С октября 1905 года в некоторых городах стали создаваться Советы рабочих депутатов. Они образовывались на голой нагло сти, явочным порядком — благо власти находились в полной растерянности.
«Неудачный состав военных и гражданских администраторов, не обладавших ни твердостью характера, ни инициативой, и с такой легкостью сдававших свои позиции, усугублялся тем обстоятельством, что, воспитанные всей своей жизнью в исконных традициях самодержавного режима, многие начальники были оглушены свалившимся им на головы Манифестом, устанавливающим новые формы государственного строя, в которых они поначалу не разобрались».
Новые правила игры были просто — напросто не определены — и каждый их понимал так, как хотел. Первым был создан Петербургский совет рабочих депутатов. Он возник 13 октября, то есть еще до опубликования Манифеста. В воззвании, принятом на первом заседании, говорится:
«В ближайшие дни в России совершатся решительные события. Они определят на долгие годы судьбу рабочего класса. Мы должны встретить эти события в полной готовности, объединенные нашим общим Советом»
Точное название этой структуры: ««Общегородской Совет Рабочих Депутатов гор. Петербурга». Предполагалось, что в нее должен входить один депутат от 500 рабочих, хотя на самом деле эти нормы были достаточно условны. Всего же в Совете состояло 562 депутата от 147 предприятий, 34 мастерских и 16 профсоюзов. Очень интересна их профессиональная принадлежность: 351 — металлисты, 57 — текстильщики, 32 — печатники. То есть большинство являлись представителями квалифицированных и высокооплачиваемых рабочих профессий.
Политические пристрастия распределялись так: 65 % социал-демократов, 13 % эсеров, 22 % беспартийных. Между эсдеками не существовало единства. Причем разница взглядов не определялась приверженностью к теориям эмигрантских кланов большевиков и меньшевиков — различие заключалось в степени радикализма. Например, к числу «ультра» принадлежал меньшевик.
Троцкий, который в 1902 бежал из сибирской ссылки. Крайне левые эсдеки с примкнувшими к ним эсерами откровенно тянули на вооруженное восстание. Более умеренные полагали: ребята, а может, не стоит торопиться?
Ввиду разброса взглядов председателем Совета стала компромиссная фигура — беспартийный Г. С. Хрусталёв — Носарь.
Кроме уже упомянутого Троцкого в Совет входил и Красин. Последний рассматривал эту структуру как штаб будущего восстания. Однако имелся возле Совета гораздо более веселый товарищ. Речь идет об Александре Львовиче Парвусе (Израиле Лазаревиче Гельфанде).
Личность эта очень колоритная. Например, он почему-то считается агентом сионизма. Хотя на самом-то деле Парвус скорее всего являлся типичным авантюристом, который, как было принято среди таких персонажей, сотрудничал со всеми разведками, которые ему попадались на пути. Он, безусловно, был проходимцем — но очень талантливым проходимцем.
По происхождению Парвус — сын еврея — ремесленника. Сначала он жил в местечке Березино, потом переехал в Одессу — маму, где связался с революционными кружками. В 1885 году отбыл учиться в Цюрих и даже получил степень доктора[69] философии. Одновременно он болтался между разными социал — демократи- ческими организациями, как русскими, так и европейскими, причем оказался на крайне левом фланге. Парвус много сделал для «Искры». Собственно, первоначально именно в его квартире в Цюрихе располагалась редакция газеты. При этом он, по свидетельству Троцкого, «был одержим совершенно неожиданной, казалось бы, мечтой разбогатеть», что вообще-то революционерам было несвойственно.
Главной и весьма сомнительной заслугой Парвуса являлась идея «перманентной революции». Да — да! Ее разработал не Троцкий, а именно Парвус. Другое дело, что Лев Давыдович, являясь блестящим журналистом — популяризатором, за эту идею ухватился и нес ее как знамя всю свою жизнь.
Так вот, в конце октября Парвус нелегально прибыл в Россию. Формально в Совет он не входил, но развернул бурную деятельность, во многом определяя действия этой структуры. И причина тут не в каких-то «масонских связях», а прежде всего в том, что Парвус очень быстро сориентировался на местности.
