1938: Москва (СИ)

1938 М-1

Нежный свет летнего утра по мере того, как, раскаляясь, солнце ползло вверх над Замоскворечьем, сменился горячим сиянием июльского дня 1938 года. Прогрохотал вдоль набережной трамвай. На той стороне реки, на Балчуге, сияли полированным алюминием соединенные застекленной перемычкой башни-иглы Наркомтяжпрома.

На крыше Главного Универсального Магазина из поставленного на решетчатую стрелу катапульты дежурного серо-зеленого И-165, зевая, вылез младший лейтенант советских ВВС, зевая, выслушал отчет техника, черкнул что-то в ведомости и был заменен старшим лейтенантом. Другой технарь, поскрипывая ручкой лебедки, натянул над машиной солнцезащитный парусиновый козырек. Обслуга по заведенному порядку крутнула проверки ради туда-сюда тонкие шеи автоматических зениток, установленных на кремлевской стене.

Вокруг Малого Центрального аэродрома, занимавшего все пространство бывшей Красной площади, с разгонной горкой на бывшем Васильевском спуске, с трамплином и выходом к воде для гидропланов, начиналась обычная жизнь.

Диспетчер поднял два белых флага с черными кольцами — облачность ноль, видимость неограниченная, шансы плохой погоды — ноль. Над куполом Христа Спасителя, переоборудованного в ремангар (алтарь, хоры и вся служба были унесены в сам купол, а из Москва-реки поднимался пандус с тросовым приводом, чтобы затаскивать наверх самолеты), виднелась ранняя пташка — курьерский трехдвигательный гидросамолет «Дорнье».

Похожий на мушиного темно-зеленого цвета голландский деревянный башмак, гидроплан разворачивался для захода на Павелецкий гидропорт. Не иначе привез немцам в колонию свежий «Берлинер Цайтунг» и мюнхенское пиво. «Дорнье» покачал крыльями, выпустил благодарственный зеленый дым и отпустил два эскортных «я». «Я» качнули крыльями в ответ и развернулись на Ходынку.

С юга на Павелецкий уже шли вереницей серо-белые, похожие на объевшуюся чайку, «Бе» и пузатые американские «Каталины». Возле причальных мачт вокзала-аэродрома смирным стадом зависли огромные кабачки серебристых и раскрашенных рекламой грузовых и транспортных дирижаблей — американских «тип Шенандоа», «тип Фигароа», «тип Мэйкон», советских Д-6, Д-12 и Д-31, ребристых германских LZ. Если напрячь зрение, виднелись в дымке на дальнем краю Павелецкого поля три или четыре узких темно-серых тени — похожие на клинок гигантского прямого меча ударные дирижабли-авианосцы «Восток».

По верху ажурной серебристой решетки новопостроенного Устьинского моста, фыркая игрушечными струйками пара, полз паровоз, таща за собой вереницу вагонов с Павелецкого на Ярославский вокзал, на Красносельский аэроузел.

Мальчишки потащили утренние «Московскую ежедневную информацию» и «Вести Совета Красных Инженеров».

— Внимание-внимание! Баальшие потери! Новое наступление поляков! Последние известия с фронта! С начала года пятнадцать тыщ убитых! Германцы держат фронт — новейшие пушки! Последние известия!..

…Поляки, потеряв много солдат, все-таки прекратили наступление, и немцы пока держат фронт. Как следствие — с прошлой недели возросли ставки на эскортирование грузовиков и пассажирских бортов через Балтику и через фронт — как и расценки перевозчиков… Амортизация приросла сразу на 2 %, а премиальные — кое-где и на 1000 советских червонцев.

Толпа «безработных» пилотов загомонила

— Пора бы уж! Бензинчик-то кусается, дороже хлеба — 23 сотых за литр!

— С поляками надо не бензинчик считать, а патроны…

— Вась, а у тебя сорок вторые свечи не завалялись, к «Пратт-Уитни»? Я все никак не соберусь мотор перебрать, а через сорок часов уже надо…

Серебров, краем уха слушая эти разговоры, перевернул страницу «Красных Инженеров» и углубился в чтение.

Судя по цифрам потерь, летнее наступление поляков на Померанском и Силезском фронтах все-таки провалилось. Даже если обе стороны, как обычно, врут о своих потерях.

Полякам не помогли ни английское вооружение, ни эмбарго против Германии, ни негласно поставляемая из французской Ливии нефть. Советские деньги, советская нефть и построенные по лицензии в Чехословакии советские самолеты оказались весомее — Советская Россия слишком хорошо помнила Польскую войну и попытку вторжения сразу после переворота 1930-го года.

Германия скрипела, стонала, охала, но по неистребимой тевтонской привычке упрямо держала фронт — они этому научились еще в Великую Войну. Правда, внутри Германии было нехорошо. Кое-где был адский суп, в котором бурлили пацифисты, анархисты, либертисты, синдикалисты, неосоциалисты и еще черт знает кто, но это были скорее блохи в перьях старого черного орла. Кроме слушания электромузыки, исступленных танцев, заумных стихов, дикого покроя одежды и непрекращающейся болтовни, они ничего не предпринимали: уж больно хорошо все помнили подавление Пивного Путча и показательную отправку на каторгу его вожака — Рёма. А потом — Великое Германское Успокоение, когда к нему присоединились Тельман, Штрассер и прочие горячие головы, справа, слева и даже по центру. А кое-где — все прелести затяжной и жестокой войны.

Чехословакия, как обычно, работала и слала немцам самолеты и винтовки (в обмен на «немецкое золото» — новейшие химические продукты, лекарства, лаки, краски и смолы), задорно посматривая на поляков поверх своей «Линии Масарика», ощетинившейся продукцией «Ческой Збройовки» и изредка многозначительно протирала рукавом казенники чудовищных артиллерийских творений «Шкоды».

С венгерской стороны у нее была не менее занозистая «Линия Само» — мадьяры, конечно, смирные ребята, но чехословаки народ щедрый, для гостей ничего не жалко. С востока, там, где Подкарпатская Русь смыкалась с Советской Россией, были «Русские Ворота», железнодорожная ветка, по которой шла советская нефть, и защищающий ее «Русинский район».

Итого — пятый крупный щелчок по панскому гонору за прошедшие два года. Однако.

Интересно, в Варшаве еще не пожалели о том, что ввязались в эту авантюру? А пора бы. Правительство Чемберлена будет воевать с немцами до последнего польского солдата. И если так пойдет, а Британия не захочет посылать в помощь полякам армады своих дирижаблей и Гранд Флит, то немцы могут все-таки начать контрнаступление, вышвырнуть поляков из Силезии и вдребезги раскрошить это европейское недоразумение, управляемое напрямую из Лондона.

А уж пристроить лоскуты — этому в Европе после Великой Войны научились с блеском. Кусочек работягам-чехословакам. Кусочек натерпевшимся немцам — так чтоб коридор пробить в оторванную от Германии Пруссию.

Кусочек достанется и Советской России — наконец-то вывести из-под панов белорусов, да и литовцы, наверное, не откажутся получить обратно все отрезанные в 1919 году кусочки, которые не смогли отбить в кампанию 30-го. А паны пускай сидят в законных границах Польши 1918 года. Не «от моря до моря», конечно, но от Варшавы до Львова тоже очень неплохой кус.

— Вниманию всех членов Профсоюза! Вакансии на сегодня, 13 июля 1938 года, для Москвы. Грузовые рейсы до 5 тонн — Архангельск, 4 на Петроград, 3 на Казань, 10 рейсов на Киев и Ростов-на-Дону, Новосибирск, Красная Урга, Мукден, 2 рейса на Прагу, рейс на Стокгольм, Афины. Грузовые рейсы до 10 тонн — Москва — Стокгольм — Вольный Дублин — Имперский штат Нью-Йорк…

Нормировщик раздавал задания транспортникам — хозяевам легких дирижаблей и грузовых самолетов (что, впрочем, не отменяло установленных на «грузовиках» пулеметных спарок).

«Бойкие люди» — владельцы истребителей и полковники свободных эскадрилий — молча читали газеты и дымили папиросами в смежном зале, поменьше. У «извозчиков» была своя биржа, у «Метрополя».

Наконец пришел и нормировщик «боевиков». Удар гонга, сессия открылась.

— На сопровождение грузового дирижабля «Бремен» отсюда до Казани, далее в Тегеран, Карачи, Бомбей — два тяжелых истребителя.

Пилоты тяжелых истребителей молча подняли руки.

— Что можете выставить?

— Две улучшенных «аэрокуды» с чешским оружием. Тариф обычный, московские правила. Бензин, патроны, кровать и харч — как всегда, за счет заказчика.

«Аэрокуда» была серьезной машиной — двухфюзеляжная конструкция с двумя оборонительными турелями и двигателями «ролльс-ройс» (нелицензированная американская или чехословацкая копии). Скоростная, хоть и тяжеловата на подъем, со средними показатели на вираже, но отклоняемый лафет с электроприводом и батареей крупнокалиберных пулеметов догоняли и разбирали даже самую верткую цель.

— Могу предложить звено В.71, условия, как всегда, тариф стандартный по Профсоюзу.

— Передаю ваши предложения заказчику, сведения поступят через час…

Дальше шла рутина — заказы на эскорт тяжелых самолетов и грузовых дирижаблей. Маршруты пролегали вдали от опасных небес Маньчжурии, вечно бурлящего Китая, неспокойных Ирака и Трансиордании. Некоторые шансы на драку и премии за сбитых пиратов были только у конвоя Петроград-Москва-Киев-Царьград-Иерусалим — над Дамаском пошаливали пираты, с которыми никак не могли совладать ВВС Еврейской Республики.

Почти стопроцентные шансы на драку были у конвоя двух пассажирских «тип Шенандоа», которые шли через Иркутск и Владивосток на Королевство Гавайи и через Сиэтл (Нация Голливуда) в Чикаго (Индустральные Штаты Америки). Это означало пролет через постоянный американский бардак. До Сиэтла они долетят спокойно — их во Владивостоке пристегнут к конвою из трех советских дирижаблей-танкеров и сопровождающего их советского авианосца типа «Восток», которые от Сиэтла поворачивают на север в Новоархангельск на Белой Аляске. Эскадрилья И-165, звено штурмовых АНТ-103 или немецких Fw-170, плюс вольнонаемное сопровождение и пушки самого «Востока» — это блюдо не прожевать даже британскому авианосцу-рейдеру.

На это задание вызвались сразу четыре частных летчика из Индустриальных Штатов и Имперского Штата — не иначе решили совместить обратный полет домой с выгодным контрактом.

Серебров выбил из пачки папироску, обмял, закусил, извлек огонь из бензиновой зажигалки и продолжил чтение «Красных Инженеров». Его, частного летчика-владельца, больше интересовали задания высшей категории. Риск, разумеется, значительно выше, но и тарифы и премия за сбитого противника в несколько раз выше над одним из мировых «котлов», где червонцы и пули летают вперемешку.

Впрочем, пропорционально растет возможность устроить себе шикарные похороны со скоростной кремацией в воздухе или воткнувшись на несколько метров в землю вместе с самолетом. Есть еще шанс сгнить от голода или какой-нибудь заразы в плену, не дождавшись расстрела или выкупа. Британия с доминионами в очередной раз плюнули через губу на Лигу Наций и объявили всех летчиков, выполняющих контракты для Германии, обычными пиратами, на которых не распространяются правила и обычаи ведения войны. Что не мешает правительству Его Величества выписывать в год по два десятка privateer certificate для своих подданных, занимающихся воздушным разбоем во всех уголках света.

— И, наконец, задания по вышей категории… Послезавтра — встреча швейцарского грузопассажирского цеппелина «Винкельрид» в районе Рюгена и сопровождение до Петрограда. В Ростоке к нему присоединился грузопассажирский цеппелин «Рихард Вагнер», через Петроград на Москву. Груз — катализаторы и синтетические лекарства для Советской России, плюс пассажиры.

В германском воздушном пространстве их сопровождают самолеты Люфтваффе, но в нейтральном пространстве их присутствие нежелательно. Реакция поляков и англичан предсказуема — они не будут ввязываться в дело официально, но руками пиратов попытаются уничтожить «Вагнер» в нейтральном пространстве или в проекции Данцигской зоны. Поэтому требуется помощь частных лиц.

Советские военно-воздушные силы не могут вмешиваться в прямой конфликт вне воздушного пространства Советской России, но предоставят на льготных условиях скоростной авианосец типа К-7 и топливо от Рюгена до Моонзундского архипелага. Авианосец будет барражировать в нейтральном пространстве, при необходимости сможет принять истребители и обеспечит всю радио-работу. Над Моонзундом, на подходе к советскому пространству вас встретят.

Высший тариф, уровень угрозы высший. В случае боестолкновения обычная премия на двигатель плюс выплата от правительства Швейцарской Конфедерации в сумме 1000 червонцев, швейцарскими франками и по 500 за каждого пирата. Компенсация топлива и боекомплекта — по Вышеградскому протоколу. Моточасы по предварительным условиям на владельцах, ремонт боевых повреждений и возможных ранений определяется страховкой, выплаты могут взять на себя швейцарская и германская сторона по соглашению с владельцем. Нужно от 4 до 6 истребителей с характеристикой не ниже В…

Серебров оглядел присутствующих — французские легионеры недовольно скривились — Швейцария хорошо платит, но присутствие «Вагнера» портило все, так как отношения между Францией и Германией были разорваны. Франция официально продавала Польше сырье (воздерживаясь, впрочем, от поставок знаменитых французских танков).

Капитан-австрияк отрицательно покачал головой: пираты — сколько угодно, но влезть в возможную драку с участием Польши, Британской империи и Советской России при риске швейцарским цеппелином — нет, увольте. Австрийская Республика за 4 года Великой войны научилась быть нейтральной.

Значит, можно поднимать руку. Но надо еще посмотреть, кто еще согласится.

Так, Боб Бойингтон, известный охотник, родом из бывших САСШ. Прилетел на свежее европейское мясо. Оголодал — любит дорогую выпивку, красивую жизнь и красивых женщин. Все три пункта — помногу.

