестовать были первым шагом на пути консолидации масс вокруг нацистов. Расползавшийся политический и идейный вакуум заполнили миазмы фашистской пропаганды.

Было объявлено, что высший долг каждого и всякого – неукоснительное выполнение предначертаний нацистского руководства. Монопольной политической партией в Германии была нацистская. В ее рядах в день захвата власти в 1933 году было 850 тысяч членов. Став правящей партией, НСДАП быстро расширилась, включая в себя тех, кто связал свою судьбу с фашизмом или ждал существенных выгод от членства в партии. Гитлер настаивал на том, что вовлечение в НСДАП рабочих – первостепенная задача. «Без немецких рабочих вы никогда не будете иметь Германскую империю», – повторял он. Через два года после прихода к власти в НСДАП было 5,3 процента от численности всех рабочих (в 1933 году – 1,6 процента). В 1939 году Гитлер потребовал вовлечения в партию каждого десятого немца. К своему краху фашизм в 1945 году пришел, имея 6 миллионов членов НСДАП.

Идеалом поспешно сооружавшейся проклятой структуры признавалась только верность фюреру (сравни девиз СС – «моя честь – моя верность»). Архипреступники – члены СС, специализировавшиеся на убийствах, – в иерархии нацистского государства составляли высший слой. Нормой их поведения, которое предлагалось копировать, поучал глава ордена Гиммлер, было «не интересоваться повседневными вопросами… а только идеологическими проблемами, важными для десятилетий и столетий, с тем чтобы человек знал… он работает ради задачи, выпадающей раз в 2000 лет».

Каждая посредственность, каждый Ганс или Фриц потоком гадких слов возвышался как человек, сопричастный к великому делу. Его личные интересы подавлялись трескучими тирадами о необходимости выполнения общего дела. Гиммлер обязал образцово-показательный для немцев корпус СC руководствоваться принципом: «Нет ни одной задачи, которая существует ради себя». Служба фюреру – превыше всего, она не идет ни в какое сравнение с личной жизнью индивидуума. Мазохизм, вероятно привлекательный только для некоторых, превратился во всеобщую национальную повинность.

В пропагандистских речах нацистские вожаки апеллировали к шовинизму самого низкого пошиба. Выступая перед строительными рабочими, сооружавшими громадные официальные здания (острословы архитекторы сказали бы: в стиле «вампир»), Гитлер в 1939 году говорил: «Почему мы строим самые большие здания? Я делаю это, чтобы восстановить в каждом немце уважение к себе. В сотнях областей я хочу сказать каждому – мы не ниже, напротив, мы полностью равны любому другому народу». В ответ на слова обожаемого фюрера несся тот самый густой рык, оглушавший героев Ремарка, на который едва ли были способны глотки отощавших безработных времен Веймарской республики.

Чечевичная похлебка национал-социализма

Нацистские бандиты, конечно, не наделили рядового немца сказочными богатствами, но голод утолили. Поставив экономику на нужды войны, они взвинтили занятость. Безработица рассосалась.

Американский публицист У. Шайрер, проведший тридцатые годы в логове фашизма – Германии, видел все это собственными глазами. В книге «Взлет и падение третьего рейха» он замечает:

«К осени 1936 года проблема безработицы в основном была решена, и почти каждый снова имел работу (с февраля 1933 года по весну 1937 года количество зарегистрированных безработных снизилось с шести до менее чем миллиона человек). Можно было слышать, как рабочие, утратившие свои профсоюзные права, шутили над полными мисками – при Гитлере по крайней мере нет свободы умирать с голоду. Лозунг «Общее дело – превыше всего!» в те дни был популярным нацистским лозунгом. Хотя многие партийные лидеры, и первый среди них Геринг, тайком обогащались, а прибыли предпринимателей росли, не было сомнений в том, что массы поддались дурману «национального социализма», не рассмотрев его сущности».