Ярким примером может стать его издательская деятельность. К этому времени большевики уже легально издавали газету «Новая жизнь». Примечательно, что редактором был поэт и теоретик символизма (!) М. Н. Минский, издательницей — жена Максима Горького актриса М. Ф. Андреева. Газета имела тираж 80 тысяч экземпляров.
Парвус большевиков переплюнул на раз. Совместно с Троцким он арендовал небольшую «Русскую газету» и, по словам биографа Троцкого И. Дейчера, «превратил ее в популярный орган воинствующего социализма». Эффект был сильным. За несколько дней тираж газеты скаканул с 30 тысяч до 100, а вскоре и вовсе вырос до полумиллиона. Могли бы и больше, но техника не справлялась с удовлетворением потребностей читателей.
Секрет был прост. «Русская газета» являлась типичной, как тогда говорили, «газетой — копейкой» — то есть изданием, журналисты которого умели писать для массового читателя. Парвус добавил революционных идей, и акулы пера стали выдавать на — гора доступные и понятные всем статьи.
(Специально для любящих скулить о масонском засилье национал — патриотов. Учитесь работать у Парвуса — и будет вам счастье.)
И вот тут снова возникают вопросы касательно позиции охранного отделения. Что получается? По столице бегает, ничуть не скрываясь, беглый ссыльный Троцкий. На тот момент никакой амнистии еще не было — впрочем, Троцкий под нее в любом случае не подпадал. Да и Парвус никоим образом не мог легально попасть на территорию Российской империи. Кстати, полковник Герасимов, бывший тогда начальником петербургского охранного отделения, в своих воспоминаниях молчит об этом эпизоде, как партизан на допросе. Эта «фигура умолчания» подтверждает, что происходящее не являлось оперативными играми. То есть играми-то являлось, но вот какими. Как мы увидим дальше, Герасимов тоже был интересным персонажем.
Более всего в 1905 году Парвус отличился как автор так называемого «Финансового манифеста». Там указывалось, что «самодержавие никогда не пользовалось доверием народа и не имело от него полномочий. Посему мы решаем не допускать уплаты долгов по всем тем займам, которые царское правительство заключило, когда явно и открыто вело войну со всем народом».
А потому:
«Следует отказаться от амортизационных выплат, так же как и вообще от всех выплат в пользу государства. При заключении любых сделок, включая заработную плату, оплата должна производиться золотом, а в случае, если сумма не превышает 5 рублей, полновесной монетой. Все депозиты должны быть отозваны из сберегательных банков и из государственного банка и выплаты должны производиться золотом».
По сути, это попытка повалить финансовую систему страны. И кое — чего Парвус добился. В постановлении Государственного совета России за 1905 год по поводу «Финансового манифеста» сказано:
«Среди населения возникла беспримерная в истории нашего государственного кредита паника, вызванная этим преступным воззванием и сопутствующею ему противоправительственною агитацией крайних партий: истребование вкладов из государственных касс приняло стихийный характер и выразилось к концу отчетного года в громадной цифре 148 с лишком миллионов. Одновременно с сим значительно увеличились требования производства платежей золотом и весьма возросли операции по продаже валюты, обусловленные отливом капиталов за границу».
Заметим, что большевики были тут ни при чем. Но! Как известно, самые удачные аферы проворачиваются во время революций. А в том, что это была типичная афера, за которой стояли прежде всего французские финансисты, сомневаться не приходится.
«Если вспомнить, что автор "манифеста" через несколько лет стал совершать многомиллионные спекуляции зерном и оружием в Османской империи и Балканских странах, то нетрудно предположить, что и при организации финансовой паники в декабре 1905 года Парвус руководствовался не только и не столько желанием помочь революционному делу. Последствия "Финансового манифеста" наводят на мысль о том, что за спиной Парву- са стояли влиятельные финансовые и политические силы ведущих европейских стран. Революционная риторика Парвуса и Троцкого на деле служила прикрытием для обогащения западных финансистов и укрепления политических позиций стран Запада за счет России».