— Один А.37, но с компенсацией по Московским правилам и 100 % страховка. Сертификат аса, подтвержден Королевством Гавайев, Нацией Голливуда, большей частью нашей всеамериканской хренотени, Республикой Техас, Чехословакией, Германией, Советом Красных Инженеров и бла-бла-бла. Хотя бы 500 червонцев вперед — сижу сухой.

— Принято, ваше предложение будет передано заказчику…

Голос из другого угла:

— Один И-165Ф, страховка 100 %. Компенсацию можно по Вышеградскому и довезти до места на бензине заказчика — так, это Алехин, племянник гроссмейстера, экономит моточасы и топливо.

Живет в Праге, но принципиально пользуется только советской техникой. Его оснащенный форсированным двигателем и утыканный «шпитальными» заказной «ишак» (фирменный знак — «перевязи» из ленты в шашечку) был страшным бойцом в собачьей свалке, но отвратительным стайером: доведенный до предела двигатель пожирал на боевом режиме бензин как верблюд — воду и вырабатывал свой ресурс на четверть быстрее обычного. Зато доходы пилота, никогда не снимающего галстука-бабочки, позволяют его регулярно менять.

— Принято, ваше предложение будет передано заказчику…

Серебров вздохнул. Солидная компания. В такой настрелять червонцев почти просто и даже приятно. Перебросил папироску из одного угла рта в другой, и поднял руку

— Один самолет, A.300. Сертификат аса, подтвержден Японской Империей, Королевством Гавайев, Советом Красных Инженеров, Индустриальными Штатами, Чехословакией и Германией. 100 % страховка, Московские правила, моточасы на заказчике.

Правее поднял руку известный воздушный наемник Голуа, уроженец Южного Орлеана. Серебров начинал с ним в одной команде, да и потом они провернули несколько дел, хотя близкими друзьями не были. В кабинах — на «ты», на земле — строго на «вы».

— Один «Девуатэн»-526. Сертификат аса, подтвержден Конфедерацией Дикси, Луизианой, Имперским Штатом, Техасом, Францией и территориями, Гавайями, Чехословакией и Советом Красных инженеров. Полная страховка, компенсация по Московским правилам, топливо можно по Вышеградским, моточасы на заказчике.

— Больше предложений нет? Хорошо, ваши предложения будут переданы заказчику. Больше заданий на сегодня нет. Сегодняшняя сессия объявляется закрытой, 14–42 по московскому летнему времени, просьба всем участникам еще раз уточнить свои координаты на время ожидания заданий.

Представитель Профсоюза ударил брусочком полированного дерева в гонг. Потенциальная четверка переглянулась и кивнула друг другу.

1938 М-2

Серебров свернул газету и засунул ее в карман парусинового летнего реглана. Теперь на Ходынку, проверить готовность самолета. Кроме техосмотра и ежемесячной подкраски и полировки, в этот раз он поменял элероны на цельнометаллические улучшенного профиля и наконец-то заменил правый внутренний «тула-шпандау». Пулемет-ветеран стоял еще с завода, но совсем недавно пришлось несколько раз жать на перезарядку. Осмотр показал, что с ним все-таки придется прощаться.

Снаружи встретила дневная жара. В такой день хорошо бы спуститься в прохладу подземных дворцов московского метрополитена или посидеть у воды в Серебряном Бору. Но есть варианты и получше — прокатиться с ветерком по широкой Тверской и Петроградскому шоссе как раз до Ходынской эстакады.

Увидев владельца, стайка мальчишек, крутящихся возле сияющего хромом и вишневым лаком тяжелого дизельного «DKW», брызнула в стороны как водомерки. Ручку вверх, передачу в нейтраль, 3 секунды на нагрев свечи, зажигание. Мотоцикл рыкнул, задрожал и заворчал, как положено здоровому оппозитному дизелю, выбрасывая из толстых сдвоенных труб дрожащий раскаленный воздух с голубым дымом. Оседлав двухколесного коня, Серебров чинно, понемногу разгоняясь по мере того, как приближался к выезду со стоянки перед гостиницей «Москва», направился по Тверской на север. Маневрируя между длинными паккардами, частными угловатыми жестяными фордиками и грузовыми АМЗ, он встал в левый ряд.

Сразу после бывшей Скобелевской, ныне Буденного, его нагнал нахальный вой высокооборотного бензинового мотора. Справа, будто меряясь силами с могучим DKW, пристроилась «Серебряная тень» — изящная как шпага, дамская игрушка, до последней гайки крытая хромом и алюминиевым лаком. На ней две девушки — нефтяно блестящие комбинезоны из «дьяволовой кожи», модные очки «стрекоза» с сиреневыми стеклами, легкие шлемы с серебристыми молниями, под цвет мотоцикла. Заинтересованно разглядывают Сереброва и шнуры на рукаве его реглана: канитель, разноцветный шелк и звездочки — за Гавайскую кампанию. Рука в белой перчатке с никелированными клепками игриво дернула туда-сюда газ, выжав из двигателя неповторимую короткую трель.

Не иначе дамочки спутали профессионального летуна с «поэтом дорог» и ищут знакомства. Дурацкая, если честно, мода, пришедшая из Индустриальных Штатов: молодые бездельники на форсированных мотоциклах устраивали парные скоростные прогулки по шоссе, из ниоткуда в никуда, езда ради езды, абы горючку пожечь. Вот, видно, и в Советскую Россию докатилась.

Серебров качнул головой и сделал приглашающий жест на обгон: «Проезжайте, мадемуазели, раз у вас такая мощная игрушка». Управляющая девушка высокомерно дернула плечом, а ее подруга отколола номер почище — оттянула верхний край защитной маски и показала Сереброву язык. «Тень» возмущенно взвыла и ушла вперед, протиснувшись между синим «V-8 тип 2» и грузовиком.

Усмехнулся. Что ж, культура: показали язык, а не американско-международный средний палец, который в самой Америке вообще-то уже на дороге не используют. Патронов.45 и неуравновешенных стрелков там оказалось больше, чем любителей рассказать жестами всю правду.

За площадью Татлина помахал правой рукой, чтобы предупредить ярко-оранжевый Cord, и начал перестраиваться направо, к Белорусскому въезду на Ходынскую эстакаду. Взлетев на идущую над Белорусским вокзалом нитку эстакады, он, наконец, выпустил на волю всех лошадей из мотора — дорога была почти свободна и захотелось скорости.

Отметился на въезде: предъявил гавайский паспорт и экстерриториальный паспорт соотечественника (в народе — «каждой твари по паре»), десятизарядный кольт и жетоны Перед гражданским шлагбаумом очередь машин на въезд: отцы семейств с семействами, студенты, отпускники — все хотят лететь на Селигер, Ярославское море или на Днепр, отдыхать и купаться.

Дальше Серебров поехал вдоль западной части летного поля, мимо циклопических в П-образной обваловке полукруглых ангаров для дирижаблей и прямоугольных, поменьше, для самолетов. Справа тяжело разгонялся по бетону основной полосы восьмимоторный «Хьюз» с французскими кокардами и шевроном грузового флота на высоком вертикальном киле, за ним выруливал толстый с широченными крыльями пассажирский «Юнкерс» с чешскими трицветами.

По пути случилась задержка — из крайнего дирижабельного ангара приземистые утяжеленные тягачи, натужно гудя и выдыхая черные струи солярового дыма, вытягивали «Восток» с бортовым номером 732. Все движение по западной стороне поля перекрыли, поперек автомобильной разметки выстроились разреженной цепью солдаты в голубой форме с автоматическими карабинами в руках.

Серебров повернул ключ, выключил двигатель и задрал голову. Прикрывшись ладонью от солнца он любовался линиями ударного авианосца. Пусть катамаранный «Урал» несет втрое большую группировку самолетов, пусть покрытый носорожьей шкурой двойного бронирования дирижабль-линкор типа «Петрограда» или «Днепра» может соперничать по размерам с британским воздушным аэродромом, а по огневой мощи со своим морским собратом, Советская Россия в воздухе выглядит не так. Советская Россия — это они, графитового цвета, похожие на акул номерные ударные авианосцы, вся многосотенная стая. Серп, молот и книга на их вертикальном руле были самой зримой и внушительной «демонстрацией флага» надо всеми морями и равнинами Евразии.

Ветер от спаренных винтов, «Востоки» в норме обладали небольшой отрицательной плавучестью, держась на винтах, ударил по лицу пылью. На высоте четвертого этажа проплывало полосатое брюхо с бледно-серыми цифрами и красной звездой, ревущие пропеллеры в кольцевых кожухах, пулеметные блистеры, фермы, две закрытых пятнистыми чехлами нижних пары реактивных пушек.

Авианосец с величавой неторопливостью позволил вытянуть себя на поле, сбросил трос сзади и четвертый тягач начал разворачивать его хвостом к югу. Солдаты закинули карабины на плечо и трусцой побежали к дирижаблю — можно продолжать движение.

Вот и ангар 18-А.

В дальнем конце окопались сыны микадо — песочный в зеленоватых пятнах ударник «Мицубиси-Тэнрю II», играющий роль лидера и летающего танкера, и его два «теленка» — два универсальных истребителя тип 99 «райдэн-каи», изумрудно-зеленые, с нарядными экзотическими завитками символов эскадрилий на киле. Возвращаются домой после визита вежливости в Рим.

Серебров демонстративно почтительно поклонился флагу-хиномару, вывешенному на стене у соседей — японцы (хоть и сквозь зубы) уважают сильных противников, особенно если эти противники уважают японцев.

Два предыдущей модели «райдэна», два «тип 97», штурмовики «тэнрю» и «дзинпу», корректировщик «томбо» и итальянский покупной бомбардировщик, не считая просто издырявленных крыльев — такой счет могла предъявить Сереброву Империя Восходящего Солнца за неудачную кампанию на советско-маньчжурской границе. Со стороны Сереброва Империи можно было выписать счет на замену двух пошедших волной фрагментов обшивки крыла и полную инструментальную проверку и переосвидетельствование набора крыла и фюзеляжа, подвергшегося запредельным перегрузкам в том бою с двумя «райдэнами». Несколько седых волос к делу не пришьешь.

Заметив поклон, японский поручик немедленно выскочил из кабины на крыло «тэнрю» и как на шарнире переломился пополам в ответном поклоне.

— Коннити ва, Гиниро-сан!

— Коннити ва, Курода-сан!

Серебров прошел к своему самолету. Старший техник дремал на ящиках с инструментом, подложив под голову ремонтную ведомость и проснулся только после очень интенсивного стука по ящику.

— А, товарищ Серебров… — техник потянулся — Ну что, принимайте машину, — и сунул летчику ведомость вместе с авторучкой, — Проведен полных техосмотр, штатная замена масла, фильтров, очистка и промывка радиаторов, на левой стойке замена покрышки, по вашему заказу заменены элероны, но калибровка пока предварительная, по таблицам при продувке. Обновлено покрытие, проведена полировка фюзеляжа, плоскостей и винта. Также заменен правый внутренний пулемет модель 2, на аналогичный. Самолет полностью готов, аккумулятор заряжен, парашют уложен, оружие исправно, приводная волна и первый канал радио настроены на Ходынку-третью. Будете пробовать?

— Так точно… — Серебров поставил подпись в графе «Предварительный доклад принят», — Есть окна для отработки пилотажа и вооружения?

Техник посмотрел на часы.

— Через двадцать минут будет. Звонить?

— Да, давайте. Заряжайте и заправляйте половину.

— Тут еще вам два письма… От этих — работяга мотнул головой в сторону японцев, — и приглашение на завтра всему ангару от экипажа «Фигароа» из Индустриальных Штатов из третьего эллинга.

Техник пошел в дальний угол ангара, звонить на башню управления и резервировать взлетную полосу для проверочного полета. Ну, американцы пока могут подождать со своим пивом и ребрышками, тем более послезавтра может быть боевой вылет. А вот с соседями надо быть вежливым. Поэтому он раскрыл голубой конверт со стрекозами.

Поручик Курода на тонкой бумаге и безупречном французском предлагал прославленному Гиниро-сан, герою небес Гавайев и Маньчжурии, тренировочный бой, чтобы получить из рук признанного мастера урок боевого пилотажа. Серебров поморщился от высокого штиля. Но с бывшими противниками надо поддерживать хорошие отношения, тем более что Япония со всех сторон окружена потенциальными зонами конфликта. Сегодня противник, завтра союзник, а там и наниматель.

Отвечать письмом было бы глупо — его машину и три японских самолета разделяло меньше десяти метров. Но японец провел все в соответствии с ритуалом, надо соответствовать. Серебров сунул американское приглашение в щель между ящиками, к газетам и, не торопясь, пошел к разделяющей его и японскую части ангара, проведенной краской по полу черте.

Курода делал вид, что проверяет инструменты в кабине, но время от времени бросал быстрый взгляд по сторонам.

Остановившись у черты, Серебров демонстративно снял ремень с набедренной кобурой и ножом, сложил все на пол, и поклонился в сторону японца. Заметив это, поручик вылез из кабины, спрыгнул на пол ангара, выдернул из зацепа на поясе короткий меч и пистолет, быстро положил их на крыло и поклонился, задержавшись в этом положении чуть дольше. Затем быстрым шагом приблизился к черте и еще раз поклонился.

— Добрый день, Гиниро-сан, — поручик говорил по-французски как истинный парижанин, только временами путал сложные для него «р» и «л» в сочетании с согласными, — Вы получили мое письмо?

— Добрый день, Курода-сан. Я внимательно прочитал ваше письмо. Для меня было бы большой честью принять предложение храброго офицера Императорского Воздушного Флота. Ваша оценка моих способностей, несомненно, льстит моему самолюбию, но, уверяю вас, я всего лишь скромный наемный пилот, освоивший ремесло. Если вам угодно, я предложил бы провести нашу тренировку сегодня ближе к вечеру, поскольку еще не опробовал самолет после ремонта.

— Почту за честь, Гиниро-сан. Я немедленно прикажу разрядить мое оружие и начать подготовку к вылету. На каких условиях вы хотели бы провести наш тренировочный бой?