Весьма умеренную сытость немец получил в обмен за отказ от всех и всяческих демократических свобод. Трудовой фронт заместил профсоюзы. По закону от 24 октября 1934 года, учредившему эту организацию «творческих немцев ума и кулака», охватившую 25 миллионов человек, ее цель – «создать истинную социальную и производственную общность всех немцев, дабы каждый индивидуум смог внести… максимальный трудовой вклад». Капиталисты возводились в ранг «вождей предприятий», а введенные с 1935 года «рабочие книжки» закрепили рабочих за предприятиями. Стачки запрещались. Уровень заработной платы был несколько ниже, чем при Веймарской республике. Однако возвращение безработных на производство увеличило фонд заработной платы с 1932 по 1938 год с 25 миллиардов до 42 миллиардов марок, то есть на 66 процентов. Но прибыли возросли на 146 процентов! При удвоении национального дохода в эти годы доля рабочих снизилась с 57 до 53,6 процента, а капитала подскочила с 17,4 до 26,6 процента.

Было бы непростительным упрощением полагать, что рядовые сторонники нацизма продались только за чечевичную похлебку (сухая статистика именно так оценивает «блага» национал-социализма – средняя недельная заработная плата члена Трудового фронта составляла 6 долларов 95 центов, причем налоги и различные поборы уносили из нее 15–35 процентов). Фантастический пьяница Лей, руководитель Трудового фронта, открылся: «Мы должны отвлечь внимание масс от материальных к моральным ценностям. Важнее насытить души, а не желудки».

В понимании гитлеровской верхушки «души» насыщались организацией, точнее, принудительной коллективизацией досуга. Была основана организация с восторженно-идиотским названием «Сила через радость», занимавшаяся проведением коллективного отдыха и спортивных мероприятий. В последних ежегодно принимали участие 7 миллионов человек. Нацисты устроили массовые морские и зимние курорты, океанские круизы, продажу дешевых билетов в театры, на концерты и т. д. «Сила через радость» содержалась на взносы тех же тружеников (причем до 25 процентов их поглощали административные расходы), но получавшие от нее «культурное обслуживание» были убеждены – Гитлер принес им отдых и культуру по низким ценам. Немец по дешевке приобщался к тому, что раньше было уделом немногих счастливцев!

На будущее сулились неслыханные блага, например пресловутый «народный автомобиль» («фольксваген»), проект, к которому приложил руку сам Гитлер. Он декретировал – каждый рабочий получит автомобиль за 990 марок (396 долларов). Коль скоро частная промышленность не взялась выпускать машину по бросовой цене, Трудовой фронт в 1938 году приступил к сооружению «крупнейшего в мире автомобильного завода» около Брауншвейга с годовым выпуском 1,5 миллиона «фольксвагенов». Рабочие еженедельно выплачивали по 5 марок; по внесении 750 марок плательщику выдавали удостоверение с порядковым номером машины, которую он получит, когда «фольксвагены» рекой хлынут с конвейеров. Кто быстрее выплатит требуемую сумму, будет ближе в очереди. К глубокой досаде автомобилистов, сплоченными рядами пошедших за нацистами в поход за бесподобным «фольксвагеном», они не получили ни одной машины – в войну завод достроили для выпуска военной продукции.

Сотрудники Института истории ГДР Блейер, Дрекслер, Ферстер и Хасс объединили свои усилия, написав книгу «Германия во второй мировой войне 1939–1945 гг.». Они указали, что в войне немецкий народ «приносил жертвы за несправедливое дело», и задались целью выяснить, как удалось «втянуть немецкий народ в войну за осуществление экспансионистских и разбойничьих целей». Касаясь материального положения немцев в первый период войны, они нашли:

«Большинство рабочих получали повышенную недельную плату, что объяснялось удлинением рабочего дня. Многие трудящиеся переходили в оборонную промышленность, где почасовая оплата считалась высокой… Снизить жизненный уровень немецких рабочих германский империализм опасался не только по политическим причинам, но также и потому, что рабочей силы для военной промышленности не хватало».