Такова уж логика революции — к ней неизбежно примазывается разнообразная сволочь. «Финансовый манифест» привел к тому, что правительство перестало отстраненно наблюдать за бурной деятельностью Совета. Полиция дождалась очередного заседания, которое проходило в здании Вольно — экономического общества на Забалканском (Московском) проспекте. Потом здание окружили и повязали всех присутствовавших. Арестовали 190 человек. Одновременно была закрыта и газета «Новая жизнь». А вот Красин сумел уйти.
Парвус некоторое время скрывался и даже пытался возродить Совет, но вскоре взяли и его.
В итоге 15 членов Исполкома Совета, в том числе и Троцкий, получили пожизненную ссылку, Парвус — всего три года. Впрочем, оба сбежали еще по пути. В итоге восстание в Петербурге не состоялось. В вот в Москве вышло иначе.
В Москве Совет образовался в конце октября. Тамошние ребята взяли курс на продолжение всеобщей забастовки, которая,
возможно, выльется в вооруженное восстание. Таких структур, как у товарища Красина, в Первопрестольной не имелось, революционеры здесь располагали довольно незначительными силами. Две главных непоседливых структуры — эсдеки и эсеры, заключили «временное боевое соглашение»: то есть все идейные споры решено было оставить на потом, а пока действовать совместно. Впрочем, что конкретно делать, никто толком не знал. Решили: как выйдет, так уж и выйдет.
На то, что забастовка переросла в стрельбу, повлиял малоизвестный эпизод, который почему-то в советской многотомной истории декабрьского восстания редко упоминается. А дело было в следующем. Начали бузить солдаты 2–го Гренадерского Ростовского полка. О восстании речи не было — так, собрались служивые и помитинговали. Но выдвинули при этом следующие требования:
Общие требования:
Отмена смертной казни.
Двухлетний срок службы.
Отмена формы вне службы.
Отмена военных судов и дисциплинарных взысканий.
Отмена присяги.
Освобождение семейств запасных от податей.
Избрание взводных и фельдфебелей самими солдатами.
Увеличение жалованья.
Солдатские требования:
Хорошее обращение.
Улучшение пищи и платья.
Устройство библиотеки.
Бесплатная пересылка солдатских писем.
Столовые приборы, постельное белье, подушки и одеяла.
Свобода собраний.
Свободное увольнение со двора.
Своевременная выдача солдатских писем.
Потом, правда, солдаты передумали бунтовать и сдали назад, «общие требования» были сняты, а в «солдатских», кроме «свободного увольнения со двора» и «свободы собраний», не было ничего особо революционного. В самом деле, почему солдат не имеет права спать на подушке и под одеялом? Наверное, нашли бы способ решить такие вопросы. Да и столовые приборы, наверное, отыскались бы…
Но дело-то в том, что эти требования в полном виде были напечатаны в социал — демократической газете «Красный пролетарий». Так что революционеры решили — армия против них воевать не станет.
Московский Совет издал книжку «Советы восставшим рабочим»: «Наша ближайшая задача — передать город в руки народа… Мы сейчас же установим своё, выборное управление, свои порядки, 8–часовой рабочий день, подоходный налог и т. д.
Мы докажем, что при нашем управлении общественная жизнь потечет правильнее, жизнь, свобода и права каждого будут ограждены более, чем теперь. Поэтому воюя и разрушая, вы помните о своей будущей роли — быть управителями».
И пошло веселье.
«Новое время»:
«7 декабря. Сегодня на рассвете рабочие заводов Дангауера, Гужона, курских мастерских и других заводов, находящихся за Рогожской заставой, явились в числе десяти тысяч человек к так называемой Киселевской крепости, в которой находится ночная чайная и притон для воров, и принялись громить эту крепость. Была произведена форменная атака. От крепости не осталось камня на камне. Причина разгрома — желание отомстить ворам, которые ограбили рабочего завода Дангауера Ивана Алексеева, выигравшего крупную сумму на бильярде, а затем убили его, а тело бросили на Владимирском шоссе. Убегая, воры отстреливались. Стреляла и боевая дружина рабочих, причем ранено шесть рабочих и два вора. Явившиеся драгуны, узнав от рабочих, в чем дело, спешились и не принимали участия в усмирении громивших.