— Я думаю, что мы могли бы воспользоваться обычными правилами, Курода-сан — начать с половинным запасом топлива, на равной высоте на встречных курсах. Бой длится десять минут, а условие победы — десять секунд в зоне поражения на хвосте условного противника.

— Совершенно согласен с вами. Желаю вам успешно опробовать ваш самолет после ремонта.

— Благодарю вас.

Они еще раз раскланялись. Серебров заметил азартные искорки в глазах Куроды. Пока Серебров прилаживал на место и затягивал боевой пояс, как японец резкими окриками и взмахами рук привел в движение всю свою команду: один полез в крыльевые отсеки «райдэна», двое других занялись мотором и управлением, еще один начал полировать плекс на кабине.

— Давайте, вам через три минуты на взлет! За парашют распишитесь… И здесь — бензин, струбцины…

Застегнув лямки, Серебров обошел выкаченный из ангара самолет, проверил, все ли в порядке, залез в кабину, надел шлем и ларингофоны, подключил разъем к бортовой сети.

— А-18-4, ответьте Ходынке!

— Я А-18-4, готовлюсь к взлету Ходынка…

— Поторапливайтесь, ваша полоса номер два, выруливайте по дорожке 2Б. Сколько вам нужно времени?

— Двадцать минут, не более, включая огневую… и через два-три часа я хотел бы провести тренировочный бой в любом секторе

— Принято, ждем вашей готовности… Мы уже получили запрос от А-18 и сообщим вам позже.

Так…

Топливный кран — открыт.

Зажигание выключено.

Газ — на холостом.

Винты в автоматическом режиме.

Нагнетатель — авто.

Воздушный фильтр включен.

Бортовое оружие на предохранителе, стоит чека.

Махнул технику, тот быстро обдергал красные и красно-полосатые флажки со стволов пулеметов.

Поработал ручным насосом, пока рукоятка не начала сопротивляться руке, накачал мотор топливом. Ну, с богом!

Тумблер зажигания — включен, теперь двумя пальцами на стартер и зажигание.

Стартер взвизгнул, застонал, заставляя вибрировать самолет, торчащая вверх лопасть покачнулась, потом пошла, набирая скорость, винты стриганули воздух, сделали неполный оборот. Поймав зажигание, двигатель хлопнул, выплюнул облако прозрачного оранжевого пламени и бензинового дыма, так, что самолет подпрыгнул. Потом последовательно зафырчали патрубки, двигатель заревел ровно.

Серебров задвинул и закрепил ручку насоса, полностью открыл радиаторы и прибавил немного газ, до 1100 оборотов, чтобы прогреть двигатель. Проверил работу нагнетателя, магнето, давление воздуха и в гидравлике. Все в норме.

Техник откатил как японскую ширму защитную занавесь и самолет, оставляя за собой синеватый дым, выкатился на рулежную дорожку. Серебров уперся задом в спинку кресла и смотрел поверх капота, выруливая.

— Ходынка, я А-18-4, выруливаю на взлет…

— Вижу вас, продолжайте

Огромный Ходынский аэродром обладал одними из самых длинных полос в мире и соответствующими дорожками. Самолет слегка подрагивал на стыках насеченных ромбами бетонных плит. Ветерок, однако, надо будет компенсировать педалями.

Выехав на полосу, Серебров еще раз проверил триммеры, подработал педалями, топливо поступает из переднего расходного бака, закрылки подняты, шаг винта, тормоза, воздух, температура — все в норме.

— Ходынка, я А-18-4, на полосе, прошу взлет

— Я Ходынка, взлет разрешаю

Плавно, постепенно, дать газ, по полтона поднимая вой соосных винтов. Истребитель, набирая скорость, покатился по полосе. В полегчавшую машину толкнула упругая рука ветра, потянуло вбок — парируем педалями. Хвост оторвался от земли, скорость растет, самолет дрожит мелкой нетерпеливой дрожью. Отрыв.

Тормоза, убрать шасси. Стук-стук — левая и правая стойки. Схватился за ручку за головой, налег на нее и дернул вперед, закрываясь от ветра пузырем двуслойного плекса. Закрытый фонарь сразу изменил звуки в кабине. Мотор гудел ровно, почти не вибрируя, как и положено.

Прибавить газ.

Ну-с, попробуем, стоили ли эти цельнометаллические элероны и рули улучшенного профиля вместе с работой своих червонцев.

1938 М-3

Серебров набрал 800, потом 1200 метров и попробовал несколько простых фигур. Самолет вел себя чуть резче, чуть острее реагируя на управление. Ручка не каменеет с набором скорости. Бочка — четыре прямых угла — как по рельсам. Ну-ка… «сухой лист», фигура коварная — отлично. Набрать скорость на пикировании и свечкой вверх. 1, 2, 3 — три оборота и совершенно контролируемый самолет. Истребитель крутился в воздухе как гимнаст, только с законцовок срывались дрожащие струи.

Впрочем, это все лирика. Воздушный бой — не балет из отточенных фигур, а, скорее, гибрид бокса и сабельной рубки, где все движения просты, стремительны и экономны. Большинство отправилось к земле подожженные внезапной прямой атакой сзади-сверху или из мертвой зоны сзади снизу-вверх, когда убийца поднырнул под жертву и, отстрелявшись, снова уходит вверх за счет набранной в падении скорости. Нужно не плести кружева, а крутить головой и не моргать, как можно меньше теряя собственную энергию. И не зарываться, просто делать работу, за которую тебе заплатили. «Гимнастика» нужна только для того, чтобы лучше научиться понимать и контролировать свою машину. И, возможно, когда-нибудь хитрый пируэт на грани и даже за гранью возможностей самолета, один раз спасет жизнь. Но лучше ее спасают внимательность, холодная голова и отработанное поведение в воздухе.

Заплетя еще пару морских узлов, Серебров вынес безмолвный вердикт — да, деньги отданы не зря. Машина стала острее, а главное — заметно улучшилась управляемость на больших скоростях, сократилась «вязкость» элеронов и управление полегчало. Впрочем, нет розы без шипов: триммироваться теперь придется по-другому, на взлете не стоит так сильно давать педаль, а повышенная управляемость может с непривычки сыграть с летчиком злую шутку, например, на стыковке с дирижаблем. Так что надо будет контролировать себя и, пока не привык окончательно, все время давать определенную скидку на движения органов управления.

— Ходынка, я А-18-4, прошу разрешения проследовать в сектор для огневых испытаний

— Я Ходынка, разрешаю, А-18-4. Не к выступлениям готовитесь? — подначили с земли

— Нет, опробую новые элероны. Я в секторе, прошу разрешения открыть огонь

— Разрешаю, А-18-4…

Внизу — трехсотметровый песчаный круг, широко обсыпанный кольцом из битого кирпича, полигон для отстрела оружия. Серебров снял предохранители, перекинул тумблер общего огня, перевернулся через крыло и, пикируя, дал вверх ногами несколько коротких очередей. В песок вонзились желто-белые и малиновые трассеры, машину трясёт, в кабине отчетливо пахнет тухлятиной от сгоревшего нитропороха — оружие работает нормально. Крутнул машину, пару раз энергично встряхнул крыльями, сделал мертвую петлю и пару иммельманов, словом, постарался заклинить пулеметы, потом снова пике. Все 6 стволов исправно трещат и трясут машину, сыплют пустыми гильзами и звеньями. Еще раз набор, еще пикирование и еще разок — все работает отлично. Он отстрелял все до железки, пока не замигали, а потом не загорелись красные лампочки.

— Я А-18-4, прошу посадку

— Посадку разрешаю. Садитесь на полосу три, небольшой встречный ветер.

Зарулив к ангару и выключив двигатель, Серебров откатил прозрачный плексовый пузырь, вылез на крыло и стащил шлем. Подошел техник.

— Машина ведет себя отлично.

Технарь ухмыльнулся и протянул дощечку с ведомостью и авторучкой. Помимо обычного ежедневного обслуживания, за которое платил Профсоюз, там еще стояли 25 червонцев в пользу техников за перенастройку рулей и элеронов.

Подошел заместитель старшего техника ангара.

— Вы собираетесь провести учебный бой с японцем, товарищ Серебров?

— Да.

— Вам выделен сектор… минуту… сектор 2. Через три часа. Над Филями, отсюда на запад, проходите завод «Юнкерс» по левому крылу и там как раз в петле реки полигон Мневники. Думаю, знаете. Знаете? Наблюдатели от Профсоюза будут следить за соблюдением правил с автожира, плюс киносъемка и право на копию вашего ФКП для комиссии. Возражаете?

— Нет.

— Тогда подпишите здесь, здесь и здесь, дата, расшифровка. Мы уведомили страховую компанию и службу неотложной помощи. И маленький подарок от меня лично и Профсоюза — техник перешел на шепот и потянул Сереброва так, чтобы их прикрывал корпус истребителя — вы знаете, что у японцев не серийные самолеты?

— Только подозревал — слишком уж закрывают.

— Они не подпускают никого, но… На этих машинах установлены автоматические предкрылки и не серийные закрылки. Судя по всему, эта механизация имеет некий аналог боевого режима у «ишака». Кроме того, наш заправщик видел у них закрытый отсек нижнего посадочного гака и по-другому сгруппированные выхлопные патрубки — явно новый двигатель. Плюс увеличенные баки — заказывают и заливают больше стандарта. Примите к сведению и сделайте японца. Профсоюз не хочет, чтобы один из его членов опозорился — это вредит репутации. Он уже летал с И-165 и свел бой вничью.

— Благодарю вас за информацию, и передайте мою благодарность Профсоюзу.

— Принято. Полная проверка, дозаправка и разрядка оружия?

— Да. Как для дуэли — половину топлива. Пулеметы только вычистить, они уже пустые.

Для себя Серебров отметил: у заправщиков работает человек из разведки Профсоюза. Логично, кого еще подпустят к самолету так близко, как не безымянного тыбика со шлангом.

Он пошел к ящикам, скинул реглан, расстегнул рубашку, расшнуровав, стащил сапоги и растянулся на брезенте, краем глаза наблюдая за техниками и японцами. Несерийные «райдэны» с нижним гаком и большими баками… так-так… Да еще предкрылки. Такие садятся на летучие аэродромы или на морские авианосцы.

В принципе логично. Японская экономика не бездонна, даром что империя. Японский рабочий живет на рисе. На улицах японских городов нет мусора, все уходит в переработку, они скупают в Европе свалки и подряжаются на разминирование зараженной и нашпигованной снарядами бывшей линии фронта во Фландрии с единственным требованием — все найденное, кроме покойников уходит им. Японский солдат следит за тем, чтобы из завоеванных территорий выжималось всё, что может оставаться сверх обеспечения самой провинции и небольшого экономического роста. Японский покойник и тот, превращаясь в пепел, гордо служит Империи удобрением для сельского хозяйства.

Но даже так, выжимая из себя все соки, клепать, как британцы, по воздушному аэродрому в год Япония не сможет. Не того калибра империя, не хватает земли и людей. Это сооружение размером с линкор, а стоимостью как три линкора, потому что дешево линкоры не летают. Медленное, ходящее всегда в сопровождении 2–3 дирижаблей ПВО и постоянно сменяющегося «хвоста» из дирижаблей-танкеров и грузовиков.

Морской авианосец хоть и еще медленней и, что логично, не могущий залететь на материк, предоставляет гораздо больше комфорта экипажу, чем летучая авиабаза, дешевле и гораздо автономнее. К тому же, если воздушный аэродром несет на себе максимум две эскадрильи, то есть 24 самолета, то, к примеру, французский морской авианосец «Мюрат», «Даву» или «Ней» — 48 и даже 60. И еще дюжину машинокомплектов, чтобы собрать замену потерянным самолетам.

Правда толку с большого количества самолетов на борту немного: скорость развертывания авиакрыла у морского авианосца смехотворная. За один раз выгрузить из ангаров и запустить можно не более 12–16 самолетов, один за другим, потом перерыв в 10 минут, пока вытянут на палубу следующую группу, и снова. В это же время британский летающий монстр может одним движением открыть люки и сбросить вниз сперва дежурную эскадрилью в 12 машин, а через 2 минуты с конвейерных подвесов еще 12, и еще каждый раз по 4 со взлетной палубы.

Тогда и предложение об учебном бое очень даже логично — его машина легче и скоростнее британского прототипа. Тем лучше: если новый «райдэн» превзойдет улучшенную копию, то уж с оригиналом он разделается как с котенком. Есть, впрочем, риск слишком поверить в технику. Уж если рассчитывать на преимущество в чистом железе, то оно должно быть таким, чтобы опыт летчика не учитывался вообще никак. На японцев, ценящих мастерство и боевой дух, не очень похоже…

Думаем дальше. Зачем? На союзную Советской России Монголию уже пробовали напасть, получили там по сусалам, а параллельно, под маньчжурским флагом попробовали вернуть «исконные земли», и там тоже получили. Пока не будут. Не иначе японский дракон захотел пощупать кого-то из соседей к югу. И, кажется, ясно за какое место — за ресурсы. И повод есть.

Нефти японцам постоянно не хватает. Впрочем, точно так же, как руды, леса, продовольствия и всего остального. Но руда и лес — это Маньчжурия и Корея, а в плане еды японцы приучены к скромности. Значит — Голландия, Франция или, разумеется, Британия.

Вырастит же природа на отшибе Евразии такого вечно голодного хищника, которому и Кореи мало, и огромного куска разорванного вечными войнами Китая, и год назад недостаток в организме куска советской территории образовался. И не маленького: карты врут, когда показывают Японию этаким огрызком, прилепившимся сбоку к Евразии, ошибка проекции. В действительности она по размерам не меньше Германии, а с колониями Дай Ниппон будет побольше Франции и Германии вместе взятых. Плюс, за счет традиционной закрытости, «вторая испанка» причесала Японию куда слабее, так что рабочей силы там не меньше.