Во всех странах антигитлеровской коалиции нехватку рабочей силы компенсировал женский труд, миллионы женщин заменили мужчин, ушедших в армию. В гитлеровской же Германии, и то к концу войны, пришло на заводы всего 300 тысяч женщин. Нацистские главари категорически запретили мобилизовать женщин в военную промышленность, ибо, по их высокому разумению, это подорвет семью. Тяготы, каторжный труд возлагались на иностранных рабочих – рабов, их в 1944 году в фашистский рейх согнали 7,5 миллиона человек. Что до немецких женщин, то уже в 1942 году Заукель, ведавший рабским трудом, информировал гауляйтеров: «Дабы дать германской домохозяйке, особенно многодетной… облегчение от ее бремени, фюрер приказал мне ввезти в рейх с восточных территорий четыреста – пятьсот тысяч отборных здоровых и сильных девушек». Немецкая домохозяйка получила рабынь, но к станку не встала.

Упомянутые историки-марксисты из ГДР разъясняют: «На фашистской экономике отрицательно сказывался тот факт, что после начала войны снизилось участие в производстве работающих по той или иной специальности женщин. Причиной этого были, с одной стороны, относительно высокие размеры пособия для жен военнослужащих. С другой стороны, в этот период оказывал действие пропагандистский тезис нацистов: место женщины – в доме, на кухне и с детьми, который вытекал из их реакционной концепции, направленной против равноправия ж[1] енщин».

Гитлеровское руководство пеклось о консолидации масс вокруг себя, конечно, не ради них, а для увеличения возможностей рейха во всех областях, прежде всего военной. Вдумайтесь – НСДАП – «национал-социалистская германская рабочая партия», семантическая уловка для объединения самых разнородных элементов. Немец, в прошлом связанный с любой буржуазной партией, обозревая вывеску над входом в нацистскую партию, мог легкомысленно поверить, что она духовная наследница всех их, примирившая межпартийные распри в единой организации. Главари гитлеровского рейха постоянно подчеркивали, что фашизм и национал-социализм – различные понятия. Геббельс усматривал разницу в том, что «если последний доходит до самых истоков, то фашизм только захватывает поверхность». Гиммлер, выступая перед командованием войск СС в 1943 году, подчеркивал: «Фашизм и национал-социализм коренным образом различны… нет решительно никакого сравнения фашизма и национал-социализма как духовных, идеологических движений».

Гитлеровские «теоретики», раздувая значение своей идейной платформы, делали акцент на то, что у них на вооружении-де «идеология», а не партийная программа. Сам Гитлер видел преимущество «идеологии» перед любой партийной точкой зрения в том, что она неизменно «провозглашает свою непогрешимость». До взятия власти будущему фюреру пришлось потратить немало слов для доказательства этого положения в нацистском евангелии «Моя борьба», в частности посвятить этому всю пятую главу второго тома.

После 1933 года надобность в разъяснениях отпала. Первой в «клятве члена партии» стояло: «Фюрер всегда прав!» Официальные наставления для гитлеровской молодежи открывались рассуждениями о том, что если прежде «все проблемы идеологии» представлялись «нереальными и непонятными», то с появлением фюрера они «стали столь ясными, простыми и определенными, что каждый может понять их и сотрудничать в их осуществлении».

Что именно понимать, предписывалось и указывалось. Гитлер точно заявил: «Я никогда не признаю, что любой народ имеет равные права с немцами»; в наставлении для гитлеровской молодежи формулировалась официальная доктрина: «Основа национал-социалистского мировоззрения – люди не равны». Эти положения немцы знали назубок, отчего соблазнительные социологические схемы насчет темных, обманутых обитателей «третьего рейха», не ведавших, что творилось, в значительной степени повисают в воздухе. Не отрицая серьезного значения массированной пропаганды, все же было бы неверно полагать, что подвергшиеся обработке навсегда расстались с собственным рассудком.