Сегодня в Москве осуществилась всеобщая политическая забастовка, объявленная накануне Советом рабочих депутатов при участии представителей железнодорожного и почтово — телеграфного союзов.
В два часа местные власти получили распоряжение об объявлении Москвы на положении чрезвычайной охраны, и хотя об этом еще не опубликовано в городе, но уже принят целый ряд предохранительных мер и войскам приказано быть наготове. В манеже расположены кавалерия и пулеметы. По всему городу разъезжают патрули.
Забастовка коснулась и учебных заведений. Группа мальчиков из одной частной гимназии обходила все другие учебные заведения и заставляла кончать занятия.
Удручающее впечатление производят улицы с заколоченными магазинами. Под влиянием страха даже те, которые торгуют, закрыли окна досчатыми ставнями, большинство же предпочло вовсе не торговать. Никто не может определенно сказать, чего и кого боится, тем не менее, все малодушно спешат закрывать магазины».
А вот как описывают эти дела участники событий:
Большевик Мартын Лядов:
«Городовые стоят как-то пугливо, озабоченно. Кое — где уже с утра начали снимать городовых с постов и обезоруживать их. Один подросток обезоружил шесть городовых. Он сделал себе из мыла нечто похожее на браунинг, вычернил его и с этим "оружием" подходил к постовому, кричал ему "Руки вверх!" и вытягивал из кобуры настоящее оружие. Было несколько случаев убийства городовых, не желавших отдать оружие».
Дальше пошло ещё веселей. Штаб дружинников Пресни приговорил к смерти и расстрелял начальника сыскного отделения Войлошникова и помощника полицейского пристава Сахарова. К 9 декабря рабочие начали строить баррикады.
А что же власти? Московские власти оказались в полном провале. Полицейские при попытках штурма баррикад действовали по принципу: «а не слишком ли активно мы атакуем?». Солдаты — так же. Они отступали при первых выстрелах. Но всё- таки войска были сильнее повстанцев.
«МОСКВА, 10 декабря. Сегодня революционное движение сосредотачивается главным образом на Тверской улице между Страстной площадью и Старыми Триумфальными воротами. Тут раздаются выстрелы орудий и пулеметов. Сосредоточилось движение здесь еще в полночь на сегодня, когда войска обложили дом Фидлера в Лобков- ском переулке и захватили здесь всю боевую дружину, а другой отряд войска — остальную охрану Николаевского вокзала.
План революционеров заключался, как говорят, в том, чтобы сегодня на рассвете захватить Николаевский вокзал и взять в свои руки сообщение с Петербургом, а затем боевая дружина должна была идти из дома Фидлера, чтобы завладеть зданием думы и государственным банком и объявить временное правительство. Сегодня в 2 1/2 часа утра двое молодых людей, проезжая на лихаче по Большому Гнездниковскому переулку, бросили в двухэтажное здание охранного отделения две бомбы. Произошел страшный взрыв. В охранном отделении выломана передняя стена, снесена часть переулка и разворочено все внутри. При этом тяжело ранен околоточный надзиратель, который уже умер в Екатерининской больнице, и убиты городовой и нижний чин пехоты, случайно здесь находившиеся. В соседних домах выбиты все стекла. Исполнительный комитет совета рабочих депутатов особыми прокламациями объявил вооруженное восстание на 6 часов вечера, даже всем извозчикам предписано было кончить работу к 6 часам. Однако действия начались гораздо раньше.
В 3 1/2 часа дня сбиты баррикады у Старых Триумфальных ворот. Имея позади два орудия, войска прошли сквозь всю Тверскую, сломали баррикады, очистили улицу, а затем орудиями обстреляли Садовую, куда бежали защитники баррикад. Исполнительный комитет совета рабочих депутатов запретил булочным печь белый хлеб, так как пролетариату нужен только черный хлеб, и сегодня Москва была без белого хлеба.
Около 10 ч. вечера войска разобрали на Бронной все баррикады. В 11 1/2 ч. везде было тихо. Стрельба прекратилась, только изредка патрули, объезжая город, обстреливали улицы холостыми залпами, чтобы пугать толпу».