Правда Советская Россия и союзная Красная Монголия — это не дряхлеющая Российская Империя, а Совет Красных Инженеров — не горе-самодержец Николай, да и год на дворе не 1904й. Получил дракон и серпом, и молотом и увесистым томом в придачу. Японцы на мирных переговорах в Хабаровске списали все на провокацию и заговор отдельных слишком ретивых генералов, военного министра барону Тиёду попросили на выход с удалением в монастырь, а паре генералов приказали сделать харакири.

Интересная ситуация. Может, все-таки правильнее будет убедительно проиграть тренировочный бой, чтобы японцы доложили в Токио о полном превосходстве своей выучки и техники над британской? Почетный флаг "дряхлеющей империи" перешел к англичанам. Конечно, финансы и британский фунт, первая экономика мира, блестящая наука и промышленность, огромный морской и мощнейший воздушный флот. Но есть неприятные звоночки: этот шестиобхватный дуб, кажется, хорошенько подгнивает изнутри, надорвавшись на Великой войне.

Когда одна из сторон понимает, что переоценила свои силы, а еще лучше, когда на фронте пат, по периметру основного конфликта сразу же вылезают мелкие войнушки, где без наемных летчиков никак не обойтись. Тем более что ни к одному из островных хищников: ни к британскому льву (а точнее — спруту, опутавшему полмира), ни к японскому дракону (точнее — кровожадному хорьку-переростку), ни Серебров лично, ни его номинальная родина симпатий не питали.

Тренировочная дуэль — не реальный воздушный бой, слишком много правил.

Нынче не в моде переигрывать противника пилотажем на виражах, маневрами на бреющем полете, пятнашками между зданий и горных пиков, затягивать его в пилотажные ловушки и «сухие» свечки, как это делают в Америке. Одним словом — вести бой в классическом смысле слова. И уж точно никаких цветных дымов, пышных вызовов на открытых частотах и прочего американского коммерческого рыцарства.

Когда это война, на просторах Евразии в конце тридцатых железной рукой правит Dicta Boelcke в самой своей циничной редакции: подкрасться, выбрать момент получше, ссыпаться сверху, из солнца, изрубить изо всех стволов, а потом форсаж и наутек, проявлять пленки. И требовать чек, если работаешь по найму.

Классический воздушный бой на горизонталях начинался тогда, когда внезапная атака не удавалась и жертва с охотником оказываются в относительно равных условиях. Но и тут были свои сложности — скорости современных самолетов по сравнению с Великой Войной выросли в три-четыре раза. Самолеты садились на скорости, которая для истребителя времен Козакова, Рихтгофена или того же Бёльке была максимальной. Перегрузки в маневренном бою на 500 с лишним километров в час изматывали летчика не хуже боксерского матча в двенадцать раундов.

Серебров покосился на японцев, готовящихся к вылету. Красивые машины. Красота означает качество, потому что высшая красота состоит в целесообразности форм и линий.

Азиаты засуетились и прикрыли свои ворота из ангара. Боятся лишних глаз. Когда с крыльев «райдэна» стащили брезентовые полотнища, под ними действительно обнаружились предкрылки и расщепляющиеся закрылки. Так… так… Действительно, очень развитая механизация крыла. Двигатель новый, наверняка поставили мощнее прежнего «Хо-900» или доработали «девятисотый». Жаль, нет никакой оптики, да и японцы не поймут, если кто-то начнет высматривать что это у них такое интересное под капотами… Но одно можно сказать, сечения воздуховодов не увеличились, тепловой режим у движка напряженный. Значит нужно постоянно держать скорость и выматывать самурая вертикалями: у азиатов не очень получалось держать знакопеременные перегрузки, видимо из-за диеты.

Без чехлов оказалось, что «райдэн» еще наряднее, чем на первый взгляд. Темный изумрудно-зеленый основной цвет, нежно-голубое брюхо и нижняя поверхность крыльев, на киле красно-белые завитки какого-то изящного самурайского символа. Широкая белая лента перед килем, на ней красный круг-хиномару, такие же ленты с кругами на крыльях, триммеры красные, передний край крыльев и стабилизаторов желто-оранжевый, а моторный отсек и антибликовая полоса — черные. Впрочем, до раскрашенных во все цвета радуги самолетов ополчений и пиратских команд Америки с липовыми гербами, которым позавидовал бы иной больной манией величия европейский фюрст, японцам было далеко.

Его собственный самолет смотрелся пыльным привидением. Машина окрашена в унылый, неприятный глазу оттенок серого с чуть более темными размытыми пятнами, разбросанными по поверхности так, чтобы делать затемненные места светлее, а светлые — темнее. Антибликовая полоса тусклая темно-серая. Даже традиционные для наемника череп и кости на правом крыле были втрое меньше обычного «метр на метр» и нарисованы не черно-белыми, а таким же несвежим дымным цветом, контуром. Взглянув на такое художество в небе, хотелось смотреть куда-то мимо. Что и требовалось от противника.

Такая окраска была новейшей разработкой, украденной у англичан и уже в нескольких конфликтах доказала свою эффективность, хоть и создавала реальный риск ошибки с опознаванием. Британцы использовали свой вариант — тусклый зеленовато-серый с тусклым дымчатым оттенка утиных яиц, с маленькими кокардами из колец пастельного цвета. Правда, это было уделом новейших эскадрилий в метрополии. К востоку от Суэца большинство Королевских ВВС летало в традиционном рыжевато-горчичном оттенке хаки с большими красно-бело-голубыми розетками.

Подъехали тягач, заправщик и пожарная машина. На этот раз предстояло не пополнить баки, а, наоборот, забрать немного топлива. Истребитель подцепили за стойки, отжали тормоза и, помогая тягачу, выкатили на заправочный пятачок. Серебров прикинул — на все про все плюс полный осмотр и разрядку машины с протоколами у них уйдет еще часа полтора. К японцам, вот, тоже подъезжает заправщик, но они будут все делать сами, ручным насосом. Час можно и поспать.

Перевел на наручных часах стрелку будильника, завел звонок, под голову пристроил реглан и моментально уснул. Талант засыпать при необходимости он считал одной из своих немногих одаренностей, пожалуй, даже главной.

Через час умный механизм зазвенел и завибрировал на руке. Расчет оказался верным: техники как раз захлопывали лючки и капоты и по очереди подходили к старшему, докладывая о готовности. Двое в ярко-оранжевых жилетах осматривали патронные отсеки, они, если что, отвозили в специальном бронированном ящике извлеченные из самолета боеприпасы, ветерок трепал зеленые флажки на стволах, свернутые бронеширмы уже погрузили в грузовик.

Серебров сел, потянулся, потер лицо. Оглянулся на японца — Курода сидел на пятках перед флагом Японии, уже одетый в мешковатый летный комбинезон, шлем откинут за спину. Самурай церемонно поклонился флагу лбом до земли и встал. Мда. Хоть и говорят про японскую выдержку, но по всему видно, что поручик нервничает. «Ответственный. Ладно, загоняю его до полусмерти, а потом напою…» — он усмехнулся сам себе: решение проигрывать или выигрывать тренировочный бой пришло безо всякой аналитики. Кстати, и поесть надо бы…

Когда он обувался и поладнее пристраивал шлемофон, подошел старший техник.

— Ваша машина готова к вылету. Японец будет готов минут через пять

— Хорошо

Серебров и Курода, оба одетые в летную форму, встали на линии, разделяющей их участки ангара.

— Очень жаль, что вы не самурай, Гиниро-сан. Я смотрел, как вы спали. Так безмятежно может спать только искренний человек. Возможно, в следующей жизни, вы переродитесь воином Нихон.

Подковырнул-таки, сукин сын. Вы, дескать, хороший человек, просто я выше сортом.

— Благодарю вас, Курода-сан, но со своей стороны отмечу, что вижу в вас редкую целеустремленность и готовность сражаться. От всей души желаю вам победы в нашем дружеском поединке.

Тут японец отмочил редкую штуку: он позволил себе улыбнуться и сказал:

— В конечном счете, победу определит наше с вами мастерство и вечно ничья удача, Гиниро-сан.

Серебров не ответил ничего, только поклонился. Настоящий японец ничего бы не стал говорить — и Курода поклонился в ответ.

1938 М-4

Они забрались в свои самолеты, махнули техникам и завели двигатели.

Башня разрешила взлет, автожир с наблюдателями подключился к общей частоте, он был уже над Филями.

Курода и Серебров оторвались от широкой полосы Ходынки одновременно.

— А-18-3, А-18-4, следуйте на запад, в район полигона «Мневники», — оператор на башне говорил по-французски со страшным «нижегородским» акцентом, — позывные контроля «Союз-3», на общей частоте.

Разворачиваясь на запад, прошли ангары Ходынки, примыкающие к ним огромные цеха Летно-Исследовательского Института. Под левым крылом виднелась курчавая зелень Пресненского Парка. Справа делал очередной величавый разворот «коробочки» четырехдвигательный транспортный АНТ в цветах Чехословакии.

Серебров ориентировался по блестящей на солнце двойной нитке Белорусско-Балтийской железной дороги. Над цехами «Юнкерса» в Филях уже крутился автожир, выпуская оранжевый дым. Японец как приклеенный следовал рядом.

— Вижу вас, «Союз-3» — подал голос Курода.

На почтительном расстоянии вокруг Мневников крутились неизбежные зеваки: несколько мотопланеров и серебристых прогулочных самолетов, плюс пара легких гидросамолетов. Несомненно, их привел сюда оранжевый дым и зеваки надеялись на интересное зрелище воздушных учений.

— А-18 оба, готовы?

— Готовы, «Союз-3»

— Занимайте коридор 1500 метров, доложите о готовности

Серебров и Курода немного разошлись и начали параллельными курсами набирать положенную высоту. Наемник специально шел положе, держась немного ниже, чтобы лучше рассмотреть поведение «райдэна». При наборе высоты у него подрабатывает предкрылки. Автоматика, ну-ну…

— В коридоре… В коридоре

— Я «Союз-3», расходитесь… Время схватки 10 минут, победа — на хвосте у противника 10 секунд.

Самолеты, один правым, другой — левым виражом, отвернули друг от друга и начали удаляться. В зеркальце Серебров заметил, что у японца изменился цвет выхлопа. Разгоняется, управление режимами двигателя там полностью ручное или с возможностью перехода в ручной режим. В бою потеря внимания на пяток кнопок и рычагов может стоить головы.

Потянувшись через ручку газа, он выставил ограничитель автоматического режима нагнетателя — все-таки не корову проигрывать, двигатель надо бы пощадить.

Внизу, в петле сияющей зайчиками Москва-реки, виднелись несколько белых прогулочных катеров и крестики приземлившихся гидропланов. На «Юнкерсе» сияли алюминием выстроенные вдоль единственной прямой ВПП еще неокрашенные самолеты.

— «Союз-3», начинаю запись, включаю красный дым, приготовьтесь к началу тренировки. Три… два… один… сходитесь!

Небо опрокинулось набок, потом выровнялось. Серебров, чувствуя дрожь двигателя, почти до самой предохранительной чеки сдвинул ручку газа вперед. Жаль, лобовая запрещена — более дальнобойные и отличающиеся лучшей баллистикой пулеметы в реальном бою могли решить судьбу схватки еще в первые же секунды. Отлично видимый на фоне неба японец, полого набирал высоту, сближаясь с противником.

«Кто выше тот и прав, да…»

1700 лошадиных сил, вибрируя, тянули самолет ввысь. Курода, забравшись на горку, выровнялся и начал скользить вбок, явно намереваясь развернуться, поднырнуть и зайти в хвост. Дождавшись, пока по его расчетам, его самолет будет закрыт крыльями «райдэна», Серебров бросил машину скольжением направо и вниз, чтобы самому, набрав на пикировании скорость обкрутить японца и выйти поручику в хвост.

Вышло примерно так, как и ожидалось: японец потерял наемника из виду и сейчас «вилял хвостом» — недостаток машин с частым переплетом, ограничивающим обзор. Американский опыт изготовления выпуклых фонарей из одного куска плекса японцы еще не переняли. Серебров отлично видел над собой, как поручик качает крыльями, пытаясь найти противника.

Теоретически в реальном бою уже можно дернуть ручку на себя и, проходя прицелом по вражескому самолету, нашпиговать его свинцом. Но у тренировочной дуэли свои правила. Ага, заметил, начал крениться влево.

— Вы могли бы стрелять, Гиниро-сан… — с сожалением прокомментировал Курода.

Да, неприятно, когда тебя держат за гостя и демонстрируют свои возможности.

— Не стал рисковать штрафными очками— вы слишком хорошо маневрируете, Курода-сан, а я не в хвосте у вас. И секунду бы не набрал.

Японец без лишней лихости положил свою машину в глубокий вираж, теряя скорость, крутнул размазанную бочку, так что с крыльев рванулись белые струи. Этак он вокруг фабричной трубы обернется.

Неожиданно. Видимо такая прыть и есть работа дополнительной механизации. Роли резко поменялись — Курода накатывался на хвост Сереброву.

Ручку до упора на себя, педаль до отказа, ручку так же до отказа вперед и в нейтраль, полный газ. Протестующе заскрипев, с хлопанием сорванного потока, самолет встал на дыбы и, перекрутившись через крыло, развернулся. Замигали сразу две лампочки, загудел тревожный сигнал — срыв потока сразу на крыле и на винтах. Желудок бросило к горлу, летчика мотнуло в кабине как тряпичного паяца. Самолет мягко ухнул вниз, ревя «разгруженными» винтами. Сбросить газ. Почувствовав, как элероны снова ухватились за поток — снова газ.

Японец сразу просчитал, что означает этот подъем на дыбы с уходом из конуса обстрела. Понимая, что снова может оказаться в роли мишени, заложил крутой нисходящий вираж, рассчитывая набрать скорость и разорвать контакт. Теперь вопрос был только в том, кто сколько скорости потерял и быстрее сможет восстановить управляемость самолета.

Винты поймали и с воем вгрызлись в поток, Сереброва вжало в спинку ускорением, машина повисла на ручке, и он начал выходить из падения. «Райдэн» стремительно уходил по дуге, с корней крыльев срывались дрожащие струи воздуха, за законцовкам седыми черточками высаживался из воздуха туман.