Изданные в 1965 году Г. Боберахом исследования секретных обзоров состояния общественного мнения в Германии в 1939–1944 годах, готовившиеся службой безопасности СС, в высшей степени показательны. Выяснилось, что население в общем было неплохо осведомлено о величайших тайнах рейха – массовом истреблении людей, подготовке к нападению на Советский Союз и т. д. Из этих обзоров также видно, что «жертвы пропаганды в большей степени оставались способными приходить к независимым суждениям». Это, однако, не подрывало широкой поддержки преступного режима.

Как и кого убивать

Чудовищные преступления нельзя было скрыть от населения. В самом рейхе и на оккупированных территориях были разбросаны десятки крупных лагерей смерти, где миллионы гибли в нечеловеческих мучениях. Иные из этих лагерей находились в густонаселенных районах Германии. Порой добропорядочных немцев водили на экскурсии в лагеря, чтобы они могли собственными глазами узреть «преступников» и оценить методы их «перевоспитания».

Веймар вошел в мировую историю как родина Гёте, в нем жили и творили Иоганн Себастьян Бах, Фридрих Шиллер, Ференц Лист. В окрестностях Веймара Гёте часто гулял в буковых лесах горы Эттерсберг, обдумывая будущие произведения. «Здесь, – писал он, – чувствуешь себя большим и свободным, подобно великой природе, которую видишь, чувствуешь себя таким, каким, собственно, нужно быть всегда».

В местах, воспетых поэтом, на склонах горы Эттерсберг нацисты соорудили концентрационный лагерь Бухенвальд, водрузив над его воротами издевательскую надпись: «Каждому свое». За восемь лет существования Бухенвальда через лагерь прошло 238 тысяч человек, из них 56 тысяч были зверски замучены.

В предисловии к сборнику «Бухенвальд», изданному в 1960 году в ГДР по инициативе Международной федерации борцов Сопротивления, сказано:

«Немецкий народ знал о существовании концентрационного лагеря Бухенвальд. О нем знали не только те, кто посещал лагерь, но и персонал железной дороги, который видел эшелоны заключенных, служащие почты, которые доставляли письма со штампом «Концентрационный лагерь Бухенвальд» и отправляли эсэсовские письма с извещениями о смерти, – все они делали из этого свои выводы. Жители Веймара часто видели обитателей Бухенвальда, когда их везли с городского вокзала на гору Эттерсберг. Вряд ли граждане Веймара не проронили ни слова, когда однажды среди бела дня с транспортной машины на мостовую упал гроб, и прохожие пришли в ужас при виде похожих на скелеты трупов из Бухенвальда».

Выступая по радио в День Победы над Германией, писатель Томас Манн поставил вопрос о вине немцев. Он сказал: «Толстенный подвал для пыток, в который гитлеризм превратил Германию, взломан, и наш позор открылся глазам всего мира, иностранным комиссиям, перед которыми проходят эти невероятные картины и которые расскажут в своих странах, что это своей отвратительностью превосходит все, что могут себе представить люди. Наш позор, немецкий читатель и слушатель! Ибо всего немецкого, всех, кто говорит по-немецки, жил по-немецки, касается это обесчествующее разоблачение».

Французский гражданин М. Ламп, выступая свидетелем на Нюрнбергском процессе над главными немецкими военными преступниками, рассказал о лагере Маутхаузен, неподалеку от Вены. «Немецкое население, – говорит Ламп, – в данном случае австрийское население, было полностью в курсе того, что происходило в Маутхаузене». Команды измученных заключенных работали вне лагеря, а немецкий гражданский персонал – на территории лагеря, где они видели собственными глазами казни и кровавые расправы. Дым из крематориев застилал все окрестности, «и все население знало, для чего служил крематорий». Колонны заключенных, направлявшихся в лагерь, проходили через город Маутхаузен. Местные жители могли видеть, в каком состоянии были несчастные люди. Дело дошло до того, заключил Ламп, что «в Вене, когда хотели напугать детей, говорили: «Если ты не будешь слушаться, я отправлю тебя в Маутхаузен».