Большевик 3. Я. Литвин — Седой писал:
«Каждый рабочий стремился приобрести револьвер или кинжал. На фабриках готовили пики, кистени, кинжалы. Оружия разного рода было у повстанцев не более 250 единиц».
Между тем особых сил у восставших не имелось. Они были вооружены, в основном, короткоствольным оружием. Не было у них и внятного руководства. Но, тем не менее, кое-что они делать пытались. Нет, они не сражались на баррикадах — это красиво смотрится на картинах, но в реальности при преимуществе противника в стрелковом оружии не имеет смысла. Штурмующие огнем из винтовок могут просто выбить или прижать к земле защитников, а потом по стеночкам подойти…
Восставшие были не дураками и это вполне понимали. Так что баррикады никто не защищал, они создавались для того, чтобы задержать на время противника. А действовать предполагали так: группы из двух — трех человек выскакивают в тыл солдатам и открывают огонь. Принцип: «бей и беги». Нормальная партизанская тактика.
Кто знает, чем бы всё это закончилось, но тут вступил в действие новый фактор — доставленный 15 декабря из Петербурга лейб — гвардии Семеновский полк.
Российская гвардия являлась очень своеобразной структурой. Назвать ее элитными войсками в современном понимании нельзя. В наше время элитные войска — это части, обладающие лучшей боевой подготовкой, чем все прочие. Про тогдашнюю гвардию сказать это было трудно, тем более, она не участвовала в боевых действиях с 1815 года и подготовлена, как показала Первая мировая война, была очень плохо. Это были привилегированные войска. Гвардейцы именно себя считали солью земли, презирая всех остальных.
Попасть в гвардию было непросто. Офицеры там являлись исключительно дворянами. Нет, никаких законодательных ограничений не существовало. Но чтобы попасть в гвардейский полк, требовалась рекомендация одного из офицеров и единогласное решение офицерского собрания. (Интересно, а откуда большевики позаимствовали правила приема в партию? Что-то уж больно похоже) Понятно, какие там служили ребята.
Гвардия являлась «кадровым резервом» тогдашней власти. С одной стороны, бывший гвардейский офицер, пробившийся в большие чины, тащил за собой однополчан. Но существовала и иная сторона дела. В гвардии служить было престижно, но очень дорого. По подсчетам капитана лейб — гвардии Семеновского полка Юрия Владимировича Макарова, оставившего подробные воспоминания, жизнь офицера, простая жизнь без всяких излишеств, обходилась в четыре раза дороже, чем получаемое жалованье. И это был не предел. В лейб — гвардии Конногвардейском полку, как писал граф Игнатьев, «среднего дворянского состояния хватало лет на пять». Тот же Игнатьев: «Мы прекрасно знали, что жалованья не увидим». А далеко не все дворяне могли позволить себе служить за собственный счет.
Так что более — менее дельные люди стремились, приобретя необходимые знакомства и прочие связи, как можно быстрее выйти из гвардии — в армию или на гражданскую службу. Кто оставался — можно представить, что это были за кадры.
Но все эти рассуждения касаются офицеров. Что же до солдат. В гвардию отбирали не по способностям, как теперь берут в ВДВ, а по внешности. Требовалось иметь «гвардейский рост» — от 185 сантиметров. Тогда подобных призывников было не так уж и много. А в конкретные полки подбирали «по экстерьеру».
«Каждый гвардейский полк имел свой тип, который и начальством, и офицерами всячески поддерживался и сохранялся в возможной чистоте. В Преображенцы подбирались парни дюжие, брюнеты, темные шатены или рыжие. На красоту внимания не обращалось. Главное был рост и богатырское сложение. В Конную гвардию брали преимущественно красивых брюнетов. Семеновцы были высокие, белокурые и «лицом чистые», по возможности с синими глазами, под цвет воротника».