Судя по всему, механизация крыла давала японскому самолету отличную маневренность на горизонтали и действительно была сделана так, чтобы обеспечить превосходство над английскими «супермаринами», которые славились своим виражом. Пользуясь тем, что зашел в поворот медленнее, Серебров начал пристраиваться на внутренний радиус, рассчитывая за счет постепенного набора скорости настичь «райдэн», загнать его в перекрестие и «расстрелять» с дистанции, закончив «очередь» на расстоянии пистолетного выстрела. Кнопкой на рукоятке включил гироскопический прицел и педалями «поправил» самолет противника точно в перекрестие.

«Райдэн», изрыгая темный выхлоп, на пределе возможностей загибал дугу, рассчитывая сбросить противника с хвоста. Еще немного и потеряет всю энергию, а с ней и шансы резко перекрутиться, простым виражом не уйти.

— Прицел включен, готов к стрельбе. Один, два…

Курода услышав отсчет наемника, крутанулся, железной рукой удержав машину от срыва и вышел из виража в противоположную сторону со снижением. Успел, пока ситуация не стала безвыходной, но в жизни он уже увозил бы с собой несколько дырок. Струя от его винта тряхнула машину Сереброва. Шустрая дичь этот японец… и зубастая.

— «Союз-3» А-18-4, подтверждаем, две секунды эффективного огня

Еще бы…

В Америке, где самолетов мало, бьют из малого калибра по крыльям, чтобы заставить противника выпрыгнуть или убраться. В ходу переговоры, выкуп и размен пленных, компенсации потерь. Неписаный кодекс наемников и пиратов велит сохранять жизнь собрату по профессии. Просто потому, что это деньги и завтра это правило спасет тебе самому жизнь.

В Евразии, где остервенение сражающихся за много лет достигло известной степени, а промышленность позволяет восполнить почти любые потери в технике, били прямо в фонарь или баки, но такая манера могла стоить репутации на более «цивилизованных» театрах военных действий вроде Америк, Пацифики или Ближнего Востока.

Поневоле научишься стрелять.

Дистанция между самолетами увеличивалась, японец пошел на разрыв схватки и не стал липнуть к противнику, пытаясь навязать плотный бой. Серебров решил набрать высоту «на солнце», чтобы начать схватку с более выгодной позиции, раз уж оппонент решил отойти и передохнуть. Интересно, как чувствует себя поручик после таких упражнений, его уже должно размять… Радиаторы принудительно раскрыть, даже если есть риск загнать жидкость ниже оптимума, двигателю надо давать передышки…

Надо заставить поручика нагрузить двигатель: японские моторы, несмотря на малый вес мощностью не очень обладают, поэтому 1200-сильный двигатель был нормой для японского истребителя. Зато сверхлегкие (и очень дорогие) сплавы даже с таким двигателем давали машине такое соотношение масса-мощность, что она кувыркалась в воздухе как кленовая летучка.

Правда стремление обжать двигатель капотами, чтобы улучшить обтекаемость, приводило к напряженному тепловому режиму. Пара минут танцев с рукояткой газа до упора вперед — и японцу может прийтись «продувать» перегретый движок. На этом и строился один из вариантов, которые Серебров просчитал перед дуэлью.

«Райдэн» выровнялся, но по прямой не пошел, готовясь в любую секунду сделать спасительный бросок в сторону. Судя по всему, Курода осматривается, и солнце мешает ему наблюдать за противником, который набрал почти 500 метров превышения. Японец тоже полез вверх. Нет, атаковать не стоит, судя по всему, «молоток» у нового истребителя выходит не хуже, чем у серебровской машины.

Пощупаем-ка его… Серебров поставил самолет «на нож», чтобы нацелиться на японца и дальше пошел по прямой, на полном газу устремившись на японца. Поручик засек блеснувшие на солнце крылья, не стал уворачиваться, а решил повторить попытку обойти противника на виражах.

Два самолета, зеленый и дымчато-пятнистый, пошли по кругу, как прикрепленные на лопастях невидимого большого пропеллера, постепенно снижаясь. Серебров чувствовал, что машина идет на грани срыва, но сократить дистанцию не удавалось. «Райдэн», похоже, тоже норовил сорваться — расстояние не сокращалось, а значит, японец не может выжать больше из своего самолета. Запищал зуммер — разница давлений по датчикам на верхней и нижней поверхностях ушла в опасную зону, самолет близок к срыву. Задрав голову и преодолевая перегрузку, Серебров посмотрел на противника — японец точно так же наблюдал за ним. Два круга. Три. Дистанция не сокращалась. Японец дернулся внутрь круга и ушел с переворотом вниз, чтобы разменять высоту на скорость, Серебров выровнялся и ушел вверх, рассчитывая немного еще потерять в скорости, но оттуда уже атаковать с превышением.

Когда Серебров чуть выровнялся, японец снова был в уровне и начал прощупывать возможность для атаки. Почуяв намерение противника, поручик направил «райдэн» в очередную размазанную бочку, стремясь выйти из-под удара сразу в выгодную позицию, чтобы атаковать самому. Но трюк, повторенный дважды, уже не так интересен. Серебров повторил его маневр и теперь оба самолета плели кружева, вертясь вдоль общей оси, пытаясь пропустить противника вперед и зайти в хвост. От перегрузок темнело в глазах, небо, река и лес крутились как бешеные, по глазам то било солнце, то блики от воды.

Японец, дождавшись, когда противник будет в нижней точке, внезапно резко бросил свою машину в сторону и вверх. Его самолет встал почти вертикально, отлично освещенный солнцем. По зеленым крыльям невиданным «сердечком» заструился воздух. Тот же трюк, что Серебров провел чуть раньше, но в другом исполнении.

Вот она, механизация! По всем параметрам с такой скорости надо ему быть давно в штопоре, ан нет — «райдэн» довольно бойко свечкой идет вверх. У Куроды сейчас должна быть полная «серая штора», зрение на такой перегрузке не может не ухудшиться. Чуть более деликатно, рискуя потерей времени, Серебров рванул свою машину вверх, напрягая мышцы живота, чтобы отсрочить потерю зрения и выдержать противный, вес перегрузки.

Двигатель рычал, воздушный поток раскачивал самолет. Мир в глазах стал терять краски и мутнеть, зато самолет поручика вплыл в светлые колечки коллиматора.

— Четыре, пять, шесть — с выдавливал сквозь зубы Серебров: хвост японца плавал в прицеле, его истребитель трясся, теряя скорость, а «райдэн», не желая вываливаться из потока делал вертикальную бочку со смещением, пытаясь выбраться из прицела. Но, если уж попал, то попал.

Зрение прояснилось. Оба самолета еще доли секунды тянули вертикально вверх. Курода, услышав отсчет, что-то прошипел сквозь зубы и начал заваливать самолет «на спину». Запас энергии и двигатель позволяли Сереброву двигаться вверх еще несколько долей секунды.

Проскочив зависшего японца, он исполнил почти классический «молоток», осматриваясь по сторонам. По гамбургскому счету бой был выигран — даже если бы поручика не нашпиговало свинцом еще на подъеме, Серебров оказался выше, и единственным маневром для обоих было пикирование, чтобы набрать скорость. Он пикирует быстрее японца, а пули пикируют быстрее любого самолета, особенно если их направляют с помощью гироскопического прицела, предсказывающего траекторию. Но это тренировка.

— А-18-4, «Союз-3», подтверждаем вам еще три секунды…

Пора бы и меру знать. Схватка выиграна по всем статьям, после того как противник попался на такой трюк. А значит, надо вцепиться японцу в хвост и гонять его так, чтобы только искры летели.

К чести Куроды, он сражался отчаянно, не давая наемнику расслабится до последнего мгновения. И попытки загнать его в вертикаль, навязав свой рисунок боя, более-менее удачно срывал. Петли, виражи, бочки, ножницы, развороты «райдэн» чертил на пределе возможного, почти не предоставляя Сереброву возможности чистого выстрела с «шести часов», оговоренного условиями дуэли. Только неудобные углы, огонь с большим упреждением и тяжелые маневры с большими перегрузками. На седьмой минуте Серебров в очередных «ножницах» грамотно подставил хвост и задыхающийся поручик, плохо скрывая радость, насчитал секунду, контроль сказал, что две. Ухмыльнулся — все приличия соблюдены.

Пора дорабатывать: дал полный газ, размашисто работая ручкой, послал самолет круто влево и вверх, перевернулся, выправился точно в хвост пропущенному вперед «райдэну» и досчитал еще секунду. Оставшееся время он, имитируя выход на открытие огня, гонял японца перед собой, парируя отчаянные (и чрезвычайно умелые) попытки соскочить и оторваться для выхода на позицию атаки — дожидался окончания тренировки.

— Я «Союз-3» — время. Брейк, тренировка окончена. Расходитесь и следуйте на Ходынский аэродром. Пускаю зеленый дым.

— Я А-18-4, понял вас…

— Я А-18-3, понял вас… — в голосе Куроды слышалось уныние

Два самолета выровнялись и, в знак признательности, покачав друг другу и автожиру крыльями, пошли на восток.

На посадке Куроду постигла неприятность — из-под капота выплюнуло длинную струю белого дыма.

«Ну-ну…Маслице потекло… Перегрел — прокладки выбило… Дофорсировались, самураи… Двигатель дохлый — считай весь самолет дерьмо».

Курода ледяным тоном ответил земле, что у него все в порядке, и он сядет без проблем.

Когда самолеты закатились в ангар, Курода, еще не остановился винт, выскочил на крыло и грозно заругался на своем хриплом клекочущем наречии на подчиненных. Те только кланялись, как болванчики.

Серебров сдвинул назад фонарь, расстегнул ремни, стащил с головы шлем и насквозь мокрый подшлемник. Хорошо встряхнулись, японец-то уж точно долго не забудет. Да и конструкторам, если догадка о цели сегодняшней «тренировки» верна, влетит по первое число.

Вылез на крыло, подписал ведомость, и отдал машину в руки техников. Пленку с ФКП утащили в проявку. Над остывающими патрубками и капотами в воздухе жидко дрожали струи раскаленного воздуха.

Да, дипломатия…

Он пошел к своим вещам и, порывшись в мешке, вытащил английский офицерский кортик. Обтер об штаны, сдул пыль, встряхнул пышную кисть на темляке. Выменял во время Гавайской войны у одного механика из «Fortune Tellers» на нержавеющую фляжку со старым шотландским виски — и то и то было снято со сбитых и захваченных в плен британцев.

Штука красивая, но глупая: стилизованный под шотландский дирк острый как бритва клинок в бытовом отношении был совершенно бесполезен, так как великоват. А в боевом отношении — ну зачем офицеру-летчику кинжал? Разве что в кабаке от апашей отмахаться, и то, если ни у кого нет браунинга.

Но японцу должно понравиться, да и подарочек с намеком. Даже с двумя, если внимательно посмотреть.

Серебров, нарочито вяло шагая, будто смертельно устал после боя (что было не так уж далеко от истины), подошел к черте, разделяющей его и японскую части ангара. Его заметил японец, тут же убежавший за своим командиром.

Курода пришел, бледный, с губами, сжатыми в нитку, и темным огнем в глазах. Волосы его были мокры от пота, лоб блестел.

— Курода-сан, примите мою благодарность за сегодняшний учебный бой. Когда я впервые столкнулся с пилотами доблестного Императорского Воздушного Флота в бою, я погнул свой самолет. Сегодня мне показалось, что гнусь я сам, потому что самолет не помогал мне против вашего искусства. Мне никогда прежде не доводилось сражаться с таким сложным и сильным противником, как вы, Курода-сан и, тем более, дать ему засчитать время. Это был огромный труд и огромное удовольствие

— Благодарю вас, Гиниро-сан, — голос поручика звучал несколько безжизненно, но пламя в глазах вроде бы поутихло. Кажется, потрошение не состоится, — сегодня, с вашей помощью я понял, к чему следует стремиться, овладевая искусством воздушного боя.

— Позвольте в знак признательности преподнести вам на память о сегодняшнем дне скромный подарок, вот этот клинок. Он принадлежал английскому асу, искуснейшему летчику и я хранил его как память. Этот был достойный человек и я получил от него в свое время суровый урок.

Курода принял кортик с поклоном.

— Это очень благородная и красивая история, Гиниро-сан. Но вы застали меня врасплох, мне нечем отблагодарить вас за подарок.

— Напротив. Вы сегодня преподали мне еще один весьма важный урок, Курода-сан и я рад, что могу рассказать вам об этом, не будучи обязан выбрать путь чести. Вы завершили историю моей молодости. Сегодня я увидел, что молодой тигр — это тигр, у которого впереди зрелость, а у зрелого впереди только старость.

Серебров поклонился зарозовевшему поручику. «Ну все, ожил, брюхо себе резать не будет…». Приглашение принять участие в небольшой дружеской попойке Курода принял почти радостно.

1938 М-5

Условились пропустить по три рюмки водки, чтобы не влиять на завтрашнее самочувствие и явиться в повседневных мундирах, поскольку мероприятие было более чем неофициальное. Заказали по телефону обеденный стол в аэроресторане восточноазиатской кухни «Японский летчик», который был расположен в волькенкратцере (по-русски называли его довольно неловким переводом «небоскреб») «Измайлово».

Так что прием спиртного и пищи будет происходить в небе, но, не отрываясь от земли, с русской водкой, но под японскую закуску — волькенкратцер подходит для этого как нельзя лучше.

У японцев усилилась беготня — младший сержант морской пехоты (прислан из посольства, назначен денщиком к Куроде) начал вычищать и выглаживать голубой служебный мундир поручика. Часть, раздев двигатель, как муравьи сахар облепили его и сосредоточенно позвякивали инструментами. Смена прокладок, как и предполагалось.

Первые высотные здания в Советской России начали строить еще в 1932 году, по американскому образцу, правда, с другой целью. «Карандаши» Нью-Йорка или Чикаго росли ввысь ради того, чтобы вместить на небольшом участке земли как можно больше самой постройки. В Советской Москве все было немного наоборот — небоскребы строили, чтобы как можно больше места освободить.