В Маутхаузене, по неполным подсчетам, было замучено 122 767 человек. На первом месте среди убитых – советские военнопленные и гражданское население – 32 180 человек. Среди погибших лица десятков других национальностей – 1500 немецких и 235 австрийских антифашистов.

Когда палачей привлекли к ответственности, после войны в Западной Германии нашлись люди, пытавшиеся доказать, что этих зверей «втянул» в убийства Гитлер, а население будто бы не знало об ужасах концлагерей. Бывший заключенный В. Клинг 4 апреля 1947 года писал сестре оберштурмфюрера СС Э. Фровайна, которая утверждала, что уж ее-то обожаемый брат не виноват. «Ваше письмо, – заметил Клинг, – вскрывает всю нашу немецкую трагедию, трагедию прошлого и настоящего. Говоря «нашу» трагедию, я хочу, чтобы Вы заключили из этого, что я не отделяю себя от Германии, по крайней мере от немцев». Клинг категорически заявил: «Кто надевал эсэсовский мундир, тот записывался в преступники… я знаю, что говорю: здесь нет исключений из правила».

Рассказав только о ничтожной части зверств, свидетелем которых он был сам, Клинг писал: «Девяносто тысяч из ста тысяч непосредственных убийц… несомненно, были хорошими мужьями, братьями, сыновьями и нежными отцами. Так, в Заксенхаузене был раппортфюрер, которого называли «железный Густав». Это был кровожадный волк в человеческом обличье. Я однажды увидел его плачущим перед лагерным врачом. Заболел его ребенок. Цирайс, комендант Маутхаузена, изобретатель первой душегубки, который подарил сыну ко дню его 14-летия несколько заключенных в качестве мишени для стрельбы и который, чтобы внести разнообразие в наскучившие массовые убийства, собственноручно раскалывал людям головы топором и давал их рвать на куски своим собакам, – господин штандартенфюрер Цирайс считался в частной жизни (я это установил позднее лично) любящим семьянином и страстным садоводом-любителем. Непосредственно после нашего освобождения я имел возможность наблюдать добрую сотню этих «железных», для которых ежедневные массовые убийства были наскучившим делом. Вышло так, как я и думал в течение двенадцати лет, и даже еще более постыдно: они представляли собой кучу мерзко визжащих, отрицающих все субъектов…

Кто кого, черт возьми, вел или совращал? Фюрер, черт или некий бог? Правда ли, что «вовне» никто не знал об этих преступлениях внутри и за стенами лагерей? Непритязательная правда состоит в том, что миллионы немцев, отцы и матери, сыновья и сестры, не видели ничего преступного в этих преступлениях. Миллионы других совершенно ясно понимали это, но делали вид, что ничего не знают, и это чудо им удавалось».

А. Шпеера с достаточными основаниями часто называли «человеком номер два» нацистской Германии. Придворный архитектор Гитлера, вращавшийся в интимном кругу фюрера, он с начала 1942 года до конца войны был министром вооружения. Неоспоримый талант Шпеера-организатора продлил сопротивление «третьего рейха», он проявил невероятную распорядительность, налаживая военное производство, корректируя близорукие решения Гитлера. Деятельность Шпеера, широко применявшего рабский труд, по достоинству оценил международный военный трибунал в Нюрнберге в 1946 году, приговорив его к 20 годам тюремного заключения. В 1966 году он вышел из тюрьмы Шпандау, а в 1969 году выпустил мемуары.