Служба в гвардии была не самая плохая. Кормили хорошо. Чтобы было понятно: многие призывники из крестьян мясо впервые в жизни видели в армии! А гвардейская «мясная порция» была неплохой. Офицеры в казармах появлялись не очень часто, служебные обязанности в осенне — зимнее время сводились к несению караулов в разных правительственных зданиях — где, кстати, тоже было принято кормить солдатиков до отвала. (А офицеров еще и поить. К примеру, на суточное дежурство в Зимнем дворце каждому офицеру полагалось по две бутылки вина, — по одной белого и красного.) На летнее время гвардейские части перебирались в Красное Село, в лагеря — но и там была не военная подготовка, а ее имитация.
Так что солдатам гвардейских полков было грешно жаловаться на жизнь. Они и не жаловались. И революционные идеи в этой среде в 1905 году популярностью не пользовались. Вот такие ребята и поехали давить восстание в Москве.
Революционеры прекрасно понимали, чем закончится вмешательство гвардии, и пытались этому помешать. Была идея разрушить Николаевскую железную дорогу, чтобы семеновцы до Москвы не добрались. Не вышло. Полковник Герасимов свидетельствует:
«Все опасные места были заняты железнодорожными батальонами и жандармскими командами, как это полагается при проезде царя».
Правда, революционеры тоже отличились. Группа московских социал — демократических боевиков, собиравшихся повредить железную дорогу, просто — напросто заблудились на местности и эту самую дорогу не нашла. Как говорится, бывает хуже, но реже. С эсерами же получилось еще интереснее. Их Боевая организация намеревалась взорвать какой-либо из мостов — однако на дело ребята так и не вышли. Одно из объяснений: Азеф, над которым в тот момент уже сгущались обвинения в работе на охранку, имел идею — фикс — взорвать Департамент полиции (и все документы развеялись бы по ветру). Так что боевиков он из Питера не выпустил, они ему были нужны в городе.
Так это или нет, но семеновцы прибыли в Москву. Приказ у них был простой: «пленных не иметь» (и после этого кто-то еще плачется о «зверствах большевиков»). При таких методах стреляют по всему, что движется, не особо разбираясь, кто прав, кто виноват.
Солдаты приказ исполнили. Против баррикад применили орудия. В общем, восстание подавили и порядок навели.
«Новости дня»:
«19 декабря. Вчера, как нам передают, сдались последние "про- хоровцы" — рабочие пресненского района, засевшие в помещении Прохоровской мануфактуры и в соседних домах.
Местность пока оцеплена войсками, но сегодня войска будут сняты и отведены. Все рабочие района спешно разоружаются, причем ведется точная регистрация всех слагающих оружие».
В других регионах народ тоже весело развлекался.
«Вдоль Великого Сибирского пути образовались самозваные "комитеты", "советы рабочих и солдатских (тыловых) депутатов" и "забастовочные комитеты", которые захватывали власть. Сама Сибирская магистраль перешла в управление "смешанных забастовочных комитетов", фактически устранивших и военное, и гражданское начальство дорог.
Официальные власти растерялись. Во Владивостоке комендант крепости, ген. Казбек, стал пленником разнузданной солдатской и городской толпы. В Харбине начальник тыла, ген. Надаров, не принимал никаких мер против самоуправства комитетов. В Чите военный губернатор Забайкалья, ген. Холщевников, подчинился всецело комитетам, выдал оружие в распоряжение организуемой ими "народной самообороны", утверждал постановления солдатских митингов, передал революционерам всю почтово — телеграфную службу и т. д. Штаб Линевича, отрезанный рядом частных почтово — телеграфных забастовок от России, пребывал в полной прострации, а сам главнокомандующий устраивал в своем вагоне совещание с забастовочным комитетом Восточно — китайской железной дороги, уступая его требованиям»
Впрочем, так происходило отнюдь не всегда потому, что власти растерялись, — а еще и потому, что старались на творящемся бардаке немножко заработать. Вот еще одно свидетельство Деникина:
«В революционное движение вклинился привходящим элементом — бунт демобилизуемых запасных солдат. Политические и социальные вопросы их мало интересовали. Они скептически относились к агитационным листовкам и к речам делегаций, высылаемых на вокзалы "народными правительствами". Единственным лозунгом их был клич:
— Домой!