Кварталы двух-трехэтажных клоповников, доставшиеся городу еще с довоенных времен, сносились под ноль. На их месте вырастал величавым утесом, напоминающий по форме Спасскую башню Кремля, двухсот-трехсотметровый красавец-небоскреб, с двойным запасом вмещавший в себя все их население. Каждый такой «утес» окружал парк, прорезанный широкими дорожками, посыпанными дробленым белым и красным камнем, серые ленты четырехрядных прямых проспектов и обязательные короткие ВПП для частных самолетов и автожиров. Жилые блоки (от двухкомнатных до семикомнатных палат многодетных семей) располагались на западной, южной и восточной сторонах, а северная, бессолнечная, принадлежала конторам, производственным помещениям и хозяйству самого дома.

Вокруг центральной «башни» несколькими узкими уступами располагались висячие сады и зимние оранжереи, а внутри, в «ядре» — подстанция, гаражи, технические уровни, склады и несколько десятков лифтов и лестниц. Небоскреб венчал граненый шпиль, вмещавший в себя радиоантенны, теплообменники и причальную мачту для дирижабля.

За счет такого распределения по вертикали, четырехмиллионная Москва вскорости должа была стать на удивление просторным и зеленым городом.

Сплошное море крыш, как Париже или Берлине, в Москве можно было увидеть только в самом центре, который (основательно, впрочем, проредив от однотипных убогих особнячков), сохранили как исторический памятник. С птичьего полета город смотрелся большим французским парком, в котором то там, то сям высились горы небоскребов и отдельно стоящие здания (чаще всего институты или заводы), а над кронами деревьев скользили яркими птицами легкие гражданские самолеты и автожиры.

Среди всего этого выделялись некоторые экстравагантные даже по меркам современной Москвы здания. Например, двойная «игла» Народного Комитета по Тяжелой Промышленности, Дом-Улей инженера Мельникова на Красной Пресне (в шестиугольную ананасовую сетку), огромный зеркальный плоский косо воткнутый в землю параллелепипед киностудии «Мосфильм», который в народе ехидно называли «Неудачный кадр» и заповедник чудных конструкций в творческом поселке на Соколе.

Немцы из Московской Колонии только покачивали головами, глядя на эти каменные выбросы кипучей энергии молодого государства. Советские тевтоны по вековой привычке облюбовали берега Яузы в Лефортово, где в парках были разбросаны аккуратные белые фахверковые домики или небольшие трехэтажные дома на два подъезда — самый раз на шесть семей. А ближе к югу, под Ростовом и Волгоградом немцы жили хуторами или неким подобием Kosakensiedlung. Американские колонисты жили как все, в городских небоскребах, а за городом строили громадные совхозные фермы — red ranches, где разводили скот и растили пшеницу.

Серебров отдал все необходимые распоряжения относительно самолета и оставил свои координаты на вечер, на случай если он понадобится кому-нибудь из Профсоюза или старых знакомых по небу.

Одним глазом глядя на японские церемонии, Серебров проверил время — нормально, все дома в Шанхае. Японцы завели в район хвостового оперения брезентовую петлю и начали поднимать лебедкой хвост, выравнивая истребитель. Скоро и вторая лебедка потребуется, насколько он помнил японские двигатели. И отдельные козлы. Приспособленность к ремонту у них очень высокая, но для этого нужно будет весь движок отстыковывать от моторамы. Мысленно пожелав японцам успешного ремонта, он пошел в кабинку защищенной связи и накрутил международный номер.

— Редакция «Шанхай Ивнинг Стэндард» слушает вас, — раздался в трубке мелодичный голосок, слегка глотающий, на китайский манер, европейские буквы.

— Добрый ммм…(глянул на часы еще раз) вечер, мадемуазель. Меня зовут Инь Чуаньчан. Мне нужно поговорить с господином Джонни Мо.

— Да, господин, минуту — пропела секретарь.

В трубке щелкнуло несколько раз, пропела какая-то электрическая птичка, затем послышался звук поднимаемой трубки.

— Алло? Братец Инь, где ты пропадаешь?

Не узнать голос Мо Хун Бо, более известного как Джонни Мо, всеазиатски знаменитого проныры-журналиста, всемирно известной газеты, выходящей в азиатском Вавилоне, было невозможно.

— Добрый вечер братец Мо. Я сейчас сижу в Москве, в ожидании работы. Но у меня есть кое-какая задачка для тебя.

— О, я люблю задачки. Сильно яркая? — Мо тут же перешел на журналистский сленг

— Очень. Такая яркая, что может в ближайшее время жахнуть на всю Азию

— Хм… — Джонни Мо относился тому сорту китайцев, что уже сильно устали от всевозможных «ярких» событий на территории бывшей Поднебесной — если что, нас не слушают, это защищенная линия. А какие шансы?

— Не знаю, потому что это зависит от того, какой будет твоя разгадка. Ты не мог бы срочно разузнать кое-что про одному человека?

— «Мы служим нашим читателям» — Мо процитировал, хохотнув, девиз газеты, — мой блокнот и я слушаем тебя.

— Братец Мо, мне нужны сведения об одном довольно известном человеке из Японии. Курода Ясухико. Пишется, скорее всего, как обычно — «черный», «поле». Поручик ВВС. Он должен был воевать во время конфликта в Маньчжурии, а сейчас возвращается из Рима обратно в Токио, своим ходом, на самолетах.

— Нет проблем, братец Инь. Такая пташка от Джонни Мо не улетит. Перезвони мне через час.

В том, что Джонни не расскажет японцам — можно не сомневаться. А вот то, что он может сложить два и два и пустить информацию дальше, запустив аналитическую работу у генералиссимуса Цзян Цзеши в Нанкине или у фэнтянского наследника «молодого маршала» Чжан Сюэляна, кочующего со своей воздушной столицей на севере — не исключено.

Серебров склонялся к тому, что скорее это будет север: наследник Чжан Цзолиня, «старого маршала» был, в отличие от папаши, чрезвычайно активным и современным человеком, с прекрасно поставленной разведкой и не самой большой, зато отлично обученной и экипированной армией и авиацией.

Мо ненавидит японских оккупантов, наверное, сильнее, чем Цзян Цзеши и Чжан Сюэлян вместе взятые и, скорее всего, работает в вольном городе Шанхае только потому, что толстые очки и круглое пузо делали его неподходящим кандидатом в диверсанты. Так вот, Мо скорее будет работать с молодым технократом и летчиком Чжаном, чем с высокомерным и суровым нанкинским владыкой. Ну, это не мешает…

Серебров немного подумал над тем, будет ли корректно явиться в ресторан при оружии. Будь он один, никаких сомнений и быть не могло бы: кольт с двумя запасными магазинами стал для него частью тела со времен начала летной карьеры. А вот дружеская трапеза с японцем — другое дело, черт их азиатов поймет, уж больно много тонкостей. В конце концов, решил, что раз он офицер-летчик с бреветом (в том числе) Советской России, то пистолет и кортик (которому Серебров предпочитал более утилитарный американский «ка-бар»), ему положены к форме. Да и снять кобуру с ножнами всегда можно, на то и отсек хранения при ресторане.

Наплевав на фольклорное правило «летчик ходит по земле только в сортир, столовую и по бабам», Серебров вызвал по телефону такси. Три рюмки водки, разумеется, не сделают никакой погоды, но гонять боевой самолет ради поездки в ресторан глупо, тем более что небольшая полоса близ «Измайлово» к вечеру будет довольно плотно занята, а седлать мотоцикл — небезопасно. Пресловутая «бесшабашность» для боевого летчика качество скорее вредное и вызывающее неприятности.

Теперь можно и собой заняться.

Сходил в расположенный в углу ангара душ, уделил несколько минут дамасковому «золингену», причесался, выбрал из вещевого ящика рубашку посвежее. Вспоминая сосредоточенное лицо японца, надраивающего пуговицы мундира, усмехнулся — хорошо быть наемником. Никаких мундиров и знаков различия (если, конечно, обратное не предусмотрено контрактом или уставом команды), никакой неудобной формы. Все можно пошить или купить на себя, по мерке и по вкусу. Да и формальностей никаких — в чем летаешь, в чем ходишь, в чем водку пьешь. Максимум — для парада нацепляли награды и всякие нашивки-щитки-ленты.

В ВВС Дикси три комплекта формы — летный комбинезон, повседневная и парадная, пошитая по лекалам времен Гражданской Войны, с непременным «косым» кепи, серая с желтыми шнурами.

У «Бродвейских бомбардировщиков» — эскадрильи на службе Имперского Штата Нью-Йорк — четыре, с роскошной парадной, напоминающей офицерскую морскую, для всех, включая механика и последнего уборщика ангаров.

У французов — пять комплектов, включая фрак.

Офицеры Его величества короля Великобритании, Императора Индии и Главы Содружества обходятся дюжиной, плюс четыре разных головных убора.

Но Япония держит мировой рекорд — восемнадцать типов мундира, из которых треть — разного рода церемониальные кимоно, надеваемые по строго определенным поводам и в четко оговоренных обстоятельствах, плюс двенадцать вариантов ношения каждого из них, в соответствии с должностью и ситуацией.

Для похода в ресторан Серебров оделся в полуофициальную «форму» наемников, которую можно было встретить от Шанхая до Сан-Франциско — серые мешковатые брюки, заправленные в высокие ботинки, белая рубашка, серый галстук и бежевый китель. Раньше в такой ходили авиаторы САСШ, а потом этот фасон, вместе с распродажей складов бывшей единой федеральной армии, переняли по всему миру наемники.

Над левую сторону повесил «цацки»: индустриальные, чешские, советские, германские и японскую бело-золотистую «кикка». Пропустил под хлястиком и завязал гавайские наградные шнуры — красно-бело-голубой и лазурно-золотой с серебряными наконечниками и звездочками.

Подождал еще, посидел, почитал недочитанные с утра «Вести Красных Инженеров».

Время звонить в Шанхай.

Мо не подвел:

— Братец Инь, ты подсунул мне интересную задачку. Слушай. Курода Ясухико родился в 1914 году в поместье близ Киото. В чине поручика Императорских ВВС, племянник третьего сына маркиза Кога, министра двора, внук графа Курода Киётака, премьера при Мэйдзи, потом гэнро. Получил домашнее обучение в их поместье в Сацуме, а затем был направлен в кадетский корпус в Кобе, авиация. Вышел оттуда вторым на курсе, а первым, замечу, у них был нынешний герой Маньчжурии Сакадзава. Не успел на Гавайи, участвовал во второстепенных боях в Полинезии, но отличился во время Маньчжурской кампании, где стал асом, прославился как мастер пилотажа и воздушный снайпер. Имеет японские титулы по пилотажу и воздушным гонкам. Полтора года назад и по настоящее время, направлен Императорскими ВВС шеф-пилотом на фирму сводного брата маркиза Кога — барона Суги — ну ты знаешь, что это за контора — «Накадзима хикоки кабусики гайся». Между прочим, помощник небезызвестного Итокава Хидэо, генерального конструктора «Накадзимы».

Из чего я делаю вывод, что в Рим он летал посмотреть что?

— Что? — подыграл Серебров

— То, чем славятся итальянцы — скоростные гидроистребители. Для такого человека посидеть полчаса задницей в самолете то же самое, что получить в руки полный комплект его чертежей. Да, предлог отличный — японцы же закупили в тридцать шестом лицензию на их бомбардировщики «Капрони-300». Но тут обычная глупая японская хитрость — всем известно, что «Накадзима» не занимается бомбардировщикам, так что слать туда Куроду, это как махать флагом «Мы будем обновлять парк гидроистребителей».

— Интересно. Значит, он всеми силами должен был стараться попасть в «Макки»?

— Именно. Он туда и попал — был вторым номером в команде, как приглашенный летчик-испытатель, на гонках на Адриатике в марте 1937. Я бы посоветовал тебе быть очень осторожным, братец Инь. В небе это опасный сукин сын, а на земле — он японец как японец: садист и двуличная мразь.

— Учту, братец Мо. Спасибо за информацию, если я буду в Шанхае, то с меня обед в «Азалии».

— Не за что, братец Инь. Береги себя.

Так-так… значит то, что Курода обратился к нему с просьбой о тренировке — это второй заяц, а первый был им подстрелен еще в Италии. Ну что же, Серебров всегда ценил профессионализм. Второй, правда, заяц оказался с тухлинкой, но отрицательный результат это тоже результат.

Недолго длилась британско-японская дружба против России… После Маньчжурского Инцидента Япония решила, что с Советской Россией и Белороссией лучше дружить, контролируя на четверых вместе с Гавайями весь северный Тихий океан.

И вот теперь дряхлеющего британского льва все-таки пощупают за вымя. Ну, как «теперь», ситуация начала взводиться как курок револьвера, пока все части не встанут на место, ничего еще не произойдет. Возможно даже ничего еще не было решено окончательно, но направление интереса уже обозначилось и это так же безусловно, как бутылка, которую ищет пьяница.

Нефть. Черное золото, бензин, солярка, мазут, бесценное пойло для миллионов жадных двигателей, вращающих этот грешный мир.

Голландцы за пару спорных кусочков бывших британских протекторатов сделают вид, что их не касается драка двух империй и пошло-поехало…Но, если дряхлый лев найдет достаточно силы в лапах, отхватить может и другая империя. И тогда, может быть, ради изгнания японцев с китайской земли все семь (или девять, зависит от того, считать ли маршалами двух отрицающих друг друга генералиссимусов) маршалов даже объединятся. В общем, будет раздолье для наемников.

Застегнув пояс с кобурой и ножом, он вышел из ангара. Надо б поскорее, в брюхе бурчит. После обеда с японцем стоит съездить на Никольскую, в «Славянский базар» и там нормально поесть — с японской кухней Серебров был знаком не понаслышке, приходилось питаться во время совместных действий, когда спроваживали англичан с Гавайев: бои за атолл Джонстон и остров Мидуэй. Одна икебана с рисом, никакой питательности.