В заключении Шпеер получил сверхдостаточно времени на размышления, а когда по отбытии срока вышел на свободу, его забросали вопросами, сводившимися к одному: как он относился к режиму, повинному в хладнокровном истреблении многих миллионов людей? В мемуарах он написал:

«Я больше не даю ответа, с помощью которого я пытался успокоить не столько спрашивавших, сколько себя, а именно: в системе Гитлера, как в любом тоталитарном режиме, с повышением человека по служебной лестнице растет его изоляция, и он более защищен от суровой реальности; с введением технологии в процесс убийства количество убийц сокращается, а возможности неведения об этом растут; при безумии секретности, встроенной в систему, возникают различные степени осведомленности, и поэтому легко не быть свидетелем бесчеловечной жестокости.

Ныне я больше не даю ни одного из этих ответов. Ибо они – попытка снять вину по формальным основаниям. Верно, что сначала как любимец Гитлера, а позднее как один из самых влиятельных его министров я был изолирован. Верно, что привычка мыслить только в рамках профессиональных интересов предоставила мне как архитектору и как министру вооружения широкие возможности увиливать (от реальности). Верно, я не знал, что на деле началось 9 ноября 1938 года и завершилось Освенцимом и Майданеком. Однако в конечном счете я сам определял степень моей изоляции, размах увиливания и степень моей неосведомленности…[2]

Когда я размышляю о том, какие ужасы мне надлежало знать и какие выводы, естественно, вытекали из немногого известного мне, много или мало я знал, – не имеет решительно никакого значения. Спрашивающие меня ожидают, что я буду искать оправданий. У меня их нет. Извинений нет».

За Гитлером тянулось отнюдь не слепое многомиллионное охвостье. Его сторонники прекрасно видели, что плохо лежит, ибо, как объяснил фюрер, «плохо лежал» весь мир. Они выступили в поход за мировое господство, и слепило их только мнимое величие Германии.

«Мой фюрер – адольф гитлер»

Осенью 1942 года Германия достигла вершины своих военных успехов. Взоры всего мира были прикованы к городу на Волге – Сталинграду. Хотя немецкий солдат захлебывался собственной кровью у уреза волжской воды, в Берлине были уверены, что победа почти достигнута, и сочли возможным высказаться откровенно. В один из этих решающих дней – 18 октября 1942 года – Геббельс выступил по радио перед немецким народом о целях войны. Он звал употребить последние усилия, рисуя блистательные перспективы для всей Германии:

«На сей раз речь идет не о туманных идеалах, не о троне и алтаре. Сейчас речь идет о нашем праве на жизнь, о нашей возможности жить. Пространство слишком мало. Мы не можем прокормить себя на этом пространстве – значит, его надо расширить. Более благоприятной возможности, чем сегодня, мы никогда больше не получим. Таким образом, эта война не является делом пруссаков или делом баварцев, делом саксонцев или вюртембержцев. Это наше общее дело, касающееся всех нас. Эта война также не дело верхних десяти тысяч, дело не одних только наци… Мы хотим, чтобы война изменила жизненный уровень нашего народа. Мы как народ хотим в конце концов сесть когда-нибудь за мировой стол, уставленный яствами».

К этому столу шел немецкий солдат по мощеным дорогам Европы, к нему он рвался на советской земле, карабкался на Кавказские горы, полз на брюхе через дымящиеся развалины Сталинграда. За дымом разрывов, в смертельном пламени войны ему виделись сказочные яства, награбленные у других народов, и он подыхал, вдоволь нажравшись советской земли. Но чтобы немец образца 1939–1945 годов проявил такое упорство в предприятии, именуемом в уголовных кодексах всех времен и народов вооруженным разбоем и грабежом, было необходимо соответствующее воспитание, в первую очередь молодежи.

Вечером 10 мая 1933 года площадь перед Берлинским университетом осветил гигантский костер. Тысячи молодых нацистов по завершении факельного шествия жгли книги. Огню предавались произведения из сокровищницы мировой культуры. Когда испепеленные груды книг осели и языки пламени опали, слово взял Геббельс, напыщенно заявивший: «Душа германского народа может вновь выразить себя. Этот огонь не только знаменует конец старой эры, но и освещает новую».