Они восприняли свободу как безначалие и безнаказанность. Они буйствовали и бесчинствовали по всему армейскому тылу, в особенности возвратившиеся из японского плена и там распропагандированные матросы и солдаты. Они не слушались ни своего начальства, ни комитетского, требуя возвращения домой сейчас, вне всякой очереди и не считаясь с состоянием подвижного состава и всех трудностей, возникших на огромном протяжении — в 10 тыс. километров — Сибирского пути.
Под давлением этой буйной массы и требований "железнодорожного комитета" Линевич, имевший в своем распоряжении законопослушные войска маньчжурских армий для наведения порядка в тылу, отменил нормальную эвакуацию по корпусам, целыми частями и приказал начать перевозку всех запасных. При этом, вместо того чтобы организовать продовольственные пункты вдоль Сибирской магистрали и посылать запасных в сопровождении штатных вооруженных команд, их отпускали[70] одних, выдавая в Харбине кормовые деньги на весь путь. Деньги пропивались тут же на Харбинском вокзале и на ближайших станциях, по дороге понемногу распродавался солдатский скарб, а потом, когда ничего "рентабельного" больше не оставалось, голодные толпы громили и грабили вокзалы, буфеты и пристанционные поселки».
Для тех, кто не понял, поясняю. Выдать «кормовые деньги» вместо того, чтобы организовать пункты питания — отличный способ эти деньги разворовать. Вряд ли дембели сильно проверяли, сколько им выдали.
Вообще путь домой Антона Ивановича Деникина потянет на приключенческий фильм. Так, где-то офицеры попросту украли паровоз, подкупив машиниста — а потом опасались, что следующие за ними солдаты их найдут и разберутся. Как видим, генерал Деникин освоил некоторые особенности Гражданской войны задолго до ее начала.
В некоторых местах революционеры сумели даже захватить власть. Таким местом, к примеру, являлась «Красноярская республика», которая существовала с 6 декабря 1905–го по 3 января 1906 года. Власть в городе захватил Объединенный совет рабочих и солдатских депутатов, в котором заправляли большевики А. А. Рогов, К. В. Кузнецов, И. Н. Воронцов. Правда, что делать, оказавшись у власти, Совет не знал, так что в итоге восстание вскоре подавили. Были дела и в других городах. В Ростове рабочие дружины вели бои с войсками с 13 по 20 декабря. В Екатери- нославе еще дольше — с 8 до 27 декабря. Напомним, в этот город в 1896 году выслали видного большевика Ивана Бабушкина. В 1905–м он находился уже в иных местах, но, видимо, не зря в Екатеринославе жил.
Разбирались с этим весельем жестко.
«Между тем Петербург пришел в себя и стал принимать решительные меры. По инициативе главы правительства гр. Витте для восстановления порядка на Сибирской магистрали были командированы воинские отряды: ген. Меллер — Закомельского, который шел от Москвы на восток, и ген. Ренненкампфа, двигавшегося от Харбина на запад. Позже подошел к Владивостоку ген. Мищенко, когда схлынула уже наиболее буйная масса запасных, и успокоил город мирным путем.
Ген. Ренненкампф выступил из Харбина 22 января 1906 г. с дивизией, шел, не встречая сопротивления, восстанавливая железнодорожную администрацию и усмиряя буйные эшелоны запасных. Усмирение производилось обыкновенно таким способом: высадит из поезда мятежный эшелон и заставит идти пешком километров за 25 по сибирскому морозу (30–40 град, по Реомюру) до следующей станции, где к определенному сроку их ждал порожний состав поезда.
Подойдя к Чите, считавшейся наиболее серьезным оплотом революционного движения, Ренненкампф остановился и потребовал сдачи города. После нескольких дней переговоров Чита сдалась без боя. Ренненкампф сменил высших администраторов Забайкальской области, отобрал у населения оружие и арестовал главных руководителей мятежа, предав их военному суду. Так поступал и в дальнейшем».
В общем и целом, из восстаний ничего не вышло. Однако это совсем не означало, что восторжествовал порядок. Наоборот, всё только начиналось.