Вытряхнул из пачки папиросу (святое, в ангаре нельзя курить ни под каким предлогом еще со времен самолетов из полотна и реек), затянулся, посмотрел на часы — до такси еще почти полчаса, можно и пешочком пройтись, благо всего километра два. Попутно отметил для себя, что от привычки курить на пустой желудок надо наконец-то отвыкать.

Прошелся.

На КПП его уже ждало такси — желтый с шашечками восьмицилиндровый «АМЗ», за рулем курносый парень в форменной кепке, из-под которой торчат соломенного цвета вихры.

— Не возражаете? — парень ткнул пальцем в приемник

Серебров кивнул, мол, валяй.

Таксист щелкнул выключателем и поймал «Вышеград», одну из трех коротковолновых радиостанций Праги, давали джаз. Судя по тому, как он отбивал пальцами на руле синкопированный ритм мелодии, таксист был давним поклонником Франтишека Водички.

По случаю воскресенья город был практически пуст, поэтому решили ехать через центр и по набережной Яузы. Серебров посмотрел на часы — почти полчетвертого. Выехали через Славянскую площадь к Москве-реке, сияющей блестками мелкой волны. Вдоль реки с натужным гудением прошла «каталина», приноравливаясь проскочить под Устьинским мостом и сесть на Павелецком гидропорте.

К шпилю трехбашенного небоскреба на Котлах, величаво покачиваясь, приваливал круглым серебристым носом дирижабль. Серебров прищурился, прикрылся от солнца ладонью: «Д-6» с бортовым 84, смирная рабочая лошадь советского транспортного флота. Ни единого оборонительного ствола, небронированный, типичный труженик неба, не знающего войны. Работай он на международных линиях или в бывших САСШ — четверть его подъемного веса составляли бы турели и бронирование. Не иначе привез продукты в магазины, расположенные в цоколе гигантского здания.

Яуза, которую в нескольких местах перепрыгивали автомобильные и железнодорожные виадуки, лениво вилась в своих набережных. Водичка, как водится, попахивала: шлюзы, обеспечивающие на ней мелкое судоходство, открывались и закрывались дважды в сутки, ил поднимался со дна и дарил непередаваемый аромат органики. Набережная сверху была перекрыта как тоннелем могучими деревьями, роняющими сетчатую тень. Такси приближалось к полуобнявшей территорию Главного Военного Госпиталя немецкой колонии, Лефортову, смотревшемуся как один огромный парк.

Проехали Лефортовский мост, затем выбрались наверх и повернули к Северо-Восточному радиусу. «Измайлово» уже был виден спереди-слева — на месте бывшей Семеновской слободы. Покрутились на кольцевых перекрестках (точнее — звездах, строители новой Москвы пользовались опытом барона Османа и Бертильона) и въехали в Измайловский Парк.

Советский небоскреб не производил вблизи такого давящего впечатления, как гиганты Чикаго или Эмпайр-Стейта. Размер, конечно, чувствовался, но создатели удачно воспользовались формой: дом смотрелся не устрашающим зеркальным столбом, а вполне природного вида горой.

Сделав полукруг вокруг «Измайлово» — все «технические» подъезды располагались с севера — таксист припарковался у подъезда. Серебров отсчитал червонец, пять десятых и семь копеек по счетчику, положил на торпеду две десятых на чай.

Курода был уже здесь — видимо не стал экономить, нанял автожир прямо с гражданского поля Ходынки, решив не нарушать пилотскую традицию. Они встретились под аркой входа, и после обязательных поклонов направились к вращающимся дверям.

В лифте (дуб, бронза и зеркала) Курода обратился к Сереброву:

— Гиниро-сан, я еще раз хочу выразить вам огромную благодарность за сегодняшнюю тренировку. Для меня это был огромный опыт…

— Не стоит благодарности, Курода-сан — «тем более, что вы, наверняка уж составили в уме начало отчета в Императорский Военно-воздушный институт и в «Накадзиму» об итогах учебного боя с моим самолетом», добавил он про себя.

— Я хотел бы как можно больше узнать о вас, Гиниро-сан. Я слышал о вас от ветеранов Гавайской кампании, которые видели, как вы сражались, и я слышал о вас в Маньчжурии — каждый раз о вас говорили с огромным уважением. Надеюсь, вы не сочтете мою почтительную просьбу нескромной — расскажите мне свой путь в небо.

1938 М-6

О том, что Серебров не так давно летал против крылатых самураев Его Императорского Величества, поручик дипломатично промолчал. Японский этикет и умение делать врагов и друзей вызывали со стороны Сереброва своего рода уважение. Он был награжден «цветком апельсина» за Гавайскую кампанию и тогда же стал зваться в газетах Гиниро Дзинан (для японского языка и уха, особенно армейских, фамилия «Сэробурофу» была совсем неудобоварима, а вот «Серебро, второй сын» вполне звучит).

Год спустя, в Маньчжурии, он летал за Советскую Россию и сбивал японцев. Для японцев это было вполне нормально: честно отслужил и исполнил долг у одного князя, поступил на службу к другому и служит ему так же верно и доблестно, как и прежнему. Ну а если между его бывшим и нынешним господином вспыхнула ссора, то не служивого это дело. Он должен исполнять приказы и служить, на все остальное воля Будды.

В бывших САСШ эти обстоятельства его биографии породили бы длинную и кровавую вендетту, причем с нескольких сторон разом.

— Вы слишком высокого мнения обо мне, Курода-сан. Но, если рассказ о столь малозначительных событиях вас развлечет, то я с удовольствием.

Лифт мягко затормозил на отметке «180». Аэроресторан по форме напоминал двухэтажное кольцо, надетое на шпиль небоскреба, со столиками по окружности.

Подбежал «человек» (наметанный глаз Сереброва определил — текинец), поздоровался по-японски и по-французски безо всякого акцента и почтительно осведомился о наличии оружия.

Оба кивнули. «Правильно сделал», подумал Серебров, кладя руку на пряжку боевого пояса.

Японец вынул из кобуры тонкошеий в золоченой гравировке «Намбу», выкинул магазин, отработал затвором и отдал патроны подошедшему не по-японски дюжему товарищу в серой юкате, с совершенно рязанской белобрысой физиономией. Тот принял, молча оглядел японца и протянул ему из сумки красного цвета шнурок. Японец кивнул и, примотав свой короткий кинжал к ножнам специальным хитрым узлом, вложил в кобуру разряженный пистолет. Таким образом, он был и одет по форме и фактически безоружен.

Серебров не стал тратить время на церемонии, расстегнул хлястик на бедре и пряжку и просто отдал весь боевой пояс «самураю», получив взамен жетон.

— Прошу, товарищи

Сели за столик. Обслуга начала свою плавную и ненавязчивую суету. Серебров повел глазами направо — плотный господин в зеленом пехотном мундире, воротник-стойка обтягивает смугло-медную шею, сверху сизо обритая голова, а по бокам на плечах — узкие контрпогончики со звездочками подполковника Императорской армии. Меч с обвязанной рукоятью покоится на специальной стойке. Напротив — две очаровательных дамы — одна в персиковом кимоно с птицей Хо, а вторая, постарше — в темно-синем, с ростками бамбука. Курода покосился на подполковника и свои нашивки поручика Воздушного Флота.

Слева, за низкими ширмами столик занят одинаковыми, как болты, черноголовыми коммерсантами. Судя по сдержанному смеху и частым «кампай!» шестерка начала отмечать деловые успехи и к вечеру должна была надрызгаться до желанной нирваны, распущенных галстуков и расстегнутых рубашек.

Дальше сидели типичные немцы, с сосредоточенными лицами пробующие восточную экзотику.

Принесли первую перемену — удивительные съедобные цветы, узорами выложенные на деревянной дощечке. Серебров внутренне вздохнул «Опять икебана…».

Курода налил по плоским чашечкам не теплое нихонсю, а вязкую как глицерин «Московскую» из индевеющей бутылки.

— Вы — хозяин, Гиниро-сан, вам и говорить тост

— Тогда я поднимаю его за безбрежное небо и всех его воинов.

Водка покатилась вниз шариком ледяного огня. Хороша, чертовка! Так-с, что это у нас такое, похожее на германский триколор?

Японец совершенно не аристократически шмыгнул, прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Оценил, потянулся палочками к закуске, разжевал кусочек черт-те знает чего, красно-оранжевого с белым.

— Великолепно! В части напитков русская культура бьет и нашу, и китайскую, и французскую. Но я почтительно напоминаю вам о вашей биографии, Гиниро-сан.

Серебров, кивнул, жуя и освежая в уме одну из давно заготовленных «официальных» версий.

— Что же, если пожелаете… Я родился где-то между Новониколаевском и Иркутском, в вагоне. Точно не известно, мать ехала вместе с отцом на место его службы. Так что с рождения на ходу… Крещен был во время остановки на каком-то полустанке, который никто не помнит.

Поручик кивнул: — Да, это очень символично

— Отец был тяжело ранен, когда вел свою роту в атаку под Мукденом. Немного оправившись, вернулся в Иркутск. У меня родились брат и сестра, но брат умер от скарлатины во младенчестве. Здоровье отца было подорвано ранением, и через полтора года он умер

Японец скорбно опустил глаза.

— Потом все как у всех — денег не хватало, мать давала частные уроки, я начал учился в реальном в Иркутске. Началась Великая война. Я, помнится, все горевал, что без меня немца побьют, хотел накинуть себе возраст и сбежать на фронт. Как же… После того, как наступил треклятый семнадцатый год реальное мое накрылось — заморозились и лопнули трубы, здание пришло в полную непригодность, да и учителя всё: кто сбежал, кто воевать, кого-то под горячую руку расхлопали. Взял меня к себе в депо учеником инженер Степанов. Паровозы я изучал в процессе ремонта, потом автомобили, но опять недолго музыка играла. Я такого бардака разве что в Америке видел… Утром власть одна, к вечеру уже другая, а ночью такая сволочь заправляет, что диву даешься.

Серебров поводил палочками над дощечкой-цветником, решил, закинул в рот что-то бело-розовое с ярко-зелеными полосками. Рыба сырая, аж хрустит и сдобрена японским огненным васаби… Ну да ничего, в Китае вон и лягушками баловался. Прожевал, продолжил:

— Потом в девятнадцатом году имел дурость записаться добровольцем. Били красных, потом бегали от них, потом снова били, потом снова бегали. В основном вдоль железной дороги и немного по тайге. Дослужился аж до зауряд-прапорщика, что неудивительно — у нас и полковники в штыковую ходили. Удалось переправить родных во Владивосток, под ваше, японское крылышко. Потом, как все посыпалось, еле успел отправить их кружным путем в Харбин. Поучаствовал в дэвээровской трагикомедии в двадцать втором. Еле успел сам выскочить и успеть на поезд, потерял родных — снова свиделись только в двадцать третьем в Харбине.

Принесли суп в маленьких чашечках. Курода взял плоскую ложечку, отхлебнул, почмокал, хмыкнул и принялся за свою плошку. Серебров тоже попробовал — ничего, вроде ухи, как ее варят на Гавайях, только жидковата

— Ну а дальше — не слаще. В двадцать шестом, я тогда автомобили чинил в Харбине, «вторая испанка» прибрала всех моих. Схоронил. Сам заболел, думал концы отдам, но не умер. Оклемался, уехал из Харбина в Чанша, там, в немецкой колонии, немного покрутился, вроде начало налаживаться. Как на грех, в Китае в двадцать восьмом началась совсем серьезная заваруха. Снимал я в Чанша комнату у одного немца в доме — помог ему с семьей через Гирин попасть в Советскую Россию, чтобы добраться до Германии, только они тут осели, в Москве, сын уже летчиком стал. Мне напоследок этот немец помог, он замолвил словечко — устроился я механиком в авиаэскадрилью у Чжан Цзолиня, «старого маршала».

В душе все скребло, хотел в Россию вернуться, но как харбинские газеты ни почитаешь… понимаешь, что не вернешься никогда.

От старого маршала меня переманил Клод Шайо, к «Леопардам» в добровольческую эскадрилью, механиком. Я механик, рожа в масле, кажется, что никакой из меня летун. Но там же первый раз в воздух пришлось подняться — стрелком. У папы Клода было правило: летают все, воюют все, деньги делят все.

Серебров разлил по чашечкам водку и поднял ее.

— Раз уж разговор коснулся первого полета, предлагаю тост. За те крылья, что держат нас в небе, за двигатель, что несет нас вперед, за пулеметы, приносящие смерть и славу и тех, кто ждет нас на земле. До дна!

Японец кивал, улыбнулся и забросил водку в рот как заправский русский выпивоха.

— Попробуйте вот это, Гиниро-сан, это очень хорошо гармонирует с водкой… — указывая на что-то, похожее на стопку маленьких, с пятак, блинчиков.

— Действительно… Ну-с, оторвался я от земли сам в том же двадцать восьмом. Возил харч и бензин на старом «авро». Потом папашу, старого маршала Чжана, взорвали, пришел молодой маршал Чжан Сюэлян. Выплаты «Леопардам» сразу вполовину урезали — казна пустая, папашин министр повесился, а денег, кроме китайских фантиков, как таковых нет. Дотянули, и, как контракт кончился, ушли в Шанхай. Полгода сидели на месте, зарабатывали конвоями. Клод брал оплату и откладывал деньги команды в основном наличными, в долларах, думали проскочим. А тут в Америке «черный вторник», началась заваруха. Федеральный доллар фьють — и стал такой же фантик, как и китайские бумажки. Хорошо были подкожные запасы, в йенах и фунтах. Купили на все бензина, погрузились в цеппелин и пошли через океан — Клод был уверен, что в САСШ начнется война.

Успели как раз к первой крупной войне — в Индустриальные штаты. Шайо натаскал всех, кто остался и кому здоровье позволяло летать. Там я получил я свой первый самолет в аренду, древний с раздолбанным двигателем Кёртисс-Райт J1. Никогда не думал, что у них будет следующая машина — «Фьюри», уж больно убогий у нее «папа» был. Нас тогда крепко прижал один наемник-англичанин. Но тогда я получил первые нашивки и немного разбогател, сбил за несколько вылетов троих, потом еще двоих в одном бою. Ас. Когда все закончилось — семь сбитых, двенадцать тысяч мексиканских долларов и три тысячи за голову одного жулика в Аппалачии.

Здесь уже новая Россия, на Аляске к тому времени уже Белороссия вовсю началась. Тогда же я и планы начал строить. Купил со свалки два «Гладиатора» — он, кстати, и у вас по лицензии выпускался, раскоряка такая, один из последних полуторапланов классической схемы. Была у меня еще и одна заначка — упер, грешен, и заныкал хороший двигатель в свое время.

Клода Шайо в тридцать первом удар хватил, рука и нога отнялись, он спился в момент, «Леопарды» развалились. Все кто мог — расхватали все что можно, растащили по частям. Мне достались три «зефира» и один «текс-кольт» калибра.40 с боекомплектами.

Снял в Чикаго на окраине ангар, двадцать мексидолларов в месяц. Спустил половину заработанного капитала на инструмент, запчасти и переделки. Сделал изо всего того хлама нечто похожее на британский «Тайфун», правда поменьше и полегче, да и с вооружением не так богато — 4 пулемета против 12. Зато крутил на нем круги вокруг фабричных труб, скорость вполне приличная, да и ремонтопригодность фантастическая.

А там лопнул «Первый индустриальный банк Чикаго», где я думал денежки мои будут в безопасности. Как же…снова — фьють и я без штанов. Осталось только пара кирпичиков, подкожных. Когда снялся с места, пришлось продать золотые часы — нечем было заплатить сбор и горючку.

Нанялся в эскорт на «Транс Америкен», за их бензин, патроны и харч, до Голливуда, а оттуда хотел махнуть через Пацифику на Аляску. Ну, по пути пришлось два раза погеройствовать, не знаю уж как отвертелся — тогда как раз на границе Ариксо гремела банда Рикенбакера. Подтвердил аса, сбил троих. Сошел в Голливуде снова вполне обеспеченным человеком и завис — везти меня на Аляску никто не хотел, а рейсов, чтоб наняться не было.

Потом, зимой тридцать третьего, добрался, наконец, до Аляски. К тому времени уже здесь три года как Инженеры засели, и Аляску признали. Видел там саму Блэк Свон. Начинала она по кабакам, плясала с веерами, потом дралась на боях без правил. Это потом она стала belle dame sans merci со своим дирижаблем и оравой головорезов, а в те поры — жилистая, немытая, черные патлы как у дикого индейца, глаза злющие и никому не давала кроме как за золото.

Думал, осяду на Аляске, вступлю в Белую Гвардию и хорошо. Но не тут-то было, не держусь я на одном месте…

Не знаю, какая муха меня укусила — соблазнил меня гавайский вербовщик наняться на два года в Королевские Гавайские ВВС. В основном новым самолетом в лиз — вашим новым японским «Мокё» с 950-сильным «Пратт-Уитни» и американским вооружением. Продал я своего франкенштейна и три четверти самолета сразу выкупил.

Пошел на Гавайи. Там мотался над океаном, охранял рыбные аэробазы, шугал пиратов, проводил танкеры и вот на тебе — Первая Аннексия.

Всех Королевских Гавайских ВВС тогда было хорошо, если тридцать машин. Истребителей — две дюжины. Задача была только одна — продержаться пока наемники с континента подойдут, трое суток, и за это время не пустить англичан к топливохранилищам.

Они против нас тогда выставили два аэродрома, два рейдера и крейсер. Дрались один к шести в общем.

Сигнал до меня дошел, когда я был к югу от основных островов, пас рыббазу чуть севернее атолла Джонстон. У меня половина бака была. Вдруг на открытых коротких — СОС, атакованы пиратами в виду Джонстона и — глушилка. Прилетаю к атоллу, половина построек горит, на горизонте цеппелин отбивается от атаки. Думал это пиратский налет, запрашиваю по сверхкоротким землю, говорят — Британия решила свет своего правления пролить и на эту часть мира. А у меня к англичанам, если честно, счеты еще с Войны. Поодиночке люди хорошие, честные, храбрые, но как нация — сволочи.

Вот, собственно, тогда и случилось все это…

Серебров прикоснулся пальцем к острому лучу «апельсинки» и замолк, вспоминая события четырехлетней давности.

— Я считаю ваши действия по спасению «Принцессы Фукуда» образцом мужества, Гиниро-сан. То, что вы вступили в бой с превосходящим противником ради жизней и здоровья подданных Его Императорского Величества, является проявлением высокого воинского духа. Я прочитал об этом в «Сведениях для служащих Императорского Воздушного Флота», когда мы выдвигались в Полинезию на перехват британских конвоев. Мне хотелось бы попросить у вас право произнести третий тост в вашу честь.

— Окажите любезность… — Серебров поднял свою чашечку

— Гиниро-сан, ваше мужество и мастерство летчика всегда вызывали у меня искреннее восхищение. Я хотел бы поднять этот тост за то, чтобы мужество и мастерство нынешних воинов служили примером будущим поколениям и никогда больше не требовали подтверждения на новой войне. Пусть они будут как древний клинок, пусть они вызывают благоговение и удивление, но покидают ножны только ради любования работой великих древних мастеров. Кампай!

— Кампай!

Серебров проглотил водку, закусил и на секунду задумался над этим пацифистским тостом.

Его произнес офицер державы, которая в настоящее время ведет вялотекущую войну в Китае, от имени одного из этих «китаев», обороняя захваченные территории на материке, человек, который, возможно, станет, или уже стал, одним из важных колесиков в механизме будущей войны. И при каких обстоятельствах он его произнес? Выпивая с наемником без родины, для которого война или хотя бы подготовка к ней является обязательным условием благополучного существования. Странная все-таки штука — жизнь. И тост этакий… с намеком.

Разговор грозил превратиться в одну сплошную автобиографию Сереброва, поэтому надо было попробовать увести тему куда-нибудь в другую сторону.

— Ну, Курода-сан, раз мы с вами по три раза пропустили за воротник и расслабились, предлагаю отвлечься от моей мрачной истории воздушного ронина. Все равно она очень однообразна — деньги, драки и перелеты с места на место. После Гавайской Кампании всю мою жизнь можно прочесть по разным газетам, и она однообразна как взлеты и посадки… Давайте лучше поговорим о более веселых сторонах жизни пилота. Вы молодой блестящий офицер, наверняка вырезки из газет и ваши фотографии вклеены не в один девичий альбом.

— Вы переоцениваете мои скромные возможности, Гиниро-сан — улыбнулся Курода. — Я помолвлен с девушкой из очень хорошей семьи и поэтому не могу похвастаться подвигами, которыми хвастаются беззаботные молодые люди.

— О, поздравляю вас, Курода-сан. Я завидую вам — вы, наверняка, заключите брак в самое ближайшее время, станете семейным человеком и у вас будет то, чего мне всегда не доставало — дом и семейный очаг…

— Благодарю вас, но, к счастью, мой непосредственный начальник полковник Тиёда постоянно отказывает мне в разрешении на отпуск для заключения брака

— Простите, если я неправильно понял вас — вы сказали к счастью?

— Да именно так. Видите ли, когда наши уважаемые родители договаривались между собой о помолвке, они поставили наше семейное счастье гораздо выше наших мимолетных сердечных привязанностей. Я нашел возможность встретиться с Митико-сан, объясниться с ней и обсудить наши затруднения. Мы смогли прийти к взаимопониманию и выработать план совместных действий. Мы решили любыми средствами срывать возможность заключения брака до того момента, когда наши родители переменят свое решение или умрут. Митико-сан познакомила меня со своим поклонником господином Ямасаки, а я, в свою очередь представил им свою возлюбленную Кумико-сан. Таким образом, Митико-сан упросила своих научных руководителей отправить ее проходить медицинскую практику на атоллах южнее Окинавы, а Тиёда-сама согласился помочь мне с моим затруднением. И вот теперь я постоянно нахожусь в отъезде или в командировке по делам Службы Его Императорского Величества, что позволяет нам с Митико-сан видеться не более одного раза в год, но встречаться с Кумико-сан. Это очень удобно.

— План, достойный генерала, Курода-сан! Я искренне желаю, чтобы ваши почтенные родители поскорее махнули рукой на ваш брак и позволили вам и Митико-сан устроить свои семейные дела по велению ваших сердец, — произнес Серебров, приложив руку к груди.

— Благодарю, — улыбнулся японец — именно на это я и рассчитываю. Но как же вы, Гиниро-сан? Вы солидный человек, известный летчик и, наверняка достаточно состоятельны. Учитывая ваши подвиги и деньги, которые предлагают за услуги летчиков вашего класса — вы первоклассный жених. К тому же вы не связаны обязательствами перед семьей или командованием и вольны в выборе той, которая смогла бы стать вашей женой…

Серебров криво усмехнулся.

— Видите ли, человеку моей профессии можно жениться тогда, когда этой профессией перестал заниматься. В противном случае это безответственно. В вашей культуре, Курода-сан, есть прекрасное понятие — «долг». В моем случае это будет долг перед семьей, которую я создам. И я не знаю, как мой долг летчика, летающего по контрактам, будет согласовываться с моим долгом перед женой или, упаси боже, еще и детьми. Мастерство и удача, конечно, хорошая штука, но иногда их недостаточно. Помните, в Маньчжурии был такой Ли Люнцзы, главарь банды «Фиолетовых драконов»? Потрошил караваны почем зря, в одиночку дрался с пятью истребителями и побеждал, за год записал себе тридцать моторов. А погиб самым дурацким образом — напал на древнего почтовика, шедшего без эскорта и из первой же очереди, выпущенной 16-летним сопляком на хвостовой турели, схватил пулю, прошедшую выше бронестекла, точно в лоб. Так что пока я мотаюсь по свету и рискую жизнью — я не хочу оставить женщину горькой вдовой воздушного ронина…

Курода оценивающе покивал.

— Да я понимаю вас… Хотя, я слышал, был один летчик, который имел одну любовницу в Кобе, другую в Нагое и третью в Ниигате. И поскольку он перегонял самолеты, он мог в одну и ту же неделю облететь всех трех своих пассий. К сожалению, говорят, его организм не выдержал таких трудов и после того, как он провел подряд три особенно бурных ночи, он уснул за штурвалом своего «Хирю» и врезался в гору близ Нагои, уничтожив лучший тамошний бордель. Очень смешно и очень печально.

Еду прикончили под анекдоты из летной жизни.

В ожидании чая закурили. Серебров — свои папиросы, Курода извлек из кармана машинку, свернул табак и вставил его в черный с золотыми колечками мундштук.

Некоторое время молча наслаждались ароматом табака, смотрели в окно, на панораму Москвы.

— Скажите, Гиниро-сан… Вы родились в этой стране, выросли и возмужали здесь, потом много поездили по свету, вы видели, что происходит в мире. Вы русский, вы понимаете эту культуру и знаете язык — хотя мы, японцы, я думаю, понимаем русских гораздо лучше, чем люди Запада. Но откуда все это?

Японец рукой обвел вид из окна с перешедшим из зенита к закату солнцем, сияющими шпилями небоскребов и порхающими между ними легкими самолетами и автожирами, оставляя голубоватый след за сигаретой.

— Я видел фотографии России до семнадцатого года. Я слышал и читал о том, какие разрушения принесла этой стране революция и гражданская война. У русских не было никаких шансов совершить все это, особенно под управлением этих ваших большевиков. И вот Россия снова становится великой державой, равной Японии, за какие-то считанные годы. Она принимает у себя колонистов из разоренных САСШ, которые после Войны были силой, равной Британской империи, фактически содержит другую Россию на Аляске и поддерживает Германию против Польши. Как так могло получиться?

— О, Курода-сан, вы знаете Льва Троцкого? Того самого, который возглавил русскую революцию и сколотил Красную армию?

Поручик кивнул утвердительно: — Да, я читал несколько его статей в переводе — сразу видно, что он интеллектуал и прекрасный оратор.

— Очень хорошо, значит, вы еще легче поймете мою точку зрения. Вы заметили, Курода-сан, о чем пишет Троцкий? Он сидит на своей вилле в Мехико и раз за разом, все более точно, детально и доказательно пишет о том, что всего этого не может быть. Он с цифрами в руках последовательно утверждает, что все, что происходит в Советской России и в мире с 1926 года — невозможно, что это нарушает все мыслимые и немыслимые законы исторического развития и человеческой логики.

Но, как видите — Троцкий сидит на вилле в Мехико, а мы с вами сидим здесь, любуемся небоскребами и летаем в небе. И я бы не хотел, чтобы эта, по словам Троцкого, небывальщина прерывалась…

Мне кажется, здесь все произошло точно так же, как у вас в Японии, во времена Реставрации Мэйдзи. Кто в мире знал о Японии до того? А через тридцать лет Япония стала мировой державой и победила в двадцать раз больший Китай. И потом царскую Россию. Мне кажется, секрет довольно прост: собрались люди с большой силой воли, поставили задачу и начали ее решать, не отвлекаясь на ненужные дела. Отсюда и такие невиданные достижения — России просто надо было сокращать чуть меньшую дистанцию, чем в свое время вашей родине Курода-сан. В остальном она, по всей видимости, училась у Японии…

Курода на секунду задумался.

— Да, Гиниро-сан, это очень возможно. Вы знаете про сон Будды?

— Увы, — улыбнулся Серебров, — в религиозном отношении не очень подкован…

— Очень похоже на вашего Троцкого. Будда видит сон, длящийся десять тысяч лет, мириады событий в тысячах миров, отличающихся друг от друга всего лишь на волос. Но сам сон длится секунду. Быть может, Троцкий видит другой вариант того же самого сна и в нем другой я женат на Кумико-сан?

Серебров поднял чашку с жасминовым чаем:

— Пусть нашему Будде снятся только хорошие сны.

1938 М-7

Расплатившись за обед и распрощавшись с поручиком, ощущая в животе основательно растревоженную деликатной японской трапезой пустоту, Серебров спустился вниз на бронзово-деревянном лифте. Прошел по украшенному мозаикой вестибюлю и, уплатив одну десятую, по покрытому полированным ребристым дюралем эскалатору спустился в метро.